Галушкина Н.
«И. А. Ильин есть интересное и крупное явление в истории русской образованности… Такого, как он, русская культура еще не производила, - такую высокую оценку дает Ивану Александровичу Ильину российский мыслитель П. Б. Струве. – Формально – юрист, он по существу философ, т.е. мыслитель, а по форме – изумительный оратор или ритор в хорошем античном смысле этого слова… он в историю (русской культуры) войдет со своим лицом, особым и неподражаемым, со своим оригинальным дарованием, сильным и резким, во всех смыслах» (из полемики П. Струве и З. Гиппиус по поводу работы И. Ильина «О сопротивлении злу силой»). Действительно, начав с исследования творчества Гегеля, дав совсем не традиционное понимание его философии (Ильин видит в Гегеле не столько создателя диалектического метода, сколько «величайшего интуитивиста»), изложив свой взгляд на философию Л. Толстого, в частности в работе «О сопротивлении злу силой», вызвавшей серьезный резонанс среди русской интеллигенции (поэтому было бы интересно сравнить взгляды Ильина и Бердяева, выступившего с резким осуждением позиции Ильина, по проблеме творчества), Ильин создает свою собственную философскую концепцию и свою концепцию философии. Сам Ильин определяет предмет своей философии следующим образом: «Моя философия – это философия православного созерцающего сердца, это философия – проповедь на паперти»[1].
Ощущение грядущей катастрофы и всемирного кризиса было свойственно всем представителям русской интеллигенции конца 19–начала 20 вв., и каждый предлагал свой «рецепт» или выхода из сложившейся ситуации, или недопущения окончательной гибели цивилизации и культур. Все русские философы сходятся во мнении, что причины кризиса следует искать не где-то «вовне», а внутри самого человека: человеческий дух идет по неверному пути, «сбились мы», человек создает культуру «без веры, без сердца, без созерцания и без совести» (3, с.344), он находится в плену у мировой данности и необходимости (Бердяев). И никто, кроме самого человека, который своей деятельностью поставил мир перед угрозой уничтожения, не в состоянии найти выход. Настал тот критический момент, когда «разрушать» больше нельзя – нужно созидать и создавать, творить.
Тема творчества является центральной в философии Бердяева, для которого свобода и творчество неразрывны. Что касается Ильина, то тема творчества, на мой взгляд, носит у него «подчиненный» характер: центральной темой его философии все-таки является тема духовного обновления, которая предполагает углубление в себя. И, действительно, чтобы найти выход из кризиса в мировом масштабе, нужно начать с себя: выход нужно найти в себе единственным «естественным» способом, который дан человеку – углублением в себя. Надо не просто найти этот путь, но «творчески создать его, убедиться и удостовериться в его верности», «надо самому начать быть по-новому» (2, с. 86). Отсюда разный «вектор» сущности творчества у Ильина и Бердяева: у Ильина творчество - это, прежде всего, деятельность, обращенная вовнутрь, создание внутри себя «нового бытия», углубление, пусть и в «сверхличное, предметно-насыщенное, духовное состояние» (2, с.85), но в «свое», «в себе». У Бердяева же творчество – это деятельность, направленная вовне, выходящая не только за рамки индивида, вернее личности, но и за граница «этого мира». Если так можно сказать, то понимание Ильиным творчества более «узкое», чем у Бердяева. Для Ильина причина «бессердечной культуры» кроется всего лишь в неверном понимании, представлении о творческом акте, который трактуется «материально, количественно, формально и технически» (3, с. 353). Исправив же такое понимание творчества, включив в процесс познания сердце, мы встанем на путь духовного обновления. Поэтому творить, по Ильину, нужно до тех пор, пока не возникнет новая культура (по Бердяеву же процесс творчества вечен). С позицией Ильина нельзя не согласиться в том плане, что действительно; «Современный человек привык творить свою жизнь – мыслью, волею и отчасти воображением, исключая из нее добрые побуждения сердца; и, привыкнув к этому, он не замечает, куда это ведет: он не видит, что создаваемая им культура оказывается безбожной, впадает в пошлость, вырождается и близится к крушению» (3, с. 355). Действительно, для того, чтобы «жить в качестве вещи среди вещей», человек не нуждается в «сердце», т.е. «в живом и деятельном чувстве любви к Богу, к человеку и ко всему живому» (3, с. 353). Эту же позицию разделяет и Бердяев: человек – не объект среди других объектов, но деятельный субъект, активная личность. Но ведь обновление еще не значит творчество, «переделывание» старого - пусть даже и на новых основаниях – не означает создание нового и «ранее не бывшего» (Бердяев). И это, пожалуй, главное разногласие в понимании творчества Бердяевым и Ильиным.
И Бердяев и Ильин исходят из божественной природы человека. Человек как образ и подобие Бога не может не творить (Бердяев); каждый человек, считает Ильин, может стать творцом и художником в силу своей божественной природы – все зависит лишь от него самого, от его выбора, от его готовности воспринять божественное: «Творческий первоисточник всей духовной культуры есть Божественное в нас, даруемое нам в откровении живым и благим Богом, воспринимаемое нами посредством любви и веры» (2, 115). И Бердяев и Ильин понимают философию как творческий акт, как «творческую жизнь души», «душевно-духовное делание» (1, с. 13). Сходятся они и в том, что творчество – деятельность свободная. Но Ильин понимает свободу творчества как свободу внешнюю – человека нельзя заставить созерцать и тем более творить, он должен сам почувствовать такое желание; «жить и творить каждый должен сам. И это удастся ему тем больше и тем лучше, чем глубже он укоренится в своем собственном, выстраданном и вымоленном духовном опыте…» (2, с. 86). Думаю, что Бердяев этого не отрицает, но все же творчество и творец для него обладают, прежде всего, внутренней, имманентной свободой – «творчество неотрывно от свободы» (5, с. 130).
Если, согласно Ильину, творчество обращено вовнутрь, то откуда человек черпает материал для творчества? – Из самого себя, имея в себе Божественную природу, некий образец, в который он должен проникнуть и на основании которого должен обновиться сам. Наличие этого образца «перед глазами» Ильин называет предстоянием, которое вызывает в человеке «новые мысли, новое понимание себя, других людей и всей вселенной». «Творящий» без верховного Начала, без идеала, перед которым он поклоняется, не творит, а произвольничает, «балуется». (Невольно напрашивается сравнение с психологией. К. Г. Юнг определяет «предстояние» Ильина как образ и идеал Бога в человеке и называет его самостью). По Бердяеву, человек также определяет себя через свое отношение к Богу, для него тоже Бог - источник высшего блага. Но по Ильину единственный способ приобщения к этому благу – внимать, созерцать, вслушиваться и созидать. Поскольку божественное дается Откровением «свыше», то от человека требуется это состояние постоянно поддерживать созерцанием и обращаться к Откровению. Согласно Бердяеву, «божественное» в нас изначально, оно составляет нашу суть, и в этом смысле откровение нам незачем.
Если предмет созидания и созерцания уже нам дан «свыше» и находится в нас самих, то нам нечего и «изобретать», а надо лишь «вслушиваться в себя», «воспринять его сущность, чтобы удержать ее и выразить ее в верной и точной форме» (3, с. 395). Предмет созерцания «есть объективная, предметная сущность бытия, к которому человек должен проникнуть, - каждый человек, каждый из нас; ибо каждый из нас призван жить на земле из самой субстанции и ради нее, из Главного и для Главного» (3, с. 396). Таким образом, задача каждого человека – проникновение в сущность бытия: «каждый из нас призван к тому, чтобы всмотреться и вчувствоваться в тот единый и единственный источник света, от которого эти звезды заимствуют свое сияние» (3, с. 395). Отсюда человек воспроизводит то, что уже в нем есть. Поэтому по Ильину Творец – не «изобретатель» - «он, свободный, связан, как никто другой», «он совсем не волен выдумывать что угодно» (3, с. 395). Познав сущность бытия, вернее вжившись в него, человек обнаруживает внутреннюю необходимость, заключающуюся в «узренном и пережитом», «слагаясь в единое целое». Творческий человек – тот, который сумел открыть «связь жизненных содержаний» и выразить их необходимость. Выбрав, найдя для себя истинное благо, источником которого является Бог, человек призван «творчески слагать свою новую судьбу перед лицом Божиим», его предназначение – «достойно отвечать самому Творцу и Его дивному миру из глубины своего естества» (2, с.124). Такой человек «знает хорошо, что он не создал это новое здание, что он не изобрел его, а только нашел, как уже объективно обстоящее» (3, с. 398). Он открывает то, что уже было до него и без него, воспроизводит и описывает вечный и исконный предмет своего созерцания, который (предмет) сам творит через человека: «все, что они создают, - эти созерцающие поэты, - все идет не от них самих, а через них», «все создания их больше их самих, ибо они служат лишь орудием, лишь голосом для таинственной самосути мира» (4, с. 624). Таким образом, для Ильина воспроизводить – значит творить; воспроизводить божественное и воплощать его в мире – в этом заключается суть творческого процесса.
С такой точкой зрения Бердяев был бы категорически не согласен: для него творчество – это творчество нового бытия, «нового Неба и новой Земли», это ни в коем случае не воспроизведение и «перегруппировка», а создание того, чего раньше не было. И действительно, точка зрения Ильина о том, что творить - значит воспроизводить, наиболее спорная. Если творец лишь передает «голос» Бога, то что же тогда он создает? Разве воспроизведение является созданием чего-то нового, является творчеством? Неужели роль человека сводится только к передаче божественной сущности? Ведь в таком случае получается, что идея господствует над творцом и подчиняет его своей задаче, а творец представляет собой лишь пассивного посредника, который полностью находится во власти этой идеи! Человек, по мнению Ильина, должен «погружаться» в предмет до тех пор, пока предмет не овладеет им. И до поры, когда «предмет не захочет говорить через него, а сам он не почувствует себя стать «орудием» своего предмета, как бы зажить его «пульсом» и «дыханием» (3, с. 395), человек должен созерцать и вслушиваться, вживаться в этот предмет. Когда же предмет созерцания овладеет человеком, тогда «он получит право и основание выразить пережитое содержание», и тогда его «произведение возникнет через него, а не только из него» (3, с. 396).
Безусловно, Ильин говорит об откровении, которое является человеку в процессе углубления в себя, о том, что можно было бы назвать вдохновением. Если говорить на языке психологии, то творческое вдохновение, или интуицию, или творческое откровение, обычно относят к области бессознательного. И Ильин пишет, что когда поэт предается творчеству, то, «чтобы настигнуть ушедшую от него тайну мира, он вслед за нею тоже как бы «засыпает», «в нем засыпает его трезвое и беспомощное дневное сознание», «этот… «субъект»… «исключается» как орган познания», и этим «освобождает место новому, с виду «сонному», на самом же деле вдохновенному и проникновенному духовному созерцанию» - «тогда в душе просыпаются иные, окрыленные силы и перед нею раскрываются иные пространства» (4, с. 622). Как пишет Ильин, поэт как бы вступает в новый мир, а, может быть, это новый мир вступает в него и овладевает им; и поэт «теряет себя в ткани этого мира» (4, с. 623). Для Бердяева исключение субъекта немыслимо из творческого акта и процесса познания, ибо только субъект, только личность может познавать и творить. Личность всегда неповторима и индивидуальна и уникальна в своей деятельности, а всякий акт, по Бердяеву, - акт творческий.
Однако роль творческого человека, по Ильину, не сводится только к «трансляции», передаче божественной сути, к бессознательному пребыванию в подчиненном состоянии по отношении к божественной идее. В таком состоянии, по мнению Ильина, творить, сочинять, создавать новые образы он не может – он может лишь неотрывно созерцать; «но это состояние не может и не должно слишком долго продолжаться; иначе поэт может не вернуться больше в жизнь…»: он, конечно, будет продолжать существовать, но будет «не от мира сего». Таким образом, получается, что бессознательное владеет творцом лишь в процессе созерцания или вдохновения, но, выйдя из этого состояния, пораженный увиденным, «он проверяет себя той высшей необходимостью, которая открывается ему в духе; он наслаждается воссозданием Вечного, он радуется, чуя отблеск Божией благодати в своем сознании» (4, с. 623) и стремится донести его до других, - и это уже вполне осознанный процесс обличения в форму, когда «все собранное и сбереженное желает найти себе верное выражение, глубокое истолкование, прекрасное обличие, художественную форму….» (4, с. 623), и творящий человек сам выбирает эту форму – слова, звуки, краски. Все, что создает художник, все содержание его произведений – не от него и не его, а через него; но форма, в которую он облекает это содержание – это то, что он должен сделать сам. Кроме того, каждый раз, когда Ильин пишет о предназначении творческого человека, он всегда говорит о реализации и воплощении овладевшей художником идеи: «Когда Божии творческие идеи ниспадают из Его вечного лона в хаос грешного и неустроенного мира, то их подхватывает бурный тог смятения, искажает их совершенство и растерзывает их дивный состав. Отсюда возникает высокое задание: узреть каждую из этих идей в ее полном и целостном составе и восстановить ее в зрело-совершенном виде» (3, с. 399). Или: «каждого творческого человека можно сравнить с ищущей Изидой: он не создает, а лишь воссоздает Божию идею и радуется возможности помыслить Божий замысел, верно узреть «закон Божий» и осуществить его…» (3, с. 399). Для Бердяева также, как я уже писала выше, творец должен быть активной личностью: сама личность предполагает деятельность, без которой личность разлагается.
Воплощение – это то же обличение в форму. Чтобы сделать доступным эту идею для других, чтобы другие узнали ее, творец должен «поделиться» ей, а единственный способ выразить то, что у тебя внутри, это придать ему материальные очертания (книга, картина, ноты) – это то, что также художник делает сам. Собственно познать сущность бытия могут все. Естественно, это напряженный труд, который, как признает Ильин, под силу далеко не каждому. Но проникшись сутью мироздания еще и не каждый может выразить то, что он узрел, в художественной форме – этим и отличается поэт, композитор или художник от других. Но выразив «самосуть», ему всегда кажется, что он выразил ее неполно, что он «растеривает по дороге», и он понимает, что «приносит с собой заряд, сокровище, которое он никогда не сможет исчерпать описанием и оформлением» (4, с. 624).
Против материализации, объективирования творчества возражает Бердяев: по его мнению, как раз в этом-то и заключается трагедия творчества – мы создаем только предметы культуры, «опредмечиваем» и объективирует нашу духовную сущность, духовное содержание. И пока это так, ничего принципиально нового мы не создадим: это не творчество – а объективирование. Ильин, впрочем, также не приемлет современное ему искусство и творчество, однако по другой причине – оно «без сердца» и потому не является истинным, а лишь «красочными пятнами» и «звуковыми пряностями» (3, с. 349).
По Ильину человек является посредником и «возвестителем» между предметом созерцания (божественной сущностью) и другими людьми, которые могут услышать в нем «арфу Божию». Человек-творец может и должен помочь «беспомощным в земных сумерках» людям, которые не добиваются высшего; он должен «созерцать, вынашивать и отдавать, рассылать во все стороны свои лучи» (3, с. 197), ибо проникшись божественной сущностью, он стал ей сопричастен, «он приобщился к сокровенному естеству мира и воспринял его священную самосуть» (4, с. 623), он сам уподобился Богу в умении творить и воплощать в своих творениях его сущность, и через его творения теперь говорит Бог.
Дух человеческий не призван к тому, чтобы быть только возможностью, а призван к живому творчеству, он должен «будить в людях потребность в чистом воздухе Божиих пространств» (3, с. 397). Творчество должно быть не пассивной, а активной деятельностью: воспроизводя заложенное Богом, человек должен воплощать его в мире, наполнять им мир и распространять среди людей. Человеку недостойно пребывать в бездействии и пассивности – «он призван овладеть своей душой и ее слабостями, освобождать себя из состояния духовной слепоты и творчески слагать свою новую судьбу перед лицом Божиим» (3, с. 343).
Выходит, что творец Ильина скорее просветитель, чем строитель; он «призванный воспитатель своего народа» (3, с. 397). Его назначение состоит в том, чтобы сначала самому проникнуть в божественную сущность и из глубины своего сердца сотворить сначала себя самого на обновленном «уровне», а затем открыть этот путь очевидности другим. Но как человеку понять, действительно ли он нашел тот единственный верный путь, что он созерцает «предмет» и видит его верно, что он «укоренился» именно в субстанции, а не в своей личной выдумке»? «Отвечать на этот вопрос каждый творческий человек должен своими созданиями и своей личной жизнью: ибо настоящая предметность свидетельствует сама за себя, и свет, идущий из субстанции, из Божественной ткани мира, светит благодатно и убедительно» (4, с. 622).
Таким образом, выход из сложившегося кризиса для Ильина заключается в духовном обновлении: «Преодолеть этот кризис можно только одним способом: вернуться к этим чистым и благородным источникам духовного опыта, пробудить их и творчески зажить ими» (3, с. 341). Само слово «возвращение» для Бердяева неприемлемо: человек не должен никуда возвращаться, наоборот, он должен освободиться от прошлого «мира» и начать строительство нового бытия.
В целом, на мой взгляд, различие позиций Ильина и Бердяева в отношении понимания творчества можно выразить следующим образом: у Ильина Бог в предмете, который воспринимает человек; у Бердяева Бог в человеке, который создает «предметы» своим творчеством. Человек Ильина все же «меньше» Бога и даже «меньше» «предмета» и своих творений, у Бердяева – человек равен Богу, и если не выше, то, по крайней мере равен своим созданиям. По Бердяеву творчество – всегда создание «из ничего» (5, с. 116), а не «переход мощи творящего в иное состояние», как получается у Ильина. Ильин сам накладывает на творчество некое «ограничение» в виде самого человека, который углублением в себя не способен к выходу за свои пределы и, следовательно, создавать нечто новое. Поэтому для Ильина творить означает воспроизводить. Однако, несмотря на разность позиций двух философов, они в определенной степени дополняют друг друга: создать новое бытие, «новую Землю и новое Небо» невозможно, не преобразив сначала себя изнутри, не создав это новое бытие в себе.
Иван Ильин. «Религиозный смысл философии», Три речи, М., из-во АСТ, 2003г.
Иван Ильин. «Религиозный смысл философии», Путь духовного обновления, М., из-во АСТ, 2003г.
Иван Ильин. «Религиозный смысл философии», Путь к очевидности, М., из-во АСТ, 2003г.
Иван Ильин. «Религиозный смысл философии», Поющее сердце, М., из-во АСТ, 2003г.
Николай Бердяев. «Смысл творчества», из-во «Фолио», 2002г.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.humanities.edu.ru/