РГТУПС

Контрольная работа по духовной культуре

Журналистика XIX века центры духовно-политических исканий

Студента первого курса 00-nЭВМ-25689

Корнилова О.И.

Смоленск 2001г.

СОДЕРЖАНИЕ

ВВЕДЕНИЕ       3

ВТОРЖЕНИЕ КАПИТАЛИЗМА В ПРЕССУ 80-х ГОДОВ            7

Торжество коммерции в литературно-издательском деле     7

Новая нравственная атмосфера в журналистике            8

Новый тип редактора-издателя            9

Новый тип журналиста            12

ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ В ПЕЧАТИ 80-х ГОДОВ            15

О принципах политической дифференциации прессы            15

Читатель-восьмидесятник        17

„Мелочи жизни"            18

Проблема интеллигенции        21

Список литературы            23

ВВЕДЕНИЕ

История русской журналистики является частью истории общества, развития культуры. В ней, как в зеркале, отразились все существенные сдви­ги, которые происходили в разных областях обществен­ной и политической жизни страны. Особенно близка была к жизни, к насущным потребностям русского наро­да демократическая печать, которая никогда, несмотря на жестокие репрессии царизма. Прогрессивная печать 70-80-х годов прошлого столетия не была здесь исключением.

Вторая половина XIX века и России характеризуется бурным развитием капитализма. Крестьянская рефор­ма 1861 года, несмотря на свой полукрепостнический характер, создала известный простор для развития про­изводительных сил общества. С отменой крепостного права в стране успешно начала развиваться промышлен­ность, развернулось железнодорожное строительство, увеличился товарооборот, наметилась концентрация ка­питала, стали расти города. Под напором товарно-денежных отношений натуральное крестьянское хозяйство превращалось в мелкотоварное. «Старые устои кресть­янского хозяйства и крестьянской жизни, устои, дейст­вительно державшиеся в течение веков, пошли на слом с необыкновенной быстротой». Крестьянство переставало быть единым «классом-сословием» крепостного общества. Оно расслаивалось, выделяя из себя, с одной сторо­ны, сельских пролетариев, с другой - сельскую буржуа­зию. Все хозяйство становилось капиталистическим. Россия вступала в буржуазный период. Однако новые производственные отношения, прогрессивные по сравне­нию с феодальными, не улучшили положения рабочих и крестьян. Маскируя сущность капиталистической экс­плуатации отношениями свободного найма, видимостью полной оплаты труда, капиталисты беспощадно эксплуа­тировали рабочих. Монопольная собственность на ору­дия и средства производства ставила наемного рабочего в полную зависимость от предпринимателей. Для людей труда новые порядки оказались нисколько не лучше старых. Противоречия капиталистического способа про­изводства давали себя знать в России уже в конце 60-х начале 70-х годов весьма ощутимо. Количество промыш­ленных рабочих неуклонно растет. Серьезный размах принимает стачечное движение. В связи с этим перед русской печатью встает масса новых вопросов.

Но непосредственные производители в России в 70- 80-е годы страдали не только и не столько от капитализ­ма, сколько от недостаточного развития капитализма, от серьезных и многочисленных пережитков крепостниче­ства. В этом заключалась другая, не менее важная, осо­бенность русского пореформенного развития.

В 1861-1863 годах царскому правительству удалось подавить разрозненные выступления крестьян, задушить национально-освободительное движение в Польше. Часть  революционно настроенной интеллигенции, не дождавшись народной революции, перешла к тактике индивидуального террора. Участник одного из революционных кружков Каракозов в 1866 году совершает покушение на царя. Это дало повод царскому правительству к еще большему усиле­нию реакции. Прокатилась новая волна арестов. Лучшие журналы того времени «Современник» и «Русское сло­во», сыгравшие важную роль в истории русского освобо­дительного движения, были закрыты.

Но революционная демократия не сложила оружия, не отказалась от борьбы. Причины народного гнева, питавшего демократическое движение XIX века, не были устранены реформами 60-х годов. Революционное дви­жение не потухло. Вся эпоха 1861-1905 годов насыщена борьбой и протестом широких народных масс против пережитков крепостного права и капиталистической эксплуатации.

Важную роль в освободительном движении 70-х годов играет народничество, которое как господствующее те­чение в русской общественной мысли оформилось значи­тельно позднее зарождения народнических идей. Основоположниками народнической идеологии являются Герцен и Чернышевский. Но только на рубеже 70-х го­дов, после отмены крепостного права, в новых историче­ских условиях, когда перед русским общественным соз­нанием встали новые вопросы по сравнению с эпохой 40-х 60-Х годов, оформляется народничество и становится господствующим течением, «господствующим направле­нием» в русской общественной мысли.

Влияние народнической идеологии на все стороны об­щественной жизни, в том числе и на печать, было весь­ма значительным. Но, став в 70-е годы господствующими, народнические взгляды отнюдь не были единственными в демократической литературе и журналистике разно­чинского этапа освободительного движения. Не разде­ляли теоретических взглядов народников Некрасов, Салтыков-Щедрин,  Благосветлов и др. Именно они оставались наиболее верными хранителями револю­ционно-демократического наследства 60-х годов.

Период революционного затишья в России после 60-х годов постепенно сменяется новым нарастанием революционного движения, и к середине 70-х оно стано­вится весьма ощутимым. К концу 70-х годов складывается вторая революционная ситуация. Война с Турцией, развязанная царским правительством в 1877-1878 годах, не предотвратила назревания революции. Но выступление народников 1 марта 1881 года, когда был совершен террористический акт над Александром II, сыграло роль такого прежде­временного выступления. Вновь Россия была ввергнута в полосу мрачной политической реакции 80-х годов.

Но 80-е годы в России, несмотря на жестокую полити­ческую реакцию, характеризуются рядом знаменательных общественных событий и явлений. Все шире и шире раз­вертывается рабочее движение, за границей создается группа «Освобождение труда». Лучшие представители демократической интеллигенции преодолевают народни­ческие иллюзии, часть из них становится на позиции мар­ксизма (Плеханов). В середине 80-х годов возникают первые марксистские кружки в России. Одним из таких кружкор явилась группа Благосветлова, которая издавала в 1885 году газету «Рабочий». В 1888 году группа «Освобождение труда» с целью пропаганды идей марксизма в России предпринимает издание периодического сборника «Со­циал-демократ. В 80-е годы прогрессивная журналистика попол­нилась новыми силами в лице таких выдающихся писа­телей и публицистов, как А. П. Чехов, В. Г. Короленко. В 90-е годы начинается журналистская деятель­ность А. М. Горького.

На протяжении 70-х 80-х годов русская печать оста­валась в чрезвычайно тяжелом положении. Изменения, происшедшие в стране, по существу никак его не измени­ли. По-прежнему всякое проявление свободомыслия в печати беспощадно подавлялось самодержавием. Юри­дически положение прессы к началу 70-х годов опреде­лялось «Временными правилами о печати 18.66 года», которые заменили все предыдущие распоряжения и за­коны о печати. По этим правилам от предварительной цензуры освобождались столичные ежедневные газеты и журналы (сохранялась цензура наблюдающая), а также книги, объемом более 10 печатных листов. Под предва­рительной цензурой оставались иллюстрированные, сати­рические издания и вся провинциальная печать.

В случае нарушения газетой или журналом каких-либо законов, в том числе и законов о печати, министр внутренних дел имел право делать издателям освобож­денных от предварительной цензуры печатных органов предостережения и при третьем нарушении приоста­навливать издание на срок до шести месяцев. Он имел право возбуждать судебное преследование периодиче­ских изданий. Только по суду должны были решаться дела о полном прекращении издания. Однако это не по­мешало правительству уже в 1866 году закрыть журналы «Современник» и «Русское слово», не соблюдая закона 1865 года.

Положение прессы, несмотря на восторги либералов по поводу реформы печати, не только не улучшилось, а наоборот, ухудшилось, особенно для демократических изданий. Во-первых, далеко не все журналы и газеты были освобождены от предварительной цензуры, как это было обещано во «Временных правилах о печати 1865 года». В Петербурге, например, в 1879 году из 149 изданий 79 оставались под предварительной цензу­рой. Во-вторых, в конце 60-х, в 70-е годы было издано множество общих законов и частных распоряжений по цензуре, запрещавших прессе освещать наиболее важ­ные политические вопросы, ставивших прессу под власть царских администраторов всех рангов, от министра внут­ренних дел до губернатора. Даже либеральные издания вскоре стали выражать недовольство положением прессы в России. Логическим завершением этой политики явился закон о печати 1882 года, утвердивший полный административный произвол над прессой. Совещанию четырех министров было предоставлено право прекра­щать издание любого периодического органа, лишать прав издателей и редакторов продолжать деятельность в случае обнаружения вредного направления.

Правительство с большой настороженностью и внимательностью относилось ко всем критическим материалам в свой ад­рес и на страницах иностранной печати. Не раз русская легаль­ная печать, например, в осторожных выражениях, а нелегаль­ная в самых резких, указывала на факты жестокого обращения в Сибири с политическими заключенными. Правительство остава­лось абсолютно глухим ко всем этим сообщениям. Но вот на стра­ницах ньюйорского журнала «The Century illustrated Monthly Magazin» появилась серия статей американского журналиста Джорджа Кеннана «Сибирь и ссыльная система», написанная после посещения им Сибири в 1885-1886 годах, и правительство сразу забеспокоилось о своем престиже, проявило явную нервоз­ность, стремясь опровергнуть неопровержимые факты. В  1894 году царское правительство запретило распространение очерков Кеннана, вышедших отдельной книгой. «Как ни странно, но это правда, на русские правящие круги большее впечатление произво­дит европейская молва, чем вопли всей России от Белого до Чер­ного моря», справедливо негодовал в связи с такими случаями Степняк-Кравчинский.

Преследуя я изгоняя критику из периодической печати, цар­ское правительство, таким образом, объективно содействовало накоплению того взрывчатого  революционного материала, на уничтожение которого субъективно тратило все свои усилия. Объ­ективная деятельность правительства давала, однако, более ощу­тимые результаты, чем его субъективные усилия. Под напором быстрой концентрации противоречий Россия приближалась к своей первой революции к 1905 году. В том году, вспоминая 80-е годы, кадетский летописец печати В. Розенберг с горьким упреком по адресу правительства писал: «Многое из того, что за­ботит и занимает русское общество, что составляет для него ис­тинную злобу дня, если и появляется в русской печати, то не иначе как потеряв интерес новизны и даже современности. О многих событиях русской жизни, не о таких, которые составляют дипломатическую или только канцелярскую тайну, а о таких, ко­торые совершаются у всех на глазах, на улицах, в общественных собраниях и других доступных публике местах, русская печать обыкновенно дает отчет лишь по воспоминаниям современни­ков». Да, если бы правительство в свое время послушалось либеральных советчиков, оно, вероятно, смогло бы на некоторое время «отсрочить» этот «неприятный» год. Но правительство, вы­ражавшее интересы дворянского сословия, в силу своего классо­вого характера не в состоянии было принять на вооружение «умные» советы русских либералов. Своими действиями оно все более подтверждало взгляд марксистской печати, что спасение не в орудии критики, а в критике оружием.

Реакционная политика Александра III и его сатра­па обер-прокурора святейшего синода Победоносцева привела после закрытия в 1884 году «Отечественных за­писок» и фактического прекращения издания журнала «Дело» как демократического к серьезному изменению характера всей легальной печати. В России продолжали выходить лишь либерально-буржуазные, либерально-народнические журналы и газеты да реакционная пресса Сувориных и Катковых. Журналистам-демократам, остав­шимся на свободе и верным традициям 60-х 70-х годов, в 80-е годы пришлось сотрудничать в этих либеральных изданиях.

Характер освободительного движения и исключитель­но тяжелое положение легальной прессы в России заставили в 70-80-е годы революционеров наладить издание ряда нелегальных газет и журналов сначала за границей (по примеру «Колокола» Герцена и Огарева), а затем и в самой России. Эта печать, свободная от цен­зурного гнета, стоит особняком в истории русской жур­налистики, но без нее картина развития нашей печати в 70-80-е годы была бы неполной. Но существование этой печати лишний раз иллюстрирует невыносимое положение журналисти­ки в России, отсутствие свободы слова, за которую так горячо ратовал А. И. Герцен в «Полярной звезде» и «Ко­локоле».

«Двести лет существует печать в России и до сегод­няшнего дня она находится под позорным игом цен­зуры, - писали  питерские  большевики в листовке «О 200-летии русской печати» 3 января 1903 года. До сегодняшнего дня честное печатное слово преследуется, как самый опасный враг!».

Сказать правду, даже намекнуть на нее всегда считалось у нас государственным преступлением. На писателей, способ­ных обмолвиться истиной, царское правительство всегда смотрело, как на своих личных врагов. Нет почти ни одного более или менее выдающегося писателя, который бы не подвергался царской немилости, а все лучшие из них побывали в ссылке, на каторге, в остроге. Другие спасались только тем, что бежали за границу. Вся исто­рия русской литературы - это история постоянной борьбы царского самодержавия с правдивым и свобод­ным словом». Эти слова являются точной характери­стикой положения печати в царской России и могут быть целиком отнесены к 70-80-м годам XIX века.

Русская революционная демократия создала в 6.0-е го­ды замечательные по своему политическому содержанию печатные органы: «Современник», «Русское слово», «Искра». Это были лучшие журналы XIX века. Они сы­грали выдающуюся роль в развертывании освободитель­ной борьбы против крепостничества. «Современник» и «Русское слово» были подлинными руководителями пе­редового общественного мнения, воспитателями смелых борцов против самодержавия. Их пример и традиции во многом определили развитие демократической печати 70-х 80-х годов, в первую очередь характер и направление журнала «Отечественные записки» Некрасова и Салты­кова-Щедрина.

ВТОРЖЕНИЕ КАПИТАЛИЗМА В ПРЕССУ 80-х ГОДОВ

Это был один из парадоксов, истории развитие капитализ­ма в России отрицалось на страницах печати (народнической), а печать сама по себе являла собой яркое подтверждение бурного развития капиталистических производственных отношений в эко­номике России. Если бы народники отвратили свой зачарованный взор от общины и присмотрелись к тем процессам, которые про­исходили в печати 80-х годов, они вряд ли смогли бы упорство­вать в своих взглядах.

Что это были за процессы?

Торжество коммерции в литературно-издательском деле

Среди издателей журналов в начале XIX века значились та­кие литераторы, как Карамзин, Рылеев, Пушкин, Полевой, Сенковский, Надеждин, Булганин и др. При всей равнозначности этих имен они имели одну общность: это были имена известных в свое время (в некоторых случаях эта известность перешагнула через все времена) литераторов. Они основывали журналы и газеты на свои средства и не ставили перед собой задачу извлечения из это­го дела прибыли. Их целью была пропаганда своих взглядов на литературу и искусство, на общественно-политические проблемы, насколько это дозволялось цензурой. Словом, это была трибуна самовыражения творческой личности в первую очередь. Естест­венно, коммерческая сторона принималась во внимание: чтобы предпринятое издание не принесло ущерба редактору-издателю или не разорило его совсем  только в такой степени.

В середине века появляются признаки нового отношения к из­дательскому делу  как к выгодному коммерческому предприятию. Пожалуй, нагляднее всего эта трансформация проявилась на судьбе одного из ведущих издателей XIX века  А. А. Краевского. Еще в «Отечественных записках», которые он начал издавать с 1839 года, проявились предпринимательские «способности» Краевского. Подобрав круг талантливых сотрудников, он, используя их непрактичность в финансовых вопросах, сделал из журнала средство личного обогащения, весьма выгодное коммерческое пред­приятие. В 40-х годах он еще заявлял о себе как литератор: в 1848 году, например, опубликовал свою печально знаменитую статью «Россия и Западная Европа в настоящую минуту». Позд­нее, однако, он совершенно отошел от литературной деятельности, целиком посвятив себя издательскому бизнесу. В 1868 году Краевский стал лишь номинальным редактором «Отечественных запи­сок» фактическим редактором был Н. А. Некрасов. А с 1877 года он и юридически низложил с себя редакторские полномочия, пере­дав их Щедрину. Тот же путь проделал Краевский и в издавав­шейся им с 1863 года газете «Голос». Уже с 1871 года он стал лишь издателем газеты, а не издателем-редактором. Редактирование было возложено на либерального историка В. А. Бильбасова. К концу жизни Краевский стал миллионером-меценатом на попри­ще учебных заведений; журналистика уже совсем мало интересова­ла его своим содержанием, а только как способ извлечения денег.

Особенно широкий размах предпринимательская деятельность получила в газетном деле. До 60-х годов издание частных газет в России носило эпизодический характер в силу целого ряда при­чин: получение разрешения на издание частной газеты было сопря­жено с большими трудностями, газеты не имели права освещать политические новости, им запрещалось публиковать объявления, без которых газетное предприятие не только не приносило прибы­ли, но нередко давало лишь убыток. Поэтому газеты, как прави­ло, носили официальный характер, так как субсидировались ми­нистерствами и ведомствами и от их имени издавались. Такой же чиновничий характер носили и местные газеты  губернские ведо­мости.

Общий политический подъем 60-х годов создал более благо­приятные условия для издания частных газет. Смягчение условий для получения разрешения на издание газеты последовало за «Временными правилами о печати» 1865 года.

Сами «Временные правила» мало что изменили в формальной процедуре приобретения права на новое издание, но в целом они создали более благоприятную обстановку в разрешении этого вопроса. Вот как об этом пишет К. К. Арсеньев: «При действии зако­на 6 апреля 1865 года порядок разрешения новых периодических изданий остался прежний: оно продолжало зависеть всецело от усмотрения министра внутренних дел равно как освобождение или не освобождение вновь основываемого издания от предварительной цензуры. Дискреционной власти министра было предоставлено и утверждение редактора, переход издательских прав из одних рук в другие не требовал соглашения администрации». Тут же, однако, Арсеньев добавляет: «Основание новых газет и журналов не встречало особых препятствий; в течение пяти лет (1865-1869) их разрешено около ста, и многим из них было дано право выхо­дить без предварительной цензуры».

В 1862 году издатели газет получили право на публикацию частных объявлений. А с созданием «Русского  телеграфного агент­ства» в 1866 году свежая политическая информация стала предме­том купли и продажи во всероссийском масштабе. Все это приве­ло к резкому увеличению общего количества газет, в процентном отношении их рост обгонял рост журналов: общественно-политичёских газет возникало примерно в два раза больше, чем общест­венно-политических журналов. Н. М. Лисовский, например, сооб­щает, что в 1878 году возникло 5 новых журналов и 10 газет, в 1879 - 7 журналов и 11 газет, в 1880 - 5 журналов и 9 газет, » 1881 году 14 журналов и 28 газет. Затем включаются тормоза реакции, и количество новых изданий начинает уменьшаться, при некотором преобладании, однако, роста газет. В 1882 году поя­вилось 8 новых журналов и 17 газет, в 1883 - 3 журнала и 10 газет, в 1885 - 7 журналов и 9 газет, в 1883 - 4 журнала и 5 газет, в 1890 - 5 журналов и 5 газет, в 1892 - 4 журнала и 6 газет, в 1895 году - 6 журналов и 9 газет.

Сами журналы в этот период писали с нескрываемой тревогой, что «время журналов проходит и наступает новый литературный период  газет». Причем, как правило, газеты обладали более широкой читательской ауди­торией. «И в Петербурге, и в Москве некоторые газеты насчиты­вают более 10000 подписчиков, между тем, как ни один журнал не имеет и половины такой подписки». Словом: «Газет­ная эпоха шла навстречу журнальной...».

Если бы появление каждого нового издания не вызвало грима­су раздражения у Победоносцева, если бы в период реакции не  усилились преграды на пути организации нового журнала или га­зеты, рост периодической печати был бы более бурным и замет­ным. Хорошо поставленная газета стала прибыльным предприем

Кто же создал-то эту гнусную прессу, столь характерную для восьмидесятых и девяностых годов России, как не он  Констан­тин Петрович Победоносцев со своими высоко поставленными орудиями и со своими низкопоклонными помощниками и прислужни­ками? Кто загасил политическую мысль шестидесятых и семидеся­тых годов, убил грубою силою журнал и серьезную газету и бро­сил в публику как суррогат общественного мнения органы безраз­личной информации («большая пресса») и органы просто сплетни и кафешантанной грязи? Кто вырвал периодическую печать из рук Стасюлевичей, Салтыковых, Михайловских, Елисеевых, чтобы об­ратить ее в наложницу сутенеров, сидельцев питейного дома, мо­лодцов кафешантанных, сыщиков или лакеев, угодивших Каткову либо самому Победоносцеву искусным подаванием шубы? Кто низвел печать до такого откупного унижения, что прихлебатели г. Победоносцева, получив через него разрешение на журнал или газету, устраивали потом своеобразные  аукционы с вымогательством, какой перекупщик даст больше».

Вывод можно сделать только один: не в силах задержать про­цесс развития буржуазной прессы, лидеры реакции направили этот процесс в одно русло  в русло бульварной журналистики. Тем самым реакция способствовала резкому падению нравов в журналистике, усилила отрицательные явления в печати, связан­ные с расцветом в журналистике буржуазного предпринимательства.

Новая нравственная атмосфера в журналистике

Журналисты 60-70-х годов, дожившие и доработавшие до 80-х, независимо от их идейной принадлежности к тому или иному политическому лагерю испытывали много горьких чувств, наблю­дая воцарившиеся в журналистском мире нравы и обычаи. Что же вызывало их растерянность, а порой и негодование при чтении новых газет и журналов и при знакомстве с новой журналистской средой?

Безыдейность, отсутствие ясного, четкого направления в боль­шинстве буржуазных периодических изданий, особенно в газетах. И не то, что бы это было не дано новым редакторам или их со­трудникам, а просто к этому никто не стремился. Ибо это было опасно и невыгодно. Гораздо безопаснее было следовать за правительственным курсом, позволяя себе изредка нападки на отдель­ные промахи царских сановников.

Измельчение идеалов в журналистике сопровож­далось развитием буржуазного предпринимательства в газетном и журнальном деле, ростом таких явлений, как взяточничество, вымогательство, лживость, сенсационность и т.д.  Контраст между печатью 80-х годов и печатью годов 60-х был так велик, что это повергало представителей передовой русской журналистики в не­доумение и вместе с негодованием вызывало у них чувство расте­рянности. С болью в сердце Н. В. Шелгунов пишет, что в 80-е годы «печать вынула сама из себя душу и лишилась всякого со­держания». Волнением и скорбью наполнен монолог Щедрина о печати 80-х годов: «Нет, никогда! никогда, даже в самые чер­ные дни, я не мог представить себе, чтобы сила печати могла осу­ществиться в тех поразительных формах, в каких я узнал ее здесь, в эту минуту! Каким образом это случилось? Какое злое волшеб­ство передало эту силу в руки Подхалимовых, сделало ее оруди­ем для обложения сборами «брюханов»? Когда это произошло? и так-таки никто этой перестановки не заметил?» («Пестрые пись­ма», т. XVI, стр. 338).

Заметить этот процесс действительно было нелегко. Начался он в 70-х годах исподволь, а, попав в полосу политической реак­ции 80-х годов, стал протекать с невероятной скоростью, оглушая современников своими пагубными результатами.

Нравы, воцарившиеся в печати в 80-е годы, к сожалению, не стали временным фактором в развитии русской буржуазной жур­налистики. Бесспорно, в периоды последующих  революционных подъемов они не проявлялись в столь отчетливой и резкой форме, как в периоды реакционных эпох. Но основные черты буржуазной печати, рожденной 80-ми годами, остались стабильными. Наблю­дая за этими нравами на примере деятельности типично буржуаз­ной газеты «Новое время», В. И. Ленин в 1914 году в статье «Ка­питализм и печать» писал о тех пороках, которые впервые «расцве­ли» в русской журналистике в 80-е годы.

Новый тип редактора-издателя

Носителями новой нравственности в журналистике были, ес­тественно, разные люди. Что привело их в журналистику 80-х го­дов? Среди множества дорог в буржуазном журналистском мире 80-х годов угадываются столбовые магистрали  пути, которыми шли многие. Рассмотрим наиболее характерные из них.

Совершенно неслучайно бывший тапер публичного дома Очи­щенный редактирует в «Пестрых рассказах» Щедрина ассенизационно-любострастную газету «Краса Демидрона». Как всегда, Щедрин сумел выразить самое главное в самой лаконичной фор­ме,  это был наиболее характерный путь для издателя бульварной газеты. Человек, познавший дно жизни, бывший лавочник, владелец харчевни, содержатель ночлежки или гостиницы сомни­тельного назначения, вдруг загорался идеей издавать свою газету и скоро добивался успеха на этом пути. Причина успеха корени­лась в отличном знании того нового читательского слоя, на ко­торый это издание ориентировалось и о котором речь пойдет ни­же. Этот новый читатель сначала проходил перед будущим издателем как потребитель материальных благ, удовольствий и развлечений. Для такого потребителя издателю бульварной газеты ничего не стоило составить затем «меню» духовных блюд  его вкусы были хорошо изучены. Оборотистость мелкого предприни­мателя, мелкого хозяйчика или просто мелкого жулика-спекулянта также сопутствовала успеху. «Они явились в литературу «на лов­лю счастья»  если не за каменными палатами, то за новыми брюками и тому подобными житейскими благами».

Именно таким путем пришел в журналистику 80-х годов Ни­колай Иванович Пастухов, редактор и издатель ежедневной буль­варной газеты «Московский листок», выходившей в Москве с 1 ав­густа 1881 года по январь 1918 года. Малограмотный крестьянин после реформы 1861 года пришел в Москву и основал кабак у Ар­батских ворот. Среди постоянных посетителей кабачка  извоз­чиков, мастеровых и бродяг  были и бездомные студенты уни­верситета, которым Пастухов по широте своей души иногда давал пристанище. Двое из этих студентов  филолог Жеребцов, в бу­дущем провинциальный учитель, и юрист Плевако, в будущем из­вестный русский адвокат, сотрудничали в газете «Русские ведо­мости», вернее подкармливались в ней хроникерской работой. Ка­бак Пастухова они в этом случае использовали по примеру других газетчиков как место собирания городских новостей и место со­ставления заметок. Весь «творческий процесс» по созданию мелкой газетной хроники развертывался на глазах у Пастухова. Этот спо­соб добывания денег понравился Пастухову, и он скоро сам стал искать новости и описывать их, как мог. Его безграмотные замет­ки двое студентов сначала обрабатывали и сдавали в газету за своей подписью. Но скоро Пастухов набил руку и обрел полную самостоятельность. Более того, он стал едва ли не самым опера­тивным московским репортером. Никто лучше Пастухова не был осведомлен о жизни московского купечества, мещанства, об улич­ных скандалах и происшествиях. «Пастухов в «Современных из­вестиях» под псевдонимом «Старый знакомый» каждую субботу писал московский фельетон, где, как тогда говорилось, «прохва­тывал и протаскивал» купца и обывателя, не щадя интимной жизни.

Москва читала эти фельетоны «взасос».

И вот Пастухов берется, наконец, за свое собственное изда­тельское «дело». Основанная им газета «Московский листок» ста­ла самым популярным изданием среди городского мещанства. Ос­новные отделы газеты  «По улицам и переулкам», «Советы и ответы», «По городам и селам»  впервые пролили свет на част­ную жизнь купечества, сделали предметом широкой гласности под­робности городской жизни, а порой просто бытовые сплетни. Не­которые исследователи при упоминании Пастуховского издания считают обязательным привести две-три наиболее анекдотические заметки из серии «Советов и ответов». Например: «Купцу Федо­ру Ивановичу. Что за женой-то не поглядываешь? Спохва­тишься, да будет поздно»; «Васе из Рогожской. Тухлой солониной торгуешь, а певице-венгерке у Яра бриллианты даришь. Как бы Матрена Филипьевна не прознала». Причем, как правило, при этом подчеркивается, что «это придавало газете Пастухова скандальный характер». Но вся суть дела в том, что это лишь одна сторона газетной деятельности Пастухова. Упрек, брошен­ный Васе из Рогожской за торговлю солониной, вовсе не был слу­чайным. Пастухов был известен в журналистских кругах как че­ловек, нетерпимо относившийся к человеческой несправедливости. До протеста против социальной несправедливости, он, разумеется, никогда осознанно не поднимался. Но иногда его протест против человеческой несправедливости объективно совпадал по своей на­правленности с социальным протестом.

Так было, например, с нашумевшей публикацией в газете романа «Разбойник Чуркин», автором которого являлся сам Пас­тухов. При всей своей лубочности этот роман героизировал народ­ного заступника удалого разбойника Чуркина, который, как уста­новлено, являлся лицом вполне реальным. «Чуркин  не вымыш­ленное лицо, он крестьянин деревни Барской, ныне Орехово-зуевского уезда, Законоорской волости. А.Л. Перегудов в своем очер­ке «Гуслица» («Новый мир», 1927, № 6) рассказывал между про­чим и о Чуркине со слов его двух братьев, теперь глубоких стари­ков: «В молодости Чуркин работал на одной из красильных фаб­рик «Гуслицы». Видя притеснения и несправедливость фабрикан­тов и властей, он «взбунтовался»; за это он попал в тюрьму; убе­жав из тюрьмы, «ушел в разбойники». Разбойничал он около 20 лет. Богачей и фабрикантов обложил данью, которую собирал каждый месяц. Бедных не трогал,  помогал им: кому избу по­ставит, кому лошадь купит...». Несмотря на то, что роман был украшен литературщиной самого дурного свойства, свои симпатичные черты не только в чисто психологическом, но и в социаль­ном аспекте Чуркин под пером Пастухова не утратил. Во всяком случае интерес к роману нельзя объяснить, как это подчас де­лается, лишь любопытством самого низкого сорта. Есть свиде­тельства того, что роман пользовался большой популярностью не только среди городского мещанства, но и среди городских низов, среди работников фабрик и заводов.

В период реакции роман Пастухова местами звучал как вы­зов существующему порядку вещей, хотя автор субъективно был далек от такой смелости. Власти так и расценили произведение Пастухова. Началась переписка по жандармским и иным каналам о вредности «Разбойника Чуркина». И, как указывалось, даже в переписке К.П. Победоносцева есть об этом упоминание.

Участь романа решил разговор между Пастуховым и Катко­вым. Пригласив к себе Пастухова, Катков бесцеремонно потре­бовал:

«- Ты своего Чуркина брось!

- Помилуйте, Михаил Никифорович, да это мой кормилец,

- И все-таки брось! Нехорошо.

- Из-за него газета пошла.

- Ты своим Чуркиным потакаешь дурным инстинктам. Нель­зя этого. Брось!

- Да как же на самой середине бросить? Как раз самые ин­тересные похождения его пошли.

- Ничего не значит. Сейчас где твой разбойник?

- В лесу. Его полиция захватила, а он от нее отбился, да в лес...

- Вот и отлично! Придави его деревом и конец».

Меньше всего, думается, Катков в этом разговоре руковод­ствовался конкурентными соображениями, хотя и они не были, наверное, забыты. Во всяком случае о потакании «дурным ин­стинктам», что на языке охранителей всегда означало «бунтарские выступления», он говорил совершенно искренне.

Пастухов, очевидно, хорошо был наслышан о всесилии Кат­кова в области печати. Внушение Каткова произвело на него до­статочно сильное впечатление, он выполнил указание редактора «Московских ведомостей» почти буквально: Чуркин был убит молнией под деревом. Печатание романа неожиданно для читате­лей прекратилось.

Пастухов обладал еще двумя качествами, на этот раз тесно-связанными с его положением быстро разбогатевшего человека. Это был типично русский купец, не мелочный, с широкой душой, и широким жестом, но с ярко выраженной склонностью к само­дурству.

Немало было редакторов, похожих на Пастухова. Каждый имел свою судьбу, несхожую с судьбой другого, много своеобразного было и в стиле их редак­торской деятельности. Но главное, что их объединяло и коренным образом отличало от редакторов старого типа, от редакторов 60-х годов,  откровенное отрицание какого-либо направления для своих изданий. На деле это приводило к простому следованию за правительственным курсом, к полной поддержке реакции. Та или иная степень реакционности всегда наличествовала в редактируе­мых ими изданиях. Вместе с изрядной дозой бульварности она составляла неповторимость их лика.

Новый тип журналиста

80-е годы создали не только новый тип редакторов, но и со­вершенно новый тип сотрудников газет и журналов.

Старый журналист придерживался, как правило, какого-либо направления, сотрудничество в газете или журнале другого на­правления он считал совершенно немыслимым для себя. Журна­лист нового типа, напротив, совершенно не признавал никаких убеждений, обязательных для себя, и не ограничивал себя сотруд­ничеством в определенных газетах и журналах.

Старый журналист измерял качество своих выступлений в печати силой идейного воздействия их на читательскую аудито­рию. Журналист-восьмидесятник заботился прежде всего о нео­бычности, о сенсационности описываемых им событий и фактов, о скорости их литературной обработки и доставки в редакцию.

Старый журналист был бессребреником по преимуществу. Для него главным было опубликование материала, особое удов­летворение при этом он испытывал от значительного общественно­го резонанса, произведенного им. Журналист школы 80-х годов откровенно стремился лишь к получению гонорара за свою публи­кацию. В редакции могли придать сообщаемым им сведениям пря­мо противоположный смысл  это его мало волновало. Лишь бы сполна был выплачен гонорар. Наиболее подходящим для сотруд­ничества он считал то издание, в котором был самый высокий гонорар.

Старый журналист заботился о своей не только литератур­ной, но и чисто человеческой, моральной репутации. Для него бы­ло не безразлично, что о нем будут говорить как о человеке в симпатизирующих ему читательских и литературных кругах. Жур­налист-восьмидесятник этим не был озабочен. Солгать или окле­ветать в газете, подебоширить, прослыть пьяницей за ее предела­ми не считалось предосудительным. Напротив, в обиходе была бравада лихостью, умением лгать и напиваться до потери соз­нания.

Моральный облик журналиста пал так низко, что само сло­во журналист почти вышло из употребления. Оно использова­лось в крайних случаях, когда надо было подчеркнуть уважитель­ность к лицу, причастному к сотрудничеству в журнале какого-либо определенного идейного направления. В других случаях со­трудника журнала и особенно газеты стали называть «репорте­ром», независимо от того, занимался он в основном репортажем в газете или был автором корреспонденции, хроникерских заме­ток, рецензий, фельетонов, передовых статей. Сохраняло это по­нятие и свой узкий смысл, но чаще всего оно употреблялось рас­ширительно  для обозначения профессии журналиста. Быть мо­жет, слово это на русскую почву было перенесено и несколько раньше  в 70-х годах. Но широко использоваться оно стало толь­ко в 80-е годы. Именно 80-е годы создали наиболее благоприят­ную почву для утраты тех качеств, которые были заложены в по­нятии «журналист», и для роста тех, которые были сопряжены с понятием «репортер». «Быстро сформировалась порода продаж­ной журналистики, наглая, беспринципная, уверенная в том, что ей все позволено и что можно безнаказанно издеваться над де­мократией, над социализмом, над элементарной порядочностью».

Понятия «репортер», «газетчик», «хроникер» употреблялись не иначе как с презрительным оттенком. Причем такое отношение к газетным работникам «мелкой прессы» было широко распрост­ранено как в крайне правых, так и в левых, демократических кру­гах. Репортер-восьмидесятник стал объектом всеобщего презре­ния и осмеяния. «Газетчик - значит, по меньшей мере, жулик, в чем ты и сам не раз убеждался»  - писал А. П. Чехов своему брату 13 мая 1883 года.

В эти годы Чехов создает несколько литературных портретов своих «коллег», главным образом провинциальных журналистов, каждый раз, имея в виду крайне низкий общественный вес пред­ставителя прессы в 80-е годы. Не случайно журналист Иван Ни­китич (рассказ «Корреспондент», журнал «Будильник» № 20, 21, май 1882 г.), приглашенный на свадьбу, жалкий конфузливый человек, над которым дико измываются хозяева и гости, после не­скольких рюмок вина на потеху всем присутствовавшим ударился в воспоминания о своей работе в былые годы: «Прежде что ни писака был, то богатырь, рыцарь без страха и упрека, мученик, страдалец и правдивый человек. А теперь? Взгляни русская зем­ля, на пишущих сынов своих и устыдись! Где вы, истинные пи­сатели, публицисты и другие ратоборцы и труженики на поприще ...эк...эк...гм гласности? Нигде!!! Теперь все пишут. Кто хочет, тот .и пишет. У кого душа чернее и грязнее сапога моего, у кого серд­це не в утробе матери, а в кузнице фабриковалось, у кого правды столько имеется, сколько у меня домов собственных, и тот дерзает теперь ступать на путь славных  путь, принадлежащий про­рокам, правдолюбцам да среброненавистникам».

Презрение к журналистской братии было настолько велико во всех слоях общества, что ее не только третировали морально, но нередко и физически расправлялись с ней. Вышвырнуть коррес­пондента с какого-нибудь приема, напоить его до потери сознания и гнусно поиздеваться, наконец, просто избить было не таким уж редким явлением. «Известный велосипедист и летчик Уточкин, побивший на своем веку не один рекорд, побил и немало журна­листов. То же делал известный клоун Дуров»,  таково свиде­тельство одного из представителей прессы 80-х годов.

Бесспорно, были среди репортеров 80-х-годов и преуспевав­шие. За счет чего? «Заработок хроникеров резко колебался. Одни хроникеры зарабатывали 500-700 руб. в месяц, другие жили на 30 руб.». Обратимся к тем, которые жили на 500-700 рублей в месяц.

Одним из самых известных репортеров в 80-х годах считался Юлий Осипович Шрейер (1835-1887 гг.). В молодости он был и офицером артиллерии, и начальником Виленской телеграфной станции, и председателем цензурного комитета в Варшаве, и со­трудником Учредительного комитета по устройству быта крестьян в Царстве Польском. Больше чем кто бы то ни было он имел право сказать: «Мы все служили понемногу кому-нибудь и как-нибудь». Но настоящее свое призвание нашел Шрейер в репортер­ской работе.

Как репортер Шрейер заявил о себе еще в 1870 году. Отпра­вившись на франко-прусский фронт, он регулярно стал посылать оттуда свои «корреспонденции с поля битвы». Затем в 1871 году он основал газету «Новости». Через три года он, однако, оставил редакторско-издательскую деятельность и целиком переключился на репортерскую работу. В 80-е годы репортерская слава Шрейера достигла апогея: в атмосфере реакции он чувствовал себя как ры­ба в воде.

«Королем петербургских репортеров» называет Шрейера и Александр Чехов. Шрейер - «король репортеров» и для А. Е. Ка­уфмана, для известного газетчика-восьмидесятника. Шрейер умел первым узнавать сенсационную новость, причем подчас толь­ко зоркий глаз Шрейера видел сенсационность в новости, которая казалась остальным газетчикам рядовой. Только Шрейер мог проникать туда, куда не мог проникнуть ни один газетчик, напри­мер, под видом официанта попасть на тайный обед акцио­нерного общества. «О Шрейере как о репортере сложились целые легенды. Рассказывалось, например, что в суде разбиралось какое-то дело при закрытых дверях. Попасть в зал суда было невоз­можно. У дверей стоял судебный пристав. Но Шрейер попал. Он уверил пристава, что он явился спешно от жены одного из защит­ников, в доме которого случилось что-то неладное. Пристав впус­тил его в залу, но взял с него честное слово, что он никому не скажет ни слова о том, что увидит и услышит на суде... Пристав, встретившись потом со Шрейером, горько упрекнул его за то, что он не сдержал данного слова.

 Нужно быть очень наивным человеком, чтобы верить сло­ву журналиста,  спокойно и нисколько не смущаясь ответил Шрейер.

Следовательно, работать, как Шрейер, с таким же размахом и успехом, мог только человек, отбросивший в сторону понятия о чести и совести. Обман не считался больше предосудительным средством работы журналиста. Цель - добывание новостей оправдывала любые средства.

Раздобыв ему одному известную новость, Шрейер шел по ре­дакциям и предлагал ее, как купец редкий и дефицитный товар, за самую дорогую цену, то есть по двугривенному за строку.

В прежние времена, чтобы быть хорошим журналистом, нуж­но было иметь литературный талант и определенные убеждения. И совсем не обязательным было обладание физической силой, лов­костью, пронырливостью, быстротой реакции. В своих «Записках» репортер-восьмидесятник Александр Чехов выставляет такие тре­бования: «Для того чтобы с успехом заниматься репортажем, нуж­но быть молодым, крепким, выносливым и от природы энергич­ным, сообразительным и находчивым человеком. Нужно быть вез­де первым, нужно обладать чутьем и умением быстро, ориентиро­ваться». Все так. Но следовало бы добавить еще одно новое ка­чество журналиста-восьмидесятника  умение обходиться без со­вести. Это качество являлось совершенно необходимым для ус­пеха.

Ни один из преуспевавших в то время журналистов-газетчи­ков, репортеров не обошелся без этого нового качества.

Не церемонился с правдой и законами морали, например, и Николай Александрович Лейкин, с сотрудничеством которого был в значительной степени связан успех «Петербургской газеты». Пройдя школу Худекова, Лейкин впоследствии стал матерым буль­варным журналистом-строчкогоном.

«Скажи, Николай Александрович, во сколько времени ты можешь написать сценку? - спрашиваем его.

- Если строк в полтораста, в полчаса напишу».

Развитие капитализма в печати, безусловно, не могло приво­дить к возникновению только негативных явлений, даже если учесть, что это развитие происходило в основном в рамках перио­да политической реакции.

Следует, например, обратить внимание на возрастание тира­жей, на рост оперативности в освещении газетами политических событий. Среди газетчиков нового типа не все были негодяями пьяницами, прощелыгами, взяточниками и вымогателями, лжеца­ми и клеветниками. Были среди них и такие, которые пытались выстоять против растлевающего влияния законов буржуазной пе­чати, долго сохраняли демократизм, оппозиционность, а подчас а революционную идейность. Им жилось нелегко. Они бедствовали и нередко сдавали свои позиции. Некоторые покидали журналистику и уходили в литературу, если это им удавалось. Иногда уходили вообще к другим занятиям, ничего общего с литературным» не имеющим.

Светлым пятном в репортерском мире Москвы был, напри­мер, Владимир Алексеевич Гиляровский (1853-1935 гг.). Как и Шрейер, он считался одним из королей репортажа. Он всегда был в курсе всех городских событий и всюду поспевал первым. «На крупный пожар он мчался вместе с пожарной командой. При раскрытии какого-нибудь убийства, ограбления или крупной кражи, работал вместе с сыщиками в самых опасных местах, и что бы ни случилось выдающегося в Москве или на ее окраинах  Гиля­ровский был первый там». При всей своей необычной вездесущности и оперативности Гиляровский сохранял демократизм своей позиции, в его материалах нередко звучала резкая обличительность. В цензурном ведомстве он был на строгом учете, из-за его репортажей на газеты нередко накладывались различные адми­нистративные взыскания. Гиляровского хорошо знала и всегда приветствовала городская голытьба, считая его своим челове­ком  безусловно, за обличительный тон его заметок и репорта­жей о городском дне.

Нельзя сбрасывать со счета и тот факт, что в эти годы заро­дились некоторые приемы работы журналистов, некоторые газет­ные жанры, которые остаются на вооружении газетчиков до сих пор. Теперь часто пишут о журналистах, которые меняют профес­сию на время работы над каким-либо материалом. При этом тра­дицию перевоплощения газетчика возводят почему-то к Михаилу Кольцову, считая его репортаж «Три дня в такси» первым весьма удачным опытом такого рода. Между тем этот прием впервые в России стал применяться буржуазными журналистами еще в 80-е, годы.

ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ В ПЕЧАТИ 80-х ГОДОВ

О принципах политической дифференциации прессы 

Итак, положение печати в рамках периода 80-х годов опре­делялось в основном влиянием двух факторов  политического (наступление реакции) и экономического (развитие капитализма). Эти два фактора сыграли определяющую роль и в новой расста­новке политических сил в журналистике. В общественно-политиче­ской борьбе намечалась смена действующих сил, возникали новые течения. Следствием этого явилось возникновение и новых направлений в журналистике.

Историческая реальность 80-х годов показывает, что на арене общественно-политической жизни в этот период действовали четыре класса: помещики как нисходящий класс; буржуазия как класс восходящий и ищущий путей к политической власти; кре­стьянство, наиболее многочисленный и наиболее неоднородный класс; и начинающий быстро развиваться рабочий класс. Силы этих четырех классов неравномерно распределялись по четырем политическим лагерям. Монархический лагерь был еще наиболее многочисленным  в него входили дворянство, значительная часть буржуазии, часть крестьянства. Либеральный лагерь в основном формировался за счет буржуазных слоев населения, хотя здесь отчасти были и представители дворянской интеллигенции. Бур­жуазно-демократический лагерь составляли представители интел­лигенции народнического толка, выражавшие интересы мелкой буржуазии деревни и города.

Лагерь социал-демократов, который только начал формиро­ваться в этот период, выражал интересы рабочего класса и бед­нейших слоев крестьянства.

Исходя из марксистско-ленинского принципа классификации печати, по ее классово-партийной принадлежности можно указать, таким образом, на наличие следующих политических направлений в журналистике 80-х годов: дворянско-монархическое, буржуазно-монархическое, буржуазно-либеральное, буржуазно-демократиче­ское, революционно-демократическое и социал-демократическое.

Разумеется, для характеристики того или иного издания не­достаточно определить только его классово-партийную принад­лежность. Но это главный признак, и он должен быть назван в первую очередь. Все же остальные признаки  степень консерва­тивности, ориентация на тот или иной читательский слой и т.д.  могут быть лишь в ряду вторичных признаков издания.

К сожалению, эти принципы политической классификации прессы по направлениям не всегда соблюдаются в нашей научной историко-журналистской литературе. В наиболее полном советском справочнике «Русская   периодическая печать (1702-1894)» разделы, охватывающие 70-80-е годы, являются уязвимыми как раз с этой точки зрения. Нельзя сказать, что характеристики изда­ний здесь ошибочны, но они слишком разнородны  определяют направление печатного органа в одном случае по одному признаку, в другом  по другому. В этих оценках нередко отсутствует та систематичность, которая необходима всякому справочнику и которая, бесспорно, имеется в данном справочнике во многих других отношениях (обязательное указание выходных данных, периодичности, состава редакции).

Недостаточной точностью страдают, например, такие характе­ристики в справочнике, как: «становится самым влиятельным ор­ганом   реакционной журналистики»   (о «Русском вестнике», стр. 342); «издание велось в верноподданническом духе» (о жур­нале «Досуг и дело», стр. 492); «охранительное издание» (о газете «Современные известия», стр. 501); «газета монархического на­правления» (о «России», стр. 652); «беспринципная газета, при­бежище реакции» (о газете «Новое время», стр. 510). Ибо это указание лишь на принадлежность газет и журналов к тому или иному политическому лагерю. Между тем, в лагере реакции, в монархическом лагере обитали и официальные правительственные органы и частные издания, стоявшие на дворянских позициях, и многие печатные органы, стоявшие на позициях буржуазных. «Реакционным» и «монархическим» были такие издания, как, на­пример, «Гражданин», защищавшее интересы помещиков, «Новое время» Суворина, отражавшее интересы крупного капитала, «Московский листок» Пастухова, стоявшее на позициях купечест­ва и мелкой буржуазии. Одно дело издание дворянско-монархическое, другое буржуазно-монархическое различие было доста­точно существенным, чтобы его отметить.

Еще более неточны такие характеристики, как: «журнал кон­сервативного направления» (о «России», стр. 652) «консерватив­ный орган, уделявший много внимания религиозно-нравственным темам» (о журнале «Звезда», стр. 671), «издание прогрессивного направления» (о газете «Приазовский край», стр. 712), так как они не дают представления ни о классовых позициях издания, ни о его принадлежности к тому или иному политическому лагерю. Консерватизмом страдали и дворянско-монархические издания; (официальные и частные  с западной или со славянофильской ориентацией), и буржуазно-монархические издания («солидные» и бульварные), и многие органы умеренного буржуазного либерализма.

Некоторые буржуазно-либеральные издания определены только с одной стороны или с точки зрения их классовой принадлежности или по принадлежности их к тому или иному политическому  лагерю: «буржуазная газета» (о «Биржевых ведомостях», стр. 608); «заурядный журнал   буржуазной юмористики»  (о журнале., «Шут», стр. 605); буржуазный орган, рассчитанный на деловые круги» (о газете «Новости дня», стр. 651); «либеральное издание» (о журнале «Зритель», стр. 625). Совершенно неудачной следует признать оценку газеты «Страна» как «либерально-монархического органа» (стр. 618). При всей ограниченности русского либераль­ного движения либералы все же в этот период представляли собой уже самостоятельный политический лагерь и были накануне формирования собственных политических партий. «Страна» явля­лась органом буржуазного либерализма.

В ряде случаев за основу берется ориентация газеты или журнала на определенный читательский слой, что является весьма косвенным показателем классово-партийной принадлежности изда­ния, например: «издание, рассчитанное на читателя из чиновничь­ей, мелкобуржуазной семьи» (о журнале «Свет и тени», стр. 591), «издание, рассчитанное на обывателя» (о журнале «Мирской толк», стр. 597). Особенно неопределенна в этом отношении харак­теристика журнала «Иллюстрированный мир» («отличался благо­намеренностью и был рассчитан на семейный круг», стр. 596). А журнал «Северный вестник» почему-то охарактеризован только по его философскому «паспорту»: «с 1891 года становится трибу­ной   декадентства, проповедником идеализма и мистицизма» (стр. 667).

Вряд ли можно согласиться с оценкой целого ряда изданий, как не имеющих определенного направления или программы. На­пример: «четкого политического направления не имела» (о газете «Донской голос», стр. 609); «издание коммерческого характера, не имевшее определенной политической программы (о журнале «Свет в картинках», стр. 591); «издание без определенной политической программы» (о журнале «Волна», стр. 655); «издание коммерче­ское без определенного направления» (о журнале «Гусляр» стр. 691).                       

Определение направления того или иного издания далеко не всегда является простым делом. Даже когда редакция заявляет четко и определенно о своей линии в специальном объявлении об издании газеты или журнала, вопрос представляется часто спорным и неясным. Происходит это иногда от того, что субъективные устремления членов редакции не совсем совпадают с объективным смыслом политических оценок, которые преобладают на страни­цах газеты или журнала. Но чаще всего это происходит от жела­ния тех или иных буржуазных издателей и редакторов возвы­ситься над политическими страстями эпохи, уйти от политической борьбы и превратить свой орган в орудие чисто объективной ин­формации, сделать его беспартийным.

Весной 1906 года на гребне второй волны первой русской революции в Петербурге появилась «беспартийная» газета «Това­рищ». Редакторы В. В. Португалов, В. Н. Гардин, издательница Н. Н. Русанова старательно рекламировали именно «беспартий­ный» «надпартийный» и «внепартийный» характер газеты. Однако «Товарищ» не смог исполнить отведенную ему роль. Сразу же вполне определенно выявились классовые и партийные симпатии газеты. Она стала рупором либеральной буржуазии, левого крыла кадетской партии, хотя и подчеркивала свой «социалистический» характер. В дальнейшем либерально-буржуазный образ мышления издателей «Товарища» стал еще ярче и отчетливее выступать на страницах этого издания. В годы столыпинской реак­ции В. И. Ленин отнес газету к просвещенному обществу «образо­ванных предателей русской революции».

Читатель-восьмидесятник

Чьи  интересы выражает тот или иной печатный орган и на кого он рассчитан - это два главных показателя. Они тесно свя­заны между собой, но они не одно и то же; и нельзя, характери­зуя печатный орган, ограничиваться указанием только одного из этих показателей. Журнал «Современник» под руководством Н. Г. Чернышевского выражал интересы широких крестьянских масс в эпоху отмены крепостного права. Но был ли он рассчи­тан на широкие крестьянские массы? Увы, и в этом заключалась трагедия революционно-демократических публицистов, со страниц своего журнала они не могли обратиться к тем слоям населения, интересы которых выражали. Не только по цензурным сообра­жениям, но потому что эта наиболее многочисленная часть насе­ления России была неграмотна, и даже если бы журнал достиг предела простоты в изложении материала, его проповедь не до­шла бы до адресата. Журнал выражал интересы крестьянства, а рассчитан он был на наиболее передовую часть разночинской и дворянской интеллигенции. Газета «Социал-демократ», централь­ный орган партии в 1912 году, выражала интересы самых широких масс русского пролетариата, но она не была рассчитана на этот класс в целом, а лишь на наиболее передовую его часть. На широкие пролетарские массы России был рассчитан другой печатный орган большевиков, выходивший в этот период, газета «Правда».

Характеризуя тот или иной орган 80-х годов, мало сказать, интересы какого класса или какого политического лагеря он вы­ражает, то есть к какому направлению в журналистике он при­надлежит. Необходимо еще отчетливо представлять на какие чи­тательские слои ориентировалось это издание. Буржуазно-монар­хическая газета, рассчитанная на образованного капиталиста, на крупное чиновничество и на интеллигентов-прогрессистов, это солидное издание на достаточно высоком литературном уровне, типа «Всеобщей газеты» или «Современных известий». Буржуаз­но-монархическая газета, предназначенная для городского ме­щанства, для дворников, ямщиков, квартальных, кухарок, прислу­ги, словом «для улицы», это уже нечто совершенно другое, это издание по преимуществу бульварное  типа «Московского листка» или «Петербургской газеты». Бульварность не является пока­зателем политического направления газеты  она скорее опреде­ляет читательскую аудиторию издания. Та или иная степень бульварности, как это следует из приведенной нами схемы, была свой­ственна и некоторым дворянско-монархическим изданиям («Граж­данин»), и буржуазно-монархическим, и в некоторой степени даже отдельным буржуазно-демократическим.

Адрес читателя, следовательно, помогает решить вопрос о месте издания среди журналов и газет того или иного направления, но не определяет направления издания в целом.

Всякий печатный орган стремится найти поддержку в более широких слоях читателей, ибо этого требуют его экономические интересы денежного порядка. Но это стремление не бесконечно оно всегда в той или иной степени ограничено классовыми или партийными интересами редакции этого издания. Следовательно, выбор читательской аудитории всегда ограничен рамками полити­ческого направления того или иного печатного органа. Буржуазно-монархическая газета, вполне добропорядочная или совершенно бульварная, не могла адресоваться с успехом к рабочему клас­су или беднейшему крестьянству.

Прежде чем выяснять, к каким читательским слоям адресо­вались газеты и журналы того или иного направления, рассмот­рим, что из себя представляла читающая часть России в 80-х го­дах прошлого столетия. Проведем некоторым образом ретроспек­тивное социологическое исследование читательской аудитории этих лет.

По первой Всероссийской переписи (1897 года) население России составляло 125,6 миллиона человек. Грамотных среди них было 26,6 миллиона. Это 21,1% от общего количества населения. Но нас интересуют не все грамотные, а лишь те из них, кто мог быть читателем общественно-политической пе­риодики, причем достаточно активным читателем. Под этим понятием мы разумеем не столько способность много и с выбором читать, но и подвергаться воздействию периодики, воспринимать ее идеи осмысленно и формироваться под ее воздействием в ка­честве настоящих или будущих общественных деятелей. В таком случае, думается, правомерно будет исключить из этого общего числа грамотных 1,2 миллиона детей в возрасте до 9 лет включи­тельно, а также старцев, которым перевалило за 80 лет, среди 812 тысяч которых грамотных было примерно 78 тысяч. Исклю­чим также 9 тысяч грамотных из лиц неизвестного возраста. В об­щей сложности из общего числа грамотных читателями общест­венно-политической периодики могли быть, вероятно, не более 25 миллионов человек, так как многие дети и старше 9 лет долгое время ею вообще не интересовались. Но и среди взрослого насе­ления было немало таких грамотеев, которые за всю свою жизнь прочитали только букварь да закон божий. Грамотность крестьян находилась в основном на этом уровне. И хотя в целом грамотность сельского населения была в два с половиной раза ниже грамотности городского, общее количество грамотных достигало здесь примерно 5 миллионов человек. Сейчас мы можем лишь про­извольно отнести примерно половину этого количества к тем гра­мотным, которые хотя бы от случая к случаю прочитывали газету или журнал. Итак, при самом оптимистическом подсчете остается лишь 20 миллионов читателей периодики на 125,6 миллионов че­ловек, населявших страну.

С точки зрения сегодняшнего дня это безмерно мало, и если сравнивать Россию конца XIX века с наиболее развитыми капи­талистическими странами того времени: Францией, Англией, Гер­манией, США.

Но по сравнению с дореформенным временем в этом отноше­нии в России произошел очень заметный рост. В 1860 году на территории России проживало 74 миллиона человек, а грамотных была лишь часть этого количества, то есть менее 5 миллионов человек. Читателей же, вероятно, не более 4 миллионов.

Причиной являлся общий процесс развития капитализма в России, который получил благоприятную почву в результате отмены крепостного права и проведения буржуазных реформ 60-х. годов. Росли города, увеличивалось количество фабрик и заво­дов, возрастала сфера обслуживания городского населения, а вместе с тем и нарастала потребность в людях, получивших хотя бы минимальное образование. Собственно не «хотя бы», а именно минимальное, так как распространение более основательного об­разования среди трудящихся таило в себе уже определенную опасность для господствующих классов.

Рост грамотности в пять раз произошел не за счет заметного распространения высшего образования среди дворянства и детей крупных купцов и заводчиков, а за счет распространения низше­го начального образования среди городских низов и крестьян­ства. Причем «образованный» таким образом крестьянин и по­полнял в основном армию городского трудового люда.

В послереформенный период в России наблюдалось заметное развитие системы начального образования. Произошло значитель­ное увеличение общего количества сельских и городских началь­ных училищ. По справке словаря Брокгауза и Ефрона до 1880 года земства открывали в среднем около 800 сельских училищ ежегодно. Земства внесли значительный вклад и в систему под­готовки учительских кадров через созданные ими учительские се­минарии, впервые стали привлекать к учительству женщин.

 

„Мелочи жизни"

Лишенная возможности говорить о наболевших вопросах вре­мени, буржуазно-либеральная печать в 80-е годы упивалась «мелочами жизни». Разумеется, мелочь мелочи  рознь. Они от­личались друг от друга и по масштабам и по характеру. Но все же это были настоящие мелочи, ибо все вопросы «государственной важности» были правительством изъяты со страниц периодиче­ской печати. А к «вопросам государственной важности» прави­тельство причисляло, например, такие, как крупный выигрыш в карты частного лица, несчастный случай на железной дороге, оскорбление, нанесенное в дворянском собрании, городские вы­боры, неправильные действия общественных банков и т.п. И уж, конечно, то, что было меньше калибром, по своей общест­венно-политической значимости не могло не быть «мелочью» в самом точном и полном смысле этого слова.

Культ мелочей в печати не был следствием только правитель­ственной политики в области печатного слова. Он органически вытекал из всей атмосферы политической реакции в стране из таких связанных с ней явлений, как утрата больших обществен­но-политических идеалов значительной частью интеллигенции, из теории «малых дел», из торжества новых, буржуазных нравов ,в прессе, из ее ориентации на мещанские обывательские слои горо­да и деревни. «В среде, где нет ни подлинного дела, ни подлин­ной уверенности в завтрашнем дне, пустяки играют громадную роль. Это единственный ресурс, к которому прибегает человек, чтобы не задохнуться окончательно, и в то же время это легчайшая форма жизни, так как все проявления ее заключаются в непрерывном маятном движении от одного предмета к другому, без плана, без очереди, по мере того, как они сами собой выплы­вают из бездны случайностей» («За рубежом», т. XIV, стр. 237).

Именно так, хаотично, без всякого отбора и без всякой взаи­мосвязи подавались дворянской и буржуазной печатью малозна­чимые. Для общественно-политического развития страны, но инте­ресные, сенсационные для обывателя факты. Вот героем многих дней в прессе стал, например, сотник Пешков, который приехал из Сибири в Петербург верхом на коне, проделав в общей слож­ности путь в 8 тысяч верст. Газеты детально описывали подвиг героя, его портрет, его привычки и особенно его коня по кличке Серый, который, как оказалось потом, понравился наследнику Николаю Александровичу и к умилению журналистов был ему подарен; сотником. А вот на некоторое время героем дня стал репортер Готберг, более известный среди газетчиков по имена Яша. В саду «Аркадия» опереточная актриса Волынская раза два хватила Яшу по голове зонтиком. В связи с разбирательством этого дела у мирового судьи газета «Минута», например, опубликовала отчет размером в 9 столбцов на полторы страницы! Здесь была дана подробная характеристика «обвиняемой», ей карьеры, ее костюма, ее связей, столь же подробная характери­стика Яши, его гражданского истца, публики, реакции Петербур­га на процесс и т.д. «Это была, конечно, чепуха, но настолько необыкновенная, такая задорная и шаловливая, что читатель пялил глаза и облизывался. Газета шла бойко...».          

Газеты упивались скандалом с мукой Пухерта, в которой оказались личинки куколована, убийством артистки Висновской в Варшаве, писали о народном восторге по поводу открытия нового канала в Петербурге и присвоения ему имени Александра III, о  юбилее митрополита Ионна Кронштадского и т.д. и т.п. Факты и фактики которые ничего существенного не выражали и никого не задевали, существующий порядок под сомнение не ставили.

Столь же мелкими, незначительными были и проблемы, кото­рые поднимались в буржуазной печати. Скорее это были лжепро­блемы, если сопоставлять их с настоящими больными вопросами времени. По мнению журналистов того времени, особенным искус­ством по части постановки таких «проблем» отличалось «Новое время» Суворина. Так, в 1891 году газета выдвинула на повестку дня вопрос о вредности для здоровья маргарина, изготовлявше­гося на заводе Андерсона на Обводном канале в Петербурге. Почти два месяца газета вела кампанию по маргариновому делу, подключив к ней не только другие газеты, но и научную общест­венность. Газеты возликовали по поводу своей победы, когда  узнали, что предержащие власти постановили перенести завод в провинцию, а в столице разрешили продавать маргарин не иначе как из специальных бочек с красными предостерегающими вы­весками: «Маргарин». И вдруг шум затих самым неожиданным образом, как и возник. Поговаривали, что придворный лейб-медик Здекауер имел солидные капиталовложения в это предприятие, ему не стоило большого труда прекратить газетную шумиху, гро­зившую разорением. Так бесславно завершилась постановка в печати маргаринового вопроса.

Такова была результативность и при постановке пусть не са­мых главных, но более существенных проблем. Так, в 1890 году Д. И. Менделеев, движимый патриотическими чувствами, выдви­нул вопрос о необходимости протекционистской политики по отно­шению к отечественной промышленности. Д.И. Менделеев утвер­ждал, что при такой политике Россия сможет производить «все, кроме перца». В печати появились возражения, что никакие про­текционные тарифы не помогут, так как в России слишком низок уровень производственной и технической культуры. Вопрос задел существующую систему образования. В дискуссию ввязался князь Мещерский, который в своем «Гражданине» авторитетно заявил, что России культура не нужна, а необходимо «обучение во всех видах техники». Осторожно возразил Мещерскому Суворин, ко­торый не без основания усмотрел слабость отечественной про­мышленности в классической системе образования. Дискуссию завершили «Московские ведомости», разразившиеся дифирамбом по адресу классического образования, внедренного Д.И. Тол­стым. Никаких практических результатов постановка вопроса о протекционизме не принесла.

Проникновение иностранного капитала в Россию уже в 80-е годы стало представлять определенную опасность для суверени­тета страны. Борьба с этим поощряемым правительством явлени­ем вырастала в серьезную не только экономическую, но и обще­ственно-политическую проблему. Однако и эту проблему, как и многие другие, буржуазная печать разменяла на мелочи. В 1884 году в печати оживленно обсуждался вопрос о создании Русско-американской кампании элеваторов. В том же году не менее горячо дебатировался вопрос о появлении на русском рынке джу­товых мешков, представлявших, как отмечали газеты, угрозу рус­скому пеньковому мешку. Но ни разу вопрос не был поставлен в целом о проникновении немецких, французских и английских капиталов в русскую промышленность в нефтяную, машино­строительную, угольную, об установлении контроля иностранных банков за русскими банками. Напротив, проблема утраты Россией экономической самостоятельности тонула в конъюнктурных противопоставлениях немецкого капитала французскому, француз­ского английскому и т.д. «Прислушайтесь к беспутному гомону, перекатывающемуся из края в край и окончательно находящему убежище в торжествующей части нашей так называемой прессы, и вы убедитесь, что самый баснословный петух не отличит, что в этой неистовой колеснице жемчужное зерно и что навоз. И не отличит по очень простой причине: ничего кроме навоза, тут нет. Одно вполне явно в этой сутолоке: на каждом шагу про­дается отечество. Продается и при содействии элеваторов, и при содействии транзитов, и даже при содействии джутовых мешков»(«Пестрые письма», т. XVI, стр. 374).

Точно так же серьезную проблему предотвращения надви­гающегося финансового кризиса некоторые газеты пытались подменить постановкой вопроса о денежных знаках. «На четвертой странице серьезная экономическая статья: «Наши денежные знаки», в которой развивается мысль, что ночью с извозчиком следует рассчитываться непременно около фонаря, так как в про­тивном случае легко отдать двугривенный вместо пятиалтынного, «что с нами однажды и случилось». Статья подписана «Не верьте».

Всероссийское купечество почитает богиню Монополию не менее, чем богиню Субсидию». Антисемитская позиция многих буржуазно-демократических органов также объяснялась, по сло­вам Плеханова, особой враждебностью к евреям в области мелкого предпринимательства, ибо именно здесь еврейская конкуренция считалась наиболее сильной. Плеханов в отличие от всех публи­цистов, писавших тогда по «еврейскому вопросу», обратил внима­ние и на его политический аспект. «Если одна половина антисемит­ских выходок обязана своим происхождением корыстолюбию и глупости, то другая, наверное, подсказывается полицейским участ­ком», эта мысль соответственно уточнялась в тексте плеха­новского обозрения. «Еврейская молодежь принимала широкое участие в революционном движении. Этого никогда не простит ца­ризм евреям»,  писал публицист.

Позиция марксиста, социал-демократа позволила Плеханову по-новому говорить об условиях радикального решения «еврей­ского вопроса». «Пока существует современное русское прави­тельство, дело евреев будет оставаться проигранным», реши­тельно заявлял Плеханов. На этот вывод редакция «Социал-де­мократа» наталкивала своих читателей при обсуждении и других аспектов национального вопроса в России.

В 80-е годы происходило немало стихийных волнений среди крестьянского населения национальных районов и окраин  Рос­сии,  находившихся под двойным гнетом местных феодалов и цар­ских сановников. В 1888 году, например, произошло выступление крестьян Узинской волости в Удмуртии, в 1888-1889 годах вол­нения охватили крестьян-марийцев, в 1892 году имел место так называемый «холерный бунт» в Ташкенте. Однако в основном все эти события были предметом лишь секретной пере­писки департамента полиции. В печать сведения об этих событиях или не проникали совсем или совещались очень скупо, в иска­женном виде.

Буржуазно-либеральная и буржуазно-демократическая пе­чать иногда пыталась заговаривать о наиболее крупных злоупот­реблениях властью со стороны царских опричников, но как правило, эти обличения никаких по­следствий не имели. В 1878 году за жестокое, кровавое усмире­ние волнений татарского населения казанский губернатор Скарятин был предан суду. Буржуазно-либеральная и буржуазно-демо­кратическая пресса после этого неоднократно возвращалась к во­просу о преступлениях царских сановников в этой губернии, об обманной скупке за бесценок наиболее плодородных земель и уго­дий, о взяточничестве и вымогательстве, о жестоком обращении с местным населением. Но проходили годы, а Скарятина к ответ­ственности не привлекали. В 1883 году газета «Московские ведо­мости» не без удовольствия сообщила, дело Скарятина предпола­гается дальнейшим производством прекратить «Прогноз», оказал­ся точным суд над Скарятиным так и не состоялся.

Как ни старалась царская цензура создать в печати види­мость благополучия всех племен и народов, населявших россий­скую империю, национальный вопрос с каждым годом все громче и громче заявлял о себе. В самом конце рассматриваемого перио­да он «прорвался» на страницы не только русской, но и мировой печати в связи с чудовищным по своему цинизму мултанским процессом. Попытка осудить одиннадцать удмуртов за совершенное будто бы ими жертвоприношение языческому богу Курбону олицетворяла собой колониальную сущность политики царизма в отношении малых народностей, населявших Россию, стремление царских властей изобразить эти народности как темную, полуди­кую или совсем дикую массу, достойную своего подневольного по­ложения. Мужественный поступок писателя-демократа В. Г. Ко­роленко, написавшего в октябре-ноябре 1895 года серию прав­дивых статей-отчетов о мулталском процессе, помог спасти непо­винных удмуртских крестьян и нанести удар по реакционной на­циональной политике царизма.

Национальный вопрос явился одним из главных вопросов назревающей русской буржуазно-демократической революции. В 80-е годы было уже немало свидетельств его остроты, неотлож­ности его решения. Но во всем своем объеме он так и не был по­ставлен на страницах журналов и газет ни одного из направле­ний, за исключением социал-демократического. Только на стра­ницах органа группы «Освобождение труда» была намечена его марксистская постановка.

Проблема интеллигенции

Каждый период торжества реакции в истории царской Рос­сии был сопряжен с «проблемой интеллигенции». Идеологи реак­ции не могли и не старались материалистически объяснить пред­шествующие реакционным периодам революционные кризисы. Причины смуты они искали по стародедовскому принципу, то есть видели их прежде всего в деятельности «смутьянов». Таковыми почти всегда оказывались представители революционной интел­лигенции. Правительству было невдомек, что вся вина этик лю­дей состояла лишь в том, что они лучше, чем другие представи­теля общества, сознавали я понимали насущные проблемы и потребности экономического и политического развития страны. Правительство не понимало, что поиски «персональных» винов­ников революционных кризисов могли привести лишь к одному адресату к самому правительству, своими действиями пытавше­муся затормозить поступательный ход истории и постоянно на­капливающему тем самым взрывчатый материал в обществе. «...И это печальная ошибка, писал А. М. Горький, ибо она сни­мает вину с главного преступника, возлагая ее целиком на вто­рых и третьих лиц».

Стремление идеологов реакции объяснять революционные по­трясения всегда только происками интеллигенции нашло наибо­лее обобщенное и концентрированное выражение в сборнике «Ве­хи», изданном в период столыпинской реакции. Авторы назвали его «сборником статей о русской интеллигенции» для того, чтобы заклеймить в этом сборнике лучших представителей русского освободительного движения как «интеллигентов», оторванных от народа, а само движение изобразить как «интеллигентщину», В. И. Ленин решительно отверг все попытки реакционных идео­логов представить русских революционных демократов Белинско­го, Чернышевского, Добролюбова как выразителей «интеллигент­ского настроения». «Или, может быть, по мнению наших умных и образованных авторов, настроение Белинского в письме к Го­голю не зависело от настроения крепостных крестьян? История нашей публицистики не зависела от возмущения народных масс остатками крепостнического гнета?», - писал В. И. Ленин, под­черкивая еще раз, что подобные «интеллигенты» всегда являются, лишь наиболее выдающимися выразителями потребностей обще­ственного развития.

В статье «О Вехах» В. И. Ленин отметил еще одну типи­ческую черту реакционной идеологии в ее подходе к «проблеме интеллигенции». Под словом интеллигент идеологи реакции под­разумевали прежде всего вдохновителей и выразителей «всей русской демократии и всего русского освободительного движения». В этот разряд попадали представители главным образом революционной интеллигенции. Но писали они, как правило, об интеллигенции в целом, политически не дифференцируя ее, ста­раясь изобразить ее как единую враждебную интересам государ­ства общественную силу.

Идеологи реакции 80-х годов в своих высказываниях по «про­блеме интеллигенции» ничем не отличались от идеологов других реакционных эпох. После 1 марта 1881 года реакционные публи­цисты обрушились на интеллигенцию, считая, что она является главным виновником постигшей Россию «катастрофы». Нападки на интеллигенцию в реакционной печати особенно усилились после того, как правительство стало демагогически подчеркивать «народный» характер своей внутренней политики. Отношение ре­акционных кругов к интеллигенции в полосе наступившего без­временья очень хорошо передает диалог между дядейстатским советником и племянником сотрудником либеральной газеты, за­фиксированный С.Н. Кривенко в одном из обзоров «По поводу внутренних вопросов»:

«- Интеллигенция страны! Ха-ха-ха! Вот эту интеллиген­цию-то выметут метлой,  никто даже, не заметит. И выметут, не­пременно выметут.

- Кто же выметет? Если вы, то очень плохо сделаете.

- Народ выметет, вот кто!

- Но он и вас выметет.

- Нас не за что, мы - не интеллигенция».

В тоне злобных и бесшабашных заявлений «дяди» статско­го советника были выдержаны в этот период все выступления «Московских ведомостей», «Русского вестника», «Гражданина», «Нового времени» по «проблеме интеллигенции». В дискуссию по названной «проблеме» были втянуты органы печати почти всех направлений. Буржуазно-либеральные издания «Вестник Евро­пы», «Русская мысль», «Русские ведомости», буржуазно-демокра­тические «Русское богатство», «Неделя», революционно-демо­кратический журнал «Отечественные записки» все в той или иной степени противостояли официальной точке зрения на интел­лигенцию и ее роль в жизни общества. Причем все эти органы печати, как и реакционная пресса, писали об интеллигенции в це­лом, не дифференцируя ее по политическим оттенкам и направле­ниям.

Между тем даже в 70-е годы, когда термин «интеллигенция» впервые появился в периодической литературе, введенный писателем П. Б. Боборыкиным для обозначения категории людей умст­венного труда, интеллигенция в России уже не представляла со­бой единого целого по своим политическим воззрениям. В 80-е годы в связи с процессом дальнейшего классового расслоения интеллигенция еще более представляла собой разнородную в политическом отношении массу.

Если бы правительство и верная ему печать внимательнее присмотрелись к социальной структуре государства, они, быть может, не стали бы проклинать интеллигенцию вообще. Ибо в России в то время еще немалая часть интеллигенции стояла на позициях либо дворянско-монархических, либо буржуазно-монар­хических, верой и правдой служила самодержавному строю. Сре­ди государственных чиновников, юристов (за исключением в зна­чительной мере адвокатов), преподавателей гимназий и особенно служителей культа было немало людей с монархическими убеждениями.

Список литературы

Б.И. Есин «Русская журналистика 70-80 годов XIX века» 1963г.

Б.П. Булаев «Политическая реакция 80-х годов XIX века и русская журналистика» 1971г.