1. Соотношение понятий "коннотация", "эмотивность", "оценочность" и "экспрессивность" в английских библеизмах

2. Эмоционально-оценочная энантиосемия библеизмов

3. Эмотивно-смысловая валентность библеизмов

1. Соотношение понятий "коннотация", "эмотивность", "оценочность" и "экспрессивность" в английских библеизмах

Ценностно-смысловое варьирование библейских фразеологизмов не может не содействовать изменению эмотивного компонента их семантики. Как известно, эмотивность относится к коннотативной категории, поэтому для нашего исследования представляется актуальным разграничение таких семантических компонентов, как эмотивность, экспрессивность и оценочность, и их соотнесение с коннотацией.

Проблема коннотации в лингвистике—одна из самых сложных и противоречивых. Ее исследованию посвящено уже множество работ (см., напр.: Говердовский 1977, Кузнецова 1989, Мягкова 2000, Ратушная 2000, Стернин 1979, Телия 1986, Шаховский 1988), однако до сих пор не имеется единого понимания этого феномена, его природы и сущности. Еще большее разночтение вызывают указанные выше сопредельные с коннотацией понятия (эмотивность, экспрессивность и оценочность).

На сегодняшний день существует несколько научных позиций, в рамках которых трактуется лингвистическая категория "коннотация".

Так, под коннотацией понимается "неденотативное и неграмматическое значение, входящее в состав семантики какой-либо языковой единицы или представляющее ее целиком" [Филиппов 1978: 57-63].

М.С. Ретунская под коннотацией понимает "область семантики слова, дополняющую ее денотативное (предметно-логическое) и категориально-грамматическое содержание и придающую слову экспрессивную окраску" [Ретунская 1996: 17].

По мнению Б. А. Плотникова, "почти каждое лексическое значение коннотативно, т.е. обладает большим количеством дополнительных смыслов, имеющих как общий, так и частный, индивидуальный для каждого носителя языка характер" [Плотников 1984: 34].

Н.М. Кожина рассматривает стилистическую коннотацию как "те дополнительные к выражению предметно-логического и грамматического значений экспрессивные или функциональные свойства", которые ограничивают возможности употребления языковой единицы определенными сферами и условиями общения и тем самым выполняют прагматическую функцию [Кожина 1983: 83].

Е.Г. Гак говорит о коннотации как о "…различных второстепенных, иногда не обязательных признаках предмета, различных ассоциациях, с которыми данный элемент действительности связывается в сознании говорящих" [Гак 1987: 13, 15).

Е.Р. Ратушная приводит следующее определение коннотативного макрокомпонента: "Наряду с предметно-логическим содержанием во фразеологическом значении…выявляется коннотативный компонент, который заключает информацию об отношению говорящего к объекту" [Ратушная 2000: 73].

Приведенные выше примеры указывают на то, что в семантической структуре языковой единицы выделяется оппозиция "денотат :: коннотат", причем первое обозначает предметно-логическое значение слова (интенсионал), а второе—разнообразные эмоциональные, экспрессивные, оценочные, образные, стилистические, субъективные и др. моменты, накладывающиеся на это предметно-логическое значение (импликационал). Большинство исследователей рассматривают коннотацию как нечто дополнительное, второстепенное [Арнольд 1981, Берков 1977, Денисов 1980, Кузнецова 1989, Медникова 1974], как "факультативный" компонент значения.

Как отмечает В.П. Берков, следствием такого понимания коннотации является утверждение о том, что "в дополнение к лексическому значению ограниченное число слов содержит в себе элемент оценки, чувства, отношения говорящего к понятию, обозначаемому данным словом" [Берков 1977: 74].

Более правильной, однако, представляется точка зрения, согласно которой коннотативный компонент семантики языковой единицы является равноправным компонентом ее семантической структуры [Булдаков 1982: 2], а утверждение о дополнительности, вторичности коннотации считается ошибочным, поскольку "мы понимаем и чувствуем одновременно, т.к. оцениваем и переживаем одновременно с называнием объекта оценки" [Шаховский 1983: 17]. Любое высказывание, содержащее языковую единицу с коннотативным комплексом в ее семантической структуре, — это сообщение не только о мире "Действительное", но и об отношении говорящего к этому миру.

При многообразии подходов к коннотации В.И. Шаховский выделяет эмотивную коннотацию, понимая под ней "аспект лексического значения единицы, с помощью которой кодировано выражается эмоциональное состояние говорящего и обусловленное им отношение к адресату, объекту и предмету речи, ситуации, в которой осуществляется данное речевое общение" [Шаховский 1983: 14]. Такое определение представляется нам наиболее успешным, т.к. в данном случае коннотация занимает отнюдь не второстепенное место в структуре значения языковой единицы, а является полноценным, равноправным и прагматическим компонентом семантики единиц языка. Кроме того, этот подход импонирует нам тем, что эмоции действительно играют огромную роль в процессах жизнедеятельности homo loquens, в особенности в когнитивных процессах, и именно они способны необыкновенным образом повлиять на флуктуацию оценочного тона и на порою полное переосмысление заложенного во фразеологизме значения.

Придерживаясь подхода к проблеме содержания коннотации, разработанного В.И. Шаховским, мы считаем коннотацией включенную в структуру семантики языковой единицы информацию о прагматической интенции говорящего, связанную с намерением оказать определенное воздействие, в том числе эмоциональное, на адресата. "Неявный, формально невыражаемый коннотативный комплекс, не увеличивая длину текста, усложняет его содержание, согласуясь с принципом экономии языка" [Телия 1996: 109].

Мы разделяем точку зрения В.И. Шаховского, считая, что "семантическим стержнем коннотации является эмотивный компонент значения, а эмоция всегда и оценочна, и экспрессивна" (подробнее см.: Шаховский 1988). Под эмотивностью, вслед за В.И. Шаховским, мы понимаем "лингвистическое выражение эмоций, а под эмотивным компонентом значения—ту семантическую долю, с помощью которой языковая единица осуществляет свою эмотивную функцию" [Шаховский 1983: 9]. Эмотивный компонент представляет собой результат отражения эмоций в процессе их вербализации и семантизации. Являясь социально обобщенным, он служит для индивидуального выражения эмоциональной оценки объектов мира [Шаховский 1990: 30].

Как писал Дж. Остин, "в жизни человека часто бывают ситуации, когда он испытывает какую-либо эмоцию, или желание, или определенным образом относится к чему-то; но поскольку другим людям нелегко распознать наши чувства или желания, то мы обычно испытываем потребность сообщить окружающим об их наличии" [Остин 1986: 73].

Лингвистический аспект эмоциональности—эмотивность—заключается в семантической интерпретации эмоций. Поскольку язык—это больше, чем просто средство передачи и получения рациональной информации с целью эффективного взаимодействия со средой, адаптации к ней (см.: Кравченко 2001: 192), но также и средство выражения эмоций людей (что, возможно, также подчинено указанной цели), то у него должна быть эмотивная функция и, соответственно, особый код, ее реализующий. "Эмотивный код как лингвистическая универсалия, естественно, формируется в каждом языке своим набором средств, среди которых имеются экспрессивы и эмотивы всех уровней—от фонологических до структурных" [Шаховский 1983: 9].

Эмотивность интегрирована с функцией оценки, складываясь из оценочного языкового содержания и экспрессивного выражения [Вольф 1985: 38]. У эмоций и оценок—единый (общий) объект; в основе эмоций лежит оценка (цит. по: Шаховский 1988: 115).

Ни чем иным, как знанием о ценности обозначаемого, можно объяснить тот тип информации, который выражает оценку. В ценностном отношении исходным является утверждение, функционирующее как образец, план, стандарт, и соответствие ему объекта характеризуется в оценочных понятиях. Оценка может иметь разные аспекты — утилитарные, гедонистические, морально-нравственные и т.п., т.е. реестр этих аспектов зависит от того, какую ценность усматривает субъект в объекте [Телия 1996: 109]. Также важно отметить, что ценностные ориентиры языковой личности определяются ее индивидуальным дейксисом, "конституентом которого является внутренний эмоциональный космос" [Шаховский, Жура 2002: 38]. В результате дифференцированные понятия "ценности", "оценки", и "эмоции" представляются взаимообусловленными и взаимодополняющими.

Итак, в основе оценки лежат ценности, а "оценка есть не что иное, как осознание ценности" [Гачев 1995: 7]. Поэтому, исследуя варьирование эмотивно-оценочного компонента значения библеизмов, возможно рассмотреть сложный процесс переозначивания существующих библейских ценностей, вербализованных посредством библейских фразеологизмов.

Проблема того, как понимать ценность, является предметом аксиологии, философского учения "о природе ценностей, их месте в реальности и о структуре ценностного мира, т.е. о связи различных ценностей между собой, с социальными и культурными факторами и структурой личности" [ФЭС 1983: 763]. Философы с очень давних пор проводят различие между фактами и ценностями. Последние так или иначе проистекают от человека, они не лежат во внешнем мире. Например, Спиноза, как и другие философы XVII века, отдавал себе отчет в том, что оценка обусловлена самой природой человека. "Никакая вещь не может быть ни хорошей, ни дурной, если она не имеет с нами чего-либо общего" - так формулирует Спиноза 29-ю теорему своей "Этики, доказанной в геометрическом порядке и разделенной на пять частей".

Согласно аксиологическим исследованиям, ценности в значительной мере определяются идеологией, общественными институтами, верованиями, потребностями [Карасик 1996: 3-15], и изменение их содержания ведет к переосмыслению ценностей.

В процессе целенаправленного и выборочного отражения сознанием человека реальной действительности происходит актуализация предметной ценности. Существует определенный оценочный эталон, расположенный на аксиологической шкале, который становится инструментом при определении оценки слова. Ценность шкалируется в диапазоне "безразлично" (нулевая оценка), "хорошо" или "плохо" (в тех или иных "степенях") либо "больше нормы/меньше нормы". Первое — оценка по качеству, второе — по количеству. Также оценка может даваться по таким признакам, как "истинность/неистинность" (алетическая оценка), "важность/неважность" и т.д. Что касается алетического восприятия, то в контексте ценностно-религиозного содержания может эксплицироваться амбивалентность библеизмов при следующем подходе [Арутюнова 1999]: библейское знание как знание истинное перестает быть новым и переходит в вечное, исключая тем самым возможность существования другого нового. Новое на фоне библейского сакрального учения, принимаемого за истинное (положительное), квалифицируется как ересь, т.е. отступничество, заблуждение, и расценивается отрицательно, поскольку всякое новшество, приносимое временем, извращает истину. Таков парадокс истинной веры и истинной идеологии. Следовательно, флуктуации оценки в библеизмах основываются на явлении десакрализации, неспособности транслировать религиозное знание.

Оценочность является фундаментальным свойством языка. "Наша мысль <…> постоянно и преднамеренно добавляет к малейшему восприятию элемент оценки" (цит. по: Шаховский 1988: 114). Оценочность напрямую связана с познавательной деятельностью человека. "Осознать окружающий мир значит не просто создать себе субъективную модель его внутренней структуры и законов ее изменения, но и прочувствовать, перестрадать, "пережить", пропустить через свой внутренний мир, т.е. оценить <…> Процесс оценки—специфическая форма отражения действительности (она такова, какой мы ее видим через призму наших оценочных норм <…> В оценке выражается отношение к тому, чем стали вещи в нашем бытии: мы не описываем их свойства, а судим об их значении в нашей индивидуальной и общественной практике" [Шаховский. Рукопись: 1-2].

Оценка непосредственно связана с нормой, системой этических и эстетических критериев. "В конкретном акте оценки наблюдается взаимодействие общечеловеческой системы ценностей и ценностной системы автора оценки как представителя своей социальной группы, стремление к объективности, реальной или мнимой" [Ретунская 1996: 18].

Эмотивная оценка обладает иллокутивной силой: она побуждает испытывать определенное чувство-отношение и является в результате реализацией иллокутивного намерения, стимулируя, в случае коммуникативной удачи, соответствующий перлокутивный эффект.

У фразеологизмов по сравнению со словами эмоциональная оценка, а точнее—эмотивное отношение говорящего/слушающего к обозначаемому, является результатом наслоения нескольких интерпретаций-оцениваний образной гештальт-структуры ФЕ. Так, например, в английском глаголе to idolize—to admire and love smb. so much that you think they are important [Longman Dictionary 1995: 708] - осознается пренебрежительное отношение к такого рода поступкам. В библейской же ФЕ to bow the knee to Baal—"создать себе кумира, поклоняться идолу" - сочетаются несколько эмотивных оценок:

библейская оценка данного выражения резко отрицательна, вызывает осуждение, порицание и т.д. Данный фразеологизм восходит к ветхозаветному повествованию о том, как один из царей Израиля, Ахав, который больше своих предков грешил против Бога, поддался уговорам своей жены Иезавели и построил храм идолу Ваалу, чтобы поклоняться ему. "And it came to pass, as if it had been a light thing for him to walk in the sins of Jeroboam the son of Nebat, that he took to wife Jezebel the daughter of Ethbaal king of the Zidonians, and went and served Baal, and worshipped him. And he reared up an altar for Baal in the house of Baal, which he had built in Samaria. And Ahab made a grove; and Ahab did more to provoke the Lord God of Israel to anger than all the kings of Israel that were before him" (1 Kings 16, 31-33). Подобное бесправедное поведение древнеиудейского царя приводило в ярость самого Бога, поэтому с точки зрения библейского знания сотворение кумира является большим грехом и резко осуждается верующими;

оценка второго плана—та, которая закреплена в языке и наиболее часто фигурирует в речи (узусная оценка)—отрицательна, т.е. провоцирует неодобрительное эмоциональное отношение адресата и адресанта к референту. Однако очевидно, что неодобрение не является столь же резким, как порицание и осуждение, вызываемые библейской оценкой. Подобная деинтенсификация оценки может происходить потому, что стирается внутренняя форма библеизма, образная гештальт-структура становится непрозрачной, "несчитываемой", поскольку забывается библейский сюжет, к которому восходит данный библеизм. Таким образом, происходит непроизвольное стирание поучительного библейского знания;

оценка также может варьироваться в речевом употреблении, причем с вероятностью изменения ее вплоть на прямо противоположную. Например, "He is my Baal and I will always bow down my knee to him". Об этом типе варьирования будет подробнее сказано в следующем параграфе.

Такая эмоционально-оценочная полифония библеизмов связана с тем, что само значение идиом "обременено" отношением говорящего/слушающего к образу, который каким-то способом ассоциирует имя и закрепленный за ним фрагмент действительности. Как известно, это отношение несимметрично: говорящий "кодирует" свое чувство-отношение, которое может не совпасть с восприятием образа слушающим и, следовательно, с его "декодированием" [Телия 1996]. Могут различаться интерпретации образной гештальт-структуры библеизма. Различная интерпретативная деятельность слушающего дает ему возможность придавать сообщению—и его эмоциональному коду—иной смысл, чем тот, который задуман говорящим [Демьянков 1989]. Так, сообщение типа He is breaking bread with them—"Он пользуется их гостеприимством"—может быть воспринято двояко—с одобрением или неодобрением, а слово guest ("гость")—только эмоционально нейтрально, если контекст не "наводит" иную тональность.

В научной литературе отмечается, что слова и выражения, которым в толковании можно приписать маркеры иллокуции (экспрессивно окрашенные наименования, выражающие презрение, пренебрежение, уничижение, порицание, а также одобрение и т.п.), являются вторичными наименованиями, так или иначе прошедшими стадию ассоциативно-образного восприятия (через их "внутреннюю" или "внешнюю" формы) [Телия 1996: 120]. Именно такого рода мотивация выступала и/или продолжает выступать как стимул для второй волны оценки — эмотивной. Например, в библейских ФЕ типа to eat one’s own flesh—"пребывать в лености", to have itching ears—"быть любителем новостей" прослеживается эмотивно-оценочный оператор "презрение", а в библеизме to hide in a napkin—"держать свет под спудом" ассоциативно-образное представление коннотатирует осуждение.

Таким образом, эмоционально-оценочное отношение говорящего формируется под влиянием образной гештальт-структуры фразеологизма, в основе которой лежит эмоциональная библейская ситуация. Чтобы убедиться в этом, достаточно привести ряд примеров для сравнения: (to work) hard—только рациональная оценка, БФ (to work) by the sweat of one’s brow ("в поте лица, до седьмого пота")—рациональная и эмоциональная оценки; inseparable friends—рациональная, БФ David and Jonathan—рациональная и эмоциональная оценки.

В языковой объективации оценки важную роль играет контекст, в котором она формулируется [Ивин 1999]: "It’s hard to say…I guess, when you think of what happened in Europe only a few years ago, sackcloth and ashes seem more appropriate than Waikiki shirts" (Lodge). В данном отрывке говорящий выражает свое презрение к фривольному и бесстыдному поведению американцев на территории послевоенной Германии, для которых в условиях горя и разрухи жизнь проходит беззаботно и весело. Из этого примера видно, что выбор библеизма sackcloth and ashes в данном контексте привносит с собой в текст чувство-отношение, дополняющее рациональную оценку негативного спектра.

Эмоция, согласно В.И. Шаховскому, может и сама служить основанием для оценки, т.е. в любом случае эмоции и оценки связаны друг с другом причинно-следственными отношениями [Шаховский 1988: 116]. Оценка и эмоция взаимодействуют друг с другом следующим образом: оценка—это мнение субъекта о ценности объекта для него, а эмоция—это переживание субъектом данного мнения. Механизм соотношения эмоций и оценок представляется в общих чертах таким: прежде всего интерес (стимул), потом его оценка, ее эмоциональное переживание. В этом плане—любая оценка изначально когнитивна, эмоциональность "наслаивается" на оценку и создает эффект усиления эмоционального отношения, придавая тем самым коннотативные смыслы языковым единицам.

Взаимодействие двух типов субъективно-модальных отношений в устной и письменной речи—оценочного и эмотивного—придает экспрессивность как самим наименованиям, так и высказываниям, в которые они включены.

В отличие от эмоциональности высказывания, которая, согласно В.И. Шаховскому, прежде всего связана с реализацией эмоциональной оценки, экспрессивность соотносится с интеллектуальным намерением убедить в чем-то адресата, усилить перлокутивный эффект высказывания, прибавить ему большую выразительность, а также экспрессивность является одним из средств самовыражения. Экзотизмы, архаизмы, варваризмы и некоторые другие группы лексики экспрессивны, равно как и пословицы, но не эмоциональны. Источником их экспрессивности является лежащий в основе образ, немаркированный эмоциональностью [Шаховский 1973]. Например, следующие библейские фразеологизмы Land flowing with milk and honey—"страна изобилия", Little bird told/whispered that to me—"земля слухами полнится" и т.д. экспрессивны и образны, но не эмотивны.

У библейских фразеологизмов в большинстве случаев образная внутренняя форма является результатом переосмысления прототипных библейских высказываний или прецедентных ситуаций, иными словами различных прототипов библейских ФЕ (более подробно о прототипах см. Главу 3). Поэтому Библия как прецедентный текст накладывает отпечаток на внутреннюю ассоциативно-образную форму БФ и придает большую выразительность, экспрессивность фразеологическим единицам. Употребление библейских оборотов в тексте придает ему более насыщенные, яркие краски, более глубокое проникновение в содержание благодаря мотивированной образности БФ. Например, библеизм Sodom and Gomorrah—"Содом и Гоморра, растленное место" восходит к легенде об этих древних городах, жители которых постоянно творили беззакония, грешили против Бога, не боясь Его, и в результате чего оба города были стерты с лица земли (Genesis 18-19). В книге Д. Лоджа The Picturegoers этот БФ встречается в следующем контексте:

"’So you are going back to "save" Blatcham?’

‘Not Blatcham, of course. That’s a kind of bourgeois Sodom and Gomorrah.’" (Lodge).

В выше приведенном примере главный герой романа характеризует свой родной город как безбожное, растленное место, в котором уже давно умерла вера в Бога, используя данный эмоционально-окрашенный библейский фразеологизм, поскольку он создает аллюзию на указанное выше библейское повествование, в котором описывается гибель этих двух городов, полностью погрязших в грехе и разврате, и, тем самым, придает большую экспрессивность художественному отрывку за счет символа прецедентной библейской ситуации—прецедентных имен Sodom and Gomorrah (о прецедентных символах см.: Гудков 1999, Караулов 1987, Красных 1998).

Многие лингвисты отмечают, что экспрессивность шире эмоциональности, поскольку способна пронизывать как эмоциональное, так и интеллектуальное. Кроме этого эмотивность рассматривается как категория языка, как специальная когнитивная структура, в то время как экспрессивность – это характеристика речи [Филимонова 2001, Хандамова 2002].

В силу имманентной включенности эмотивности в языковой знак и ее способности определять оценку референта данная лингвистическая категория имеет в нашем исследовании приоритетную значимость по отношению к экспрессивности. Будучи отождествленной с термином "коннотация" вслед за В.И. Шаховским, эмотивность как термин предоставляет возможность более широко трактовать неденотативные, надрациональные преобразования семантики библеизмов.

В процессе экспликации коннотации фразеологизмов выделяются чувства-состояния (как отмечает В.Н. Телия, они являются как бы следом эмоциональной реакции: они кратковременны, активны и могут зависеть от расклада ситуации) и чувства-отношения ("продуманные" эмоциональные отношения). Таким образом, если чувства-состояния ситуативны, т.е. зависят от контекста, то чувства-отношения—социологизированы [Телия 1996].

Например, библейский фразеологизм the thorn in the flesh—"источник постоянного раздражения, неприятность; бельмо на глазу" в узуальном употреблении имеет отрицательную оценку (как и в тексте Библии) и, следовательно, вызывает то или иное (в зависимости от ситуации) чувство-отношение отрицательного спектра [Лукьянова 1991]. Так, в следующем отрывке романа Д. Лоджа Therapy использование данного фразеологизма эксплицирует чувство-отношение уничижения (в результате дисбаланса, чаще всего физического, между субъектом, который усматривает в объекте (лице или артефакте) "отклонение от нормы"):

" Ow! Ouch! Yaroo! Sudden stab of pain in the knee, for no discernible reason.

Sally said the other day that it was my thorn in the flesh" (Lodge)

Стереотипизированное употребление БФ в этом примере во многом обусловлено тем, что герои романа обращаются к библейской цитате, в которой встречается данный библеизм: "I discovered that it was from Saint Paul’s Second Epistle to the Corinthians: "And lest I should be exalted above measure through the abundance of revelations, there was given to me a thorn in the flesh, the messenger of Satan to buffet me…" I came back into the kitchen …and read the verse out to Sally. She stared at me and said, "But that’s what I just told you", and I realized I’d had one of my absent-minded spells, and while I was wondering where the phrase came from she had been telling me" (Lodge). Таким образом, экспликация узуального значения библейской идиомы в определенной степени обусловлена употреблением прецедентного библейского текста внутри данного художественного текста.

Как было упомянуто выше, выражение чувств-состояний библейскими ФЕ во многом зависит от контекста, поэтому эмотивность таких БФ может варьироваться в более широком диапазоне, и их эмотивная оценка способна даже изменяться на противоположную в определенных окказиональных ситуациях. Например, тот же БФ the thorn in the flesh в другом контексте выражает чувство-состояние положительного спектра: читая труды философа-экзистенцалиста С. Кьеркегора, главный герой романа встречает это библейское выражение и, усматривая некую связь своих страданий со страданиями философа, он радостно вскрикивает:

"The thorn in the flesh! How about that?" (Lodge).

Положение о расхождении чувств-состояний и чувств-отношений можно также проиллюстрировать следующим примером из романа О. Уайльда The Picture of Dorian Gray: "…She spiritualizes them, and one feels that they are of the same flesh and blood as one’s self." (Wilde). В данном примере происходит экспликация узуально закрепленной положительной эмотивной оценки библеизма flesh and blood, т.е. здесь выражается социологизированное чувство-отношение одобрения. Но уже в следующем предложении этого отрывка мы сталкиваемся с флуктуацией эмоционально-оценочного тона библеизма, поскольку он используется Лордом Генри для выражения сарказма, его презрения к театральной аудитории: "’The same flesh and blood as one’s self! Oh, I hope not!’—exclaimed Lord Henry, who was scanning the occupants of the gallery through his opera-glass." (Wilde).

Таким образом, чувства-отношения, выражаемые БФ, закреплены в языковом узусе, а чувства-состояния изменяются в различных окказиональных контекстах в зависимости от прагматической интенции говорящего, что приводит к флуктуации эмотивной оценки таких БФ. Это может быть объяснено самим сиюминутным, вспыльчивым характером эмоциональных переживаний

Варьирование эмоционально-оценочного компонента английских БФ (энантиосемия фразеологизмов, динамика их эмотивности) будет рассмотрено более подробно в следующем разделе. При исследовании реверсии оценки у БФ мы будем отталкиваться от представленной в данном параграфе коннотативной дихотомии "узуальная эмотивность :: окказиональная эмотивность".

2. Эмоционально-оценочная энантиосемия библеизмов

Как уже отмечалось ранее в работе, Библия как таксон любой христианской культуры является сакральным религиозным текстом, наделенным огромным нравственно-дидактическим потенциалом [Меликян 1998], определенной фидеистичностью восприятия [Мечковская 1998], общей прескриптивно-деонтической ориентацией [Дорофеева 2002]. Божественное откровение, представленное в Библии, по сути является чудом [Дорофеева 2002], существенную черту которой составляет его назидательность, в силу чего оно называется "знанием", потому что заставляет задуматься над божественным смыслом. Именно в рамках религиозно-христианского сознания возникли нравственно-этические представления и идеалы, которые помогали развитию духовности человека, способствовали формированию общечеловеческих ценностей, что не могло не находить своего преломления в языке, в частности, в библейских фразеологизмах. Последние представляют собой сентенции, обладающие большой нравственно-дидактической ценностью. Отдельные библеизмы могут быть интерпретированы даже как сакральные заповеди.

Однако, как было давно замечено, сакральное имеет тенденцию к десакрализации. Священные формулы, цитаты из священных книг превращаются в иронические речения и даже в бранные слова, иными словами, изменяют свое коннотативное содержание и модальность. Сознание человека переосмысливает содержание БФ, придавая им новые значения. Это свидетельствует о том, что язык никогда не сохраняет свою семантику незыблемой, она всегда трансформируется, пребывает в динамике, значения языковых единиц обрастают новыми значениями, которые могут в определенных речевых условиях вытеснить старые. Этому содействует взаимодействие с окружающим миром, проявляемое и в духовной сфере (в моральных ценностях и убеждениях, искусстве и религии, литературе и философии). Поскольку мир как сущее может быть осознан как в статике, так и в динамике, постольку возникают новые ассоциативные связи и новые обобщения. Все это наполняет слово новым, порою противоположным содержанием [Сараджева].

Согласно одному из постулатов лингвистики, все значимости в языке суть значимости в силу противопоставления друг другу и определяются на основе их различия. Смещение значения в языковой единице, проявляемое в энантиосемии, поляризирует старое и новое в ее содержании, делает единицу амбивалентной.

Как отмечает В.Н. Телия, "существует такое явление, …которое можно назвать эмотивной полисемией, т.е. различием в значении идиомы, обусловленной различием в эмотивной модальности. Речь идет о случаях типа: "Он — стреляный воробей: его на мякине не проведешь", — с одобрением сказал кто-то и "Он — стреляный воробей: на риск не пойдет", — с неодобрением сказал кто-то" [Телия 1990: 43]. В данном случае различие в интерпретации значения устойчивого выражения "стреляный воробей" относительно эмотивности принимает вид энантиосемии.

Под явлением эмоционально-оценочной энантиосемии понимается наличие в семантической структуре полисеманта значений с противоположными эмоционально-оценочными компонентами (мелиоративным и пейоративным); поляризация значений, способность слова выражать антонимические значения [Ретунская 1996: 44, Цоллер 2000: 56, Ахманова 1969: 526, Железняков, Земскова 1998: 57].

Говоря о природе энантиосемии и об эмоционально-оценочной энантиосемии в частности, исследователи отмечают, что она отражает две противоположные тенденции языкового развития, динамический характер человеческого мышления, проявляющийся в том, что одно и то же явление действительности может по-разному оцениваться и вызывать различные чувства-отношения со стороны homo loquens. Энантиосемия во фразеологизмах развивается несколько иначе, нежели в словах. В самой природе фразеологического значения, которое возникает в результате ассоциативно-образного переосмысления свободного словосочетания, существует потенциальная возможность варьирования эмоционально-оценочного содержания в зависимости от "угла зрения" на ту прототипическую ситуацию, которая лежит в основе данного словосочетания. Также это может быть обосновано причиной теолого-философского характера, отмеченной в Главе 1: идеи, которые передают библеизмы (в Библии—как свободные или образные словосочетания, в языке—как переосмысленные обороты) выражены в метафорической, символической, образной формах, несущих в себе божественное знание, интерпретация которого чрезвычайно сложна, да и, наверное, полностью невозможна для человека. И это располагает к неограниченному числу интерпретаций семантики библейских выражений. Это относится, например, к библейскому фразеологизму he that runs may read—"всякий поймет, всякому доступно" (о чем-либо легком, доступном для понимания). Это выражение возникло в результате неправильного цитирования следующего отрывка из Библии:

"And the Lord answered me, and said, Write the vision and make it plain upon the tables, that he may run that readeth it" (Habakkuk 2, 2).

В данном примере оценка, воплощенная в библейском прототипе и в библеизме, координируется по шкале "истинность/неистинность", поскольку с точки зрения обыденной речи узуальный библеизм не содержит таких характеристик, как "хороший/плохой". Однако с позиций сакрального языка религии узуальный библеизм не транслирует ветхозаветное наставление о соответствии деяний человека Божьим законам (с религиозной точки зрения координация действий с божественным наставлением оценивается как /+/) и даже упрощает священное содержание скрижалей ("всякому доступно" /-/). Этот пример лишний раз подтверждает необходимость рассмотрения подобных языковых проблем с позиций теолингвистики, т.к. противопоставленные значения представленного выше библеизма и его прототипа осознаются на уровне сакрального/десакрального представления библейской ситуации.

Эмотивно-оценочная семантика библейских фразеологизмов отличается некоторыми особенностями по сравнению с фразеологизмами, которые не восходят к хорошо известным прецедентным текстам. Это объясняется тем, что библеизмы произошли от своих прототипов (свободных и переосмысленных словосочетаний, прецедентных ситуаций, имен, событий и т.д.), погруженных в контекст Библии, которая выступает для них в качестве прагматической пресуппозиции. Коннотативное содержание прототипов — прецедентная коннотация—современных БФ "программируется", закладывается в том или ином библейском контексте, в котором они употребляются (даже если прототипом является переменное словосочетание, все равно во многих случаях эмоциональная доминанта [Пищальникова 1999: 64] библейского контекста, в который погружено это словосочетание, закрепляет за ним определенную эмоциональную оценку). Как показывают результаты лингвистических исследований (см., напр.: Кунин 1996, Гак 1997), некоторые библейские обороты в современном языке переосмысливаются и закрепляются в узусе в качестве фразеологизмов с противоположной по знаку (по отношению к своим библейским прототипам) эмотивной оценкой.

Например, оборот not to let one’s left hand know what one’s right hand does ("левая рука не ведает, что делает правая") в следующем библейском контексте употребляется в положительном смысле: "When thou doest alms let not thy left hand know what thy right hand doeth" (Matthew 6, 3). В Библии данное изречение носит нравоучительный характер, проповедуя высшую человеческую добродетель бескорыстно совершать добро. Согласно христианским заповедям, добрые дела следует совершать скрытно – скрытно от других и от самого себя [Гусейнов 2003]. Доброе дело теряет в своей нравственной красоте, если о нем начинают кричать на всех углах, или если даже сам совершивший его человек упивается им, преисполняется собственной значимостью из-за того, что он совершил это дело.

Если отвлечься от библейского контекста, то можно заметить, что данная сентенция—сентенция немотивированная, или, во всяком случае, не явно мотивированная. Тот факт, что все глубинное морально-этическое, духовное содержание христианства сводится в современном мире к его нравственному содержанию (о чем упоминалось в Главе 1), дает понять, что в сугубо моральном аспекте данное библейское наставление — нечто психологически непосильное для обычного человека. Вероятно, именно это обстоятельство послужило толчком к переосмыслению семантики библейской цитаты. В современном языке данный оборот является ФЕ с отрицательной оценкой. Поэтому говорящий употребляет данный БФ в ситуациях, когда ему необходимо метафорически и выразительно охарактеризовать кого-либо как человека, совершающего всяческие злодеяния, не ведая при этом никакого стыда. В этом случае прагматическая интенция говорящего — высмеивая, показывая свое презрение к подобным людям и т.д., вызвать соответствующие эмоции и чувства-отношения у адресата. Например, в книге С.П. Сноу The New Men встречаем такое употребление данного БФ: "We both knew the temptations of action, and how even clear-sighted men didn’t enquire what their left hand was doing" (Snow).

То же самое можно сказать о библейском фразеологизме the root of the matter: в ветхозаветном тексте выражение the root of the matter встречается уже в качестве единицы вторичной косвенной номинации и употребляется в значении "корень зла" /-/:

"But ye should say, Why persecute we him, seeing the root of the matter is found in me?" (Job 19, 28).

В современном языке данный библеизм приобрел положительную окраску и употребляется в значении "суть дела" [Меликян 1998]. Таким образом, выражение, которое в Библии передает религиозную идею о греховной сущности человека, в современном узусе обозначает нечто важное, основное и, следовательно, положительно необходимое. Интересно отметить, что языковая десакрализация такого рода может выступать основанием языковой игры, в которой сталкиваются прецедентное и узуальное значения: "’You must admit, mother, Flora is a sensible girl’,--she said. ‘I admit it, Louise’. ‘She goes straight to the root of the matter’. ‘And eradicates the root. Wise girl!’" (Lawrence). В результате наблюдаемой в данном примере языковой десакрализации возникают библейские фразеологические омонимы с энантиосемичными значениями (указанные прецедентное и узуальное значения), сталкивание которых и способствует созданию юмористического эффекта [Fernando, Flavell 1981].

Таким образом, наблюдаемое в диахроническом срезе изменение коннотативного содержания БФ позволяет проследить процесс возникновения языковой энантиосемии исследуемых единиц, основанной на разграничении прецедентной и узуальной коннотаций.

В синхронии для отдельных БФ характерна энантиосемия как результат изменения эмотивно-оценочной коннотации. Например, у БФ filthy lucre - "презренный металл; деньги" - в современном английском языке не только сохранилась библейская отрицательная оценка, но и появилась ей противоположная, вызывающая положительные эмоции у адресата [Кунин 1970, LDCE 1995: 852]. Наиболее очевидной, на наш взгляд, причиной подобного эмотивно-оценочного изменения семантики БФ является социальная специфика любой культуры, где ведущее место отводится деньгам. Тот факт, что большие деньги, как правило, добываются в мире нечестным путем, однако это все равно приводит к славе, безбедности и т.д., может вызывать абсолютно противоположные чувства-отношения у различных интерпретаторов.

Таким образом, в сознании говорящего библеизмы существуют как амбивалентные языковые единицы, и, в зависимости от того, в каком контексте (библейском и забиблейском контекстах) они употреблены, происходит экспликация либо прецедентной, либо узуальной эмотивной оценки. Таким образом, можно говорить о разновидности библеизмов, для которых характерна эмоционально-оценочная энантиосемия, основанная на разграничении "прецедентной :: узуальной коннотации", и, следовательно, о результате процесса десакрализации ценностного содержания (значения) БФ как конвенциональном явлении.

Одной из причин эмоционально-оценочной энантиосемии фразеологизмов является эврисемичность их семантики. Как отмечает Ю.П. Солодуб, "большая эксплицированность фразеологического образа, сложность внутренних отношений между его лексическими компонентами расширяет коннотативные и номинативные возможности фразеологизма, делает значение фразеологизма эврисемичным" [Солодуб 1997]. Например, библеизмы lift/raise up the horn, to—"1) держать себя высокомерно, возгордиться /-/; 2) оказать сопротивление /+/" и Jacob’s ladder—"1) лестница Иакова /+/; 2) (разг.) крутая лестница /-/; 3) (мор.) веревочная лестница, вант трап, скок-ванты, штормтрап (нейтр.); 4) сноп солнечных лучей на фоне солнечных облаков (нейтр.)" характеризуются эврисемичностью. Подобная широкозначность номинативного характера приводит к эмоционально-оценочной неоднозначности, которая может носить как недифференцированный, синкретичный характер, так и выступать в виде эмоционально-оценочной энантиосемии, т.е. четко разведенных по противоположным полюсам эмоционально-оценочных значений.

По степени закрепленности в системе языка эмоционально-оценочная энантиосемия фразеологизмов делится на ингерентную (языковую) – изучает энантиосемичные слова – и адгерентную (речевую), предметом изучения которой является энантиосемичное употребление слов [Цоллер 2000: 61]. При ингерентной энантиосемии противопоставленные по эмоционально-оценочным характеристикам значения фразеологизмы закреплены в системе языка, что находит отражение в словарных дефинициях и специальных пометах типа "ирон.", "пренебр.", "одобр.", "неодобр." и др. Например, выражение Mother of God, восходящее к библейскому повествованию о Святой Деве Марии, матери Иисуса Христа, который, согласно христианскому учению, является Спасителем рода человеческого, в современном узусе функционирует как энантиосемичная библейская междометная фразема. В результате реверсии положительной прецедентной эмотивной оценки данного выражения в узусе за ним закрепилась прямо противоположная коннотация (изменение в диахронии). Но в современном английском языке эта фразема употребляется как в положительном, так и в отрицательном значениях, т.е. с экспликацией либо прецедентной, либо узуальной коннотации (отсюда энантиосемия фраземы в синхронии). Возможность включения значения библейской фраземы в противопоставленные по знаку контексты мнения доказывает наличие у нее эмоционально-оценочной энантиосемии узуального характера. Например:

выражение восхищения (это хорошо): "Morris Zapp performed a little jig of excitement. ‘It’s him, it’s him!’ he cried, in a rough imitation of an Irish brogue. ‘It’s himself, my old landlord! Mother of God, won’t he be surprised to see the pair of us.’" (Lodge);

выражение раздражения (это плохо): "’I remember that visit’, said Bernard. ‘She had a white dress with red spots.’ ‘Mother of God, she had a dress for every day of the week, and enough spots on ‘em to drive you cross-eyed’, said Mr. Walsh." (Lodge)

Адгерентная энантиосемия фразеологизмов является результатом контекстуальной поляризации значений, обусловленной выходом на поверхность скрытых возможностей семантики языковой единицы в соответствии с ее предметно-понятийной соотнесенностью. Речевая эмоционально-оценочная энантиосемия – явление более широкое, нежели ингерентная, поскольку потенциально речевое варьирование по знаку оценки возможно для многих фразеологизмов. Мена знака может происходить при включении фразеологизма в противоположный контекст или конситуацию, что создает дополнительное психологическое напряжение, усиливая в целом воздействие на реципиента.

Таким образом, оценочный знак, который имеет БФ в Библии и в узусе, может претерпевать дальнейшие изменения в окказиональном употреблении этого БФ, т.е. изменение коннотации БФ можно наблюдать не только в парадигме "прецедентная :: узуальная коннотация", но и в парадигмах "прецедентная :: окказиональная", "узуальная :: окказиональная коннотации". Библейские сентенции могут подвергаться дальнейшим семантическим трансформациям, и вследствие этого сакральные библейские смыслы через изменения коннотативного содержания БФ претерпевают языковую десакрализацию (под влиянием авторского "Я", контекста и т.д.). Например, первую оппозицию можно проиллюстрировать БФ Sermon on the Mount, который в Библии (Matthew 5-7) содержит мелиоративную оценку (это хорошо, вызывает одобрительное отношение), отсюда: 1) "Нагорная проповедь", а в узусе имеет эмотивную оценку отрицательного спектра, отсюда: 2) (разг.) "поучение, нотация" [Большой англо-русский словарь 1987: Т. 2, 416]; a talk in which someone tries to give you unwanted moral advice [LDCE 95: 1296].

В следующем контексте обнаруживается такое окказиональное употребление данного БФ: "He had read a number of books, but they did not help him much, for they were based on the morality of Christianity; and even the writers who emphasized the fact that they did not believe in it were never satisfied till they had framed a system of ethics in accordance with that of the Sermon on the Mount" (Maugham). Для более глубокого понимания данного отрывка необходимо учитывать его вертикальный контекст, поскольку в то время, когда писалась книга Of Human Bondage, в английском, наряду с другими западноевропейскими обществами, происходила переоценка библейских ценностей. Так, в предисловии к этому роману Р. Кэлдер пишет: "The religious scepticism planted in Philip…is not only Maugham’s own agnosticism but the loss of faith of generations of late Victorians…Philip is representative of millions of people in the twentieth century, who, confronted by a Godless universe, must find the meaning of their lives within themselves".

Библейская этика вызывала неприязнь у людей, находящихся в постоянном поиске смысла жизни и не желающих усматривать многочисленные библейские смыслы, которые, на самом деле, остаются актуальными и почитаемыми и по сей день. Эмоциональное сопереживание автора своему герою, неудовлетворенному теми идеями, которые он черпает из разных книг, проявляется в тонкой иронии над теми, кто никак не может освободить свой разум от библейских догм: "…and even the writers who emphasized the fact that they did not believe in it were never satisfied till they had framed a system of ethics in accordance with that of the Sermon on the Mount". Библеизм the Sermon on the Mount в данном примере оказывается воплощением основной христианской идеи, которая подвергается высмеиванию, в результате чего при таком употреблении БФ в приведенном эмотивном контексте гасится мелиоративная сема и на первый план выдвигается потенциальные пейоративные семы (Нагорная проповедь как архаичное, пропитанное религиозными догмами, морализованное учение, которому мало кто следует).

К этому случаю также можно отнести употребление библеизмов, одним из компонентов которых является прецедентное имя Jesus. Как известно, Иисус Христос в христианской культуре всегда олицетворяет верх человеческого совершенства, это прецедентное имя наделено положительной коннотацией. Однако, несмотря на такое стереотипное закрепление положительной оценки за этим библейским персонажем, возможно употребление имени Jesus в весьма непредсказуемых ситуациях, в которых оно меняет библейскую положительную эмотивную оценку на порою прямо противоположную: "And he had been a healthy influence on Clare when she most needed it—when that creeping Jesus of a Damien had threatened to infect her with the mildew of his own damp piety." (Lodge). Дэмиэн, один из героев книги Д. Лоджа "Киношники", отличается своей чрезвычайной религиозностью и постоянным желанием нравоучать других. Именно поэтому писатель называет его "Иисусом", т.к., согласно библейским легендам, Иисус Христос много проповедовал и наставлял людей на путь истинный.

Однако при экспликации значения оборота that creeping Jesus of a Damien на передний план выступает несколько гипертрофированная черта Иисуса Христа учить других, привлекать сторонников, а остальные его качества (например, безграничная доброта к людям и т.д.) становятся нерелевантными. Отсюда и использование следующих эмоционально-оценочных и экспрессивных слов, коннотатирующих осуждение и, возможно, отвращение к подобному религиозному поведению: to infect with the mildew of his own damp piety, creeping. Все эти слова создают определенную эмотивную тональность высказывания (неприязнь к чрезмерной религиозности), которая способствует адекватной экспликации отрицательной коннотации данного БФ, поскольку функция выделенных слов состоит в том, чтобы указывать на смысл библеизма [Шехтман: цит. по: Шаховский 1998: 54]. Кроме этого конструкция that creeping Jesus of a Damien, согласно В.И. Шаховскому, является клишированной эмотивной структурой типа that + (A) + N + of + (A) + N, интерпретация которой в коннотативном аспекте зависит от эмоциональной доминанты, а также от эмотивной тональности контекста (см.: Ионова 1998). В данном контексте, как было продемонстрировано выше, эта структура является отрицательно заряженной.

В другом примере на передний план выходит гиперболизированная черта Иисуса-страдальца: "It’s a travesty, Hartley. Don’t you see now at last that the situation is intolerable, impossible? Stop playing Jesus Christ to that torturer, if that’s what you’re doing". (Murdoch). Главный герой романа в отчаянии взывает к своей возлюбленной Хартли, страдающей у него на глазах от деспота-мужа, но, несмотря на свои муки, она не решается положить конец семейным отношениям. В данном отрывке передача душевных и физических страданий Хартли осуществляется посредством окказионализма библейского происхождения to play Jesus Christ, поскольку из библейского повествования известно, что Иисусу Христу пришлось испытать нечеловеческие муки бичевания, позора, проклятий, распятия и т.д. ради искупления грехов всего человеческого рода. В Библии такая жертва со стороны Бога и его единственного Сына ради Спасения людей наделена наисвятейшим религиозным смыслом. Однако этот смысл подвергается очевидной языковой десакрализации при употреблении указанного библеизма в данном эмотивном тексте, т.к. страдания Хартли, напоминающие страдания Иисуса Христа, оказываются никчемными, пустыми, неоправданными в невыносимой ситуации, создавая тем самым намек на некую бессмысленность страданий Иисуса Христа. Такое окказиональное понимание библейского смысла коннотатирует осуждение покорного принятия всех мук (это плохо, тогда как в Библии подобная покорность является наивысшей ценностью).

Интересно отметить тот факт, что в узусе современного английского языка фразеологизмы с компонентом Jesus являются в основном библеизмами с отрицательной оценкой (бранные или вульгарные междометные фраземы), например, Jesus wept (бран.)—черт побери. В словаре Longman Dictionary of Contemporary English дается следующая информация о функционировании библейских междометий и фразем с компонентами Jesus и Christ: "Jesus!, Christ! and Jesus Christ! are all used in a non-religious way in very informal spoken English. They have the same uses as God!, but are even stronger: Jesus, that hurts./Jesus! What are you going to live on? Some people, especially those who believe in the Christian religion, are offended by these uses of these words" [LDCE 1995: 763].

Примерами парадигмы "узуальная :: окказиональная коннотация" могут послужить такие употребления БФ в художественных текстах, как fold one’s hands—"сидеть, сложа руки" (в Библии и узусе /-/), sackcloth and ashes—"посыпав голову пеплом; выказывать раскаяние и смирение" (в Библии и узусе /+/: "I’m not going to struggle with you, dear Charles, I mean to struggle physically, to try to rush away, and to weep and scream when I can’t, though that is just what I am doing now in my mind, weeping and screaming. There are moments, I’ve learnt, when one has to fold one’s hands" (Murdoch) и "School uniform is a symbol of subduing the self to the team: the Sackcloth and Ashes tradition. I reckon we can do without it" (цит. по: ODEI 1993: 487). В первом случае эмоционально-оценочное значение библеизма является положительным, т.к. он выражает чувство-отношение одобрения, следовательно, ценностное наполнение библеизма to fold one’s hands (бездействие, леность) подвергается переосмыслению. Во втором случае ценностное содержание БФ sackcloth and ashes (полный раскаяния и смирения в положительном религиозном смысле) также изменяется, поскольку в приведенном контексте библеизм коннотатирует неодобрительное эмоциональное отношение: уравнивание всех в индивидуальных, социальных и т.д. особенностях и смирение с этим не устраивает автора (I reckon we can do without it). Смирение перестает быть ценностью во втором контексте, в то время как в Библии она таковой является. В результате забиблейский смысл данного БФ противоречит библейскому.

Реверсия оценочного знака БФ может детерминировать эмоции разной интенсивности, т.е. в зависимости от контекста один и тот же БФ приобретает как явно отрицательную или положительную, так и ослабленную ("размытую") оценку. Ослабление оценки, в свою очередь, определяет возможность речевой флуктуации эмоционально-оценочного тона. Например, в романе Д. Лоджа Nice Work БФ guardian angel ("добрый гений, ангел-хранитель" /+/) в ниже приведенном примере приобретает противоположную прецедентной и узусной отрицательную оценку и вызывает чувство-отношение презрения: "I’ll talk to you again when your shadow or your guardian angel or whatever she is, will let me get a word in edgewise!" (Lodge). В другом произведении этого же писателя данный БФ выражает ироничное чувство-отношение: "The customers are confused, anxious, when they arrive here. Your turn out should inspire trust. We’re like guardian angels, wafting them over to the other side." (Lodge). В этом примере происходит неоднозначное восприятие значения библейского фразеологизма, поскольку в самой природе иронии как скрытой насмешки заложено столкновение двух полярных смыслов. В зависимости от того, каково отношение говорящего к религиозным представлениям о загробном мире и Страшном Суде и к тому делу, которым он занимается, такое высказывание будет передавать тот или иной смысл, ту или иную эмоцию, как положительную, так и отрицательную.

Ироничное отношение к предмету речи может передаваться вербально с помощью соответствующего лексического окружения единицы. Например: "And if there’s ever a Judgement Day all my fucking family will be kneeling down behind Uncle Peregrine and hoping that he’ll say the word and save them from the fire" (Murdoch). Явно сакральность известного эсхатологического события (Последние времена, Страшный Суд) в таком контексте снижается, поскольку использование вульгаризма fucking наряду с отмеченным БФ придает отрывку тон насмешки.

Другим примером, представляющим насмешку над библейской сентенцией to turn the other cheek является следующий отрывок: "’What did you go hitting him on the nose for?’—‘He gave me a thick ear first. I know it was an excellent opportunity for turning the other cheek, but I didn’t think of it in time’" (Galsworthy). Как видно из приведенных примеров, ироничное, насмешливое и шутливое употребление библеизмов в окказиональных текстах ведет к переосмыслению информации, заложенной в БФ сакральным контекстом Библии и проявляющейся в семантической динамике БФ. Поэтому мы можем говорить об иронии как о частном случае, наглядно иллюстрирующем явление энантиосемии.

Таким образом, эмоционально-оценочная энантиосемия БФ имеет место при:

эврисемичности семантики фразеологизма;

наличии противоположных по оценочному знаку прецедентной :: узуальной, прецедентной :: окказиональной и узуальной :: окказиональной (или ингерентной :: адгерентной) коннотаций БФ;

ироничном употреблении библеизмов.

Преобразование эмотивного компонента БФ зависит от "контекстуального окружения" конкретного библеизма в забиблейском текстовом пространстве, от эмоциональной тональности высказывания, в которое он помещен, а также от прагматической интенции автора (авторской модальности, которая во многом определяется отношением автора, его собственным понимаем того или иного библейского фрагмента, концептуализированного в последствии в виде БФ и его дальнейшего преломления в современном тексте). Данные выводы приводят к мысли о том, что семантическая динамика библеизмов, воплощающаяся в их энантиосемии, координируется с процессами вскрытия потенциальных (латентных) эмотивно-смысловых сочетаемостей библеизмов в различных речевых условиях.

3. Эмотивно-смысловая валентность библеизмов

Общепризнанное положение о том, что язык живет и развивается в речи, а также тезис об онтологическом единстве рационального и эмоционального в мышлении являются отправными позициями в исследовании феномена эмотивно-смысловой валентности библейских фразеологических единиц.

В рамках теории психологической базы эмоций всякая речевая деятельность по своей природе эмоциональна, что позволяет представить семантическую структуру языковых единиц как поле, состоящее из возможных ассоциаций. Это те самые "тысячи нитей", которые связывают слово с другими словами и понятиями (Ш. Балли) и которые формируют его импликационал и эмоционал (совокупность сем языковой единицы, соотносящихся с эмоциями говорящих, которые употребляют данную единицу в эмоциональной речи [Никитин 1983]).

Установлено, что эмотивные семы (эмосемы) могут вступать в разнообразные отношения с денотативными семами: в адгерентных контекстах денотативные семы могут приобретать иную референтную соотнесенность, что приводит к смысловому приращению слова за счет появления в нем эмосем, которые расширяют семантическую валентность слова и, соответственно, границы его семантического согласования, т.к. у него появляется дополнительная, новая эмотивная валентность [Шаховский 1984].

Под эмотивной валентностью нами понимается способность лингвистической единицы вступать в эмотивные связи с другими единицами на основе актуальных или латентных эмосем и, тем самым, осуществлять свою эмотивную функцию. "Достаточно наличия в значении языковой единицы хотя бы одной эмосемы, даже скрытой, чтобы эта единица in potentia имела возможность когда-то ее реализовать" [Шаховский 1984: 98].

Как известно, в библейском фразеологизме концептуализируются процессы восприятия какого-либо библейского фрагмента, его оценивания и эмоционального переживания homo loquens, homo sentiens и homo credens. Например, библеизм knock and the door shall be opened (Matthew 7, 7-8) – стучите и вам откроют – обобщает библейский смысл о необходимости постоянного поиска истины, поддержки, помощи.

Однако, несмотря на то, что БФ фиксируют в своей семантике накопленный веками эмоциональный видовой опыт, они все же подвержены переосмыслению, что обусловлено динамическим преобразованием человеческого мышления и языка. Именно постоянно изменяющееся эмоционально-оценочное отношение человека к явлениям объективной действительности лежит в основе феномена эмотивной валентности. Новый взгляд на ту прототипическую ситуацию, к которой восходит БФ, позволяет употреблять его в неожиданном контексте, что обнаруживает наличие "скрытой" эмосемы, индуцирующей иной, часто диаметрально противоположный узуальному эмотивный смысл. При этом открываются новые эмотивные валентности БФ, которые позволяют "расшатывать" нормы сочетаемости библеизма с другими языковыми единицами в тексте.

Например: "Now the war has come, bringing with it a new attitude. Youth has turned to gods we of an earlier day knew not, and it is possible to see already the direction in which those who come after us will move. The younger generation, conscious of strength and tumultuous, have done with the knocking at the door; they have burst in and seated themselves in our seats" (Maugham). Эмотивная валентность глагола to knock во фразеологизме knock and the door shall be opened вскрывается через несоответствие эмотивного употребления БФ ожидаемой норме.

Если обратиться к феномену языковой перифразы (см.: Бытева 2002), то можно увидеть в процессе изменения эмотивного смысла (возникновения новых эмотивных валентностей) БФ наличие этого феномена. Т.И. Бытева предлагает понимать явление перифразы как оборот, который используется не вместо обычного называния предмета, а вместе с обычным называнием предмета. Перифраза—это особая двухчастная конструкция, состоящая из слова-номината (то, что перефразируется) и собственно перифрастического сочетания (перефразирующий компонент). Важно отметить, что явление перифразы обусловлено исключительно коммуникативным намерением говорящего, его установкой на выражение именно данного смысла.

Явление перифразы в библеизмах проявляется несколько иначе, чем в лексических перифразах. Формально здесь не выделяются отдельно номината и перифрастическое сочетание, поскольку фразеологизм выступает как цельная языковая единица. Мы считаем, что в качестве номинаты функционирует внутренняя форма библеизма, непосредственно соотносимая со своим библейским прототипом, например, для БФ knock and the door shall be opened в приведенном эмотивном контексте номинатой является библейский прототип, транслирующий общепризнанный религиозно-нравственный смысл о необходимости веры и действия с вашей стороны во всех жизненных исканиях, будь то помощи, истины, поддержки и т.д.: "Ask, and it shall be given you; seek, and ye shall find; knock, and it shall be opened unto you: (8) For everyone that asketh receiveth; and he that seeketh findeth; and to him that knocketh it shall be opened" (Matthew 7, 7-8).

При восприятии эмотивного отрывка из романа С. Моэма, в частности библеизма в данном контексте, актуализация его смысла происходит, на наш взгляд, в несколько этапов.

Во-первых, исходя из контекста, БФ здесь передает трансформированный смысл по сравнению с библейским: молодое поколение не хочет считаться с устаревшими на их взгляд библейскими ценностями, не принимает христианскую добродетель, отказывается жить по религиозным наставлениям. Поскольку в Библии и в узусе данное изречение носит нравственно-дидактический характер, то, будучи хорошо известным среди христиан, в художественном отрывке оно начинает символизировать Божественное Откровение и учение Христа в целом, которое молодые люди яростно пытаются поставить под сомнение, наполнить его новым содержанием, т.е. перефразировать его. И именно новый эмотивный смысл БФ в контексте, который возникает благодаря новым эмотивным семам, можно назвать перифрастическим сочетанием.

Во-вторых, в данном отрывке высмеивается также качественно новые тактики поведения молодежи: они уже не спрашивают, прежде чем взять, предварительно не стучат, а, врываясь, берут сами ("…they have burst in and seated on our seats").

В основе адекватного понимания данного текста как на первом, так и втором уровне его интерпретации лежит процесс десакрализации библейского ценностного ориентира. Но нельзя утверждать, что в окказиональном БФ новый смысл полностью вытесняет библейский как конвенционально принятый и закрепленный в языковом узусе. Вскрытые благодаря эмотивной валентности эмосемы, безусловно, являются превалирующими и основными для понимания нового значения, однако наряду с переосмысленным эмотивным восприятием библеизма происходит одновременная актуализация собственно библейского, канонического смысла, поскольку он присутствует в глубинных структурах БФ, его внутренней форме. Осознание новизны осуществляется на фоне старого. Для БФ, закрепленного в языковой норме, внутренней формой является библейский прототип, наделенный уже в Библии некоторыми нравственно-дидактическими смыслами.

Форма библеизма, функционирующего в художественном тексте, наполнена двумя различными содержаниями. С одной стороны, автор создает отсылку к прецедентной библейской ситуации, полагаясь на достаточную эрудицию читателя и его способность воскресить ее в сознании. В этом случае, как отмечалось в первой главе, упакованный библейский текст в виде фразеологизма транслирует те же ценности, что и развернутый библейский текст. При этом, если текст Библии в первозданном виде выполняет свою профетическую функцию через описание более или менее конкретных ситуаций, происходящих с конкретными людьми, то в библеизме то же ценностное знание транслируется в обобщенном, категоризованном виде. С другой стороны, помещение библеизма в новый эмотивный контекст заставляет читателя посмотреть на прототипическую ситуацию с другой стороны, увидеть в ней новые скрытые смыслы, что может приводить к возникновению новых валентностных комбинаций библеизма.

Сознание современного человека может принимать БФ в готовом виде или же переосмысливать их, придавая им новые коннотации. В художественной литературе библеизмы живут собственной жизнью, порою без опоры на первоисточник: "’She lacks the indefinable charm of weakness. It is the feet of clay that make the gold of the image precious. Her feet are very precious but they are not feet of clay’" (Wilde). В данном примере библеизм feet of clay – колосс на глиняных ногах – в отличие от библейской ситуации коннотатирует положительную оценку в ироничных речениях лорда Генри. Как известно, в Библии это выражение обозначает нечто, что кажется сильным и мощным, но на самом деле является легко уязвимым. С помощью такого образа вавилонскому царю Навуходоносору было послано предсказание о падении вавилонского царства.

Авторская интерпретация библейского контекста может привести к ресакрализации библейского знания, что также является примером актуализации утраченных в процессе узуального употребления эмосем библеизма: "’ As long as you accept it rebelliously it can only cause you shame. But if you looked upon it as a cross that was given you to bear only because your shoulders were strong enough to bear it, a sign of God’s favour, then it would be a source of happiness to you instead of misery’" (Maugham). В данном примере английский библеизм to bear a cross – нести свой крест – приобретает положительную окказиональную оценку по сравнению с отрицательной узуальной [ODEI 1993: 57] и возвращает читателя в новозаветное повествование о восхождении Иисуса Христа на Голгофу, где должна была произойти его казнь на кресте. В древние времена распятие считалось самой жестокой и позорной смертной казнью. Римляне считали, что на распятие осуждались только одни изменники и великие злодеи (Лк. 23: 2; Втор. 21: 22, 23; Галл. 3: 13). Цицерон считал даже самое упоминание о крестной казни недостойным римского гражданина и свободного человека. Но Сын Божий, проливший Свою кровь на этом позорном орудии мучения за грехи всего человеческого рода, сделал крест символом высочайшей чести и славы, символом искупительной благодати, спасения и вечной жизни [Библейская энциклопедия 2001]. В приведенном выше художественном контексте эта сила креста как сакрального символа подтверждается лексемами God’s favour и a source of happiness. В результате библеизм приобретает ту эмотивность, которая первоначально была заложена в Библии.

Как показывает теория и подтверждают наши примеры, эмотивная валентность в библейских фразеологизмах потенциально бесконечна: в зависимости от смысла, который передает homo loquens, у библеизма могут появляться новые эмосемы, позволяющие ему сочетаться с нетипичными на фоне библейского/узуального употребления данного БФ языковыми единицами. Если бы слово заключало в себе только жесткую схему конвенциональных смыслов, его моделирующая функция была бы нарушена, потенции слова в его будущих применениях были бы ограничены. Однако этого не происходит, так как "человеческий разум пытается уловить аналогии в истинном соотношении вещей" [Сараджева]. Это приводит к эмотивно-смысловой деривации библейских фразеологизмов.