К числу важнейших вспомогательных исторических дисциплин относится палеография (от греческих слов: палайос — древний и графа—пишу). Эта дисциплина изучает историю письма, выявляет и исследует закономерности развития графических форм. Отдельные разделы палеографии исследуют письменные знаки, писчий материал, орудия письма, филиграни (водяные знаки) и видимые на бумаге изображения, художественные украшения, переплет и т. п. в их историческом развитии. Это необходимо не только для правильности чтения рукописных текстов, но и для определения места и времени их возникновения, их авторов и истории создания, выявления различного рода подделок. С 50-х гг. XX в. предметом для изучения палеографии становится письмо нового времени.
Таким образом, палеография призвана помочь историкам в работе над письменными памятниками. Хорошее знание рукописных текстов разных времен является предпосылкой для использования их как исторических источников.
При изучении данной темы студенту необходимо придерживаться следующего примерного плана:
1. Возникновение и развитие русской палеографии.
2. Возникновение письменности у восточных славян.
3. Славянские азбуки (кириллица и глаголица).
4. Книжное дело на Руси (материал и орудия письма).
5. Графика памятников письменности (устав, полуустав, скоропись).
6. Палеография нового времени.
7. Применение палеографии в процессе исторического исследования.
При изучении первого вопроса темы студент должен уделить основное внимание работам русских и советских ученых в области палеографии.
Несмотря на то, что палеография как самостоятельная научная дисциплина возникла во Франции в первой половине XVIII в., в Русском государстве приемы палеографического анализа использовались в практических целях значительно раньше. Так, в XV—XVII вв. в судебных процессах часто применялась палеографическая экспертиза представленных документов для определения их подлинности.
Первым русским собственно палеографическим исследованием были так называемые «Поморские ответы» (1717 г.) Андрея Денисова. Путем тщательного анализа он разоблачил поддельные документы, представленные церковью.
Большой вклад в дело становления русской палеографии внесли: представитель дворянской историографии первой половины XVIII в. В. Н. Татищев, великий русский ученый М. В. Ломоносов, просветитель второй половины XVIII в. Н. Н. Новиков, которые, изучая исторические документы, сделали целый ряд важных палеографических наблюдений, способствовавших выработке приемов анализа рукописей. Передовые русские ученые XVIII в. поставили вопрос о необходимости создания русской палеографии и наметили пути ее развития.
Историки первой половины XIX в. вели большую работу по собиранию и публикации летописных и документальных текстов. Одновременно появились и специальные исследования, которые помогли палеографии сложиться в самостоятельную вспомогательную историческую дисциплину. Так, в 1806 г. была опубликована работа А. Н. Оленина «Письмо к графу Алексею Ивановичу Мусину-Пушкину о камне Тмутараканском...». Тщательно проанализировав надпись на камне, Оленин затронул целый ряд вопросов, относящихся к изучению рукописей. Большое значение для развития русской палеографии имели труды А. X. Востокова, К. Ф. Калайдовича, А. В. Горского и других ученых первой половины XIX в.
Знаток русских древностей А. X. Востоков сделал подробное описание рукописей Румянцевского музея, К. Ф. Калайдович издал многие памятники древнерусской письменности, приложив к ним образцы письма того времени, А.В. Горский дал палеографический обзор славянских памятников по истории церкви.
С середины XIX в. создаются общие курсы русской палеографии на основе расширения круга разнообразных исторических документов. Первым таким курсом были «Лекции по русской палеографии» И. П. Сахарова, изданные литографским способом. В 1885 г. вышел обобщающий труд И.И. Срезневского, который представлял собой обработанный курс лекций, прочитанных им в Петербургском университете. Срезневский рассмотрел вопросы возникновения и развития славянской азбуки и распространения письменности на Руси, описал ряд памятников XI—XIV вв. и этим положил начало разработке истории возникновения и развития палеографии в России, однако в своем труде автор рассмотрел только ранние типы письма: устав и полуустав XI—XIV вв.
Значительное место в разработке вопросов русской палеографии принадлежит А.И. Соболевскому. Помимо изучения развития русской графики до XV в., он исследовал также и скоропись XV—XVII вв. Кроме того, А. И. Соболевский затронул более широкий круг вопросов: он рассматривал и изучал материалы и орудия письма, водяные бумажные знаки, формат и переплет рукописей, орнамент, украшения и декоративное письмо.
В начале XX в. было опубликовано большое количество палеографических альбомов, имевших практическое значение, издавались и учебники. Их авторами были Е.Ф. Карский, И. А. Шляпкин, Р.Ф. Брандт, Н. М. Каринский. Но из трудов дореволюционного времени следует особо отметить исследования Н.П. Лихачева и И.С. Беляева. Лихачеву принадлежит заслуга в разработке вопросов, связанных с историей бумаги и бумажных водяных знаков. Он собрал и описал свыше 4000 таких знаков, являющихся важнейшими пособиями для датировки рукописей. В отличие от своих предшественников Н.П. Лихачев выделил дипломатическую, или документальную, палеографию (акты и делопроизводительные документы) и указал специфику ее исследования.
Изучению скорописи посвящена работа И. С. Беляева, которая являлась наиболее ценным пособием по изучению этого типа письма. Автор подробно описал внешний вид документов, привел примеры различных начертаний каждой буквы в скорописи XV—XVIII вв.
Подводя итог развитию русской палеографии в дореволюционное время, следует отметить, что дворянско-буржуазной исторической наукой был накоплен значительный палеографический материал, изучено большое количество рукописных памятников, сделаны попытки создания общих курсов. Однако последние строились на базе идеалистической методологии, без учета законов исторического развития. Дореволюционные исследователи не придавали палеографии общеисторического значения; они видели ее задачи в разработке чисто практических навыков работы над рукописными памятниками. В конце XIX— начале XX в. буржуазно-дворянские ученые отказались от изучения закономерностей развития письменности, что приводило некоторых ученых к преувеличенной оценке различных факторов, воздействовавших на ход этого процесса (например, влияние письменности одной страны на письменность другой выдвигалось на первое место).
После Великой Октябрьской социалистической революции в связи с быстрым развитием исторической науки и усилением внимания советских ученых ко всем вспомогательным историческим дисциплинам появился ряд ценных трудов по палеографии. Вместе с тем надо указать, что первые обобщающие работы, написанные до революции, но вышедшие уже в первые годы Советской власти, страдали методологическими недостатками, характерными еще для буржуазной науки. К таким работам относятся труды В.И. Щепкина и Е. Ф. Карского. В них разработаны методы графического анализа, датировки рукописей по совокупности примет, приведен важный справочный материал, но развитие письменности не рассматривается как общественное явление.
В 20—40-е гг. существенный вклад в изучение русской палеографии внесли исследования И. Ф. Колесникова (по изучению скорописи XV—XVIII вв.), М. Груньского (по изучению глаголицы), М. Н. Сперанского (по изучению тайнописи).
В 1947г. вышло учебное пособие Н. С. Чаева и Л.В. Черепнина «Русская палеография», которое было подвергнуто критике за изложение в нем истории письменности в отрыве от истории экономического, социального, политического и культурного развития Русского государства. Учтя практические замечания, Л. В. Черепнин подготовил новый учебник, который является и в настоящее время одним из ценных пособий для студентов-историков. В этом труде автор анализирует памятники русской письменности до второй половины XIX в., включив около 200 иллюстраций, воспроизводящих графику, бумажные водяные знаки и различные изображения на рукописных документах различных эпох.
В начале 50-х гг. в истории русской палеографии произошло крупное событие: при раскопках древнего Новгорода были открыты сотни берестяных грамот XI—XIV вв. и началось изучение их письма. Большой вклад в изучение палеографии внесли работы А. В. Арциховского и М. Н. Тихомирова.
С конца 60-х гг. начинают разрабатываться вопросы палеографии XIX—XX вв., которые раньше почти не исследовались. Палеографии нового времени посвящена книга С.А. Рейсера «Палеография и текстология» (М., 1970). Обобщающей работой, подводящей итоги достижений советской исторической науки в этой области, является учебное пособие М. Н. Тихомирова и А. В. Муравьева «Русская палеография» (М., 1966).
Переходя ко второму вопросу «Возникновение письменности у восточных славян», студенту следует знать, что ее появление относится к периоду становления классового общества. Процесс разложения первобытно-общинных отношений и образования классов у восточных славян начинается с IV в. и завершается в IX в. установлением феодального способа производства и образованием Древнерусского государства.
Рост производительных сил, появление частной собственности на средства производства, формирование классов, развитие ремесел, торговли, складывание государства—все это вызывало потребность в развитии письменности. Вопрос о ее происхождении и начальных этапах развития является очень сложным из-за недостатка источников, а поэтому его нельзя считать окончательно решенным. Долгое время господствовало убеждение, что письменность пришла к восточным славянам вместе с принятием ими христианства в конце Х в. Но постепенно стали накапливаться источники, опровергающие такое представление.
Сначала славяне, видимо, как и большинство других народов, пользовались рисунками, знаками-символами, т. е. у них существовало рисуночное, или пиктографическое, письмо. Знаками его служили «черты» и «резы», на основе которых и возникло древнее славянское письмо.
О наличии на Руси письменности до принятия христианства свидетельствуют иностранные авторы-путешественники. Так, житель города Солуни Константин Философ по пути в Хазарию видел в Херсонесе богослужебные книги, написанные «русьскими письменами». Большинство ученых полагают, что этими письменами, применявшимися нашими предками еще в IX в., были греческие буквы, приспособленные к славянской речи.
Арабский путешественник и писатель ибн-Фадлан во время своего пребывания у волжских болгар в начале Х в. красочно описал похороны знатного руса, упомянув, что на могильном памятнике было написано имя умершего и имя князя русов.
Ценно сообщение и другого арабского ученого и путешественника начала Х в. аль-Масуди, утверждавшего, что он обнаружил в одном из русских храмов пророчество, начертанное на камне. А персидский ученый Фахр ад-Дин в начале XIII в. сообщил, что хазарское письмо происходит от русского.
Тексты договоров Руси с Византией, относящиеся к первой половине Х в., также неопровержимо доказывают, что письменность была распространена до официального принятия христианства. Особенно интересно указание в договоре 911г. о том, что Русь и Византия и в предыдущее время решали спорные вопросы не только словесно, но и письменно.
Исключительно важное значение для изучения вопроса о характере древнерусской письменности представляет находка, сделанная в 1949 г. при раскопках одного из Гнездовских курганов около Смоленска. На одном из черепков глиняного сосуда, относящегося ко второй четверти Х в., ученым удалось прочитать надпись «гороухща» (т. е. горчица). Эта надпись не вызывает сомнения в том, что письменность у восточных славян появилась довольно рано, а распространение грамотности на Руси, в том числе среди простых трудовых людей, восходит к начальным десятилетиям Х в.
Подробнее о происхождении славянской письменности студент может прочитать в первой главе указанного выше учебника Л. В. Черепнина.
Прослеживая развитие письменности на Руси, нужно остановиться на древнеславянских азбуках (третий вопрос).
Древнейшие восточно-славянские рукописи написаны двумя различными алфавитами. Один из них называется кириллицей, другой — глаголицей. Кириллица получила свое название от имени византийского миссионера Константина Философа, жителя Солуни, который в монашестве принял имя Кирилла. Кирилл и его брат Мефодий явились составителями славянской азбуки. Слово глаголица, подобно слову буквица, означает азбуку вообще.
Кириллица первоначально состояла из 43 букв, глаголица — из 39.
Вопрос о том, что древнее — кириллица или глаголица, до сих пор не решен окончательно. Некоторые ученые, как, например, советский литературовед и историк культуры Д.С. Лихачев, полагают, что господствующей кириллица стала лишь в относительно едином раннефеодальном Древнерусском государстве. До этого кириллица и глаголица, так же как и другие алфавиты, могли существовать одновременно. В целом же большинство ученых считает, что глаголица возникла раньше кириллицы.
С начертанием букв кирилловского алфавита и глаголицы студент может ознакомиться по указанному учебнику Л.В. Черепнина (с. 96—98).
Важной задачей палеографии является изучение книжного дела на Руси (материалов и орудий письма)—4-й вопрос плана. Это необходимо знать для правильной датировки и установления подлинности исторических документов.
Материалом для большинства письменных памятников до XIV в. служил пергамент, а в быту употреблялась береста. Слово «пергамент» входит в употребление в Российском государстве только с XVIII в. В Древней Руси он имел особое название «хартья» (хартия). С XIV в. пергамент постепенно вытесняется бумагой.
Самый тонкий, но прочный пергамент получали из кожи молодых ягнят. Однако для выделки пергамента чаще всего использовались телячьи, бараньи и козлиные кожи. Их тщательно промывали, обрабатывали поташом, чистили внутреннюю и внешнюю стороны, натирали мелом для удаления жира, обрабатывали пемзой, растягивали на раме для просушки и, наконец, резали на листы.
В быту, как показали раскопки в Новгороде, Смоленске и других городах, употребляли бересту. Орудием письма на ней служила металлическая или костяная палочка, которой наносили текст. С содержанием и графикой берестяных грамот студент может ознакомиться по книге В.Л. Янина «Я послал тебе бересту...» (МГУ, 1975).
На пергаменте и бумаге писали чернилами, имевшими на русских рукописях коричневый или бурый цвет. В химический состав чернил входили соли железа и дубильные вещества. В качестве последних применялись обычно так называемые чернильные орешки (наросты на листьях дуба). Употреблялись также чернила из сажи и отвара дубовой коры. Для просушки надписей использовали кварцевый песок, которым посыпали рукопись.
Помимо чернил, применялись и краски, особенно красная, для заголовков или заглавных букв, а иногда и для первых строк. Отсюда происходят выражения «красная строка», «рубрика» (от латинского слова рубер, т. е. красный). Краску (киноварь или сурик) разводили главным образом на яичном белке, чтобы она была прочнее. Кроме красной, употреблялась зеленая или синяя краска, но значительно реже. Письмо чернилами и красками не было одновременным процессом. Сначала писали чернилами, а для красных букв и строк оставлялись места, заполнявшиеся позже. Для особо ценных рукописей применялось золото — листовое и твореное. Золотые листики приклеивались к пергаменту или бумаге, а твореное золото употреблялось в виде краски и представляло собой порошок, смешанный с клейкими веществами. Серебро в рукописных памятниках встречается крайне редко.
На всех русских рукописях писали предварительно обработанными гусиными, реже лебедиными перьями. Сначала перо» чтобы сделать его упругим и удалить жир, втыкали в горячий песок или золу, затем кончик пера очиняли, а в середине делали небольшой расщеп. (Для очинки употребляли перочинный нож, одновременно выполнявший и роль ластика.) Для письма красками использовали кисти. В XVII в. начинают появляться и карандаши.
С XIV в. пергамент стал вытесняться бумагой. Ее привозили из Италии, Франции, Германии, а также с Востока (Самарканд). Появившаяся первой итальянская бумага к концу XIV в. вытесняется французской, получившей наибольшее распространение в XV—XVI вв., которая в свою очередь с конца XV в. уступает место немецкой. Попытка наладить собственное Производство бумаги относится к XI—XVIII вв.
До утверждения в XIX в. машинного способа производства бумаги она изготовлялась вручную следующим способом. Волокнистый материал из льняного или пенькового тряпья варили с золой и известью, промывали и размалывали. Полученную кашицеобразную мелковолокнистую массу погружали в чан с водой и затем черпали оттуда специальной формой в виде прямоугольника с натянутой на нем проволочной сеткой. При этом вода стекала, а масса задерживалась на сетке, и высыхала. Слежавшийся тонкий бумажный слой извлекали и подвергали выглаживанию и лощению. Для того чтобы лист бумаги стал жестким и не пропускал чернила, его погружали в раствор желатина, приготовлявшегося из рогов и копыт животных. Обычно на сетке формы делали какой-нибудь рисунок из проволоки (два круга, пересеченные линией, кораблик, гусь, перчатка, орел, рожок и др.). В результате на листе оставалось видимое на свет изображение рисунка, называемое водяным знаком или филигранью. Наличие на бумаге таких знаков служит для историка важным датирующим признаком.
Палеография есть вспомогательная дисциплина историко-филологического разряда, исследующая письменные памятники с внешней стороны с целью определить время и место их возникновения. Славяно-русская палеография рассматривает письменность трех православных славянских народов: сербов, болгар и русских. Если разуметь под письменным памятником всякое зрительное выражение человеческой мысли на поверхностях, то в область палеографии войдут, кроме памятников литературы, также дипломатические памятники, монеты, печати, а равно надписи, резаные на камне и ином твердом материале. Кроме того, при таком определении в сферу палеографии вошли бы и все памятники живописи, а из памятников ваяния - все барельефы. Все перечисленные разряды памятников содержат человеческую мысль, выраженную зрительными знаками на поверхностях. Действительно, можно говорить о палеографии искусства, имея в виду, что стиль и содержание художественных форм меняются по эпохам и странам и таким образом отвечают на вопросы когда? и где? Но обыкновенно палеографию ограничивают исследованием знаков человеческого языка, наносимых на поверхность каким-нибудь красящим веществом. Такое ограничение чисто искусственное, но влечет за собою очень практическую классификацию материала: письменные памятники нарезные или чеканные, находимые на разных бытовых предметах, отходят в область эпиграфики; палеография ведает только рукописи и книги. Материал обеих дисциплин из практических соображений подвергается еще дальнейшему ограничению: монеты и печати (в которых в сущности изучаются не выпуклые знаки оттисков, а нарезные знаки их штампов) выделяются в особые дисциплины - нумизматику и сфрагистику, а пиcанные дипломатические и юридические памятники (грамоты) исследуются дипломатикой; все это памятники, служащие не высшим духовным целям, а различным целям практическим. Нумизматика, сфрагистика и дипломатика выделены в особые дисциплины в качестве вспомогательных отделов истории, они служат к установлению лиц, событий, учреждений и отношений прошлого и, таким образом, исследуют свои памятники не только с внешней стороны. С внешней стороны те же памятники не перестают быть объектом эпиграфики и палеографии, которые служат вспомогательными дисциплинами для всех наук историко-филологического разряда. В широком смысле слова объем палеографии определяется главным образом ее основной целью: выяснением времени и места возникновения письменных памятников человеческой речи. Практическая потребность выделить эпиграфику в особую дисциплину сказалась главным образом в классической филологии вследствие обилия дошедших до нас античных надписей и ограниченного количества дошедших античных рукописей. В славянской филологии наблюдается как раз обратное.
Мы называем палеографию дисциплиной, а не наукой историко-филологического цикла. Мы исходим при этом из старого определения “наука есть система знания, дающая нам возможность предсказывать будущее”. Палеография есть система знания, но она обращена к прошлому и имеет своей исключительной целью ответить на вопросы, где и когда возник письменный памятник. Рядом с палеографией и на том же материале стоит наука истории письмен, наука, отвлекающая общие законы, по которым развивается зрительное обозначение человеческой мысли. История письмен предсказывает последовательные звенья этого развития и делает указания о том, в каком направлении должны развиваться существующие алфавиты и орфографии. Если наряду с обобщающими науками различать также науки регистрирующие, то наряду с историей письмен должна быть поставлена внешняя история письменности, содержащая историю рукописи и книги.
Собственный метод палеографии состоит из индуктивных, обобщающих наблюдений над письменными знаками рукописей датированных и из дедуктивных применений наблюденного к рукописям недатированным: рукописи определенного времени (датированные) приводятся в хронологический порядок, и знаки их изучаются в своем появлении, изменении, исчезновении и замене другими знаками; при этом обнаруживается, что известные типы отдельных букв. и других знаков, известные сокращения, известные общие особенности почерка, известные украшения свойственны исключительно той или другой эпохе и таким образом позволяют отличить эту эпоху от ближайшей предшествующей и ближайшей последующей. Недатированные рукописи с известного рода приметами относятся палеографом к той эпохе, которая имеет те же приметы в рукописях датированных. Эта “эпоха” может заключать в себе десятилетие, четверть века, век, несколько веков, может относиться ко всей территории данной письменности или только к какой-нибудь части этой территории. Таким образом, добываемые палеографом приметы бывают более широкими и более узкими. Ясно, что наиболее узкие приметы суть в то же время и наиболее ценные, ибо они содержат наиболее точную дату. Как широкие, так и узкие палеографические приметы остаются приметами общими, т.е. систематически в известную эпоху повторяющимися. Приметы частные или случайные, свойственные отдельному памятнику и вне его не встречаемые, отмечаются палеографом как факты, ожидающие объяснения, но непосредственного методологического значения они не имеют. Ясно, что под приметами мы разумеем “всякие внешние знаки, содержащие косвенное указание на время и место”. В западной палеографии приметы называются датами. Но мы сохраняем слово “дата” в его первоначальном смысле: “цифровые знаки, содержащие прямое указание на время возникновения памятника”.
Палеографический метод основан на том общем наблюдении истории письмен, что общепринятые знаки письменности не остаются неизменными: эти знаки подвержены эволюции и “революции”: они или постепенно изменяются, или быстро сменяются знаками существенно иного характера - заимствованиями со стороны или из прошлого или вновь изобретенными. Славяно-русская палеография знает несколько “революционных” эпох: эпоху замены глаголицы кириллицей (X-XII вв.), эпоху югославянского влияния в России (к XIV-XV вв.), эпоху введения гражданского алфавита (нач. XVIII в.). Не все знаки письменности одинаково способны к эволюции; так, например, к и л мало менялись в течение славяно-русской письменности, а ч менялось безостановочно по эпохам и по территориям. Наиболее изменчивые знаки дают палеографу и наиболее ценные приметы хронологические и территориальные.
Всего полнее палеографическим методом определяется время возникновения письменных памятников, гораздо менее полно и гораздо менее точно определяется им место возникновения па-мятников. Конечно, распределяя точно датированные рукописи одной и той же письменности по территориям их возникновения, мы делаем общие выводы также и относительно местных, территориальных особенностей графики. Но территориальные приметы далеко не так многочисленны и безошибочны, как приметы хронологические, ибо в одной и той же письменности происходит взаимодействие местных особенностей, причем одни местные особенности исчезают, другие ограничивают свою территорию или распространяются за ее пределы. В последнем случае одна и та же графическая особенность несколько ранее характеризует одну территорию, несколько позднее - иную. Так, например, в России зеленый колорит орнамента в XIII в. распространен по всей территории, в XIV - только вне Новгородского государства. То же имеет место, когда письменность одного народа влияет на письменность другого: графические явления, с известным опозданием, переходят из одной письменности в другую. В славяно-русской палеографии последний случай очень распространен, так как до турецкого ига и падения югославянских государств русская графика не переставала испытывать влияния графики югославянской, и по временам эти влияния становились очень сильны (X-XI и XIV-XV вв.). Установлено, что такие заимствованные особенности графики в русской письменности сказываются средним числом на 100 лет позднее, чем они возникали у южных славян. Этот средний срок установлен эмпирически на основании дошедших до нас рукописей, и он вовсе не означает, что русско-балканские сношения были редки или медленны. Дело объясняется тем, что первые поколения рукописей, заключавшие новую примету, были немногочисленны и потому не дошли до нас, а дошедшие многочисленные рукописи с тою же приметой относятся, очевидно, к такой эпохе, когда данная примета успела распространиться по русской территории. Таким образом, время уходило не столько на перенос, сколько на распространение новых примет по обширной русской территории с разбросанными по ней культурными очагами.
Как бы то ни было, в русской палеографии много таких графических примет, которые веком ранее уже известны у южных славян: так, например, односторонний несимметричный начерк ч указывает на Болгарию и Сербию XIV в. и на Россию XV в. При таких условиях методологически необходимо: сначала установить место написания рукописи, потом - время ее написания. Место написания югославянской или русской рукописи устанавливается на основании ее языка, и только после этого мы получаем возможность судить, на какую эпоху указывает в ней, например, начертание ч. Таким образом, на один из двух основных своих вопросов славяно-русская палеография отвечает не собственным методом, а с помощью лингвистики, о чем подробнее говорится несколько ниже, в главе об изводах, или редакциях. Заметим здесь, что в такой письменности, как церковнославянская, где каждый писец вносил в текст особенности своего говора, лингвистика обыкновенно весьма точно определяет родной язык писца и этим способом в громадном большинстве случаев указывает и место написания рукописи, т.е. на основании вероятности мы принимаем как правило, что рукопись, содержащая сербизмы, писана на сербской территории, содержащая русизмы - на русской и т.д. На практике исключения из этого правила действительно очень редки, и главное исключение состоит в том, что серб, болгарин и русский писец могли писать не на своей родине, а в одном из Афонских монастырей, или русский писец - в Константинополе, где до падения города существовала деятельная русская колония. Лингвистика нередко бросает свет и на время возникновения памятника, но эти ее указания не имеют большой точности вследствие наличности многочисленных переживаний как в письменности, так отчасти и в самом языке, например в словаре.
Так как собственный метод палеографии сравнительно узок, эта дисциплина для поверки своих выводов широко пользуется помощью остальных отраслей историко-филологических знаний. Как мы видели, особенно важна для палеографа помощь лингвистики. Помощью истории искусств палеограф пользуется при исследовании орнаментов и миниатюр, находимых в письменных памятниках, а по тесной связи между славяно-русской миниатюрой и иконописью он прибегает и к указаниям этой последней. Помощью истории палеограф пользуется, исследуя летопись (т.е. запись о времени написания рукописи) и различные другие записи ее (владельческие, вкладные, купчие, продажные, памятные), а равно упоминаемые в записях или в самом тексте памятника исторические имена и извлекая из них даты. Методом дипломатики палеограф пользуется, поверяя формулы записей, методом истории литературы - определяя состав письменного памятника и время возникновения входящих в него литературных произведений. Во всех этих случаях палеограф, очевидно, не ограничивается изучением одной только внешней стороны письменных памятников, т.е. выходит из пределов собственного метода своей науки. Но чьею бы помощью ни пользовался палеограф, он всюду вносит и свой собственный метод, он старается факты истории, литературы, искусства привести в самую строгую хронологическую или территориальную классификацию, чтобы получить ответ на основные вопросы палеографии: где? и когда?
При этом палеограф постоянно имеет в виду, что материал, который исследуют науки историко-филологического цикла, заключает в себе многочисленные переживания: орнамент русской рукописи может заключать в себе мотивы XIV и XV вв., ее текст - статьи XI, XII и XIII вв.; или орнамент может иметь отчасти более старый югославянский, отчасти более поздний русский колорит, а текст - содержать статьи сербские, болгарские и русские, возникшие не одновременно. Для определения места и времени написания палеограф вследствие этого должен взвесить все приметы и руководиться самой последней датой: датой самого позднего из начерков (т.е. буквенных начертаний), а равно самого позднего из художественных мотивов или литературных произведений, представленных в рукописи, если дело идет о времени; самой последней лингвистической датой (т.е. говором последнего переписчика), если дело идет о месте написания. Определение подделки производится тем же способом и есть лишь частный случай ответа на вопросы где? и когда? Так, например, надпись (конца XVI в.), содержащая три начерка е: Є (древний), є (средний), Е (поздний), или принадлежит литовско-русскому государству, где начерк Е действительно появляется в конце XVI в., или же эта надпись (в том случае, если сама она утверждает, что возникла в Московском государстве) есть подделка, ибо в Московском государстве Е появляется только в Петровскую эпоху. Возможен, конечно, и третий случай: надпись могла быть сделана в Москве западнорусским или южнорусским выходцем; но вне эпохи усиленного юго-западного влияния в Москве (к XVII в.) третий случай явился бы очень редкою возможностью, которую палеограф обязан подтвердить приметами языка, или извода, самой надписи.
Различные науки историко-филологического разряда, особенно история и история литературы, иногда датируют рукопись с такою точностью, которая недоступна для метода палеографии. Так, например, Синодик (книга поминаний), заключающая в царских поминаниях писанное первым, древнейшим почерком имя Петра Великого, а вторым, позднейшим почерком - имя Екатерины I, возник, очевидно, между 1725 и 1727 гг. Месяцеслов, пасхальный указатель которого начинается с 1672 г., писан, вероятно, в этом году или предыдущем. Иногда время точно определяется летописью памятника (т.е. записью самого писца о времени написания памятника), которая не содержит года, но упоминает два исторических лица, сосуществование или совместная деятельность которых продолжалась немногие годы; такой случай представляли бы документ или надпись, содержащая рядом имена короля польского Владислава (вступил на престол в 1632 г.) и патриарха Филарета Никитича (ум. 1633). Сборник, содержащий статьи известного писателя, очевидно, писан не ранее известного года; экземпляр жития, содержащий сведение о чуде 1690 г., очевидно, писан не ранее этого года и т.д. Таким образом, недатированные рукописи с помощью вспомогательных наук могут получить точную дату и увеличить число рукописей определенных лет.
Взвешивая приметы памятника - палеографические, художественные, исторические и другие, палеограф сравнивает их и находит, что эти приметы либо просто подтверждают друг друга, либо ограничивают друг друга, либо друг другу противоречат. Так, например, пергамент и особый почерк, называемый уставом, подтверждают друг друга, одинаково указывая на первые четыре века русской письменности (XI-XIV вв.); пергамент и почерк, называемый полууставом, взаимно ограничивают друг друга: пергамент указывает на XI-XIV вв. и максимум на начало XV, а полуустав - на эпоху с конца XIV по начало XVIII в.; таким образом, вместе эти приметы указывают на конец XIV и начало XV в. Взаимоограничение примет есть наиболее выгодный случай для палеографа, так как при этом условии дата рукописи определяется всего точнее. Противоречия должны быть примирены каким-нибудь вероятным предположением. Так, например, пергамент и поздняя скоропись противоречат друг другу, так как первый указывает на XI- XIV вв., последняя - на XVI-XVIII вв.; это противоречие примиряется употреблением пергамента для грамот и в позднее время или же предположением, что пред нами запись, сделанная в позднее время на свободной странице старой пергаменной рукописи. Иногда дата оказывается старше, чем можно бы ожидать, судя по почерку: - это может значить, что перед нами список, воспроизводящий летопись своего оригинала. Иногда почерк кажется старше даты, которая читается в рукописи: это может значить, что пред нами почерк исчезающего поколения, что рукопись писана стариком; найдя в летописи, что писцом был игумен или епископ, мы находим подтверждение нашей догадки. Иногда писец нарочно архаизует свой почерк, - если он дополняет более древнюю рукопись, утратившую несколько листов, или если он копирует очень древний оригинал. Если противоречия неустранимы, можно думать о какой-нибудь нам неясной случайности или же о подделке. В последнем случае должны быть найдены доказательства подделки, т.е. приметы заведомо подражательные, симулирующие древность и в то же время точно выдающие другое (обыкновенно - наше) время. Так, например, в рукописи, желающей казаться древнею, употребление берлинской лазури в инициалах обличает поддельность этих последних, ибо названная краска найдена лишь в начале XVIII в. Или в рукописи, которая всеми признаками указывает на вторую половину XVII в., летопись начала XVII в. должна быть признана подделанною, если окажется, что в ее дате цифра десятков писана по подскобленному и на свет имеет другой цвет, нежели остальные цифры. Палеограф старается также определить цель подделки, которая может быть юридической, коммерческой, любительской. В России подделки и подчистки дат XVII в. имеют в виду покупателей-старообрядцев: изменив II = 80 в N = 50 или реже - в К = 20, фальсификаторы превращают рукопись из “Никоновской” в “дониконовскую”. Если подложной кажется не отдельная цифра, а целая летопись, необходима поверка ее формулы и содержания. К формуле относится очередь упоминаемых фактов (например, в летописи - год, имя государя, имя иерарха...) и неизменные термины, в которых обозначаются некоторые факты (имя государево или боярское - с -вичем, имена черного духовенства - совсем без отчества, имя женское - с отчеством на -вна, но даже боярское женское имя с названием по мужу на -ва и т.п.). Здесь, как и всюду, могут встретиться исключения (сложные случаи): патриарх Филарет Никитич продолжал титуловаться отчеством в качестве именитого боярина и родителя государева. Для поверки формул служат издания записей. Поверка содержания состоит в том, что дата сравнивается с годами жизни упоминаемых лиц, их титулы также проверяются данными истории и т.п.
Обратимся теперь к вопросу о точности палеографических выводов. Вопрос “где”, как мы видели, обыкновенно разрешается в славяно-русской палеографии анализом языка, причем во многих случаях мы можем различать не только страну, но и ее главные диалектические территории. Почерки, орнаменты, миниатюра, как мы видели, не решают этого вопроса, а ввиду различных переживаний и переходов из территории в территорию часто даже не наводят на правильное решение его. Что касается вопроса “когда”, то лучшие наши палеографы на основании опыта полагают, что ошибка при определении времени югославянских и русских рукописей может доходить до полувека. Это, конечно, только крайний предел, и во многих случаях мы можем достигнуть значительно большей точности. Возможность таких ошибок объясняется, во-первых, плохою сохранностью славянской и русской письменности: греческое духовенство еще в XIX в. сжигало целые библиотеки болгарских рукописей; в Москве в 1382 г. при внезапном набеге татар кремлевские храмы до стропа, т.е. до свода, были наполнены рукописями, навезенными бегущим населением Московской области, - и все это сгорело; московские рукописи XIV в. представляют вследствие этого чрезвычайную редкость. От начала русской письменности дошли лишь датированные рукописи второй половины XI в.; по ним главным образом принуждены мы судить о недатированных рукописях XI в.,- очевидно, ошибка на полвека вполне возможна в этом случае. Во-вторых, палеография извлекает свои приметы прежде всего из датированных рукописей, а таковые составляют лишь незначительный процент всей массы рукописей каждого века. Наконец, мы уже видели, как медленно обобщаются на огромной русской территории новые графические факты (под которыми следует разуметь не только появление отдельных новых знаков, новых манер почерка, новых стилей орнамента, но также появление самой русской письменности, ее распространение на новые центры и т.п. общие явления).
Ясно, что все графические факты размножаются путем списывания одной или нескольких начальных рукописей (протографов), содержащих такой факт. Непосредственные списки с протографа, относящиеся к первым десятилетиям после его появления, очевидно, составляют какой-нибудь десяток рукописей; списки со списков, возникающие в дальнейшие десятилетия, насчитываются десятками; быть может, только в течение полувека протограф производит в стране 100 списков, да и эта цифра не преувеличена лишь по отношению к памятникам особенно распространенным. Сам протограф доходит только в виде редчайшей случайности, ближайшие к нему списки, исчисляемые единицами или десятками, также по большей части погибают для нас. Только тогда, когда какой-нибудь протограф представлен в стране сотней списков, несколько из них могут дойти до нас, и среди них может оказаться один датированный. Очевидно, начальные стадии (или, что то же, первые десятилетия) всякого графического факта не доходят до славяно-русского палеографа. Даже такое обширное явление, как югославянское влияние XIV-XV вв., с самого начала представленное многими югославянскими выходцами и многими рукописями, и то может быть установлено методом палеографии, как общий факт, для Московского государства только со второй четверти XV столетия, между тем, как история учит нас, что усиленное югославянское влияние началось с 90-х годов XIV в., после падения югославянских государств.
Кроме того, очевидно, что до сознания палеографа доходят только крупные или общие графические явления, получившие распространение в стране. Графические факты, распространявшиеся медленно или совершенно не распространявшиеся на весь общественный союз, не доходят до нас по той же причине, по которой не доходят и начальные стадии более общих явлений: по ограниченному числу своих представителей. Для каждой эпохи, достаточно представленной датированными памятниками, мы узнаем только главное русло графики. Специальные графические школы, как то графика какой-нибудь замкнутой секты, какого-нибудь центра отдаленной окраины, какого-нибудь резко обособившегося говора со своей особой орфографией, остаются совсем не представленными или представлены так отрывочно, что не доходят до нашего сознания. К тому же и то, что сохранилось в России и у южных славян, и сейчас еще не приведено в общую известность, не издано, отчасти остается рассеянным на огромной территории или замкнуто в малодоступных местах. Для начальных и вообще недостаточно представленных эпох палеографу принципиально необходимо тщательнее считаться со случайностью; это можно уяснить себе, взяв крайний случай; если от какой-нибудь эпохи дошел всего один памятник, мы все еще считаем вероятным, что он представляет большинство, а не меньшинство памятников своего времени; но эта вероятность слаба; если эпоха представлена двумя, тремя, десятью однородными памятниками, вероятность быстро возрастает и наконец приближается к достоверности.
Главные методологические ошибки, которых должен остерегаться палеограф, стоят в теснейшей связи с недостаточностью дошедшего до него палеографического материала, который притом весь относится к прошедшему. Эти ошибки представляют, разумеется, частные случаи наиболее общих логических ошибок. Это, во-первых, суждение о недошедшем до нас (argumentum a silentio), во-вторых, частные выводы из таких общих тезисов, которые не извлечены из материала самой палеографии (petitio principii). Возьмем опять крайние примеры: если какая-нибудь эпоха представлена всего одной и притом пергаменной рукописью, мы не имеем права утверждать, что в эту эпоху столь же часто не употреблялась и бумага. Но даже если пред нами факт, что с XI и до конца XIV в. среди сотен русских рукописных книг мы не имеем ни одной датированной рукописи, писанной на бумаге, можем ли мы утверждать, что в эту эпоху в России писали только на пергаменте ? Также нет, хотя благодаря большему количеству дошедшего материала значительно уменьшилась возможность ошибки, а также ее возможные размеры: бумажные рукописи в указанной эпохе, очевидно, или не существовали действительно, или не дошли потому, что составляли ничтожный процент (3). Но палеограф и в этом случае отвергает вывод от молчания и формулирует только то, что знает: “из эпохи с XI по конец XIV в. дошли только пергаменные русские рукописи” или: “с начала русской письменности и до конца XIV в. пергамент был обычным материалом рукописей”. Такой общий вывод, отвлеченный от материала самой палеографии, может быть употребляем для частных применений. Но, пользуясь помощью историко-филологических наук, лишенных точного метода вследствие сложности своего материала, палеография должна исходить либо от отдельных удостоверенных фактов, либо от выводов специального характера, опирающихся на очень определен-ный материал. Мы без колебания отнесем к XI в. русскую рукопись, имеющую букву w известного рисунка или носящую имя русского князя XI в., но как шатки будут такие общие соображения, как ссылка на каллиграфический вкус эпохи, обусловленный набожной целью письма, или на недостаток грамотных людей в XI в. Распространение пергамента по векам, изменение типов знака w установлены статистически; но что мы знаем о статистике грамотных людей в XI в.? И разве для палеографов не было неожиданностью узнать, что грамотна была дочь Ярослава Мудрого Анна (4)?
Как общее правило следует принять: 1. Отсутствие приметы не доказывает, что памятник создан ранее возникновения этой приметы. 2. Общие тезисы истории, истории литературы, истории искусств не могут быть положены в основу частных палеографических выводов.
Славяно-русская палеография делится на два главных отдела - основной и вспомогательный. Основной рассматривает:
1) материалы и орудия письма; 2) историю почерков и отдельных буквенных знаков, или начерков. Вспомогательный отдел заключает главным образом следующие главы, заимствованные у различных наук историко-филологического цикла: 1) славянские азбуки; 2) изводы славяно-русской письменности; 3) вязь; 4) орнамент; 5) миниатюра и иконопись; 6) летосчисление; 7) описание рукописей. В главу о материалах и орудиях письма входят также вопросы о разлиновке, переплете и водяных знаках; в главу об истории почерков - также вопрос о тайнописи. Из практических соображений в настоящем курсе большинство глав вспомогательного отдела предшествует главному отделу в качестве введения.