Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский Иоанн
Одним из видных деятелей Русской Церкви 20-х годов был архиепископ Верейский Иларион. Это — выдающийся богослов и талантливейший человек. Вся его жизнь — сплошное горение величайшей любви к Церкви Христовой, вплоть до мученической кончины за нее.
Его труды проникнуты неустанной борьбой со схоластикой и специфическим латинством, проникшим в наше богословие еще при митрополите Петре Могиле. Его идеал — это церковность духовной школы и богословской науки.
Его постоянное напоминание: вне Церкви нет спасения, вне Церкви нет таинств.
Архиепископ Иларион (в миру Владимир Александрович Троицкий) родился в 1886 году в семье священника села Липицы Каширского уезда Тульской губернии. С самого раннего детства в нем пробудилось стремление к учению. Семилетним отроком он взял своего трехлетнего брата за руку и пошел вместе с ним из родной деревни в город учиться. И когда братишка от усталости заплакал, то Владимир сказал ему: "Ну и оставайся неученым". Родители вовремя спохватились, заметив исчезновение детей, и быстро возвратили их под кров своего дома. Владимир вскоре был отдан в духовное училище, а затем в духовную семинарию. По окончании полного курса семинарии он поступил в Московскую духовную академию и блестяще закончил ее в 1910 году со степенью кандидата богословия. Его оставили при академии профессорским стипендиатом.
Следует отметить, что во всех школах, начиная с духовного училища и кончая духовной академией, Василий учился превосходно. По всем предметам он имел оценки "пять".
В 1913 году Василий получает ученую степень магистра богословия за свой фундаментальный труд "Очерки из истории догмата о Церкви" (559 страниц). Сердце его горит желанием служить Богу в иноческом чине.
28 марта в Троице-Сергиевой лавре он принимает монашество с именем Илариона (в честь преп. Илариона Нового, память 28 марта), а через несколько дней — рукоположение во иеромонаха.
30 мая 1913 года иеромонаха Илариона назначают инспектором Московской духовной академии с возведением в сан архимандрита. Летом в том же году его вместе с епископом Вологодским Никоном командируют на Афон для догматического разрешения спора между монахами, часть которых неправильно учила об Иисусовой молитве (имясловцы).
3 декабря 1913 года архимандрита Илариона утверждают в звании экстраординарного профессора по Священному Писанию Нового Завета.
Архимандрит Иларион приобрел большой авторитет и как воспитатель учащихся духовной школы, и как профессор-богослов, и как знаменитый церковный проповедник.
Один за другим выходили его богословско-догматические труды, обогатившие церковную науку. Его проповеди звучали с амвонов церквей, словно колокол, призывая народ Божий к вере и нравственному обновлению.
И когда окончательно назрел вопрос о восстановлении патриаршества, он, как член Поместного Собора 1917—18 гг., вдохновенно выступил на Соборе в его защиту. "Никогда, — говорил архимандрит Иларион, — Русская Церковь не была без Первоиерарха. Наше патриаршество было уничтожено Петром I. Кому оно помешало? Соборности Церкви? Но не во время ли патриархов было особенно много у нас соборов? Нет, не соборности и не Церкви помешало у нас патриаршество. Кому же? Вот передо мною два великих друга, две красы XVII века — патриарх Никон и царь Алексей Михайлович. Чтобы поссорить друзей, злые бояре нашептывают царю: "Из-за патриарха тебя, государь, не видно стало". И Никон, когда ушел с Московского престола, между прочим, писал: "Пусть ему, государю, без меня просторнее будет". Эту мысль Никона и воплотил Петр, уничтожив патриаршество. "Пусть мне, государю, без патриарха просторнее будет".
Но церковное сознание, как в 34-м апостольском правиле, так и на Московском соборе 1917 года, говорит неизменно одно: "...епископам всего народа,— в том числе и русского,— подобает знати первого из них и признавати его яко главу".
И хочется мне обратиться ко всем тем, кто почему-то считает еще нужным возражать против патриаршества. Отцы и братие! Не нарушайте радости нашего единомыслия! Зачем вы берете на себя неблагодарную задачу? Зачем говорите безнадежные речи? Ведь против церковного сознания боретесь вы. Бойтесь, как бы не оказаться вам богоборцами (Деян. 5, 59)! Мы и так уже согрешили, согрешили тем, что не восстановили патриаршество два месяца назад, когда приехали в Москву и в первый раз встретились друг с другом в Большом Успенском Соборе. Разве не было тогда кому больно до слез видеть пустое патриаршее место? А когда мы прикладывались к святым мощам чудотворцев московских и первопрестольников российских, не слышали ли мы тогда упрека за то, что двести лет у нас вдовствует их первосвятительская кафедра!"
12 мая 1920 года архимандрит Иларион был хиротонисан во епископа Верейского, викария Московской епархии.
Его современники рисуют портрет Святителя светлыми красками. Он, в их глазах, молод, жизнерадостен, всесторонне образован, он — прекрасный церковный проповедник, оратор и певец, блестящий полемист с атеистами, всегда естественный, искренний, открытый. Физически очень сильный, высокого роста, с широкой грудью. Святитель имел пышные русые волосы, ясное, светлое лицо. Был любимцем народа. Как проповедника-оратора его ставили наравне с Луначарским и Александром Введенским и даже выше их.
Епископ Иларион пользовался большим авторитетом среди духовенства и своих собратий-епископов, называвших его за ум и твердость в вере — Великим.
Епископское служение его началось с крестного пути. Не прошло и двух лет со дня хиротонии, как он оказался в ссылке в Архангельске. Целый год епископ Иларион находился не у дел церковной жизни. Свою деятельность он продолжил по возвращении из ссылки. Святейший Патриарх Тихон приблизил его к себе и вместе в архиепископом Серафимом (Александровым) сделал своим ближайшим советником и единомышленником.
В июне 1923 года Патриарх возводит епископа Илариона в сан архиепископа. Церковная деятельность его возрастает. Он ведет серьезные переговоры с Тучковым (начальником церковного отделения ГПУ) о необходимости устроить жизнь Русской Православной Церкви в условиях советской власти на основе канонического права. Занимается восстановлением церковной организации. Составляет ряд патриарших посланий.
Для обновленцев он становится грозой. Они видят в нем верного сподвижника патриарха Тихона. В своих посланиях лидер обновленчества митрополит Антонин (Грановский) с невыразимой злобой обрушивал удары и на Патриарха, и на архиепископа Илариона, бесцеремонно обвиняя их в контрреволюции. "Тихон с Иларионом, — писал он, — выработали "благодатно"-удушливые газы против революции. И революция ополчилась не только на тихоновских церковников, но и на всю церковь, как на скопище заговорщиков. Иларион ходит и окропляет храмы после обновленцев. Он наглостью входит в эти храмы.
...Тихон с Иларионом — подсудимые перед революцией, досадители церкви Божией, и в свое извинение не могут представить никаких добрых дел" ("Известия", 23 сентября 1923 года).
Но если обновленцы ненавидели архиепископа Илариона, который явно мешал им в их порочной деятельности против Церкви, то сам архиепископ Иларион подобного озлобления к ним не имел. В сентябре 1923 года он и архиепископ Серафим, стремясь восстановить внешнее единство Русской Церкви, пытаются принять выдвинутое обновленцами условие объединения — добровольный отказ Святейшего Патриарха Тихона от патриаршества. В этом было опасное непонимание архиепископом Иларионом-Великим допустимых границ компромиссов. Но он действительно был Великим и потому быстро устранил свою ошибку.
В Донском монастыре 28 архиереев собрались на совещание. Среди них был и архиепископ Феодор (Поздеевский). Он хотя и был настроен достаточно критично к позиции Патриарха, однако весь свой авторитет направил на то, чтобы убедить епископов сохранить Патриарха Тихона и с ним — патриаршество и не идти на беспринципные соглашения с раскольниками. Епископы согласились с архиепископом Феодором и единодушно высказались против соединения. С их доводами согласился и архиепископ Иларион. Он признал свои мысли о возможности соединения неправильными.
Архиепископ Иларион ясно понимал преступность обновленцев и вел горячие диспуты в Москве с Александром Введенским. Последнего, как выразился сам архиепископ Иларион, на этих диспутах он "прижимал к стенке" и разоблачал все его хитрости и ложь.
Обновленческие заправилы чувствовали, что архиепископ Иларион мешает им, и потому употребили все усилия, чтобы лишить его свободы.
В декабре 1923 года архиепископ Иларион был осужден. Этапом он был доставлен в Кемский лагерь и затем в Соловки.
Когда архиепископ увидел весь ужас барачной обстановки и лагерную пищу, то сказал: "Отсюда живыми мы не выйдем".
Архиепископ Иларион вступил на крестный путь, завершившийся блаженной его кончиной.
Крестный путь архиепископа Илариона очень назидателен для нас, ибо в нем проявилось все величие духа мученика за Христа, поэтому мы позволим себе более подробно остановиться на этом моменте его жизни.
Находясь в Соловках, архиепископ Иларион сохранил в себе те добрые качества души, которые он приобрел посредством подвигов и до монашества, и в монашестве, и в священстве. Те, кто находился в это время вместе с ним, явились свидетелями его полного монашеского нестяжания, глубокой простоты, подлинного смирения, детской кротости. Он просто отдавал все, что имел, что у него просили.
Своими вещами он не интересовался, поэтому кто-то из милосердия должен был все-таки следить за его чемоданом. И такой послушник находился у него в Соловках.
Архиепископа Илариона можно было оскорбить, но он на это никогда не отвечал и даже мог не заметить сделанной попытки. Он всегда выглядел веселым, и если даже был озабочен и обеспокоен, то старался прикрыть это все той же веселостью. Он на все смотрел духовными очами, и все служило ему на пользу дела.
"На Филимоновой рыболовной тоне, — рассказывали очевидцы, — в семи верстах от Соловецкого кремля и главного лагеря, на берегу заливчика Белого моря мы с архиепископом Иларионом, еще с двумя епископами и несколькими священниками (все заключенные) были сетевязалыциками и рыбаками. Об этой нашей работе архиепископ Иларион любил говорить переложением слов стихиры на Троицын день: "Вся подает Дух Святый: прежде рыбари богословцы показа, а теперь наоборот — богословцы рыбари показа". Так смирялся дух Святителя с новым положением.
Благодушие его простиралось даже на советскую власть, и на нее он мог смотреть незлобивыми очами.
Как-то привезли на Соловки молодого иеромонаха из Казани, которому дали три года ссылки за то, что он снял с диакона-обновленца орарь и не позволил ему служить с собой. Архиепископ одобрял иеромонаха и шутил по поводу разных сроков заключения, данных тем или иным лицам независимо от тяжести их "преступлений". "Любочестив бо сей владыка, — говорил архиепископ Иларион пасхальными словами Иоанна Златоуста,— приемлет последнего якоже и перваго; упокоевает и в единонадесятый час пришедшаго, якоже делавшаго от перваго часа. И дела приемлет, и намерение целует, и деяние почитает, и предложение хвалит". Слова эти звучали иронически, но привносили чувство мира и заставляли принимать испытание как от руки Божией.
Владыку Илариона очень веселила мысль, что Соловки есть школа добродетелей — нестяжания, кротости, смирения, воздержания, терпения, трудолюбия. Однажды обокрали прибывшую партию духовенства, и отцы сильно огорчились. Один из заключенных в шутку сказал им, что так их обучают нестяжанию. Владыка был в восторге от этой фразы.
У одного ссыльного два раза подряд пропадали сапоги, и он разгуливал по лагерю в рваных галошах. Архиепископ Иларион, глядя на него, приходил в подлинное веселье, чем вселял в заключенных благодушие.
Любовь его ко всякому человеку, внимание и интерес к каждому, общительность были просто поразительны. Он был самой популярной личностью в лагере, среди всех его слоев. Мы не говорим, что генерал, офицер, студент и профессор знали его, беседовали с ним, находили его или он их, при всем том, что епископов было много и были старейшие и не менее образованные. Его знала "шпана", уголовщина, преступный мир и бандиты. Знали именно как хорошего, уважаемого человека, которого нельзя не любить. На работе ли, урывками, или в свободный час его можно было увидеть разгуливающим под руку с каким-нибудь таким "экземпляром" из этой среды. Это не было снисхождение к младшему брату и погибшему. Нет. Владыка разговаривал с каждым как с равным, интересуясь, например, "профессией" или любимым делом собеседника.
"Шпана" очень горда, чутка и самолюбива. Ей нельзя безнаказанно показать пренебрежения. И потому манера Владыки была всепобеждающей. Он, как друг, облагораживал их своим присутствием и вниманием. Наблюдения же его в этой среде, когда он делился ими, были исключительно интересны.
Он был доступен всем, он был такой же, как все, с ним всем было легко разговаривать. Самая обыкновенная, простая, несвятая внешность — вот что такое был Владыка. Но за этой заурядной формой веселости и светскости можно было постепенно усмотреть детскую чистоту, великую духовную опытность, доброту и милосердие, сладостное безразличие к материальным благам, истинную веру, подлинное благочестие, высокое нравственное совершенство, не говоря уже об умственном совершенстве, сопряженном с силой и ясностью убеждения. Этот вид обыкновенной греховности, юродство, личина светскости скрывали от людей внутреннее делание и спасали его самого от лицемерия и тщеславия.
Святитель был заклятым врагом лицемерия и всякого "вида благочестия". В "артели Троицкого" (так называлась в Соловках рабочая группа архиепископа Илариона) духовенство прошло хорошую школу. Все поняли, что называть себя грешным или только вести долгие благочестивые разговоры, показывая строгость своего быта, не стоит. А тем более не стоит думать о себе больше, чем ты есть на самом деле.
Каждого прибывавшего священника Владыка подробно расспрашивал обо всем, что предшествовало заключению.
Привезли однажды в Соловки одного игумена. Архиепископ спрашивает его:
— За что же Вас арестовали?
— Да служил молебны у себя на дому, когда монастырь закрыли, — отвечает отец игумен. — Ну, собирался народ, и даже бывали исцеления...
— Ах, вот как, даже исцеления бывали... Сколько же Вам дали Соловков?
— Три года.
— Ну, это мало. За исцеления надо бы дать больше, советская власть не досмотрела...
Само собой понятно, что говорить об исцелениях по своим молитвам более чем нескромно.
В конце лета 1925 года архиепископа Илариона отправили из Соловков в Ярославскую тюрьму. Здесь обстановка была иная. В тюрьме он пользовался особыми льготами: ему дозволили получать книги духовного содержания. Пользуясь этим, архиепископ Иларион прочитал большое количество святоотеческой литературы и сделал выписки, из которых получилось много толстых тетрадей святоотеческих наставлений. Святитель имел возможность передавать эти тетради, после тюремной цензуры, своим друзьям на хранение. Кроме того, Владыка тайком посещал тюремного надзирателя, оказавшегося добрым человеком, и собирал у него подпольную рукописную религиозную и светскую литературу, а также копии всяких церковно-административных документов и переписку архиереев.
Когда архиепископ Иларион находился в Ярославской тюрьме, в лоне Русской Церкви возник григорианский раскол. Тогда-то к нему, как к популярному архиерею, явился агент ГПУ и стал склонять его присоединиться к новому расколу. "Вас Москва любит, — заявил представитель ГПУ, — Вас Москва ждет". Архиепископ Иларион остался непреклонен. Он уразумел замысел ГПУ и мужественно отверг сладость свободы, предлагаемой за измену. Агент удивился его мужеству и сказал: "Приятно с умным человеком поговорить. — И тут же добавил. — А сколько Вы имеете срока в Соловках? Три года?! Для Илариона три года?! Так мало?" Неудивительно, что после этого Святителю было добавлено еще три года. И добавлено "за разглашение государственных тайн", то есть за разглашение его разговора с агентом в Ярославской тюрьме.
Весной 1926 года архиепископ Иларион был снова возвращен на Соловки. Крестный путь его продолжался.
Григорианцы не оставили его в покое. Они не теряли надежды на то, что им удастся склонить на свою сторону такого авторитетного иерарха, каким был архиепископ Иларион, и тем самым закрепить свои позиции.
В начале июня 1927 года, едва на Белом море началась навигация, архиепископа Илариона доставили в Москву для переговоров с архиепископом Григорием. Последний, в присутствии "светских лиц", настойчиво упрашивал архиепископа Илариона "набраться мужества" и возглавить все больше терявший значение григорианский ВВЦСовет. Святитель категорически отказался, объяснив, что дело ВВЦС несправедливое и пропащее, задуманное людьми, не сведущими ни в церковной жизни, ни в церковных канонах, и оно обречено на провал. При этом архиепископ Иларион братски увещевал архиепископа Григория оставить ненужные и вредные для Церкви замыслы.
Подобные встречи повторялись несколько раз. Владыку Илариона и умоляли, и обещали полную свободу действий, и белый клобук, но он твердо держался своих убеждений. Был слух, что однажды он сказал своему собеседнику: "Хоть я и архипастырь, но вспыльчивый человек, очень прошу Вас уйти, ведь я могу потерять власть над собой".
"Я скорее сгнию в тюрьме, а своему направлению не изменю", — говорил он в свое время епископу Гервасию.
Такой позиции в отношении григорианцев он держался до конца своей жизни.
В смутное время, когда после обновленческого раскола разногласия проникли и в среду ссыльных архиереев на Соловках, архиепископ Иларион явился среди них настоящим миротворцем. Он сумел на основе Православия объединить их между собой. Архиепископ Иларион был в числе епископов, выработавших в сентябре 1927 года текст так называемого "Послания соловецких старцев" — послания, имевшего громадное значение в борьбе с возникшими тогда разделениями.
В ноябре 1927 года некоторые из соловецких епископов начали было колебаться в связи с иосифлянским расколом. Архиепископ Иларион сумел собрать до пятнадцати епископов в келии архимандрита Феофана, где все они единодушно постановили сохранять верность Православной Церкви, возглавляемой митрополитом Сергием.
"Никакого раскола! — возгласил архиепископ Иларион. — Что бы нам ни стали говорить, будем смотреть на это как на провокацию!"
28 июня 1928 года владыка Иларион писал своим близким, что до крайней степени не сочувствует всем отделившимся и считает их дело неосновательным, вздорным и крайне вредным. Такое отделение он считал "церковным преступлением", по условиям текущего момента весьма тяжким. "Я ровно ничего не вижу в действиях митрополита Сергия и его Синода, что бы превосходило меру снисхождения и терпения", — заявлял он. А в письме от 12 августа 1928 года развивает свою мысль: "Везде писаны пустяки, кто напротив пишет. Какую штуку выдумали. Он, мол, отступник. И как пишут, будто без ума они. Сами в яму попадают и за собой других тащат". При этом он делает заключение, что митрополиту Иосифу ничего не докажешь, "хоть лбом об стенку бейся", что тот, как допустивший грех отделения по злобе, останется при своих взглядах до конца жизни.
Много трудов положил архиепископ Иларион и для того, чтобы переубедить епископа Виктора (Островидова) Глазовского, близкого по направлению к иосифлянам. "Говорить с ним не приведи Бог, — писал Владыка в письме от 28 июня 1928 года. — Ничего слушать не хочет и себя одного за правого почитает".
Несмотря на эту характеристику, архиепископ Иларион добился того, что епископ Виктор не только осознал свою неправоту, но и написал своей пастве, увещевая ее прекратить разделение.
Интересно отметить, что архиепископ Иларион безбоязненно укорял агента ГПУ за нелепый союз власти с обновленцами и в то же время подавал ему мысль, что не лучше ли заключить союз с Православной Церковью и поддержать ее? Это позволило бы настоящей и авторитетной Церкви поддержать власть Советов.
Как доказательство тому, что он не является контрреволюционером, архиепископ Иларион по просьбе ссыльной власти читал лекции о совместимости христианства и социализма.
Хотя Великому Илариону и не все было известно о церковной жизни, тем не менее он не был равнодушным зрителем тех или иных церковных нестроений и бедствий, обрушившихся на православный народ. К нему обращались за советом и спрашивали, что нужно делать, чтобы в новых условиях политической жизни достигнуть умиротворения Церкви. Вопрос был очень сложный. И на него архиепископ Иларион дал весьма глубокий и проанализированный ответ, основанный на православной канонике и церковной практике. Вот что он написал в своем письме от 10 декабря 1927 года вопрошавшим:
"Последние два года с лишком я не участвую в церковной жизни, имею о ней лишь отрывочные и, возможно, неточные сведения. Поэтому для меня затруднительно суждение о частностях и подробностях этой жизни, но, думаю, общая линия церковной жизни, и ее недостатки, и ее болезни мне известны. Главный недостаток, который чувствовался еще и раньше,— это отсутствие в нашей Церкви соборов. С 1917 года, т.е. в то самое время, когда они особенно были нужны, так как Русская Церковь, не без воли Божией, вступила в совершенно иные исторические условия, условия необычные, значительно отличающиеся от раннейших условий, — церковная практика, включая и постановления Собора 1917—18 гг., к этим новым условиям не приспособлена, так как она образовалась в иных исторических условиях. Положение значительно осложнилось со смертью Святейшего Патриарха Тихона, Вопрос о местоблюстительстве, насколько мне известно, также сильно запутан, церковное управление в полном расстройстве. Не знаю, есть ли среди нашей иерархии и вообще среди сознательных членов Церкви такие наивные и близорукие люди, которые имели бы нелепые иллюзии о реставрации и свержении советской власти и т.п., но думаю, что все, желающие блага Церкви, сознают необходимость Русской Церкви устраиваться в новых исторических условиях. Следовательно, нужен Собор, и прежде всего нужно просить государственную власть разрешить созвать Собор. Но кто-то должен собрать Собор, сделать для него необходимые приготовления, словом, довести Церковь до Собора. Поэтому нужен теперь же, до Собора, церковный орган. К организации и деятельности этого органа у меня ряд требований, которые у меня, думаю, общие со всеми, кто хочет церковного устроения, а не расстройства мира, а не нового смятения. Некоторые из этих требований я и укажу.
1. Временный церковный орган не должен быть в своем начале самовольным, т.е. должен при своем начале иметь согласие Местоблюстителя.
2. По возможности во временный церковный орган должны войти те, кому поручено Местоблюстителем митр. Петром (Полянским) или Святейшим Патриархом.
3. Временный церковный орган должен объединять, а не разъединять епископат, он не судья и не каратель несогласных — таковым будет Собор.
4. Временный церковный орган свою задачу должен мыслить скромной и практической — созвание Собора.
Последние два пункта требуют особого пояснения. Над иерархией и церковными людьми витает отвратительный призрак ВЦУ 1922 года. Церковные люди стали подозрительными. Временный церковный орган должен как огня бояться хотя бы малейшего сходства своей деятельности с преступной деятельностью ВЦУ. Иначе получится только новое смятение. ВЦУ начинало со лжи и обмана, У нас все должно быть основано на правде. ВЦУ, орган совершенно самозваный, объявил себя верховным вершителем судеб Русской Церкви, для которого не обязательны церковные законы и вообще все Божеские и человеческие законы. Наш церковный орган — только временный, с одной определенной задачей — созвать Собор. ВЦУ занялось гонением на всех, ему не подчиняющихся, т.е. на всех порядочных людей из иерархии и других церковных деятелей, и, грозя направо и налево казнями, обещая милость покорным, ВЦУ вызывало нарекания на власть, нарекания едва ли желательные для самой власти. Эта отвратительная сторона преступной деятельности ВЦУ и его преемника, так называемого Синода, с его Соборами 1923—25 гг., заслужила им достойное презрение, доставив много горя и страданий неповинным людям, принесла только зло и имела своим следствием только то, что часть иерархии и несознательных церковных людей отстала от Церкви и составила раскольническое общество. Ничего подобного, до самого малейшего намека, не должно быть в действиях временного церковного органа. Эту мысль я особенно подчеркиваю, потому что здесь именно вижу величайшую опасность. Наш церковный орган должен только созвать Собор. Относительно этого Собора обязательны следующие требования.
5. Временный церковный орган должен собраться не подбирать Собор, как то сделано печальной памяти ВЦУ в 1923 году. Собор подобранный не будет иметь никакого авторитета и принесет не успокоение, а только новое смятение в Церкви. Едва ли есть нужда увеличить в истории количество разбойничьих соборов; довольно и тех: Ефесского 449 г. и двух Московских 1923—25 гг. Самому же будущему Собору мое пожелание то, чтобы он мог доказать свою полную непричастность и несолидарность со всякими политически неблагонадежными направлениями, рассеять тот туман бессовестной и смрадной клеветы, которым окутана Русская Церковь преступными стараниями злых деятелей (обновления). Лишь только настоящий Собор может быть авторитетным и сможет внести успокоение в церковной жизни, дать покой измученным сердцам церковных людей. Я верю, что на Соборе обнаружится понимание всей важности ответственного церковного момента, и он устроит церковную жизнь соответственно новым условиям".
Только при соборности Церкви, мыслил и утверждал архиепископ Иларион, произойдет церковное умиротворение и утвердится нормальная деятельность Русской Православной Церкви в новых условиях советского государства.
...Крестный путь его подходил к завершению. В декабре 1929 года архиепископа Илариона направили на вечное поселение в Среднюю Азию, в город Алма-Ату. Этапом добирался он от одной тюрьмы до другой. По дороге его обокрали, и в Ленинград он прибыл в рубище, кишащем паразитами, и уже больным. Из ленинградской тюремной больницы, куда его поместили, он писал: "Я тяжело болен сыпным тифом, лежу в тюремной больнице, заразился, должно быть, в дороге; в субботу, 15 декабря, решается моя участь (кризис болезни), вряд ли перенесу".
В больнице ему заявили, что его надо обрить, на что Преосвященный ответил: "Делайте теперь со мной что хотите". В бреду говорил: "Вот теперь-то я совсем свободен, никто меня не возьмет".
Ангел смерти стоял уже у главы страдальца. За несколько минут до кончины к нему подошел врач и сказал, что кризис миновал и что он может поправиться. Архиепископ Иларион едва слышно прошептал: "Как хорошо! Теперь мы далеки от..." И с этими словами исповедник Христов скончался.
Митрополит Серафим Чичагов, занимавший тогда Ленинградскую кафедру, добился разрешения взять тело для погребения. В больницу доставили белое архиерейское облачение и белую митру. Покойного облачили и перевезли в церковь Ленинградского Новодевичьего монастыря. Он страшно изменился. В гробу лежал жалкий, весь обритый седой старичок. Одна из родственниц покойного, увидев его в гробу, упала в обморок — так он был не похож на прежнего Илариона.
Похоронили его на кладбище Новодевичьего монастыря, недалеко от могил родственников архиепископа (впоследствии Патриарха) Алексия.
Кроме митрополита Серафима и архиепископа Алексия в погребении участвовали епископы Амвросий (Либин) Лужский, Сергий (Зенкевич) Лодейнопольский и еще три архиерея.
Так отошел в вечность этот богатырь духом и телом, чудесной души человек, наделенный от Господа выдающимися богословскими дарованиями, жизнь свою положивший за Церковь. Его смерть явилась величайшей утратой для Русской Православной Церкви.
Канонизация архиепископа Илариона как местночтимого святого была совершена 10 мая (27 апреля ст. ст.) 1999 года в московском Сретенском монастыре Святейшим Патриархом Алексием, а общецерковное его прославление состоялось на юбилейном Архиерейском Соборе 2000 года. Вознесем же к нему наше прошение: "Святый священномучениче и исповедниче Иларионе, моли Бога о нас!"
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/