Эпоха Ренессанса в сознании наших современников обычно ассоциируется с именами Леонардо да Винчи, Рафаэля, Тициана, Микеланджело, Дюрера, Брейгеля, Рабле, Сервантеса, Шекспира, Боккаччо, Эразма Роттердамского, Монтеня… Но ценители истинной поэзии обязательно скажут, что своим культурным возрождением Европа, может быть в первую очередь, обязана великому итальянцу, Франческо Петрарке. Кто же был этот человек, осмелившийся во мраке средневековья зажечь пламень не божественного, но земного, человеческого чувства?
Родился Франческо Петрарка (1304 – 1374) в городе Ареццо в семье нотариуса Петракко, который в 1302 году был вместе с Данте изгнан из Флоренции за принадлежность к партии белых гвельфов. В 1312 году Петракко переехал с семьей в город Авиньон на юге Франции, где в то время находилась резиденция папы (так называемое "авиньонское пленение" папы). По настоянию отца Франческо изучает право сперва в Монпелье, затем в Болонье, но изучает с неохотой, предпочитая юридическим наукам занятия древнеримской литературой. Отец косо поглядывал на увлечение сына и однажды даже бросил в огонь сочинения Цицерона, Вергилия и других классических авторов. Смерть отца (1326) сразу все изменила. "Сделавшись господином над собою, - говорит Петрарка, - я немедленно отправил в изгнание все юридические книги и вернулся к моим любимым занятиям; чем мучительнее была разлука с ними, тем с большим жаром я снова принялся за них"1.
Став вскоре клириком, Петрарка не утратил интереса к классической древности. Напротив того, этот интерес все возрастал, пока не превратился в настоящую страсть. Петрарка с восторгом погружался в произведения античных авторов, открывавших перед ним новый и прекрасный мир, столь непохожий на мир средневекового религиозного фанатизма, церковных догм и аскетического изуверства. Античная культура перестала для него быть служанкой богословия. Он первый с такой ясностью увидел, что в ней было действительно самым главным: живой интерес к человеку и окружающему его миру; в его руках классическая древность стала боевым знаменем ренессансного гуманизма.
Горячая любовь Петрарки к древнему миру проявлялась непрестанно. Он писал на языке классического Рима; с редким энтузиазмом разыскивал и изучал древние рукописи и ликовал, если ему удавалось найти какое-нибудь утраченное произведение Цицерона или Квинтилиана. У него была уникальная библиотека классических текстов. Его историческая эрудиция вызывала заслуженное восхищение современников. Деяниям древнеримского полководца Сципиона Африканского Старшего посвятил он свою поэму "Африка", написанную в подражание "Энеиде" Вергилия. Цицерона и Вергилия считал он величайшими писателями мира, их творения – непревзойденными образцами литературного мастерства. Петрарка настолько сроднился с древним миром, так вошел в него, что этот мир перестал быть для него древним, ушедшим, мертвым. Он все время ощущал его живое дыхание, отчетливо слышал его голоса. Выдающиеся римские писатели стали его близкими друзьями и наставниками. Цицерона он почтительно называл "отцом", а Вергилия – "братом". Он писал им всем дружеские письма, словно они жили с ним в одно время где-то неподалеку. Он даже признавался, что воспоминания о древних и их деяниях возбуждают в нем "великолепное чувство радости" в то время как один облик современных людей его коробит.
Не следует, однако, на основании подобных признаний представлять себе Петрарку педантом, утратившим всякую связь с действительностью. Ведь древние авторы учили его, как писать, как жить. У них он искал ответы на многие волновавшие его злободневные вопросы. Так, восхищаясь величием Древнего Рима, он одновременно горько сетовал по поводу политического неустройства современной ему Италии. Национальным бедствием, вслед за Данте, считал он ее политическую раздробленность, порождавшую бесконечные распри и междоусобные войны, но не знал, да и не мог в тогдашних исторических условиях указать путей, которые бы привели страну к государственному единству. Поэтому Петрарка то горячо приветствовал антифеодальное восстание в Риме 1347 года, во главе которого стоял народный трибун Кола ди Риенци, провозгласивший в Риме республику и объявивший политическое объединение Италии, то возлагал свои надежды на пап Бенедикта XII и Клемента VI, то на неаполитанского короля Роберта Анжуйского, то на императора Карла IV, выдавшего папе Кола ди Риенци. Его политические идеалы не отличались ясностью и последовательностью. Было в них много наивного и утопического, но одно не вызывает сомнений, - это искренняя любовь Петрарки к родине, желание увидеть ее окрепшей и обновленной, достойной былого римского величия. В знаменитой канцоне "Моя Италия" он с большой силой излил свои патриотические чувства:
...В бесчестии всегда сам трус повинен.
Кровь гордая латинян,
Сорви же с плеч навязанный ярем!
Не делай божеством
Тень, видимую глазом!
А если ярость вторгшегося сброда
Пятою давит разум, -
Тому виною мы, а не природа!
Я был птенцом не этого ли края?
Не в этом ли гнезде я
Был выкормлен? Не этой ли отчизне
Я помыслы отдал, благоговея?
Мать-родина благая,
Сокрывшая тех двух, что дали жизнь мне!
Дай бог, чтоб укоризне
Ее вы вняли; пусть скорей несет
Ваш промысел народу облегченье:
Он видит избавленье
Лишь в вас да в боге...
У Петрарки был пытливый дух, на который в средние века смотрели, как на один из наиболее тяжких грехов. Из любознательности объездил он ряд стран, побывал в Риме и Париже, Германии и Фландрии, "повсюду наблюдая нравы людей", наслаждаясь созерцанием незнакомых мест и сравнивая все виденное с тем, что было ему хорошо известно. Круг его интересов очень широк: он филолог и историк, этнограф, географ, философ и моралист. Все имеющее прямое отношение к человеку, его уму, его деяниям, его культуре привлекает пристальное внимание Петрарки. Книга "О знаменитых мужах" содержит биографии прославленных римлян от Ромула до Цезаря, а также Александра Македонского и Ганнибала. Со множеством исторических анекдотов, изречений и острот, заимствованных у Цицерона, Светония, Плиния и других, знакомит книга "О достопамятных вещах". Трактат "О средствах против счастия и несчастия", касаясь самых разнообразных житейских ситуаций, проводит читателя по всем ступеням тогдашней социальной лестницы.
Между прочим, в названном трактате Петрарка бросил вызов вековым феодальным представлениям, согласно которым истинное благородство заключается в знатном происхождении, в "голубой крови". "Достоинство не утрачивается от низкого происхождения человека, - писал Петрарка, - лишь бы он заслужил его своей жизнью"2. Этой теории личных достоинств человека, намеченной еще Данте, суждено было стать краеугольным камнем европейской гуманистической этики.
Если в средние века путь от человека, да и все другие пути вели непременно к богу, то у Петрарки все пути ведут к человеку. При этом человек для Петрарки – это прежде всего он сам. "Тот не мудрец, кто себя не знает, - писал он в трактате "Об истинной мудрости". И он анализирует, взвешивает, оценивает свои поступки и внутренние побуждения. Церковь требовала от человека смиренномудрия, прославляя тех, кто отрекался от себя во имя бога. Петрарка осмелился заглянуть в себя и исполнился гордости за человека. В самом себе нашел он неисчерпаемые богатства человеческого разума и духа. С ним, сыном скромного нотариуса, беседовали как с равным знатные вельможи, венценосцы и князья церкви. Его слава была славой Италии.
Но средневековье оказывало упорное сопротивление натиску гуманизма. Оно надвигалось на Петрарку в образах скульптуры, живописи и архитектуры, настойчиво напоминало о себе с церковных и университетских кафедр, подчас оно громко говорило в нем самом. Тогда великому гуманисту, восторженному почитателю языческой древности начинало казаться, что он идет по греховному и опасному пути. В нем оживал средневековый аскет, сумрачно взиравший на земное великолепие. Он откладывал в сторону сочинения Вергилия и Цицерона, чтобы углубиться в библию и писания отцов церкви. Эти внутренние противоречия Петрарки коренились в глубоких противоречиях того переходного времени, у него они только резче были выражены, чем у других. При этом он с тревогой наблюдал за своим "внутренним раздором" и даже попытался запечатлеть его в книге "О презрении к миру" (1343), этой захватывающей исповеди мятущейся души.
Но настоящая слава осенила Петрарку, как автора лирических стихотворений, посвященных золотоволосой Лауре, о которых он сам отзывался, как о поэтических "пустяках", словно немного стыдясь того, что написаны они не на классическом латинском, но на повседневном итальянском языке. Тем не менее, Петрарка любил эти свои вдохновенные творения, хранил и тщательно обрабатывал их.
Так возникла "Книга песен" (Il canzoniere), состоящая из 317 сонетов, 29 канцон, а также секстин, баллад и мадригалов. Эта книга также является исповедью Петрарки, только на этот раз исповедью лирической. В ней запечатлена любовь поэта к красивой замужней женщине, происходившей из знатной авиньонской семьи. Она родилась около 1307 года, в 1325 году вышла замуж и умерла в страшный 1348 год, когда во многих странах Европы свирепствовала чума. Встреча с Лаурой наполнила Петрарку большим чувством, заставившим зазвучать самые нежные, самые мелодичные струны его души. Когда Петрарка узнал о безвременной кончине своей возлюбленной, он записал в экземпляре Вергилия: "Лаура, именитая своими доблестями и долгое время прославленная в моих стихах, впервые предстала моим взорам в лета моей ранней юности, в 1327 году, утром 6 апреля, в церкви св. Клары в Авиньоне; и в том же городе, того же месяца и в тот же день и час 1348 года этот светоч был отнят у нашего света, когда я был в Вероне, не ведая своей судьбы".
Сонет
(CCXI)
Любовь ведет, желанье понукает,
Привычка тянет, наслажденье жжет,
Надежда утешенье подает
И к сердцу руку бодро прижимает;
Злосчастный верит в помощь и не знает,
Что лживый рок вслепую нас ведет;
Рассудок мертв, ярем страстей гнетет, -
Одна мечта другую порождает.
Честь, доблесть, красота, порыв благой,
Речь сладкая влекли к ветвям меня,
И сердце ждало сладостного плода…
В год тысяча трехсот двадцать седьмой,
В апреле, в первый час шестого дня,
Вошел я в лабиринт, где нет исхода.
В сущности, "Книга песен" – это прежде всего картина различных душевных состояний Петрарки. На протяжении десятилетий он воспевал женщину, не сказавшую ему, видимо, ни одного ласкового слова. В зеркале любви все время отражался его сложный душевный мир. Поэтический триумф Лауры стал одновременно и триумфом Петрарки. Не случайно в "Книге песен" имя Лаура (Laura) так тесно связано со словом лавр (lauro). Подчас стирается даже грань, отделяющая Лауру от дерева славы, прекрасная женщина превращается в символ земной славы для поэта. Она венчает его чело веткой зеленого лавра, и через тысячу лет люди будут помнить о певце Лауры:
…И, может быть, слезой затмятся очи
У правнуков, чрез тысячные годы,
Увидев труд, что я понес для лавра.
(Секстина ХХХ)
В России Петрарка бал хорошо известен уже в XIX веке. Его восторженным почитателем являлся поэт К.Н. Батюшков. В статье "Петрарка" (1816) он писал: "Надобно предаться своему сердцу, любить изящное, любить тишину души, возвышенные мысли и чувства – одним словом, любить сладостный язык муз, чтобы чувствовать вполне красоту сих волшебных песней, которые передали потомству имена Петрарки и Лауры". Итальянского поэта высоко ценил Пушкин, который назвал Петрарку среди величайших европейских лириков в своем сонете о сонетах. "С ней обретут уста мои язык Петрарки и любви", - писал он в первой главе "Евгения Онегина", а стихотворный отрывок из Петрарки послужил эпиграфом к VI главе этого романа.
Столетия отделяют нас от Италии XIV века. Но через бездну лет благодарное человечество бережно пронесет имя Петрарки как одного из основоположников гуманизма, поэта, воспевшего не божественное, но радость человеческого бытия, земную любовь человека к прекрасной женщине, его простые и поэтому такие высокие мысли и чувства.
Список использованной литературы.
1. Франческо Петрарка. Книга песен.
Государственное издательство художественной литературы, М. 1963г.
2. Советский энциклопедический словарь. Издание четвертое.
М., "Советская энциклопедия". 1988г.
1 М. Гершензон, Франческо Петрарка (в книге: Петрарка, Автобиография. Исповедь. Сонеты, М. 1915, с.38).
2 А.К. Дживелегов, Возрождение, М.-Л. 1925, с.18.