Введение

Данный дипломный проект и проводимое в нем исследование посвящено анафорическим выражениям, анафорическим связям в тексте. Необходимо заметить тот факт, что работа посвящена не стилистической анафоре, а дискурсивной анафоре, рассматриваемой в лингвистике текста.

Выбор темы работы обусловлен ее актуальностью в современном изучении и понимании науки о лингвистике текста, а точнее лингвистики связного текста. Связный текст представляет собой некоторую последовательность предложений, связанных по смыслу друг с другом в рамках общего замысла автора. Что касается видов связей, существующих в тексте, то они могут носить определительный, кореферентный, анафорический характер. При конкретном подходе к анализу связывающих средств наибольшее внимание уделялось текстовым повторам, особенно именным. В связи с этим возникает необходимость предоставить в работе определение понятия кореферентности.

Наряду с интересом к повторам и субститутам для лингвистики текста на ранних этапах был характерен поиск единиц большей протяженности, чем предложение и анализ этих единиц. Исследователи в своих работах опирались на ту систему понятий, которая была разработана теорией языкознания в отношении слова и предложения. И ввиду того, что отличие единиц текста от уже существующих единиц языковой системы не являлось принципиальным, одним из основных рабочих концептов лингвистики текста стала идея анафорических отношений.

В нашем исследовании выдвигается следующая гипотеза:

Анафорические выражения являются одним из средств обеспечения связности текста и зависят от степени активации референта в памяти человека и референциального выбора, обусловленного устройством когнитивной системы человека.

Таким образом, сформулировав рабочую гипотезу нашего исследования, нам необходимо определиться с объектом и предметом проводимого исследования. Объектом нашего исследования являются публицистические тексты, а его предметом – степень активации тех или иных анафорических выражений в дискурсе и условия их выбора говорящим.

Идея анафорических отношений исследовалась многими отечественными и зарубежными лингвистами, и, тем не менее, еще рано говорить о том, что все ее аспекты изучены до конца. Наиболее всего проблема анафорических выражений изучена в области прикладной лингвистики. Такие аспекты как анафорические выражения, анафорические связи подробно рассматривались и изучались как отечественными лингвистами [Е.В. Падучева: 1974; Н.Д. Арутюнова: 1982, А.А. Кибрик: 2002], так и зарубежными [Э. Блумфильд: 1974; К. Стеннинг: 1963; У.О. Куайн: 1982, Б. Ричардс: 1984, Т. Гивон: 1995, Э. Сэг и Дж. Хенкемер: 1984].

Итак, учитывая актуальность и недостаточную разработанность проблемы, мы определили цельнашего исследования, которое заключается в изучении понятия анафорических выражений, их видов и способов выражения анафоры, условий референциального выбора анафорических выражений. Привлечение когнитивного подхода и сравнительно метода призвано обеспечить точность представляемых результатов исследования.

Данная цель обусловила необходимость решения следующих взаимосвязанных задач:

формирование теоретической базы, на основе которой будет строиться наше исследование;

обобщение существующих точек зрения на явление анафоры;

рассмотреть и проанализировать экспериментальный материал следующим образом:

определить способы выражения анафоры кореференции;

определить степень активации референции в памяти адресата;

выявить факторы, влияющие на референциальный выбор анафорических средств.

Выбор задач обуславливает следующие методы:

сплошная выборка для выявления текстового материала;

метод дистрибуции материала;

сравнительный метод.

Материалом для исследования послужили публицистические тексты журнала Vogue.

Существенное влияния на формирование наших теоретических позиций оказали труды Падучевой Е.В., Блумфильда, К. Стеннинга, У.О. Куайна, Н.Д. Арутюновой, Дж. Хенкемера, Т. Гивона, А.А. Кибрика.

Практическая ценность определяется важностью структурализации употребления анафорических выражений в дискурсе. В современных условиях материалы дипломной работы могут найти отражение в теоретических курсах языкознания, теории перевода.

Структура дипломной работы состоит из введения, двух глав, заключения, приложения и списка литературы, отражающих существо рассматриваемой проблемы и логику.

Во введении обоснована актуальность темы дипломной работы, приведено отношение анафоры к науке о лингвистике текста, сформулирована гипотеза, определена цель, задачи, раскрыто научное и практическое значение.

В первом параграфе объясняется механизм связывания элементов в тексте. Приводиться определение дискурса и различие понятий “дискурс” и “текст”. Также даются элементы текстообразования и их взаимосвязь, а также определение анафоры и антецедента.

Во втором параграфе даны имеющиеся в современной лингвистике текста структуры представления явления анафорических выражений. Рассматриваются типологии анафоры, виды антецедентов, дается полная характеристика средствам выражения анафорических отношений.

В третьем параграфе представлены фрагменты когнитивной модели связывания, характеризуется кореферентность, как важное условие связности текста.

В четвертом параграфе приводится обоснование проводимому нами исследованию и его составляющие, а также анализируется материал на предмет выявления анафоры кореферентности.

В пятой главе мы проводим анализ материала на предмет выявления факторов, влияющих на референциальный выбор.

В заключении сформулированы результаты дипломного исследования.

В приложении приводится исследуемый нами материал.

Глава 1. Теоретические аспекты изучения анафорических выражений

Теория связывания. Механизм связности как основной текстообразующий фактор

Вторая половина 60-х годов ознаменовалась бурным развитием лингвистики текста – области современного языкознания, характеризующейся повышенным интересом исследователей к структурной и содержательной стороне всех фразовых единств. Считая объектом своего изучения, текст как продукт речетворческого акта, нормы его порождения и организации, языковеды, занимающиеся лингвистикой текста, выделяют в качестве одного из важнейших направлений в современной лингвистике текста изучение текста как некой системы высшего ранга, структурно - семантического единства, основным признаком которого является целостная связность. Понимание связного текста как структуры, все элементы которой тесно связаны и взаимно обусловлены, стало основным принципом, на котором основываются в своих работах советские и зарубежные исследователи.

Наряду с возникновением науки о лингвистике текста, появился ряд новых понятий, одним из которых стало понятие дискурса. Еще в 50-е годы XX века Эмиль Бенвенист, разрабатывая теорию высказывания, последовательно применяет традиционный для французской лингвистики термин discourse в новом значении – как характеристику речи, присваиваемой говорящим [3;59]. Ввиду того, что наши исследования посвящены анафорическим выражениям в дискурсе, мы считаем целесообразным привести определение понятия “дискурс” и его отличие от текста. Так, Кибрик А.А. [14;307] в своей книге, посвященной наиболее фундаментальным направлениям американской лингвистики, определяет дискурс как понятие более широкое, чем текст: “Дискурс – это одновременно и процесс языковой деятельности, и ее результат (= текст)”.

В статье “Дискурс” Лингвистического энциклопедического словаря Н.Д. Арутюнова пишет о том, что “в конце 70-ых - начале 80-ых гг. наметилась тенденция к размежеванию” понятий “текст” и “дискурс”, проистекающая из постепенной их дифференциации. “Под текстом понимают преимущественно абстрактную, формальную конструкцию, под дискурсом - различные виды ее актуализации”. [1; 25]

Некоторые языковеды, напротив, утверждают, что второй тезис данного утверждения не верен, так как дискурс не может существовать вне прикрепленности к реальному, физическому времени, в котором он протекает [12;257].

Одной из характеристик дискурса является глобальная и локальная связность. Под глобальной связностью понимается единство темы топика дискурса, устанавливаемое продуцентом на начальной стадии разработки дискурса, т.е. происходит установление релевантных связей между структурами знаний – репрезентируется связная модель ситуации. Установление локальной связности происходит на стадии формирования текста и требует выявления связей между пропозициями и поверхностными структурами – выявление отношений когезии. Авторские интенции на этой стадии предполагают выбор адекватной поверхностной структуры для экспликации релевантных для продуцента связей между единицами. Учитывая тот факт, что распределение информации при построении дискурса остается неизменным, выбор говорящим поверхностной структуры зависит от таких переменных, как контекст ситуации и лингвистический контекст [14; 44].

Как и любое естественное явление, дискурс имеет структуру. В конце 80-х Уильямом Манном и Сандрой Томпсон была разработана Теория риторической структуры, предлагающая весьма интересную модель дискурса. Эта теория была основана на предпосылке о том, что любая единица дискурса связана хотя бы с одной другой единицей данного дискурса посредством некоторой осмысленной связи, которые называются риторические отношения. Термин “риторические” не имеет принципиального значения, а лишь указывает на то, что каждая единица дискурса существует не сама по себе, а добавляется говорящим к некоторой другой для достижения определенной цели [14;309].

В целом же, понятие структуры стало в настоящее время одним из центральных в языкознании. Хотя между разными учеными и разными школами существуют некоторые различия в понимании структуры, процесс понимания этого понятия в применении к различным уровням языка еще не завершен.

Итак, основными организующими принципами любого текста, как структуры высшего ранга, являются цельность (когерентность), связность (когезия) и непрерывность. Данные аспекты взаимозависимы, так, связность является условием цельности, хотя цельность не всегда определяется через связность [35;23].

Механизм связности текста представляет собой основной текстообразующий фактор, поскольку передача смысла (информации) осуществляется в большинстве случаев не отдельными предложениями, а связанными текстами. Несмотря на ведущее место связности в общей проблематике лингвистики текста до сих пор существуют различные взгляды на сам феномен связности, типы текстовых связей и средства, обеспечивающие внутритекстовую связность.

Лукин В.А. [35;65] определяет связность или когезию как повтор звуков, грамматических форм, индексальных знаков, имен собственных и т.д.

Обычно связность текста рассматривается как функционально-семантическая категория, которая охватывает содержательный, логический и композиционный аспекты речи и выражает связь элементов содержания и логику изложения посредством лексико-грамматических, морфологических и функционально-синтаксических средств [5;123]. Иными словами связность манифестируется в речи на всех ее уровнях, т.е. на синтаксическом, морфологическом, лексическом и стилистическом.

Содержательный аспект связности проявляется в речи через употребление лексико-грамматических средств связи самостоятельных предложений и абзацев: лексические повторы, указательные и личные (3-его лица) местоимения, наречия с причинно-следственными и временными значениями, корреляция артиклей.

Логический аспект связности проявляется через выражение логических отношений между предложениями, абзацами и т.д. посредством функционально синтаксических средств – вводные слова, наречия, союзы, тождественные типы предложений.

Композиционный аспект связности выражается с помощью так называемых конструкций связи – группы вводных слов, указывающих на отношения между частями высказывания, содержащих оценку степени достоверности информации [5;209].

Соответственно указанным функционально-семантическим категориям выделяют три группы связности:

лексические и семантические повторы;

соотнесенность видовременных форм глаголов;

анафорические и логико-смысловые коннекторы [5;124].

Еще одним знаменательным событием развития языкознания прошлого века, а точнее генеративной грамматики, стала публикация в 1981 году книги Н. Хомского “Лекции об управлении и связывании”. Теория, предложенная в этой книге, основана на наличие одной универсальной трансформации и ряда взаимодействующих между собой синтаксических модулей [23;33].

Теория связывания является одним из автономных модулей генеративной грамматики и содержит принципы и параметры, касающиеся референциальной интерпретации языковых единиц и их антецедентов. Она соотносит разные типы имен с их антецедентами, и делит те слова, которые могут иметь антецедент, на три класса:

Анафоры, т.е. возвратные и взаимные местоимения.

Прономиналы – обычно анафорические местоимения, в том числе фонологически пустые.

R-выражения (референциальные выражения), или имена, прямо называющие предмет в окружающем мире, т.е. полные именные группы.0

Теория связывания дает ответы на вопросы, касающиеся отношений кореферентности, возникающих между анафорами, прономиналами, референциальными выражениями и их антецедентами; объясняет различия между ними. Отношения, связывающие вышеперечисленные типы имен с их антецедентами, состоят из трех принципов [14; 48]:

Принцип А: анафор должен быть связан антецедентом в пределах минимальной категории (т.е. составляющей), в которой он находится, т.е. зависимость возвратного местоимения о его антецедента не может пересечь границу предложения.

Принцип В: прономинал должен быть свободен (не связан никаким антецедентом) в пределах минимальной категории, в которой он находится.

Принцип С: R-выражение должно быть везде свободно (не связано никаким антецедентом) независимо от своей позиции.

Неформально теория связывания утверждает, что один элемент может быть кореферентен другому, только если они находятся в соответствующих структурных позициях по отношению друг к другу[14;49]. Также в теории связывания присутствует так называемый фактор непрозрачности, т.е. некая языковая единица, словарно ассоциированная с тем или иным местоимением [14;87]. Наличие фактора непрозрачности в некоторой именной группе или в некотором предложении превращает эту именную группу или это предложение в непрозрачную область, т.е. область, в которой анафор должен иметь антецедент, а прономинал, соответственно, не должен [14;87]. Обычно фактором непрозрачности является подлежащие.

Кибрик А.А. приводит следующие примеры:

1. They have read books about each other.

2. They have read John’s books about each other.

3. John has read their books about each other [14; 89].

В первом предложении фактором непрозрачности выступает подлежащие предложения, т.к. подлежащего в именной группе нет; следовательно, непрозрачной областью является предложение. Во втором примере в Именной группе есть подлежащие, а именно John’s; следовательно, именная группа является непрозрачной областью, блокирующей связывание взаимного местоимения подлежащим предложения, вследствие чего оно неграмматично. И в последнем примере непрозрачной областью является опять именная группа, но подлежащие грамматично, так как в непрозрачной области обнаруживается требуемый антецедент.

Анафорические выражения рассматриваются в когнитивной лингвистике (К. Стеннинг, Э. Сэг, Дж. Хэнкемер) как важная составляющая модели речевой ситуации, в трансформационной грамматике как средство связи в предложениях (Падучева Е.В.), в генеративной грамматике (Н. Хомский, А.А. Кибрик), а также анафорические выражения входят в число средств референции, поскольку, указывая кореферентность имен, они тем самым указывают референцию.

Итак, обратимся к понятию анафоры. Так, Николаева Т.М. [18;10]определяет анафору как совокупность текстовых средств отнесения элементов сообщения к ранее сказанному: местоимения, повторы, перифразы, придаточные предложения.

К. Тесньер [34;26], рассматривая виды связи в предложении и тексте, упоминает о дополнительной смысловой связи, которой не соответствует никакая коннексия и которая называется анафорой.

Штейнталь [6;68] просто характеризует анафору как отсылку к отсутствующему, но уже известному. И в отличие от дейксиса - нечто присутствующее перед глазами и из чего возникает “первичное знание”, из анафоры возникает “вторичное”.

Бюлер, анализируя употребление указательных слов, говорит, что при анафоре речь обращена сама на себя, вперед или назад [6; 114]. Хотя большинство лингвистов все же сходятся в том, что анафора - это такое языковое выражение, которое интерпретируется с учетом другого, как правило, предшествующего текста. Тем самым они разделяют понятия анафоры - отсылки назад и катафоры - отсылки вперед.

Итак, на основе приведенных выше определений анафоры попробуем сформулировать и дать свое определение понятия анафоры, которое на наш взгляд наиболее точно и полно сможет отобразить сущность анафоры, анафорического выражения в контексте данной работы.

Анафорическое выражение (от греч. anaphora - букв. отнесение, вынесение назад, возведение к чему-либо, возвращение) - это, прежде всего, явление, обеспечивающее дополнительную смысловую связь и исключающее какие-либо коннексии между языковыми выражениями (словами, словосочетаниями, придаточными предложениями), состоящее в том, что смысл одного выражения заключается в другом, предшествующем ему выражении. Первый член анафорического выражения называется антецедентом или референтом – разновидность текстового отношения замещения, при котором некоторый элемент текста (антецедент) замещается другим элементом, чаще всего местоимением [5;207], второй – анафорой или субститутом [6;56].

Owen Gaster picked up on this sassy look a few seasons ago. He took his influence from the London ragga scene on the streets of Brixton and Dalston [26;40].

В данном случае местоимение he является анафором, а его антецедентом будет выражение Owen Gaster. Анафорическое выражение или анафор во втором предложении может быть понято адресатом лишь на основании того, что соответствующий референт уже введен в предыдущем предложении. А с точки зрения референции анафорическое местоимение кореферентно антецеденту, т.е. имеет тот же референт и обозначает тот же объект действительности [11; 274].

Таким образом, связность - необходимое условие функционирования текста как единого целого и присутствует на всех уровнях текстообразования.

1.2 Существующие типологии анафорических выражений

Все анафорические выражения можно условно разделить на анафорические выражения кореферентности и анафорические выражения равнозначности [20; 45]. Основным признаком их отличия друг от друга является наличие или отсутствие кореферентности. Этот явление можно объяснить при помощи следующего примера:

The man who gave his cheque to his wife is much wiser than that who gave it to his lover [30;250].

Анафорические выражения рассматривались и подробно изучались многими лингвистами (Э. Сэг, Дж. Хэнкемер [32], Падучева Е.В. [25], Кибрик А.А. [15], Дресслер [10], Э. Бах [26], Б. Парти [31], Х. Кэмп [30]), ввиду чего существует несколько различных типологий:

глубинная и поверхностная анафора;

эллиптическая анафора и анафорический эллипсис;

временная и именная анафора;

косвенная и конситуативная анафора.

нулевая анафора.

Понятие глубинной и поверхностной анафоры дается Э. Сэгом и Дж. Хенкемером [32; 325]. Поверхностную анафору авторы характеризуют как “анафорическое выражение, производящие референцию к фрагментам пропозиционной структуры непосредственно предшествующего дискурса, а к глубинной относят выражение, осуществляющее референцию к каким-либо фрагментам модели речевой ситуации” [8; 228]. Глубинную анафору авторы соотносят не с синтаксическими структурами, а со смыслом. Проиллюстрируем данное различие при помощи следующих примеров:

She asked me to take the oats down to the bin

so I did.

so I did it. [8; 228]

В первом случае используется поверхностная анафора, а во втором – глубинная анафора.

Понятие нулевой анафоры или нулевого выражения встречается в работах Падучевой Е.В. [20; 65], Кибрика А.А. [14;317]. Очень часто нулевая анафора используется во избежание употребления нежелательных повторов, например:

Being tired after a long day John went back home. He cooked diner, then lit a cigarette and smoked [20;65 ].

Понятие эллиптической анафоры дается Е.В. Падучевой [20;30], а у Дресслера [10;94] встречается понятие анафорического эллипсиса. Под эллиптической анафорой Дресслер понимает пропуск обязательного дополнения при предикате, который возможен благодаря референциальному тождеству этого последнего с дополнением предшествующего предложения в пределах того же текста.

Падучева дает определение эллиптической конструкции, называя ее конструкцией с “опущенным, но однозначно восстанавливаемым элементом” [19;172]. Восстановление этого элемента происходит за счет обращения к более широкому контексту.

Различие между этими двумя понятиями заключается в том, что при эллиптической анафоре опускается только дополнение. По мнению Дресслера [10; 95], во французском языке эллиптическая анафора невозможна, а в английском и немецком возможна лишь при эмфазе. Что же касается анафорического эллипсиса, то ему может подвергнуться практически любой член предложения, практически любая комбинация членов предложения. Падучева приводит следующий пример:

От яблони яблоко родится, а от елки - шишка О. [20;69]

Эллиптические конструкции отличаются от конструкций с местоимениями тем, что слово-заместитель оказывается в них нулевым. Якобсон же называет эллипсис нулевым анафорическим знаком.

Временная и именная анафора подробно изучаются в работах Б. Парти [31], Э. Баха [26], Х. Кэмпа [30]. Б. Парти [31] выказывает предположение, что категория времени, подобно местоимениям, может носить анафорический характер и, подобно местоимениям, может иметь лингвистический или нелингвистический антецедент, но это не значит, что антецедент относится к тому или иному времени в той же степени, как местоимение относится к именной группе. Именная анафора в отличие от временной вступает в отношение кореференции. Б. Парти рассматривает предложения с прошедшим временем, предполагая, что они могут относиться к определенному моменту, неупомянутому в контексте. Например:

I didn’t turn off the stove. [31;244]

Местоимения в данном случае могут употребляться без лингвистического антецедента при условии, если их референт знаком адресату. Прошедшее время выступает здесь подобно местоимению 3-его лица, а собственно настоящее время в простых предложениях - подобно местоимению 1-ого лица. В следующих предложениях антецедент определен:

1. She had a party last Friday and Sam got drunk [31;245].

2. When John saw Mary, she crossed the street [31;245].

3. At 3 p.m. June 21st, 1960, Mary had a brilliant idea [31;245].

В примере №1 время обозначено в первом предложении, а второе интерпретируется с учетом референции к первому. Во втором примере придаточное предложение содержит антецедент к прошедшему времени главного предложения. В последнем примере наречие времени может быть определено как антецедент прошедшего времени. Тем самым Б. Парти [31; 244] предполагает, что прошедшее время представлять собой анафорический элемент, т.к. рассматривается не как некое значение времени в прошлом, а как отношение к некоторому относительно определенному прошедшему времени, характерной чертой которого является лингвистический или нелингвистический антецедент.

Согласно Б. Парти [31;250], референтные времена играют важную роль в понятии временной анафоры, тем самым категория времени характеризуется как анафорическая, и рассматривается как зависимая от контекста.

В устной коммуникации, предполагающей наличие общего для говорящего и адресата окружения, часты случаи конситуативной анафоры вовсе без текстового антецедента. Например, у Падучевой [20;65], встречается такая ситуация: адресат держит в руках цветы и говорящий, обращаясь к нему, произносит фразу “Давай их в большую вазу”. Механизм такого рода анафоры в точности такой же, как при обычной анафоре с текстовым антецедентом, за исключением того, что референт активирован в рабочей памяти не через языковой, а через визуальный канал. Согласно Падучевой, примеры такого рода показывают, что референциальный выбор непосредственно контролируется когнитивным статусом референта, а не текстовым антецедентом.

Часто встречаются случаи так называемой косвенной, или ассоциативной, или выводимой анафоры, при которой референт не был непосредственно введен в тексте, а лишь каким-то образом связан с антецедентом, например:

John became a guitarist because he considered that it is a wonderful instrument [20;69].

Типы семантических отношений между анафором и антецедентом могут быть очень разнообразны. Суть явлений косвенной анафоры состоит в том, что антецедент активирует не только свой непосредственный объект, но целую сеть связанных с ним референтов и в дальнейшем говорящий может упоминать их с большей легкостью, чем аналогичные, но не активированные референты [15;63].

Средства выражения анафоры в предложении различны:

местоимения;

именные группы.

Самым распространенным средством выражения анафоры являются местоимения 3-его лица, а также другие типы местоимений, в частности указательные, возвратные, относительные. Однако не все местоимения являются анафорическими, например, основной сферой употребления личных местоимений является дейксис, т.е. непосредственное указание на объект внеязыковой действительности. Поэтому местоимения 1-ого и 2-ого лица, обозначающие участников акта коммуникации, являются почти исключительно дейктическими. Хотя местоимения 3-его лица также могут употребляться дейктически, но чаще в дискурсе употребляются анафорически.

Изучением анафорических свойств местоимений занимались Е.В. Падучева [20], У.О. Куайн [15] и, тем не менее, в полном объеме их анализ еще не осуществлен. Мы попытаемся дать полную характеристику анафорическим местоимениям.

Приступить к анализу анафорических местоимений следует, на наш взгляд, с такого очень важного понятия как субститут. Существует представление о том, что анафорические местоимения попросту заменяют именные группы, которые являются их антецедентами. Это положение опровергается У.О. Кауйном [15;98], при помощи таких предложений:

1.Only one man drank this juice and he (only one man) got sick.

2.Otherwise, a man won’t respect himself (a man).

3.I know an American and you know him (an American) too.

Примеры такого рода дают У.О. Куайну [15] основание утверждать, что антецедент местоимения не всегда совпадает с его субститутом без изменения смысла всего высказывания. Так, в третьем предложении правильным субститутом будет выражение this American.

Субститут местоимения также не совсем совпадает с антецедентом в следующем предложении:

The man who left us this message has gone but he (the man who left us this message) will come tomorrow again [4;59].

При подобном субституте предложение будет слишком избыточно. По мнению Падучевой [20;98]такая замена возможна, но если она обусловлена какими-либо стилистическими задумками автора.

Также, хотя довольно редко, возможна ситуация, когда антецедент местоимения – нулевой заместитель, например:

Either John does not have a wife or, if he does have O, nobody has seen her [20;98].

Если бы антецедента не было, то местоимение her было бы не возможно:

John is married but nobody has seen her [20;98].

Здесь тоже субститут не совпадает с антецедентом местоимения.

В то же время имеется класс употребления местоимений 3-его лица, при которых роль местоимения действительно сводится к тому, что оно заменяет антецедент, т.е. всего лишь дает возможность избежать повторения слов. Это так называемые местоимения повтора или, согласно П. Гичу [28;43], pronouns of laziness. Например:

I keep this book and you will take that one [28;43].

Такие местоимения характеризуются тем, что имеют равный антецеденту субститут и, кроме того, местоимение не кореферентно антецеденту.

Блумфильд Л. [4;76] называет это анафорическими или простыми субститутами. В английском языке личные глагольные выражения анафорически замещаются формами do, did, does.

Bill will misbehave just as John did [6;76].

Антецедентом в данном случае является глагол – misbehave. Существительные в английском языке замещаются формой one (во мн. числе – ones) при условии, что их сопровождает определение, выраженное прилагательным:

I prefer a hard pencil to a soft one (hard pencils to soft ones)[6;78].

Данные примеры наглядно показали, что не все анафорические местоимения являются, так называемыми, “вместоимениями” [20;143], хотя существуют и такие, чей субститут совпадает с антецедентом.

Итак, вернемся к характеристике употребления местоимений 3-его лица, когда они выражают кореферентность. Употребление местоимений с различными антецедентами отражается на логической структуре предложения. Попробуем привести типы антецедентов местоимений.

если антецедент местоимения – имя собственное, то в предложении оно может быть как отражением самого себя, так и местоимения.

Napoleon wished to conquer the whole world. But he died in exile [20;48].

антецедентом местоимения может быть референтная именная группа – слабо определенная или неопределенная.

I knew a worker. He was illiterate [19;23].

также, антецедент местоимения может быть представлен нереферентной именной группой.

If someone comes, we will ask him to repair the TV set. If some one makes a mistake, we will notice it. If they have a son, he will inherit the whole fortune [23;45].

Хотя предложения, подобные последнему, Дж. Серл [35;57] называет условно референтными, а антецедент и местоимение – условно референтными выражениями [20;36]. Падучева же рассматривает условную референцию как частный случай той ситуации, когда референция имеет место в одном из возможных миров, не совпадающих с реальным, т.е. миром говорящего [20;157]. Проще говоря, отношение между местоимением и антецедентом – это кореферентность в отдельном нереальном мире.

Характеризуя местоимения 3-его лица, выясняется, то они не предъявляют, как правило, никаких синтаксических требований к антецеденту, чего нельзя сказать о возвратных местоимениях. Они характеризуются более жесткими ограничениями на синтаксическую связь с антецедентом.

Согласно Куайну, возвратное местоимение – это одно из интереснейших объектов для применения теории референции. По крайней мере в историческом плане возвратные местоимения сыграли принципиальную роль в обращении лингвистов к теории референции, поскольку именно они способствовали осознанию лингвистической ценности понятия кореферентности – первого из понятий теории референции, внедрившихся в лингвистику [14;90].

В качестве анафорических, т.е. для выражения анафорической функции могут употребляться и указательные местоимения. В отличие от местоимений 3-его лица, которые допускают дейктическое употребление лишь в специальных контекстах, для указательных местоимений анафора и дейксис характерны в равной степени. Основное употребление указательных местоимений в анафорической функции связано с дискурсом.

Сочетание указательного местоимения с существительным называется указательной группой, которая, в свою очередь, противопоставлена другим именным группам, имеющим значение определенности и выражающим кореферентность, – местоимению 3-его лица и скрыто определенной именной группе. Последнему понятию Е.В. Падучева дает следующее определение: “т.е. именная группа без местоименных показателей, но с контекстным значением определенности” [20; 158]. Скрытая определенность в безартиклевых языках – это прямой аналог определенному артиклю. Существуют ситуации, когда в предложениях допустимы местоимения 3-его лица и скрыто определенная ИГ, а указательная группа не возможна:

Robert Johns came back from England. The writer (this writer) is going to visit other European countries [20;189].

Наоборот, возможна указательная группа, но не скрыто определенная:

A woman entered the room. This woman (the woman) I have already seen [20;189].

А в следующем примере допустимы и указательная и срыто определенная, но они противопоставлены по смыслу:

Look after your son. The boy (this boy) doesn’t want to study [20;190].

Согласно Блумфильду Л. [4;156], у указательных местоимений значение еще в меньшей степени, чем у личных, сводимо к выражению кореферентности: указательное местоимение имеет свое значение, так что указательная группа, даже лексически дублирующая антецедент, отлична по смыслу и от местоимения 3-его лица и от возвратных местоимений.

Итак, указательные местоимения – это this, that, these, those. Местоименная группа с this, в отличие от других ИГ с текстовой определенностью, естественно применяется к объекту, когда возникает необходимость категоризовать его или сменить его категорию на другую. В этом указательные местоимения отличаются от местоимений 3-его лица, которые оставляют категоризацию не тронутой. Способность менять категоризацию объясняется тем, что указательная группа имеет меньше ограничений по сравнению с местоимениями 3-его лица. Так указательная группа может иметь предикативный антецедент, например:

John was fishing and this occupation matched him [20;180].

Между указательной группой и ее антецедентом возможны различия в статусе, нехарактерные, например, для местоимений 3-его лица.

He has got cypress in the garden. This tree is unusual for Russia [26;64].

Указательная группа нарушает также запрет, который Т.М. Николаева называет “анафорический остров” [18;13].

Вообще, для указательной группы, меняющей категоризацию объекта, независимо от наличия у нее текстового антецедента, размывается различие между анафорой и дейксисом. Про такую группу Падучева говорит, что она “обозначает объект, так или иначе возникший в общем поле зрения говорящих в предшествующем тексте, чем отсылает к его имени” [20;159].

Помимо смены категоризации объекта, ряд авторов выделяют еще несколько факторов употребления указательных местоимений. Перечислим их:

1. естественнее всего указательное местоимение сочетается с существительными – названиями категорий, т.е. с именами натуральных классов, например, this man, this book;

2. употребление this может быть обусловлено принадлежностью объекта не к категории, а к множеству, которое может подразумеваться в конкретной ситуации, например:

They shown me the next room. Two years ago children occupied this room [20;192].

3. употребление this может зависеть от характера стыка между предложениями, в состав которых входит антецедент и анафор. Стык может быть жестким и свободным. Жестким является стык между предложениями, описывающими одновременные действия или состояния одного и того же объекта, и требует употребления скрыто определенной группы. Свободный стык - это стык, при котором повествование прерывается переходом к прошлому или будущему. В этом случае употребляется указательная группа. Например:

A wonderful meadow was on the other bank of the river. Cows grazed on the meadow/ Last year cows grazed on this meadow [20;170].

Мы привели характеристику анафорических местоимений, и основным фактором отношений между анафорой и антецедентом явилась референтность этих двух понятий. В основном, анализируя имеющиеся точки зрения на анафорические местоимения, мы говорили о центральном типе анафоры, т.е. о тех случаях, когда анафор имеет легко отождествленный антецедент и между ними имеется явная кореферентность. Эта модель действительно является основной, с точки зрения частоты в дискурсе.

Термин “анафора” применяется не только к местоимениям, но и другим референтным именным группам [19;57] Например:

Michael Schumacher became again a champion. In the interview the racer said that he was going to retire [19;57].

В данном случае во втором предложении употреблено не предложение, а полная именная группа racer, но, тем не менее, референт этой именной группы может быть идентифицирован лишь с учетом антецедента в предыдущем предложении Michael Schumacher. Такого типа случаи вполне укладываются в определение анафоры, приведенное выше. Именная группа может быть проинтерпретирована без контекста в несколько большей степени, чем местоимение, но тоже не полностью.

Таким образом, анафорические выражения могут быть выражены различными способами, и рассматриваться на разных уровнях изучения лингвистики текста. Что касается типологий анафорических выражений, то в данном вопросе существует много точек зрения как отечественных, так и зарубежных лингвистов.

Определившись со средствами выражения анафоры в дискурсе и существующими типологиями анафоры, рассмотрим анафорические выражения с точки зрения когнитивного подхода.

1.3 Фрагменты когнитивной модели референциальной связности

лингвистика текст анафора референт антецедент

Теория анафорических отношений опирается на теорию референции. Теорией референции занимались такие ученые лингвисты как Арутюнова Н.Д., Куайн У.О., Линский Л., Чехов А.С., Гич П.Т.. В целом, многие положения данного параграфа во многом основываются на работах известного современного американского лингвиста Т. Гивона . Эти идеи носят как общетеоретический характер, например: "чем более ожидаем референт, тем меньше усилий требуется для его обработки, и тем меньше формального материала затрачивается на его кодирование", так и многими конкретными положениями.

Определяя связность, вслед за Т. Гивоном, как повторяемость различных элементов через определенные интервалы в тексте, мы из шести описанных автором видов связности остановимся лишь на одном - референциальной связности, т.к. именно данный вид связности имеет непосредственное отношение к анафорическим выражениям. Отметим, прежде всего, что из трех уровней хранения информации, которые, опираясь на данные исследований психологов и нейрологов, выделяет Т. Гивон, - буферная память, эпизодическая память и долговременная семантическая память - именно эпизодическая память коррелирует с языковыми (лексическими и грамматическими) средствами связности текста.

Остановимся чуть более подробно на устройстве эпизодической памяти. Согласно Т. Гивону, текст ментально представляется в виде сети связанных между собой узлов, каждому узлу приблизительно соответствует одна предикация. Эту структуру можно представлять как в виде иерархии, где узлы связаны между собой тем или иным количеством связей, так и в виде линейной последовательности таким образом, что каждый узел связан с предшествующим и последующим элементами. Т. Гивон полагает, что чем больше связей - линейных или иерархических - имеет некоторый узел, тем он более легко доступен. Далее, связывание узлов идет в двух направлениях: анафорическом и катафорическом. При катафорической операции, которую автор также называет активацией внимания, происходит открытие (активация) или закрытие (дезактивация) узлов для встраивания новой информации; при анафорической операции происходит поиск в эпизодической памяти для нахождения референта. Т. Гивон характеризует каждый выбор с точки зрения маркированности: сохранение текущей информации не маркируется, а активация новой - всегда маркируется. Гивон предлагает систему грамматически сигнализируемых ментальных операций слушающего, действующих в сфере референциальной связности, например:

если имеет место нулевая анафора или безударное местоимение, необходимо сохранять текущую активацию;

если имеет место полная именная группа, необходимо определение текущей важности референта;

если референт не является важным, можно сохранить текущую активацию;

если референт является важным, текущая активация отменяется.

Кроме работ Т. Гивона представляют немалый интерес и идеи Р. Лангакера, сформулированные им относительно точки референции. Точкой референции Р. Лангакер называет такую концептуализацию, которая используется потом для доступа к другим концептуализациям. Таким образом, дискурс развертывается от одной точки референции со структурно подчиненными ей концептуализациями к другой. С понятием точки референции пересекается понятие фокуса внимания. Традиционно данное понятие связывают с уровнем эпизода и выделяют локальный фокус внимания эпизода, другими словами, текущий топик, и глобальный фокус внимания эпизода, или гипертему эпизода. Получается, что референт, чья концептуализация является точкой референции, находится в глобальном фокусе эпизода, а "зацепленные" ею концептуализации могут в некоторый момент времени находиться в локальном фокусе.

При построении повторной номинации говорящий должен, не забывая об экономичности языковых усилий, сделать ее максимально приспособленной для того, чтобы слушающий мог правильно осуществить поиск в памяти. В современной лингвистической референциальной теории нет единства в понимании того, какие когнитивные механизмы отвечают за выбор того или иного референциального средства. В работах Т. Гивона основным фактором считается линейное расстояние до антецедента. В работах А.А. Кибрика [15;178] показано, что за выбор того или иного референциального средства отвечает степень активации референта в оперативной памяти говорящего. В работах А.А. Кибрика при определении коэффициента активации учитывается множество факторов, касающихся характеристик, как самого референта, так и окружающего дискурсивного контекста. Коэффициент активации предопределяет возможности, которыми располагает говорящий при выборе референциального средства.

Характеризуя анафорические отношения в дискурсе, нельзя оставить без внимания условие кореференции. Кореферентность именных групп является содержанием анафорической связи, т.е. отношение между такими именными группами, которые обозначают один и тот же объект, или, другими словами, имеют один и тот же референт. Хотя данное утверждение тоже не является обязательным:

I bought a blue skirt and she bought a blue one [16;100].

В этом примере, согласно У.О. Куайну [16; 100], английское местоимение one указывает не на тождество объектов, а на их принадлежность к одному и тому же классу.

Об отношении кореференции упоминается и в работах Хомского [25;29]. Так, в предложениях типа Ворон к ворону летит, два лексически тождественных антецедента должны иметь разные референты, т.к. в случае тождества референтов необходимо заменить вторую из составляющих на возвратное местоимение. Иначе говоря, Хомский сформулировал главный тезис референции, который звучит примерно так: “возвратные местоимения выражают кореферентность двух именных составляющих”.

Одним из важнейших условий кореференции является ограничение, согласно которому местоимение не может находиться левее антецедента и одновременно быть выше его в структуре составляющих [15;64].

When Mary entered the University, she was very happy.

When she entered the University, Mary was very happy.

Mary was very happy when she entered the University.

She was very happy when Mary entered the University.[15;67]

К. Линский [18;94] определяет главную коммуникативную функцию кореференции. В отличие от коммуникативной функции референтного выражения, состоящей, прежде всего в указании на предмет, о котором делается сообщение, коммуникативная функция кореференции заключается в идентификации предмета по отношению к тексту.

Действительно, выбор определенных дескрипций в тексте не должен выходить за пределы той информации, которая ранее была сообщена адресату. Введение посторонних ограничительных определений и придаточных предложений мешает кореферентности имен и тем самым нарушает связность текста. Анафорическая связь между определенной и следующей за ней неопределенной дескрипцией устанавливается без обращения к ограничительным признакам.

Явление кореференции – это не просто различное обозначение объекта, проявляющееся при его повторной номинации или переименовании одного и того же текстового референта. Помимо повторной номинации упоминание референта сопровождается наделением его дополнительными признаками, что обогащает представление адресата о референте новой, дополнительной информацией [18;42]. Кореференция позволяет удерживать информацию об объекте на протяжении всего дискурса, т.е. кореференция – понятие дискурсивное.

В дискурсе цепочка кореферентных выражений образует понятие или концепт. Это - так называемая топикальная цепочка. Концепт формируется совокупностью определенных признаков, свойственных данному концепту. Кореферентные отношения формируют тематическое ядро текста с помощью лексических средств – полнозначных лексем, из которых слагается смысловой каркас текста, и которые могут служить ключевыми словами текста. Они обладают непосредственной денотативной референцией. Имея одну референциальную соотнесенность, кореферентные выражения образуют цепочки разной степени протяженности и разной сложности. Главную роль в них играют полнозначные слова, чаще всего существительные, которые, повторяясь, грамматически варьируясь, перемежаясь с синонимами и местоимениями, проходят сквозь текст [21;75].

Отдельные предложения данного произведения речи, или дискурса, не только расположены в некоторой последовательности, но и определенным образом зависят друг от друга, так что их последовательность идентифицируется как связная речь. Связность текста понимается как тесная взаимосвязь составляющих текст частей, как структурно –смысловая соотнесенность и взаимозависимость всех элементов текста.

Отношение кореференции основывается на идентичности обозначаемого фрагмента экстралингвистической действительности и устанавливается между различными выражениями – знаменательными и местоимениями, - представляющими, прямо или опосредованно, этот фрагмент в разных частях текста, и обеспечивающими его связность. Кореференция, являясь одним из аспектов связности текста, обеспечивает его функционирование в качестве оптимальной информационной системы [6;485].

Несмотря на то, что кореференция является одной из характеристик анафорического отношения, многие лингвисты выносят кореферентные выражения в отдельный аспект изучения науки о лингвистике текста. В большинстве случаев кореференция рассматривается в тесной взаимосвязи с когнитивными процессами, процессами мышления и логикой.

В конце данного раздела кратко подведем основные итоги. Существует некоторое хранилище информации, называемое эпизодической памятью, которое коррелирует с языковыми средствами связности текста. Для нас принципиально наличие в ней как иерархической, так и линейной структуры связности концептуализаций референтов данного дискурса. Некоторые концептуализации являются точками референции - вокруг них группируются концептуализации других референтов, образуя как бы "пучок" концептуализаций. Для того, чтобы реактивировать концептуализации данного "пучка" концептуализаций, достаточно реактивировать точку референции. Дискурс состоит из эпизодов, каждый из которых имеет свою макроструктуру. Точка референции и "зацепленные" ею концептуализации являются ментальным коррелятом эпизода в дискурсе. Таким образом, формируется некоторое фокусное множество концептуализаций референтов; в каждый момент времени каждая концептуализация имеет тот или иной коэффициент активации. При повторной номинации референта выбор конкретного средства зависит от степени активации концептуализации данного референта, а также от места данной концептуализации в фокусном множестве и целей говорящего.

Итак, теоретическую базу данной дипломной работы составляет следующее:

Анафора, наряду с катафорой и дейксисом, является одним из самых важных концептов лингвистики текста.

Несмотря на тот факт, что идеи анафорических отношений было посвящено множество работ как отечественных, так и зарубежных лингвистов, не все ее аспекты изучены до конца, кроме того, существует ряд аспектов, по которым до сих пор не достигнуто однозначного мнения, например в вопросе о типологии анафорических отношений.

Тем не менее, практически все лингвисты сходятся в определении понятия анафоры, характеризуя ее как явление, обеспечивающее несинтаксическую коннексию между языковыми средствами посредством референции к тем или иным объектам дискурса.

Что касается типов анафоры, то здесь не существует однозначной точки зрения. Так, предложенный Э. Сэгом и Дж. Хенкемером принцип разделения анафоры на глубинную и поверхностную основывается на принципе референции, хотя ряд лингвистов считают данную типологию ошибочной.

Широкое распространение получила теория разделения анафоры на временную и именную, разработанную Б. Парти. Данный принцип основывается на предположении о том, что категория времени подобно местоимениям может употребляться анафорически, хотя не может вступать в отношение кореференции.

Ввиду того, что кореференция является одним из важнейших признаков анафорических отношений, исследования нашего экспериментального материала посвящены выявлению анафоры кореференции.

способы выражения анафоры различны - местоимения, являющиеся самой большой группой среди анафорических местоимений, особенно местоимения 3-его лица; именные группы.

Отношения между антецедентом и анафорическим выражением строятся на зачастую на кореференции, которая занимает роль не менее важную, чем анафорические выражения, т.к. является очень важным аспектом связности текста, имеет непосредственное отношение к пониманию текста как единого целого, тесно связана с понятиями логики и мышления.

С точки зрения когнитивной подхода предсказуемость референта или антецедента может быть количественно измерена при помощи “референциального расстояния”, т.е. расстояния от данной точки дискурса назад до ближайшего упоминания референта.

Рабочими терминами, с помощью которых мы будем анализировать экспериментальный материал, являются:

Анафора (термин А.А. Кибрик) – совокупность текстовых средств отнесения элементов сообщения к ранее сказанному: местоимения, перифразы, повторы, придаточные предложения.

Антецедент (термин А.А. Кибрик) - разновидность текстового отношения замещения, при котором некоторый элемент текста замещается другим элементом, чаще всего местоимением.

Когезия (термин М. Холлидея и Р. Хасан) – смысловая спаянность как внутри сверхфразовых единств и между ними, так и осуществление связности между двумя и более элементами дискурса.

Кореференция (термин Чехова А.С.) – отношение между компонентами высказывания (обычно именными группами), который обозначает один и тот же внеязыковой объект или ситуацию, т.е. один и тот же референт.

Референциальный выбор (термин Куайна У.О.) - процесс, при котором говорящий, упоминая референт, осуществляет выбор из репертуара формальных средств.

Дискурс (термин Бенвениста Э.) - связные текст в совокупности с экстралингвистическими - прагматическими, социокультурными, психологическими и др. Факторами, это текст, взятый в событийном аспекте.

При систематическом анализе теоретического материала мы предполагаем, что анафорические выражения являются средством обеспечения связности в дискурсе и зависят непосредственно от референциального выбора, обусловленного когнитивной системой человека. Это и есть сущность гипотезы нашего исследования.

Глава 2. Экспериментальное выявление анафорических выражений

Итак, построив теоретическую базу нашего исследования, попытаемся в рамках нашей работы привести подтверждение выдвинутой нами гипотезе, согласно цели и задачам нашего исследования.

Объектом нашего исследования мы избрали тексты журналов “Vogue”, которые выступает в качестве экспериментального материала.

В связи с темой данной дипломной работы мы решаем следующие задачи:

1) определить способы выражения анафоры кореференции;

определить степень активации референции в памяти адресата;

выявить факторы, влияющие на референциальный выбор анафорических средств.

Процедура нашего исследования ограничена следующими этапами:

1 шаг. Отбор фактического материала, т.е. анализ современных публицистических текстов. При помощи дистрибутивного метода, отбор текстового материала, содержащего интересующие нас анафорические выражения, а именно так называемую анафору кореферентности, так как именно кореферентность является одним из самых важных признаков анафорических отношений.

2 шаг. Анализ анафорических выражений с целью определения средства наиболее частого выражения анафоры кореферентности в дискурсе.

3 шаг. Выберем один из анализируемых текстов, который, на наш взгляд содержит все средства выражения анафоры. Используя сравнительный метод исследования анализируемого материала и когнитивный подход, мы попытаемся определить, какая группа референциальных средств английского языка встречается в дискурсе чаще, и какие факторы влияют на выбор и активацию тех или иных референциальных средств: связанные с контекстом или связанные со свойствами самого референта.

2.1 Анафора кореференции как один из основных видов анафорических выражений

1 шаг. Как уже не раз упоминалось в данном дипломном проекте, анафорические выражения строятся на теории референции, ввиду того, что антецедент и анафор кореферентны друг другу. Когда говорящему необходимо поименовать некоторый референт, он располагает определенным репертуаром языковых средств – от распространенных именных групп до нулевых выражений (нулевая анафора). Каждый раз, упоминая, референт, говорящий осуществляет выбор из репертуара формальных средств, этот процесс называется референциальный выбор. По мнению ряда лингвистов одна из удивительных особенностей языка состоит в том, что один и тот же объект обозначается многими разными способами, а разные объекты – одним и тем же способом.

Осуществляя референциальный выбор, говорящий должен обеспечить возможность поддержания, или “отслеживания” референции, т.е. гарантировать, что адресат будет в состоянии установить тождество (или не тождество) упоминаемых референтов (в противном случае говорящий потерпит “коммуникативную неудачу”).

Главное различие среди референциальных средств языка сводится к противопоставлению между семантически полными именными группами (сюда относятся как имена собственные, так и имена нарицательные) и редуцированными именными группами – местоимения и нулевая анафора. Основной принцип, регулирующий референциальный выбор, обусловлен устройством когнитивной модели системы человека, в первую очередь с таким важным механизмом, как рабочая или кратковременная память.

Если референт высоко активирован в рабочей памяти говорящего (и, по, предположению говорящего, в памяти адресата), то используется редуцированное референциальное средство. Если же уровень активации референта невысок, то говорящий должен использовать полную именную группу.

Итак, обоснованное выше исследование мы проводим на материале публицистических текстов. Всего было проанализировано 3 журнала, из которых были взяты 8 статей.

1. семантически полные именные группы:

имена собственные:

Two years ago it was Gwen Stefani who showed Madonna how to look. After bringing Sporty Spice punk and Indian chic to the mainstream in 1996, the radiant diva of California’s No Doubt got to sit back and watch how La Ciccone was playing catch up, with her mehndi-dyed arms and rave athletics showing just how profoundly Gwen-ism has changed girl style of the late nineties.

В данном предложении и антецедент, и анафорическое выражение выражены именами собственными, тем не менее, они кореферентны, так как La Ciccone отсылает к имени Madonna.

В следующем предложении антецедент выражен именем нарицательным The candidate, к нему относит анафорическое выражение Bradley. Обе именные группы кореферентны друг другу.

The candidate has arrived about ten minutes ahead of us, so that by the time we disembark, Bradley has positioned himself in front of the tiny Ames airport, his six-foot-five-inch frame sprawled across a green plastic chair, ubiquitous grape soda on the ground beside him.

Следующий фрагмент представляет собой некое вступительное слово к статье. В этом случае также анафорическое выражение Louis Licari – имя собственное, но употреблено оно для эмфазы, дабы заинтриговать читателя.

He is a genius with blondes. He can brighten any brunette. But can he handle an Ironman? Louis Licari outside his salon and the athlete.

имена нарицательные:

Even Catherine the Great had never looked her best on the walls of the Hermitage. (When the zarine was painted by an eminent Swedish artist, she complained – quite rightly – that he had made her look “like a Swedish pastry cook.”)

В этом предложении антецедент выражен полной именной группой Catherine the Great, первое анафорическое выражение the zarine – именем нарицательным, а второе she – местоимением 3-го лица. Оба анафорических выражения кореферентны антецеденту.

Следующий фрагмент текста содержит в качестве анафорического выражения полную именную группу these American women, выраженную нарицательным существительным с денотатом, кореферентным антецедентам Stafford, McCarthy, and Hardwick.

Stafford, McCarthy, and Hardwick. What these American women had in common besides being supremely talented and tough and “marriers to the core” is that all came to New York from disparate places to carve out lives for themselves as writers.

It’s a sunny Halloween afternoon in Ames, Iowa, where former Pro-basketball player and US senator Bill Bradley is scheduled to make his fourth campaign stop of the day. The candidate has arrived about ten minutes ahead of us.

Данное предложение является, по сути, классическим примером анафорического отношения: анафорическое выражение The candidate имеет антецедентом именную группу Bill Bradley. В основном, единственным, но очень важным преимуществом употребления референтных именных групп перед анафорой, выраженной местоимениями, является тот факт, что приведенный выше отрывок текста адресат может проинтерпретировать и вне контекста. Сравните со следующим предложением, взятым из того же текста:

His head is thrown back; the candidate is catching some rays.

Вне контекста это предложение вызовет некоторые трудности с пониманием.

В следующих предложениях анафорическое выражение, скорее, - определение имен собственных, с которыми они находятся в отношениях референтности.

But Louis Licari – Madison Avenue ubercolorist – is up… By 6:00 A.M., he’s out the door. ‘The master of blonde’, “the king of color”, “colorist to the stars”, et cetera, et cetera is training for the Ironman.

Then Lupsinka will do a number, some fabulous pastiche from one of her shows. The star of the Mizrahi’s Musicale will be followed by Sara Bernard.

В последнем предложении в анафорическое отношение также вступают антецедент – имя собственное - Diana Vreeland и анафора – имя нарицательное - this woman.

That first, enabling cable was from Diana Vreeland, and I loved this woman for it.

2. редуцированные именные группы:

местоимения:

К анафорическим местоимениям мы относим местоимения 3-его лица, возвратные местоимения, притяжательные. В качестве средств выражения анафоры, как правило, чаще всего используются именно местоимения, среди которых, в свою очередь, чаще всего употребляются местоимения 3- его лица:

… yet the women in McCarthy circle were what Laskin calls “sexual adventurers”. Indeed, they racked up numerous - and some overlapping – lovers, many of whom were editors and writers for the PR.

Not only did Lowell leave Hardwick for another woman, he doubled the blow by subsequently quoting entire sections of her private, desperate love letters to him in his published poems.

“Lowell and the literary men of their generation were all bigamists of a sort and their marriages broke under the weight of their double desires, for the women they married could never play both parts [that of wife and of writer] and hold on to their sanity. Either they drank and cracked up, like Jean Stafford; or they divorced and had affairs, like Mary McCarthy; or they toughed it out for as long as they could stand it, only to be chucked in the end, like Hardwick.”

And what about the men these women fall for? They’re more likely to be bartenders, aspiring musicians, or filmmakers than critics, writers, or even McCarthy ‘s famous archetypes of The Man in the Brooks brothers Shirt.

Of course there will be really cute waiters but for once they won’t be more interesting than the guests.

And Steve Sondheim will be there, wearing something black as well, and he’ll either play his favorite song from the new show he’s writing, or he’ll sing us something he wrote when he was 20.

When he finished that afternoon in Ames, the crowd was in his hand. “It will be a national tragedy if he doesn’t get to be president,” said one man. The woman next to him agreed. “He is not like a shampoo, you can’t put a label on him.”

The producers ended up reshooting seventeen minutes of pure Rupert. He’s currently writing a film for himself and Roberts; “I think,” she once said, “a planet is a better place with Rupert on it.”

So many young mothers are spies. They have to be, watching their child covertly, for clues, for signals, for some way to comprehend what is going on in that secret new bundle of nerve ends, tender flesh, brains, and biology that we almost inadvertently create over a long nine months.

I know those children. I know all about them.

What goes around comes around. I remember showing a beautiful-limned big-eyed silent young girl with hair like a polished blade around the Vogue offices in the Graybar Building on Lexington Avenue. Her name is Anna Wintour. She is now Daisy’s editor.

I recently came across an article Daisy had written for a newspaper. She hadn’t bothered to tell me.

“People are so impressed that I work out,” says Licari, pedaling at 65 rpm on a stationary bike at New York Athletic Club (he eventually works up to 100 rpm). “But they don’t know the half of it.”

нулевая анафора также явление в дискурсе достаточно частое, если сравнивать с полными именными группами. Мы уже упоминали, что в основном нулевая анафора употребляется во избежание нежелательных повторов.

Of course they didn’t sleep their way into the boy’s club of the PR, but rather Ж were published and Ж listened to because of the quality of their writing and the acuity of their opinions…

So, in the end, Partisans not only serves as a well-researched, unobtrusively written history of a fascinating group of female writers in a prefeminist era but Ж also sheds light on many facets of today’s writing and dating scene.

Of course, there are substantial differences between the PR’s heyday and now: Intellectual culture is probably less vibrant and Ж certainly more diffuse today, and politics doesn’t play as much a role in the writings of our new belletrists off the bedroom.

Although James Brolin will have been invited to another party, Barbara Streisand will be with us, and she’ll do “Taking a Chance on Love” and Ж wear a Fortuny dress – a black one, not a pink one.

Simply put, Stefani helped take America out of the grange age. Mid-decade, her blinding outfits, Ж brash makeup, and Ж campy pouts offered a chirpy punk – Betty Grable alternative to Courtney Love’s Bette Davis.

“…She looked like a doll, with Ж bright-colored dresses and Ж little bindle and Ж cute red lipstick.”

She is super creative and Ж really street at the same time.

She would just sit there and Ж put powder on the whole period.

Then she swung round the corner between the cabinets and Ж stood there burnished and shining in front of me like an Aztec goddess, with that unique stance that Cecil Baton has famously described…

I see her different ages, Ж different sizes, Ж image superimposed on image, Ж growing up in an endless shadow play, always herself in all her different manifestations, one melding into the other , a magma, an archeological dig that only I can turn up.

But Louis Licari – Madison Avenue ubercolorist –is up. He is pulling on his sweat, Ж throwing his Speedos into his leather duffel, and Ж scarfing down his Smart Start.

That, of course, was before he raised as much money as the vice president and Ж began leading him not just in New Hampshire but in New York.

He wants to reform the campaign-finance laws by publicly funding elections, and Ж favors expanding the1964 Civil Rights Act to include homosexuals-a position that he has already alienated many African-Americans, a base he is otherwise actively courting.

He is addicted to hard candy and Ж begins most speeches with a remnant of it in his mouth.

He rubs his eyes, Ж scratches his head, Ж looks off into the middle distance or down at his lap when he is being introduced onstage.

But then a wet blanket comes down in the form of an anecdote that takes up an entire chapter of his memoir Time President, Time Past. It’s about a failed candidate in Montana. It has several characters andЖ is told in two parts.

“You have to be able to present people some kind of narrative…so they can see themselves in the midst of all this change and Ж can believe that in some way, they’re going to be part of this prosperity, that they can find some kind of fulfillment.”

First, he lived to go to the public library every Saturday and check out two Westerns he’d read and Ж had reread every week.

2 шаг. На основе проанализированного материала можно составить такую таблицу, в которой будет представлено количественное и процентное соотношение употребления тех или иных анафорических выражений.

Таблица 1

Количество и процентное соотношение анафорических выражений.

	Семантически полные именные группы		Редуцированные именные группы
	Имена собственные	Имена нарицательные	местоимения	Нулевая анафора
Кол-во	3	7	629	35
Проценты	0.5 %	1.5 %	93 %	5 %

Согласно приведенным расчетам можно сделать вывод, что в анализируемых публицистических текстах из всех анафорических выражений чаще всего используются местоимения.

2.2 Выявление факторов, влияющих на референциальный выбор анафорических выражений

Итак, следующим этапом нашего исследования будет определение факторов (контекстных или связанных со свойствами референта), тем самым мы попытаемся объяснить степень активации выбора референтов.

При когнитивном подходе к референциальному выбору становится, очевидно, что антецедент не является непосредственным контролером анафорического выражения. Антецедент влияет на текущую активацию референта, а последняя, в свою очередь, определяет референциальный выбор. Следовательно, анафорическое средство отсылает не к текстовому антецеденту, а к активированному представлению в когнитивной структуре.

Среди контекстных факторов главную роль играет расстояние до данной точки дискурса или антецедента.

Среди факторов, связанных с характеристиками самого референта, особую роль играют факторы одушевленности и протагонизма.

Что касается факторов, от которых зависит референциальный выбор того или иного средства, то существуют случаи, когда даже при высокой степени активации референта может оказаться, что употребление местоимения или нулевой анафоры невозможно, например, если в контексте существует больше одного референта, следующих один за другим и обладающих равной высокой активацией. В такой ситуации употребление местоимения вызывает референциальный конфликт, или неоднозначность.

3 шаг. Итак, следующим этапом нашего исследования будет определение факторов (контекстных или связанных со свойствами референта), тем самым мы попытаемся объяснить степень активации выбора референтов. Приведем один из анализируемых текстов.

Born in the East End of London in 1970 Alexander McQueen fast rose through the Fashion ranks to become one of the leading lights of international design.

Данный текст посвящен Александру МакКуину. Первое предложение вводит референт, т.е. в памяти адресата происходит активация внимания для адаптации нового референта. Как средство референциального выражения в данном случае используется полная именная группа, выраженная именем собственным. Это необходимо для того, чтобы в дальнейшем облегчить поиск референтов в памяти адресата.

He graduated from Central St Martins College of Art & Design in 1991, with a display of such flair and innovation that he was immediately awarded an apprenticeship with Savile Row tailors Anderson & Sheppard.

В следующем предложении употребляется анафорическое местоимение he. Здесь вступает в силу контекстный фактор, т.е. расстояние от данной точки дискурса до антецедента Alexander McQueen минимально, и степень активации референта в памяти адресата высокая.

He went on to work for Romeo Gigli and Koji Tatsuno, before opening his own studio in East London. Having introduced his label, McQueen managed to secure tabloid headlines with the launch of his infamous, low-cut 'bumsters', while his beautifully crafted and often Ж outrageous designs attracted a small but fiercely loyal clientele, including such influential fashion figures as stylist Isabella Blow, who was sitting on the front row of his MA show.

Первое предложение данного отрывка начинается с анафорического местоимения he, ввиду того, что активация референта все еще достаточно высока в памяти адресата, помимо этого еще присутствует фактор протагонизма данного референта. Однако в этом же предложении вводится еще два референта Romeo Gigli and Koji Tatsuno, степень активации предыдущего несколько уменьшилась, ввиду чего в следующем предложении опять употребляется полная именная группа, выраженная именем собственным. И в этом же предложении автор активирует новый референт Isabella Blow.

She wore one of the outfits he presented in a Vogue shoot in November 1992 and Ж has championed his work ever since.

Данное предложение интересно тем, что в нем присутствуют сразу два анафорических местоимения, и оба выражены местоимениями 3-его лица, т.е. на данный момент в памяти адресата при одинаковой степени активации существуют два референта. Помимо этого, во второй части предложения встречается нулевая анафора, и если бы адресат не ввел местоимение his, употребление нулевой анафоры вызвало бы референциальный конфликт, т.е. референциальный конфликт может быть вызван не только употреблением местоимения, но и нулевой анафоры.

In October 1996, McQueen was named Best British Designer of the Year for the first time. Days later, he was also named John Galliano's successor as the new chief designer at Givenchy.

В этом отрывке опять употребляется полная именная группа, т.к. фактор протагонизма постепенно утрачивает свою значимость, ввиду того, что в рабочей памяти адресата содержится несколько референтов.

В следующем отрывке данного текста выбор референциального средства и степень активации референта зависит от тех же факторов протагонизма и контекста.

What recommended him to the 40-year-old French couture house was his "brilliant creativity and technical mastery". In 1997, a year in which he produced four collections for Givenchy and twoЖ for his own label, McQueen shared the Best British Designer award with Galliano.

В вышеприведенном предложении встречается интересный пример того, как нулевая анафора употребляется во избежание повтора имени нарицательного, т.к. как правило, нулевая анафора употребляется в качестве замены местоимения.

But it is McQueen's carefully propagated image - as the raspberrying bad boy of fashion - which made him a star in his own right, winning him such rock 'n' roll clients as David Bowie and The Prodigy’s Keith Flint. Arriving at Givenchy, McQueen had the hubris to slam its founder, Hubert de Givenchy, as "irrelevant". As if in response, his first collection for the couture house was universally slated even by McQueen himself. "I know it was crap," he told US Vogue in October 1997, promising to make amends the following season.

В вышеприведенном отрывке употребление полной именной группы, выраженной именем собственным, и редуцированной именной группы, выраженной местоимением, зависит все от тех же факторов контекста и протагонизма. В случае, когда автор активирует новых референтов в речи, происходит снижение активации предыдущего референта, вследствие чего употребляется полная именная группа, если же степень активации референта высока, то употребляется местоимение.

Анализируемый нами экспериментальный материал – это публицистические тексты, в которых встречается огромное количество референтов. В одном тексте содержится до 20 упоминаний фамилий и имен, активация всех рефернтов, как правило, очень высока, поэтому очень важно для адресата избежать референциальный конфликт или неоднозначность.

На основании проведенного исследования можно сделать следующие выводы:

Степень активации референта в памяти адресата зависит в равной степени, как от контекстных факторов, так и от фактора протагонизма.

Ввиду этого можно сделать следующий вывод: если референт высоко активирован в памяти адресата, то употребляется местоимение или нулевая анафора, если же нет, то полная именная группа (имя собственное или нарицательное).

Что касается исследуемого материала, то в публицистических текстах чаще всего из всех референциальных средств употребляются местоимения (93 %).

Заключение

Итак, цель нашего исследования заключалась в изучении понятия анафорических выражений, их видов и способов выражения анафоры, условий референциального выбора анафорических выражений. Привлечение когнитивного подхода и сравнительно метода было призвано обеспечить точность представляемых результатов исследования, заключавшегося в выявлении анафорических выражений в публицистическом дисурсе и факторов, влияющих на выбор анафорических выражений. Можно предположить, что цель нашего исследования достигнута, и это подтверждается решением поставленных нами задач.

Мы сформировали теоретическую базу, на основе которой мы построили наше исследование (обобщили существующие точки зрения на явление анафоры, на условия ее реализации в дискурсе), а именно:

анафора характеризуется как явление, обеспечивающее несинтаксическую коннексию между языковыми средствами посредством референции к тем или иным объектам дискурса.

Анафорическая связность прослеживается практически на всех уровнях текстообразования, т.е. на грамматическом (временная и именная анафора Бах Э., Парти Б.), лексическом (лексические повторы) и т.д.

Способы выражения анафоры различны - местоимения, являющиеся самой большой группой среди анафорических местоимений, особенно местоимения 3-его лица; именные группы.

Отношения между антецедентом и анафорическим выражением строятся на зачастую на кореференции, которая занимает роль не менее важную, чем анафорические выражения, т.к. является очень важным аспектом связности текста, имеет непосредственное отношение к пониманию текста как единого целого, тесно связана с понятиями логики и мышления.

С точки зрения когнитивной подхода предсказуемость референта или антецедента может быть количественно измерена при помощи “референциального расстояния”, т.е. расстояния от данной точки дискурса назад до ближайшего упоминания референта.

Что касается задач, которые мы решали, анализируя экспериментальный материал, можно сказать, что они выполнены в полной мере.

Тем самым мы определили способы выражения анафоры кореференции, среди которых полные референциальные группы (имена собственные и нарицательные) и редуцированные референциальные группы (местоимения и нулевая анафора). Проанализировав тексты на предмет выявления анафорических выражений, мы пришли к выводу, что наиболее частым способом выражения анафорических выражений являются местоимения (93 %). Это можно объяснить тем, что публицистические тексты данного характера активируют в памяти читателя огромное количество референтов. В процессе получения информации степень одних референтов уменьшается. Употребление тех или иных анафорических выражений напрямую зависит от степени активации референта в памяти читателя, т.е. если степень активации референта в памяти высока, то употребляется редуцированная именная группа, если же степень активации уменьшается, то адресат употребляет семантически полную именную группу.

На референциальный выбор анафорических средств влияют факторы контекста и протагонизма. Анализируя экспериментальный материал, мы пришли к выводу, что данные факторы влияют в одинаковой степени на выбор анафорического выражения. Тем самым можно сказать, что гипотеза нашей дипломной работы подтверждена полностью.

Библиография

Арутюнова Н.Д. Лингвистические проблемы референции. – В кн. НЗЛ. - М.: Прогресс, 1982, вып. 13, с. 5-40.

Беллерт И. Об одном условии связности текста. - В кн. НЗЛ. - М.: Прогресс, 1978, вып. 8, с. 172-207.

Бенвенист Э. Общая лингвистика. - М.: Прогресс, 1974г., 447 с.

Блумфильд Л. Язык. - М.: Прогресс, 1968 г., 607 с.

Блюменау Д.И. Информационный анализ и синтез. – СПб.: Изд-во “Профессия”, 2002. – 240 с.

Бюлер К. Теория языка. Репрезентативная функция языка. - М.: Прогресс, 2000 г., 504 с.

Вейнрейх У. О семантической структуре языка. – В кн. Новое в лингвистике. - М.: 1970, вып. 5, с.163-249.

Герасимов В.И. К становлению когнитивной грамматики. – В кн. Новые зарубежные грамматические теории. - М.: Прогресс, 1989.

Головачева А.В. Идентификация и индивидуализация в анафорических структурах. – В кн. Категория определенности - неопределенности в славянских и балканских языках. - М.: Наука, 1979, с.175-203.

Дресслер В.У. Вопросы языкознаяния. 1971 № 1, стр. 94-103.

Дюкро О. Неопределенные выражения и высказывания. - В кн. НЗЛ. - М.: Прогресс, 1982, вып. 13, с. 263-291

Кибрик А.А. Когнитивные исследования по дискурсу.- ВЯ, 1994, № 5.

Кибрик А.А. Современная американская лингвистика: Фундаментальные направления. Изд. 2-е, испр. и доп. – М.: Едиториал УРСС, 2002. – 480 с.

Куайн У.О. Референция и модальность. – В кн. НЗЛ. - М.: Прогресс, 1982, вып. 13, с. 87-108.

Кубрякова Е.С. Начальные этапы становления когнитивизма: лингвистика-психология-когнитивная наука. – ВЯ, 1994 № 4, с. 68.

Левин Ю.И. О семантике местоимений. В кн. Проблемы грамматического моделирования. - М.: Наука, 1973, с.108-121.

Линский Л. Референция и референты. - В кн. НЗЛ. - М.: Прогресс, 1982, вып. 13, с. 161-178.

Лукин В.А. Художественный текст: основы лингвистической теории и элементы анализа. – М.: Издательство “Ось-89”, 1999 год. – 192 стр.

Николаева Т.М. - В кн. НЗЛ. - М.: Прогресс, 1979, вып. 8, с. 243-257.

Падучева Е.В. О семантике синтаксиса. - М.: Наука, 1974, 294 с.

Падучева Е.В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью. - М.: Наука, 1985, 271 с.

Хендрикс А. Стиль и лингвистика текста. - В кн. НЗЛ. - М.: Прогресс, 1979, вып. 9, с. 184-205.

Хомский Н. Язык и мышление. - М.: из-во Моск. Ун-та, 1972, 122 с.

Чехов А.С. Проблемы описания кореферентных и анафорических отношений в языке. Автореферат канд. дис. - М.: 1979, 19с.

Чехов А.С. Отождествляющее анафорическое отношение как фактор внутренней организации высказывания. – В кн. МП и ПЛ, 1981, вып. 19, с. 39-61.

***

Bach, Emmon Tenses and aspects as functions on verb-phrases, in Christian Rohrer (ed.), Time, Tense and Quantifiers (Niemeyer, Tubingen), 1980, pp. 19-37.

Egli, Urs Anaphora from Athens to Amsterdam, 1986, pp.12-66.

Geach, Peter T. Reference and Generality (University of Cornel Press, Ithaca), 1962.

Kamp, Hans and Christian Rohrer Tense in Texts, in Bauerle, Schwarze, and von Stechow, (eds.), Meaning, Use and Interpretation of Language, 1969, pp 108-116.

Partee, Barbara Nominal and temporal anaphora, in Linguistics and Philosophy, V.7 - №3 – August 1984, pp. 243-286.

Richards, Barry On interpreting pronouns, in Linguistics and Philosophy, V.7 - №3 – August 1984, pp. 287-324.

Sag, Ivan A. and Hankamer, Jorge Toward a Theory of anaphoric processing, in Linguistics and Philosophy, V.7 - №3 – August 1984, pp. 325-345.

Словари

Американа. Англо-русский лингвострановедческий словарь. Под ред. Доктора филологических наук, профессора Черного Г.В., Полиграмма, 1996.- с. 1234.

Языкознание. Большой энциклопедический словарь/ Гл. ред. Ярцева В.Н. – 2-е изд., Большая русская энциклопедия, 1998. – с. 685.

Периодические издания

Vogue, December,2000

Vogue, January,2001

Vogue, December,1999

Приложение

1. Dye-hard competitor

On any given Friday at 5:15 A.M., one can safely assume that the fashion and beauty world is asleep. Understandable, for most likely, its luminaries spent the night before mingling with cohorts at a charity ball or wining and dining at Fressen. But Louis Licari – Madison Avenue ьbercolorist – is up. He is pulling on his sweats, throwing his Speedos into his leather duffel, and scarfing down his Smart Start. By 6:00 a.m., he's out the door.

Licari – a.k.a. “the master of blonde,” “the king of color,” "colorist to the stars," et cetera, et cetera—is training for the Ironman.

OK, it's a half Ironman. But still. A half Ironman consists of a 1.25-mile open-water swim, a 56-mile bike ride, and a 13.1-mile trail run. It's usually done by "athletes" with jobs that allow for rest after an eight-hour day. Licari works till 8:00 or 9:00 p.m. five to six days a week, owns salons in New York and Beverly Hills, and is busy planning to move his East Coast digs into a more fabulous space. He's not a trainer, sneaker designer, or anything else even vaguely related to the fitness world. He is, to use his own terminology, "a middle-aged beautician," for God's sake.

Like many a bored-but-body-obsessed urbanite, the five-foot-eleven 164-pound Licari has taken his fitness regimen out of the gym. In search of something more than perfect pecs, he has, for the past year and a half, been competing in half-marathons and triathlons. But the half Ironman is his first foray into something hard-core. And to Licari and his trainer, three-time Olympian and former world pentathlon champion Mike Gostigian, he has just scratched the surface.

This year, Licari simply focused on getting through each competition. Come January, he plans to train more competitively—up to 25 hours a week, as opposed to the current ten or so he manages now. Next year, he hopes to race in the full Ironman.

“People are so impressed that I work out,” says Licari, pedaling at 65 rpm on a stationary bike at New York Athletic Club (he eventually works up to 100 rpm). “But they don't know the half of it. I go to a nutritionist. I see a massage therapist. I do yoga. In L.A., I see a strength trainer. There's so much work involved.”

No wonder he has given up his beauty regimen of years past— the collagen peels, the facials. “Ever since I got serious about sports, I haven't done a damn thing, except normal grooming,” he says.

But why suffer so? Why won't the AIDS Ride do? Well, it did, but then it was time to move on.

“I’ve always lived near the park, so I'm an OK runner”—actually, he can do a 10K in a more-than-respectable 40 minutes-“but then I got into biking, doing the AIDS Ride from Los Angeles to San Francisco and Boston to New York. I liked it, but I did it for ten years, and then I thought about trying something else.”

And so he began to think out loud about pulling it all together in a triathlon. One client who listened was Mary Leonard, owner of the U.S. Athletic Training Center. She introduced him to her client Gostigian, who made it all happen. Gostigian, not Licari, was the first to experience culture shock.

“I met him at his salon,” he says. "And there were 40 women sitting around with foil in their hair. I was freaking out. I was actually afraid that if he didn’t get to them fast, the coloring would fry their hair off! But he really took the time to talk. He’s really committed.”

The two bonded, especially after Gostigian’s haircut. (“I don’t need Page Six writing about how I'm running around the park with Grizzly Adams,” Licari told him.) Since then, Licari has been training six days a week. "This isn't for people who constantly cancel," he says (thus disqualifying 95 percent of all New Yorkers). On most days, Licari rides U.S. 9W and/or runs up to ten miles In Central Park. It can get brutal. “I’ve done color for 20 years. But here I’m playing catch-up,” Licari says.

When he works out. peroxide and highlights are a distant memory. Except when the Today show is on TV in the cardio room. One morning, he looked up and caught – horrors! – Katie Couric with a completely different “tonality” than what she had left the salon with. “I was shocked!” he says, quickly noting that she, um, experiments with her color in a pinch. (So don’t blame him.) At this moment, Annette Bening is pitching American Beauty, for which Licari had frosted her hair. “It suited her character," he explains.

A half-hour later, Licari jumps off the bike, ducks into the locker room, and emerges at the pool a quick-change skill he has honed as a triathlete. (When he first started racing, his arms and legs were shaking so badly that it took him five minutes to change between events; now it takes seconds.) In the water, he swims lap after lap of freestyle strokes, sidestrokes, breaststrokes. Gostigian tells him to tuck in his derriere, and he quickly adjusts.

On summer weekends, Licari takes his bike on the company van (used during the week to ship hair products from warehouse to salon) out to East Hampton, where he swims in the ocean. Frequent sightings have made many overwrought Hamptonites think that Licari was offering door-to-door service. One was hear sniping, “I don’t know why her toots are still showing. I see Licari truck near her house all the time!”

In fact, more pressing matters were at hand. “The first time I saw him swim, it was like, he was in a shipwreck,” Gostigian says.

“I didn't have a chance in hell,” agrees Licari, who at the time still had issues with putting his face in the water. But he started with the basics – blowing bubbles, learning how to exhale and inhale. Gostigian devised special exercises to smooth out the curvature in his neck and back (from years of hunching over clients) and to increase his range of motion. This year, at 48, Licari finally, stopped wearing a nose plug.

After one month of training. Gostigian signed him up for road races. “I was frightened out of my mind,” says Licari. “In one of my first races, Mike started yelling, ‘Come on, faster,’ and I just yelled, ‘Stop! Just stop!’ and literally went into a fetal position.” Much improved now, Licari often finishes in the top 25 percent for his age group, and he attributes his success to Gostigian. “I am in awe of Mike. He’s changed my negative attitude.”

By 9:30 a.m., Licari, in standard-issue Old Navy khakis and a bright-white shirt, arrives at the salon. “You’ve already got seven people waiting for you,” his slightly panicked assistant says. Completely composed, Licari prepares for his first client. He’s off to a running start. Vogue, 12.2000

2. Kate Moss.

The story goes that Kate Moss was discovered by Sarah Doukas, the founder of Storm model agency, at JFK airport in 1988, as she prepared to board a flight home to London with her father. She was 14 at the time, and a "not entirely enthusiastic" pupil of Riddlesdown High School in South London.

Born on 16 January 1974, in Addiscomb, Croydon, Moss once admitted that she thought she "might've been a bank manager". As it turned out, she was destined for far greater things including developing into one of the most beautiful women the world had ever seen. At 15, Kate was cast in her first catwalk show, playing Lolita for John Galliano. At 18, she became the Face of Calvin Klein, most famously fronting his underwear campaign with Mark Wahlberg and appearing nude for Obsession, and to this day Klein maintains that she "defines her generation". She made her first appearance in British Vogue in January 1993. Her first cover followed two months later, with Kate photographed by Corinne Day in a pink and blue Chanel bustier. As Vogue's former Fashion Features Editor Lisa Armstrong puts it, Kate soon became "the (defiantly) non-supermodel who managed to out-super them all". The darling of the fashion world, she was widely credited with spearheading the controversial "waif" look of the early Nineties and, in 1995, her fame was such that she was encouraged to release a hardback book of pictures entitled simply "Kate".

But by November 1998, her hectic lifestyle had taken its toll on the young model and Kate checked into London's Priory Clinic, suffering from exhaustion. When she emerged the following January, she announced that she had spent the last decade modelling "drunk". "For years I never thought there was anything wrong with it," she told Vogue with characteristic frankness, shortly after her rehabilitation. "We all used to get drunk at the shows. I just thought I was having a really good time, which I was. But it got too much. There was no normality. I felt like everyone was sucking me away."Since rehab and the dissolution of her eight-year contract with Calvin Klein, Kate has taken on the grander status of style icon, appearing less and less on the catwalks. In the May 2000 issue of British Vogue, she played muse to seven modern British artists, including Tracey Emin, Sarah Morris, the Chapman brothers, and Sam Taylor-Wood. She is also famously easy-going. As Mario Testino says: "Kate is great company, a truly nice person." And she is still enormously bankable. In September 2000, US magazine BusinessAge ranked her the fifth highest paid model in the world, with estimated earnings of Ј14.8 million. She has appeared in several notable documentaries about the fashion world, having made her acting debut with a spot in the comedy series French & Saunders in 1996. Kate's love life has been almost as well-documented as her career, right down to the detail of the tiny heart tattoo on her hand. She has been linked with photographer Mario Sorrenti, Spacehog guitarist Antony Langdon, Rolling Stone Ron's son Jesse Wood, and artist Jake Chapman, as well as Billy Zane, Leonardo DiCaprio, and Evan Dando of the Lemonheads. Most famously, she dated Johnny Depp for three years until 1997 (the pair were trumpeted by Vanity Fair as the couple of the decade). She is now happily settled with Dazed & Confused Editor Jefferson Hack, whom she met in London in 2000. Her close friends include Anita Pallenberg, Marianne Faithfull, Stella McCartney, Alexander McQueen, Jade Jagger and Matthew Williamson. Vogue, 01.2001.

3. Stella McCartney.

Stella McCartney was born in 1972, the daughter of ex-Beatle Sir Paul and Linda McCartney. She first hit the headlines herself in 1995, when she graduated from London's Central St Martins College of Art & Design. Her graduation show, attended by her super-famous parents, featured pals Naomi Campbell and Kate Moss modelling her clothes on the catwalk. Unsurprisingly, the student show became front page news around the world and the entire collection was snapped up by London boutique Tokio. McCartney launched her eponymous label the same year. Despite her newfound celebrity, she had already served a long apprenticeship in fashion. At 15, she worked with Christian Lacroix on his first couture collection and later spent several years learning her craft on Savile Row.McCartney was appointed chief designer at the French couture house Chloe in March 1997. Succeeding Karl Lagerfeld in one of the most high profile posts in the industry, McCartney's appointment was viewed by many as simply an astute publicity stunt on the part of Chloe's owners, the Vendфme group. However, her first collection for the house, shown in Paris in October 1997, quickly dispelled any doubts about her talent. Sensual and romantic, the collection teamed lacy petticoat skirts with fine tailoring and was hailed a triumph. Her delicate camisoles and Nineties updates of the Seventies trousersuit fast became the talk of the catwalk circuit. The following season, Chloe execs proved that her efforts had not only raised the house's profile, but had lifted its profits too.Following the death of her mother in April 1998, Stella stepped up her fight against the maltreatment of animals, a cause Linda had always held dear. A month later, during Fur Fashion Week, she teamed up with PeTA (People for the Ethical Treatment of Animals) to release a video championing animal rights.In April 2000, she renewed her contract with Chloe, amid reports that she had turned down the offer of a position at rival house Gucci, because Gucci would have required her to work with leather. Exactly one year later, Gucci confirmed that they had signed McCartney up, with a view to developing her own label as a global luxury brand. The Chloe job was awarded to her righthand woman, Phoebe Philo.In August 2001, it was reported that Stella had started dating Alasdhair Willis, the 31-year-old publisher of Wallpaper magazine known to friends as Mr Gucci, for his love of designer labels. Stella's social life is legendarily star-studded. As well as being romantically linked with the likes of Lenny Kravitz in the past, her close friends include Kate Moss, Liv Tyler, and Madonna (known as Melly to Stella's Stelly), whose wedding dress she designed in 2000. Vogue, January, 2001.

4. Karl Lagerfeld

Born in Hamburg in 1938, Karl Lagerfeld emigrated to Paris at the age of 14. He was to go on to become one of the most celebrated designers this century has seen.In 1955, at the age of just 17, Lagerfeld was awarded a position at Pierre Balmain, after winning a competition sponsored by the International Wool Secretariat (the coat he had designed for the contest was later put into production by Balmain). In 1958, he left to take up a job with Jean Patou, which gave him an invaluable knowledge of couture but apparently very little pleasure. After just one year, he quit to work as a freelance designer for such fashion houses as Krizia, Charles Jourdan and Valentino. By 1964, he had grown so disillusioned with the world of haute couture that he left Paris altogether to study art in Italy.In 1967, Lagerfeld returned to fashion, joining Fendi as a design consultant. In the Seventies, however, his name was more closely associated with the house of Chloe, where he was given carte blanche to produce exquisite floaty and feminine ready-to-wear collections which claimed to rival contemporary couture. His 1972 Deco collection, which consisted of black and white prints and clever bias-cutting, brought him worldwide acclaim. He produced his last collection for Chloe - now designed by Phoebe Philo - in 1983 to move to Chanel (though he did return briefly in 1993, to replace outgoing designer Martine Sitbon).At the same time as taking on the title of director of collections and ready-to-wear at Chanel, Lagerfeld launched his own-name label, now synonymous with strong tailoring, combining easy-to-wear cardigan jackets in his favourite bright colours and softly shaped knitwear to create what he describes as "intellectual sexiness". Meanwhile his designs for the super-chic French fashion house, a fusion of pre-war Chanel and contemporary trends, carried the label to the pinnacle of high fashion in the Eighties and Nineties. Notable moments of his career at Chanel include teaming the traditional box jacket with denim mini skirts in 1991, combining club-influenced black fishnet bodystockings with the traditional Chanel camellia placed cheekily over the breasts and matching hefty lace-up boots with flowing georgette skirts and leather jackets. By 1997, Vogue had crowned him the "unparalleled interpreter of the mood of the moment".Despite moving from label to label, Lagerfeld has managed to retain a sense of his own style throughout his career. His success lies in an ability to make a bold statement and he is never afraid to try something new. He has also maintained a sense of humour throughout his designing that has produced such legendary pieces as a shower-dress, with beaded water streaming down the front; a car-dress with a radiator grille and fender, and a multitude of outstandingly eccentric hats, from armchairs to cream cakes, translating Chanel trademarks such as the quilted handbag into a range of seasonal must-haves, including the handbag earring, the handbag hat, the doll-sized shoulder bag, the quilted hip bag, the quilted Alice band and the outsize baguette bag.He also enjoys a range of outside interests, including languages (he speaks fluent German, English, French and Italian and has expressed a desire to learn Spanish), illustration, antiques and photography (he was responsible for producing Visionaire 23: The Emperor's New Clothes, a series of nude portraits, starring South African model David Miller) and describes himself as an "intelligent opportunistic" and "professional dilettante". As he told US Vogue in 1988: "What I enjoy about the job is the job." Vogue,01.2001.

5. Taking his shot

It's a sunny Halloween afternoon in Ames, Iowa, where former pro-basketball player and U.S. senator Bill Bradley is scheduled to make his fourth campaign stop of the day. The candidate's plane has arrived about ten minutes ahead of the press plane, so that by the time we disembark, Bradley has-positioned himself in front of the tiny Ames airport, his H six-foot-five-inch frame sprawled across a green plastic chair, ubiquitous grape soda on the ground beside him. His head is thrown back, his eyes are closed; the candidate is catching some rays. As we hit the tarmac, he looks up. "Welcome to Ames," he says, deadpan, giving us a wave before he closes his eyes again. Finally, after everybody else is loaded in the vans, ready for a walking tour of a couple of Ames blocks, he climbs in. "I got him up," says his "body man" Matt Henshon, "by telling him he would still be out in the sun."

"Senator Offbeat"—that's what the late Republican strategist Lee Atwater called him. Cool, seemingly laconic, Bradley's doing his own thing out there on the campaign trail, coming off as refreshingly straightforward or just a little weird, depending on whom you're talking to. Earlier that day, he'd told CBS's Bob Schieffer on Face the Nation that he "drew the line" where religion was concerned; it just wasn't something he was going to talk about. Schieffer was left to ask him simply whether or not he believed in God. "Yes." "Can you tell us any more about it than that?" "No."

Later, when he arrives at the house of a supporter, 60 people are gathered in the backyard, but first the host, a nice man named Jay, asks Bradley if he'd like some cider or a soft drink, or maybe even some beer before he addresses the crowd. Bradley looks at him. "You got any whiskey?" This is the point at which Matt steps in to reassure us all that the senator was making a joke, but Bradley's not quite finished. Standing on the man's backyard deck, he notices that part of the lawn has been roped off. "You know,-when I got here today, Jay promised me that each and every one of you would vote for me." Pause. "I'm only kidding. The only commitment Jay made today is that he would save his best grass."

Normal flesh-pressing it ain't. It is, rather, an approach that sometimes gets him labeled diffident, aloof, anti-charismatic. But it seems to be working. When Bradley threw his hat in the ring a year ago, most pundits—and supporters of Vice President Al Gore—dismissed the announcement as the insignificant and self-indulgent act of a once-oversung hero of the Democratic Party. He had, after all, waffled when he'd had better shots, in 1988 and 1992. Now he seemed to be setting himself up as the automatically unsuccessful and tedious spoiler in a race in which all the other possible contenders had had the good sense to realize they could never make it against the well-financed sitting vice president.

That, of course, was before he raised as much money as the vice president and began leading him not just in New Hampshire but in New York; before he put Gore on the defensive, prompting him to change everything from his clothes to the address of his headquarters. That was before respected political journalists like the Washington Post's David Broder began writing columns with headlines like script for an upset, and the Gore campaign team's disarray was repeatedly – almost luridly – displayed on the front page of The New York Times. His endorsements include those from Senators Bob Kerrey and Daniel-Patrick: Moynihan, Wall Street heavy hitters Lou Susman, managing director of Salomon Smith Barney, and Thomas Labrecque, retired chairman of Chase-Manhattan' Bank, and Lakers-coach and former Knicks teammate Phil Jackson. (“Why did he take the job with the Los Angeles Lakers? It was not-because he thinks the Lakers can be champions – it is because it’s apart of my Southern California strategy. Make no mistake about that."- Barry Diller gave him a fund-raiser in L.A.; fans as disparate as designer Tommy Hilfiger and investment tycoon Herbert Alien round up checks for him in New York. He is running a big-league campaign in every way—except stylistically. So the question now is, Will the style sell?

Bradley doesn't just want to be president; he says he wants to change the way presidential campaigns are waged. In the beginning, he conducted what amounted to a floating seminar – introducing himself to small -groups of voters: probing, pushing, _finding out what their daily - concerns were, begging for their "stories." He was, he said, putting together a "narrative," a word not often the mainstay of a stump speech. Meanwhile," he steered clear of what he cafe "contrived" settings and exchanges. In a race in which we know, for example, that George W. Bush reads the Bible every day, Bradley will not discuss religion. In a race in which we knew that Mr. Popper's Penguins was Al Gore's favorite childhood book, Bradley has-declined to "go down the road" of the favorite book. ("What if I said Crime and Punishment! People might say I identified with a killer;") After Bush flunked a reporter's pop quiz on foreign leaders, the same reporter sprang a similar quiz on Bradley, and he simply refused to play.

It is something he does often. At the first Democratic town meeting in Concord, New Hampshire, Gore's staff distributed five press releases in 38 minutes, correcting Bradley, touting Gore. Bradley barely bothered to dispute Gore's estimate of what Bradley's own health-care package would cost. After Bradley's performance that night, Bob Woodward said he communicated a "presidential, almost Olympian calm." But Bradley is a bred competitor (former Boston Celtic John Havlicek says he still has his old opponent's handprints on his backside); it is more than calm he's demonstrating—it's an act of will. "It requires some discipline, yes," Bradley tells me one afternoon in Davenport, Iowa, scraping soup out of a plastic container. "You always can resort to the elbows, but you make a judgment about what the politics of our time needs and what you can offer. You wanna win, but you wanna win in a certain way."

He is, he says in almost every speech, trying to "respect people" by running a "positive campaign." That he is trying to save his "outrage for those things that I want to change," and his ‘ingenuity to try and figure out, how do we get everybody to see that we’ve got to head in the same direction?’’Vogue,12.1999.

6. A charmed circle

I’m in the wig room. For those of you who don’t have one, it is a small room where footmen powdered your, or more likely your husband's, wig. The house was built in 1588", so there are many such nooks and crannies, just perfect for me, the spy. So many young mothers are spies. They have to be, watching their child covertly, for clues, for signals, for some way to comprehend what is going on in that secret new bundle of nerve ends, tender flesh, brains, and biology that we almost inadvertently create over a long nine months.

I’m in the wig room, putting away linen. It might be a charming image – a young matron, keys at her waist – but in fact I'm in a froth of rage about the whole business of being a mother. What I want back is what I was, as archetypal mother/writer Sylvia Plath put it, “before the bed, before the knife, before the brooch and the salve fixed me in this parenthesis.”

I have three babies at this time, and I love them. At first they were adorable, noisy blobs; now, somehow, worryingly, they are fast growing into people with wills of steel, and there are times – and this is one of them – when I want not to be a mother ever again. For a start, I didn’t realize that they were going to be there forever. I thought in my innocence that you could, as it were, dip into babies, and I remember once at the very beginning driving into Bath and realizing as I parked that I had a tiny baby and she was sleeping in an empty house some 20 miles away. I had work to do. Writing. And she wouldn't let me.

The wig room is off the nursery, which has a big old window seat, like in Jane Eyre, and Rose and Daisy, two of my three daughters, are sitting there. I know this not because I have seen them, but because they have come in together, talking, intimate, and something about their tone, the urgency of their words, has made me freeze. Rose is six; Daisy is five. I know in my mind's eye how they look on the seat, blonde heads soldered together, their earnest, beautiful faces turned to each other, two philosophers with fat little lips.

I am famished by love of my daughters. How did this happen? Motherhood had always been an uninviting prospect to me. I'd had enough of the receiving end. The word mother carried a message I didn't want to hear-or repeat. Trammeled lives, little cruelties, a turntable of defeating busyness, and no joy in sight. I watched my own mother to make sure I would not become like her, though I was sure there was a dark angel ahead waiting to drop her image over me like a second skin turning me into the Mother. It seemed to me there was no way of escaping the destiny of repetition. So, easy answer, I would not become one.

And yet here I was, a mother of three stacking up fine linen and feeling a wedge being driven into my heart so that I could almost feel it creaking apart. I didn't know at the time that these wedges are necessary to widen the heart up, since it has either to widen or to break. I was in a rage because I wanted to have my life of such a short time before back, back to when I was a free woman, an adventurous spirit, an editor at Vogue and a protegee of Diana Vreeland – back when a heart was a Chanel motif, to be worn on the sleeve, a bauble outlined in diamonds.

I first met Vreeland in 1964, when I was nineteen and working as features editor at Vogue in London. The offices were open-plan, with partitions and bookcases at shoulder height, and so I first saw her as this extraordinary apparition, gliding along above the level of the filing cabinets. Then she swung round the corner between the cabinets and stood there burnished and shining in front of me like an Aztec goddess, with that unique stance that Cecil Beaton has famously described: “the Vreeland medieval slouch, pelvis thrust forward to an astonishing degree and the torso above it sloping backwards at a 45-degree angle.” Enormous stretched red canyon of a mouth; high, red cheeks; black-on-black lacquered hair; edge and cut and glitter; slanting eyes that missed nothing, nothing to do with the body, and as I came to know, missed many a thing to do with the soul. She came to a standstill in front of me, her retinue behind juddering to a stop. Her eyes swooped about, editing what she was seeing into what she wanted it to look like. I sat transfixed.

I'd joined Vogue only a short time before, and my first article, about the playwright John Osborne, had just been published. His seminal play, Look Back in Anger, had changed British theater at one blow. He'd become an icon, worshiped and loathed in equal measure. So when I wrote to ask for an interview, I didn't have much hope that he'd give one. It never occurred that I could actually have access to one of my great heroes. I'd as soon see Shelley plain or say hello to-Balzac. But I got a sweet note back suggesting we meet for lunch; we talked all afternoon. And then, ten a cable came into the office that I have still pinned to my heart. It simply said, “Osborne/Devlin text superb.$500 for first American rights. D.V.” In my lingo, D. V. meant Deo volonte, “God willing.” Something we were taught in convent school always to use when speaking or writing of the future, presumably to preempt presumption. That first, enabling cable was from Diana Vreeland, and I loved her for it.

My stock rose within the London office, since American Vogue rarely lifted pieces from other magazines in the Conde Nast family. I was puffed up with pride, but the pride was as nothing compared with the prospect of $500 for those mysterious first American rights. Five hundred dollars then was the equivalent of six months’ salary, but it was much more than that to me. It was a recognition that could write, that my writing was worth something, that people would pay to read it. And now here was the reality of “God willing” in front of me, talking nineteen the dozen and offering me a job at American Vogue.

I'd read Vogue avidly since I was a young girl in a remote part of Ireland, 1eading such an atavistic life that turning those glossy pages was like accessing an archive from the future.

The past hung around Ireland like a shroud, and Vogue was gleaming and shining and soaring. The world of Vogue was so brightly lit - everything was illuminated, the shine on a string of pearls, the gleam on the curve of a cheek, the sheen on a satin ball dress. At home, shine was the sun on the lake, the reflection of brass harness on a horse's neck, the gleam of leaves in the chestnut tree. In Vogue, there were articles on cars as fashion accessories. At home, there were only two cars in the district, the priest's jalopy and ours. The world of Vogue sparkled night and day—flashlights, footlights, headlights. At home at night, the silence was palpable, the darkness profound.

The world of Vogue under Diana Vreeland, as I came to know it, was all invention, eclecticism, and style. The world I had come from knew nothing of invention; everything was old, organic, decaying—a place I think she'd have been amazed to know still existed, a culture on the brink of extinction, the ragged ends of a dispensation that had lasted for centuries. The world of the horse and cart, of silence and lapping water, dark colors that didn't show the dirt, religion and madness. Trapped in this Irish world, I had entered the Vogue talent contest and won it, which was how I had landed on the staff a year later.

Diana Vreeland showed me how to reinvent myself, though I'm sure nothing could have been further from her mind: She wasn't interested in me personally - indeed, I don't think I ever met anyone less interested in the person behind the persona. She loved surface, and I learned from her the great art of invention; that to be inventive with your life is creative; that invention has nothing to do with truth or lies but is a means of escape, a means to change places, to break a pattern. She taught me such a valuable lesson that I didn't know its worth until much later in life: that to dream, to reach out, to be unashamed of how you are, never mind who you are, to aim for the unreachable, is essential, that there is no such thing as ordinary.

But of course one of the things that made her extraordinary was that she never tried to be fantastical or larger than life. It was all-natural to her, if the word natural could ever have been used-with-in her aura. She said, “I figure that if I like something, the rest of the world will like it, too. I think I have an absolutely solid ordinary point of view.” True eccentrics do think that. They think they are perfectly normal. Perfect, yes. Normal, no.-She possessed all kinds of arcane knowledge, yet she never went to the person behind the image. She didn't want to; she didn't want to be disturbed. I was always amazed when I remembered she was a mother and a wife and heard that she adored her children.

I am silent in the small room. I hear Daisy ask Rose, her elder sister by a year, therefore an oracle and Delphic in her pronouncements: “Rose; what would you do if you had a mother like mine?”' I carefully, carefully close the old door and try not to rustle with laughter, with love, with the understanding that I have heard a profound question. I have hearer for the first time the word mother used in connection with me, as a definition of myself. For all my laughter, I understand that I have also heard on of life's great truths; that every child in the same family has indeed a different mother. I know I am an irreconcilably different character to each of my three, and that this brings problems. I know, too, that whatever else happened to me in that journey – short in time but infinite in compass – between me on the; eighteenth" floor of the Graybar Building on Lexington Avenue and me here in the nursery, I have broken the motherhood! pattern laid down for me. Or at least broken it down enough to have given Daisy the power to think she could “do” something about me. In that earlier dispensation, adults, parents were monolithically immutable – children were powerless. That went without saying. You suffered in silence or in sobs. Yet here was Daisy talking with a hint of brisk killer instinct that warned me I'd better change my ways. And my ways, it transpired, was the amount of time I still devoted to writing for Vogue. Because although I'd left, I still did work for it, and this necessitated my leaving home. I wondered how Diana Vreeland had dealt with the perennial problem. I didn't know then her history, or her history as she told it, of a mother who, she surmised, died at 55 because she could find nothing more to interest her. “She was quite young and beautiful and amusing and mondaine and splashy,” Diana Vreeland said, “all of which I'm glad I had in my background – now. But I've had to live a long time to come to that conclusion.” Diana Vreeland was magic. She sometimes called it fantaisie, sometimes called it faking it – “the most intoxicating release from the banality of the world.” But if you believed in her, it rubbed off on you. I never quite believed in her, but I recognized my luck in working for her, though she was daunting. Not that I exactly did work for her, since I was in the features department, a separate world, a kind of unnecessary adjunct to fashion. I was poised between the two departments – no, I wasn't, I was never poised in my life, I was on a hamster wheel between them – and I had lunch with Diana Vreeland when she wanted me to do something for her side of the dunes.

For someone who had lately arrived from a world where the rule of thumb for decoration was “kitchens is brown and landings is buff,” Diana Vreeland's office was a visual education. A big black-lacquer desk, a leopard-skin carpet, leopard-skin upholstery, and scarlet walls covered in images she had culled, including the notice EVERYONE LOVES A LORD. The floor was awash with spreads for the next issue. Here was a woman who had a map of her desk so that everything on it would always be exactly in the same place. At lunch, I would try to order something I could eat unobtrusively, and she'd tell me what she wanted. No, she wouldn't. She'd emote, and I'd try to guess.

“They wa-a-a-de deep into the Thames,” she said without preamble, “and turn them up. The turners-up are dressed in a certain costume, a livery. They stamp their bottoms—and my God that causes quite a flurry. I believe they all are in-the queen's gift.”

The sandwich between my teeth became intractable. I tried for clues. I said, “Boats?”

“Well, I don't think they use boats,” she-said. “I think they use a – not exactly a hook – a crosier.”

It must be bishops, I thought. Bishops are appointed by the queen. And they do have lovely costumes and pink frocks. But having their bottoms stamped…? Does she mean “smacked”? In the Thames? Some kind of baptism? Total immersion?

“Bishops?” I ventured. “An article on bishops?”

“That's a good idea,” she said. “That wonderful pink. You can only get it in a little shop in the Vatican City where they sell the cardinals' silk stockings. But we need to get the Swan Upping article first.” Swan Upping turned out to take place once a year on the Thames at Maidenhead, when liveried men did indeed “turn lip” the swans and mark them as possession of the queen. Vreeland commissioned Snowdon to take the Swan Upping photographs and saw all this and more as the cutting edge of fashion.

I worked for her for two years. Then, suddenly, I was married and soon after, from having a future that belonged only to me I became irrevocably linked to three solipsistic baby beauties who had no idea that I existed outside of their needs. From an apartment on Eighty-eighth Street next door to the Guggenheim, I found myself in deepest Gloucestershire with a husband and three babies without practice or training. They had no practice, and I had no training. They grew up in a flash that still dazzles my perceptions and illuminates my life. I remember I devised a fairly simple method of memorizing particular moments. I would look hard at three blonde heads over a book – or a four-year-old Rose in yellow sou'wester and little else running through the rain, Bay in a tutu that didn't fit, Daisy solemn in a lilac negligee – and register the mental snapshot. I have only to close my eyes, and those images are there, my lost children, running away from me. I know those children. I know all about them.

Where are they? Well, Daisy is working for Vogue, forging her own future, living the circle that binds us together in its lovely and ratifying spin. I believe in magic. We all have extraordinary powers, if only we could access them. One way of accessing them is to be happy. One sign of the magic of happiness is how things connect, of how you do one thing that seems arbitrary at the time and then turns out to be the first and most necessary step in a process that leads to fulfillment. So much is circular. Vogue lay in my past, I thought, but it was streaming through my future, and that child who was pondering the vexed question of what to do about me was already connected to Vogue.

I see Daisy now and yet continually also see her as she has been through all the stages of her life. I see her different ages, different sizes, image superimposed on image, growing up in an endless shadow play, always herself in all her different manifestations, one melding into the other, a magma, an archaeological dig that only I can turn up. And yet she could always escape me. The child who asked what could yon do with a mother like me saw that I was a spy and took her own measures. She silently slipped away, withdrew from the tempestuous encounters endemic to the rest of the family.

Do you know that poem by Seamus Heaney about the hare?

Choose one set of tracks and track a hare

Until the prints stop just like that in snow.

End of the line. Smooth drifts, where did she go?

Back on her tracks, of course and then took a spring

Yards off to the side; clean break; no scent or sign.

Daisy was like that; all the evidence of her was there. Room like an ice palace, possessions in place. But the impeccable girl had sprung. I think about her all the time. Does she remember what it was like to cry passionately over a sad story, to mourn a dead bird, to lie awake dreaming of hunting with her pony?

What goes around comes around. I remember showing a beautiful-limned big-eyed silent young girl with hair like a polished blade around the Vogue offices in the Graybar Building on Lexington Avenue. Her name was Anna Wintour. She is now Daisy's editor. I doubt if she would remember. But the fact that the circles are so clean and fitting is a sign of hope to me, a sign that we are all linked, that the magic that is coincidence and synchronicity works, that the world is not an arbitrary place.

I recently came across an article Daisy had written for a newspaper. She hadn’t bothered to tell me. In it, she wrote, “I wonder at our shared blood. I pore over photographs of her, not just at the way she looks, but to try to gain some sense of her. It still mystifies me that she bore me, that we are of the same ilk.” I am glad I am no longer the oracle or the know-nothing, neither the solution nor the problem, neither the dispenser of justice nor the very opposite. Where once I went ahead, and they followed, I now follow in their footsteps, an old page to their young Saint Wenceslas. I have all the time in the world and all the space I need. And at some level, I want to be back in the wig room to see them on the window seat discussing what to do about the most important person in their world. I telephone to ask her how she is, She’s in her new office, in Times Square. I am looking out at a fox stalking across a field. There's no one at the magazine who remembers me. Except her. My daughter, who works at Vogue. Vogue, 12.2000

7. People are talking about books.

What happens when smart, ambitious female writers marry smart, combative male writers? Good books, bad marriages.

Or so would appear the lesson of David Laskin’s illuminating new book Partisans: Marriage, Politics, and Betrayal Among the New York Intellectuals (Simon and Schuster). Focusing on the women of The Partisan Review, the magazine that started in 1934 and for the next three decades reigned as New York’s most influential journal, Laskin brings a fresh perspective to the lives, careers, loves, and marriages of such literary legends as Vassar grad and the Group author Mary McCarthy, novelist and essayist Elizabeth Hardwick, and Boston Adventure author and Pulitzer Prize – winner Jean Stafford.

Of course, they didn’t sleep their way into the boy’s club of the PR, but rather were published and listened to because of the quality of their writing and the acuity of their opinions; yet the women in McCarthy circle were what Laskin calls “sexual adventures”. Indeed, they racked up numerous – and some overlapping – lovers, many of whom were editors and writers for the PR. McCarthy and Hardwick both slept with PR editor Philip Rahv; both Stafford and Hardwick were married to Boston aristocrat and poet laureate Robert Lowell. And get this: It was her then – boyfriend Rahv who first sent McCarthy out to have drinks with critic Edmund Wilson to try to woo him for the magazine. Eventually Wilson did, but not before he had bedded and wedded McCarthy.

Given that all of these marriages between men and women of letters were veritable knock-you-out cocktails of ambition, talent, and passion, it’s unsurprising that they would be ruinously affected by intellectual and sexual competitiveness. As McCarthy once told an interviewer, “There is no real equality in sexual relationships – someone always wins.” Laskin concedes, “even in a marriage of well-matched literary luminaries, one career usually takes precedence over the other. Rivalry poisons the atmosphere or smothers one or another’s flame.”

Laskin also suggests that the era in which these intellectuals were living and loving played a huge role in their marital dissolutions: “Lowell and the literary men of their generation were all bigamists of a sort and their marriages broke under the weight of their double desires, for the women they married could never play both parts [that of wife and of writer] and hold on to their sanity. Either they drank and cracked up, like Jean Stafford; or They divorced and had affairs, like Mary McCarthy; or they toughed it out for as long as they could stand it, only to be chucked in the end, like Hardwick.” Not only did Lowell leave Hardwick for another woman, he doubled the blow by subsequently quoting entire sections of her private, desperate love letters to him in his published poems.

Stafford, McCarthy, and Hardwick. What these American women had in common besides being supremely talented and tough and “marriers to the core” is that all came to New York from disparate places to carve out lives for themselves as writers. Stafford was from Boulder, Colorado; McCarthy from Seattle; Hardwick from Lexington, Kentucky. Of course, coming to New York to be a writer wasn’t a new phenomenon when McCarthy and her group were doing it, nor is it one now. In fact, what becomes strikingly evident when you compare the women of the PR with the new wave of writers like Melissa Bank (author of The Girls’ Guide to Hunting and Fishing), Amy Sohn (Run Catch Kiss), and other practitioners of the relationships novel is that there has been a New York School of young female writers whose collective pen has focused on the relationships between men and women. A New York male school of fiction is not so easy to identify. So, in the end, Partisans not only serves as a well-researched, unobtrusively written history of a fascinating group of female writers in a prefeminist era but also sheds light on many facets of today’s writing and dating scene.

Of course, there are substantial differences between the PR’s heyday and now: Intellectual culture is probably less vibrant and certainly more diffuse today, and politics doesn’t play as much a role in the writings of our new belletrists off the bedroom. Not to mention that when today’s young New York School of female authors write about their characters’ relationships, they tend to detail the dating game itself rather than marriage. And what about the men these women fall for? They’re more likely to be bartenders, aspiring musicians, or filmmakers than critics, writers, or even McCarthy ‘s famous archetypes of The Man in the Brooks brothers Shirt. However, it is curious, though not wholly unsurprising, that the most intriguing suitor in The Girls’ Guide – and the one who sustains the protagonist’s enduring interest – is a well-regarded, aging editor who could have been around long enough to throw back a few stiff drinks with those intellectuals who once upon a time wrote and lived for The Partisans Review. – Vendela Vida. (Vogue December 1999).