Усачева А.С.
В психической деятельности человека всегда, хотя и в разной степени, прослеживается тесная связь, взаимовлияние и в то же время автономность сфер ratio и emotio. Естественно, что особый характер их соотношения фиксируется также и в языке, который, впрочем, по преимуществу противопоставляет рациональное и эмоциональное. В этом смысле изучение индивидуального словоупотребления (и, прежде всего, – языка художников слова) способствует более глубокому осмыслению способов сопряжённости данных областей.
При обращении к указанной проблеме нельзя не учитывать роль пунктуационных знаков. Как известно, они выступают показателями усиления эмоционального начала и являются формальными манифестаторами авторского отношения, причём второе касается в основном поэтических текстов. С другой стороны, их появление может быть продиктовано причинами иного порядка: например, жанром (когда с известной долей уверенности можно говорить о подчинении авторских коммуникативных установок жанровым) или общими «синтаксическими предпочтениями». Вероятно, в системе средств пунктуации со сферой emotio наиболее тесно связан восклицательный знак (и, конечно, не только в художественном тексте). В связи с этим его «рациональный» потенциал вызывает закономерный интерес, а выявление этого потенциала является непротиворечивой исследовательской задачей.
Чрезвычайно многочисленны (более 230 контекстов) и разнообразны ситуации употребления восклицательного знака в произведениях И. Бродского, где объективированные развёрнутые философские рассуждения о творчестве, смысле жизни, о природе времени и вечности не исключают эмоциональной составляющей и подчас даже основываются на ней как на источнике движения мысли, то есть ratio.
Пунктуационное оформление текстов И. Бродского позволило последовательно распределить релевантные примеры по семи неравноценным в количественном отношении семантическим группам (при этом, когда в поэтической фразе друг за другом шли несколько восклицательных знаков, контексты не разрывались). Приведение точных статистических параметров не входило в первоочередные цели настоящей работы. Тем не менее, наблюдаемая разница не является случайной. Так, самой масштабной оказалась группа обращения-долженствования (группа I). Примечательно, что большинство лексических единиц, соседствующих с глаголами повелительного наклонения, носят или возвышенно-поэтический характер, или, по крайней мере, участвуют в создании сложных образов, однако не вполне отчётливо соответствует даже ситуации просьбы: Вбирай же красной / губкою лёгких плотный молочный пар, / выдыхаемый всплывшею Амфитритой / и её нереидами!; Вернись, душа, и пёрышко мне вынь!; Тем заметнее безапелляционное краткое «приказание», отдаваемое умершему маршалу: Спи! У истории русской страницы / хватит для тех, кто в пехотном строю / смело входили в чужие столицы, / но возвращались в страхе в свою. Собственно обращение представлено подавляющим большинством однотипных (что вполне закономерно) примеров.
Группу II формируют риторические восклицания (при этом их эмоциональность чаще всего оказывается «окрашена» негативно: за ними стоят безысходность и безнадежность). Эти восклицания могут входить в состав предложения с осложнённой целью высказывания: О куда ты спешишь, по бескрайней земле пробегая, / как здесь нету тебя! Ты как будто мертва, дорогая.; также отдельные контексты характеризует близость «!» в пространстве текста к словам ментального поля (впрочем, тоже вовлечённых в «эмоциональное сочетание»): Да что там жизнь! Под перестук колёс / взбредёт на ум печальная догадка <...> В данной группе присутствует и одно напутствие (самому себе), вынесенное в отдельную строку: Вполголоса – конечно, не во весь – / прощаюсь навсегда с твоим порогом. / Не шелохнётся град, не встрепенётся весь / от голоса приглушенного. / С Богом!
В группе III восклицательный знак употребляется в предложениях с отчётливым рациональным компонентом. К таким предложениям относятся умозаключения на основе логических сопоставлений: И мёртвым я буду существенней для / тебя, чем холмы и озёра: / не большую правду скрывает земля, / чем та, что сокрыта от взора!; выводы, сделанные на основе предшествующего опыта (при этом опыт авторского «я» может транслироваться как волевой акт обособленного, независимого тела): Старение! Здравствуй, моё старение! / Крови медленное струение. / Некогда стройное ног строение / мучает зрение <...>Правильно! Тело в страстях раскаялось.; афористичные утверждения: Основа притяженья – торможенье!; В прошлом те, кого любишь, не умирают!; «программные» высказывания о назначении и судьбе поэта: Я памятник воздвиг себе иной!; Я / знаю, что говорю, сбивая из букв когорту, / чтобы в каре веков вклинилась их свинья!
Группа IV – это группа, где разворачивается перспектива многосубъектности поэтических текстов И. Бродского. Как правило, примеры из данной группы представляют собой или формы повелительного наклонения: <...> где сфинксов северных южный брат, / знающий грамоте лев крылатый, / книгу захлопнув, не крикнет «ратуй!», / в плеске зеркал захлебнуться рад; или прецедентные восклицания (в том числе – на иностранном языке): И ты простишь нескладность слов моих. Сейчас от них один скворец в ущербе. / Но он нагонит: чик, Ich liebe dich! / И, может быть, опередит: Ich sterbe! Птичий язык вообще является «концептуальным» кодом в поэтическом мире Бродского: Карр! Чивичи-ли, карр! – словно напев посмертный. Восклицательный знак в одном из примеров служит также дополнительным средством вербализации отношения ролевых персонажей к конкретной ситуации: Когда корабль не приходит в определённый порт / ни в назначенный срок, ни позже, / Директор Компании произносит: «Чёрт!», / Адмиралтейство: «Боже». Восклицательный знак завершает прямую или несобственно-прямую речь и когда люди и вещи у Бродского кричат, выкрикивают, кличут, восклицают на латыни, издают вопль, и даже когда нейтрально отвечают или произносят. Однажды в трубке воет безличное «Аделаида! Аделаида!».
Довольно близка к группе II группа V, контексты из которой в целом отражают ситуацию совета. По-разговорному эмоциональным является совет ролевого персонажа другому персонажу (стихотворение написано в форме диалога двух женщин): – Ты лучше бы смотрела за своим! В чём ходит! Отощал! – Поедет в отпуск, / там нагуляет. Один из контекстов строится в соответствии с нарастанием эмоционального накала, и совет под воздействием собственного пунктуационного фона перерастает в весьма экзальтированный род призыва: Да, слушайте совета Скрипача, / как следует стреляться сгоряча: / не в голову, а около плеча! Живите только плача и крича! Принцип эмоционального нагнетания (за счёт особого синтеза лексических, ритмических и графических средств) использован и в группе VI, состоящей из одного перформативного контекста: Поздравляю себя / с этой ранней находкой, с тобою, / поздравляю себя / с удивительно горькой судьбою, / с этой вечной рекой, / с этим небом в прекрасных осинах, / с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов. / Поздравляю себя! Также не имеет аналогов единственный пример группы VII. Главка-стихотворение из поэмы Шествие содержит «!» в самом своём названии (по-видимому, специально написанном по правилам старой орфографии и в строгом смысле представляющим собой междометие): Чорт!
Думается, что все рассмотренные выше и подобные им контексты с восклицательным знаком обладают статусом организаторов эмоционально-рациональной поэтической «партитуры» потому, что они объединяются в «сильные» логико-коммуникативные группы: умозаключения, призыва, многосубъектной перспективы и т.д. А какова в определении этого статуса роль местоположения? Ведь употребление в контекстах восклицательного знака нередко выходит за рамки распространённого стандарта (под которым понимается единичная постановка в конце предложения). Таким образом, невозможно оставить без внимания формальное варьирование употребления «!» и возможные семантические нюансы, обусловленные этим варьированием (отметим, что в данном случае принадлежность к той или иной группе не является определяющей, поскольку обозначенная проблематика выводит на несколько отличный аспект функционирование emotio и ratio в поэтическом тексте). У И. Бродского восклицательный знак встречается 1) в сильной финальной позиции; 2) в середине предложения (после него следует другая часть предложения, начинающаяся со строчной буквы), в том числе в обособленной позиции (в составе высказывания в скобках); 3) в ситуации переходности / возможной взаимозамены «!» на «?» или «,»; 4) в паре с «?».
Сильная финальная позиция может считаться эмоционально-смысловой вершиной стихотворения. Стихотворение Глаголы – сложная развёрнутая метафора человеческой жизни и поэзии – завершается ярким сравнением, снимающим все возможные альтернативы: Земля гипербол лежит под ними, / как небо метафор плывёт над нами! Знак здесь – показатель особой экспрессии и в то же время умопостигаемости несоответствия между «ними» и «нами», то есть он, фактически, становится носителем скрытой деонтической оценки [Папина 2002:324]. Одно из небольших стихотворений заканчивается метавысказыванием с «!..», которое, на первый взгляд, есть особая экспликация эмоции. И всё же в тесноте стихового ряда отводится место элементам ratio (существительному сознание и глаголу постигать с редуцированным ментальным компонентом): Щекочет ноздри невский ветерок. / Судьба родных сознание не гложет. / Ах, только соотечественник может / постичь очарованье этих строк!..
Второй вариант употребления «!» полностью ориентирован на демонстрацию эмоции, так как участвует в создании внутритекстовой динамики: Прощайте! пусть ветер свистит, свистит; (Те самые уста! / глаголющие сладко и бессвязно / в подкладке тоги). Третий вариант употребления восклицательного знака мог бы сигнализировать о бесконтрольном следовании одной захлестнувшей эмоции (как, например, эмоции удивления: Асклепий, петухами мертвеца / из гроба поднимавший! незнаком / с предметом – полагаюсь на отца, служившего Адмету пастухом или как в поэме Зофья: Появится ли кто-нибудь меж нас!). Однако существует и обратная тенденция, когда авторская замена «?» на «!» обозначает итог (хотя и эмоциональный) процесса обдумывания, анализа, рефлексии. Этот процесс может быть не очень длительным, и тогда «!» приравнивает косвенный вопрос к восклицанию: Колючей проволоки лира / маячит позади сортира. / Болото всасывает склон. / И часовой на фоне неба / вполне напоминает Феба. / Куда забрёл ты, Аполлон! Также он может быть растянут во времени и занимать сознание не только в данный момент (в описании речемыслительного процесса пунктуация задействована весьма необычно): Читатель мой, куда ты запропал. / Ты пару монологов переспал <...> от нового романса улизнёшь, <...> конечно, если раньше не заснёшь. / Так, видимо, угоднее судьбе. / О чём же я горюю, о себе. / Пожалуй, нет. Привычно говорю. / Ведь я и сам немногое дарю, / Привычно говорю: читатель где! / И, кажется, читаю в пустоте.
Четвёртый вариант употребления «!» не является вариантом полной самостоятельности восклицательного знака. Основная модальность здесь – вопросительная, следовательно, «!» только подчёркивает, усиливает принципиальность вопроса – как вполне конкретного (Православные! Это не дело! / Что вы смотрите обалдело?!), так и неопределённого вопроса-поиска (Что бы такое сказать под занавес?!). Через вопросы ролевых персонажей как «первосказавших» лучше проясняется авторская позиция: Постойте! Объясните мне тогда, в чём смысл жизни! Неужели в том, / что из кустов выходит мальчик в куртке / и начинает в вас палить?! А если, / а если это так, то почему / мы называем это преступленьем?
Итак, специфику соотношения эмоционального и рационального в поэтических текстах Бродского формирует, в частности, не только семантика контекста употребления восклицательного знака, но и его местоположение и соседство с другими знаками пунктуации. Эти же факторы по-разному актуализируют распределение эмоциональных и рациональных компонентов в разных типах контекстов. Эмоциональная составляющая не является абсолютно превалирующей для «!» (за исключением, разумеется, ситуации обращения). Она регулярно подвергается влиянию рациональных элементов смысла со стороны лексики, а также в виду позиции, занимаемой восклицательным знаком в тексте. Очевидно, что на рассматриваемом уровне столь тесная связь emotio и ratio – отнюдь не непременная общепоэтическая особенность, а одна из отличительных черт индивидуального стиля И. Бродского.
Папина А.Ф. Текст: его единицы и глобальные категории. Москва, 2002.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.russofile.ru