К. В. Балеевских
...Тут живут чужие господа,
И чужая радость, и беда.
Мы для них чужие навсегда.
А. Вертинский. Чужие города.
Это редкое явление. Двадцатому веку принадлежат всего несколько имен, получивших всемирную или европейскую известность за литературные произведения, написанные ими не на их родном языке: Дж. Конрад, Д. Джойс, С. Беккет, В. Набоков, П. Целан, А. Кристоф...
Можно по-разному относиться к творчеству лингвистических мигрантов, однако в любом случае это явление неординарное и малоизученное. До недавнего времени овладение вторым после родного языком (двуязычие, билингвизм) привлекало внимание лингвистов в основном как результат распространения нового языка в коллективе (коллективное двуязычие), тогда как индивидуальному, по мнению А. Мартине, суждено "всегда... оставаться на втором плане" [6. С.47].
Однако прежде надо определить, с чем мы в действительности имеем дело, когда говорим об этой проблеме.
Явление, известное как билингвизм, представляет исключительный интерес не только с точки зрения лингвистики, но и с других позиций - философии, психологии, этнопсихологии, социологии и даже физиологии (функции центральной нервной системы).
Согласно общепринятым представлениям, билингвизм (двуязычие) - это свободное владение двумя языками одновременно [7. С.7]. Считается классическим определение У. Вайнрайха, где он утверждает, что билингвизм - это владение двумя языками и попеременное их использование в зависимости от условий речевого общения [2]. С позиций психолингвистики, билингвизм - способность употреблять для общения две языковые системы [3. С.19].
При изучении феномена следует учитывать степень овладения новым языком, т.к. при этом выясняется, что понятие билингвизм весьма неоднородно.
Е.М. Верещагин выделяет три уровня билингвизма: рецептивный (понимание речевых произведений, принадлежащих вторичной языковой системе), репродуктивный (умение воспроизводить прочитанное и услышанное) и продуктивный (умение не только понимать и воспроизводить, но и "строить цельные осмысленные высказывания" [Э. Хауген]) [3. С. 134].
Таким образом, билингвизм - это "психический механизм..., позволяющий...воспроизводить и порождать речевые произведения, последовательно принадлежащие двум языковым системам", а "лингвистические типы билингвизма ... соответствуют определенным типам аккультурации", при этом "полной аккультурации соответствует координативный билингвизм..., обеспечивающий производство правильной речи, последовательно относящейся к двум языковым системам" [3. С.134, 138].
Но кроме координативного билингвизма (одинаковое владение двумя непересекающимися языковыми системами) выделяется также смешанный тип, когда второй язык усваивается при уже сформировавшейся системе родного (первого) языка.
В связи с этим отметим мысль Л.В. Щербы о том, что при смешанном двуязычии обретаемый язык всегда претерпевает влияние первого языка, и поэтому необходима неусыпная борьба с родным языком, только тогда можно надеяться осознать все своеобразие изучаемого языка [10].
Аналогичную точку зрения высказывает Э. Кассирер: "Реальная трудность ... состоит не столько в изучении нового языка, сколько в забывании старого", поскольку "наши восприятия, интуиция и понятия сращены с терминами и формами речи родного языка. Чтобы освободиться от связей между словами и вещами, требуются огромные усилия", которые "при изучении нового языка просто необходимы" [5. С.595-596].
Говоря о таком типе двуязычия, Л.В.Щерба уточняет, что билингвы знают не два языка, а только один, но он имеет два способа выражения [10].
Есть и более категоричное мнение: "Не существует человека, который, хорошо зная свой родной язык, был бы способен овладеть другим" [7. С. 9].
В свете сказанного возникает вопрос: насколько понятие "билингвизм" применимо к серьезному литературному творчеству? В принципе, написать на втором (третьем, четвертом и т.д.) языке при соответствующем образовании можно что угодно - стихотворение, рассказ, роман и пр., но будет ли это Литературой? Литературный язык значительно отличается от обиходного, делового, профессионального, технического языков, доступных очень многим.
Писатель может говорить на нескольких языках, но серьезные произведения, как показывает история литературы, создаются на одном языке, родном или благоприобретенном, и в плане литературного творчества понятие "билингв" представляется не вполне корректным. Полагаем, есть смысл выделить в градации "продуктивный билингвизм" уровень, позволяющий использовать второй язык в литературном творчестве, т.е. такое безупречное знание языка, которое превосходит эту способность у большинства природных его носителей, и, более того, дает возможность создавать на этом языке художественные шедевры. Ниже мы попытаемся обосновать необходимость введения такой градации.
Прежде всего - несколько слов о литературном языке в свете возможности овладения им представителем иной языковой системы.
Наиболее привлекательным по своей емкости и лаконичности является известное выражение М. Хайдеггера: "Язык есть дом бытия" [9. С. 192]. Л.Вайсгербер высказывается более экстравагантно: язык - это "судьба". Даже "оковы" (что на фоне предыдущего выражения провоцирует формулу "язык - тюрьма бытия"). В связи с этим возникает вопрос: может ли человек (в нашем случае - писатель) чувствовать себя в чужом "доме" (а тем более - в тюрьме) совершенно свободно, "как у себя дома" (не вести себя, как дома, но чувствовать)? Тот же Хайдеггер отвечает: "Диалог между домами оказывается почти невозможным" [9. С.275]. Заметно проще на это смотрит А. Мартине: "Овладеть языком - значит научиться по-новому анализировать то, что составляет предмет языковой коммуникации" [6. С.46].
В данном контексте, разумеется, необходимо дифференцировать язык как средство широкого общения (говорение) и язык как Логос (Слово, Разум), "старейшее слово для ... осмысленной власти слова, для речи, ...одновременно слово для бытия..." [9. С. 312], т.е. как "...не просто средство для взаимопонимания, но подлинный мир, который дух внутренней работой своей силы призван воздвигнуть между собой и предметами..." [9. С. 263].
И насколько это реально - войти в этот Дом, "великий и могучий", чтобы овладеть всем его богатством, т.е. не только понять, но и прочувствовать значение и смысл, нередко скрытый, десятков и даже сотен тысяч слов, пословиц, поговорок и т.п.? Смысл, который открывается только человеку, с детства погруженному в культуру народа, хорошо знакомому с его историей, литературой, этнографией, фольклором и многим другим, вплоть до климатических условий и конфессиональных особенностей...
В этом плане условно можно выделить два уровня овладения языком и его использования: низший (передача смысла информации), или схематический, и высший - создание и передача информации как объемного и цветного изображения; если развить аналогию, эти уровни соотносятся как чтение партитуры и оркестровое исполнение.
Более того, даже совершенно правильный язык (большой словарный запас, безукоризненная грамматика) может быть стерильным, как дистиллированная вода, т.е. безвкусным, тогда как включение "неправильных" слов, "неподходящих" выражений, сознательных ошибок (псевдоошибок, псевдооговорок) нередко делает язык литературного произведения, как и устной речи, более насыщенным по колориту, юмору и т.п., т.е. более живым.
Последнее далеко не всегда доступно даже для носителей данного языка, не говоря уже о билингвах, для которых второй язык не является родным. По-видимому, именно с этим положением перекликается мысль Хайдеггера: "так ли мы в языке, что касается его существа, понимаем его как язык и, вслушиваясь собственно в него, воспринимаем его?" [9. С. 259].
Здесь было бы уместно обсудить точку зрения М.П. Алексеева, который в свое время обращался к проблеме многоязычия в литературном процессе. Свою мысль "многоязычие не так уж редко встречается в образованной среде" он иллюстрирует ссылками на творчество П. Мериме, Ж. Верна, А. Стринберга, английского поэта XIX века Ч. Суинберна ("почти сверхъестественная "многоязычность"), О. Уайльда ("по мнению современников, отличался мастерством, с которым он писал по-французски"). Однако тут же автор замечает: "прежде чем печатать французский текст Стринберга (шведа - К.Б.), его приходилось всегда исправлять"; "несмотря на изящество и звуковое богатство стихов" Суинберна "... в них чувствуется иностранный акцент"; "французские сочинения" О. Уайльда "с точки зрения природных французов имели много погрешностей...". Затем делает вывод: "усвоение чужого языка в писательском сознании имеет предел; творческое владение несколькими языками всегда оказывается в какой-то степени иллюзорным". Далее автор приводит слова И.С. Тургенева (который "великолепно говорил и писал по-французски и по-английски"): "Когда я пишу по-русски, я свободен. Когда ... по-французски, я чувствую себя стесненным. Когда ... по-английски, то мне кажется, будто я надел на ноги слишком тесные сапоги..." [7. С. 12]. Во всех этих высказываниях Тургенев имел в виду только литературное творчество в узком смысле слова.
Л.Н. Толстой в эпопею "Война и Мир" вводит большое количество фрагментов на французском языке, однако в 1873 году (спустя 4 года после первого издания) заменяет их русским переводом, не вполне идентичным французскому оригиналу. Почему - неизвестно, однако можно предположить, что одной из причин явилось критичное отношение Толстого к качеству собственного французского текста. В какой-то степени это подтверждается проведенным нами анализом некоторых французских фрагментов романа.
Если не вдаваться в детали, тем более что за прошедшее столетие французский язык тоже претерпел определенные изменения, можно заметить при сравнении текстов французских фрагментов и параллельных переводов Толстого, что русский язык автора оказывается более живым и ярким, чем его же несколько "клишированный" французский. Кроме того, встречаются некоторые смысловые, стилистические и даже грамматические погрешности, которые нельзя объяснить только эволюцией языка.
Можно предположить, что французские фрагменты Л. Толстой вывел из романа по причине неудовлетворенности качеством своего французского (особенно в предвидении его издания во Франции) и, только во вторую очередь, чтобы сделать произведение более демократичным.
Кроме того, в статье М. Алексеева фигурируют и другие фамилии отечественных и зарубежных авторов XIX - XX вв., эпизодически творивших на чужих языках; однако складывается впечатление, что эти работы не относятся к лучшим образцам творчества А. Пушкина, М. Лермонтова, Е. Баратынского, Ф. Тютчева, М. Цветаевой, Р. Рильке и других. Скорее это литературные эксперименты, если не сказать экзерсисы.
Следует, видимо, согласиться с той мыслью, что для писателя-"билингва" действительно существует какой-то предел овладения вторым языком. В этом плане представляет интерес один из эпиграфов, предваряющий роман нашего бывшего соотечественника А. Макина "Французское завещание", написанный на французском языке и получивший признание французской литературной (и не только) общественности: "Я спросил у русского писателя (у И.С. Тургенева? - К.Б.) о методе его работы, удивившись, почему он не переводит себя сам, ведь говорил он на очень чистом французском языке... Он признался мне, что его замораживает Академия и ее словарь" (А. Доде. Тридцать лет в Париже.). И здесь круг замыкается: автор (А.Макин) довольно прозрачно намекает, используя чужое мнение, на неконгруентность Академического словаря французского языка тех лет (60-80 гг. XIX в.) и литературного языка русского писателя, т.е., в конечном счете, на несовершенство любого перевода и, по-видимому, проводит параллель с собственным творчеством и собственными трудностями.
В любом случае мы считаем, что для объективной оценки литературного языка писателей, использующих в этом качестве язык другого народа (будем пользоваться привычным понятием "билингвизм"), следует учитывать в первую очередь мнение читателей и критики той страны, на языке которой написано произведение. Проиллюстрировать сказанное можно примерами из творчества русского французского писателя А. Макина. Но это - тема отдельных публикаций.
До сего момента речь шла в основном о взаимоотношениях с чужим языком писателей, являющихся в первую очередь классиками в своей родной литературе (кроме А. Макина). Гораздо больший интерес представляет изучаемый феномен в творчестве писателей-"посредников" (по классификации С. Бочнера, о чем ниже), создававших свои произведения исключительно (или почти всегда) на языке, не принадлежавшем им от рождения.
Принимая во внимание факт "ухода" в чужую языковую систему, то есть смену творческого языка, и отсутствие, как правило, выдающихся литературных произведений на родном языке, считаем возможным использовать для этой категории писателей термин не "билингв", а "транслингв" как более объективно отражающий суть явления. Считаем также возможным выделить полный и неполный транслингвизм. В первом случае писатель в литературном творчестве и в повседневной жизни отказывается от родного языка, а во втором - периодически к нему возвращается.
Возвращаясь к началу статьи (А. Мартине - о недостаточном внимании исследователей к проблеме индивидуального многоязычия), можно предположить, что контингент, в котором индивидуальный билингвизм переходит в новое качество - транслингвизм, является наиболее подходящим объектом для изучения феномена в целом.
И вот здесь возникает ряд вопросов. Во-первых: почему писатель "уходит" в мир чужого языка? Чего ему не хватало в родной языковой системе? "Что ищет он в стране далекой, что кинул он в краю родном?" Что в творческом плане приобретает автор от проникновения в культуру своего "второго дома" и, с другой стороны, что получает эта культура? Чем расплачивается писатель (в интеллектуальном плане) в результате такого перемещения, т.е. что он теряет?
Разумеется, обстоятельно ответить на все эти вопросы в одной статье нереально. Наша задача ограничена в основном обсуждением направлений исследования.
Не является открытием утверждение, что культуры, как и народы, могут быть великими и малыми. То же относится и к языку как одной из основных составляющих культуры в целом. История литературы показывает, что транслингвизм - это всегда движение в направлении к более престижному языку/культуре или, по меньшей мере, к равновеликому, и никогда - в противоположном.
Например, поляк Дж. Конрад и ирландцы Д. Джойс и С. Беккет получили известность как англоязычные писатели (у Беккета есть также произведения на французском), румын П. Целан пишет по-немецки; к В. Набокову слава пришла после появления на английском языке его "Лолиты". Наш бывший соотечественник А. Макин получил гонкуровскую премию за роман на французском языке. На французском пишет и швейцарская писательница венгерского происхождения А. Кристоф.
В то же время писатели бывших республик СССР, бывших колоний великих империй становились известными благодаря, как правило, языку метрополии. Чукотский писатель Ю.Рытхэу, киргиз Ч. Айтматов писали, как известно, на русском языке; назвать же русского писателя, создающего свои произведения на чукотском или киргизском языках было бы весьма проблематично; в принципе это относится к любому другому языку малого народа.
Личные лингвистические и культурологические пристрастия;
Потребность более широкого самовыражения (в частности, словарь малых народов, как правило, уступает лексическому запасу великих) и самоутверждения (возможность получить известность за пределами своего этноса);
Вынужденная эмиграция по политическим, экономическим и другим соображениям (Набоков, Труайя, Триоле, Кристоф);
Форма протеста (Макин?);
Другие.
Разумеется, каждая из этих причин требует отдельного изучения. Нас же больше интересует транслингвизм с позиций культурологических - как результат взаимодействия двух Логосов, как диалог Домов Бытия.
Большинство авторов, поднимавших эту тему, видят в явлении билингвизма/транслингвизма только позитивные стороны.
П. Бороздина, анализируя особенности многонациональной литературы бывшего СССР, пишет: "Герои творений подлинного художника, созданные не на родном языке, приобретают национальные черты, отражающие душу народа (имеется в виду народ, населяющий союзную республику - К.Б.).Выбор художественно-изобразительных средств и эмоциональный тон повествования неразрывно связываются с поэтической культурой родного народа, с его мироощущением" [1. С.82] Еще более поэтично об этом же говорит Э.Кассирер: "Проникновение в "дух" нового языка всегда порождает впечатление приближения к новому миру - миру со своей собственной интеллектуальной структурой. Это подобно ... открытию чужой страны, и самое большое приобретение... - свой собственный язык предстает в новом свете... Соотносительные термины двух языков редко приложимы к одним и тем же предметам и действиям. Они покрывают различные поля, которые, взаимопроникая, создают многоцветную картину и различные перспективы нашего опыта" [5. С.595-596].
А вот интересное свидетельство "из первых рук" (африканский писатель Б. Дадье): "Двуязычный писатель не прибегает к переводу: язык произведения рождается где-то в глубине его сознания...". Он "...представляет собой как бы точку, где в результате слияния двух потоков рождается нечто новое... Это ставит его в известной мере в положение вне избранного языка, позволяет ему увидеть этот язык новым, сторонним взглядом... Многоязычие ...служит... делу распространения человеческой мысли, делу взаимопонимания и солидарности" [4. С. 248]. И далее: "Когда два языка вступают в контакт... в одном индивиде, то это означает..., что в контакт и в конфликт приходят два видения мира... Переход от одного языка к другому может вызвать в мышлении глубокие потрясения (курсив мой - К.Б.)" [4. С.249]. Это уже к вопросу, если можно так сказать, о "плате за жилье" в чужом Доме.
Причины этого "конфликта-потрясения", наряду с прочими, в определенной степени связаны с различиями коммуникативного плана. Для индивидуалистических западных культур большое значение имеет содержание сообщения (что сказано), а не то - как (низкоконтекстные культуры); в высококонтекстных культурах (в т.ч. и русской) люди в большей степени склонны обращать внимание на контекст сообщения (как сказано). Для коллективистических культур (японская, русская) характерна и большая, чем для индивидуалистических, дифференциация эмоциональных категорий, богатство языковых средств для выражения эмоций [8. С. 154-158]. Можно сказать, что "язык ведет к ядру духовно-культурной экзистенции народа", но, учитывая отмеченное выше, проникновение в это ядро требует определенных жертв. По мнению С. Бочнера [8. С.291], в результате межкультурных контактов формируются четыре индивидуальных типа:
"перебежчик" (отказ от собственной культуры ради чужой);
"шовинист" (противоположный вариант);
"маргинал" (колебание между двумя культурами);
"посредник" (синтезирует две культуры, являясь их связующим звеном).
Писатель-транслингв вероятнее всего реализуется как 1,3 или 4 вариант. Можно предположить, что в ряде случаев это приводит к отказу от родного языка, т.е., в определенной степени, и от родной культуры, угрожая утратой этнической идентичности, и в результате - "к потере связей с какой бы то ни было культурой" [8. С.234]. В любом случае этот вопрос требует изучения.
Возвращаясь к литературному творчеству писателей-транслингвов, можно выявить определенную закономерность: они нередко, по крайней мере вначале, занимают свою определенную нишу в литературе. Для Дж. Конрада это романтика моря; В. Набоков вошел в американскую литературу с эпатирующей пуританские Соединенные Штаты эротикой (не очень откровенной по сегодняшним меркам) "Лолиты"; А. Кристоф показала благополучной Европе жестокую прозу жизни венгерской эмиграции. В меньшей степени сказанное относится к Д. Джойсу и С. Беккету, которых однозначно отнести к категории транслингвов сложно: английский язык в Соединенном Королевстве, частью которого является Ирландия, государственный, и нельзя исключить, что оба овладевали им с самого детства, параллельно с родным ирландским.
В свою очередь, наш соотечественник А. Макин показал Франции (и, как говорят факты, не только ей) "Россию с человеческим лицом"; русская тема, несмотря ни на что, продолжает оставаться центральным мотивом его романов, независимо от места их действия.
Творчество А. Макина привлекает российского исследователя по многим причинам: писатель - наш соотечественник и современник, его творчество высоко оценено на Западе. Безусловно, представляет интерес и то, как оно будет развиваться, и то, как сложится дальнейшая судьба писателя.
Мы продолжаем изучать его творчество, планируется выход в свет новых работ, посвященных этой теме.
Бороздина П.А. В двух измерениях: Современное двуязычное творчество // Вестник Воронеж. гос. унив-та. Сер. 1. Гуманитар. науки. Воронеж. 1996. Вып. 2. С.78.
Вайнрайх У. Одноязычие и многоязычие // Зарубежная лингвистика. Вып. III. 1999. С. 7 - 42.
Верещагин Е.М. Психологическая и методическая характеристика двуязычия (билингвизма). М., 1969. 160 с.
Дадье Б. Люди между двумя языками // Иностранная литература. 1968. №4. С. 245.
Кассирер Э. Избранное. Опыт о человеке. М., 1998. 784 с.
Мартине А. Распространение языка и структурная лингвистика // Зарубежная лингвистика. Вып. III. 1999. С. 43 - 55.
Многоязычие и литературное творчество / Отв. ред. М.П. Алексеев. Л., 1981. 337 с.
Стефаненко Т. Г. Этнопсихология. М., 1999. 320 с.
Хайдеггер М. Время и бытие. М., 1993. 447 с.
Щерба Л.В. Избранные работы по языкознанию и фонетике. Т. 1. Л., 1958. 182 с.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.yspu.yar.ru