А. Белокрыс
В фольклорных изысканиях нередко присутствуют историческая интрига, почти детективные повороты сюжета, неожиданные находки. Так произошло и в ходе одного из моих поисков, касавшегося старинных песен сибирских казаков, точнее, Сибирского казачьего войска (СКВ).
Народные песни казаков Сибири - неотъемлемая часть общерусской песенной традиции и в то же время - яркий самобытный феномен. Не является исключением и СКВ, давшее России примечательные образцы фольклорного искусства, несущие в себе как общие черты великорусской песни, так и неповторимый местный колорит.
СКВ, ведущее свою родословную от конца XVI века (оно, как считается, наследовало дружине Ермака и отсчитывало свое «старшинство» с 1582 года), честно прослужило стране без малого три с половиной столетия. К исходу XVIII века станицы и поселки Войска протянулись тонкой линией от Звериноголовской станицы Оренбургского казачьего войска, что на реке Тоболе, через Петропавловск до Омска, затем вверх по Иртышу к озеру Зайсан и дальше до самого Бийска. В первой половине следующего столетия форпосты СКВ выдвинулись к югу - в «киргизские степи» и к озеру Балхаш, в Семиречье. Казаки-сибирцы основали укрепления Верное и Акмолинское, ставшие впоследствии старой (Алма-Ата) и новой (Астана) столицами Казахстана. Ходили с разведками в китайский Синьцзян и на кручи Тянь-Шаня, участвовали в «делах» с кокандцами, штурмовали Андижан и Ташкент. Все это нашло отражение в песнях, представляющих тем самым немалый интерес не только для фольклориста, но и для историка. К сожалению, письменных источников здесь крайне мало. Дело заключается в следующем.
В первой половине XIX века русский песенный фольклор в Сибири, не говоря уже об именно казачьих песнях, почти не собирался. Как справедливо считают известные фольклористы С. Красноштанов и В. Левашов, «начало (...) было положено в 30-40-е годы XIX в., хотя работа эта пока по сути своей сводилась в основном к случайным записям любителей»1. К концу столетия процесс заметно активизировался, но о целенаправленном собирании собственно казачьего фольклора речь по-прежнему не шла. Своды песенных текстов СКВ, увидевшие свет в тот период, можно пересчитать по пальцам (два из них вообще относятся уже к началу XX столетия)2. Однако они были, во-первых, мало представительны в сравнении с богатством войскового песенного репертуара, во-вторых, географически охватывали лишь южную часть территории СКВ, или, как говорили в Войске, левофланговые его полки. Другие войсковые земли, не менее богатые песенными традициями, оставались в данном отношении terra incognita. Возможно, записывание песен имело место и здесь, но сведениями об их опубликовании мы не располагаем.
На рубеже XIX-XX веков большинство казачьих войск Европейской России, а также Уральское и Оренбургское, уже имели солидные сборники казачьих песен3. В Сибирском же составлением такого сборника озаботились лишь в начале XX столетия, и то по распоряжению вышестоящего начальства, когда военный министр А. Н. Куропаткин дал соответствующее распоряжение, касающееся всех казачьих войск России. «Песни сибирских казаков» вышли в Петрограде в 1916 году, стали библиографической редкостью и по сей день остаются единственным в своем роде изданием.
Таким образом, с момента появления казаков в Западной Сибири и до ликвидации СКВ советской властью песенное народное творчество казаков-сибиряков представлено крайне малочисленными публикациями, безусловно, никак не отражающими всей полноты этого явления. Справедливости ради надо заметить, что еще меньше «повезло» в данном отношении Семиреченскому войску: первый и единственный сборник песенного фольклора семиреков4 увидел свет уже в позднесоветское время, когда значительная его часть была просто-напросто забыта.
Такова предыстория, а теперь настает черед интриги. Каждому, кто интересуется песнями казаков Сибири, известно ставшее хрестоматийным собрание Л. Элиасова и И. Ярневского, вышедшее в конце 1960-х годов5. Помимо прочего, здесь со ссылкой на материалы архива Географического общества СССР (в Ленинграде) приводятся 63 текста «песен сибирских казаков, представленных в архив Русск. географ. об-ва А. А. Шренке (сыном) в ноябре 1914 года». Как следует из комментариев, ученые полагали, что эти тексты были записаны «А. А. Шренке» в начале 1900-х годов6.
У того же Л. Е. Элиасова читаем: «К началу XX века относится составление двух больших сборников: «Песни сибирских казаков» (сборник содержит в себе 181 стр.) и «Арестантские песни в Сибири». В сборнике «Песни сибирских казаков», переданные А. А. Шренком (сыном) этнографическому отделу Русского географического общества, насчитывается больше ста песен. Они записаны в основном в Восточной Сибири (курсив наш. - А. Б.) не только от казаков-сибиряков, но и от старожилого населения, не имеющего никакого отношения к этому сословию. Песни, включенные в сборник, ничем не отличаются от других подобных сборников и название его весьма условно»7.
Внимательное прочтение текстов, приведенных Л. Е. Элиасовым, заставило автора усомниться в их восточносибирском происхождении. Дело в том, что сюжеты и сама лексика поздних (XIX-XX века) казачьих исторических песен сформированы под сильным воздействием местных условий. Как отмечала Э. С. Литвин, «песни хроникального типа, связанные с солдатской и особенно казачьей средой, часто полностью замыкаются в границы определенного края и смежных с ним районов. (...) [В XIX веке] репертуар каждого войска сохранял свой особый отпечаток и отличался наличием сюжетов, прикрепленных только к нему»8.
Так вот: некоторые географические названия, присутствующие в песнях из «сборника А. А. Шренке», а также описываемые в них события явно относятся не к Восточной, а к Западной Сибири. Здесь имеются, например, Акмолинское и Улутавское укрепления, Каркаралинск и Бийский форштадт (опорные пункты СКВ), «батюшка Иртыш» и «матушка Нура» (река в современном Центральном Казахстане). В одной из песен упоминаются «киргизы», а ведь именно так называли в дореволюционной Западной Сибири современных казахов и ни одну из народностей - в Восточной Сибири. Скажем больше: топонимов, а равно и любых других лексических маркеров, которые были бы специфически восточносибирскими, в этих текстах просто нет. Невозможно представить, чтобы целый корпус народных песен с западносибирской лексикой сформировался в Восточной Сибири или же был некоторым образом перенесен сюда из Западной Сибири и «законсервировался», не приобретя ни одной местной черточки.
Ни развеять сомнения в происхождении песен из Восточной Сибири, ни доказать иное не представлялось возможным. Оставалось неизвестным, на основании чего Л. Е. Элиасов утверждал, что тексты записаны в Восточной Сибири. Не удалось обнаружить никаких сведений об «А. А. Шренке (сыне)», передавшем их в 1914 году архиву Императорского Русского географического общества (ИРГО). Последнее само по себе странно, ибо внимания ученых-фольклористов удостаивались и куда менее плодовитые энтузиасты-собиратели.
Детективный поворот наступил в тот момент, когда автору довелось ознакомиться с опубликованными в 1849 году автобиографическими записками некоего русского офицера, не пожелавшего раскрыть свое имя9. В первой половине 1840-х годов он, будучи прикомандирован к одному из отрядов СКВ, участвовал в «экспедиции» против мятежного казахского султана Кенесары Касымова, попал к кенесаринцам в плен, провел там несколько недель, бежал и благополучно возвратился в Омск.
Помимо зарисовок военного быта сибирцев и нравов, царивших в мятежных волостях Кенесары, записки содержат интересные наблюдения о казачьей жизни, в том числе о песнях. Автор, например, отмечает: «Казаки пели свои заунывные песни, которые нравились мне выражением глубокого чувства, в них сокрытого, и оригинальностью мелодии. Вообще мне редко случалось слышать в Сибири песни, которые распевает простой народ в великороссийских губерниях или Малороссии. Сибирь обладает для пения собственным своим репертуаром, который недурно бы видеть напечатанным. (...) Кроме своих народных песен, казаки щеголяют иногда и русскими романсами, которых голос и отчасти слова они переделывают на свой лад. Так как почти все казаки грамотные, то каждый песенник, попавшийся каким-нибудь случаем в сибирскую казачью станицу, оставляет в ней следы своего пребывания. Раз как-то долго слушал я рассеянно казака, ехавшего подле меня отдельно от других и напевавшего речитативом что-то бесконечно-длинное. Наконец продолжительность его пения привлекла мое внимание, и представьте себе мое удивление, когда я прислушался хорошенько к словам: казак, которому следовало бы дать премию за отличную память, пел от начала до конца «Анжело» Пушкина!».
И далее: «Путешествующий здесь естествоиспытатель г-н Ш-к показывал мне составленное им довольно большое собрание сибирских песен. Очень жаль, если он не поделится им с публикою».
По причинам, уже известным читателю, это звучало для меня весьма интригующе. Однако если упомянутое «большое собрание» действительно существовало, о нем непременно знали бы исследователи сибирского фольклора. А раз не знают, следовательно, никакого собрания не было вовсе, либо, что более вероятно и печально, оно оказалось утраченным.
Тем не менее, следовало хотя бы попытаться выйти на след текстов, записанных «законспирированным» «естествоиспытателем г-ном Ш-к,Ом». Первым шагом стало, конечно же, установление его личности по имеющимся первой и последней буквам фамилии. Ответ нашелся сравнительно быстро - не так уж много ученых путешествовало тогда по Сибири: это мог быть только Александр Густав (Иванович) Шренк (Alexander Schrenk, или Schrenck, как он сам писал свою фамилию), состоявший в те годы «ботаником для путешествий» при Императорском Санкт-Петербургском Ботаническом саде. Поскольку ни дореволюционной, ни советской фольклористике ничего не известно о собирании им сибирских песен, следовало проследить его жизнь и маршруты путешествий.
Немец по происхождению, А. И. Шренк родился в имении Тризнове Тульской губернии 4 февраля10 1816 года. В 1837-м окончил Дерптский (Юрьевский, ныне Тартуский) университет со степенью кандидата философии, поступил на службу в Санкт-Петербургский Ботанический сад, по заданию которого и предпринял ряд экспедиций: в 1837 году прошел по «тундрам самоедов до Уральского хребта и острова Вайгача»11 (где, кстати, интересовался не только ботаникой, но и этнографией, собирая сведения о быте, нравах, языке местных жителей), летом 1839-го посетил русскую Лапландию, достиг Кольского полуострова и, переправившись по морю в Архангельск, вернулся в Санкт-Петербург. Наконец в 1840-1843 годах А. И. Шренк вместе с ботаником К. Мейнсгаузеном совершил серию путешествий в Сибирь и среднеазиатскую Джунгарию, по «киргиз-кайсацким степям и горам». Именно эти путешествия и представляют для нас наибольший интерес - ведь если ученый действительно собирал здесь песни, очень важно знать, в каких именно местах.
Судя по отчету о сезоне 1840 года, опубликованному только на немецком языке12, 27 февраля исследователи отправились в путь из Петербурга и к 11 мая достигли Семипалатинска, а затем Аягуза - в то время южного форпоста России на семиреченском направлении. Все лето отряд общей численностью 40 человек, включая конвой из 20 сибирских казаков, изучал местность к югу и востоку от озера Балхаш. Шренк поднимался на гребень Джунгарского Алатау и самую высокую точку хребта Тарбагатай - гору Тастау, осматривал озера Алаколь и Сасыкколь, подходил к китайскому городу Чугучак, не только собирая ботанический материал, но наблюдая и описывая здешнюю фауну, фиксируя приметы ландшафта, отмечая встречающиеся горные породы и особенности геологического строения местности. 29 августа караван вернулся в Аягуз. До 11 сентября Шренк приводил в порядок собранные материалы, после чего через Кокпекты и Усть-Каменогорск направился в Барнаул на зимовку.
Таким образом, уже в 1840 году Шренк, бывая в станицах, крепостях и на пикетах СКВ, несомненно, имел возможность слышать и записывать песни. Кстати, встретить здесь анонимного офицера - автора вышеупомянутых записок - он никак не мог, ибо отряд последнего курсировал как минимум в полутысяче километров к северо-западу отсюда.
Надо сказать, что вояжирование по территории, которую исследовал Шренк, в те времена было сопряжено с немалым риском. Лишь год назад сотник Медведев со своими казаками разбил здесь антироссийское выступление одного из казахских родов. Враждебные России «ташкинцы», то есть кокандцы, подстрекавшие казахов, считали Семиречье своей вотчиной. Одновременно на эти земли претендовали китайцы, время от времени посылая сюда вооруженные отряды.
Отчеты об экспедициях 1841-1843 годов не были опубликованы и сохранились только в рукописях Шренка. По ним в начале XX века маршруты экспедиций реконструировал К. К. Мешен, о чем его просил известный русский ученый В. И. Липский в бытность свою главным ботаником Санкт-Петербургского Ботанического сада13. Мешен тщательно просмотрел оставленные Шренком «4 обширных тетради (...) заключающих до 1500 страниц, писанных хотя четко, но мелко, на немецком языке, притом не латинским, а неудобным готическим шрифтом». Согласно его реконструкции, в 1841 году после зимовки в Барнауле Шренк 10 мая отправился через Семипалатинск и Аягуз к хребту Тарбагатай. Он вновь поднялся на гору Тастау, достиг северной части Джунгарских ворот, исследовал высшую точку хребта Кунгей, посетил озеро Алакуль, где между прочим осмотрел остров Арал-Тюбе и пришел к выводу, что бытовавшее тогда представление о вулканическом происхождении острова ошибочно. Об этом - с приложением образчиков горных пород - путешественник сообщил письмом начальнику штаба Корпуса горных инженеров14. В конце августа через Кокпекты, Аягуз и Семипалатинск Шренк вернулся на зимовку в Барнаул.
В марте 1842 года он направился в другую часть земель СКВ: через Омск, Петропавловск и Кокчетав проник в степь с севера. В начале июня провел несколько дней в укрепленном казачьем лагере в горах Улутау (не исключено, что именно здесь произошла его встреча с автором «Четырех месяцев в Киргизских степях»), затем двинулся дальше на юг вдоль реки Сарысу. В начале августа караван достиг главного рукава реки Чу, считавшегося тогда южной границей российских земель. Поднявшись вверх по течению Чу, 9 сентября выступили в обратный путь, пересекли Голодную степь и через Актавское укрепление и Баянаул к октябрю достигли Омска.
Заметим, что и в этой части степи путешествия отнюдь не были увеселительными прогулками: здесь время от времени появлялись шайки мятежников под водительством хана Кенесары, преследуемые казаками. Столкновения нередко выливались в полномасштабные боевые действия. Несмотря на наличие казачьего конвоя, встреча экспедиции Шренка с одной из шаек вполне могла стоить ее участникам жизни. Не меньшую опасность представляли отряды кокандцев, приходившие с юга: пересекая Чу, они собирали с казахов дань или попросту грабили их. Судьба, однако, продолжала благоволить молодому ученому.
В апреле 1843 года Шренк выехал из Омска в свой четвертый и последний среднеазиатский вояж: Каркаралинск-озеро Балхаш-окрестности озера Алаколь-Аягуз-Семипалатинск-Омск. После зимовки в Омске и пребывания летом 1844 года на Урале путешественники в ноябре того же года добрались до Санкт-Петербурга, доставив в столицу богатый растительный (и не только) материал.
В продолжение своего более чем трехлетнего пребывания в Западной Сибири Шренк, бесспорно, много общался с казаками СКВ и имел возможность близко познакомиться с их песенным творчеством. По возвращении в Санкт-Петербург его оставили при Ботаническом саде «для приведения своих коллекций в порядок и для разработки и приготовления к печати своих дневников». Этот процесс растянулся на долгие десять лет, в течение которых Шренк, состоя в должности «ботаника для путешествий» и получая содержание от Ботанического сада, успел в 1848 году защитить в Дерптском университете диссертацию pro venia legendi - на право чтения лекций, что он и делал в 1850-1852 годах в качестве приват-доцента. Являлся одним из учредителей и многолетним секретарем университетского Общества естествоиспытателей, в 1852 году защитил еще одну диссертацию - на сей раз на степень магистра и через год был избран ординарным профессором минералогии.
По неизвестной нам причине Шренк, как отмечено выше, не опубликовал своих «джунгарских» дневников. Отчасти поэтому избрание его профессором в 1853 году не утвердили и он на 16 лет уединился в своем поместье в Лифляндии, занимаясь разбором собранных материалов. В 1859 году император Александр II пожаловал Шренку дворянскую грамоту. В последние годы жизни Александр Иванович фон Шренк увлекся поэзией, выпустил два стихотворных сборника на немецком языке15 и даже как будто переводил на немецкий язык басни И. А. Крылова. Умер в Дерпте в 1876 году.
Вернемся к главному: действительно ли А. И. Шренк составил «довольно большое собрание сибирских песен», и если так, то какова судьба его труда? Вновь поблагодарим скрупулезного В. И. Липского: в 1915 году он написал биографический очерк о Шренке, где привел и перечень работ ученого, опубликованных и оставшихся ненапечатанными, в котором прямо указано: «Песни сибирских казаков, тетрадь в 182 стр. in 8° (некоторые с нотами). Рукопись (...) передана в библ. И. Р. Геогр. Общества»16.
Итак, мы имеем следующую картину. Согласно Липскому, 182-страничная тетрадь с записями песен сибирских казаков, сделанными в 1840-1843 годах А. И. Шренком в Западной Сибири, была передана в библиотеку ИРГО. По Л. Е. Элиасову, составленный в начале XX века 181-страничный сборник песен сибирских казаков, записанных в основном в Восточной Сибири, передал в ИРГО А. А. Шренк (сын). Логично предположить, что речь в обоих случаях идет об одной и той же рукописи. Но при этом остается вопрос по поводу датировки и географического происхождения песен.
Ответ дало обращение непосредственно к архивному документу. Из пометки В. И. Липского на обложке 182-страничной тетради in octavo следует, что она была получена от А. А. Шренка (сына) в ноябре 1914 года. 16 января 1915 года тетрадь зарегистрирована в канцелярии ИРГО, а 23 января поступила в Этнографический отдел Общества. Согласно журналу заседаний редакционной комиссии Отделения этнографии ИРГО от 10 апреля 1915 года (§ XXV, п. 15), рукопись было решено «передать в архив (...) сообщив об этом М. К. Азадовскому». Нам не известно, ознакомился ли с ней видный литературовед и фольклорист М. К. Азадовский. Во всяком случае в своем капитальном труде по русской фольклористике17 он ее не упоминает.
Определить время, когда фиксировались песни, помогли комментарии к текстам, данные составителем местами по-русски, а местами - по-немецки - тем самым «неудобным готическим шрифтом». Их содержание не оставляет сомнений в том, что рукопись относится именно к 1840-м годам.
К примеру, сюжет песни «Как по округу султан да похваляется, злодей» (N 8) довольно типичен: казаки с вечера получают приказ выступить в поход против султана, назавтра две армии сходятся в поле, льется «кровь горячая, азиатская». Комментарий гласит: «Одна из любимых песен сибирских казаков, известная во всех полках их. Сложена одним из отрядов, действовавших в половине минувшего десятилетия (курсив наш. - А. Б.) против возмутившегося Султана Сержанта в западной части степей Киргизской орды». «Султан Сержант» - не кто иной, как Саржан Касымов, брат Кенесары. В 1824-1836 годах он предводительствовал казахами Среднего жуза, не признававшими российской власти, нападал на наши укрепления и административные пункты, одновременно грабя собственных соотечественников, сделавшихся подданными империи. Казачьи отряды неоднократно предпринимали против «скопищ» Саржана походы, об одном из которых и повествует песня. В 1832 году Саржан явился под покровительство ташкентского кушбеги (наместника кокандского хана) и в составе войск последнего неоднократно предпринимал вылазки на русские территории. Вскоре кушбеги прекратил свои грабительские набеги, но Саржан не пожелал угомониться и попытался взбунтовать присырдарьинских казахов против кокандского владычества. В 1836-м узбекские беки заманили ставшего ненужным и опасным Саржана в Ташкент и убили. Следовательно, половина минувшего десятилетия - это середина 1830-х годов, а песня записана в 1840-х.
В комментарии к песне «Не дуй-ка, не дуй, мать погодушка, с высоких гор» (N 19) составитель указывает: «Эту песню в несколько измененном виде слышал я (здесь и далее курсив наш. - А. Б.) в Мезенском уезде Архангельской губернии. Вот этот вариант, записанный мною на месте в 1837-м году» (следует далее). Стало быть, автором комментария мог быть только А. И. Шренк, который, кстати, путешествуя в 1837 году «по тундрам самоедов», так же, как и в Сибири, интересовался фолклором: не исключено, что его бумаги хранят тексты старинных народных песен Русского Севера.
Неверная датировка рукописи Л. Е. Элиасовым, а также С. Красноштановым и В. Левашовым18 объясняется, по-видимому, тем, что они полагали, будто она была составлена незадолго до поступления в ИРГО, то есть в начале XX века. На авторские комментарии никто из исследователей (согласно архивному формуляру, с документом в разное время знакомились И. З. Ярневский, В. С. Левашов, М. М. Громыко, Ф. Ф. Болонев и другие) попросту не обратил внимания. Так и осталось неясным, почему Элиасов говорил о Восточной Сибири: ведь крайняя точка путешествий А. И. Шренка - западносибирский город Барнаул. Отметим, наконец, наличие в сборнике ровно восьмидесяти, а не «более ста» песен (Элиасов).
Подведем итог. В 1914 году в ИРГО была передана подлинная «западносибирская» рукопись А. И. Шренка. Можно предположить, что до этого момента тетрадь хранилась в личных бумагах Шренка-старшего; почти через 40 лет после смерти отца ее обнаружил Шренк-младший. Сборник оказался на целых 70 лет старше, чем думали, и поэтому является первым по времени из известных нам собранием песен сибирских казаков.
На этом, кажется, можно и закончить, если б не ряд весьма интересных подробностей.
Во-первых, здесь проливается свет на датировку и происхождение некоторых народных песен. Например, Г. Н. Потанин в 1850-х годах зафиксировал у семипалатинских казаков песню «Соберемтесь-ка, братцы, на зеленый луг»19, вошедшую затем в сборник народных исторических песен, изданный в советское время20. Как выяснилось по прочтении рукописи Шренка, данный текст представляет собой не что иное, как... несколько видоизмененный фрагмент его собственного сочинения 1840 года (N 49, «Уж и широка степь Киргизская»). В примечании к нему Александр Иванович пишет буквально следующее: «Эта песня должна быть исключена из собрания, так как ее сочинил я сам. Казаки подобрали к ней мелодию и пели в честь удачного завершения нашего похода летом 1840 года».
Во-вторых, в издании Л. Е. Элиасова и И. З. Ярневского некоторые тексты из сборника Шренка подверглись «художественной правке», что в ряде случаев искажает не только подлинный народный язык, но и географические названия, а также имена - порой до невозможности понять, о чем идет речь. Возьмем для примера песню «Тучи, тучи, тучи наши грозны» (N 7 по рукописи Шренка) и сопоставим с тем, как она воспроизведена Элиасовым и Ярневским (N 21), выделив различия:
Оригинал
Редакция Л. Элиасова и И. Ярневского
1Тучи, тучи, тучи наши грозныТучи, тучи наши грозны По поднебесью плывут,По поднебесью плывут, Как сибирские бравы казакиКак сибирские казаки Во поход скоро идут.Во поход скоро идут.5Идучи же они скорым маршем,Идут же они скорым маршем, Между собой говорят:Меж собою говорят: - Генерал-то Броневский идет с нами,- Генерал Броневский с нами, Нам и служба с ним легка.Нам и служба с ним легка, Он отец-то был нашим казакам,Он отец нашим казакам,10Нам и смерть с ним не страшна.Нам и смерть с ним не страшна. С Акмолинского вышли - солнце село,С Акмолинска вышли - солнце село, В Улутав к свету пришли.В Улутовск к свету пришли, Разоставил он посты-караулыРазоставил он посты-караулы Вокруг городу его;Вокруг городу его.15Разоставил он посты-караулы,Разоставил посты-караулы, Во Курган посла послал.Во Курган посла послал. Вот Сержан-то посла обращает,Вот сержант посла обращает На ответ писал письмо:На ответ писать письмо: - У кого есть пики, сабли остры -- У кого есть пика, сабли остры,20Тому городом владеть.Тому городом владеть. У казаченек пики, сабли остры -У казаченек пики, сабли остры - Им и городом владеть.Им и городом владеть. - Если Бог же нам, братцы, поможет- Если бог нам, братья, поможет Вот Сержана в полон взять,Вот сержанта в полон взять.25Агжалава, братцы, в полон взять,Агжалава, братцы, в полон взяти, Все знамена отобрать,А знамена отобрать. Все знаменички у них отобрать -Все знаменички у них отобраны - Государю отослать.Государю отослать. Государь наш, братцы, императорГосударь наш, братцы, император30За то щедро наградит.За что щедро наградит. Мы за этую, братцы, наградуМы за эту, братцы, награду Закричим: ура! ура! ура!Закричим: «Ура! Ура! Ура!»
Несмотря на то, что в оригинале «Сержан» - явно имя собственное, у Л. Элиасова и И. Ярневского оно заменено на «сержант». Сюжет тем самым превращается в полную бессмыслицу: генерал Броневский приводит отряд казаков к Улутаву, расставляет караулы, затем посылает посла в город Курган, что в 800 километрах к северу. Там некий сержант «обращает», то есть возвращает посла обратно - писать письмо (кому?). Казаки меж тем размышляют, как бы им пленить сержанта, сидящего в русском городе Кургане, и мечтают о царской награде.
Между тем, в оригинальном тексте легко прочитывается вполне конкретный исторический эпизод - поход русских против объединенного «скопища» кокандцев и казахов под водительством ташкентского кушбеги и уже упоминавшегося выше Саржана Касымова. Весной 1834 года их силы общим числом до 6 тысяч человек «с намерением произвести грабеж и возмущение против правительства»21 явились в район гор Улутау и выстроили там укрепление Курган. Кушбеги и Саржан разослали принявшим российское подданство казахским родам «возмутительные письма», а сами тем временем двинулись далее на север и принялись грабить казахские волости. Навстречу им был выдвинут отряд в составе тысячного сборного казачьего полка (командир есаул И. С. Карбышев), батареи из 6 конно-артиллерийских орудий (командир есаул Н. И. Симанов) и пехотной роты. Начальствовал над отрядом генерал-майор Семен Богданович Броневский, командующий Сибирским линейным казачьим войском. Кушбеги и Саржан при первом же известии, что на них идет сам «Земен Погданыш», как звали Броневского в степи, спешно отступили за реку Сарыcу, а затем и вовсе ушли в Голодную степь, оставив в крепости малый гарнизон. Броневский этого знать не мог, продолжил движение от Акмолинского укрепления к Улутау (Улутаву) и, скрытно приблизившись к крепости ночным маршем, осадил ее. Обнаружив поутру присутствие неприятеля, гарнизон открыл огонь из пушек и винтовок. Тем временем казаки одного из пикетов поймали «расфранченного и видного собою» кокандца, возвращавшегося из аулов в крепость от своей невесты. Именно его и отправил Броневский в крепость (во Курган посла послал) с предложением немедленно сдаться. Явившиеся вскоре от гарнизона парламентеры отвечали, что они «люди приязненного России кокандского владельца, что крепость построена на земле киргизской, всегда подвластной Кокании, и занесли по обычаю много другого вздора», одним словом, ответили в смысле «у кого есть пики, сабли остры - тому городом владеть». Броневский потребовал безусловной сдачи в течение двух часов, а по их истечении приказал батарее открыть по крепости огонь гранатами. Через полчаса там выкинули белый флаг...
Еще один любопытный факт: первые шесть строк совпадают с зачином песни о взятии Варшавы в 1831 году («Ночи темны(е), тучи грозны(е)»), известной во множестве вариантов (в которых вместо казаков фигурируют солдаты, гренадеры, командиры и так далее). То есть менее чем за 10 лет песня, сложенная в Европе во времена польского восстания 1830-1831 годов, достигла земель СКВ, где была приспособлена сибирцами для описания собственного военного похода. Строки 7-10 являются разновидностью устойчивого поэтического блока «командир - отец», часто встречающегося в русских военных песнях. А вот оставшаяся часть текста уже представляет собой продукт чисто местного творчества.
Наконец, третье: как и указывал В. И. Липский, для пяти из восьмидесяти песен в собрании Шренка приведены нотные записи. Нотирование народных песен собирателями - явление довольно редкое для первой половины XIX века. Вне зависимости от того, насколько мелодии, записанные Шренком, соответствуют оригинальным мотивам, сам факт фиксации им не только текстов, но и музыкальной составляющей вызывает уважение.
Имя Александра Ивановича Шренка осталось, таким образом, не только на ботанической карте Азии, увековеченное в названиях доброго десятка растений (например, тюльпан Шренка - Tulipa schrenkii, ель Шренка - Picea schrenkiana), но и на «фольклорной карте» Сибири.
За содействие в сборе материалов автор благодарен: московскому геологу Владимиру Кулешову; Nikola, участнику форума сайта «Всероссийское генеалогическое древо» (vgd.ru); Toomas Kukk, сотруднику редакции журнала «Eesti Loodus» («Природа Эстонии»). Отдельная благодарность - членам German Historical Research Society за бескорыстную помощь в расшифровке и переводе немецкого «неудобного готического шрифта».
1. Русские лирические песни Сибири и Дальнего Востока. Новосибирск, 1997. С. 12.
2. Потанин Г. Н. Юго-западная часть Томской губернии в этнографическом отношении // Этнографический сборник, издаваемый Императорским Русским Географическим Обществом. СПб., 1864. Вып. 6; [Плотников В.] Песни казаков Сибирского казачьего войска // Записки Семипалатинского подотдела Западно-Сибирского отдела Императорского Русского Географического Общества. Семипалатинск, 1905. Вып. II. Семипалатинск, 1909. Вып. IV; Зобнин Ф. Казачьи песни // Записки Семипалатинского подотдела Западно-Сибирского отдела Императорского Русского Географического Общества. Семипалатинск, 1903. Вып. I.
3. Например, сборники А. Пивоварова («Донские казачьи песни». Новочеркасск, 1885), А. Бигдая («Песни кубанских казаков». М., 1896-1898. Вып. 1-14), Н. Гранадчикова («Сборник сунженских военных песен Терского казачьего войска». СПб., 1878.), А. и В. Железновых («Песни уральских казаков». СПб., 1899), А. Мякутина («Песни оренбургских казаков». Оренбург, 1904-1910. Т. I-IV).
4. Багизбаева М. М. Фольклор семиреченских казаков. Алма-Ата, 1975. Ч. I. Алма-Ата, 1977. Ч. II.
5. Фольклор казаков Сибири. Улан-Удэ, 1969.
6. См., например, комментарий к песне «Трубочка» (N 25): «Полностью текст им (советским фольклористам. - А. Б.) записать не удалось. Это сделал в начале ХХ столетия А. А. Шренке».
7. Элиасов Л. Е. Русский фольклор Восточной Сибири. Улан-Удэ, 1958. Ч. I. С. 90-91.
8. Исторические песни XIX века. Л., 1973. С. 21-22.
9. Четыре месяца в Киргизских степях (из записок офицера, участвовавшего в экспедициях против киргизских мятежников) // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений. 1849. Т. LXXVIII (78). N 310-312.
10. Здесь и далее даты указываются по старому стилю.
11. Отчет об этой поездке, вышедший сначала на немецком (Schrenk, Alex. Gust. Reise nach dem Nordosten des europ?ischen Russlands, durch die Tundren der Samojeden, zum arktischen Uralgebirge, im Jahre 1837 ausgef?hrt. Dorpat, 1848, 1854), а затем и на русском языке (Шренк А. Путешествие к северо-востоку Европейской России чрез тундры Самоедов к северным Уральским горам, предпринятое по Высочайшему повелению в 1837 г. Александром Шренком. Пер. с нем. СПб., 1855), был удостоен Демидовской премии.
12. Bericht ?ber eine, im Jahre 1840, in die ?stliche Dsungarische Kirgisensteppe unternommene Reise; von Al. Schrenk, Cand. Phil. St. Petersburg, 1842.
13. Липский В. И. Флора Средней Азии, т. е. Русского Туркестана и ханств Бухары и Хивы. СПб., 1905. Ч. III. С. 557 - 578.
14. Шренк А. Остров Арал-тюбе на озере Алакуле // Горный журнал. 1841. Т. I. N 1. С. 156-158.
15. Fabelbuch. Von Alexander v. Schrenck. Leipzig, 1868; Romanzen und Balladen. Von Alexander v. Schrenck. Leipzig, 1870.
16. Императорский Санкт-Петербургский ботанический сад за 200 лет его существования (1713-1913). СПб., 1913-1915. Ч. 3. С. 482.
17. Азадовский М. К. История русской фольклористики. М., 1958. Т. I. М., 1963. Т. II.
18. В сборнике «Русские лирические песни Сибири и Дальнего Востока» (см. выше) они воспроизвели семь текстов А. И. Шренка как записанные в 1910-х гг.
19. Потанин Г. Н. Указ. соч. С. 112.
20. Исторические песни XIX века. N 349.
21. Здесь и далее приводятся цитаты из воспоминаний С. Б. Броневского, командовавшего в 1834 году Сибирским линейным казачьим войском // Известия Омского государственного историко-краеведческого музея. N 8.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.mj.rusk.ru/