Михайленко Ольга Михайловна
Автореферат диссертации на соискание ученой степени Кандидата филологических наук
Реферируемое диссертационное исследование посвящено изучению лингвоэтической картины мира и семантически дуплетных концептов «Счастье» и «Блаженство», являющихся этическими категориями. Следует отметить возрастающий интерес лингвистов к анализу языковых явлений, направленному на выявление национально-культурной специфики важнейших категорий этики, например, «счастье» (Воркачев (а), 2002) и философии, например, «бытие» (Снитко, 1999).
Действия по объективации картины мира в рамках какой-либо сферы деятельности осуществляются, как правило, с целью созидания образа мира. Процедуры метаобъективации (метамоделирования) осуществляются исследователями с целью выявления самой картины мира и представления ее в качестве объекта изучения, поскольку таковой не существует в виде, полностью открытом для наблюдения. Чтобы объективировать саму картину мира, необходимо осуществить ее рациональную реконструкцию путем "вычитывания" картины мира по ее следам в текстах, и зафиксировать в форме метамодели.
Наиболее тщательно разработанным фрагментом языковой картины мира, на наш взгляд, является группа этических концептов, что в свою очередь также позволяет выделить лингвоэтическую картину мира как предмет отдельных исследований. Этим в значительной мере и определен выбор темы нашей диссертационной работы.
Исследование выполнено с учетом лингвокультурологических подходов; лингвокультурология относится к наиболее активно развивающимся областям лингвистики, и проблема классификации и описания типов культурных концептов представляет собой один из наиолее актуальных аспектов этой отрасли науки.
Необходимость лингвистического исследования важнейших аксиологических и этических категорий, как культурномаркированных, обусловили актуальность данного исследования.
Объектом исследования выступают лексические и фразеологические средства описания и формирования этических концептов «Счастье» и «Блаженство».
Предметом диссертационного исследования являются способы и средства языковой реализации этических концептов «Счастье» и «Блаженство» в паремиологическом фонде русского языка, в русских религиозных текстах, в языке текстов художественной литературы; их статус как семантических дуплетов.
Источниками фактического материала исследования послужили сборники пословиц и поговорок русского народа (Аникин В.П. Русские пословицы и поговорки. М., 1988, Даль В.И. Пословицы, поговорки и прибаутки русского народа в 2-х т. СПб., 1997, Жуков В.П. Словарь русских пословиц и поговорок. М., 1993), а также фрагменты текстов русской художественной литературы (А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Л.Н. Толстой, А.С. Грибоедов, И.А. Крылов, Ф.м. Достоевский, В.м. Саянов, К.М. Симонов, А.Т. Твардовский, М. Шолохов и др.), извлеченные методом сплошной выборки.
Выбор материала обусловлен рядом важных особенностей, доминирующими из которых является культурно-эстетическая значимость того или иного художественного произведения, его роль в формировании морально-нравственной иерархии ценностей нации, а также статус пословично-поговорочного фонда русского языка как закодированного языкового сознания нации. Объем картотеки выборки составил более 3000 единиц анализа.
Целью данной работы является изучение особенностей интерпретации этических концептов «Счастье» и «Блаженство» в современном русском языке, установление их семантической корреляции.
Поставленная цель и логика исследования предопределили необходимость решения следующих задач работы:
разграничение понятий «концептуальная картина мира» и «языковая картина мира»;
описание языковой картины мира как сферы бытования концептов;
анализ концепта как лингвоконцептологической единицы в лингвокультурологическом аспекте;
выявление лингвокультурного потенциала лексемы «счастье»;
выявление особенностей интерпретации концепта «Счастье» на материале пословиц и поговорок русского языка а также текстов художественной литературы;
определение лингвокультурного потенциала лексем «благо», «блаженство», «благодать»;
характеристика особенностей интерпретации концепта «Блаженство» на материале русских религиозных и художественных текстов.
Методологическую базу работы составляют фундаментальные исследования по актуальным проблемам культурного концепта и теории языка в целом (В.И. Постовалова, Б.А. Серебренников, Ю.С. Степанов, Д.С. Лихачев, Н.Д. Арутюнова, Г.П. Немец, Е. С. Кубрякова, С.Г. Воркачев, В.И. Карасик, Л.Ю. Буянова, Н.Б. Мечковская и др.).
Научная новизна исследования и полученных результатов состоит в установлении статуса семантических дуплетов данных этических концептов. В выявлении особенностей и многообразия интерпретаций концептов «Счастье» и «Блаженство» как важнейшей этической категории в современном русском языке (на лексикографическом материале, на материале пословиц и поговорок русского народа, на основе русских религиозных текстов, по данным текстов художественной литературы). Новым является подход к феномену семантической дуплетности концептов как к важнейшему фактору развития языковой картины мира и языка в целом. Ведение в научный оборот понятия и термина «лингвоэтическая картина мира».
Теоретическая значимость исследования заключается в том, что осуществлено расширение и уточнение важнейших понятий и терминов теории языка и лингвоконцептологии («концепт», «языковая картина мира», «семантический дуплет» и др.); проведен многослойный концептуальный анализ базовых ментальных понятий «счастье» и «блаженство»; разработана модель описания других актуальных для национального самосознания этических и аксиологических категорий.
Практическая значимость работы определяется исследованием специфики бытования концептов «Счастье» и «Блаженство» как важнейшей этической категории в религиозном, паремиологическом и литературно-художественном наследии русской культуры. Результаты исследования могут быть рекомендованы к использованию как при проведении лексикографических изысканий, так и при чтении курсов по теории языка, межкультурной коммуникации, спецкурсов «Лингвокультурология», «Концептология» в вузе.
На защиту выносятся следующие положения:
Концепт «Счастье» как аксиологическая ментальная единица языковой картины мира репрезентирует такие базовые смыслы, как «благосклонность судьбы», «удача», «интенсивная радость», «положительный баланс жизни», «чувство удовлетворения жизнью», выступая чувственно-эмоциональной формой идеала.
2. В религиозном дискурсе концепт «Блаженство» является базовым, так как обозначает желанный результат общения человека с Богом и понимается как «особая божественная милость, ниспосылаемая человеку для его спасения; Божья помощь и защита, даруемые каждому христианину в его повседневной жизни; сформулированные в заповедях блаженств высшие радости, обещанные Иисусом Христом в Нагорной проповеди как награда за праведность». Значение концепта «Блаженство» в религиозном дискурсе продолжает оставаться неизменным на протяжении всей истории русской православной церкви.
3. Концепты «Счастье» и «Блаженство» имеют исторически эволюционирующий и изменчивый характер, что нашло отражение в особенностях их реализации в различных типах текстов.
4. Возникли и развивались концепты «Счастье» и «Блаженство» как два разных, не связанных друг с другом феномена. В результате постепенной секуляризации русской культуры концепт «Блаженство» стал утрачивать религиозное направление и постепенно сближаться по значению с концептом «Счастье», что подтверждается на материале языка художественной литературы.
5. Бытование этических категорий «Счастье» и «Блаженство» как семантически синонимичных иллюстрируют характерную для русского языка тенденцию к множественному образованию семантически дуплетных концептов, многофакторность развития концептуальных признаков языка.
Основными методами в данной работе являются: описательный метод синхронного анализа; метод контекстуального анализа; методы наблюдения, сравнения и интерпретации; метод текстологического анализа и др.
Работа прошла апробацию. Основные положения диссертации докладывались и обсуждались на заседании кафедры общего и славяно-русского языкознания Кубанского государственного университета.
Результаты исследования были представлены на различных международных, всероссийских, межвузовских научных и научно-практических конференциях: «Русский язык и активные процессы в современной речи» (Ставрополь, 2003), «Актуальные проблемы общей и адыгейской филологии» (Майкоп, 2003), «Актуальные проблемы современного языкознания и литературоведения» (Краснодар, 2003, 2006), «Философия науки: прошлое, настоящее, будущее» (Краснодар, 2005), «Лингвистическая организация дискурса: функциональные и содержательные аспекты» (Краснодар, 2005), «Экологический вестник научных центров черноморского экономического сотрудничества. Приложение № 2. Дискурсивное пространство: эволюция и интерпретации» (Краснодар, 2006).
По теме диссертации опубликовано 7 научных работ.
Структура работы. Диссертация состоит из Введения, двух глав, Заключения, Библиографического списка.
Содержание работы
Во Введении обосновывается выбор проблематики и актуальность темы исследования, представлены объект, предмет, практический языковой материал работы, раскрывается ее научная новизна, теоретическая и практическая значимость, определяются цель и задачи, а также положения, выносимые на защиту, характеризуется общая и методологическая база исследования.
В первой главе – «Концепт как основная единица языковой картины мира» - освещаются теоретические положения, определяющие лингвокультурный концепт как предмет лингвистического изучения, уточняется используемый терминологический аппарат, рассматриваются понятия «картина мира», «лингвистическая картина мира», «лингвоэтическая картина мира», «концепт».
Картина мира передает сущностные в понимании ее носителей свойства бытия и является продуктом всей духовной деятельности человека, то данное явление предстает как «субъективный образ объективной реальности и входит, следовательно, в класс идеального, которое, не переставая быть образом реальности, опредмечивается в знаковых формах, не запечатлеваясь полностью ни в одной из них» (Постовалова, 1988:21).
Учеными выделяются два наиболее важных способа постижения человеком окружающего мира: 1) мир, актуализируемый в ходе обыденного, разумного, эмоционального познания в результате повседневного опыта и различных видов преобразовательной деятельности человека, и 2) мир, сложенный в ходе научного познания и отражения реальной действительности. Им соответствуют наивная и научная картины мира.
Основу понятия «картина мира», таким образом, составляет изучение представлений человека о мире. Следовательно, справедливо утверждение представителей когнитивной лингвистики о том, что наша концептуальная система зависит от физического и культурного опыта.
Человек формирует целостный глобальный образ мира, именуемый «картиной мира», в результате всей своей духовной-практической активности, следовательно, любая попытка обнаружить какой-либо один процесс, доминирующий в формировании общей картины мира у человека, с неизбежностью оканчивается неудачей.
При исследовании концептов «Счастье» и «Блаженство» необходимо учитывать что, картина мира имеет две базисные функции: «интерпретативную (осуществлять видение мира) и вытекающую из нее регулятивную (служить ориентиром в мире, быть универсальным ориентиром человеческой жизнедеятельности)» (Постовалова, 1988:25).
Наличие множества картин мира, воплощающих различные мировидения людей, есть не субъективная прихоть истории, а ее объективная необходимость…
В строгом смысле слова, существует столько картин мира, сколько имеется наблюдателей, контактирующих с миром. Субъектом картины мира, смотрящим на мир и изображающим свое видение, могут быть: 1) отдельный человек (эмпирический субъект), 2) отдельная группа людей (сообщество), 3) отдельный народ (народы),4) человечество в целом…
Существует несколько качественно различных типов субъектов картин мира: взрослые и дети; лица психически нормальные и лица с нарушениями в психике; люди современной цивилизации и люди архаического миропонимания. Соответственно выделяются три принципиально различных типа картин мира:
1) картина мира взрослого человека и детская картина мира;
2) картина мира психически нормального человека и психопатологическая картина мира;
3) "цивилизованная" картина мира и архаическая…(Постовалова, 1988:32).
В каждой самостоятельной сфере общественного сознания — мифологии, религии, философии, науке — существуют свои особые средства мировосприятия, свои "призмы", через которые человек видит мир. Итогом такого мировидения и являются соответствующие картины мира — мифологические, религиозные, философские, научные. Собственно говоря, существует столько картин мира, сколько имеется "миров", на которые смотрит наблюдатель.
Три главных составляющих человеческого сознания: познавательный, нравственный и эстетический компоненты — формируют «мир человеческого духа». Каждая из этих областей сознания имеет «специализированную отрасль духовного производства: в познавательной сфере такой отраслью является наука, в нравственной — мораль и право, в эстетической — искусство" (Никитин, 1981:6).
Картина мира, как всякий семиотический объект, имеет содержательные и формальные свойства. К содержательным свойствам картины мира можно отнести следующие (Постовалова, 1988:43-55):
1) картина мира космологически ориентирована (она есть глобальный образ мира); 2) картина мира антропоморфична; 3) для картины мира характерна облигаторность действия при одновременно полуосознаваемом характере.
Б.А. Серебренников высказывает мысль о том, что связь языковой и концептуальной картин мира осуществляется в языке двояким способом: «Язык означивает отдельные элементы концептуальной картины мира. Это означивание выражается обычно в создании слов и средств связи между словами и предложениями. Язык объясняет содержание концептуальной картины мира, связывая в речи между собой слова» (1988:107). Следовательно, в объяснении концептуальной картины мира участвуют характерные для каждого языка «слова, формативы и средства связи между предложениями, а также синтаксические конструкции» (там же).
Объективная действительность по-разному отражается в различных языках, при этом формируются особые, отличающиеся друг от друга картины мира. Проявление специфически человеческого восприятия действительности, закрепленного в языке, заключается в том, что носитель какого-либо языка и соответствующей ему картины мира, скорее всего, будет строить свое речевое поведение в соответствии с данной картиной мира. Это обусловлено тем, что язык является одним из важнейших средств фиксации и хранения знаний о мире, накопленных человечеством. Человек, познавая в процессе своей жизнедеятельности объективную действительность, результаты этого познания фиксирует прежде всего в лексике. Сумма знаний о мире, зафиксированных в языке, может быть определена как языковая картина мира.
Языковая картина мира не принадлежит к числу частнонаучных или специальных картин мира, являясь предшественником многих других картин и до определенной степени формируя их. Ю.Д. Апресян называл языковую картину мира наивной и подчеркивал ее донаучный характер. Поскольку процесс познания человеком мира идет постоянно, следовательно, концептуальная картина мира постоянно дополняется и изменяется, тогда как языковая картина мира более консервативна и еще долго сохраняет следы устаревших представлений человека о мире.
Взаимосвязь концептуальной и языковой картин мира обусловлена сходством их внутренней структуры: концептуальная структура может быть организована в виде фреймов или идеальных когнитивных моделей, а языковая – в виде тезауруса, отдельные блоки которого могут быть сходными с семантическими, ассоциативными или тематическими полями.
Языковая картина мира является частью общей картины мира, ее глубинным пластом, то есть представляется подсистемой концептуальной картины мира, включая те ее компоненты, с которыми соотнесены языковые знаки. При этом языковая картина мира не стоит в ряду со специальными картинами мира (химической, физической и др.), она им предшествует и формирует их, потому что человек способен понимать мир и самого себя благодаря языку, в котором закрепляется общественно-исторический опыт как общечеловеческий, так и национальный. Последний и определяет специфические особенности языка на всех его уровнях. В силу специфики языка в сознании его носителей возникает определенная языковая картина мира, сквозь призму которой человек видит мир.
В теории языка выделяются следующие наиболее значимые признаки языковой картины мира: 1) наличие имен концептов, 2) неравномерная концептуализация разных фрагментов действительности в зависимости от их важности для жизни соответствующего этноса, 3) специфическая комбинаторика ассоциативных признаков этих концептов, 4) специфическая квалификация определенных предметных областей, 5) специфическая ориентация этих областей на ту или иную сферу общения.
Таким образом, языковая картина мира является вербализованной частью концептуальной картины мира, а также ее глубинным пластом и вершиной, с учетом значения знаний, воплощенных в языковой форме, для ее формирования.
Усилившееся в конце XX века взаимодействие различных отраслей гуманитарного знания вызвало потребность в единице, сводящей воедино результаты междисциплинарных исследований. Переосмысление и интерпретация подходов к понятию «значение», отход от трактовок его как логического конструкта вызвало в лингвистике обращение к термину «концепт».
Как отмечает В.И. Карасик, лингвокультурный и лингвокогнитивный подходы к пониманию концепта не являются взаимоисключающими: «концепт как ментальное образование в сознании индивида есть выход на концептосферу социума, тоесть в конечном счете на культуру, а концепт как единица культуры есть фиксация коллективного опыта, который становится достоянием индивида. Иначе говоря, эти подходы различаются векторами по отношению к индивиду: лингвокогнитивный концепт - это направление от индивидуального сознания к культуре, а лингвокультурный концепт - это направление от культуры к индивидуальному сознанию»
Концепт вербализуется и становится частью семантического пространства языка, получая для своего выражения систему языковых знаков. В то же время оязыковленный концепт по мере погружения в культурное пространство конкретного этноса приобретает как когнитивный элемент дополнительные вторичные признаки - образ и оценку. Концепты часто реализуются в словах, словосочетаниях, высказываниях, тексте, дискурсе.
Лингвокультурологический подход рассматривает концепт в рамках проблемы «язык-сознание-культура», с точки зрения его места в системе ценностей, функций в жизни человека, этимологии, истории, вызываемых им ассоциаций. Концепт предстает как посредник, осуществляющий взаимодействие между человеком и культурой, и этот процесс осмысливается по-разному.
Ю.С. Степанов в труде «Константы. Словарь русской культуры. Опыт исследования» (1997) предлагает свою концепцию культурного концепта. Он отмечает, что «концепт - явление того же порядка, что и понятие. По своей внутренней форме в русском языке слова концепт и понятие одинаковы. ... В научном языке эти два слова также иногда выступают как синонимы, одно вместо другого. Но ...в настоящее время они довольно четко разграничены.
При ближайшем анализе концептов выясняется, что культурно-специфичных концептов в любом языке значительно больше, чем кажется на первый взгляд.
Ключевые концепты культуры занимают важное положение в коллективном языковом сознании, а потому их исследование становится чрезвычайно актуальной проблемой. Доказательством тому служит появление словарей важнейших концептов культуры, одной из первых работ в этом направлении является словарь Ю.С.Степанова «Константы: Словарь русской культуры» (1997)» ( Маслова, 2001:48-51).
Согласно теории А. Вежбицкой, концепты этноспецифичны, следовательно, могут быть использованы для сопоставления культур разных народов с целью изучения их своеобразия и общих черт (Вежбицкая, 1999). Исследовательница рассматривет концепты как инструменты познания внешней действительности, которые можно описать средствами языка в виде некоторых объяснительных конструкций. Такой подход может быть назван логико-понятийным.
Н.Д. Арутюнова трактует концепты как понятия практической (обыденной) философии, возникающие в результате взаимодействия таких факторов, как национальная традиция и фольклор, религия и идеология, жизненный опыт и образы искусства, ощущения и системы ценностей (Арутюнова, 1993:3).
Теория концепта получила дальнейшее перспективное развитие в работах С.Г. Воркачева, который усматривает главную причину выделения концепта как ментального образования, отмеченного лингвокультурной спецификой, в авторизации безличного, объективистского понятия (Воркачев, 2001: 67). Исследователь трактует концепт как план содержания языкового знака, включающий «помимо предметной соотнесенности всю коммуникативно-значимую информацию». В семантическое пространство концепта входят его парадигматические, синтагматические и словообразовательные связи, а также вся прагматическая информация языкового знака, связанная с его экспрессивной и иллокутивной функциями. Еще одним высоковероятным, по мнению С.Г. Воркачева, компонентом семантики концепта является «когнитивная память слова - смысловые характеристики языкового знака, связанные с его исконным предназначением и системой духовных ценностей носителей языка» (там же: 66).
В. И. Карасик считает, что в культурном концепте как «многомерном смысловом образовании» выделяются ценностная, образная и понятийная стороны. Образная сторона концепта - это зрительные, слуховые, тактильные, вкусовые, воспринимаемые обонянием характеристики предметов, явлений, событий, отраженных в нашей памяти, это релевантные признаки практического знания. Понятийная сторона концепта - это языковая фиксация концепта, его обозначение, описание, признаковая структура, дефиниция, сопоставительные характеристики данного концепта по отношению к тому или иному ряду концептов, которые иногда не существуют изолированно, их важнейшее качество - голографическая многомерная встроенность в систему нашего опыта. Ценностная сторона концепта - важность этого психического образования как для индивидуума, так и для коллектива» (Карасик, 2001: 10).
Н.А. Красавский дает следующую типологизацию концептов: а) структурно-семантические (лексические, фразеологические); б) дискурсные (научные, художественные, обыденные); в) социологические (универсальные, этнические, групповые, индивидуальные) (Красавский, 2001:55).
М.В. Никитин описывает структуру концепта с помощью полевого подхода, выделяя в его составе ядро и периферию. Ядро очерчивает круг предметов, которые могут быть им названы. Периферию составляют коннотации (оценочные, эмоциональные, стилистические оттенки значения, которые могут быть найдены в словарной дефиниции) и ассоциативные признаки (см.: Романенко, 2002:63-65).
Ю.С. Степанов в своей работе рассматривает иной аспект содержания концепта и в этой связи предлагает другой подход к толкованию структуры концепта - как состоящего из трех слоев-компонентов: 1) основного, актуального признака. В этом «активном» слое концепт существует для всех представителей данной культуры как средство их взаимопонимания и общения; 2) дополнительного или дополнительных, «пассивных» признаков, в которых концепт актуален лишь для некоторых социальных групп; 3) внутренней формы, или этимологического признака, обычно вовсе не осознаваемых, запечатленных во внешней, словесной форме и открываемых лишь исследователями (Степанов, 1997: 45). Из данного положения следует соображение, высказываемое как самим Ю.С. Степановым, так и другими исследователями, а именно: «...для культурно-специфичных концептов всегда следует ожидать несовпадения между уровнями владения их смыслами у разных носителей языка» (Фрумкина, 1999: 5; см. также: Лихачев, 1993: 5; Степанов 1997: 44-45; Бабаева, 1998: 128: Чернейко, 1995).
Лингвистические исследования в сфере концептов демонстрируют широкий спектр проблематики: типы и виды концептов, методы истолкования и описания, способы и формы функционирования в ментальном пространстве, их соотнесенность с конкретно значимыми единицами языка.
Подводя итоги краткого обзора толкований культурного концепта (Ю.Д. Тильман, Е.В. Иващенко) и наших наблюдений можно сделать следующие выводы относительно его основных признаков:
1) концепт есть ментальное и/или смысловое образование, аккумулирующее знания коллективного субъекта (общества или социальной группы) об определенном фрагменте действительности;
2) он - часть картины мира, существующей в коллективном сознании данной лингвокультурной общности;
3) концепт - многомерное образование, пучок смыслов; содержание его в сознании разных представителей лингвокультурной общности не может быть представлено совершенно одинаково;
4) концепты - совокупные представления оценочного типа, включающие логическую, образную, эмоциональную и поведенческую стороны;
5) культурные концепты существуют в поле культуры и несут на себе отпечаток той социокультурной системы, в рамках которой они сформировались.
На основе вышеперечисленных признаков мы принимаем в качестве рабочего определение С.Г. Воркачева, который считает, что «концепт – это единица коллективного знания/сознания (отправляющая к высшим духовным ценностям), имеющая языковое выражение и отмеченная этнокультурной спецификой» (2002, (б): 91).
Во второй главе – «Особенности реализации концептов «Счастье» и «Блаженство» в современном русском языке» - исследуются лингвистические механизмы формирования концептов «Счастье» и «Блаженство» как этических категорий.
«Философская традиция и обыденное сознание, как правило, отождествляют Счастье с высшим благом, рассматривают его в качестве общего знаменателя всех ценностных устремлений человека. Как слово живого языка и категория культуры Счастье имеет многоаспектное, трудно поддающееся систематизации содержание. Польский исследователь В. Татаркевич (1886—1980), написавший фундаментальный труд «О счастье», выделил следующие 4 основные значения понятия Счастье: 1) благосклонность судьбы, удача, 2) состояние интенсивной радости; 3) обладание наивысшими благами, положительный баланс жизни; 4) чувство удовлетворения жизнью. Философско-этический анализ Счастья связан с разграничением в его содержании того, что зависит от самого индивида, определяется степенью его духовного развития, совершенства, добродетельности, от того, что ему не подконтрольно, предзадано внешними условиями… Этическое направление, рассматривающее Счастье в качестве высшего человеческого блага, получило название эвдемонизма. Сторонником данного направления наряду с Аристотелем был Фейербах. По его мнению, эвдемонизм становится этическим принципом как желание Счастья другому. Эвдемонистические мотивы представлены в подавляющем большинстве этических учений, в т. ч. таких, как, например, этика Платона, Фомы Аквинского и др. Традицию этического эвдемонизма прервал, по сути дела, впервые Кант, полагавший, что Счастье является всего лишь высшей природной (но не моральной!) целью человека» (Философский словарь, 1991: 446).
«Словарь по этике» предлагает следующее понимание счастья: «Счастье — как понятие морального сознания обозначает такое состояние человека, которое соответствует наибольшей внутренней удовлетворенности условиями своего бытия, полноте и осмысленности жизни, осуществлению своего человеческого назначения… Как и мечта, Счастье является чувственно-эмоциональной формой идеала, но в отличие от нее означает не устремления личности, а исполнение этих устремлений. Понятие Счастье не просто характеризует определенное конкретное объективное положение или субъективное состояние человека, а выражает представление о том, какой должна быть жизнь человека, что именно является для него блаженством. (1989: 343).
Судя по данным этимологического словаря Н.М. Шанского, слово «счастье» общеславянского происхождения. «Образовано с помощью приставки съ (в значении «хороший»…) и суф. -иj- от ч сть. Буквально – “хорошая часть, доля“. См. часть» (Шанский, 1975: 326). М. Фасмер дополняет эти данные своих этимологических изысканий, цитируя Бернекера – «счастье – первоначально «доля, совместное участие»... Эта этимология несомненна для позднецерковнославянского» (Фасмер, 1986, т. 3: 816). В «Историко-этимологическом словаре современного русского языка» «часть – «доля», «кусок от целого», «нечто выделившееся, выделенное, изъятое, выхваченное из целого», «отрезок»… » (2001, т. 2: 375).
«Толковый словарь живого великорусского языка» В. Даля трактует понятие «счастье» следующим образом «1. Рок, судьба, часть и участь, доля. 2. Благоденствие, благополучие, земное блаженство, желанная насущная жизнь, без горя, смут и тревоги; покой и довольство; вообще все желанное, все то, что покоит и доволит человека, по убежденьям, вкусам и привычкам его» (1980, т. 4: 371).
Это подтверждается также толковыми словарями современного русского языка, которые трактуют «счастье» как «1. Состояние полной удовлетворенности жизнью, чувство высшего (курсив наш. – О.М.) довольства, радости. 2. Удача, успех. 3. Хорошо, удачно, приятно (в значении сказуемого или вводного слова). 4. Участь, доля (с пометой «просторечное»)» (Словарь современного русского литературного языка, 1963, т. 14: 1311; Большой толковый словарь русского языка, 1998: 1297; Словарь русского языка, 1999, т 4: 320; Толковый словарь русского языка, 2000, т. 4: 615).
Следовательно, то, «что этимологически исходное значение «участь, доля, судьба», занимающее у В. Даля первое место в словарной статье (Даль 1980, т. 4: 371), в словарях современного русского языка перемещается на последнее место с пометой «разговорное» и «просторечное», также свидетельствует об изменении значимостной составляющей концепта Счастье в русской культуре
Учитывая тот факт, что «в языке ... фразеологизируются именно те образные выражения, которые ассоциируются с культурно-национальными эталонами … и которые при употреблении в речи воспроизводят характерный для той или иной лингвокультурной общности менталитет» (Телия, 1996: 233), мы в данном исследовании обратимся в первую очередь к анализу «фразеологического языка» концепта «Счастье».
Материалом для исследования паремиологического представления счастья явились словари пословиц и поговорок русского языка В.И. Даля (Даль, 1996), В.П. Аникина (Аникин, 1988), В.П. Жукова (Жуков, 2000).
В результате проведенного анализа «фразеологического языка» концепта «Счастье» мы условно выделили 12 смысловых групп:
1. В обиходном сознании укоренены воззрения на Счастье как на условие (или синоним) богатства:
счастливому и промеж пальцев (в зубах) вязнет; счастливому (богатому) не что деется: живет да греется; кому счастье служит, тот ни о чем не тужит; где нет доли, тут и счастье невелико; кто запаслив, тот и счастлив; тот счастлив, у кого есть хлеба с душу, платье с тушу, денег с нужу и под.
2. В то же время зафиксирована точка зрения, согласно которой деньги не являются необходимым атрибутом Счастья:
не в деньгах счастье, счастье не в кошельке, счастье в руках; счастье за деньги не купишь; счастье лучше (дороже)богатства и под.
3. Часто Счастье отождествляется с удачей и некой привилегированностью:
со счастьем на клад набредешь, без счастья и гриба не найдешь; в схватке – счастье великое дело; счастливый на коне, бессчастный пеш; счастье на коне, бессчастье под конем; не родись красивый, а родись счастливый; не родись ни умен, ни красив, а родись счастлив; тот счастлив плут, где сыщет кривой суд и под.
4. Была выделена группа паремий, в которых отражена точка зрения, что Счастье является результатом труда, личных заслуг человека:
счастье у каждого под мозолями лежит; там счастье не диво, где трудятся нелениво; паши нелениво – проживешь счастливо; каждый человек кузнец своего счастья; счастье не в кошельке, счастье в руках; нового счастья ищи, а старого не теряй и под.
5. В то же время для русского обыденного самосознания характерно восприятие Счастья как некоей непредсказуемой стихии, и, как следствие, – стихии ненадежной, о чем свидетельствуют следующие паремиологические единицы:
счастье не лошадь: не везет по прямой дорожке; счастье, что трясье: на кого захочет, на того и нападет; счастье легко на помине не бывает; счастье вольная пташка: где захотела, там и села и под; счастье, что волк: обманет, да в лес уйдет; счастье – вешнее ведро; счастье с несчастьем двор обо двор живут; счастье без ума – дырявая сума; мужик на счастье сеял хлеб, а уродилась лебеда; легче счастье найти, чем удержать; первое счастье не меняют на последнее и под.
6. На фоне подобных представлений о Счастье вполне естественным представляется сложившееся у русского народа и отразившееся во «фразеологическом языке» определенное «недоверие» Счастью, осторожное отношение к его поискам, некое «предостережение» от него:
счастью не вовсе верь, на счастье не надейся; счастью не верь, а беды не пугайся; счастье пытать – деньги терять; не отведывай счастья, не купи коня хрома; счастье искать – от него бежать и под.
7. Как следствие, у окружающих людей Счастье другого человека может вызывать негативные чувства:
счастливым быть, всем досадить; где счастье, там и зависть и под.
8. Нельзя не отметить также, что Счастье в русском самосознании и фразеологической картине мира очень часто противопоставляется уму его обладателя:
глупому счастье, а умному бог дает; счастье везет дураку, а умному бог дал; счастье без ума – дырявая сума; счастье со счастьем сойдется, и то без ума не разминется; глупому счастье, а умному напасть; (но, счастье ума прибавляет, несчастье последний отымает; мудреному и счастье к лицу) и под.
9. Характерным для русского обыденного сознания является противопоставление Счастья и Несчастья во многих случаях как сна и действительности, прошлого и настоящего:
счастлив бывал, да бессчастье в руки поймал; во сне счастье, наяву ненастье; во снах счастье, а в быль напастье и под.
10. Вполне типичным в языке пословиц и поговорок русского народа можно считать сопоставление Счастья и Несчастья как неразрывного целого:
счастье с несчастьем двор обо двор живут (в одних санях ездят); счастье с несчастьем смешалось – ничего не осталось; счастье ума прибавляет, несчастье последний отымает; кто в горе руки опускает, тот счастья никогда не узнает и под.
Интересен тот факт, что Счастье в русских пословицах и поговорках часто определяется через отрицательные, а не сравнительные конструкции с союзом «как»:
счастье не батрак: за вихор не притянешь; счастье не кляп: в руки не возьмешь; в счастье – не в бабки: свинчаткой кону не выбьешь; счастье не корова: не выдоить; счастье не конь: хомута не наденешь и под.
11. Также в обыденном сознании закрепился ряд условий, без которых Счастье невозможно, наиболее широко из них представлены такие условия, как дружба, общение, правда:
счастлив тот, у кого совесть спокойна; неволя счастья не дает; седина напала, счастье пропало; к людям ближе, счастье крепче; кто дружбу водит, счастье находит; гость на порог – счастье в дом; тому будет всегда счастливо, кто пишет нельстиво; где правда, там и счастье и под.
12. Была выявлена небольшая группа пословиц, в которых Счастье связывалось с положительными эмоциями:
где счастье, там и радость; нет счастья, не жди и радости и под.
Это, на наш взгляд, может свидетельствовать о том, что в обыденном сознании русского народа не оформилось полное представление о Счастье как о полноте и радости бытия, что и нашло свое выражение во «фразеологическом языке». Вероятнее всего, это связано с тяжелыми условиями жизни крепостного крестьянства и религиозными представлениями русского народа в целом.
По результатам проведенного анализа «фразеологического языка» концепта «Счастье» можно заключить, что в зеркале русской паремиологии в большей мере отражаются негативные аспекты понимания Счастья, этимологически не обусловленные, но традиционные для обыденного русского менталитета, что в значительной мере определяется экстралингвистическими факторами и особенностями русского культурно-исторического развития.
Понятие счастье имеет мировоззренческий характер и пердставляет собой безусловную жизненную ценность (Додонов,1988:133). «Представления о счастье окрашены культурной спецификой и зависят по меньшей мере от типа цивилизации» (Карасик, Шаховский, 1998:5), а в плане языкового выражения идея счастья характеризуется достаточно высокой степенью «семиотической насыщенности»: она передается целым рядом синонимов, паремий, фольклорных и художественных образов» (Воркачев, 2004:81).
Как показывает наш анализ, в текстах художественной литературы широко используется лексема «счастье». На современном этапе развития русской культуры большинством носителей русского языка слово «счастье» воспринимается и интерпретируется в диапазоне следующих значений:
1. Состояние полной удовлетворенности жизнью, чувство высшего довольства, радости.
Человек создан для счастья. (Короленко «Парадокс»); В глазах ее, недавно еще печальных и заплаканных, теперь сияла улыбка счастья. (Саянов «Лена»); Ее сморщенное, всегда испуганное лицо сияло счастьем. (Чехов «В овраге») и т.д.
2. Удача, успех.
- Сыграем в шашки... Ведь это не в банк; тут никакого не может быть счастья или фальши: все ведь от искусства. (Гоголь «Мертвые души); Хаджи-Мурат всегда верил в свое счастье. Затевая что-нибудь, он был вперед твердо уверен в удаче, - и все удавалось ему. (Л. Толстой «Хаджи-Мурат»); Счастье в таежной округе называлось фартом: исстари было переделано на русский лад чужестранное слово «фортуна». (Саянов)
Хорошо, удачно, приятно – модальные слова с утвердительным значением:
Да, счастье, у кого есть эдакий сынок! (Грибоедов «Горе от ума»); Я шепнул ему: – Экое счастье, что мне удалось у вас читать, я вас не выдам. (Герцен «Былое и думы»); - Счастье твое, дитятко, – говорит ему баба-яга, – что ты ко мне прежде зашел, а то не бывать бы тебе живому. (А.Н. Толстой «Василиса Премудрая») и т.д.
Как показал анализ, традиционное для обыденного сознания, зафиксированное в толковых словарях понимание Счастья широко представлено в русской литературе. Кроме этого, собранный нами материал позволяет сделать еще ряд наблюдений, значительно расширяющих имеющиеся научные представления о специфике бытования концепта «Счастье» в русском национальном сознании.
Прежде всего, в отобранном материале следует отметить разнообразие источников Счастья, представленных в текстах художественной литературы, ставших неотъемлемой частью русской культуры:
Что составляет содержание мелких пьес Пушкина? Почти всегда любовь и дружба как чувства, наиболее обладавшие поэтом и бывшие непосредственным источником счастья и горя всей его жизни. (Белинский «Сочинения Александра Пушкина»); Я пошла спать, счастливая от мысли, что завтра … будет хорошая погода. (Л. Толстой) Вы забыли, что человек счастлив заблуждениями, мечтами и надеждами; действительность не счастливит. (Гончаров ) и т.д.
Из приведенных примеров можно сделать вывод о том, что такой феномен, как конкретный источник Счастья, в русской культуре не зафиксирован. (Это подтверждается философскими разработками данной проблемы). Но, на наш взгляд, интересны и характерны именно разнообразие и потенциальное богатство того, что может быть источником Счастья, что и представлено в материале. Значимым представляется положение о том, что источником Счастья может быть только то, что в общественном сознании или в сознании индивида имеет положительную окраску.
В связи с этим необходимо отметить сравнительно небольшое количество примеров, репрезентирующих то, что является своеобразным вместилищем Счастья в человеке (мы зафиксировали всего два случая):
(Царь): Достиг я высшей власти; Шестой уж год я царствую спокойно. Но счастья нет в моей душе. (Пушкин «Борис Годунов»); - Вдруг вижу в глазах этого человека ... засветилось такое счастье, какое, может быть, посторонним и видеть-то не полагается. (Б. Полевой «Любовь») и т.д.
На основании анализа можно отметить, что в языке художественной литературы зафиксирована возможность человека иметь много источников Счастья при сравнительно небольшом количестве вместилищ, хранилищ этого чувства.
Следует подчеркнуть также тот факт, что в языке художественной литературы отразились представления о Счастье как о непредсказуемой стихии, тоже воплотившиеся во «фразеологическом языке» русского народа:
Не всякого полюбит счастье, Не все родились для венцов. (Пушкин «Жуковскому»); Слепое счастие, шатаясь меж людей, Не вечно у вельмож гостит и у царей. (Крылов «Фортуна в гостях»); Солнце не вечно сияет, счастье не вечно везет. (Н. Некрасов) и т.д.
Интересно отметить, что в отобранных нами примерах весьма бедно представлен именно в вербальном плане спектр ощущений и эмоций, сопутствующих переживанию Счастья, что может свидетельствовать о самодостаточности, наполненности чувствами этого феномена, что на языковом уровне характеризует лексему «счастье» как гиперлексему, гипероним:
Он застал супругу и дочку в объятиях одну у другой и обливающих друг друга слезами. Это были слезы счастья, умиления и примирения. (Достоевский «Идиот») и т.д.
Ряд языковых фактов свидетельствует о том, что в художественных текстах, являющихся отражением языкового сознания их авторов, определение «счастливый» употребляется не с именами существительными одушевленными (наименованиями лиц), а с именами существительными неодушевленными, часто с абстрактной, не предметной семантики (счастливые: мысль; пора детства; мелодия; ночь; время; смерть; освещение; минута; исход; монолог; талант; случайность и др.):
Мне пришла в голову счастливая мысль. (Гончаров); Счастливая, счастливая, невозвратимая пора детства! (Л. Толстой) и т.д.
Собранный нами материал позволяет отметить то, в чем может состоять Счастье человека (в любви, в игре), что является смыслом/Счастьем жизни и, как следствие, – мотивацией всех поступков, действий, желаний и т.д. человека:
Известно, что истинное счастье человека в науке и труде. (Горький «Репетиция»); Счастлив ты в прелестных дурах, В службе, в картах и в пирах. (Пушкин «Счастлив ты…»)
Во многом благодаря подобным традиционным воззрениям на Счастье, а также на традиционное религиозное понимание жизни как страдания, Несчастье в языке художественной литературы стало выделяться как некое индивидуализирующее начало, то, что выделяет субъект из ряда себе подобных:
Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему. (Л. Толстой «Анна Каренина»); Несчастные дети умнеют скорее счастливых… на свою беду. (Тургенев «Несчастная»); Русский гений издавна венчает Тех, которые мало живут, О которых народ замечает: «У счастливого недруги мрут, у несчастного друг умирает…» (Н. Некрасов «Не рыдай так безумно над ним…») и т.д.
Такая частеречная реализация имени концепта «Счастье», как существительные «счастливчик, счастливец(ица)» и наречие «счастливо», представлена в текстах художественной литературы в основном в значении «обладающий удачей», «привилегированностью», «удачно», например:
Леша Шириков был счастливчиком. Ему везло от рождения и везло во всем, за что бы он ни брался. (Лавренев «Счастье Леши Ширикова»); Бывают счастливцы, – сказал человек. – Твоя облигация?– спросил он у Саши. – Да . – Десять тысяч выиграла, — сказал человек. – Повезло. (Панова «Времена года») и т.д.
Наличие устойчивых этикетных формул, включающих в себя имя культурного концепта, свидетельствует, на наш взгляд, о том, что данный концепт является широко используемым, значимым для носителей русской культуры. Нами зафиксированы следующие примеры:
Да и может ли Андрей Федорович составить счастье такой женщины. (Чернышевский «Алферьев»); – Дозволит ли графиня незнакомцу иметь счастье танцевать с нею! (Марлинский «Испытание») и т.д.
В любом развитом естественном языке встречаются культурные концепты, значение которых может выражаться не однокоренными лексемами: amor и caritas (лат.), eudemonia и makaria (др.-греч.), правда и истина и пр. В современном русском языке подобная аллонимия представлена очень широко: знать – ведать, воля – свобода, совесть – сознание, счастье – блаженство. Зачастую лексемы в подобных парах выступают как синонимы, но чаще всего они отличаются семантической и/или стилистической маркированностью и выражают различные оттенки значения концепта (Воркачев, 2004: 139).
По нашему мнению, существует по крайней мере несколько путей, ведущих к появлению подобных аллонимичных концептов. В процессе исследования семантики концептов «Счастье» и «Блаженство» нами был выявлен один из способов образования сложносоставных концептов, получивший название «семантический дуплет».
Как известно, термин «дуплет» используется в бильярдной игре и означает «удар, при котором шар попадает в лузу, отскочив от борта под ударом другого шара» (Ожегов, Шведова, 2001:182).
Сравнивая этимологию и значение лексем «счастье» и «блаженство», а также их употребление на ранних этапах развития русского языка, мы пришли к выводу, что их семантика была различной и данные понятия не являлись синонимами, но и относились к различным сферам употебления: светской и религиозной. Начиная с 17 века, под влиянием европейской цивилизации русская культура стремительно преобразовалась из сотериологической в эвдемоническую, и как следствие, некоторые религиозные понятия постепенно приобрели светское значение.
Таким образом, понятие «семантический дуплет» означает: 1 способ образования аллонимичных концептов, при котором изначально различные по значению и сфере употребления понятия под влиянием вне- и внутриязыковых факторов становятся синонимами, а также: 2 концепт (понятие) который под влиянием лингвистических и экстралингвистических факторов приобрел семантику другого понятия, став при этом его синонимом.
На наш взгляд, полностью этноспецифическое значение подобных концептов можно выявить, изучая их только в паре. Наличие подобных сложносоставных концептов и их количество является важным отличительным лингвокультурным признаком русского языка.
Концепт Блаженство широко представлен в концептосфере русского языка. Всего в словарях современного русского литературного языка представлено примерно 109 лексических единиц, имеющих в своем составе корень «благ-».
По данным этимологических словарей исходное слово «благо» заимствовано из старославянского (церковнославянского) языка. Первоначально (в праславянском языке) означало «богатство (сильного, взятое силой)», далее – «процветание, преуспевание» и затем – «счастье, блаженство» (слово «благодать» образовано от блага «благая» и дать «даяние, доля, часть»; «блаженный» от блажити «почитать, хвалить», первоначально – «почитаемый», затем – «святой», и наконец «юродивый, глупый»). М. Фасмер указывает, что «весьма употребительно благо- в словосложениях как соответствие греч «ев-» (хорошо, добро). Многие церковнославянские лексемы с корнем «благ» являются кальками с греческого языка [Т1:8, 170]. В Старославянском словаре (по рукописям X-XI веков) слово «благодать» означает «милость», слово «блаженный» – счастливый, блаженный (наименование святого); всего 78 лексических единиц, имеющих в своем составе корень «благ-» [5, 85-91]. В Словаре православной церковной культуры «благодать» – это «особая божественная милость, ниспосылаемая человеку для его спасения; Божья помощь и защита, даруемые каждому христианину в его повседневной жизни»; «блаженства (ство)» – «сформулированные в заповедях блаженств высшие радости, обещанные Иисусом Христом в Нагорной проповеди как награда за праведность»; всего представлено 29 лексических единиц, имеющих в своем составе корень «благ-» [2, 92-96].
В современном русском языке основные значения лексем блаженство, благо, благодать таковы: 1 все, что идет на пользу человеку и обществу, дает удовлетворение; добро, счастье, благополучие; 2 счастье, успех, удача; счастливое состояние внутреннего покоя, удовлетворения; изобилие чего-либо нужного, полезного и т.п., особенно предметов питания; 3 безграничное счастье, полное и невозмутимое счастье, наслаждение.
Язык и религия – основные характеристики этноса, определяющие культурно-психологическое своеобразие народа – его менталитет; именно в них коренятся универсальные начала человеческой культуры, и «заветные смыслы» - высшие жизненные ценности, сосредоточенные в вере, оказываются неотделимыми от своей исходной вербальной формы (Мечковская, 1998:4-5, 37).
Прецедентность для религиозного сознания имеет огромное значение (Карасик, 1999 (б):18). Откровение, Священное Писание, Священное Предание для верующих составляют корпус текстов прецедентных по определению (Караулов, 1987:216): эти тексты значимы для них познавательно и эмоционально, имеют сверхличностный характер и регулярно воспроизводятся в дискурсе (Мечковская, 1998:137-141). Для православных носителей русского языка прецедентны и некоторые тексты на церковнославянском языке (Супрун, 1998:6-7).
Основа понимания концепта Блаженство заложена в тексте нагорной проповеди: в Евангелии от Матфея провозглашаются девять «заповедей блаженства».
Проанализировав текст Нагорной проповеди, мы пришли к выводу, что блаженство можно понимать не только как награду в Царствии Небесном, но и как осознанное, целенаправленное действие субъекта и результат этого действия, ощутимый в земной жизни. Неслучайно блаженными именуют святых христианских подвижников, аскетов, отказавшихся от всех благ мира, от общепринятого образа жизни, добровольно принявших нищету, скитания и образ умалишенных ради спасения души (Скляревская, с.36).
«На Руси всегда любили и почитали больных, калек, убогих, несущих всю немощь без ропота, а с благодарностью Богу... В эпоху гонений на веру значение таких людей в церкви возрастает: духовно слабые ищут у них утешения и учатся христианскому терпению скорбей. Парализованные, или безногие, или слепые, нуждающиеся в посторонней помощи, часто не имеющие собственного угла… Мир считает их несчастными страдальцами – Церковь именует блаженными» (О жизни и чудесах блаженной Матроны). «В пустынь к старцу, в хибарку к блаженному течет народное горе в жажде чуда, преображающего убогую жизнь» (Наше наследие, 1998, №4).
Утверждение на Руси христианства сопровождалось развитием проповеднической, поучительной литературы, пропагандировавшей основные догматические и нравственные положения новой веры (Гудзий, 1938:82). Наиболее интересным в лингвокультурологическом осмыслении концепта Блаженство, на наш взгляд, является «Слово о Законе и Благодати», созданное киевским митрополитом Илларионом в XI веке.
«О законе, Моисеем данном, и о Благодати и истине, в Иисусе Христе явившихся, о том, как Закон отошел, а благодать и истина всю землю исполнили, и вера на все народы простерлась, и на наш народ русский… Как отошел свет луны, когда солнышко воссияло, так и Закон – перед Благодатью явившейся. Уже не теснится человечество в Законе, а в Благодати свободно ходит…».
Так с первых веков христианства на Руси истина и благодать были утверждены «Словом…» митрополита Иллариона рядом и неразрывно. Законом человек утверждается в собственном эгоизме, Благодатью спасается в щедрой самоотдаче всему тварному миру. Предпочтение тому или другому зависит от понимания предназначения человека. Желающие самоутвердиться на земле предпочитают закон, стремящиеся к спасению – благодать.
Подобный ход мыслей присущ большинству русских религиозных текстов на протяжении всей истории.
В конце XX века на стыке религии и поэзии возникает новый жанр – духовная лирика, в которой переплетаются лирические и евангельские мотивы, сливаются русский и церковно-славянский языки. Значение концепта Блаженство остается неизменным:
«Земля – приют несовершенства./ Повсюду знак неполноты./ Душе, взыскующей Блаженства,/ Опасны здешние сады» (Иеромонах Роман, 2000: 35).
Такое положение вещей объясняется тем, что «религия является стабилизирующей, консервативной силой в обществе, старающейся всегда сохранить и осуществить связь с историей, традицией» (Касатиков, 2005:38).
Как показал анализ, традиционное для обыденного сознания, зафиксированное в толковых словарях понимание Блаженства широко представлено в текстах русской литературы.
1. Все, что идет на пользу человеку и обществу, дает удовлетворение; добро, счастье, благополучие:
«Тот только заслуживает название человека, кто умеет овладеть своим самолюбием, как всадник конем, кто свою личность приносит в жертву общему благу» (Тургенев «Рудин»). «В ученье зрим мы многих благ причину» (Крылов «Водолазы») и т. д.
2. Счастье, успех, удача; счастливое состояние внутреннего покоя, удовлетворения; изобилие чего-либо нужного, полезного и т.п., особенно предметов питания:
«Был небольшой промежуток, когда я как будто начал заывать вас, а потом старое вернулось с новой силой. Есть вещи, которые не знают благодати забвения» (Мамин-Сибиряк «Под липой»). «… рыбы попало пропасть, она трепетала и блистала своей чешуей… Но Еспер Иванович и не взглянул даже на всю эту благодать» (Писемский «Люди сороковых годов»). «Луна. Мороз./ И никого вокруг. Блаженная пора уединения. О, блаженное время покоя,/ Одиночества и чистоты» (иеромонах Роман) и т.д.
3. Безграничное счастье, полное и невозмутимое счастье, наслаждение, свобода:
«… снилось наяву давно желанное блаженство – свобода.» (Лермонтов «Вадим»); «Нет, Полина, вы еще не знаете высокого блаженства жить своим трудом» (Островский «Доходное место») и т.д.
В текстах художественной литературы очень часто причина блаженства усматривается в любви, иногда даже любовь ценится выше рая, объект любви обожествляется:
«Все лицо его … дышало теперь блаженством. Он видел, наконец, перед собою ту, которая снилась ему» (Достоевский «Дядюшкин сон»); «О ты, последняя любовь!/Ты и блаженство, и безнадежность» (Тютчев) и т.д.
В текстах можно встретить заложенное в древнерусской литературе сопоставление блаженства и истины:
«Я здесь от суетных оков освобожденный, Учуся в истине блаженство находить» (Пушкин «Деревня»).
Очевидно, что за время бытования концепта Блаженство (Благо, Благодать) изменилось его понимание, он стал не интерпретироваться как религиозный, а как светский. Мы считаем, что это произошло вследствие того, что к понятиям, относящимся к сфере духовной были применены чисто земные мерки. На примере бытования концепта Блаженство прослеживается смешение различных уровней бытия человека, постепенная секуляризация общества. Наличие же большого количества лексем с корнем «благ-», в том числе и этикетных формул («Всех благ» – фамильярная форма прощания), на наш взгляд, объясняется тем, что «характерной особенностью модели мира средневекового человека, ее непременным атрибутом было наличие больших и малых образцов и эталонов, с которыми сопоставлялись проявления и свойства конкретной вещи» [Яковлева,2000:202]. Эта особенность и была унаследована современным русским языком и нашла свое отражение в аспектах концептуализации бытия.
В Заключении подводятся основные итоги исследования концептов «Счастье» и «Блаженство» как лингвоэтических категорий, определяются перспективы дальнейшего изучения языковой концептуализации феномена счастья как отражения национально-культурной специфики социума.
По теме исследования опубликовано 7 работ:
Концептуализация морально-этических категорий как филологическая проблема // Актуальные проблемы общей и адыгейской филологии. Майкоп, 2003. С 119-120.
Концепт «счастье»: лингвокультурологический анализ (на материале текстов русской литературы)// русский язык и активные процессы в современной речи. Ставрополь, 2003. С. 149-152.
Лингвокультурологическая специфика некоторых параметров концепта «Счастье» (на материале русского «фразеологического языка»)// Актуальные проблемы современного языкознания и литературоведения. Краснодар, 2003. С.139-142.
Концепт блаженстово-благо-благодать в концептосфере русского языка // Лингвистическая организация дискурса: функциональные и содержательные аспекты. Краснодар, 2005. С.119-123.
Лингвоэтическая картина мира //Философия науки: прошлое, настоящее, будущее. Краснодар, 2005. С.180-182.
Лингвоэтическая картина мира: место и статус в системе // Актуальные проблемы современного языкознания и литературоведения. Краснодар, 2006.
Концепт «Блаженство» как семантический дуплет концепта «Счастье». Лингвокультурный аспект // Экологический вестник научных центров черноморского экономического сотрудничества. Приложение № 2. Дискурсивное пространство: эволюция и интерпретации». Краснодар, 2006. С. 116-118.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.kubsu.ru/