Содержание

Из истории декабристского движения. Декабризм как идейно-политическое течение. Революционный романтизм. Литературные общества. Литературно-эстетические взгляды декабристов. Жанрово-стилевое многообразие декабристской поэзии. О поэзии. 7.1.Переписка 1825 года. 7.2.Поэты-декабристы. Поэзия К.Ф.Рылеева. Заключение. 10.Список литературы.

3 3 4 7 7 13 24 28 35 38 39

Из истории декабристского движения.

Идеологами и деятелями русского революционного движения 1815-1825г.г. явились декабристы. С 1816 года (если не считать ранних, преддекабристских организаций) в России начинают возникать тайные общества, которые ставят своей целью ликвидацию крепостничества и самодержавия. События 1812 года, обнаружившие необъятные, но придавленные тяжёлым гнётом народные силы, воочию показали широким слоям русского общества необходимость изменения общественно-политического строя России. Народное антифеодальное движение способствовало распространению освободительных стремлений в среде прогрессивно мыслящего дворянства. Немалую роль здесь сыграло и ознакомление будущих декабристов с общественно-политическим режимом более развитых западноевропейских государств во время заграничных походов 1813-1814 г.г. Но эти стремления встречали упорное сопротивление правящих сфер. Надежды на изменение общественно-политического самим правительством Александра I не оправдались. Это и толкало передовые общественные силы на путь революционной борьбы. Так возникли первые в истории России революционные организации, подготовившие выступление декабристов против крепостничества и самодержавия – восстание на Сенатской площади в Петербурге 14 декабря 1825 года и последовавшее за этим возмущение Черниговского полка, не принёсшее победы революционерам.

Декабризм как идейно-политическое течение.

В борьбе с реакционной идеологией растёт и крепнет идеология прогрессивная, в развитии которой основную роль начинают играть будущие декабристы. Они нашли для себя трибуну в издававшемся с 1812 года журнале «Сын Отечества». В период 1816-1825 г.г. – это был самый влиятельный орган прогрессивного направления, среди сотрудников которого были Крылов, Гнедич, Пушкин. Печатались декабристы и в журнале «Невский зритель» (1820 - июнь 1821г.г.), издание которого намеревался взять в свои руки Рылеев. Собственным литературным органом декабристов был альманах «Полярная звезда», издававшийся в 1823 – 25г.г. Рылеевым и А.Бестужевым. Появление декабристского издания стало крупным литературным событием. Вокруг него объединились передовые поэты и писатели эпохи: Пушкин, Грибоедов, Гнедич, Вяземский, Ф.Глинка и другие. Большое значение имели печатавшиеся в «Полярной звезде» ежегодные обзоры русской литературы, в которых А.Бестужев давал идейно-художественную оценку вышедших за год литературных произведений и вместе с тем проводил литературно-политические взгляды декабристов.

Другим значительным альманахом того же времени, отразившим декабристские влияния, являлась «Мнемозина», издаваемая В.Кюхельбекером и В.Ф.Одоевским в 1824 году. Одоевскому принадлежали статьи по философии и эстетике, критический отдел находился в руках Кюхельбекера.

Декабризм как общественное явление не сводится к политической программе дворянских революционеров, но выливается в форму широкого идейного движения, охватывающего различные области идеологии и культуры. Это был новый значительный шаг в развитии русской общественной мысли.

Интересы дворянских революционеров охватывали обширный круг политических, социальных, экономических, исторических, философских, эстетических и этических вопросов. Среди декабристов было много литераторов: Пестель, В.Ф.Раевский, Н.Тургенев, А.Бестужев, Якушкин, Н.Муравьев. Крупнейшими политическими документами декабризма были «Русская правда» Пестеля, проект конституции Муравьева.

Декабристы разработали теоретические основы освободительного движения против самодержавия и крепостничества. Много думали они о будущем устройстве страны и здесь между ними выявились значительные расхождения: разгорелись споры о конституционной монархии и республике. Однако при всех разногласиях направление основного удара было общим.

Вставшие перед Россией ко второй половине 10-х годов новые исторические задачи, обострение общественной борьбы, дальнейшее развитие политической мысли – все это выдвинуло перед литературой новые задачи, которые оказались чуждыми и непосильными для прежних литературных направлений, возникла потребность в новых художественных принципах в области эстетики, искусства, литературы. Это должно было привести и действительно привело к глубоким изменениям в литературном процессе.

Революционный романтизм

Выход одного за другим двух изданий сборника стихотворений Жуковского (1815 и 1818г.г.) был значительным литературным событием. Вместе с вышедшими в 1817 году произведениями Батюшкова это явилось своего рода вехой в истории русской поэзии, но вехой, обозначавшей конец определенного периода. Элегический романтизм Жуковского и Батюшкова сыграл свою роль, и новая историческая обстановка потребовала расширения границ поэзии.

В романтизме Жуковского побеждают консервативные тенденции. В стороне от передового общественного и литературного движения новой эпохи остается и Батюшков. Но за ними продолжали идти их последователями. Однако очень скоро обнаружилось, что Пушкину, который был «учеником» обоих названных поэтов, и Вяземскому не по пути с ними.

В романтическом направлении, широко охватившем русскую литературу, постепенно начинают выявляться новые тенденции, существенно отличаются от романтизма Жуковского и Батюшкова. Эти тенденции, зародившиеся еще в предшествующий период, становится теперь настолько значительными, своеобразными, что можно говорить о возникновении нового течения романтизма. По своей основной направленности оно, в отличие от раннего русского романтизма, должно быть названо течением революционно-романическим, или прогрессивно-романтическим, если брать это течение более широко. Полного развития оно достигло в творчестве Пушкина и литераторов-декабристов. Завоевания романтизма, как он сложился в предшествующий период, были усвоены и использованы новым литературным течением. Достаточно указать на связь Пушкина с Жуковским и Батюшковым. Но новое романтическое течение складывалось на новой идейной основе и выражало иные, чем ранний романтизм общественные интересы. Революционный романтизм явился выражением дворянской революционности как мощного и широкого идейного общественно-политического движения. На общественно-политическую основу нового романтического течения литературы указывал и критик- декабрист: «…Гром отдаленных сражений одушевляет слог авторов и пробуждает праздное внимание читателей», - писал А.Бестужев, имея в виду и события Отечественной войны 1812г., и, вероятно, более поздние революционные бои на западе и на юге Европы.

Многое из того, что было написано декабристами, не увидело света в свое время или вовсе пропало. Сочинения декабристов, как и документы, касающиеся деятельности тайных обществ, уничтожались и самими авторами, и их близкими, и властями. А то, что уцелело, долгие десятилетия оставалось в царской России под цензурным запретом. Напечатанные за рубежом в основанной Герценом Вольной русской типографии и других местах сочинения декабристов не могли иметь в России легального распространения. Даже после революции 1905г. читатели не получили полного собрания сочинений поэтов-декабристов. И только после Октябрьской революции 1917г. появилась возможность сделать общим достоянием многие не известные ранее произведения декабристов.

Зарождение некоторых идей, которые получили развитие в эстетике революционного романтизма, можно наблюдать еще на рубеже веков, в связи с начавшимся кризисом классицизма. Особенно большое значение для новой эстетики имели художественные воззрения Радищева: идея национальной самобытности искусства, признание общественной роли литературы, требования новых литературных форм, а также литературно-эстетические идеи, родившиеся в среде членов Дружеского Литературного общества. Национальный подъем 1812г. способствовал быстрому созреванию новых художественных взглядов.

Одним из первых, кто отразил те же общественные настроения и литературные интересы, был Федор Николаевич Глинка (1786-1880), член ранних декабристских организаций, позднее вышедший из тайного общества («Союза Благоденствия») и ставший во главе негласно связанного с декабристами Вольного общества любителей российской словесности. В «Рассуждении о необходимости иметь историю Отечественной войны 1812 года» Глинка, восхищаясь самоотверженностью и мужеством простого народа, спасшего отечество, призывает писателей прославить подвиги народных героев. В 1812г. появляется первая статья Кюхельбекера «Взгляд на нынешнее состояние русской словесности», напечатанное по-французски в петербургской газете и переведенное в том же году на русский язык в «Вестнике Европы». Начинающий литератор выступил против канонов классицизма, против «тиранства мнения», за новые литературные принципы, рождение которых он усматривает у Радищева и некоторых других. В то же время Кюхельбекер приветствует Жуковского, который «не только переменяет внешнюю форму нашей поэзии, но даже дает ей совершенно другие свойства». Различие прогрессивных и регрессивных тенденций в романтизме было еще не ясно Кюхельбекеру, что не помешало ему занять место в ряду передовых литераторов.

Сторонником нового направления заявил себя уже в ранних статьях (1816-17г.г.) Петр Андреевич Вяземский. Он высказал романтическую идею о поэте-гении, создателе новых не известных законодателям классицизма литературных видов, и дал высокую оценку русской народной поэзии. В письме к А.И.Тургеневу (22 ноября 1818г.) Вяземский предложил для обозначения этой особенности художественного творчества термин народность. Тем самым одна их важнейших идей романтической эстетики получила свое терминологическое значение. Жизнь показала, что инициатива Вяземского была удачной.

Рядом с именем Кюхельбекера в журналах скоро появляется имя А.Бестужева, стремившегося еще более последовательно, чем Кюхельбекер, оценивать литературное явление в свете политических и эстетических идей декабризма. Первым широким обзором русской литературы с позиций революционно-романтической эстетики явилась статья Бестужева «Взгляд на старую и новую словесность в России». Спустя год в «Мнемозине» Кюхельбекер выступил с важной критико-теоретической статьей «О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие». В 1825г. вышла статья Рылеева «Несколько мыслей о поэзии». Литературным манифестом революционного романтизма явилось предисловие Рылеева к отдельному изданию его «дум» (1825г.). Большое значение имели годичные обзоры русской литературы Бестужева. Этим перечнем далеко не исчерпывается круг критических и теоретических работ декабристов.

Литературные общества

Новыми литературными интересами была вызвана организация новых литературных обществ. Еще в самый разгар деятельности «Арзамаса» организовывается Вольное общество любителей российской словесности, которое становится видным центром борьбы за прогрессивную русскую литературу и культуру после избрания председателем общества Глинки. Руководящее положение завоевывают Рылеев, Александр и Николай Бестужевы, Кюхельбекер.

Периодическим органом Вольного общества любителей российской словесности был «Соревнователь просвещения и благотворения». Здесь печатались «думы» Рылеева, стихи Кюхельбекера, Глинки, а так же и Пушкина.

В 1818г. было организовано общество «Зеленая лампа», в котором участвовали Трубецкой, Глинка, Гнедич, Дельвиг. Частым посетителем был Пушкин.

Организуя литературные общества, декабристы распространяли передовые идеи в широких общественных кругах и оказывали свое влияние на литературную борьбу.

Русское романтическое движение было возглавлено Пушкиным. Великий поэт разделял и развивал литературно-эстетические воззрения декабристов, как и их общественно-политические идеи. Однако здесь были и некоторые расхождения, вызванные тем, что в эстетике Пушкина очень рано начали складываться принципы реализма. Не было полного единства и в литературной программе декабристов. Так, Кюхельбекер с его культом высокой поэзии занимал позицию, несколько отличавшуюся от линии, представленной Рылеевым и А.Бестужевым. Однако на основе общих политических задач, объединявших всех дворянских революционеров, сложились и общие для них литературно-эстетические принципы – принципы революционного романтизма. Продолжая и развивая традиции Радищева и других передовых русских писателей конца XVIII и начала XIX века, примыкая к Пушкину, поэты-декабристы в соответствии с общественно-политическими задачами своего времени подняли знамя борьбы за национально-самобытную, героико-патриотическую, революционно-освободительную русскую литературу.

Литературно-эстетические взгляды декабристов

Революционно-романтическая эстетика формировалась в борьбе с враждебными дворянским революционерам идейно-художественными течениями. Основной удар был направлен против классицизма, подвергшегося уже критике со стороны карамзинистов и арзамасцев. Для революционных романтиков особенно неприемлемы были политическая основа классицизма и его скованность канонизированными правилами и образцами. Например, Кюхельбекер, в поэзии которого традиции классицизма еще дают себя знать, постоянно выступал против подчинения русской литературы его законам.

Но, выступая в качестве представителей романтического направления против классицизма, декабристы отмежевывались и от тех романтиков, которые стали выразителями консервативных тенденций. Кюхельбекер высмеивает это течение в поэзии: «Чувство уныния поглотило все прочие. Все мы взапуски тоскуем о своей погибшей молодости. Картины везде одни и те же: луна, которая, разумеется, уныла и бледна, скалы и дубравы, где их никогда не бывало, изредка длинные тени и приведения, в особенности же туман: туманы над водами, туманы над бором, туманы над полями, туман в голове сочинителя». В письме Пушкину от 12 февраля 1825г. Рылеев, признавая благотворное воздействие Жуковского на язык русской поэзии, считает пагубным «влияние его на дух нашей словесности», что является результатом мистицизма, мечтательности, туманности, которыми проникнута большая часть стихотворений поэта-романтика.

Таким образом, революционные романтики вели литературную борьбу на два фронта: против реакционного классицизма и против консервативного романтизма. Служение делу свободы художественным творчеством революционные романтики рассматривали как свой гражданский долг. Они обосновали идею поэта-гражданина, которая стала характерной для передовой русской эстетики. Эта идея была сформулирована в известном признании Рылеева: «Я не поэт, а гражданин». Идея поэта-пророка, обладающего «силой воздвигать народы» на борьбу за свободу, свойственна и Кюхельбекеру.

В крепости А.Одоевский пишет стихотворение «Сон поэта», в котором, именуя себя «певцом народным», обещает вылить «в огненных словах» песнь, «незнаемую в мире».

Созданный революционными романтиками образ поэта-гражданина явился антитезой образу поэта-эпикурейца, получившему широкую популярность в «легкой поэзии» и образу поэта-мечтателя, характерному для элегического романтизма.

Понимание общественной роли искусства приводило декабристов к требованию высокого содержания литературы. Декабристы вкладывали в понятие высокого революционно-освободительное содержание, связывали эту категорию с идеалами общественно-политической свободы. «Высокость» души была признана необходимым качеством гражданина в законоположении Союза Благоденствия. В том же документе утверждается и необходимость высокого содержания поэзии, без чего произведение «недостойно дара поэзии». Отсюда и революционно-романтический критерий оценки художественного творчества: «сила и прелесть стихотворений» состоит «более всего в непритворном изложении чувств высоких и к добру увлекающих».

Признание за художественной литературой высокой гражданской миссии побуждало поэтов-декабристов пропагандировать высокие жанры поэзии: политическую оду, героическую поэму, гражданскую трагедию.

Значительное место в романтической эстетике занимала идея народности литературы. Не сразу был найден термин для обозначения идеи, занявшей такое большое место в литературной борьбе изучаемого периода (в печати термин народность появился в 20-х гг.). Сама проблема народности как идейно-эстетической категории осознавалась постепенно и понималась различно в зависимости от конкретных социально-исторических условий. На первых порах в содержание понятия народности вкладывалась мысль о национальной самостоятельности и своеобразии литературы. Но с течением времени, по мере развития и обострения общественной борьбы, прогрессивные идеологи начинали осознавать недостаточность такого понимания народности и подходили к мысли о её демократических основах. Принципиальная связь этих двух элементов ясна: национально-своеобразной может быть только та литература, которая выражает сознание широких демократических масс, интересы и чаяния народа. Прогрессивное понимание наметилось еще у передовых писателей конца XVIII века, особенно у Радищева. Оно отражало рост народного движения, нашедшего высшее проявление в крестьянской войне под предводительством Пугачева. Реакционное понимание народности литературы выдвинули идеологи консервативно-реакционных групп, пытавшиеся принципом национальной «самобытности» обосновать необходимость сохранения старых основ жизни и идеологии. Общественный подъем, вызванный Отечественной войной 1812 г. и затем вылившийся в декабристское движение, способствовал дальнейшему развитию прогрессивного понимания народности литературы. Народ, отстоявший свою национальную свободу, но оставшийся в рабстве, привлек к себе внимание передовых общественных сил не только в области социально-политической, но и области культурно-эстетической. С новой силой возникает вопрос об отношении, создаваемой дворянством, к творчеству народных масс. Это творчество начинает рассматриваться как основной источник и залог национального своеобразия художественной литературы. Разгорается борьба за национально-самостоятельную, свободную от подражательности, обогащенную народными традициями литературу.

Продолжая дело, начатое инициаторами нового литературного движения, поэты-декабристы решительно выступили против свойственной дворянским верхам подражательности иноземному в области культуры и литературы. В статье «Взгляд на старую и новую словесность в России» Бестужев тщательно прослеживает черты национальной самобытности в различных памятниках древней и новой русской словесности, исходя из принципа народности литературы. С большой страстностью выступает Бестужев против «безнародности» литературы, поощряемой дворянскими верхами. «Было время, - пишет критик-декабрист, - что мы невпопад вздыхали по-стерновски, потом любезничали по-французски, теперь залетели в тридевятую даль по-немецки. Когда же попадем мы в свою колею? Когда будем писать прямо по-русски?» Последовательным выступлением за народность литературы была статья Кюхельбекера в «Мнемозине». Критик-декабрист выступил против подражания всяким иноземным образцам, которыми склонны были увлекаться некоторые русские писатели. Кюхельбекер благодарит Жуковского за то, что поэт-романтик освободил русскую литературу из-под ига французской словесности. Но Кюхельбекер не хочет позволить ни ему, ни кому-нибудь другому наложить на отечественную литературу «оковы немецкого или английского владычества». Необходимым условием подлинного искусства Кюхельбекер признает народность, которую он находит, например, у великих поэтов Греции. Отличая «истинную романтику» от «недоговаривающей поэзии Байрона», Кюхельбекер всякую «свободную», «народную» позицию называет романтической. Исходя из мысли, что «всего лучше иметь поэзию народную», Кюхельбекер высказывает горячее желание: «Да создастся для славы России поэзия истинно русская!» Те же идеи развивал и Рылеев. Он призывал писателей «уничтожить дух рабского подражания». В связи с этим Рылеев формулирует и общую идею романтической эстетики о национально-исторических различиях в области искусства: поэзия различается теми формами, которые «в разных веках приданы ей духом времени, степенью просвещения и местностию той страны, где она появлялась». Так декабристы осуществляли то требование, которое было записано в их политической программе: «Законоположение Союза Благоденствия» обязывало своих членов «показывать всю нелепую приверженность к чужеземному и худые его следствия, также стараться уверить, что добродетельный гражданин должен всегда предпочитать приятному полезное, а чужеземному отечественное».

Один из важнейших путей к достижению народности литературы революционные романтики видели в обращении писателей к народной поэзии. Русские писатели заинтересовались народным творчеством задолго до декабристов. Длительную традицию имели к этому времени и опыты литературного использования фольклора. Но предшествующие писатели не сумели в должной форме оценить значение народного искусства и привлекали его сюжетные и стилистические мотивы преимущественно в порядке внешней стилизации и шутки. Одним из немногих исключений является Радищев, понявший социальный смысл и художественное значение народной поэзии. К радищевской традиции примкнули и декабристы. Они выдвинули в русском фольклоре общественно-героические, национально-освободительные тенденции. Сожалея, что «возвышенные песнопения старины русской исчезли» и что «от всей поэзии древней сохранилась для нас только поэма о походе Игоря, князя Северского, на половцев» (для декабристов это был памятник народной поэзии), Бестужев высоко ценит «самородную прелесть» этого знаменитого произведения древней русской литературы. Но Бестужев выступает здесь не только историком литературы. Он призывает писателей читать «древности нашего слова, дабы в них найти черты русского народа и тем дать настоящую физиономию языку». По поводу вновь вышедшего альманаха «Русская старина», одним из издателей которого был декабрист Корнилович, Бестужев пишет: «Сердце радуется, видя, как проза и поэзия скидывают свое безличие и обращаются к родным, старинным источникам». Позднее, познакомившись в период своей военной службы с русскими солдатами, Бестужев высоко оценивает их за «отпечаток неподдельный русского духа» и высказывает пожелание, чтобы кто-нибудь их собрал. Бестужев и печатно развивает мысль о том, что народные сказки, еще живые в устах народа, «лежат бездонным рудником для родной поэзии». Так же думал и Кюхельбекер, относивший «песни и сказания народные» к числу «лучших, чистейших, вернейших источников для нашей словесности».

Идея народности литературы у революционных романтиков была выражением их патриотизма. Бестужев с чувством законного удовлетворения отмечает, «что мало-помалу Европа сквозь тусклые переводы начинает распознавать нашу словесность». Мотивы патриотизма и национального достоинства, как обоснование лозунга народности литературы, звучат в статье Кюхельбекера: «Да будет святая Русь не только в гражданском, но и в нравственном мире первою державою во вселенной!».

Борьба за народность литературы приобретает все более ясный общественно-политический смысл по мере обострения классовых противоречий после завершения военных действий и созревания политической мысли будущих декабристов. Народ, проявивший высокое национальное самосознание и героический патриотизм в освободительной войне, должен иметь и свое национальное искусство. Если поэты психологического романтизма поставили в центре своих художественных интересов отдельную человеческую личность, то представители гражданского романтизма устремили свое внимание к коллективной «личности» нации. Они выдвинули задачу – понять и отразить в искусстве индивидуальность народа. Право нации на свое собственное искусство связывается с правом народа на освобождение. Идея связи литературной и политической свобод проводится в статье Рылеева «Несколько мыслей о поэзии». Автор отвергает формы классической драматургии, в частности три единства, как связанные с общественным строем древности: «Формы древней драмы, точно как формы древних республик, нам не впору». Литературное развитие связано с развитием политическим. «Многолюдность и неизмеримость государств новых, степень просвещения народов, дух времени, словом, все физические и нравственные обстоятельства нового мира определяют и в политике и в поэзии поприще более обширное».

Но романтическое понимание народности литературы было социально-ограниченным. В понятие литературы они вкладывали прежде всего значение национальной независимости, оригинальности отечественной литературы, не раскрывая в достаточной степени того, что национальное своеобразие искусства имеет демократические основы.

Основной вопрос эстетики – об отношении искусства к действительности – декабристы решали как романтики. Для Кюхельбекера «мир поэзии не есть мир существенный», то есть существующий, реальный. «Вернейшим признаком души поэтической» он признает «страсть» к высокому и прекрасному». Это совпадает с известным суждением Бестужева об основной тенденции искусства эпохи: «Воображение, недовольное сущностию, алчет вымыслов». Романтические взгляды Бестужев сохранил и после 1825 г. В путевых очерках «Путь до города Кубы» Бестужев подчеркнул субъективность своего творчества как писателя-романтика: «Если кто воображает по моим очеркам познакомиться с Кавказом, а не со мною, тот горько ошибается». В статье «О романтизме» (написана в 1833 г., напечатана посмертно в альманахе «Новогодник» в 1839 г.) он сохранил типично романтическое определение поэзии: «Поэзия, объемля всю природу, не подражает ей, но только ее средствами облекает идеалы своего оригинального, творческого духа».

Разделяемые декабристами принципы романтизма определили их скептическое отношение к новому направлению пушкинского творчества, проявившемуся в первых главах «Евгения Онегина». Обыденность содержания реалистического романа в стихах казалась им несоответствующей высокому назначению поэзии, а герой не поставлен «в контраст со светом», что дало бы автору возможность глубже проникнуть своим критическим взором в светское общество и ярче выразить свои положительные стремления – то, что колеблет душу, что её возвышает, что трогает русское сердце». Рылеев, по собственным словам, готов был «до второго пришествия» спорить с Пушкиным о том, что «Онегин» ниже «Бахчисарайского фонтана» и «Кавказского пленника» (письмо Пушкину 10 марта 1825 года).

Однако от декабристской концепции романтизма, как свободной, национально-самобытной, отвечающей современным общественным запросам поэзии, открывался закономерный путь к реализму. Тенденции реализма намечаются в литературных взглядах декабристов, особенно у Бестужева, крупнейшего русского критика до Белинского. Так, Фонвизина он ценит за то, что «его критические творения будут драгоценными для потомства, как съемок (fac simile) нравов того времени». В статье о романе Полевого «Клятва при гробе господнем», напечатанной в «Московском телеграфе» в 1833 году, за год до «Литературных мечтаний» Белинского, Бестужев наряду с романтическими суждениями выражает идеи, ведущие к реализму. Он признает истину главным условием поэзии, говорит о влиянии действительности на искусство. Критик прослеживает развитие русского исторического романа под углом зрения его верности истории, выдвигая требование: «Пусть не залетают настоящие мысли в минувшее, и старина говорит языком, ей приличным, но не мертвым». Заканчивая статью, Бестужев призывает благодарить тех писателей, которые «воспроизводят мать-отчизну точь-в-точь, как она была, как она жила!». Близкие этому мысли можно встретить и у других декабристских теоретиков. Кюхельбекер не находит жизненной правды в драматургических характерах Шиллера, противопоставляя ему Шекспира.

В вопросах реализма декабристы сближались с Пушкиным. Однако Пушкин в своих эстетических взглядах был шире и глубже романтиков, что с течением времени обнаруживалось все больше и больше.

Жанрово-стилевое многообразие

декабристской поэзии

Для успеха нового литературного течения необходимо было объединить отдельные и пока еще разрозненные усилия вокруг основных задач, необходимо было появление вождя, который бы возглавил ряды новаторов, и эта историческая роль выпала на долю молодого Пушкина.

Политическая тематика в поэзии Пушкина появляется в 1817 г. Это было за год-два до обращения будущих декабристов к этой теме. Вместе с ним выступает большая группа поэтов, создающих гражданскую лирику, исполненную вольнолюбивых идей и настроений. Рано начинает печататься Ф.Глинка.

Примыкая к наиболее умеренной группе декабристов, он не шел далеко и в поэзии. Однако мотивы любви к родине и свободе, мотивы гражданской доблести и долга отчетливо звучали в его произведениях. В послании «К Пушкину» (1820) Ф.Глинка не побоялся публично обратиться со словами ободрения к ссыльному поэту; в ответном послании «Ф.Глинке» (1822) Пушкин тепло благодарил поэта – «великодушного гражданина».

Реже выступал в печати другой участник освободительного движения, член Союза Благоденствия В.Ф.Раевский (1795-1872), подобно Ф.Глинке и многим декабристам получивший закалку в горниле Отечественной войны 1812 г. Обвиненный в революционной агитации среди солдат, Раевский был арестован и заключен в Тираспольскую крепость еще в 1822 г., что дало историкам литературы основание назвать его «первым декабристом». Заточенный в крепость, Раевский создал свои политически наиболее острые и взволнованные стихотворения: «К друзьям» и «Певец в темнице» (1822). Получившие распространение в списках, они вошли в потаенный фонд декабристской литературы.

Несколько раньше – и на этот раз в печати – появилось произведение, которое стало одним из важнейших политических документах декабризма. Это была сатира Рылеева «К временщику» – смелое выступление против всесильного Аракчеева. С 1821 г. начинают печататься в журналах рылеевские думы, в которых поэт рисовал образы исторических героев, извлекая из истории уроки с целью гражданского воспитания своих современников.

Литература предшествующих десятилетий, литература сентиментализма отошла от общественной тематики, уделив основное внимание узко понятой личной жизни человека. Это соответствовало эстетике Карамзина. Попытки Жуковского и Батюшкова выйти за пределы личной тематики не изменили общей направленности их романтизма. Но с возникновением революционного движения так продолжаться не могло. Художественное творчество как одно из могущественнейших средств идеологического воздействия необходимо было поставить на службу неотложным общественно-политическим задачам. Необходимо было обогатить литературу гражданским, политическим содержанием, завоевать для поэта принадлежащее ему по праву место в общественной борьбе, придать художественной литературе большое общественное значение. Все это нужно было для того, чтобы подготовить борцов за передовые общественно-политические идеалы, способных в «роковое время» выполнить свой гражданский долг.

Новые идейно-художественные задачи, вставшие перед литературой, не могли быть решены старыми средствами. Возникла потребность в новых жанрово-стилистических формах. Ни «безделки», которыми эпигоны сентиментализма заполняли тогдашние журналы, ни малые формы раннего романтизма, ни различные виды «легкой поэзии» не отвечали новым потребностям передовой литературы. Стали необходимы «высокие жанры». Нужно было разработать новые виды гражданской лирики, отличные от отвлеченно-условной оды классицизма. Коренного изменения требовала баллада, какой она утвердилась в школе Жуковского. На очередь встал вопрос о новых формах эпической поэзии, переживавшей явный кризис. Перестает удовлетворять жанр трагедии, и в драматургии начинаются поиски романтизма. Возникает идея «сценической поэмы» (Грибоедов).

Прежде всего, внимание декабристов привлёк жанр оды. В оде у классицистов поэт выступал от имени всего народа, выражая таким образом не свою личную точку зрения на изображаемые события, а общенародную. У декабристов герой трагически отчуждён от народа и должен совершить подвиг для единения с ним; одиночество героя и обреченность на конфликт привели к появлению элегической тональности. Декабристская ода сочетает жанровые признаки оды и элегии («На смерть Байрона» К.Ф. Рылеева, «Смерть Байрона» В.К.Кюхельбекера).

Сходные изменения произошли с жанром дружеского послания: «высокое» послание XVIII века с элементами сатиры сочетается с интимностью интонаций посланий «арзамасцев». В декабристском дружеском послании («Моё прости друзьям Кисловскому и Преклонскому» В.Ф.Раевского) в основе лежит гражданское чувство, раскрытое с естественностью разговорной интонации и дружеской откровенностью.

Попадает в поле зрения декабристов и жанр баллады, понятый как поэтическая форма народной фантазии. Декабристы в споре с Жуковским создают «русскую балладу» («Ольга», «Убийца», «Наташа», «Леший» П.А.Катенина, «Пахом Степанов» В.К.Кюхельбекера), жанровыми признаками которой явились просторечие, шероховатость, а подчас нарочитая грубость поэтического языка, имитирующая «простонародную грубость».

Наиболее удачным жанровым экспериментом декабристов в лирике стали «Думы» К.Ф.Рылеева, неслучайно Бестужев ставил их на первое место среди созданий «новой школы нашей поэзии». По мнению самого Рылеева жанр «думы» является старинным русским изобретением («дума о героях»). В этой жанровой форме Рылеев видел возможность, изображая подвиги великих героев национальной истории, разбудить в душе читателя патриотические чувства, чувство общности со своей великой родиной, её историей, народом. Поскольку каждый из героев рылеевских дум (Вещий Олег, Димитрий Донской, Борис Годунов, Иван Сусанин, Богдан Хмельницкий и др.) интересовал не как неповторимая личность, а как русский тип человека, то герои оказались «унифицированными», на одно лицо, одним лирическим «я». Это вызвало критику со стороны А.С.Пушкина, зато единство лирического героя позволило прочитать «Думы» Рылеева как цикл, а это жанровое своеобразие объективно является «шагом» к эпическим жанрам, и прежде всего к поэме.

Декабристы создали особую, характерную только для гражданского романтизма разновидность жанра поэмы («Войнаровский», «Наливайко», «Хмельницкий» К.Ф.Рылеева). Поэма вобрала в себя все поэтические открытия декабризма: историческую достоверность, национальную, гражданскую и патриотическую тематику, трагический герой-титан. Новое в декабристской поэме – разочарованный герой. Причиной его разочарования были не смутное уныние (подобное элегиям Карамзина и Жуковского), не любовные неудачи, не усталость от жизненных утех и светской суеты, разочарованность декабристского героя мотивируется тем, что он жертва судьбы, не позволившей ему реализовать свой могучий потенциал – идеал героической жизни.

Декабристы были авторами интересных прозаических произведений – «Письма русского офицера» (1815-1816) Ф.Н.Глинки и его роман «Зиновий Богдан Хмельницкий или Освобожденная Малороссия» (1817), «Европейские письма» (1820) В.К.Кюхельбекера и его повесть «Адо» (1824), роман А.Бестужева-Марлинского «Роман и Ольга» (1823) и его повести ливонского цикла «Замок Венден» (1821), «Замок Нейгаузен» (1824), «Ревельский турнир» (1824), «Замок Эйзен» (1825), рыцарские повести Н.Бестужева «Гуго фон-Брахт» и Н.Муравьева «Превратности судьбы», фантастические произведения «Земля безглавцев» В.К.Кюхельбекера и «Сон» А.Улыбышева. У прозы декабристов несмотря на жанровое многообразие есть устойчивые общие черты: действие концентрируется вокруг главного героя, наделенного возвышенной страстью; события предопределены, поэтому историческая обстановка воспринимается как фон, декорации для трагического героя, совершающего жертвенный подвиг.

Революционно-патриотический подъем, овладевший дворянскими революционерами, благоприятствовал широкому развитию в их поэзии лирических жанров, в которых находили непосредственное выражение их стремления и надежды.

Любовь к отечеству была одним из самых популярных мотивов литературы, возникшей в эпоху Отечественной войны 1812 г. Однако разные общественные группы различно понимали и обосновывали идею патриотизма. В реакционном лагере любовь к отечеству трактовалась как приверженность к старым, «исконным» основам общественно-политического уклада, мировоззрения, нравов. «Патриотизм» реакционного дворянства и его идеологов выражался в защите отживающего и умирающего. Этому лжепатриотизму противостоял подлинный патриотизм поэтов-декабристов. Их лирика полна чувства пламенной любви к родине. Кюхельбекер имел право сказать о себе, что он

…пламенел

К отчизне чистою любовью.

В стихотворении «Певец в темнице» Раевский пишет, что он размышлял о судьбах отчизны,

Дыша к земле родной любовью.

Но у декабристов любовь к родине не была отвлеченным эмоциональным переживанием или абстрактным поэтическим мотивом. Патриотическое чувство ответственности за судьбу родной страны рождало у них страстное желание видеть родину свободной и готовность отдать свою жизнь делу ее освобождения. Кюхельбекер с полным правом вложил в уста казненного поэта-декабриста («Тень Рылеева») такие слова:

Блажен и славен мой удел:

Свободу русскому народу

Могучим гласом я воспел,

Воспел и умер за свободу!

Теме политической свободы поэты-декабристы посвящали наиболее значительные произведения своей лирики. В «Законоположении Союза Благоденствия» первым естественным законом общественного объединения людей признавалось «соблюдение блага общего». Эту идею в тех же выражениях можно встретить в поэзии декабристов. Неотъемлемым свойством героя-гражданина Рылеев считает «любовь к общественному благу», не раз повторяя и варьируя это выражение в своих стихах.

Но за общественное благо, которое заключается в гражданской свободе, нужно бороться, – бороться революционным путем. Эта тема проходит через все творчество поэтов-декабристов. В одном из первых произведений декабристской поэзии – в сатире «К временщику» (1820) – Рылеев угрожает тирану народной расправой:

Тогда вострепещи, о временщик надменный!

Народ тиранствами ужасен разъяренный!

Угнетенному положению народа Раевский противопоставляет свободную жизнь, которой в течение шести веков дышали Новгород и Псков. Но свобода этих древнерусских городов была подавлена:

С тех пор исчез, как тень, народ,

И глас его не раздавался

Пред вестью бранных непогод.

На площади он не сбирался

Сменять вельмож, смирять князей,

Слагать неправые налоги,

Внимать послам, встречать гостей,

Стыдить, показывать пороки,

Войну и мир определять.

Революционная борьба выдвигала на одно из первых мест в лирике декабристов тему гражданского долга, гражданского подвига. В год восстания эта тема с большой силой прозвучала в стихотворении Рылеева «Гражданин», как бы завершая развитие ее в ряде других стихотворений поэтов-декабристов. Раевский заканчивает свое послание «К друзьям» призывом:

Под тень священную знамен,

На поле славы боевое

Зовет вас долг – добро святое.

Непосредственно Раевский имел в виду греческое восстание 1821г., но его стихи, как это было характерно для поэзии революционного романтизма, получили и иной, относящийся к русской действительности смысл. Сознание своего общественного долга переходило у декабристов в готовность пожертвовать собой ради общего дела. Подобно Раевскому, Кюхельбекер в стихотворении «Греческая песнь» (написано в 1821 г.) призывал друзей принять участие в борьбе греческого народа за свободу, не щадя жизни:

И пусть я, первою стрелою

Сражен, всю кровь свою пролью, –

Счастлив, кто с жизнью молодою

Простился в пламенном бою…

Откликаясь на события, подобные греческому восстанию, поэты-декабристы развивали мысль о приближающемся освобождении народов от векового гнета. Своей деятельностью, своим творчеством они стремились ускорить этот процесс. В той же «Греческой песни» Кюхельбекер писал:

Века шагают к славной цели –

Я вижу их, - они идут! –

Уставы власти устарели:

Проснувшись, смотрят и встают

Доселе спавшие народы.

О радость! Грянул час, веселый час свободы!

В послании «К Вяземскому» Кюхельбекер «греческую тему» поставил в связь с темой освободительной борьбы других народов Европы, которых «тираны» угнетают «вековым жезлом».

Будучи сторонниками освобождения крестьян, декабристы затрагивали в своей поэзии вопрос о положении народа. Раевский обращался с вопросом к современнику и единомышленнику:

…Слыша стон простонародный,

Сей ропот рабский под ярмом,

Алкал ли мести благородной?

Своеобразное место в лирике поэтов-декабристов занимают песни в народном духе, написанные Рылеевым в сотрудничестве с А.Бестужевым. В своих песнях они используют в качестве образцов и литературную и фольклорную песню. Но они вкладывают в заимствованную форму необычное содержание, соответствующее политическим задачам декабристов. Так возникает новый жанр песни в фольклорном стиле, в корне отличный от популярных в то время песенок И.И.Дмитриева и Ю.А.Нелединского-Мелецкого. Обращение поэтов-декабристов к песенной форме вызывалось задачами агитации. Есть свидетельства, что песни Рылеева и Бестужева проникли в солдатскую среду.

Особенно интересны две из них. Первая (1824) написана по типу популярной песни Нелединского-Мелецкого «Ох! Тошно мне на чужой стороне»: «Ах! Тошно мне и в родной стороне», - начинают авторы-декабристы и объясняют это «неволей», «тяжкой долей», в которой приходится «век вековать» народу. Резко протестуя против крепостного права, произвола чиновников, непосильных налогов, авторы песни откровенно намекают на необходимость революционной борьбы за права народа:

А что силой отнято,

Силой выручим мы то.

Мысль о народной расправе с господствующими классами и с самим царем выражена в песне «Уж как шел кузнец» (1824). В этих песнях революционность декабристов достигает высшего подъема, приобретая оттенок боевого демократизма.

Но при всем том тема народа в поэзии дворянских революционеров ставилась в значительной мере абстрактно. В их поэзии мотив народа, борца за свои права, решительно уступает мотиву героя, борца за права народа.

Большие задачи встали перед революционными романтиками и в области художественного языка. Стилистическая реформа Карамзина обнаружила к этому времени явную недостаточность, односторонность своей ориентацией на салонно-дворянские стили речи. Богатства общенародного русского языка во многом еще оставалась за пределами художественной литературы. Завоевания Жуковского и Батюшкова в сфере поэтической выразительности ограничивались преимущественно жанрами психологической лирики и средствами субъективно-эмоциональной речи. Поэтический стиль, сложившийся у сентименталистов и романтиков школы Жуковского и Батюшкова, стал шаблонным и потерял былую свежесть и выразительность. Нужно было находить новые средства и в лирике и тем более в эпосе и драме, выработать речевой стиль, отвечающий новым большим, политическим темам, властно овладевшим художественной литературой. По-новому встал вопрос о «высоком» стиле. А с другой стороны, обогащение литературы элементами народности не могло ограничиться вопросами содержания, но должно было охватить и область языковой формы. В борьбе против социальной ограниченности «карамзинского» стиля остро ставится вопрос о народности языка литературы.

Наиболее последовательный защитник высокой поэзии Кюхельбекер особенно решительно выступал против тенденций сословно-дворянской замкнутости стиля карамзинистов, которые «из слова русского, богатого и мощного, силятся извлечь небольшой, благопристойный, приторный, искусственно тощий, приспособленный для немногих язык». Бестужев сетовал на то, что русские писатели, «обладая неразработанными сокровищами слова», меняют «золото оного на блестящие заморские безделки», и радовался тому, что «новое поколение людей начинает чувствовать прелести языка родного и в себе силу образовать его».

Такие стилистические принципы объясняют наличие в творчестве декабристов элементов классического стиля. Вот как Кюхельбекер описывает борьбу греков за свое освобождение в стихотворении «Пророчество» (1820):

Беснуясь, варвары текут;

Огня и крови льются реки;

На страшный и священный труд

Помчались радостные греки!

Младенец обнажает меч,

С мужами жены ополчились,

И мужи в львов преобразились

Среди пожаров, казней, сеч!

Костьми усеялося море,

Судов могущий сонм исчез:

Главу вздымая до небес,

Грядет на Византию горе!

Приспели грозные часы;

Подернет грады запустенье;

Не примет трупов погребенье,

И брань за них поднимут псы!

Здесь можно найти и обычные для классического стиля славянизмы (могущий, грядет, брань, главу, грады), и хорошо знакомые одической и эпической поэзии метафоры («варвары текут»; «огня и крови льются реки»; «мужи в львов преобразились»), и олицетворенную фигуру горя («младенец обнажает меч»), и фразеологические обороты (война как «страшный и священный труд»). Подобные стилистические элементы можно встретить не только у Кюхельбекера, который иногда называл себя «старовером», но и у других декабристов. Однако стиль декабристов не был новым этапом в развитии русского классицизма. Хранить традиции этого когда-то передового литературного направления теперь, в эпоху освободительного движения дворянских революционеров, пытались архаисты группы Шишкова. Выступая против реакционного классицизма в своих литературных манифестах, декабристы не могли следовать ему и в стиле своей поэзии. В те элементы старой формы, которые были выработаны в цветущую пору русского классицизма, декабристы вносили новое содержание, что приводило к изменению функции традиционной формы. Так славянизмы в поэзии декабристов становились выражением политического негодования и революционного пафоса. Такова функция «высокого стиля» в сатире Рылеева «К временщику»: «смеюсь мне сделанным тобой уничиженим»; «что сей кимвальный звук…»; «тиран, вострепещи»; «от справедливой мзды…». Позднее Одоевский при помощи славянизмов передает чувство гражданской скорби и протеста при воспоминании о казненных декабристов (в стихотворении 1831 г. «При известии о польской революции»):

Лишь вспыхнет огнь во глубине сердец,

Пять жертв встают пред нами; как венец,

Вкруг выи вьется синий пламень,

Сей огнь пожжет чело их палачей…

«Греческую песнь» Кюхельбекер заканчивает такими строками:

Душа героев вылетает

Из позабытых их гробов,

И наполняет бардов струны,

И на тиранов шлет народные перуны.

Здесь образы ломоносовско-державинского стиля выражают декабристскую идею о политически действенном значении исторических воспоминаний в поэзии. Предшественниками декабристов в использовании элементов классического стиля для выражения политического вольнолюбия были Радищев, поэты-просветители, Гнедич, отчасти – Державин.

Но эти элементы вошли в состав созданного декабристами революционно-романтического стиля, ораторски-агитационного поэзия своей основной направленности.

Для этого стиля характерна прежде всего своеобразная поэтическая терминология и фразеология, т.е. определенный круг слов и выражений, повторяющийся с теми или иными вариациями в отдельных произведениях и у отдельных поэтов. Этот общий для поэзии декабристов лексический и фразеологический фонд служит выражению их общественных идеалов, эмоций, стремлений, что сообщает новый смысл словам и выражениям, которые были знакомы в той или иной мере и предшествующей поэзии, но имели там иное значение и не выступали в такой узкой системе.

Такие слова, как герой, доблесть, достоинство, мужество, честь, подвиг, жертва, или такие, как тиран, ярем, цепи, бичи, зло, злоба, приобретают в поэзии декабристов, помимо обычного значения, свой особый смысл, связанный с конкретными задачами их политической борьбы. Так, например, честь в поэзии декабристов – это понятие не общественно-бытовое, а политическое, связанное с выполнением гражданского долга (как у Пушкина «Пока сердца для чести живы»). Для стиля гражданского романтизма характерно не только наполнение подобных слов конкретным политическим содержанием, но и придание им яркой эмоциональной окраски, выражающей страстную жажду общественного блага или силу гражданского негодования.

Политический подтекст зачастую придавал словам и выражениям в поэзии декабристов двойное значение. Таково, например, стихотворение «К друзьям, на Рейне» (1821) Кюхельбекера. Нарисовав рейнский пейзаж, поэт устремляется в мечтах к друзьям:

Пью за наш союз священный,

Пью за русский край родной!

Эти слова можно было бы воспринять вне политических ассоциаций. Но вот поэт вопрошает:

Иль меня на поле славы

Ждет неотразимый рок?

И дальше общественный мотив начинает отчетливо звучать в стихотворении. Последняя его строфа придает теме, а вместе с тем и всей фразеологии («наш союз священный», «поле славы») политический смысл:

Да паду же за свободу,

За любовь души моей,

Жертва славному народу,

Гордость плачущих друзей!

Ораторски-агитационный характер поэтической речи декабристов выражался и в ее интонационно-синтаксическом строе. Стихотворения декабристов полны таких «фигур» поэтического синтаксиса, как вопросы, восклицания, обращения. При этом они носят не интимно-лирический, а общественно-политический характер. Кюхельбекер призывает:

Друзья! Нас ждут сыны Эллады!

Кто даст нам крылья? полетим!

Вопросами и восклицаниями начинает Одоевский «Элегию» на смерть Грибоедова:

Где он? Где друг? Кого спросить?…

Где дух?.. Где прах?.. В краю далеком!

О, дайте горьких слез потоком

Его могилу оросить,

Согреть ее моим дыханьем!

С этим связано обилие в декабристской поэзии своеобразных лозунгов, призывов, формулирующих политические цели и задачи дворянских революционеров. Декабристы нередко вкладывали такие агитационные формулы и в уста исторических лиц.

Романтическая патетика поэзии декабристов придавала экспрессивный характер и другим элементам их стиля. Такой характер носит, например, эпитет в декабристской поэзии. И здесь можно отметить круг излюбленных поэтических определений, в которых ярко выражаются общественно-политические оценки декабристов. Родина у них милая, их цель – славная, знамя – святое и т.д. Особенно часто – в различном предметном значении – у декабристов встречаются эпитеты высокий, возвышенный, семантика которых связана с кругом гражданских идей и идеалов: «высокая душа» (Рылеев, Кюхельбекер), «высокие мысли» (Одоевский), «высокое искусство» (Кюхельбекер), «возвышенная свобода» (Кюхельбекер), «возвышенная душа» (Рылеев). Не случайно и Пушкин применяет эпитет той же категории в своем послании к декабристам:

Не пропадет ваш скорбный труд

И дум высокое стремленье.

В поэтическом стиле декабристов гражданское негодование выражено системой столь же эмоционально-экспрессивных эпитетов противоположного оценочного значения. Такими эпитетами полна, например, сатира Рылеева «К временщику» (временщик – подлый, власть – ужасная, страсти – низкие и т.д.; у Бестужева – «гнусные ханжи»).

Значительная роль в стиле декабристов принадлежит народнопоэтическим элементам. Это отвечало декабристскому представлению о народности литературы. Разнообразные формы фольклорного стиля умело использовали в своих агитационных песнях Бестужев и Рылеев. То же можно найти и в песне М.Бестужева о восстании Черниговского полка («Что не ветр шумит во сыром бору»). С этим связано и обращение к формам народопесенной ритмики. Одоевский и Кюхельбекер применяли элементы фольклорного стиля в своих балладах с народно-исторической тематикой. Ко времени работы Пушкина над «Русланом и Людмилой» относится не напечатанная тогда баллада Кюхельбекера «Лес», представляющая собой наиболее последовательный опыт использования фольклора в творчестве поэта:

Во сыром бору

Ветер завывает;

На борзом коне

Молодец несется…

Здесь, помимо стилистической окраски (в других стихах можно встретить: красная девица, гой-еси ты, конь и т.д.), интересна ритмическая обработка хорея в песенном духе. Глинка пишет сказки, предназначенные для демократического читателя, в которые вводит, поэзия собственным словам, «выражения, заимствованные из песен, сказок, поговорок и пословиц, беспрестанно в устах народа обращающихся».

Те же тенденции определили искания и в области стиха. И здесь ритмико-интонационные средства русской поэтической речи, нашедшие блестящее развитие в творчестве Жуковского, оказались недостаточными. Возобновляются поиски «русского склада», народного стиха, начатые поэтами предшествующего поколения.

О поэзии.

7.1.Переписка 1825 года.

Одним из «диспутов» переписки 1825 г. между Пушкиным – с одной стороны, Рылеевым и Бестужевым – с другой – был разговор о назначении поэзии.

Рылеев: «…Не ленись: ты около Пскова: там задушены последние вспышки русской свободы; настоящий край вдохновения – и неужели Пушкин оставит эту землю без поэмы».

Бестужев (в недошедшем письме), очевидно, противопоставляет поэзию Пушкина отрицательному «мистическому» влиянию стихов Жуковского.

Пушкин: «…Не совсем соглашаюсь с строгим приговором <Бестужева> о Жуковском. Зачем кусать груди кормилицы нашей? потому что зубки прорезались? Что ни говори, Жуковский имел решительное влияние на дух нашей словесности; к тому же переводный слог его всегда останется образцовым. Ох! Уж эта мне республика словесности. За что казнит, за что венчает? Что касается до Батюшкова, уважим в нем несчастия и не созревшие надежды».

Рылеев: «Не совсем прав ты и во мнении о Жуковском. Неоспоримо, что Жуковский принес важные пользы языку нашему; он имел решительное влияние на стихотворный слог наш – и мы за это навсегда должны остаться ему благодарными, но отнюдь не за влияние его на дух нашей словесности, как пишешь ты. К несчастию, влияние это было слишком пагубно: мистицизм, которым проникнута большая часть его стихотворений, мечтательность, неопределенность и какая-то туманность, которые в нем иногда прелестны, растлили многих и много зла наделали. Зачем не продолжает он дарить нас прекрасными переводами своими из Байрона, Шиллера и других великанов чужеземных. Это более может упрочить славу его. С твоими мыслями о Батюшкове я совершенно согласен: он точно заслуживает уважения и по таланту и по несчастию».

Разговор о назначении поэзии переходит на другие предметы. Пушкин в несохранившемся письме запальчиво отстаивал точку зрения Байрона о том, что любой предмет, даже самый «низменный», например, колода карт, может быть предметом «поэтическим»; и если описан талантливо – то это более высокая поэзия, чем всякое отображение вещей более «возвышенных», например, деревьев.* Речь шла об «Онегине»: Рылеев, Бестужев критикуют выбор объектов, Пушкин подразумевает, что «картины светской жизни также входят в область поэзии». Однако Пушкин счел существенным и возражение Рылеева; «Мнение Байрона, тобою приведенное, несправедливо. Поэт, описавший колоду карт лучше, нежели другой деревья, не всегда выше своего соперника. У каждого свой дар, своя Муза». Тут подчеркивалось значение политической темы, смысла – чего Пушкин не мог отрицать; к тому же серьезный вопрос не решался схоластическим: «Что лучше?..»

Пушкин (Бестужеву): «Скажи ему <Рылееву>, что в отношении мнения Байрона он прав. Я хотел было покривить душой, да не удалось». Он честно признает невозможность спора в этой плоскости, свою здесь неправоту – однако переносит диспут на другую, более широкую основу.

Рылеев (о своих «Думах»): «Знаю, что ты не жалуешь мои Думы, несмотря на то я просил Пущина и их переслать тебе. Чувствую сам, что некоторые так слабы, что не следовало бы их печатать в полном собрании. Но зато убежден душевно, что Ермак, Матвеев, Волынский, Годунов и им подобные хороши и могут быть полезны не для одних детей».

Пушкин: «Что тебе сказать о думах? во всех встречаются стихи живые, окончательные строфы Петра в Острогожске чрезвычайно оригинальны. Но вообще все они слабы изобретением и изложением. Все они на один покрой: составлены из общих мест <...> Описание места действия, речь героя и – нравоучение. Национального, русского нет в них ничего, кроме имен (исключаю Ивана Сусанина, первую думу, по коей начал подозревать в тебе истинный талант) <...>

Об Исповеди Наливайки скажу, что мудрено что-нибудь у нас напечатать истинно хорошего в этом роде. Нахожу отрывок этот растянутым: но и тут, конечно, наложил ты свою печать».

Другим собеседникам Пушкин высказывается о «Думах» более резко.

Пушкин – Вяземскому (при обсуждении «Чернеца» И.Козлова): «Эта поэма, конечно, полна чувства и умнее Войнаровского, но в Рылееве есть более замашки или размашки в слоге.

У него есть какой-то там палач с засученными рукавами, за которого я бы дорого дал. За то Думы дрянь и название сие происходит от немецкого dum (глупый), а не от польского, как казалось бы с первого взгляда».

Пушкин – Жуковскому: «Ты спрашиваешь, какая цель у Цыганов? вот на! Цель поэзии – поэзия – как говорит Дельвиг (если не украл этого) Думы Рылеева и целят, а все не в попад».

___________________

*Речь шла об известной полемике Байрона с поэтом Боулсом – какие предметы предпочтительнее для поэтического отображения.

Рылеев – Бестужеву:

Хоть Пушкин суд мне строгий произнес

И слабый дар, как недруг тайный, взвесил,

Но от того, Бестужев, еще нос

Я недругам в угоду не повесил.

Моя душа до гроба сохранит

Высоких дум кипящую отвагу;

Мой друг! Недаром в юноше горит

Любовь к общественному благу!

Поэтические и политические оценки как будто не сходятся, сталкиваются, заостряются в полемике: Взгляд Пушкина на «цель поэзии», конечно, много сложнее шутливой формулы Дельвига; Рылеев же обижен, но вряд ли откажет Пушкину в отваге высоких дум.

Спор 1825 г. на том не кончается, возобновляясь по новым поводам.

А.Бестужев пишет в последней «Полярной звезде» о первенстве в России критики над литературой (имеется в виду декабристская идейная критика), полагает, что в России отсутствуют гении и недостает талантов.

Пушкин: «У нас есть критика, а нет литературы. Где же ты это нашел? именно критики у нас и недостает <...> Что же ты называешь критикою? Вестник Европы и Благонамеренный? библиографические известия Греча и Булгарина? свои статьи? но признайся, что это все не может почесться уложением вкуса. Каченовский туп и скучен, Греч и ты остры и забавны – вот все, что можно сказать об вас – но где же критика? Нет, фразу твою скажем на оборот; литература кой-какая у нас есть, а критики нет. Впрочем, ты сам немного ниже с этим соглашаешься.

У одного только народа критика предшествовала литературе – у германцев.

Отчего у нас нет гениев и мало талантов? Во-первых, у нас Державин и Крылов – во-вторых, где же бывает много талантов».

Пушкин (30 ноября 1825 года): «Кланяюсь планщику Рылееву, как говаривал покойник Платов – но я, право, более люблю стихи без плана, чем план без стихов».

Обе стороны идут на уступки. Пушкин признает, что «хотел было покривить душой», соглашаясь с мнением Байрона в споре с Боулсом, в то время как оба «заврались». Рылеев смягчает не дошедшее к нам резкое суждение Бестужева о Жуковском и особенно о Батюшкове.

За вычетом этих эпизодов каждый стоит на своем: Рылеев и Бестужев подсказывают Пушкину полезные и благородные темы (край русской свободы близ Пскова, сатира), а Пушкин, нарочито смешивая серьезность с шуткой, парадоксально заостряя реплики, противопоставляет «планам», «высокой цели» - «стихи без плана», «цель поэзии - поэзия»… Бестужев, говоря о том, что критика в России сильнее литературы, подразумевает, конечно, что его направления ближе к общероссийским, высоким задачам; Пушкин же подразумевает, что не нужно преувеличивать зрелость «бестужевского направления» («литература кой-какая у нас есть, а критики нет»).

Пушкин прав, не видя подлинного историзма в рылеевских «Думах», хотя герои и события там взяты из российского прошлого. Однако Рылеев ведь ищет ответа в другой «системе координат»; и в то время, как Пушкин найдет отрывок из поэмы «Наливайко» растянутым и с трудом напишет автору несколько добрых слов – братья Бестужевы, например, услышат пророческое звучание в строках:

…Известно мне: погибель ждет

Того, кто первым восстает

На утеснителей народа, -

Судьба меня уж обрекла…

Обе стороны отстаивают свою правду. Каждая из сторон идет своим единственным путем к своим оценкам. Отзывы о Жуковском – пример яркий: Пушкин, хорошо ощущая литературную опасность «туманного» начала в стихах Жуковского и его подражателей, - склонен притом к широкому взгляду на литературные партии: «Зачем кусать груди кормилицы нашей». Для Рылеева и Бестужева, однако, дух Жуковского «растлил многих и много зла наделал», то есть, попросту говоря, увел в сторону от насущных, высоких, декабристских идей…Здесь любопытно сталкиваются две концепции «единства». Ведь и Рылеев с Бестужевым – объединители разных художественных сил. В «Полярной звезде» печатаются Пушкин, Грибоедов, Вяземский, Рылеев, Булгарин, Туманский, Жуковский и многие другие: стремление к широкой, влиятельной «республике словесности» на декабристской основе.

Пушкин же, смеясь над иными литературными распрями, также чувствует свое единство с литераторами-современниками, от Рылеева и Бестужева до Вяземского, Жуковского и Дельвига; но чувствует иначе, чем лидеры «Полярной звезды», не принимая их односторонней, по его мнению, непримиримости: «Ох, уж эта мне республика словесности. За что казнит, за что венчает?»

Вызывающая, афористическая строка Рылеева (из вступления к «Войнаровскому») – «Я не поэт, а гражданин» - не приемлема в системе воззрений Пушкина, а также Вяземского, Дельвига (Вяземский находит, что ранее и не к этому случаю написанное им – «Я не поэт, а дворянин» - неожиданно становится пародией на рылеевскую формулу). Пушкин же, по воспоминаниям Вяземского, говорил: «Если кто пишет стихи, то прежде всего должен быть поэтом; Если же захочет просто гражданствовать, то пиши прозою». Рылеев о подобных шутках знал и незадолго до восстания охотно посмеивался в письмах над собственной формулой:

Дельвигу (5 декабря 1825 года): «…не поэт, а гражданин желает здоровья, благоденствия и силы духа, лень поборяющей».

Пушкину (ноябрь 1825 года): «Тебя любят, тебе верят, тебе подражают. Будь Поэт и гражданин».

Шутки, однако, били мимо цели, так как обе стороны говорили о разном. Рылеев, по существу, формулировал не столько поэтическую, сколько политическую программу: «Гражданин», «Гражданское мужество», «Я ль буду в роковое время//Позорить гражданина сан». Вспоминается пушкинская строка, через полтора года, «в другой эре» написанная (и так похожая на рылеевскую «Высоких дум кипящую отвагу»):

Дум высокое стремленье…

Позже Н.П.Огарев тонко заметит: «В «Думах» видна благородная личность автора, но не виден художник <...> Влияние «Дум» на современников было именно то, какого Рылеев хотел: чисто гражданское».

Пушкин глубже, «художественнее» понимал позицию Рылеева, нежели Рылеев – позицию Пушкина. Новая поэзия Пушкина – «Евгений Онегин», «Борис Годунов» - в широком смысле больше способствовала «общественному благу», освобождению человека и человеческого, нежели его прежние, более прямые атаки против самодержавия. Здесь происходило художественное проникновение в главнейшую для русской общественной мысли проблему – проблему народа, народных масс, проблему их роли и участия во всемирно-историческом процессе. Новый пушкинский подход Рылеев и Бестужев не приняли, не поняли – и переписка их с Пушкиным главное тому свидетельство.

7.2.Поэты-декабристы.

При очевидной общности декабристской поэзии каждый поэт шел своим путем и сказал свое слово.

Владимир Федосеевич Раевский (1795-1872) представляет своим творчеством раннюю декабристскую поэзию. При жизни Раевский-поэт не был известен, не публиковал свои произведения. Стихи его сохранились благодаря тому, что были найдены при аресте и приобщены к следственному делу как улика (поэтическое слово декабристов действительно равно реальному поступку и даже может стать уликой, причиной уголовного преследования). Излюбленный жанр Раевского – дружеское послание, развитое им в гражданскую проповедь; стихи его отличаются лаконичностью, подчеркнутой сдержанностью, «неукрашенностью», суровостью. И в стихах и в жизни Раевский был, по определению Пушкина, спартанцем.

В лирике В.Ф.Раевского создан автобиографический образ героя в стиле «гражданского романтизма»:

<...>Мой век, как тусклый метеор,

Сверкнул, в полуночи незримый,

И первый вопль – как приговор

Мне был судьбы непримиримой.

Я неги не любил душой,

Не знал любви, как страсти нежной,

Не знал друзей, и разум мой

Встревожен мыслию мятежной.

Забавы детства презирал,

И я летел к известной цели,

Мечты мечтами истреблял,

Не зная мира и веселий.

Под тучей черной, грозовой,

Под бурным вихрем истребленья,

Средь буйных капищ развращенья

Пожал я жизни первый плод,

И там с каким-то черным чувством

Привык смотреть на смертный род,

Обезображенный искусством.

Как истукан, немой народ

Под игом дремлет в тайном страхе.

<...>К моей отчизне устремил

Я, общим злом пресытясь, взоры,

С предчувством мрачным вопросил

Сибирь, подземные затворы,

И книгу Клии открывал,

Дыша к земле родной любовью;

Но хладный пот меня объял –

Листы залиты были кровью! <...>

(«Певец в темнице». <1822>)

Меня жалеть?.. О, люди, ваше ль дело?

Не вами мне назначено страдать!

Моя болезнь, разрушенное тело –

Есть жизни след, душевных сил печать!

<...>

К чему же мне бесплодный толк людей?

Пред ним отчет мой кончен без ошибки;

Я жду не слез, не скорби от людей,

Но одобрительной улыбки.

(«Предсмертная дума». 1842)

Поэзия Вильгельма Карловича Кюхельбекера (1799-1846) отличалась тяжеловесным, шероховатым, несколько архаичным языком – результат стремления придать поэзии весомое, значительное содержание. По мнению В.К.Кюхельбекера поэзия не обязательно должна быть сладкозвучной, гладкой, текучей и плавной, но должна быть такой, где все «парит, гремит, блещет, порабощает слух и душу читателя» («О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие»). Основной темой, которой Кюхельбекер «порабощал» читателей, была тема поэта и поэзии. В стихотворении «Тень Рылеева» он рисует образ казненного поэта-декабриста, который, обращаясь к поэту-узнику, открывает ему грядущее:

«Поверь, не жертвовал ты снам:

Надеждам будет исполненье!»

Он рек – и бестелесною рукой

Раздвинул стены, растворил затворы –

Воздвиг певец восторженные взоры –

И видит: на Руси святой

Свобода, счастье и покой.

В его программном стихотворении «Поэты» (1820) есть такие стихи:

В священных, огненных стихах

Народы слышат прорицанья

Сокрытых для толпы судеб,

Открытых взору дарованья!

Предназначение поэта, по Кюхельбекеру, не просто услаждать читателя, а напоминать ему об «отчизне» и направлять жизненный путь народа. Поэт обладает способностью убеждать людей, и это делает его влиятельной общественной силой, вот почему появляется образ поэта-гражданина. Героическое и прекрасное сливаются в одно целое, понятие поэтического включает в себя и высокие идеалы политической борьбы, и реальные поступки. Понимание поэта как пророка окрашивает некоторые стихи Кюхельбекера восточным – ветхозаветным – колоритом («Пророчество», 1823; «К богу», 1824; «Жребий поэта», 1823-1824), понимание необходимости для поэта участвовать в самых сложных коллизиях народной жизни приводит в поэзию Кюхельбекера образы поэтов с трагической судьбой – Грибоедова, Дельвига, Пушкина, Гнедича, Рылеева, Лермонтова, Одоевского. В последекабристской лирике поэта слышатся ноты трагической безнадежности и трагического примирения, например, в посвященном лицейской годовщине стихотворении «19 октября 1828 года» или «19 октября», написанном десять лет спустя. Итогом размышлений Кюхельбекера над темой поэта и поэзии стало стихотворение «Участь русских поэтов» (1845):

Горька судьба поэтов всех племен;

Тяжеле всех судьба казнит Россию:

Для славы и Рылеев был рожден;

Но юноша в свободу был влюблен…

Стянула петля дерзостную выю.

Не он один; другие вслед ему,

Прекрасной обольщенные мечтою,

Пожалися годиной роковою…

Бог дал огонь их сердцу, свет уму.

Да! чувства в них восторженны и пылки:

Что ж? их бросают в черную тюрьму,

Морят морозом безнадежной ссылки…

Или болезнь наводит ночь и мглу

На очи прозорливцев вдохновенных;

Или рука любовников презренных

Шлет пулю их священному челу <...>

Во время ссылки Кюхельбекер создает цикл романтических поэм. Как и прежде, он прибегает к исторической символике. В поэме «Зоровавель» (1831) Кюхельбекер, используя библейский сюжет, воспевает верность родине в условиях плена, готовность все силы и даже жизнь отдать за освобождение народа. В 1833 г. Кюхельбекер пишет историческую поэму «Юрий и Ксения», в которой отразился романтический интерес к старине и народности. Героем поэмы «Сирота» (1833) является ссыльный декабрист, рассказывающий о своем детстве.

Наиболее значительным драматическим произведением Кюхельбекера явилась его историческая трагедия «Прокопий Ляпунов», написанная в 1834 г. в Свеаборгской крепости. Кюхельбекер обращается здесь к теме общественно-политической борьбы. Рисуя народное движение в России начала 17 века, поэт избирает своим героем Прокопия Ляпунова, вождя первого земского Рязанского ополчения, выступившего против захватчиков-поляков. Ляпунов обрисован в трагедии как пламенный патриот, болеющий душой за «родимую землю» и готовый отдать за ее освобождение свою жизнь. Он выступает в качестве защитника обиженных крестьян. Стрелецкий голова так передает его слова:

Меня пускай обидят! не взыщу.

Обидеть же присягу берегись.

Да берегись обидеть земледельцев,

Несчастных, разоренных: я за них

Жестокий, непреклонный, грозный мститель.

Эта характеристика подтверждается в сцене разговора Прокопия с крестьянами, которые просят у него защиты от посягательств казаков. Демократические настроения Ляпунова находят выражение и в его политической программе. Он намерен провести через Земскую думу такую статью:

Статья последняя: «бояр же тех

Для всяких дел земских и ратных мы

В правительство избрали всей землею,

А буде же бояре не учнут

По правде делать дел земских и ратных

И нам прямить не станут, вольно нам

За кривду их сменить и вместо их

Иных и лучших выбрать всей землею».

Здесь нашли отражение политические взгляды самого Кюхельбекера.

Александр Иванович Одоевский (1802-1839) осознал себя поэтом после декабрьского восстания и главный смысл своего поэтического дела видел в том, чтобы поддерживать мужество своих товарищей. Декабрист Лорер называл его «главным поэтом» узников. Стихи поэта-декабриста воодушевляли его друзей. Его песни декабристами-музыкантами перелагались на музыку и хором распевались во время работы и прогулок. Не случайно поэтому стихи Одоевского рождались как импровизация, которую он читал, но не записывал (тексты поэзии Одоевского сохранились благодаря записям его друзей).

В тюремных элегиях Одоевский с горечью пишет о своей оторванности от жизни. Но поэт-декабрист не отказывается от своих политических убеждений и верит, что «высоких мыслей достоянье» и «святые порывы», во имя чего боролись декабристы, не пропадут бесследно и с течением времени осуществятся. Скорбные чувства преодолеваются мыслью о человечестве, от поколения к поколению идущем вперед («Элегия», 1829). Готовность пожертвовать собой за счастье родины не покидает декабриста – «Стихи на переход наш из Читы в Петровский завод» (1830):

Что за кочевья чернеются

Средь пылающих огней, -

Идут под затворы молодцы

За святую Русь.

За святую Русь неволя и казни –

Радость и слава.

Весело ляжем живые

За святую Русь…

Одним из самых ярких образцов декабристской гражданской лирики является ответ Одоевского на пушкинское послание в Сибирь:

Струн вещих пламенные звуки

До слуха нашего дошли,

К мечам взметнулись наши руки,

И – лишь оковы обрели.

Но будь покоен, бард! – цепями,

Своей судьбой гордимся мы,

И за затворами тюрьмы

В душе смеемся над царями.

Наш скорбный труд не пропадет,

Из искры возгорится пламя, -

И просвещенный наш народ

Сберется под святое знамя.

Мечи скуем мы из цепей

И пламя вновь зажжем свободы:

Оно нагрянет на царей,

И радостно вздохнут народы.

Александр Александрович Бестужев-Марлинский (1797-1837) более известен как прозаик и литературный критик, но он был еще и одаренным поэтом. Своеобразие стиля Бестужева-поэта особенно заметно в стихотворении «Сон», написанном в годы якутской ссылки:

<...>Очнулся я от страшной грезы,

Но все душа тоски полна,

И мнилось, гнут меня железы

К веслу убогого челна.

Вдаль отуманенным потоком,

Меж сокрушающихся льдин,

Заботно озираясь оком,

Плыву я, грустен и один.

На чуждом небе тьма ночная;

Как сон, бежит далекий брег,

И, шуму жизни чуть внимая,

Стремлю туда невольный бег,

Где вечен лед, и вечны тучи,

И вечна сеемая мгла,

Где жизнь, зачахнув, умерла

Среди пустынь и тундр зыбучих,

Где небо, степь и лоно вод

В безрадостный слиянны свод,

Где в пустоте блуждают взоры

И даже нет в стопе опоры! <...>

(1829)

«В лирике Бестужева, - пишет исследователь его творчества, - нет резких перепадов от безудержного восторга к горестному отчаянию, к мрачной безысходности. Вся она как бы соткана из полутонов, сложных и тонких переходов от одного состояния к другому. И все же общий тон его поэзии мажорный, светлый даже в своей печали».

Интересный поэт декабризма – Федор Николаевич Глинка (1786-1880). Литературную известность он приобрел прежде всего как автор прозаических «Писем русского офицера», но его стихи достойны самой высокой оценки, например, его песня «Тройка» или знаменитая «Песня узника» (1826):

Не слышно шуму городского

В заневских башнях тишина!

И на штыке у часового

Горит полночная луна!

А бедный юноша! ровесник

Младым цветущим деревам,

В глухой тюрьме заводит песни

И отдает тоску волнам!

«Прости, отчизна, край любезный!

Прости, мой дом, моя семья!

Здесь за решеткою железной –

Уже не свой вам больше я!

Не жди меня отец с невестой,

Снимай венчальное кольцо;

Застынь мое навеки место;

Не быть мне мужем и отцом!

Сосватал я себе неволю,

Мой жребий – слезы и тоска!

Но я молчу, - такую долю

Взяла сама моя рука». <...>

«Изо всех наших поэтов Ф.Н.Глинка, может быть, самый оригинальный, - писал А.С.Пушкин, - Он не исповедует ни древнего, ни французского классицизма, он не следует ни готическому, ни новейшему романтизму; слог его не напоминает ни величавой плавности Ломоносова, ни яркой и неровной живописи Державина, ни гармонической точности, отличительной черты школы, основанной Жуковским и Батюшковым <...> Небрежность рифм и слога, обороты то смелые, то прозаические, простота, соединенная с изысканностью, какая-то вялость и в то же время энергическая пылкость, поэтическое добродушие, теплота чувств, однообразие мыслей и свежесть живописи, иногда мелочной, - все это дает особую печать его произведениям».

Декабрист Гаврила Степанович Батеньков (1793-1863) не был профессиональным поэтом, но двадцать с лишним лет одиночного заключения в Алексеевском равелине Петропавловской крепости сделали его поэтом. Стихотворение «Одичалый» - потрясающий по драматизму переживаний монолог одинокого узника:

<...>Скажите: светит ли луна?

И есть ли птички хоть на воле?

И дышат ли зефиры в поле?

По-старому ль цветет весна? <...>

Вон там, весной,

Земли пустой

Кусок вода струей отмыла.

Там глушь: полынь и мох густой –

И будет там моя могила!

Ничьей слезой

Прах бедный мой

В гробу гнилом не оросится

И на покой

Чужой рукой

Ресниц чета соединится <...>

Батеньков принес пессимистичную ноту, необходимую для полнозвучия в «аккорде» декабристской поэзии.

Поэзия К.Ф.Рылеева

Наиболее полно своеобразие декабристской поэзии проявилось в творчестве Кондратия Федоровича Рылеева (1795-1826). Он создал «поэзию действенную, поэзию высочайшего накала, героического пафоса».

Среди лирических произведений Рылеева самым известным было и, пожалуй, до сих пор остается стихотворение «Гражданин» (1824), запрещенное в свое время, но нелегально распространявшееся, хорошо известное читателям. Это произведение – принципиальная удача Рылеева-поэта, может быть, даже вершина декабристской лирики вообще. В стихотворении создан образ нового лирического героя:

Я ль буду в роковое время

Позорить гражданина сан

И подражать тебе, изнеженное племя,

Переродившихся славян?

Нет, не способен я в объятьях сладострастья,

В постыдной праздности влачить свой век младой

И изнывать кипящею душой

Под тяжким игом самовластья.

Пусть юноши, своей не разгадав судьбы,

Постигнуть не хотят предназначенья века

И не готовятся для будущей борьбы

За угнетенную свободу человека.

Пусть с хладною душой бросают хладный взор

На бедствия своей отчизны

И не читают в них грядущий свой позор

И справедливые потомков укоризны.

Они раскроются, когда народ восстав,

Застанет их в объятьях праздной неги

И, в бурном мятеже ища свободных прав,

В них не найдет ни Брута, ни Риеги.

Рылеев создал образ гражданина в декабристском понимании этого слова. Он воплощает в себе высокие добродетели: любовь к отчизне, смелость, целеустремленность, готовность жертвовать собой. Однако Рылеев отходит от обычной для гражданской поэзии начала 19 века ситуации – столкновения героя с тиранами или столкновения возвышенного поэта с продажными льстецами. «Гражданин» Рылеева «не столько борется со своими врагами, сколько убеждает возможных союзников». «Изнеженное племя переродившихся славян» - это не «тираны», не «льстецы», не «рабы» и даже не «глупцы». Это юноши с «хладной душой», равнодушные, эгоистичные. С точки зрения декабристов с их идеалами человека поступка, действия, подвига такие безучастные юноши аморальны (и в каком-то смысле хуже врагов). Особенно обращает на себя внимание фраза «Племя переродившихся славян». Для Рылеева «славянин» не просто условный предок, а определенный национальный характер – доблестный, мужественный, суровый, высоконравственный, свободолюбивый человек. Современное «изнеженное племя» потому такое безучастное, праздное, пассивное, что оно утратило свою национальную самобытность, это славяне, но переродившиеся.

Интересно, что в стихотворении отсутствуют традиционные мотивы сомнений, грусти и разочарования, а также мотив обреченности героя. Герой взволнованно убеждает их, а не становится в горделивые позы в молчаливом одиночестве. Рылеев избегает стереотипного конфликта добра со злом, у него, скорее, конфликт веры с безверием, убежденности с равнодушием. Едва намеченная Рылеевым тема стала ведущей в классической русской литературе.

Изображению различных (высоких и низких) образцов национального характера посвящены «Думы» Рылеева. Жанр думы самим Рылеевым объяснялся как «элегии о героях», которые пелись в память о них у древних славян. Правда, в предисловии к «Думам» (они вышли отдельной книгой в 1825 году), Рылеев указал на то, что идею жанра он воспринял у польского поэта Немцевича. Однако в отличие от «Исторических спевов» Немцевича, к которым были приложены ноты, Рылеев создал произведения не для пения, а для чтения. Тем не менее в критике разгорелся спор о природе жанра думы; в ходе дискуссии высказывалось мнение о синтезе элегии и героиды в думе (Ф.Булгарин), но затем были обнаружены более реальные жанровые источники – стихотворная трагедия 18 века и жанр исторической элегии, созданный в начале 19 века К.Н.Батюшковым. Жанр думы совмещает элегическую лиричность, пейзажи романтической элегии (вечер или ночь, блеск луны, вой ветра, молнии и т.п.) и бурные катастрофические страсти героев трагедий.

Такая жанровая форма позволила Рылееву изобразить яркие характеры национальных героев, причем и положительные образцы – Димитрий Донской, Борис Годунов и др., и отрицательные – Святополк Окаянный. А.С.Пушкин высказал критические замечания по поводу того, что все герои говорят одинаковым языком. Верно подмеченную особенность стиля рылеевских «Дум» объяснить можно тем, что декабристы имели собственное понимание историзма – для них сущность народа всегда остается неизменной, поэтому Рылеев не заботится о раскрытии индивидуальных черт своих героев, унифицирует их, создавая обобщенный образ русского человека. Таким образом, «Думы», несмотря на разнообразие изображенных в них лиц, объединены в художественное целое образом единого героя.

Поиски способов активного воздействия на общество привели Рылеева к жанру поэмы. Первой поэмой Рылеева стала поэма «Войнаровский» (1823-1824). У поэмы много общего с «Думами», но есть и принципиальная новизна: в «Войнаровском» Рылеев стремится к достоверному историческому колориту, правдивости психологических характеристик. Рылеев создал нового героя: разочарованный, но не в житейских и светских утехах, не в любви или славе, рылеевский герой – жертва судьбы, не позволившей ему реализовать свой могучий жизненный потенциал. Обида на судьбу, на идеал героической жизни, которая не состоялась, отчуждает рылеевского героя от окружающих, превращая его в фигуру трагическую. Трагедия неполноты жизни, нереализованности ее в реальных поступках и событиях станет важным открытием не только в декабристской поэзии, но и в русской литературе в целом.

«Войнаровский» - единственная законченная поэма Рылеева, хотя кроме нее им были начаты еще несколько: «Наливайко», «Гайдамак», «Палей». «Так получилось, - пишут исследователи, - что поэмы Рылеева явились не только пропагандой декабризма в литературе, но и поэтической биографией самих декабристов, включая декабрьское поражение и годы каторги. Читая поэму о Войнаровском, декабристы невольно думали о себе <...> Поэма Рылеева воспринималась и как поэма героического дела, и как поэма трагических предчувствий. Судьба политического ссыльного, заброшенного в далекую Сибирь, встреча с женой-гражданкой – все это почти предсказание». Особенно поразило читателей Рылеева его предсказание в «Исповеди Наливайки» из поэмы «Наливайко»:

<...>Известно мне: погибель ждет

Того, кто первым восстает

На утеснителей народа, -

Судьба меня уж обрекла.

Но где, скажи, когда была

Без жертв искуплена свобода?

Погибну я за край родной, -

Я это чувствую, я знаю…

И радостно, отец святой,

Свой жребий я благославляю! <...>

Сбывшиеся пророчества поэзии Рылеева еще раз доказывают плодотворность романтического принципа «жизнь и поэзия - одно».

Заключение

Декабризм и порожденный им революционный романтизм является важным этапом в развитии русской эстетической мысли и литературы.

Романтики выдвинули идею народности литературы как условия ее национальной самостоятельности и оригинальности; раскрыли общественно-воспитательное значение литературы, обязывающее поэтов и писателей служить своим искусством высоким гражданским принципам. Они обосновали необходимость новых жанровых и стилистических форм, отвечающих развитию жизни и новым историческим задачам. Полемика революционных романтиков с реакционным классицизмом и с консервативным романтизмом, принципиальная оценка ими литературных явлений прошлого и современности в свете передовой эстетической теории способствовали распространению новых художественных взглядов.

Новые эстетические принципы нашли осуществление в творчестве революционных романтиков. Они широко поставили проблемы, выдвинутые освободительным движением; создали романтический образ современника, в той или иной мере связанного с общественной обстановкой эпохи, или исторического героя, своим примером воодушевляющего на борьбу за свободу; Разработали жанрово-стилистические формы, отвечающие новому идейному содержанию, смело шагнули вперед по пути национальной самобытности литературы.

Велико было и общественное значение революционного романтизма. Своими произведениями поэты-декабристы будили общественное сознание, внушали критическое отношение к самодержавию и крепостничеству, распространяли в широких кругах освободительные идеи и настроения. Художественная литература, обогащенная передовым общественно-политическим содержанием, направленная на революционное преобразование жизни, становилась одним из мощных орудий освободительной борьбы.

Во всех отношениях декабризм – одно из крупнейших явлений в истории русской литературы и культуры в целом.

Список литературы.

Гессен А.И. Во глубине сибирских руд…М., «Детская литература», 1976.

Лотман Ю.М. Декабрист в повседневной жизни. М., 1988.

Невелев Г.А. «Истина сильнее царя…». (А.С.Пушкин в работе над историей декабристов). М., «Мысль», 1985.

Нечкина М.В. Декабристы. М., «Наука», 1983.

Соколов А.Н. История русской литературы XIX века (1-я половина). М., «Высшая школа», 1985.

Поэзия и письма декабристов. (Сост. Фомичев С.А.). Горький, 1984.

Пушкин А.С. Полн.собрание соч. в 10-ти тт.- т.7.- Л., «Наука», 1978.

Рылеев К.Ф. Думы. М., «Наука», 1975.

Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники. М., «Наука», 1969.

Эйдельман Н.Я. Пушкин и декабристы: Из истории взаимоотношений. М., «Художественная литература», 1979.