И. В. Азеева, старший преподаватель Ярославского государственного театрального института, соискатель кафедры культурологии ЯГПУ
Современная отечественная проза активно востребована как в вузовском, так и в школьном учебном процессе. Но материалов, которые могут быть использованы учителем для анализа такого произведения на уроке, к сожалению, очень мало. Предлагаемый фрагмент анализа языка прозы писателя Саши Соколова может способствовать более глубокому знакомству с творчеством этого интересного автора.
Писатель Саша Соколов определяет себя как авангардиста "не столько по стилю, сколько по мировоззрению, по способу мышления" и считает, что его "литературное поколение ... имело свою миссию, которая была связана с модернистскими течениями" (8, с.180). Он "верит в авангард" и в то, что "на русской почве он (авангард) может отличиться, как нигде" (там же, с.181). Уверенность Соколова основана на существовании в русской культуре сильной авангардной традиции и на совершенно особом отношении этой культуры к речи, интересе собственно к слову, игре словом, на понимании его самоценности. По мнению автора, речь, загнанная в рамки реализма, "несчастна и бездыханна". Убираются рамки, то есть перестает существовать контроль за словом, язык начинает развиваться, появляются новые формы.
Соколов не только мечтает "увидеть что-либо новое в плане языка" ("Я по специальности, так сказать, стилист и пекусь в основном об этом" (там же, с.181).Писатель, на наш взгляд, добивается в своем творчестве значительных сдвигов в плане сохранения самобытности русского языка. Находясь долгие годы в эмиграции в чужой языковой среде, он ищет спасение в языке ("родина превращается в язык" (там же, с.184).
Именно язык, как интересно отмечают П.Вайль и А.Генис, "экспериментальная делянка, на которой он выращивает свои образы, сад, в котором он срывает цветы для икебаны, не стесняясь, как и изобретатели этого искусства, подчинять их естественную форму своим художественным задачам" (2, с.14).
"Его русский язык гибок и богат на удивление, - пишет Т.Толстая, - он словно бы открыл в нем такие закоулки, оттер от пыли такие оттенки и отливы, которых мы не замечали" (11, с.20).
Писатель сам указывает на носителя традиции, продолжателем которой он является. Это В.Набоков, интересующий Соколова в первую очередь как стилист: "Набоков работает с языком, как и я вижу свою основную задачу - развитие языка. А язык заключает в себе все, все концы и начала: язык сам по себе насыщен чувствами, идеями" (10, с.66).
Для Соколова значим только тот автор, который изощренно владеет языком, заставляет читателя забывать о сюжете. На своей "экспериментальной делянке" Соколов не только делает прививки, используя материал авторитетных для него мастеров прозы, но и возделывает чрезвычайно благодатную почву: живой народный язык. Писатель говорит, что несколько лет, проведенных им в деревне, среди стариков, не прочитавших в своей жизни ни одной книги, кроме Библии, дали ему больше, чем пять лет университета: "Старики подкованы Новым Заветом, молитвами, Евангелием, которые знают почти наизусть. Духовная традиция не нарушена, живость мысли сохраняется. Литературная традиция заменяется устной: сказы, бывальщины, словотворчество" (7, с.2). Из сказок, бывальщин, скороговорок, словотворчества вырастает проза Саши Соколова, авангардиста по собственному признанию, который, кстати, заметил, что Гоголь, "вышедший из народных преданий был авангардистом своего времени" (8, с.181).
Роман "Школа для дураков", созданный автором в 1975 году и опубликованный в 1976 в США, где писатель находился в эмиграции, стал доступен русскому читателю в конце восьмидесятых. "Это книга об утонченном и странном мальчике, страдающем раздвоением личности..., который не может примириться с окружающей действительностью", - так пишет о романе сам писатель. Соколов создает современный "роман воспитания" (по определению А.Гениса - "роман взросления" (3,с.237). Взросление происходит по мере накопления опыта. "Школа" - это и есть процесс приобретения опыта, его переживание и осмысление.
Безусловно, важнейший в романе мотив школы. Школа - это не только специальная школа ("школа для дураков"). Это и литературная школа писателя. Это и школа для читателей, прошедших, проходящих, станущих проходить "науку жизни" вместе с Сашей Соколовым. Школа - это и клишированность мышления, воспитания. И с этим связана любовь к перечислениям и обилие кусков текста, представляющих собой как бы отрывки из учебника русского языка. Школа - это и погружение в "чужое слово" и преодоление его стереотипов, штампов, клише, и возможность от них избавиться только одним способом - обыгрывая.
Крылатое выражение "школа для дураков" давно бытует в народной речи как обозначение учебного заведения для детей, отстающих в умственном развитии. Это позволяет нам говорить о цитатной природе названия романа. Интересно, однако, что выражение вошло в "Словарь современных цитат" К.Душенко не как народное, анонимное, а как название романа Саши Соколова (4, с.330). Следовательно, оно получило "вторую жизнь" и теперь, в современном, скажем так, гуманитарном сознании ассоциируется сначала с романом Соколова и только потом - с соответствующим учебным заведением.
Обозначая цитатную природу названия, мы тем самым обращаем внимание на присутствие в романе чужого слова, так как текст романа есть отношение к своему названию.
Речевое клише "школа для дураков" приходит в роман и становится его названием "с подачи" героя, обработано его сознанием, обыграно и принято его языком ("Дорогой автор, я назвал бы вашу книгу ШКОЛА ДЛЯ ДУРАКОВ; знаете, есть Школа игры на фортепьяно, Школа игры на барракуде, а у вас пусть будет ШКОЛА ДЛЯ ДУРАКОВ, тем более, что книга не только про меня или про н е г о, д р у г о г о, а про всех нас, вместе взятых, учеников и учителей...(9, с.177, выделено автором).
Автор ведет свою игру: пишет роман. Герой, рожденный в этой игре, понимает ее правила и живет по их законам: "Вы вправе поступать с нами, героями и заголовками, как вам понравится, так что ... валяйте: ШКОЛА ДЛЯ ДУРАКОВ" (там же).Это замечание позволяет нам характеризовать сам процесс выбора названия как игровой: автор, обсуждающий со своим героем проблему выбора названия романа - подчеркнуто условная ситуация, которая осознается читателем как ситуация "невзаправду".
Таким образом, выражение "школа для дураков" заимствовано автором как из народной речи, так и у собственного героя. И это не единственный пример "осваивания" автором языка героя. Их сближает и общность зачина, рефреном проходящего через весь роман ("Дорогой ученик такой-то, я, автор книги..." - "Дорогой автор..."), и сама структура языка, а вслед за ней и структура повествования. Образцом заимствования автором языка героя может послужить финальный монолог автора: "Ученик такой-то, разрешите мне, автору, перебить вас и сказать, как я представляю себе момент получения вами долгожданного письма из академии, у меня, как и у вас, неплохая фантазия, я думаю, что смогу..." (там же, с.170-175).
Мы наблюдаем размывание границы между автором и персонажем, что влечет за собой появление имплицитного героя и единого языкового поля романа, на котором и "произрастает" центральная метафора романа "школа для дураков", вынесенная на обложку.
"Школа для дураков" - это метафора мироустройства, с которым не согласны ни герой, ни его автор. Если герой, как пишет А.Генис, "пытается сбежать на природу, на дачу, в "страну вечных каникул", вырваться не только из школы, но и из самой истории, которая тащит его не туда, куда ему надо, а туда, куда надо всем" (3, с.237), то автор, также тоскующий по свободе, создает текст, сама форма которого свободна: поток сознания. Не случайно о публикации романа на родине в конце 70-х годов речи идти не могло. Не случайно и то, что роман создается Соколовым в ситуации, когда писатель сам пытался бежать "из самой истории", чтобы стать свободным, а значит иметь возможность писать: "Школу для дураков" я написал в России, на Волге. Я работал там егерем в одном лесном хозяйстве... Решил жить за городом, на воле" (6, с.197).
Мир несвободы проникает в сознание героя и находит отражение в его языке, принося в него свои речевые клише ("жизнь дается человеку один раз, и прожить ее надо так, чтобы...", "бороться и искать, найти и не сдаваться..."(9, с.82). Сознание, стремящееся к свободе, протестует, и клише переживают удивительные метаморфозы: "униженные и оскорбленные" становятся "униженными и окровавленными" (там же, с.135), увольнение "по собственному желанию" случается "по щучьему велению" (там же, с.152) , "почетный караул" превращается в "почтенный" (там же, с. 167), шагающая по долинам и по взгорьям вперед дивизия рождает "шагающего по долинам небытия и нагорьям страданий" любимого наставника (там же, с.125), бюро пропаганды и агитации трансформируется в "женевское туристическое бюро пропаганды и агитации за лучшую семейную жизнь" (там же, с.135), надежды и планы на будущее становятся и вовсе абсурдными "надеждами и планктоном на будущее" (там же, с.153), отдел народного образования зло преобразуется в "отдел народного оборзования" (там же, с.167).
Насыщенность языка клише, имеющими идеологическую окраску - один из ярких показателей внутренней несвободы человека, его ангажированности "системой". Человек, верно служащий системе, к свободе не стремится, следовательно не только не пытается освободиться от речевых клише, но, наоборот, активно использует их, причем не только идеологизированные, но и любые другие. Свободная от речевых клише речь из уст такого героя не звучит. Примером может служит речь отца "ученика такого-то" - прокурора: "вчера у него было тяжелое заседание, он говорит, что д ь я в о л ь с к и у с т а л, но зато все п о л у ч и л и п о з а с л у г а м...Знаем мы этих инвалидов, - усмехается папа, -этим бы инвалидам б а р ж и г р у з и т ь, а не н а с к р и п о ч к а х п и л и к а т ь, будь моя воля, они бы у меня попиликали, м о ц а р т ы ф и г о в ы" (там же, с.155, выделено нами. И.А.).
Напротив, игровое отношение к речевому клише говорит о внутренней свободе или, по крайней мере, о явном к ней стремлении, что мы и обнаруживаем у "ученика такого-то".
В роли речевых клише в романе достаточно часто используются широко известные цитаты, что мы уже наблюдали, но их эксплуатация может носить несколько иной характер. Языковой мир романа органично и эмоционально впитывает то, что безоговорочно принимается и автором, и персонажами: "Знайте, други, н а с в е т е с ч а с т ь я н е т, ничего подобного, ничего похожего, н о зато - господи! - е с т ь же в конце концов п о к о й и в о л я" (там же, с.23, выделено нами.И.А.), - утверждает ветрогон Норвегов. "Р ы ц а р ь б е з с т р а х а и у п р е к а, географ ш е л один против всех с о т к р ы т ы м з а б р а л о м, разгневанно. Он может подумать обо мне плохо, - волнуется автор романа, - решит, пожалуй, что я никуда не гожусь - ни как п о э т, ни как г р а ж д а н и н" (там же, с.176, выделено нами. И.А.).Подобным образом чужим словом пользуются герои, стремящиеся к свободе. Они его действительно "обыгрывают", а не используют ввиду отсутствия собственного, как мы наблюдали это у отца прокурора.
Мы можем говорить о некой "резервации", в которой человек может обрести свободу. Для Саши Соколова и его персонажей такой резервацией становится язык. "Паролем" для проникновения на заветную территорию является игра.
Обыгрывание речевого клише у Соколова может носить форму каламбура. Каламбуры Соколова достаточно разнообразны. В потоке сознания героя преобладают каламбуры, основанные на созвучии, среди которых мы обнаруживаем сопоставление созвучных слов в одном семантическом контексте: "теперь вас уволят по собственному, но, собственно, на каком основании?" (там же, с.149). Но значительно чаще писатель использует замену одного из слов, входящих в устойчивое словосочетание (пословицу, узнаваемую цитату, речевое клише, поговорку), созвучным ему словом , имеющим иронический смысл в сочетании с контекстом: два ученых, подающих одежды" (подающих надежды), "на вашей нервной почте" (нервной почве),"капля...торжественно капнет в Лету" (канет в Лету), "с таким положением лещей (положением вещей) трудно не согласиться", "мотив из Детей капитана Блэда" (Гранта, Блада), "болекровие" (белокровие), "статья печатается в беспорядке дискуссии" (в порядке дискуссии).
Замена, казалось бы, должна приводить к переосмыслению клише, тогда каламбур "заиграет". Что мы и наблюдаем в каламбурах "капнет в Лету", "болекровие", "в беспорядке дискуссии" и многих других. Но гораздо чаще мы встречаемся с подчеркнуто абсурдным замещением, основанном только на созвучии ("положение лещей", "Дети капитана Блэда" и другие). Комизм возникает именно в результате абсурдности сочетания. Подобные замещения "оправдываются" и "странным сознанием" героя-повествователя, и его инфантилизмом: понятно, почему подсознание рождает не подкрепленные смыслом, но "забавные" ассоциации, а пристрастие к подобного рода играм есть следствие инфантилизма. Фрейд указывает на характерную для ребенка склонность к "бессмысленному, нецелесообразному поведению, которое объясняется стремлением получить удовольствие от бессмыслицы" (12, с.296). Бессмысленным и нецелесообразным может быть и "речевое поведение" ребенка. Этим могут быть мотивированы и абсурдные каламбуры Соколова.
Кроме каламбуров, строящихся на созвучии, Соколов использует каламбуры, основанные на полисемии и полной и частичной омонимии: "весь город в такую погоду уехал за город", "она служит в школе заведующей учебной частью, частью учебы", "бери греби и греби домой", "это добро в доме никогда не переводится и не переводится зря" (о спирте).
"Собственно игра слов" ("настоящая игра слов" по определению Фрейда) представлена в романе не менее ярко и разнообразно, чем один из ее подвидов, каламбур.
В качестве "собственно игры слов" могут быть представлены "остроумные перечисления" (термин, используемый Фрейдом). "Качайте пиво из бочек и детей в колясках" - присоединение при помощи союза "и" уравнивает несравнимое, придавая глаголу разные смыслы. Другой пример: "утомленные поисками и солнцем". Комический эффект рождает перечисление, происходящее внутри устойчивого словосочетания, которое таким образом "распространено" дополнительным членом. Кроме того, одно и тоже означающее соответствует различному означаемому, что и придает словосочетаниям комический смысл. Идет игра значениями слов, которая так характерна для постмодернизма.
Соколов может обыгрывать и двусмысленность буквального и метафорического значения устойчивого словосочетания: "на вас лица нет, на вас только рубашка и брюки" ,использует разложение слов на составляющие и обыгрывает возникающие при этом "новые" смыслы: "мы рекомендовали бы занятия музыкой, на любом инструменте, терапия..., аккордеон, скрипка, фортепьяно, скорее форте, чем пьяно".
Наше пристальное внимание к каламбурам и игре слов у Соколова может показаться излишним. Но нам кажется, что столь детальный анализ этого явления вполне уместен, если брать во внимание традиции русской игровой прозы, в рамках которой мы и рассматриваем творчество писателя. На наш взгляд, Соколов является прямым продолжателем традиций Ф.М.Достоевского, чья любовь к каламбурам известна (об этом см. главу "Использование многозначности слов и выражений в произведениях Достоевского" в книге М.С.Альтмана "Достоевский. По вехам имен".(1,с.209-246). Соколов, следуя традициям, использует каламбуры не только в целях создания комического эффекта, но и поистине трагического. "Бывают каламбуры в полном смысле этого слова - т р а г и ч е с к и е", - их и обнаруживает Альтман у Достоевского (там же, с.211). Интересно, что в одном из "трагических" каламбуров Соколов обыгрывает именно Достоевского: "униженные и окровавленные" ("униженные и оскорбленные").
Игра, основанная на разложении слов на составляющие, используется писателем не только для создания комического эффекта или с целью демонстрации остроумия героя, а также особого состояния его сознания, но и для весьма серьезных целей. М.Липовецкий обращает внимание на существование в романе своеобразных "речевых лавин", лишенных знаков препинания и представляющих собой поток перетекающих друг в друга метафор, идиом, цитат, в которых на первый план выходят ритмические и фонические отношения (5, с.183). Такие "речевые лавины" разбросаны по всему тексту, но особенно интересны они в первой главе, так как из их ритмического и метафорического "материала" рождаются некоторые персонажи и образы романа (9, с.16-17, с.40-42). Порожденные "речевыми лавинами" метафорические сцепления, как верно замечает Липовецкий, "в дальнейшем начинают существовать абсолютно самостоятельно: так появляется из ветки акации женщина Вета Акатова, как из слова "би-леты" проступает река Лета...и многое другое"(5,с.183). Заметим, что и в этих "речевых" ("словесных") метаморфозах Соколов активно использует технику каламбура. Обыгрывание каламбуром омонимии в сочетании с использованием фонической ассоциации прочитывается в "процессе" рождения в романе одной из героинь: "... как твое имя меня называют веткой я Ветка акации я Ветка железной дороги" (9, с.16). Здесь же и разложение слов на составляющие для создания и обыгрывания новых смыслов: "... тарарам трамваи т р а м в а и аи вечер добрый билеты би леты чего не Леты реки леты ее нету Вам аи цвета..."(там же). П.Вайль и А.Генис пишут, что Соколов исповедует пантеизм языка, "у него говорящая лексика, фонетика, синтаксис, грамматика", писатель "охотно вслушивается в приставку, суффикс, глагольную форму, падежную флексию" (2,с.16). Этими словами можно прокомментировать вышеприведенные цитаты, точнее, именно эти цитаты и позволяют констатировать пантеизм языка у Соколова.
Игровое использование речевых клише, каламбуры, фонические языковые игры, опирающиеся на фольклорные традиции - все они есть проявление игровой природы языка романа.
1. Альтман М.С. Достоевский. По вехам имен. - Саратов: Изд-ва Саратовского ун-та, 1975.
2. Вайль П., Генис А. Уроки школы для дураков // Лит. обозрение. - 1993. - N 1/2. - С.13-16.
3. Генис А. Горизонты свободы. Саша Соколов // Звезда. - 1997.- N 8. - С. 236-238.
4. Душенко К.В. Словарь современных цитат. - Аграф : 1997.
5. Липовецкий М.Н. Русский постмодернизм. Очерки исторической поэтики. - Екатеринбург: Изд-во Уральского гос.пед. ун-та, 1997.
6. Соколов С. "Время для частных бесед..."/ Саша Соко- лов - Виктор Ерофеев // Октябрь. - 1989.- N 8.- С.195-202.
7. Соколов С. Легко ли быть гражданином мира: [Беседа с писателем] // Учит.Газ.- 1989.- 29 июля.- С.2.
8. Соколов С. Спасение в языке:[Беседа с писателем Сашей Соколовым / Записал А.Михайлов] // Лит. учеба.- 1990.- N 2.- С.180-184.
9. Соколов С. Школа для дураков. Между собакой и волком. - М.: "Огонек" - "Вариант", 1990.
10. Соколов С. Общая тетрадь, или Групповой портрет СМОГа // Юность. - 1989. - N 12. С.66-68.
11. Толстая Т. [О Саше Соколове] // Огонек. - 1988.- N 33.- С.20-21.
12. Фрейд З. Остроумие и его отношение к бессознательному // "Я" и "Оно": Труды разных лет. Книга 2. - Тбилиси: Мерани, 1991.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.yspu.yar.ru