19 мая 1812 года утром Наполеон с императрицей, сопутствуемый частью
императорского двора, выехал в Дрезден. Говорилось, что он едет в Дрезден
для смотра великой армии на Висле, но все знали, что он едет на войну с
Россией. На рассвете 21 июня он прибыл в местечко Вильковышки, в
нескольких километрах от Немана. 22 июня по его приказу началось движение
от Вильковышек к реке. В авангарде великой армии шёл 3-й полк конных
егерей.
Есть с десяток различных показаний о численности великой армии,
перешедшей через Неман. Наполеон говорил о 400 тысячах человек, барон Фен,
его личный секретарь, - о 300 тысячах, Сегюр – о 375 тысячах, Фезанзак - о
500 тысячах. Цифра 420 тысяч – цифра, на которой останавливаются чаще
всего показания, говорящие именно о переходе через Неман; 30 тысяч
австрийцев корпуса Шварценберга в войне участвовали, но через Неман не
переходили. В главных силах Наполеона числились около 380 тысяч человек,
на обоих флангах (у Макдональда на северном, рижском, направлении и у
Шварценберга на южном) – в общей сложности 60 – 65 тысяч.
Затем в течение июля и августа на русскую территорию было переброшено ещё около 55 тысяч человек, наконец, уже в разгаре войны, ещё корпус маршала Виктора (30 тысяч человек) и для пополнения потерь маршевые батальоны (около 70 тысяч человек).
В момент вторжения Наполеона русские войска были разбросаны на пространстве в 800 верст. Некоторые уверяют, что Барклай де Толли сначала думал о сражении, но тут же пришлось от этой мысли отказаться: численность наполеоновских войск, вступивших в Россию, оказалась гораздо большей, чем предполагали в русском штабе и при дворе.
У Багратиона было в конце июня 1812 года шесть дивизий, а Наполеон направил против него почти вдвое – 11 дивизий. У Барклая было 12 дивизий, а Наполеон двинул против него около 17.
Первоначальный план, по свидетельству генерала графа Толя,
заключался в том, чтобы действовать наступательно, и только непомерное
превосходство сил Наполеона, сосредоточившихся между Кенисбергом и
Варшавой, и некоторые политические обстоятельства побудили переменить
план, «положено было вести войну оборонительную», потому что из 360 – 400
тысяч (считая уже с донским войском и с гвардией), которые были в тот
момент в России, непосредственно Наполеону противопоставить можно было
всего лишь, уже считая с армией Тормасова, 220 тысяч человек. Да и то эта
цифра была лишь на бумаге.
Наполеон предполагал, переходя Неман, что русская действующая
непосредственно против него армия равна приблизительно 200 тысячам
человек. Он ошибался. На самом деле, если исключить южную армию (генерала
Тормасова), которому противостоял австрийский корпус Шварценберга, вот
какими силами располагало русское командование в день вторжения Наполеона:
в армии Барклая (1-й армии) было 118 тысяч человек; в армии Багратиона (2-
й армии) – 35 тысяч человек, в общем – 153 тысячи. При отступлении к
Дриссе, к Бобруйску, к Могилёву, к Смоленску в эти армии вливались
гарнизоны и пополнения, и это число возросло бы до 181800 человек, если бы
пришлось выделить для охраны петербургских путей армию (генерала
Витгенштейна) в 25 тысяч человек и если бы не потери в боях (7 тысяч
человек). За вычетом этих двух цифр из 181800 получается 149800 человек,
которые должны были оказаться в Смоленске 3 августа, когда, наконец,
Барклай и Багратион соединились. Но на самом деле оказалось в Смоленске
всего-навсего 113 тысяч человек, то есть на 36800 человек меньше, чем
можно было бы ожидать. Болезни, смертность от болезней, отставание съели
эту огромную массу. Размеры этой убыли смущают генерал-квартирмейстера
Толя, и он в своих воспоминаниях склонен даже поэтому несколько усомниться
в точности первоначальной цифры; по его мнению, в момент вторжения
Наполеона обе русские армии вместе (Багратиона и Барклая) были равны не
153 тысячам человек, но тысяч на 15 меньше. Во всяком случае, огромная
убыль больными и отсталыми в русской армии не подлежит никакому сомнению.
Дезертирство литовских уроженцев из русской армии в этот период войны
было, и по русским и по французским свидетельствам, значительным.
Каждая русская пехотная дивизия состояла из 18 батальонов и имела в
общем 10500 человек. Каждый пехотный полк состоял из двух батальонов
линейных и одного запасного, обучавшегося в тылу. Кавалерийский полк
состоял из шести эскадронов и одного запасного. Кавалерия была равна 48
тысячам человек. Артиллерия делилась, на роты, и каждая из них была равна
250 человекам. Всего в России весной 1812 года было 133 артиллерийских
роты. По подсчётам графа Толя, общее количество войск, которыми
располагала Россия в начале кампании 1812 года, считая уже и Кавказскую
линию, и Грузию, и Крым с Херсонской губернией, было равно 283 тысячам
пехоты, 14 тысячам кавалерии, 25 тысячам артиллерии и, сверх того, 30
тысячам донских казаков и гвардии, охранявшей Петербург. У Наполеона, не
считая войск, стоявших гарнизонами во всех странах его громадной империи,
и кроме нескольких сот тысяч, воевавших в Испании, было к началу кампании
под руками 360 тысяч пехоты, 70 тысяч кавалерии и 35 тысяч артиллерии.
Сюда не входят вспомогательные части «союзных» с Наполеоном Австрии и
Пруссии.
После того, как с трудом удалось убедить Александра I покинуть
армию, Барклай остался единоличным распорядителем судеб 1-й армии, Он
приказал отступать на Витебск. Начальником его штаба был назначен А. П.
Ермолов, генерал-квартирмейстером – полковник Толь.
Никого не удивило бы, если бы, например, Александр I в начале войны
1812 года назначил Багратиона главнокомандующим. Но Александр этого не
сделал. С другой стороны, царь боялся обидеть Багратиона назначением
Барклая де Толли. С характерной для Александра половинчатостью и
нерешительностью он назначил обоих: Барклая – командующим 1-й армией,
Багратиона – командующим 2-й, причём каждый из них оказался независимым в
своих действиях от другого. Это лукавое решение, очень запутавшее все
дела, дополнялось ещё одной существенной чертой: 1-я армия (Барклая) была
в два с лишним раза больше 2-й (багратионовской).
Началось нашествие, и тут между обоими командующими возникла
безнадёжная ссора. Багратион смотрел на тактику Барклая, как на тактику
ошибочную. Он рвался в бой, но со своими ничтожными силами он не мог, не
губя своей армии, противостоять огромным силам Наполеона, а все его
призывы к Барклаю оставались безрезультатными. Неистовый гнев Багратиона
возрастал и возрастал, потому что при отсутствии поддержки со стороны
Барклая он принуждён был и сам тоже отступать, а это он считал гибелью для
России.
Ещё не прошло и полных пяти дней с момента вторжения Наполеона на русскую территорию, как уже обнаружился полный раздор между обоими главными командирами русских армий. Багратион был в состоянии почти непрерывного раздражения. Он ненавидел Барклая и не верил ему. Уже с первых дней войны Багратион без ярости не может говорить о Барклае.
Александр I поддерживал тактику Барклая де Толли, и потому
Багратион срывал свой гнев на Барклае. Не мог же он писать царю, чтобы
тот не мешал ему! Ведь что спасло Багратиона от грозившей ему неминуемой
капитуляции? Не только грубые ошибки бездарного Жерома Бонапарта, короля
вестфальского, но и собственный блестящий стратегический талант русского
полководца. Багратион получает в Слуцке известие, что к Бобруйску
направляются громадные неприятельские силы. Не теряя ни одной минуты,
форсированным маршем Багратион спешит к Бобруйску, чтобы успеть миновать
опасное место, хотя знает, что Александр этого не желает и раздражён
этим отходом. 14 июля Платов, по приказу Багратиона, имел удачное дело
против французских конных егерей при местечке Мир, отбросил их и
разгромил часть их полка. Это несколько задержало преследование и дало
главным силам Багратиона возможность сравнительно более спокойно
совершить свой отход. Вот, наконец, миновав страшнейшую опасность,
спасши свою армию, спасши обозы, совершив дело, которое при таких
условиях никто в тогдашней Европе, кроме разве самого Наполеона, не мог
бы сделать, Багратион приходит в Бобруйск и здесь получает «рескрипт»
Александра: царь (и до того времени зливший, смущавший и всячески
сбивавший с толку Багратиона) изволит делать ему выговор за то, что
Багратион не пошёл в Минск, куда идти, по мнению Багратиона, не было
никакого смысла и, главное, никакой возможности. В том же рескрипте
давал и новые советы на будущее время, столь же несерьёзные и ненужные.
И опять Багратион, к счастью, не послушался. 25, 26, 27 июля Багратион,
пройдя к Новому Быхову, перешёл со всей своей спасённой им армией через
Днепр.
В течение десяти жарких и томительных июльских дней Барклай шёл от
Дриссы через Полоцк к Витебску, последовательно получая донесения от
лазутчиков и от разведки, что Наполеон с главными силами тоже идёт на
Витебск. Если бы при Барклае была вся армия, которой он располагал на
Дриссе, то и в таком случае можно было опасаться, что против 100 тысяч
русских Наполеон приведёт в Витебск от 150 до 200 тысяч человек. Но ведь у
Барклая не было даже и полных 75 тысяч человек: он должен был выделить из
своих 100 тысяч целую четверть (25 тысяч человек) для усиления
Витгенштейна, охранявшего опасную дорогу на Петербург.
Тревога в Петербурге была большая, и придворная аристократия не
очень задерживалась в том году в столице. Панически трусила мать
Александра, вдова Павла I, императрица Мария Фёдоровна. Она всё куда-то
собиралась, укладывалась, наводила справки о максимально безопасных местах
и так далее. Лишь когда Александр приехал в Петербург, где благоразумно
просидел всю войну, Мария Фёдоровна несколько поуспокоилась. В такой же
тревоге находился и цесаревич Константин Павлович. Но он больше возлагал
свои надежды не на бегство, а на скорейший мир с Наполеоном. Впрочем,
Константин ещё был пока «при армии», то есть путался в штабе, давал
советы, раздражал Барклая до того, что молчаливый и сдержанный, Барклай
начинал несправедливо нападать на своих адъютантов за невозможностью
выругать от души назойливого цесаревича , который не только своей
надменной курносой физиономией, но и нелепостью мышления напоминал своего
отца Павла Петровича.
Итак, нужно было защищать Петербург с его правительственными учреждениями, с царской семьёй. Такова была задача, возложенная Барклаем на Витгенштейна.
Генерал Витгенштейн был полководцем очень посредственным и
нерешительным, к тому же ответственная роль защитника Петербурга сильно
его подавляла. Ещё в первые дни войны он имел неудачное столкновение с
французами и предпринял вынужденное отступление. В его распоряжении было
25 тысяч человек. Против Витгенштейна шёл маршал Удино (герцог Реджио). У
маршала Удино было 28 тысяч человек, хотя Наполеон распорядился с начала
вторжения, чтобы у него было 37 тысяч, потому что, по мысли императора,
Удино должен был, соединившись с Макдональдом, осаждавшим Ригу, угрожать
Петербургу. Удино занял Полоцк и пошёл к Северу, стремясь, согласно
уговору с Макдональдом, обойти Вигтенштейна с севера и, отбросив его к
югу, то есть к левому флангу центральной наполеоновской армии, уничтожить
весь витгенштейновский корпус и открыть себе дорогу на Петербург. Из
этого, однако, ничего не вышло. Макдональд не выполнил ни одного из всех
тех действий, какие были уговорены между ним и Удино, а раздробил свои
силы между осадой Риги и городом Динабургом, куда благополучно вошёл, но
где и застрял. Знаменитый наполеоновский маршал, который за всю свою
долгую боевую жизнь был побеждён только один раз – и побеждён в Италии
самим Суворовым, - не потому оказался тут несостоятельным, что сробел
перед Витгенштейном, который как стратег и тактик был в сравнении с ним
ничтожной величиной, но дело было в том, что Наполеон дал ему 32500
человек, из которых две трети были пруссаки, а в остальной трети – почти
все вестфальцы и баварцы и только немного поляков. Из всех этих войск
усердствовали одни пруссаки.
Не полагаясь на баварцев и вестфальцев своего корпуса, Макдональд
бездействовал. Удино остался без поддержки и, желая обойти Витгенштейна,
сам оказался обойдённым. Между Клястицами и Якубовым он встретился с
Витгенштейном, и встретился как раз тогда, когда целую треть своего отряда
должен был отделить для охраны мостов через Дриссу, а другую треть под
начальством генерала Вердье отправил к Себежу. 30 июля Витгенштейн имел
успех в столкновении с сильно ослабленным таким образом маршалом Удино,
отбросил маршала с его позиции обратно к Полоцку. Арьергардом Витгенштейна
командовал генерал Кульнев, который и пустился преследовать отступающего
маршала. Кульнев, подобно Н. Н. Раевскому, Багратиону, Неверовскому,
Кутузову, был одним из очень немногих генералов, достигавших полной власти
над солдатами без помощи зуботычин, палок и розог. Но была у Якова
Петровича Кульнева одна слабая сторона: он необычайно увлекался в битве и
действовал нередко очертя голову, безумно рискуя и своей и чужой жизнью. В
бою под Клястицами 30 июля не его начальник Витгенштейн, а именно он,
Кульнев, был победителем Удино, взял почти весь обоз маршала и 900
пленных. Увлёкшись на другой день преследованием французов, Кульнев со
своими 12 тысячами, которые отделил ему для этого Витгенштейн, бросился за
отступающим маршалом. Неосторожно подавшись вперёд, он натолкнулся на
остановившийся внезапно и быстро построенный вновь боевой порядок отряд
Удино. Кульнев попал между двух огней и был отброшен с тяжкими потерями.
Его отряд потерял около 2 тысяч человек и восемь орудий. Когда разбитый
отряд уже отступал под огнём французских батарей, Кульнев, передают
очевидцы, «печально шёл в последних рядах своего арьергарда», подвергаясь
наибольшей опасности обстрела. Французское ядро ударило в него и оторвало
обе ноги. Смерть последовала почти моментально. Разбив Кульнева, отряд
маршала Удино всё-таки вернулся в Полоцк и здесь с этих пор, то есть со 2-
3 августа, долго стоял в бездействии. Корпус Витгенштейна тоже не подавал
особых признаков жизни, довольствуясь больше обсервационной, чем
непосредственно активной ролью. А Макдональд по-прежнему казался бесцельно
им мобилизованным между Ригой и Динабургом.
Барклай и Багратион, теснимые неприятелем, отступали на Витебск и
Могилёв при страшной жаре, полуголодные, по целым дням не видя свежей
воды. Отступление обеих русских армий было очень тяжёлым. Был иной раз
плох офицерский состав. Храбрости среди офицеров было сколько угодно, но
иногда неосторожность, небрежность, неуменье найтись в трудную минуту
мешали Барклаю и Багратиону, не всегда давали им возможность быть твёрдо
уверенными в том, что их приказы будут выполнены.
Интендантская часть была поставлена из рук вон плохо. Воровство
царило неописуемое. Вот вступает в Поречье отходящая от французов армия
Барклая (дело было в конце июля). Обнаруживается, что нечем накормить
лошадей. А где же несколько тысяч четвертей овса, где 65 тысячи пудов
сена, которые должны находиться, по провиантским бумагам, в магазинах
Поречья и за которые казна уже уплатила все деньги? Оказывается, как раз
только что провиантский комиссионер распорядился всё это сжечь, полагая,
по своим стратегическим соображениям, что Наполеон может захватить
Поречье. Ермолову это показалось подозрительным, он потребовал справки:
когда велено было закупить и свезти весь этот овёс и всё это сено в
магазины Поречья. Оказалось, что всего две недели тому назад. А так как
перевозочных средств было очень мало (почти все подводы были уже взяты
армией), то в такой короткий срок свезти всё было никак нельзя. Наглая
ложь комиссионера выяснилась вполне: он, конечно, и не думал ничего
покупать и свозить, а просто сжёг пустые магазины и этим аккуратно свёл
баланс в отчётной ведомости. И поплелись дальше некормленые лошади, таща
артиллерию и голодных всадников.
Очень плоха была и медицинская часть. Врачей было ничтожное количество, да и те были плохи. Организация помощи раненым решительно никуда не годилась.
Так отступали отделённые друг от друга обе небольшие русские армии, преследуемые наседающими французами.
При создании реферата использовалась литература:
1. Е. В. Тарле – «Нашествие Наполеона на Россию. 1812 год»
2. Энциклопедия «Всемирная история»