Поэт-декабрист В. К. Кюхельбекер

У моря сердитого, у моря полночного

юноша бледный стоит (Гейне) и вот

думает он уже много веков над тем,

как разрешить старую, полную муки

загадку: "Кто это - ЖИЗНЬ, для чего

ОНА?"

Ю. Н. Тынянов.

Введение.

О декабристах писали много и по-разному. Одни с холодным сердцем анализировали их социальные программы. Другие с душевным восторгом обращались к анализу их жизненной позиции.

Почему же с таким неослабевающим увлечением учёные и писатели изучают их жизнь? 170 лет назад о них говорила вся просвещённая Россия, о них "переписывались" монархи и правительства, составлялись секретные доклады. Об их жизни - тысячи публикаций, диссертаций, поэм и романов. Одни их ругали, другие ими восхищались. Пушкин причислял себя к декабристам, с грустью вспоминая в стихотворении "Арион": "Нас было много на челне. . . ".

Судьбы этих людей противоречивы. И, думается, неоднозначно, что было бы с Россией, если бы они победили. В критических ситуациях (арест, допрос, камера, ссылка, каторга) они вели себя по-разному.

Меня заинтересовала судьба одного из этих людей - поэта-декабриста Вильгельма Карловича Кюхельбекера. Его жизненный путь был тернист и труден. Особенно трагична судьба его произведений.

Исследователь жизни и творчества В. К. Кюхельбекера Юрий Николаевич Тынянов писал:"Поэтическая судьба Кюхельбекера - это, быть может, наиболее яркий пример уничтожения поэта, которое произвело самодержавие". Поэту было 28 лет, когда он, волей самодержавия, был вычеркнут из литературной жизни России: после 1825 года имя Кюхельбекера совершенно исчезло со страниц журналов; безымянные или подписанные псевдонимами , его произведения появлялись редко. Он умер в безвестности и нищете, после него осталось огромное количество тетрадей с неопубликованными стихотворениями, поэмами, драмами, повестями. Перед смертью, Кюхельбекер отправил В. А. Жуковскому гордое и скорбное письмо: "Говорю с поэтом, и сверх того полуумирающий приобретает право говорить без больших церемоний:я чувствую, знаю, я убеждён совершенно, точно так же, как убеждён в своём существовании, что Россия не десятками может противопоставить европейцам писателей, равных мне по воображению, по творческой силе, по учёности и разнообразии сочинений. Простите мне, добрейший мой наставник и первый руководитель на поприще поэзии, эту мою гордую выходку! Но, право, сердце кровью заливается, если подумаешь, что всё, мною созданное, вместе со мной погибнет, как звук пустой, как ничтожный отголосок!" (1).

На протяжении почти столетия после его смерти крупнейшие произведения поэта не были опубликованы; за эти годы многочисленные исследования литературоведов - пушкинистов вывели на свет огромное количество острот и пародий, карикатур и нелепых случаев, связанных с именем Кюхельбекера (2, 3). Поэт был заранее уничтожен в глазах своих возможных читателей, которые ещё не знали и не читали его произведений. Только в 1930-е годы нашего века, трудами русского писателя Ю. Н. Тынянова (1894-1943), поэт был впервые воскрешён. Его известный роман "Кюхля" увидел свет в 1925 году.

Роман Тынянова мне очень понравился. Автор не только возродил к жизни многое, если не всё, что было написано Кюхельбекером, но и рассказал о нём так, что временная дистанция, отделяющая читателя от декабриста, соученика и друга Пушкина, становится легко преодолимой.

Сейчас Кюхельбекера уже никто не назовёт забытым поэтом; его стихи издаются и переиздаются; найдены и опубликованы его письма; изучаются его взгляды в области философии, литературной критики, народного творчества и даже лингвистики (4, 5, 6). Однако стихи его порой трудны для понимания, его торжественно - ораторский стиль, античные и библейские образы кажутся архаичными.

Возник интерес к судьбе и творчеству главного героя романа. Поэтому, когда было предложено подобрать тему будущей курсовой работы, выбор пал на эту историческую личность.

Целью работы стало изучение жизни и творчества Кюхельбекера, его роль как непосредственного участника событий 14 декабря 1825 года на Сенатской площади.

Задачи работы: кратко изложить биографию поэта, осветить его литературную деятельность, выяснить причины формирования его декабристских взглядов и участия в восстании, рассказать о его дальнейшей судьбе и творчестве. Источниковую базу работы составляют книги: "Воспоминания Маркевича о встречах с Кюхельбекером в 1817-1820 гг. ", "Восстание декабристов. Материалы", "Декабристы в воспоминаниях современников", "Их вечен с вольностью союз" (литературная критика и публицистика декабристов), "Декабристы: эстетика и критика", Кюхельбекер В. К. "Путешествие, дневник, статьи", "Декабристы и их время", "Пушкин: переписка", "Дельвиг А. А. , Кюхельбекер В. К. " (избранное). Также использована монографическая литература - "Декабристы" (Нечкина), "Мятеж реформаторов" (Гордин Я. А. ), "Движение декабристов" (Нечкина), "Наставникам. . . за благо воздадим" (Руденские М. и С. ) - и художественная - "Кюхля" (Тынянов Ю. Н. ).

Работа состоит из введения, пяти глав, заключения, списка источников и литературы, представлено 12 иллюстраций.

глава 1

I. 1 "О пращурах, о прадедах, о славе"

Горька судьба поэтов всех времён:

Тяжёле всех судьба казнит Россию

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Бог дал огонь их сердцу, свет уму,

Да!чувства в них восторженны и пылки, Что ж? их бросают в чёрную тюрьму,

Морят морозом безнадёжной ссылки. . .

В. Кюхельбекер

Скажи, Вильгельм, не то ль и с нами было,

Мой брат родной по музе, по судьбам.

А. Пушкин

"Когда меня не будет, а останутся эти отголоски чувств моих и дум-быть может, найдутся же люди, которые, прочитав их, скажут:"Он был человек не без дарований", счастлив буду, если промолвят: "и не без души. . . "(6) - так писал в дневнике 18 августа 1834 года, на девятом году одиночного тюремного заключения, узник Свеаборгской крепости Вильгельм Карлович Кюхельбекер.

Необычайно трагически сложилась жизнь этого человека. Вильгельм Кюхельбекер родился в Петербурге 10 июня 1797 года. Отец его, саксонский дворянин, Карл фон Кюхельбекер (1748-1809), переселился в Россию в 70-х годах 18 века. Он был образованным человеком, учился праву в Лейпцигском университете одновременно с Гёте и Радищевым. Карл Кюхельбекер был агрономом, специалистом по горному делу, в юности писал стихи. В Петербурге он управлял Каменным островом, принадлежавшим великому князю, а позже императору Павлу, был устроителем его имения-Павловска. С воцарением Павла, отца Кюхельбекера ждала карьера значительная. Но дворцовый переворот и убийство императора в 1801 году положили ей конец. После отставки Карл Кюхельбекер жил главным образом в Эстляндии, в имении Авинорм, подаренном ему Павлом. Здесь и прошли детские годы будущего поэта-декабриста (4, 6).

Жена Карла Кюхельбекера Юстина Яковлевна (урождённая фон Ломен), родила ему четверых детей: сыновей Вильгельма и Михаила, дочерей Юстину и Юлию. Вильгельм нежно любил мать, которая не понимала его литературных устремлений, поскольку так толком и не обучилась русскому языку. До конца её жизни (1841) письма к ней и стихи на дни её рождения Кюхельбекер, писал только по-немецки, затрагивая достаточно сложные вопросы литературы и культуры. Именно она с детских лет поощряла занятия сына поэзией. Юстина Яковлевна заботилась о сыне всю жизнь. Была с ним очень дружна (4, 6). Кюхельбекер писал о ней из тюрьмы:

О лучший друг мой, о моя родная!

Ты, коей имя на моих устах,

Ты, коей память вечно мне драгая,

В душе моей. . .

Сестра Юстина Карловна (1789-1871) была самой старшей в семье, её роль в судьбе братьев столь велика, что об этом сразу же нужно сказать несколько слов. Выйдя замуж за Григория Андреевича Глинку (1776-1818) профессора русского и латинского языков в Дерптском университете, она оказалась в русско-язычной культурной среде, что, в конечном счёте, определило интересы её брата Вильгельма. По отзыву Карамзина, Г. А. Глинка был своего рода "феноменом", т. к. едва ли не первым из дворян не погнушался променять мундир гвардейского офицера на профессорское звание и роль просветителя юношества. Старшая сестра и её муж обучали братьев русской грамоте. Первыми прочитанными книгами были сочинения Карамзина. Многому научила Вильгельм книга Глинки "Древняя религия славян" (1804). В 1811 году Г. А. Глинка был одним из претендентов на должность директора Царскосельского лицея, но его назначение не состоялось (4). В стихах Кюхельбекер тоже рассказывал о семье своей сестры (своей "второй матери", как он её называл):

Вижу дочерей пригожих,

На неё во всём похожих, вижу резвых сыновей;

Правит мать толпой их шумной

Или речию разумной.

Воспитание Вильгельм получил чисто русское. Он вспоминал: "Я по отцу и по матери точно немец, но не по языку"; - до шести лет я не знал ни слова по-немецки, природный мой язык - русский, первыми моими наставниками в русской словесности были моя кормилица Марина, да, няньки мои Корниловна и Татьяна" (6).

В 1807 году Вильгельм тяжело заболел - навсегда осталась после этого глухота на левое ухо; какие-то странные подёргивания всего тела, а главное нервические припадки и невероятная вспыльчивость, которая хоть и сопровождалась отходчивостью, но доставляла много горя самому Кюхельбекеру и окружающим.

В 1808 году Вильгельма отдают в частный пансион Бринкмана при уездном училище в городе Верро (ныне - Выру), откуда летом он приезжал на каникулы в Авинорм и к Глинкам в Дерпт.

В 1809 г. Карл фон Кюхельбекер умирает. Юстине Яковлевне пришлось думать о казённом образовании для сыновей. Платить ей было нечем. Младший сын, Михаил, был определён в морской кадетский корпус. Мать Кюхельбекера узнаёт о создании Лицея (Лицей был задуман как привилегированное учебное заведение с ограниченным доступом), куда, как первоначально предполагалось, будут принимать детей всех состояний. Однако планы изменились, когда на воспитание в Лицей Александр I вознамерился отдать великих князей, но это не осуществилось. По рекомендации Барклая де Толли, родственника матери, и, имея достаточно хорошую домашнюю подготовку, Вильгельм без особого труда выдерживает вступительный экзамен в Лицей. Юстина Яковлевна радовалась от души, так как скудные её средства кончались. Мать и сестра Кюхельбекера очень надеялись на его неординарное будущее. В конечном итоге добрые женщины, обожавшие своего Вильгельма, не ошиблись - его имя стало знаменитым в нашей истории, - но им обеим не суждено было об этом узнать.

I. 2 "Отечество нам Царское Село"

Вильгельм Кюхельбекер пришёл в Лицей с открытой душой, с ясным стремлением как можно больше узнать, с надеждой избрать своё поприще, которое позволит послужить отчизне, помочь своей семье, не поступаясь честью и достоинством, которые уже тогда он ценил превыше всего. Сердце его жаждало дружбы и товарищеского понимания.

Уже первые дни пребывания в Лицее коренным образом изменили жизнь его воспитанников, наполнив её радостной, приподнятой атмосферой. Не только новизна непривычной обстановки, по-своему роскошной и отличной от обстановки других закрытых учебных заведений, но и ощущение значимости их бытия, ставившего пред мальчиками, как перед взрослыми, задачи выработки к себе критического мышления, действенного творческого отношения к жизни, определяли их настроение.

В Лицее сразу же создалась обстановка, способствовавшая развитию политических и художественных наклонностей. Этому содействовало всё: прекрасные дворцы, парки, которые дышали поэзией античного мира, и триумфальные памятники, запечатлевшие отечественную героику.

В Лицее Кюхельбекеру на первых порах пришлось нелегко. Неуклюжий; вечно занятый своими мыслями, а потому рассеянный; готовый взорваться как порох при малейшей обиде, ему нанесённой; к тому же глуховатый, Кюхля был поначалу предметом ежедневных насмешек товарищей, подчас вовсе не беззлобных. Он даже с горя пытался утопиться в пруду, но ничего не получилось: его благополучно вытащили, а в лицейском журнале появилась смешная карикатура. Чего только не вытворяли с бедным Вильгельмом - дразнили, мучили, даже суп на голову выливали, а эпиграмм насочиняли - не счесть. Не надо забывать, что в Лицей пришли 12-13 летние мальчики, готовые до упаду хохотать над неловкостью, забавными чертами характера соучеников, даже над их внешностью. Кюхля казался уморительно смешным: невероятно худой, с кривящимся ртом, странной вихляющей походкой, вечно погруженный в чтение или размышление. Издёвки, шуточки, злые и обидные эпиграммы так и сыпались:

Немчин наш гимнами лишь дышит,

И гимнами душа полна. Да кто ж ему-то гимн напишет? А "Гимн глупцам" Карамзина. Или:

Куда мудреное старанье

Достать пример дурных стихов:

Пиши ты Вильмушке посланье

Он отвечать тебе готов.

С первых лицейских дней Кюхельбекер был обуреваем поэтическим вдохновением - стихи его, поначалу неуклюжие, косноязычные, стали известны лицеистам сразу же - осенью 1811 года, ещё раньше Пушкинских.

К 1814 году коллекция лицейской рукописной литературы обогатилась даже целым сборником "кюхельбекериады". У этой тетради называвшейся "Жертва Мому" (греч. олицетворение злословия и насмешки) и объединявшей 21 эпиграмму, были авторитетный составитель и умелый "издатель" Александр Пушкин и Иван Пущин. Обиднее всего казались шутки и насмешки, даже самые доброжелательные, тех, кого он скоро полюбил и в ком увидел близких себе по духу людей - Пушкина, Дельвига, Пущина.

Кюхельбекер был прямодушен и непоколебим во внушённых с детства и укреплённых чтением принципах добра, справедливости и дружбы. Он лучше других лицеистов знал литературу, историю, философию. В оценочном листе Кюхельбекера сплошные отличные оценки (1 балл), только по математике, физике и фехтованию Вильгельм не блистал (его балл был 2-3). Рисование же его не привлекало. Он был необычайно щедр в своей готовности делиться знаниями с друзьями.

Первый отзыв о Кюхельбекере-лицеисте инспектора Пилецкого относится, по-видимому, к 1812 году: "Кюхельбекер (Вильгельм), лютеранского вероисповедания, пятнадцати лет. Способен и весьма прилежен; беспристанно занимаясь чтением и сочинениями, он не радеет о прочем, оттого мало в вещах его порядка и опрятности. Впрочем, он добродушен, искренен с некоторою осторожностью, усерден, склонен к всегдашнему упражнению, избирает себе предметы важные, плавно выражается и странен в обращении. Во всех словах и поступках, особенно в сочинениях его приметны напряжение и высокопарность, часто без приличия. Неуместное внимание происходит, может быть, от глухоты на одно ухо. Раздражённость нервов его требует, чтобы он не слишком занимался, особенно сочинением"(7).

Таким был Вильгельм-лицеист. Он приехал из провинциального немецкого пансиона и, по-видимому, недостаточно знал русский язык. Детская экзальтированность и романтическая мечтательность времён Авинорма превратились в необузданную пылкость чувств (в 1812 году он был полон решимости идти в армию, в 1815 году-такой же решимости жениться) и высокопарную сентиментальность-черты, сделавшие его предметом злых насмешек. Впрочем, все лицейские карикатуры на "Вилю", "Кюхлю", "Клита" носят не столько личный, сколько литературный характер. Высмеиваются длинноты и тяжеловесность стихов, пристрастие Кюхельбекера к гекзаметру, самая гражданственность произведений поэта и даже учёность юноши.

Однако, несмотря на эти насмешки, Вильгельм Кюхельбекер был в числе признанных лицейских поэтов. Его произведения, хотя они и не соответствовали принятым в Лицее нормам, включались во все серьёзные литературные сборники-наряду со стихами Пушкина, Дельвига и Илличевского; с 1815 года Кюхельбекер начинает активно печататься в журналах"Амфион" и "Сын отечества"; барон Модест Корф оставляет любопытное свидетельство об уважении лицеистов к поэтическому творчеству Кюхельбекера и его самобытности, называя его вторым лицейским поэтом после Пушкина, ставя выше Дельвига. Целая серия лицейских дружеских посланий Пушкина и Дельвига к Кюхельбекеру убедительно говорит о высокой оценке его поэзии (6).

В Лицее началось и формирование политических взглядов будущего декабриста.

Грозовой 1812 год нарушил ровное течение жизни Лицея. Отечественная война, пробудившая дремлющие силы народа, как ни какое иное событие, повлияла на воспитанников Лицея, всколыхнув глубокие патриотические чувства. Охваченные желанием защищать Отечество, подростки мечтали быть в рядах ополчения. В этот период лицеисты особенно часто собирались в газетной комнате. Здесь "читались на перерыв русские и иностранные журналы при неумолкаемых толках и прениях; всему живо сочувствовалось у нас: опасения сменялись восторгами, при малейшем проблеске к лучшему. Профессора приходили к нам, и научали нас следить за ходом дел"(9). Возможно, что в этой комнате началось зарождение у лицеистов свободного образа мыслей.

В первые годы пребывания в Лицее гражданственность позиции Кюхельбекера не поднимался выше обличения "изверга", "тирана" и "честолюбца" на троне-Наполеона. Александр "Благословенный" традиционно идеализируется. Однако и острота преподавания ряда общественно-политических дисциплин, и общий вольнолюбивый дух, царивший в Лицее, - содействовали зарождению у Кюхельбекера республиканского образа мыслей. Там Кюхельбекер воспринял как реальность поэтические формулы вольнолюбия, характерные для передовой преддекабристской поэзии, - формулы "святого братства" или "дружества", "святых мечтаний", "счастья отчизны" и т. д.

Годы пребывания в Лицее(1811-1817)были для Кюхельбекера целой эпохой, сформировавшей его литературные и политические взгляды и давшей ему тот дружеский литературный круг, который сохранился у него на всю жизнь:

. . . Предстаньте мне, друзья,

Пусть созерцает вас душа моя,

Всех вас, Лицея нашего семья!

Я с вами был когда-то счастлив, молод,

Вы с сердца свеете туман и холод!

Чьи резче всех рисуются черты

Пред взорами моими?

Как перуны Сибирских гроз, его златые струны

Рокочут. . .

Пушкин! Пушкин! Это ты!

Твой образ - свет мне в море темноты.

С лицейских лет и до конца своей жизни Кюхельбекер гордился дружбой Пушкина.

9 июня 1817 года в Лицее прошёл выпускной акт. Вильгельм Кюхельбекер был удостоен серебряной медали. Блестящее будущее открывалось перед ним.

глава2

II. 1 "Счастливый путь!. . С лицейского порога"

Сразу по выходе из Лицея Кюхельбекер поступает в Главный архив Коллегии иностранных дел. Однако служба "по дипломатической части" не привлекала его. Ещё в Лицее Кюхельбекер мечтал об учительстве в провинции. Мечта сбылась: с сентября 1817 года он стал преподавать русскую словесность, но не в провинции, а в самой столице - в средних классах Благородного пансиона при Главном педагогическом институте. Коллегами молодого учителя стали его бывшие лицейские наставники А. И. Галич и А. П. Куницын, а среди учеников оказались младший брат Пушкина - Лев, будущий композитор Михаил Глинка, Сергей Соболевский. Благородный пансион находился на западной окраине города, почти в устье Фонтанки, у Старо-Калинкинского моста.

Кюхельбекер поселился в мезонине главного корпуса пансиона с тремя воспитанниками, одним из которых был М. Глинка. Из окон его комнаты открывался прекрасный вид на Финский залив и Кронштадт. Вечером он приглашал на чай своих учеников. Чаёвничая и любуясь заходящим в море солнцем, они беседовали, восхищаясь учёностью своего любимого наставника.

Увлечённо, с жаром знакомил Кюхельбекер своих питомцев с русской литературой, раскрывая перед ними красоты поэзии Державина, Жуковского, Батюшкова. На уроках он читал новые стихи Пушкина, Дельвига и, конечно, свои произведения.

Помимо любви к литературе Вильгельм старался привить ученикам и передовые общественные взгляды. Он приносил в пансион не только вышедшие из печати произведения, но и ходившие по рукам в списках. Среди них были и гражданские стихи Пушкина.

В те годы стихи самого Кюхельбекера печатались почти во всех крупных журналах. Но его литературная позиция ещё не сложилась окончательно - поэт словно находился на перепутье. И в его творчестве, и в его критических выступлениях было немало подражания. По примеру Жуковского и Батюшкова, Кюхельбекер писал элегии и послания. Однако, следуя за Катениным, он отказывался от лёгкости, элегической меланхоличности, вводя в лирический жанр высокий стиль устаревшую и просторечную лексику. Поэт не всё мог объяснить и отстоять в своих взглядах, но это не мешало ему горячо их защищать. Когда его не понимали или, ещё хуже, подшучивали над ним, он обижался. Особенно болезненно воспринимал шутки друзей и в порыве вспыльчивости мог даже бросить обидчику вызов. Так произошла у него однажды ссора с Пушкиным.

О причине её современники вспоминали следующее: Жуковский как-то рассказал Пушкину, что не смог пойти к кому-то на званный вечер, потому что у него болел живот, да к тому же зашёл Кюхельбекер и заговорил его. Через некоторое время до Кюхельбекера дошла пушкинская эпиграмма:

За ужином объелся я,

А Яков запер дверь оплошно

Так было мне, мои друзья,

И кюхельбекерно и тошно.

Что стало с Кюхельбекером, когда он услышал эпиграмму! Успокоить его могла только месть. И не чернилами, а кровью!

В рассказы современников о поэте вкралось немало анекдотических вымыслов. Не лишена их, по-видимому, и история этой дуэли. Журналист и литератор Н. И. Греч писал, что во время поединка пистолеты, незаметно для Кюхельбекера, зарядили. . . клюквой. Воспитанник Кюхельбекера Николай Маркевич сообщал иные, не менее анекдотические подробности. По его версии, дуэль состоялась на Волковом поле в каком-то недостроенном фамильном склепе. Пушкина вся эта история забавляла, и он продолжал шутить над рассвирепевшим другом и во время поединка. Когда Кюхельбекер целился, Пушкин, подливая масла в огонь, небрежно бросил Дельвигу, секунданту противника: "Стань на моё место, здесь безопаснее" . Кюхельбекер выстрелил и попал. . . в шляпу своего секунданта! Мир был скреплён общим дружным смехом (10).

Кажется, это был единственный период в жизни Кюхельбекера, когда он был действительно счастлив. Энгельгардт писал: " Кюхельбекер живёт как сыр в масле. . . присутствует очень прилежно в обществе любителей словесности, и. . . в каждый почти номер "Сына Отечества" срабатывает целую кучу гекзаметров " (2).

II. 2 "С младенчества дух песен в нас горел"

Кипучая жизнь столицы захватила молодого поэта. Его дружеский круг: Пушкин, Дельвиг, Баратынский, Плетнёв.

В 1820 году, одновременно с высылкой Пушкина из Петербурга, сгустились тучи и над головой Кюхельбекера. Цепь этих событий восходит к заседанию Вольного общества любителей российской словесности, где в марте 1820 года Дельвиг прочёл своё стихотворение "Поэт", в котором утверждал свободу и "в бурное ненастье", и "под звук цепей". Продолжением мысли Дельвига явилось прочитанное на заседании общества от 22 марта стихотворение Кюхельбекера "Поэты", которое прозвучало гневным протестом против гонений:

О, Дельвиг, Дельвиг!что награда

И дел высоких, и стихов?

Таланту что и где отрада

Среди злодеев и глупцов?

Стадами смертных зависть правит;

Посредственность при ней стоит

И тяжкою пятою давит

Младых избранников харит.

Тема этого стихотворения-суровая участь поэтов, творчество которых подвержено осмеянию, гонениям, -стала со временем одной из главных в поэзии Кюхельбекера. Но в стихах, написанных им позднее, в заточении и ссылке, преобладают пессимистические ноты, а "Поэты" завершаются утверждением радости жизни и творческого труда:

О Дельвиг!Дельвиг!что гоненья!

Бессмертие равно удел

И смелых, вдохновенных дел,

И сладостного песнопенья!

Так!Не умрёт и наш союз,

Свободный, радостный и гордый,

И в счастьи, и в несчастьи твёрдый,

Союз любимцев вечных Муз!

О вы, мой Дельвиг, мой Евгений!

С рассвета наших тихих дней

Вас полюбил небесный Гений!

И ты-наш юный Корифей, Певец любви, певец Руслана!

Что для тебя шипенье змей,

Что крики Филина и Врана?

Лети и вырвись из тумана,

Из тьмы завистливых времён.

О други!песнь простого чувства

Дойдёт до будущих племён

Весь век наш будет посвящён

Труду и радостям искусства. . .

Это выступление, прозвучавшее как политическая демонстрация, повлекло за собою донос вице-президента Вольного общества любителей российской словесности Каразина министру внутренних дел графу Кочубею. В доносе прямо говорилось, что поскольку пьеса "Поэты" была читана в Обществе "непосредственно после того, как высылка Пушкина сделалась гласною, то и очевидно, что она по сему случаю написана". Далее он доносил, что "изливая превратно своё неудовольствие", Кюхельбекер называл царя именем тирана Тиберия.

Хотя поэт и не знал о доносе, он чувствовал себя тревожно. Кюхельбекер писал Жуковскому: "До сих пор не знаю я, чем решится судьба моя. Вы можете себе представить, что беспрестанное волнение, неизвестность и беспокойство - это состояние не слишком приятное"(2). Жуковский, пытаясь ему помочь, предпринял хлопоты о преподавательском месте в Дерптском университете. "Надежда отправиться в Дерпт, - писал ему Кюхельбекер, - удерживает меня искать других средств вырваться из несносного для меня Петербурга. Петербург для меня несноснее, чем когда-нибудь: я в нём не нахожу никаких наслаждений, а на каждом шагу встречаю неприятности и огорчения"(18). В это время содержание доносов Каразина стало известным, вице-президент был исключён из общества. Но положение Кюхельбекера сильно осложнилось. Он ожидает для себя высылки, подобно Пушкину. .

II. 3 "О Шиллере, о славе, о любви"

Однако судьба благоволит поэту. По рекомендации Дельвига А. Л. Нарышкин приглашает Кюхельбекера в качестве "секретаря и собеседника" в длительное заграничное путешествие по всем странам Европы. Кюхельбекер с радостью соглашается. Его ждёт:

Вооружённая свобода, Борьба народов и царей!

Прощаясь с петербургскими друзьями, он писал:

Прости, отчизна дорогая!

Простите, добрые друзья!

Уже сижу в коляске я,

Надеждой время упреждая.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Но верьте! и в странах чужбины,

И там вам верен буду я,

О вы, души моей друзья!

8 сентября Нарышкин, его домашний врач Алиманн и Кюхельбекер выезжают за границу. Путешественники объехали Германию, Италию и Францию, и везде Кюхельбекер ощущал себя представителем передовой литературной мысли России.

При отъезде из Петербурга он получил задание от Вольного общества любителей российской словесности присылать корреспонденцию о своём путешествии; целый ряд его стихотворений, а также дневник путешествия написаны в форме обращения к оставшимся в России друзьям и "братьям" по литературе и по вольнолюбию. Кюхельбекер стремился установить связь с выдающимися людьми Запада, обратить внимание Европы на Россию, русскую народную поэзию, русский язык, молодую новейшую русскую литературу. Этим целям подчинены его беседы с Гёте, однокашником его покойного отца, Новалисом и другими великими людьми Германии.

Гёте, интересовался русской литературой, русскими народными преданиями. Вильгельм рассказал как умел, может быть, первым назвав великому немецкому писателю имя Пушкина. Он обещал, возвратившись на родину, систематизировать сведения о русской культуре в форму ряда писем. Но не успел выполнить это обещание. Расставаясь, Гёте подарил сыну старого товарища своё последнее сочинение с надписью: " Господину Кюхельбекеру на добрую память ". Книга эта сохранилась.

Пытаясь познакомить парижан с российской культурой, Кюхельбекер прочитал в обществе "Атеней", которым руководили французские либералы во главе с Бенжамином Констаном, лекцию о русском языке, которая носила крайне вольнолюбивый, революционный характер.

Парижская полиция запретила лекции. Кюхельбекер был вынужден расстаться с Нарышкиным и покинуть Париж. Он вернулся в Россию.

II. 4 "Поговорим о бурных днях Кавказа"

Однако в Петербурге уже распространились слухи о его политической неблагонадёжности.

После первых неудачных попыток найти службу или организовать курс публичных лекций Кюхельбекер и его друзья поняли, что поэту лучше на время покинуть столицу, не дожидаясь официальных репрессий. 6 сентября 1821 года Кюхельбекер едет с Ермоловым на Кавказ. Пребывание поэта на Кавказе было кратким (с сентября или октября 1821 года по апрель или май 1822), но этот период необыкновенно важен в формировании творческой индивидуальности Кюхельбекера. Здесь он подружился с А. С. Грибоедовым; здесь, занимаясь разбором бумаг в канцелярии наместника Кавказа А. П. Ермолова, он столкнулся с чудовищными фактами угнетения человека человеком, что усугубило его неприятие существующего в России порядка. "Любезный друг, - пишет Кюхельбекер В. А. Туманскому 18 ноября 1821 года, - что сказать тебе о моём положении?. . . Мои занятия здесь ещё собственно не начались, однако же случилось мне уже переписать некоторые бумаги, от которых волос дыбом: тот продаёт людей, как скотов, поодиночке, отводит им жильё в погребах, заковывает в железа; та засекёт двенадцатилетнюю девочку, - спасибо Алексею Петровичу, он приберёт их к рукам" (13). Условия службы под начальством популярного среди будущих декабристов генерала и условия творчества были благоприятными; однако уже через полгода после определения к Ермолову, в апреле 1822 года, Кюхельбекер подаёт прошение об увольнении "по причине болезненных припадков". Истинная причина состояла в том, что как-то на встрече у Ермолова Вильгельм повздорил с родственником генерала, Н. Н. Похвистневым, и вызвал его на дуэль. Тот отказался драться. Тогда, посоветовавшись с Грибоедовым, Кюхельбекер отвесил обидчику пощёчину. Оскорбление со стороны Похвистнева, видно, было серьёзным - иначе Грибоедов, сам пострадавший из-за дуэли, никогда подобного совета не дал бы. В этот же вечер всё было решено: Кюхельбекер отправлен из Тифлиса.

Друзьям довелось ещё встретиться в 1824-1825 годах в Москве и Петербурге. Весною 1825 года Кюхельбекер проводил Грибоедова в Грузию, и каждый из них пошёл своею дорогой, в конце которой их ожидали страдания и безвременная смерть.

В июле 1822 года поэт уже находится в имении сестры, Юстины Глинки, Закупе, Смоленской губернии. Он интенсивно занимается литературной деятельностью (лирические стихотворения, трагедия "Аргивяне", поэма "Кассандра", начало поэмы о Грибоедове и т. д. ). Кюхельбекер влюблён в юную Авдотью Тимофеевну Пушкину, однофамилицу или дальнюю родственницу его друга, гостящую в Закупе и собирается жениться на ней. Поэт писал ей:

Цветок завядший оживает

От чистой, утренней росы;

Для жизни душу воскрешает

Взор тихой, девственной красы.

И вместе с тем он мечтает о возвращении из вынужденного уединения в столицу, о возможности вновь служить и издавать журнал. Он пишет отчаянные письма о безденежье, о полной невозможности вновь найти службу.

Друзья пробуют найти Кюхельбекеру место службы, желательно в дальних краях, чтобы его бурная биография забылась. Однако все хлопоты безрезультатны.

II. 5 "Поэт беспечный, я писал из вдохновенья, не из платы"

Кюхельбекер больше не хочет ждать: им овладевает мысль об издании собственного журнала, сразу же пришедшаяся по душе его друзьям-Вяземскому, Пушкину, Грибоедову.

С помощью Грибоедова, в сотрудничестве с новым другом и единомышленником В. Ф. Одоевским, Кюхельбекер начинает готовить альманах "Мнемозина".

17 января 1824 года первая часть альманаха была разрешена цензурой; успех был блестящим.

Вышедший альманах собрал на своих страницах лучшие литературные силы. Там опубликовали свои произведения Пушкин, Баратынский, Вяземский, Языков, Одоевский и другие литераторы. Сам Кюхельбекер напечатал в четырёх его частях отрывки из "Европейских писем", повесть "Адо", большое количество лирических стихотворений, литературно-критические статьи "Земля безглавцев" и "О направлении нашей поэзии, особенно лирической, в последнее десятилетие", "Разговор с Булгариным" и т. д.

Однако "Мнемозина" принесла Кюхельбекеру не только славу и материальное благополучие, но и новые огорчения. Четвёртая часть альманаха была задержана и вышла с большим опозданием лишь в конце 1825 года. Кюхельбекер вынужден вновь просить денег у матери и искать более надёжных средств к существованию, чем издание альманаха.

Он предполагает уехать за границу, но это остаётся лишь проектом. Напряжённая работа в "Сыне отечества" Булгарина и Греча и в "Благонамеренном" Измайлова даёт скудные заработки. Его голова заполнена творческими планами, которым не суждено было сбыться в связи с событиями 14 декабря 1825 года.

глава3

III. 1 "Моих зениц коснулся он: Отверзлись вещие зеницы, . . .

Моих ушей коснулся он, И их наполнил шум и звон"

Ещё в 1817 году Кюхельбекер стал членом священной артели, которая была предтечей Северного общества декабристов. Движение декабристов развернулось на фоне социально-экономических сдвигов, происшедших в России в первые десятилетия XIX века.

Противоречия отсталого феодально-крепостнического строя с постепенно развивавшимися буржуазными отношениями требовали коренных изменений в экономической и политической жизни страны. Эти противоречия декабристы воспринимали как несоответствие интересов закрепощённого народа и стремлений правительства, которое защищало и ограждало сложившуюся государственную систему.

Основную часть всего населения страны составляли крепостные крестьяне. Лучшие люди России воспринимали крепостное право не только как тормоз дальнейшего развития страны, но и как нравственный её позор.

Особенно обострилось отрицательное отношение к крепостничеству после Отечественной войны 1812 года, которая дала возможность будущим декабристам по достоинству оценить свой народ, понять силу его патриотизма и героизма. Во время заграничных походов 1813-1814 годов они убедились в преимуществах более демократического устройства ряда стран Европы. Многие будущие члены тайных обществ были участниками войны, прошли славный боевой путь от Москвы до Парижа и были отмечены боевыми наградами.

Эти перемены и явились почвой, на которой сформировалась идеология будущих дворянских революционеров.

30 июля 1814 года гвардия торжественно вступила в столицу через триумфальные ворота, построенные по проекту Дж. Кваренги. Встречать их собралось много народа. Прибыли и члены императорской фамилии. Якушкин, находившийся во время встречи недалеко от царской кареты, впоследствии вспоминал: "Наконец, показался император, предводительствующий гвардейской дивизией, на славном рыжем коне, с обнажённой шпагой, которую уже он готов был опустить перед императрицей. Мы им любовались; но в самую эту минуту почти перед его лошадью перебежал через улицу мужик. Император дал шпоры своей лошади и бросился на него с обнажённой шпагой. Полиция приняла мужика в палки. Мы не верили собственным глазам и отвернулись, стыдясь за любимого нами царя. Это было во мне первое разочарование на его счёт" (14).

Русские солдаты и ополченцы, освободившие Европу от нашествия Наполеона, после войны снова возвратились под гнёт офицеров и помещиков. Всеобщие ожидания облегчения солдатской службы и свободы крестьянам как платы за кровь, пролитую в боях за родину не оправдались. Ответом на эти ожидания была смехотворная фраза в правительственном манифесте 30 августа 1814 года, посвящённом победному завершению войны: "Крестьяне, верный наш народ, да получат мзду свою от бога. . . " (15).

"Мы проливали кровь, а нас опять заставляют потеть на барщине. Мы избавили родину от тирана, а нас вновь тиранят господа", - роптали бывшие ополченцы (15).

Волнения стали возникать и в императорской гвардии, которая являлась оплотом самодержавия. Вернувшаяся из-за границы офицерская молодёжь стала рассадником "вольнодумства" в столице.

В армии стали возникать артели. Причины их возникновения сначала были чисто материальные: молодым небогатым офицерам вести хозяйство сообща было гораздо экономнее. Офицеры Генерального штаба также во второй половине 1814 года организовали своё общество под названием "Священная артель". Постепенно артель превратилась в политический кружок, в который входили как военные, так и статские лица. Постоянными посетителями были братья Муравьёвы-Апостолы, М. С. Лунин, И. И. и М. И. Пущины, А. А. Дельвиг, В. К. Кюхельбекер и другие. "В артельной гостиной, где было тепло и необыкновенно уютно" (16), разгорались жаркие споры, строились планы и давались клятвенные обещания не щадить жизни для счастья отчизны. Многие члены артели позже приняли самое деятельное участие в организации восстания.

Главным в деятельности этого общества было воспитание любви к отечеству. Члены этой организации были страстными патриотами России. Это же чувство идейно объединило с артелью Кюхельбекера - выпускника Лицея, воспитанного в высоких традициях преданности Отечеству. Мнение, что он, далёкий декабристам, случайно ввязался в их общество накануне восстания и на площади 14 декабря "сумасбродствовал" с искренней целью возвести на престол Константина, - опровергается всем содержанием его следственного дела. Сам Кюхельбекер характеризует этот период своей жизни как время, когда он ничем принципиально не отличался от вольномыслящей молодёжи:". . . до Лицея я был ребёнком и едва ли думал о предметах политических. По выпуске из оного до самого моего путешествия за границу 1820 году, - я повторял и говорил то, что тогда повторяла и говорила сплошь вся почти молодёжь (и не только молодёжь), - не более и не менее. . . " (17). Желая всячески ослабить свою вину, Кюхельбекер продолжает: ". . . между тем уверяю по чести, что я только был увлечён общим потоком и не имел никаких определённых, ясных понятий насчёт предметов, которые я считал совершенно чуждыми моих любимых занятий" (17). Но лицейский "Словарь . . . " над которым так много потрудился Кюхельбекер говорит нам о его глубоком увлечении вольномысленной философией, в частности тем же Жан-Жаком Руссо, на которого ссылается основатель Священной артели А. Муравьёв. О своей любви к родине Кюхельбекер говорит яркими словами: ". . . взирая на блистательные качества, которыми бог одарил народ Русский, народ первый в свете по славе и могуществу своему, по своему звучному, богатому, мощному языку, коему в Европе нет подобного, наконец по радушию, мягкосердию, остроумию и не памятозлобию, ему пред всеми свойственному, я душой скорбел, что всё это подавляется, всё это вянет и, быть может, опадёт, не принесши никакого плода в нравственном мире! Да отпустит мне бог за скорбь сею часть пригрешений моих, а милосердый Царь часть заблуждений, в которые повлекла меня слепая, может быть, недальновидная, но беспритворная любовь к Отечеству"(17).

Кюхельбекера привела в артель не только любовь к Отечеству, но и горячая ненависть ко всему крепостническому строю, к крепостному праву. Из восьми по его подсчёту побудительных причин, укоренивших в нём вольнодумный образ мыслей и заставивших вступить в тайное общество, три непосредственно восходят к тяжёлому положению крепостных крестьян. Указав на страшные злоупотребления "в большей части отраслей государственного управления, особенно же в тяжебном судопроизводстве"(17), Кюхельбекер останавливается сейчас же в след за этим на крепостном праве: "Угнетение истинно ужасное (говорю не по слухам, а как очевидец, ибо живал в деревне не мимоездом), в котором находятся большая часть помещечьих крестьян. . . " (17). Упомянув далее в упадке торговли и общем недостатке в деньгах, он вновь переходит к крепостному праву и четвёртую причину своего вольнодумства формулирует так: "Распространяющееся и в простом народе развращение нравов: особенно же лукавство и недостаток честности, которой я приписываю угнетению и всегдашней неуверенности, в коей раб (крепоcтной) находится насчёт права пользоваться свои приобретаемым имуществом. Признаюсь, что сия четвёртая побудительная причина была для меня из самых главных. . . " (17). Далее следует текст лекции о блистательных качествах русского народа и о русском языке.

В настоящее время она расценивается российскими исследователями как "поистине выдающееся произведение раннего декабризма , одно из тех, которые навсегда останутся образцами идейного наследства первых русских революционеров" (11). Лекция была обращена к передовым людям Франции от имени "мыслящих" людей России, потому что "мыслящие люди являются всегда и везде братьями и соотечественниками", потому что во всех странах Европы они предпочитают "свободу - рабству, просвещение мраку невежества, законы и гарантии - произволу и анархии" (12). Лекция была прочитана для французов 1821 года, поэтому она должна была объяснить, что реакционная политика российского правительства, "совершенно деспотического", слишком хорошо известная французами по деятельности Священного союза ("политическими сделками"), ничего общего не имеет с историей и чаяниями русского народа и русских "мыслящих" людей, ненавидящих деспотизм и варварство. В лекции говорилось о русском языке, богатство и мощь которого, являются выражением молодости, мощи и "великой восприимчивости к правде" русской нации в целом, и вся она была построена как доказательство готовности к свободе и права на свободу, "законы и гарантии" русского народа. Кюхельбекер утверждает здесь, что события 1820 года в Европе - "великий переворот в духовной и гражданской жизни человеческого рода и пророчат ещё более значительную и всеобщую перемену". Вместе с тем перемены для России ожидаются прежде всего от государя - Александра I

Эта мысль не случайна. Сторонниками конституционной монархии были Ф. Н. Глинка и И. Г. Бурцов, избрание Михаила на царство было центральным моментом идеологии масонов, членов ложи "Избранного Михаила". Но у Кюхельбекера опять-таки в соответствии с программой ряда петербургских декабристов начала 1820-х годов, имеется и скрытая угроза царю:сказав, что "Пётр I, которого по многим основаниям называли Великим, опозорил цепями рабства наших землепашцев" и что об этом несчастьи родины "никогда не заставит забыть никакая победа, никакое завоевание", Вильгельм Карлович выражает уверенность, что у русского языка будут ещё свои Гомеры, Платоны и Демосфены, как у русского народа - свои Мильтиады и Тимолеоны (Тимолеон, коринфский полководец и будущий герой "Аргивян" Кюхельбекера, прославлен в веках как республиканец и убийца тирана Тимофана, свергнувшего республику в Коринфе(6)). Указав на пятую причину - недостаточное воспитание и поверхностное обучение всех высших состояний юношества, - Кюхельбекер переходит к шестой причине, вновь относящейся непосредственно к крестьянскому закрепощению:"Совершенное невежество, в котором коснеют у нас простолюдины, особенно же землепашцы" (17). В другом месте своих показаний Кюхельбер перечисляет свои политические требования. На первое место он ставит "свободу крестьян", на второе - "улучшение судилищ" (17), на третье - "выбор представителей из всех состояний" (17) и на четвёртое - "непоколебимость законов" (17).

III. 2 "На руль склонясь, наш кормщик умный

В молчаньи правил грузный челн"

В 1825 году В. К. Кюхельбекер перебирается в Петербург и оказывается в предгрозовой атмосфере приближающихся революционных событий. Ближайшими его друзьями становятся К. Ф. Рылеев, А. Бестужев, А. Одоевский.

Зная, что в столице уже несколько месяцев находится Грибоедов, он сразу бросился его разыскивать. Тот жил у своего родственника, конногвардейского офицера А. Одоевского, квартировавшего недалеко от полкового манежа на Исаакиевской площади (дом N7). Тут вечерами в обществе молодёжи, преимущественно офицеров, Грибоедов читал по рукописи "Горе от ума". Читал не спеша: слушатели под его диктовку записывали комедию. То и дело чтение прерывали смехом, меткими замечаниями, рукоплесканиями. Обсуждая комедию, незаметно начинали спорить о политике, поэзии, истории. Кюхельбекер не мог не отметить, что взгляды столичной молодёжи стали смелее, решительнее.

Сразу же приглянулся Кюхельбекеру хозяин квартиры - двадцатидвухлетний Александр Одоевский. Его молодость и привлекательная внешность счастливо дополнялись замечательным умом и разносторонними знаниями. Одоевкий писал стихи, но читал их только самым близким. Кюхельбекер сразу подружился с ним. Не забывал Кюхельбекер и старых друзей - Плетнёва, Дельвига. У Плетнёва часто бывал на литературных вечерах. Здесь однажды Лев Пушкин читал поэму брата "Цыгане". Здесь же Рылеев увидел в Кюхельбекере человека, во многом близкого себе - решительного, жаждущего борьбы за справедливость. Его привлекали и литературные взгляды Кюхельбекера. С этого времени их часто можно было видеть вместе.

Кюхельбекер не мог найти службы и оказался, как обычно, в крайне стеснённых денежных обстоятельствах. В начале июня появилась возможность несколько поправить денежные дела: журналисты Ф. В. Булгарин и Н. И. Греч предложили Кюхельбекеру редакторскую работу, пообещав издать собрание его сочинений.

Осенью Кюхельбекер перебрался на Исаакиевскую площадь к Одоевскому. В это же время случилось событие, изменившее жизнь Кюхельбекера оно связано с нашумевшей тогда в Петербурге историей. У поручика Семёновского полка сына бедных, незнатных дворян Константина Чернова была красавица сестра. Её полюбил флигель-адьютант В. Д. Новосильцов. Он просил руки девушки и получил согласие. Но мать жениха, графиня Орлова, запретила и думать о свадьбе.

"Я не могу допустить, что бы моя невестка была "Пахомовна"" (18), - надменно говорила графиня. В простоте, непритязательности отчества девушки ей чудилось оскорбление.

Примерный сын простился с невестой и больше не показывался. В те времена такая ситуация считалась для девушки бесчестием. Чернов вызвал вельможу на дуэль.

Они встретились на окраине Петербурга, на Выборгской стороне. Рылеев, как секундант Чернова. . . дал знак сходиться. Они выстрелили одновременно, смертельно ранили друг друга и почти одновременно скончались. Члены Северного общества (к которым относился Чернов) превратили похороны своего товарища в политическую демонстрацию, в открытое выступление против тирании. У могилы прозвучали стихи. Не строки -, будто громовые удары, обрушились, и толпа поняла: гроза собирается, она близко!

Клянёмся честью и Черновым:

Вражда и брань временщикам,

Царей трепещущих рабам,

Тиранам, нас унесть готовым

Нет, не отечества сыны

Питомцы пришлецов презренных:

Мы чужды их семей надменных;

Они от нас отчуждены.

Стихи, срывая голос от слёз и негодования, прочитал автор - В. К. Кюхельбекер.

. . . Вскоре, в последних числах ноября 1825 года, он был принят в Северное общество. Идеология общества была сложной, в ней боролись политические течения разных оттенков.

К примеру, конституция не была идеологическим документом Северного общества в целом. Разработал конституцию Никита Муравьёв.

Он начал писать конституцию с осени 1821 года. Муравьёв изучил всевозможные действовавшие в то время конституции, основные законы революционной Франции и США. Конституция использовала опыт Западной Европы. Но она явилась плодом самостоятельного политического творчества на основе переработки западноевропейского и американского политического опыта и применения его к русской действительности. Конституция не была обсуждена всем Северным обществом, не была проголосована и принята всей организацией.

Классовая дворянская ограниченность автора сказалась прежде всего в разрешении вопроса о крепостном праве. Никита Муравьёв в своей конституции объявлял освобождение крестьян от крепостной зависимости, но одновременно вводил положение: "Земли помещиков остаются за ними". По его проекту крестьяне освобождались без земли. Лишь в последнем варианте своей конституции он под давлением критики товарищей сформулировал положение о незначительном наделе крестьян землёй.

Конституция Никиты Муравьёва характеризовалась высоким имущественным цензом: только земельный собственник или владелец капитала имел право полностью участвовать в политической жизни страны. Лица, не имевшие движимости и недвижимости на сумму 500 рублей, не могли участвовать в выборах. Лица, избираемые на общественные должности, должны были обладать ещё более высоким имущественным цензом.

Женщины по конституции Никиты Муравьёва, были лишены избирательного права. Кроме того, планировалось введение образовательного ценза для граждан Российского государства. Избирательные права получали лица, достигшие 21 года. Неграмотный лишался избирательных прав. Сверх этого конституция Никиты Муравьёва вводила ещё ценз осёдлости: кочевники не имели избирательного права.

Никита Муравьёв проектировал отмену крепостного права, делал крестьянина лично свободным: "Крепостное состояние и рабство отменяются. Раб, прикоснувшийся к земле русской, становится свободным", - гласил третий параграф его конституции. Сословия также отменялись. "Все русские равны перед законом"(11).

Конституция Никиты Муравьёва утверждала священное и неприкосновенное право буржуазной собственности: человек не может быть собственностью другого, крепостное право должно быть отменено, а "право собственности, заключающее в себе одни вещи, - священно и неприкосновенно". "Военные поселения немедленно уничтожаются" - гласил тридцатый параграф. Земля военных поселений передавалась в общинную крестьянскую собственность. Удельные земли, т. е. земли, на доход с которых содержались члены царствующего дома, конфисковались и передавались во владение крестьян. Все гильдии и цехи - пережитки феодального общества объявлялись ликвидированными. Отменялся "табель о рангах". Конституция Никиты Муравьёва, утверждала ряд буржуазных свобод: она провозглашала свободу передвижения и занятий населения, свободу слова, печати и свободу вероисповеданий. Отменялся сословный суд и вводился общий суд присяжных заседателей для всех граждан.

Конституция была ограниченно-монархической, в крайнем случае Никита Муравьёв предполагал введение республики. Законодательная, исполнительная и судебная власть были разделены. По конституции Никиты Муравьёва, император есть только "верховный чиновник правительства", он является представителем только исполнительной власти. Он получал большое жалование и, если ему угодно, мог за свой счёт содержать придворный штат. Все царские придворные по конституции лишались избирательного права.

Император командовал войсками, но не имел права ни начинать войны, ни заключать мира. Он не мог покидать территории империи, в противном случае он лишался императорского сана.

Будущая Россия представлялась федеративным государством. Империя делилась на отдельные федеративные единицы, которые назывались державами. Всех держав было пятнадцать, в каждой была своя столица.

Столицей федерации должен был стать Нижний Новгород - город, славный своим героическим прошлым.

Верховным органом законодательной власти должно было стать Народное вече. Оно состояло из двух палат: верхняя палата носила название Верховной думы, нижняя называлась Палатой народных представителей.

В державах также существовала двухпалатная система. Законодательная власть в каждой державе принадлежала законодательному собранию, состоявшему из двух палат - палаты выборных и Державной думы. Державы делились на уезды. Начальник уезда назывался тысяцким. Эта должность была выборной, судьи также были выборными.

Конституция Никиты Муравьёва, будь она введена, пробила бы брешь и серьёзно бы расшатала феодально-абсолютистский строй. Она развязала бы классовую борьбу в стране. Таким образом, проект Никиты Муравьёва, должен быть признан прогрессивным для своего времени.

Однако, на совещаниях общества Кюхельбекер не присутствовал, но 14 декабря, узнав о замышляемом возмущении, принял в нём живейшее участие.

глава4

IV. 1 "Вдруг лоно волн измял с налёту вихорь шумный"

Этот день начался для него очень рано. Слуга Семён только зажёг свечи, как в дверь постучали. . . Человек от Рылеева принёс В. К. Кюхельбекеру записку. После на допросе Семён показал, что барин, "одевшись в больших торопях, вышел и не был в квартире полный день" (19). Кюхельбекер взял извозчика и поехал к дому Американской компании "у Синего моста". У Рылеева уже был Пущин. Кюхельбекеру было поручено достать у Греча копии с манифеста об отречении Константина. Его предполагалось показать солдатам и указать на то, что отречение вынужденное, поддельное.

Достав манифест, Кюхельбекер, по просьбе Рылеева пытался наладить связь между действиями восставших. Побывав в Гвардейском морском экипаже, выполняя поручение своего младшего брата М. К. Кюхельбекера, он отправился в Московский полк. По плану восстания Гвардейскому экипажу было приказано выступить сразу после этого полка.

Он спешил узнать обстановку в казармах и присоединиться к товарищам на Сенатской площади, в нетерпении торопил извозчика, ругая его дурную старую лошадь. У Синего моста сани опрокинулись, и он оказался в снегу. Вероятно в пистолет, который ему дал Одоевский, набился снег, что во время восстания помешало ему убить Великого князя Михаила и генерала Войнова.

Московский полк был готов выступить. Кюхельбекер снова возвратился в Гвардейский морской экипаж. Здесь царила неразбериха, его никто не пропускал. Экипаж был построен к присяге. Однако часть экипажа отказывалась присягнуть Николаю, восстала и была готова к выходу, но ворота были заперты и войска не могли выйти на площадь. В конце концов Вильгельму удалось сообщить новости, и он уехал в Финляндский полк. В нем обстановка тоже была не из лучших: суета и та же неразбериха. Не узнав толком ничего в казармах, он отправился на Сенатскую площадь.

Лицом к Медному всаднику стоял в беспорядке Московский полк. Со стороны Адмиралтейского бульвара была выставлена заградительная стрелковая цепь из взвода московцев. Не было диктатора - Трубецкого. Кюхельбекер сломя голову побежал на Английскую набережную, в дом Лаваля (отца жены Трубецкого), чтобы призвать диктатора к действию. Он был возбуждён - движения порывисты, мысли дерзки. Кюхельбекера встретила жена Трубецкого. Она сообщила, что мужа с утра нет дома. Всё было ясно - Тубецкой не явится на площадь и Кюхельбекеру пришлось возвратиться ни с чем.

На площади, рядом с Московским полком, уже стоял Гвардейский морской экипаж. Примерно в то же время генерал-губернатором Милорадовичем была предпринята очередная попытка уговорить московцев верннуться в казармы. Руководители восстания почувствовали опасность его речей и потребовали, чтобы он удалился. Граф не внял требованию. Желая вывести его из рядов каре, Оболенский штыком солдатского ружья колол коня под всадником, ранив при этом нечаянно Милорадовича. Тут же прогремели выстрелы Каховского и двух солдат. Пуля Каховского смертельно ранила Милорадовича. Все поняли - пути назад нет. В 11. 30 рота лейб-гренадёр под командованием Сутгорфа беспрепятственно вышла из казарм и в начале второго часа вошла на площадь. Около часу к Сенатской площади стали стягиваться вызванные Николаем войска, в том числе и конногвардейцы. Был дан приказ атаковать. Вялую атаку конногвардейцев отбили нестройным ружейным огнём, большей частью направленным поверх голов вероятно не хотели стрелять по своим.

Первые выстрелы были услышаны в казармах Гвардейского экипажа. П. Бестужев и М. К. Кюхельбекер обратились к матросам:"Ребята, что вы стоите? Слышите стрельбу? Это наших бьют!" (20). По команде Бестужева экипаж вышел на площадь.

Декабристы надеялись на выступление Финляндского полка. В нём служил 26-летний поручик барон А. Е. Розен. За три дня до восстания он, не колеблясь, стал на сторону заговорщиков. Розен вывел войска, но на Исаакиевском мосту остановил их и, убедившись, что восстание не имело начальника и не желая напрасно жертвовать людьми, перевёл войска через Неву и выстроил их на углу Сенатской площади со стороны Английской набережной.

В 13. 30 на площадь буквально ворвались матросы Гвардейского экипажа, сломав сходу заслон павловцев на узкой Галерной улице. Они заняли место между каре и строившимся Исаакиевским собором. В 14. 40 лейб-гренадёры Панова возле здания Главного штаба столкнулись с Николаем I, его свитой и сопровождавшими их кавалергардами. Император был вынужден пропустить их, и они присоединились к товарищам, расположившись на левом фланге московцев со стороны Невы. На этом приток сил к восставшим закончился. Вскоре все выходы с площади практически были заблокированы.

Около трёх часов подошла вызванная императором артиллерия, но, как оказалось, без боевых зарядов. Срочно послали на Выборгскую сторону за снарядами, начинёнными картечью. В этот момент к колонне моряков подъехал великий князь Михаил Павлович и начал громко говорить о том, что Константин добровольно отказался от престола и о законности присяги Николаю. Матросы начали его слушать. В. К. Кюхельбекер поднял пистолет. Ему было плохо видно, мешала близорукость. Нажал курок. Выстрел! Осечка. . . "Скорее всего, у поэта-тираноборца Кюхельбекера фатально осёкся пистолет - то ли порох подмок, то ли ссыпался с полки"(21). Лишь то, что пистолет дал осечку, спасло князя от пули, а Кюхельбекера от виселицы. Михаил спешно уехал. Восставшие ". . . быть может, вовсе и не желали смерти Михаила. Важно было удалить его от строя. Для них это, быть может, была просто акция устрашения. И она удалась. Великий князь ускакал"(21). Через несколько минут к Гвардейскому морскому экипажу подъехал генерал Войнов. Кюхельбекер вышел из рядов солдат и прицелился в понуро ссутулившегося генерала. Спустил курок. С полки пистолета была вспышка, но он почему-то не выстрелил. Ещё раз - снова осечка. Ему стало жарко, и он сбросил шинель. Друзья снова накинули её на Кюхельбекера и отвели его в сторону.

Прозвучал первый залп артиллерии. После третьего залпа ряды восставших дрогнули и побежали. Этот поток людей захлестнул Кюхельбекера. В такой обстановке ему удалось остановить обезумевших людей. Он строит солдат в шеренги, и они, беспрекословно слушаясь, идут за ним. Но всё тщетно. Позже "Вильгельм Кюхельбекер свидетельствовал: "Толпа солдат Гвардейского экипажа бросилась на двор дома, пройдя Конногвардейский манеж. Я хотел их тут построить и повести на штыки; их ответ был: "вить в нас жарят пушками"". На вопрос следствия, что побудило его двинуть солдат "на явную гибель", он ответил с замечательной простотой: "На штыки хотел я повесть солдат Гвардейского экипажа потому, что бежать показалось мне постыдным. . . ""(21).

Восстание было подавлено к пяти часам. В числе последних Кюхельбекеру пришлось покинуть площадь.

Какова же была численность восставших? Всего в их рядах было примерно 2870 солдат и матросов, 19 офицеров и штатские (20), среди которых П. Г. Каховский, В. К. Кюхельбекер и И. И. Пущин. Готовы были поддержать восставших в случае их решительных действий две с половиной роты Финляндского полка - около 500 солдат во главе с Розеном. Какими силами располагал Николай I? В караулках, охранявших правительственные учреждения, было до 4 тысяч штыков. Непосредственно к Сенатской площади было подтянуто около 9 тысяч штыков гвардейской пехоты и 3 тысячи сабель кавалерии, 36 орудий артиллерии. Были вызваны из-за города и остановлены у городских застав в качестве резерва 7 тысяч пехоты и 3 тысячи кавалерии. По первому вызову могли прибыть 800-1000 казаков и жандармов, 88 артиллерийских орудий (20).

Превосходство явное и очевидное, но исследователи обращают внимание на то, что приведённые цифры численного состава противостоящих сторон не являются точным показателем соотношения сил. Во-первых, в правительственном лагере не было полной уверенности в абсолютной верности находившихся в резерве войск. Во-вторых, колеблющимся было и настроение части войск, окружавших каре мятежников.

Ещё один вопрос, имеющий прямое отношение к исходу событий того дня, - это вооружение мятежных сил. Солдаты Московского и Гренадёргского полков сумели захватить с собой боевые патроны - по 5-10 штук на каждого. Однако большая часть матросов Гвардейского экипажа вышла без них.

Даже такой сильный шанс, как владение инициативой на первых порах, когда правительственная сторона вынуждена была лишь отвечать на действия мятежников, не был использован. В результате из наступающей силы они превратились в обороняющую. Ещё один фактор, решающим образом предопределивший неуспех восстания, - отсутствие на площади народа в качестве составной части движения. Рабочие, строившие Исаакиевский собор, были готовы поддержать декабристов. Они даже открыто бросали поленья (то, что было под рукой) в свиту Николая I, имели необыкновенную смелость кричать "самозванец!", "чужое отнимаешь!"(20), но этот шанс не был использован. Боязнь народных масс, в чём, как нельзя более чётко, проявилась классовая ограниченность дворянских революционеров, сознательно руководствовавшихся лозунгом "для народа, но без народа", заранее обрекла восстание на неудачу. В планах тайного общества главная роль отводилась военной силе - народные массы осознанно были исключены из числа участников восстания. Обращаясь к предшествующему опыту борьбы крестьянства, декабристы не могли не видеть, что участие в движении народных масс, придаёт ему характер народного восстания с беспощадным уничтожением помещиков-крепостников. "Более всего боялись народной революции", так как "в одной Москве из 250 тысяч тогдашних жителей 90 тысяч было крепостных людей, готовых взяться за ножи и пуститься во все неистовства" (20). Как писал Трубецкой, "с восстанием крестьян неминуемо соединены будут ужасы, которые никакое воображение представить не может, и государство сделается жертвою раздоров и, может быть, добычею честолюбцев" (21).

Ещё одно обстоятельство. Как известно, выступление декабристов опиралось на солдатское недовольство, но характерно для дворянских революционеров то, что истинные цели готовившегося восстания были скрыты от солдатских масс. Даже в день восстания в агитационных речах, обращённых к солдатам, содержится лишь призыв остаться верными присяге Константину, который-де обещает сократить им службу до 15 лет. В результате солдаты в ходе восстания оказались не готовы поддержать выступление дворян-офицеров в той мере, в которой рассчитывали вожди восстания.

Но, несмотря на поражение декабристов, их дело не пропало. Историческая миссия, выпавшая на долю декабристов, - дать толчок пробуждению народа - была ими выполнена, выполнена ценой самопожертвования. ew Roman">Выстрелы на Сенатской площади возвестили о том, что на исторической арене появилось первое поколение революционеров России, открыто и без страха, с оружием в руках поднявшихся на борьбу против крепостничества и самодержавия. Взяться за оружие их заставило нежелание и неумение правительства начать необходимые реформы - освободить рабов, раскрепостить экономику, упорядочить финансы, установить соблюдение законности, поставить исполнительную власть под контроль представительных учреждений.

Как видно из вышеизложенного материала, Кюхельбекер сыграл отнюдь не последнюю роль в восстании 14 декабря 1825 года на Сенатской площади. Он являлся связующим звеном в рядах восставших, пытался скоординировать их действия. Очень жаль, что те, кто были с ним в тот морозный декабрьский день на площади не смогли оценить Кюхельбекера по достоинству. Если бы тогда, сто с лишним лет назад, было бы побольше таких самоотверженных людей, похожих на него, и, учитывая все недочёты в тактике, восстание не было бы так жестоко подавлено, а наоборот - сбылись бы помыслы и мечтания самих декабристов.

глава5

V. 1 "Из края в край преследуем грозой"

Вечером 14 декабря Кюхельбекер и его слуга Семён Балашов бежали из Петербурга. К концу декабря они добрались до имения Ю. К. Глинки. Здесь уже побывала полиция, искавшая "одного из главных зачинщиков восстания" (19).

Юстниа Карловна умела действовать решительно. Она переодела брата в крестьянскую одежду, дала ему паспорт своего плотника, Семёну - паспорт отставного солдата, снабдила деньгами и отправила с подводой на Виленский тракт.

Что же произошло на Сенатской площади? 14 декабря только два декабриста применили своё оружие. Каховский и Оболенский смертельно ранили генерала Милорадовича и полковника Стюрлера. Третьим человеком поднявшим пистолет, был Кюхельбекер. Не имеет значения, попал или не попал он в цель. Важно, что он действовал. Первым сообразил это новый император.

Кюхельбекера "настичь и доставить жива или мертва" (19), приказал Николай I военному министру Татищеву. По дорогам разослали приметы "преступника", составленные Ф. Булгариным: "Росту высокого, сухощав, глаза навыкате, волосы коричневые, рот при разговоре кривится, бакенбарды не растут, борода мало зарастает, сутуловат". Только в самой Варшаве унтер-офицер Григорьев опознал беглеца.

25 января Кюхельбекер, закованный в кандалы, уже сидел в камере Алексеевского равелина Петропавловской крепости.

Кюхельбекера приговорили к смертной казни "отсечением головы"(19). "Милостливый" Николай заменил казнь пятнадцатилетней каторгой. По ходатайству родных каторгу заменили одиночным заключением в крепостях. Сколько их оказалось на пути поэта! Шлиссельбург, Динабург, Ревель, Свеаборг. . .

12 октября 1827 года Кюхельбекер был отправлен в арестантские роты при Динабургской крепости. Начались долголетние скитания по крепостным казематам.

Однажды судьба сжалилась над Вильгельмом приготовив необыкновенную, неожиданную встречу. 12 октября 1827 года Кюхельбекера из Шлиссельбурга отправили в Динабург. Пушкин выехал из Михайловского в Петербург. Дороги лицейских друзей пересеклись на маленькой станции Залазы у Боровичей. Пушкин заметил странно знакомую фигуру. . . Напуганный нежелательным происшествием фельдъегерь доносил о нём в рапорте "Некто г. Пушкин. . . вдруг бросился к преступнику Кюхельбекеру и начал после поцелуев с ним разговаривать" (19). После того как "их растащили", Пушкин "между угрозами объявил" (19), что он сам "посажен был в крепость и потом выпушен, почему я ещё более препятствовал иметь ему сношение с арестантом. . . " (19). А. С. Пушкин так описал в своём дневнике эту встречу: ". . . На следующей станции нашёл я Шиллерова "Духовидца", но едва успел прочитать я первые страницы, как вдруг подъехали четыре тройки с фельдъегерем. "Верно, поляки?" - сказал я хозяйке. "Да, - отвечала она, - их нынче отвозят назад". Я вышел взглянуть на них.

Один из арестантов стоял, опершись у колонны. К нему подошел высокий, бледный и худой молодой человек с чёрной бородой, в фризовой шинели <. . . >. Увидев меня, он с живостью на меня взглянул. Я невольно обратился к нему. Мы пристально смотрим друг на друга - и я узнаю Кюхельбекера. Мы кинулись друг другу в объятия. Жандармы нас растащили. Фельдъегерь взял меня за руку с угрозами и ругательством - я его не слышал. Кюхельбекеру сделалось дурно. Жандармы дали ему воды, посадили в тележку и ускакали. Я поехал в свою строну. На следующей станции узнал я, что их везут из Шлиссельбурга, - но куда же?"(23).

Сам Кюхельбекер несколько позже - 10 июля 1828 года - в общем письме к Пушкину и Грибоедову писал:"Свидания с тобою, Пушкин в век не забуду" (17). А через два с лишним года - 20 октября 1830 года - в другом письме к Пушкину снова вспомнил об этой необыкновенной встрече: "Помнишь ли наше свидание в роде чрезвычайно романтическом: мою бороду? Фризовую шинель? Медвежью шапку? Как ты, через семь с половиною лет, мог узнать меня в таком костюме? вот чего не постигаю!"(17).

Письма к Пушкину пересылались Кюхельбекером тайно, через верных людей. С самого начала своего заключения Кюхельбекер пускался на серьёзный риск, всеми доступными для него средствами стараясь наладить нелегальную связь с внешним миром вопреки строгому крепостному режиму.

Для этого у него имелись кое-какие возможности. В Динабургской крепости служил дивизионный командир генерал-майор Егор Криштофович родственник смоленских помещиков Криштофовичей, с которыми семья Кюхельбекера находилась в тесных дружеских отношениях.

Егор Криштофович выхлопотал Кюхельбекеру разрешение читать и писать, доставлял ему книги, добился для него позволения прогуливаться по плацу, "вообще смягчил для него строгие постановления относительно заключённых" (17) и даже устроил ему в своей квартире свидание с матерью.

Главное, чего добивался Кюхельбекер, - разрешения заниматься литературным трудом и переписываться с родными. В начале заточения - в Петропавловской крепости ( с января по июль 1826 года) он имел только священное писание; в Шлиссельбурге он получал некоторые книги и даже самостоятельно выучился читать по-английски. В Динабурге же первое время ему не давали ни книг, ни пера, ни чернил. Но, по видимому, уже в конце 1827 года, благодаря ходатайству Егора Криштофовича, ему было в официальном порядке читать и писать.

Первой большой литературной работой Кюхельбекера выполненной в Динабургской крепости, был перевод трёх первых актов "Макбета" Шекспира. Перевести эту трагедию он задумал ещё в начале 20-х годов и предлагал В. А. Жуковскому сообща заняться этим делом. Жуковский отказался, предоставив Кюхельбекеру одному "приняться за этот подвиг" в уверенности, что "удача будет верная". Осуществить этот давний замысел Вильгельму Карловичу удалось лишь в 1828 году. Перевод был доставлен Дельвигу, который начал хлопотать о его издании. Следующими большими работами, начатыми в Динабурге, были перевод "Ричарда II" и поэмы "Давид" Шекспира.

Вот некоторые выдержки из письма: "В 5 недель я кончил Ричарда II; не помню ещё, чтобы когда нибудь с такою легкостию работал; сверх того, это первое большое предприятие, мною совершенно конченное. . . Что из моего Давида будет? не знаю; но я намерен продолжать его. . . Ричард II переведён мною, сколько я мог, ближе к подлиннику: стих в стих. Кроме того все особенности, метафоры, иногда довольно странные сравнения Шекспира я старался выразить или, покрайней мере, заменить равносильными: более свободы я себе позволял там, где этих оттенков моего автора нет. Тут держался я только смысла. - Где у него стихи рифмованные, и у меня такие же. Ты видишь из всего этого, что это труд не маловажный. У нас нет ещё ни одной трагедии Шекспира, переведённой как должно"(19).

Перевод "Ричарда II" не был последней работой Кюхельбекера в области переложения на русский язык трагедий Шекспира. В дальнейшем он перевёл также обе части "Генриха IV", "Ричарда III" и первое действие "Венецианского купца" Глубокий интерес Вильгельма Карловича Кюхельбекера к Шекспиру выразился в написании фундаментального сочинения "Продробный разбор исторических драм Шекспира", до сих пор остающегося не изданным (равно как и самые переводы трагедий).

Поэма "Давид", о которой сообщает Кюхельбекер сестре, была закончена им вскоре - 13 декабря 1829 года. Это одно из самых значительных произведений Кюхельбекера, к сожалению, до сих пор не опубликовано целиком. Замысел поэмы был подсказан Кюхельбекеру Грибоедовым. Монументальная поэма (около 8000 строк) отразила сюжетные моменты, близкие автору по окраске (изгнание, смерть друга, плач Давида над Ионафаном, отражающий получение известия о смерти Грибоедова); поэма на половину состоит из прямых лирических отступлений, естественно и составляющих главную её основу. Поэма написана терцинами, отступления - разнообразными строфами (вплоть до сонета). Отступления - лирика заключённого; Прямые обращения к друзьям: к Пушкину, Грибоедову - касаются главной лирической жизненной темы Кюхельбекера, культивировавшего лирику дружбы". (Ю. Н. Тынянов В. К. Кюхельбекер (в издании "Лирика и поэмы").

Следующее письмо к сестре относится к 1829 или 1830 году. Оно открывается стихотворением "Закупская часовня", написанным по просьбе Юстины Карловны. ("мой брат и друг, отец семьи мне драгоценной", упоминаемой в 5 строфе, - это муж его сестры - профессор Г. А. Глинка, скончавшийся в 1818 году и похороненный в Закупе).

Услышь, о друг! мою мольбу:

В обители твоей спокойной,

Когда свершу мою судьбу,

Пусть отдохну от жизни знойной!

"Теперь слово о моих занятиях: я учусь по-польски. Никогда не прощу себе, что, бывши в Италии, Персии и Финляндии, я не научился ни по-итальянски, ни по-персидски, ни по-шведски. По крайней мере теперь не упущу польского языка: поэты их Немцевич, Одынец, Мицкевич достойны всякого уважения. Последнего знаю по переводам: его" Крымские сонеты" дивно хороши, даже в наших нестихотворных переложениях: что же в подлиннике".

Вопрос о занятиях Кюхельбекера польским языком и о чтении им польских поэтов говорит о разноплановости его литературных увлечений.

Долгое время Вильгельм Карлович не получал право на переписку. В 1827 году переписка была разрешена, но только с ближайшими родственниками. Кюхельбекер, по-видимому, самовольно, расширил круг своих корреспондентов, включив в их число, кроме матери и сестёр, также племянниц и племянников. Это его не удовлетворило, и он предпринимал попытки разными путями завязать контакты с литературными друзьями. С одной стороны, он делал это при посредстве тех же родственников, передавая им разного рода поручения к Пушкину и Дельвигу. С другой стороны, он пытался наладить с друзьями и непосредственную связь, действуя нелегально.

Одна из таких попыток установить связь с внешним миром имела весьма серьёзные последствия.

Соседом Кюхельбекера по камере в Динабургской цитадели оказался князь С. С. Оболенский - отставной гусарский штабс-ротмистр, посаженный в крепость за вольное поведение и за "грубое и дерзкое" (17) обращение к начальству. В апреле 1828 года он был отправлен рядовым на Кавказ. По дороге Оболенский повздорил с сопровождающим его урядником и был обыскан. При обыске у него нашли несколько шифрованных записок и письмо. Следствие без труда установило, что автором письма был Кюхельбекер.

Оболенского приговором верховного суда лишили дворянства и сослали в Сибирь на поселения. Кюхельбекеру же предоставленное право переписываться с родными было отменено. Однако 5 августа 1829 года ему снова разрешили время от времени писать матери ; постепенно он вернул себе право писать и другим родственникам. Вместе с тем, невзирая на печальные последствия, которые повлекла за собой передача письма Оболенскому С. С. , Кюхельбекер продолжал тайно переписываться с друзьями.

Весной 1831 года в жизни Вильгельма Карловича произошли серьёзные перемены. В связи с польским восстанием было решено перевести его из Динабурга в Ревель. Кюхельбекер в это время хворал, лежал в крепостной больнице. Несмотря на болезненное состояние, 15 апреля его вывезли из Динабурга "под строжайшим присмотром"(17) и через Ригу доставили в Ревель, где посадили в Вышгородский замок (19 апреля).

Перевод в Ревель сильно ухудшил положение Кюхельбекера: он лишился всех льгот, которыми пользовался в Динабурге благодаря заступничеству генерала Криштофовича, лишился общения с теми немногими людьми, с которыми ему удавалось встречаться. Сразу же по переводе в Ревель перед начальством возник вопрос: как содержать его? Кюхельбекер настаивал на содержании в отдельной камере, на освобождении от работ, на партикулярном платье, на праве читать, писать и переписываться с родными, а также - кормиться на собственные деньги, ссылаясь на то, что всё это дозволялось ему в Динабурге. Начальство запросило высшие инстанции в Петербурге. Николай I приказал Кюхельбекера и на новом месте "держать как в Динабурге" (17).

Между тем, ещё 25 апреля 1831 года Николай I распорядился перевести Кюхельбекера в Свеаборгскую крепость. Дело затянулось, так как переправить Кюхельбекера было приказано морем, на попутном судне. Только 7 октября он был вывезен на корабле "Юнона" и 14 октября доставлен в Свеаборг, где содержался в течение трёх с лишним лет - до 14 декабря 1835 года. Здесь он целиком погрузился в творчество. Одно за другим создаются монументальные эпические и драматические произведения. В январе 1832 года он начинает писать драматическую сказку "Иван, купецкий сын" (законченную лишь десять лет спустя), в апреле - поэму "Агасфер" (окончательная редакция относится к 1840-1842 годам), в мае переводит "Короля Лира", в июне-августе - "Ричарда III", в августе же задумывает поэму, в которую должны были войти "исторические воспоминания" о 1812 годе и других событиях, в ноябре начинает писать обширнейшую поэму "Юрий и Ксения" на сюжет из древней русской истории. В том же 1832 году Кюхельбекером была написана большая статья "Рассуждение о восьми исторических драмах Шекспира и в особенности "Ричарде III"". В первую половину 1833 года Вильгельм Карлович заканчивает поэму "Юрий и Ксения" и начинает писать новую большую поэму "Сирота". В июне 1834 года приступает к роману в прозе - "Итальянец" (впоследствии - "Последний Колонна", закончен в 1842 году), в августе переводит "Венецианского купца" Шекспира. Наконец, с 1 октября по 21 ноября он с необыкновенным подъёмом работает над одним из самых значительных своих произведений - народно-исторической трагедией "Прокофий Ляпунов" (пять актов трагедии, написанной белым пятистопным ямбом, были созданы в 52 дня). Проблемы, затронутые в этом произведении, глубоко социальны с ярко выраженной установкой на народность, на реалистическую характерность языка и образов.

Поэма "Вечный жид" ("Агасфер"), которую Кюхельбекер начал писать в апреле 1832 года, по замыслу автора , должна была представить собою как бы обзор всемирной истории (в восьми отрывках, посвящённых изображению различных исторических эпох), выполненный в философско-сатирическом духе. В одном из писем, написанном в мае 1834 года, Кюхельбекер следующим образом раскрыл содержание своего замысла: "В воображении моём означились уже четыре главные момента различных появлений Агасфера: первым будет разрушение Иерусалима, вторым - падение Рима, третьим - поле битвы после Бородинского или Лейпцигского побоища, четвёртым - смерть его последнего потомка, которого мне вместе хотелось бы представить и вообще последним человеком. То между третьим и вторым должны быть непременно ещё вставки, например, изгнание жидов из Франции в XIV, если не ошибаюсь, столетии. . . Если удастся, - "Вечный жид" мой будет чуть ли не лучшим моим сочинением". В 1842 году поэма была окончательно отредактирована. В ней отразились религиозные и пессимистические настроения, постепенно овладевавшие Кюхельбекером (неслучайно поэма заканчивалась им в годы болезни и упадка душевных сил).

В конце 1835 года Кюхельбекер был досрочно выпущен из крепости и "обращён на поселение" (17) в Восточную Сибирь, в городок Баргузин. 14 декабря 1835 года Кюхельбекера вывезли из Свеаборга; 20 января 1836 года он был доставлен в Баргузин, где встретился с жившим там с 1831 года братом Михаилом. Вскоре же - 12 февраля - он написал Пушкину: "Моё заточение кончилось: я на свободе, то есть хожу без няньки и сплю не под замком" (17).

Освобождение из крепости Кюхельбекер встретил как начало новой жизни, с окрыляющими надеждами, которым не суждено было осуществиться. Надежды сосредотачивались прежде всего на возможности вернуться к литературной деятельности, но настойчивые просьбы о разрешении печататься (под псевдонимом "Гарпенко"), которыми Кюхельбекер забрасывал родных ни к чему не привели.

Физически слабый, болезненный, истощившийся за десять лет крепостного заключения, он был неприспособлен к тяжёлому труду, которым кормились ссыльные. В первые же недели пребывания в Баргузине он убедился в своей беспомощности и очень огорчался, что не может реально помогать брату. Всё у него валилось из рук.

В жизни Кюхельбекера наступает пора тяжёлой нужды, повседневной борьбы за существование, беспокойства за кусок хлеба и о крове над головой. Живёт он в бане, в условиях, исключающих возможность заниматься творческим трудом.

Отягощенный заботами, предоставленный самому себе, втянутый в мелкие житейские дрязги, Кюхельбекер начинает жалеть о своей крепостной камере:

Для узника в волшебную обитель

Темницу превращал ты, Исфраил. . .

Здесь же - потянулась "вялых дней безжизненная нить", и

Я волен: что же? - бледные заботы,

И грязный труд, и вопль глухой нужды,

И визг детей, и стук тупой работы

Перекричали песнь златой мечты.

Вопль глухой нужды звучит во многих его письмах. В одном из писем к Н. Г. Глинке он сравнивает себя, с Овидием, в изображении Пушкина ("Цыгане"), с Овидием, забытым и беспомощным в своей ссылке. Этот мотив, очевидно полюбившийся Кюхельбекеру, потом повторится в другом пиьме к Глинке от 14 марта 1838 года: "Я не Овидий, но здесь точь в точь похож на Пушкинского Овидия между цыганами. - Прав Пушкин,

Не всегда мила свобода

Тому, кто к неге приучён.

И про меня будут непременно говорить:

Не разумел он ничего,

Слаб и робок был, как дети;

Чужие люди для него

Зверей и рыб ловили в сети.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И он к заботам жизни бедной

Привыкнуть никогда не мог" (17).

Осенью 1836 г. Кюхельбекер пришёл к мысли о необходимости как-то наладить семейную жизнь.

В своё время у него была невеста - Авдотья Тимофеевна Пушкина, о которой уже упоминалось в начале работы. Свадьба несколько раз откладывалась из-за необеспеченности и неустроенности Кюхельбекера. В 1832 году из крепости, он, в одном из писем к родным, спрашивал о невесте, передавал ей привет и возвращал ей свободу. Тем не менее, в Сибири у него снова возникла надежда на возможность брака с А. Т. Пушкиной. В семье Кюхельбекеров существовало предание о том, что Вильгельм Карлович, "сохранил с невестой своей чувство глубокой любви. . . и, прибыв в Сибирь, вызвал её туда; но Авдотья Тимофеевна, также очень его любившая, по слабости характера не решилась разделить судьбу поселенца" (22).

9 октября 1836 года Кюхельбекер известил мать о том, что намерен жениться на Дросиде Ивановне Артеновой - молоденькой ( родилась в 1817 году ) дочери баргузинского почтмейстера. В тот же день он обратился с официальным письмом к Бенкендорфу. Здесь он писал: "Я подал просьбу о дозволении мне жениться на любимой мною девушке. Я должен буду содержать жену, но следует вопрос: каким образом? Рана пулею в левое плечо (последствие дуэли с Н. Н. Похвистневым в Тифлисе, в 1822 г. ) и недостаток телесных сил будут мне всегдашним препятствием к снисканию пропитания хебопашеством или каким-либо рукоделием. - Осмеливаюсь прибегнуть к Вашему сиятельству с просьбою оказать милость исходательствованием мне у государя императора разрешения питаться литературными трудами, не выставляя на них моего имени" (17). Дозволения не последовало. На прошении Кюхельбекера стоит короткая резолюция: "Нельзя" (17).

Свадьба состоялась 15 января 1837 года. В период своего жениховства Кюхельбекер, со столь свойственной ему способностью увлекаться, идеализировал свою невесту, поэтически рисуя её облик. Так, например, 18 октября 1836 года он писал о ней Пушкину в таком восторженном тоне (вспоминая при этом героиню комедии Шекспира "Много шума из ничего"): "Большая новость! Я собираюсь жениться: вот и я буду Бенедик, женатый человек, а моя Беатриса почти такая же маленькая строптивица, как и в "Много шуму" старика Вилли. - Что-то бог даст? Для тебя, Поэта, по крайней мере важно хоть одно, что она в своём роде очень хороша: чёрные глаза её жгут душу; в лице что-то страстное, о чём вы европейцы, едва ли имеете понятие" (17). В посланном Пушкину при письме стихотворении "19 октября" была затронута волновавшая Кюхельбекера тема поздней любви "запоздалого позднего счастья":

И, друг, хотя мой волос побелел,

А сердце бьётся молодо и смело,

Во мне душа переживает тело;

Ещё мне божий мир не надоел.

Что ждёт меня? Обманы - наш удел.

Но в эту грудь вонзилось много стрел,

Терпел я много, обливался кровью. . .

Что, если в осень дней столкнусь с любовью?

К этим строкам Кюхельбекер сделал приписку: "Размысли, друг, этот последний вопрос и не смейся, потому что человек, который десять лет сидел в четырёх стенах и способен ещё любить довольно горячо и молодо, - ей богу! достоин некоторого уважения"(23).

Однако семейная жизнь Кюхельбекера оказалась отнюдь не идиллической - и не только из-за вечной нужды, но в значительной степени из-за некультурности, мещанских повадок и сварливого характера жены. Дросида Ивановна была неграмотна. Кюхельбекер научил её грамоте, но так и не сумел приобщить к своим духовным интересам.

Кое-как он наладил своё хозяйство, но вёл его плохо, неумело. Его одолевала нужда, он входил в неоплатные долги. В эти годы Кюхельбекер почти ничего не писал; изредка только поправлял и дорабатывал старое. Из-за непрерывных засух в Баргузине три года подряд случались неурожаи.

Страшным ударом была для него смерть Пушкина.

Ешё будучи лицеистами, Кюхельбекер и его товарищи договорились каждый год, 19 октября, в своём тесном кругу, праздновать день Лицея. Спустя 20 лет круг их поредел. 19 октября 1837, в далёком, богом забытом углу Восточной Сибири, Кюхельбекер в одиночестве праздновал лицейскую годовщину - первую, после смерти Пушкина. Он писал племяннице: "С кем же, как не с тобою, поговорить мне про день, который по привычке многих лет стал для меня днём сожалений, воспоминаний и умиления, хотя и не совсем религиозного, но тем не менее тёплого и благотворного для сердца? Вчера была наша лицейская годовщина, я праздновал её совершенно один: делиться было не с кем. Однако мне удалось придать этому дню собственно для себя некоторый отлив торжественности. . . Я принялся сочинять, если только можно назвать сочинением стихи, в которых вылились чувства, давно уже просившиеся на простор. . . Мне было бы больно, если бы мне в этот день не удалось ничего написать: много, может быть, между пишущею молодёжью людей с большим талантом, чем я, по крайней мере в этот день я преемник лиры Пушкина и я хотел оправдать в своих глазах великого поэта, хотел доказать не другому кому, так самому себе, что он не даром сказал о Вильгельме: Мой брат родной по музе, по судьбам" (4). Стихи, которые сочинил 19 октября 1837 года Кюхельбекер, больно читать:

А я один средь чуждых мне людей

Стою в ночи, беспомощный и хилый,

Над страшной всех надежд моих могилой,

Над мрачным гробом всех моих друзей.

В тот гроб бездонный, молнией сражённый,

Последний пал родимый мне поэт. . .

И вот опять Лицея день священный;

Но уж и Пушкина меж нами нет!

В 1939 году Кюхельбекер написал письмо Н. Г. Глинке, в котором содержался отзыв о комедии Гоголя "Ревизор":. . . "Прочёл я недавно Ревизора. Я от этой комедии ожидал больше. Весёлости в ней довольно, но мало оригинального: это довольно недурная Коцебятина и только. - Горе от ума и Недоросль, по моему мнению, не в пример выше. Даже кое-какие пиесы Шаховского, а между фарсами Хвастун и чудаки Княжнина чуть ли не требовали большего таланта и соображения. - Только язык, который бракует Библиотека и даже Современник, мне показался довольно лёгким и даже правильным. - Впрочем нам ли, сибирякам, судить о лёгкости языка?" Отзыв о "Ревизоре", свительствующий о полном непонимании Гоголя, объясняется известной законсервированностью литературных вкусов и мнений Кюхельбекера, до конца остававшегося на своих исходных эстетических позициях. В целом ряде случаев он принимал и восторженно приветствовал молодую литературу 30-40-х годов, - так, например, он очень высоко оценил лирику и роман Лермонтова, заинтересовался стихами Хомякова, Кольцова и Огарёва. Но реализм Гоголя оказался недоступен Кюхельбекеру по самой природе его романтических взглядов на искусство, как это случилось и с другими русскими романтиками, сформировавшимися в 20-е годы XIX века.

Этот упрямый романтизм, в высшей степени характерный для Кюхельбекера в течение всей его жизни, определял собою не только его художественные вкусы и литературные убеждения, но своеобразно окрашивал и отношение его к жизни, к людям, служил для него своего рода нормой и правилом - даже в сфере житейской, бытовой.

В середине 1840 года Кюхельбекер с семьёй покинули Баргузин и перебрались в крепость Акша. Первые впечатления на новом месте были благоприятны. В Акше Кюхельбекер возвратился к творчеству, угасшему было за четыре года тяжёлой баргузинской жизни. Он возвращается к работе со своими старыми произведениями "Ижорский", "Итальянец", обдумывает планы дальнейшей творческой работы.

Очень утешали Кюхельбекера участившиеся в Акше встречи со свежими, заезжими людьми. За долгие годы заточения и ссылки он не утратил своей общительности, жадного интереса к людям и способности быстро сходиться с ними. Из Акши Кюхельбекер поддерживает связь с живущими неподалёку - в Селенгинске - братьями Бестужевыми, пересылает им свои свои сочинения.

Надежды на "новую жизнь" в Акше не осуществились. Материально жить было не легче чем в Баргузине. Кюхельбекер много трудился по хозяйству, но средств не хватало, ему приходилось входить в долги. Его угнетают безденежье, долги, смерть сына Ивана.

В январе 1844 года Кюхельбекер начинает, при содействии В. А. Глинки хлопотать о переводе в Западную Сибирь, в Курган. Разрешение приходит в августе; 2 сентября он уезжает из Акши. По пути он гостит у брата в Баргузине, у Волконских - в Иркутске, у Пущина - в Ялуторовске("Три дня прогостил у меня оригинал Вильгельм. Проехал на житьё в Курган с своей Дросидой Ивановной, двумя крикливыми детьми и с ящиком литературных произведений. Обнял я его с прежним лицейским чувством. Это свидание напомнило мне живо старину: он тот же оригинал, только с проседью в голове. Зачитал меня стихами до нельзя. . . Не могу сказать вам, чтоб его семейный быт убеждал в приятности супружества. . . Признаюсь вам, я не раз задумывался, глядя на эту картину, слушая стихи, возгласы мужиковатой Дронюшки, как называет её муженёк, и беспрестанный визг детей. Выбор супружницы доказывает вкус и ловкость нашего чудака: и в Баргузине можно было найти что-нибудь хоть для глаз лучшее. Нрав её необыкновенно тяжёл, и симпатии между ними никакой"(17)). Долгой и опасной была дорога на новое место жительства. Переправляясь через Байкал, Кюхельбекер с семьёй попал в страшную бурю. Вильгельм Карлович чудом спас от гибели жену с двумя детьми (Михаил и Юстина). Сам он простудился настолько, что оживился застарелый туберкулёз, унаследованный от отца.

В марте 1845 года семья ссыльного поэта прибывает в Курган. Здесь он встречается с декабристами: Бассаргиным, Анненковым, Бриггеном, Повало-Швейковским, Щепиным-Ростовским, Башмаковым. Однако, по распоряжению властей, Кюхельбекер должен был поселиться в Смолино, в трёх верстах от Кургана. В самом городе жить ему запретили как особому государственному преступнику, покушавшемуся на жизнь члена царской фамилии. Пришлось начать строительство небольшого домика в Смолино, куда поэт с семьёй перебрался 21 сентября 1845 года. Условия жизни на новом месте оказались суровыми.ONT> Доходов не было никаких. Кюхельбекер болел туберкулёзом. К тому же у него начала развиваться слепота. Он предпринимает новые отчаянные попытки добиться разрешения печататься, но снова получает отказ. В курганский период, несмотря на нездоровье, Вильгельм Кюхельбекер создаёт свои лучшие произведения, проникнутые раздумьями о роли и призвании поэта, воспоминаниями о своих друзьях, предчувствием близкого конца: "Работы сельские приходят уж к концу", "Слепота", "Усталость", "На смерть Якубовича" и другие. В день своего рождения он пишет:

Что будет, знаю наперёд:

Нет в жизни для меня обмана,

Блестящ и весел был восход,

А запад весь во мгле тумана.

Воспоминания о друзьях навсегда останутся для Кюхельбекера священными. 26 мая 1845 года он праздновал день рождения А. С. Пушкина. В этот день к нему пришли декабристы А. Ф. Бригген, М. В. Басаргин, Д. А. Щепкин-Ростовский, Ф. М. Башмаков, ссыльные поляки, местная интеллигенция. Этот день можно назвать первым пушкинским праздником в Сибири.

Верность революционным идеалам, участие в борьбе с самодержавием никогда не будут сочтены Кюхельбекером ошибочными и ненужными. В послании к Волконской есть замечательная строфа, которая ясно указывает на то, что до конца своей жизни Кюхельбекер сохранил верность идеалам молодости:

А в глубине души моей

Одно живёт прекрасное желанье.

Оставить я хочу друзьям воспоминанье,

Залог, что тот же я,

Что вас достоин я, друзья. . .

С середины июня Вильгельм Карлович почувствовал себя значительно хуже. Болезнь обострялась. Полная слепота подступала всё ближе. 9 октября 1845 год Кюхельбекер сделал последнюю запись в дневнике. Писать больше не было никакой возможности. Он почти ничего не видел. Рождается стихотворение "Слепота".

Льёт с лазури солнце красное

Реки светлые огня.

День весёлый, утро ясное,

Для людей - не для меня!

Всё одето в ночь унылую,

Все часы мои темны,

Дал господь жену мне милую,

Но не вижу и жены.

Друзья были обеспокоены состоянием здоровья Кюхельбекера. Общими усилиями они добились разрешения на переезд поэта в Тобольск, где бы он мог получить медицинскую помощь. 7 марта 1846 года Кюхельбекер прибыл в Тобольск. Но поправить здоровье оказалось невозможным. 11 августа 1846 года, в 11 часов 30 минут ночи поэт-декабрист умер от чахотки.

Блажен и славен мой удел:

Свободу русскому народу

Могучим гласом я воспел,

Воспел и умер за свободу!

Счастливец, я запечатлел

Любовь к земле родимой кровью!

Закончился славный и тягостный путь последнего из трёх лицейских поэтов, Вильгельма Карловича Кюхельбекера. Он был талантливым и мужественным человеком. Память жива о нём. Миллионы людей с интересом читают и будут читать его произведения. Значит, жил, радовался и страдал он не зря.

Заключение.

Русская история богата примерами трагических судеб писателей и поэтов. Судьба Кюхельбекера, талантливого филолога, поэта, декабриста, не одна ли из самых трагических?

Для товарищей, единомышленников он был личностью незаурядной. Правда, почти во всех высказываниях о нём ощутимо проступает грустная нота. Как предвидение, пророчество: "Он человек замечательный по многим отношениям и рано или поздно в роде Руссо очень будет заметен между нашими писателями, человек, рождённый для любви к славе (может быть, и для славы) и для несчастья" (18), - писал Е. Баратынский.

Если поведение, и образ жизни и творчества Кюхельбекера до 14 декабря были ответом на зовы, на толчки истории, если его скитания были выражением духовных скитаний, свойственных целому поколению дворянских интеллигентов, то день восстания стал кульминацией этих поисков. Он оказался днём самых больших неудач, но и самого большого счастья, выпавшего на долю Кюхельбекера. И когда движение декабристов, с которым он мог связывать надежды на решение всех вопросов своей жизни, потерпело неудачу, он оказался в положении человека, для которого "время остановилось" раз и навсегда - ещё до заточения в крепость, так как вся его деятельность - в том числе и литературное творчество - была порождением его времени. Искать себе места в другом времени, в другой эпохе он был неспособен и не желал. Ведь всё, чем он жил и дорожил мечты и порывы, дружба, любовь, искусство, идеи и идеалы, - всё это родилось в атмосфере декабризма и было возможно только на том этапе истории, который вынес его и его друзей на Сенатскую площадь. "Час Вильгельма пробил, и он хозяин этого часа. Потом он расплатится". Вся прошлая жизнь была ожиданием этого часа. Теперь он - "часть целого, центр которого вне Вильгельма" (8). Упоение, испытываемое Кюхельбекером в последние дни перед восстанием, и самозабвение, охватившее его на Петровской площади, порождены тем, что теперь герой - пусть ненадолго, но безраздельно - слит с историей, с её поступательным движением. 14 декабря кончилась определённая эпоха русской жизни, и с ней кончилась жизнь Кюхельбекера, хотя мрачное его существование длилось ещё многие годы.

Кюхельбекер - это ещё один пример того, что активная причастность человека к истории, к освободительному движению не обрекает его на утрату своей индивидуальности, а напротив, обогащает его как личность, придавая высший смысл его существованию. . .

Сбылись слова В. К. Кюхельбекера, написанные в каземате Шлиссельбурга:

Умолкнет злоба чёрной

клеветы

Забудут заблужденья

человека;

Но воспомянут чистый глас

певца,

И отзовутся на него сердца

И дев и юношей иного века.