На протяжении всего первого двадцатилетия прошлого века союз сентиментализма и легкой поэзии занимал в русской литературе бесспорно командные высоты; однако оба эти течения далеко не исчерпывали собою всего многообразия литературного процесса. Протест либеральной части дворянства и политическое самосознание растущей в эту эпоху буржуазии равно требовали от ее идеологов выхода из тесных границ классицизма, обращения их к реальности. Эти тенденции, бесспорно усилились в начале XIX в., когда рост буржуазного сознания и распад феодализма приняли уже довольно ощутимые формы. В области прозы к реализму тяготел уже А. Измайлов с его дидактико-сатирической «восточной повестью» «Ибрагим и Осман» и особенно двухтомным романом «Евгений, или пагубные следствия дурного воспитания и сообщества» (т. I, 1799; т. II, 1801), в котором содержится широкое сатирическое изображение быта провинциального и столичного дворянства, его невежества, мотовства и развращенности. Написанный в манере нравоописательного романа, «Евгений» открыл дорогу прозе Нарежного , который в 1814 дал полный сатирической направленности роман «Российский Жильблаз, или похождения князя Григория Осиповича Чистякова»: нарисованная в нем картина разложения помещичьего класса и продажности правящей страной администрации вышла настолько резкой, что Нарежному удалось выпустить только первые три части «Российского Жильблаза» — три последние были уничтожены по распоряжению министра народного просвещения гр. Разумовского. Эта неудача не сломила Нарежного, много лет спустя создавшего язвительное изображение господства русских в Грузии, — таков его роман «Черный год, или горские князья» (1829), в котором сатира на русскую администрацию искусно завуалирована колоритом горских событий и бытовых зарисовок. Однако Нарежный не ограничился этой прямой сатирой, с начала 20-х гг., все более тяготея к нравоописательной прозе. Его повести, особенно «Бурсак» (1824), «Два Ивана, или страсть к тяжбам» (1825), представляют собою меткие и характерные зарисовки нравов захолустного украинского мелкопоместья. В юмористическом изображении этой среды Нарежный явился несомненным предшественником Гоголя (ср. «Бурсака» с «Вием», «Двух Иванов» с «Повестью о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»).
В это реалистическое течение ранее других включился Крылов . Крылов входил в «Беседу русского слова», разделяя напр. присущую группе Шишкова неприязнь ко всякой иностранщине в литературе (две его комедии — «Модная лавка», 1806, и «Урок дочкам», 1807, высмеивали распространенную в дворянском кругу той поры галломанию). Но близость к «Беседе» не лишала Крылова творческой независимости — примечательно напр., что он защищал пушкинского «Руслана и Людмилу» и резко критиковал сентименталистов за приукрашивание ими крепостной действительности; еще в своем «Письме издателям из Орла» Крылов указывал, что «сельские наши жители коптятся в дыму, и надо быть страшным охотником до романов... чтобы... сплести шалаш какому-нибудь Ивану из миртовых и розовых кустов» (1792). Талант Крылова родился и окреп в недрах той сатирической журналистики XVIII в., которая боролась за переустройство действительности на культурно-европейский, в сущности буржуазный лад и которая подверглась за это сокрушительным ударам правительства. В своих журнальных выступлениях, в комедии «Кофейница» и в «Почте духов» Крылов стоял именно на этих позициях, язвительно критикуя крепостное право и характерно-дворянские черты чванства породою, легкомыслия, тунеядства, обезьяньей подражательности всему иностранному. Вместе с памфлетом на дворянское общество Крылов высмеивал и ограниченность дворянской литературной манеры: см. напр. пародирование канонов торжественной оды в «Каибе» и классической трагедии — в «Трумфе» (1799—1801). «Шуто-трагедия» эта рассказывала об истории неудачного сватовства немецкого принца Трумфа к дочери царя Вакулы, княжне Подщипе, влюбленной в князя Слюняя. Все эти образы шуто-трагедии поданы Крыловым в намеренно гротескных и сатирических чертах. «Трумф» разошелся во множестве списков — успех комедии в немалой степени обусловливался тем, что в сюжете ее видели недвусмысленные намеки на придворные события павловской поры. Сохраняя в своем творчестве (особенно в комедиях) внешние следы влияния классицизма, Крылов уже в эту первую половину своего творческого пути тяготел к реалистической сатире на господствующий уклад. Закрытие издававшегося им вместе с Клушиным журн.
«Зритель» существенно изменило мировоззрение Крылова. Испытав на себе самом силу дворянского режима, Крылов сделался более благонамеренным, характерно отразил на себе в этом отношении своеобразие русской буржуазии, борьбе против крепостничества предпочитавшей сделку с ним. Но став благонамереннее, Крылов вовсе не склонен был отказаться от начатой им критики существующей действительности, он только сделал ее более осторожной и лукавой.
В баснях Крылова характерно отразились эти две особенности его политической идеологии. С одной стороны, Крылов не упускал случая разоблачать пороки высшего сословия — дворянства — хвастовство («Лжец»), бездельничество («Стрекоза и Муравей»), «роскоши прельщенье» («Червонец»), обезьянью подражательность («а без ума перенимать и боже сохрани как худо»), с особенной резкостью ополчаясь против всякого «чванства породой» («...если голова пуста, то голове ума не придадут места»; ср. «Гуси», «Осел» и др.). Он остро сознавал народное бесправие и не упускал случая, чтобы зло заклеймить безудержное своеволие знатных, богатых и сильных мира сего: «У сильного всегда бессильный виноват» («Волк и ягненок», ср. «Мор зверей»). Отрицательно относясь к знати, Крылов любил зажиточное мещанство, создавшее себе счастье упорным трудом («Пруд и река»). Но он не отказывался и здесь от критики ряда недостатков своего класса — в особенности прислужничества знатным («Две собаки»), дружбы с людьми высшего положения («Котел и горшок»), суетного желания стать выше своей породы («Лягушка и вол») и т. д. Все это несомненно прогрессивные черты, но наряду с ними Крылов сохранил твердое убеждение в том, что существующий порядок должен остаться незыблемым. Он за то, чтобы гражданской свободе была поставлена разумная мера, чтобы власть была твердой («Конь и всадник»), чтобы все части «державы» выполняли свои функции, не борясь друг с другом и не ослабляя тем мощи государства («Пушки и паруса»). Политические воззрения Крылова, оппозиционные там, где дело идет о дворянстве, немедленно становились консервативными, когда он говорил о революционных тенденциях тогдашнего общества. Здесь он больше всего возражал против потворства «злу» («Кот и повар»), против оторванности от житейской практики (саркастический образ «краснобая, друга природы, необученного философа», который «лишь из книг болтал про огороды»). Консервативность Крылова достигла своего предела в басне «Сочинитель и разбойник», направленной против «сочинителя», который «вселял безверие, укоренял разврат, осмеивал как детские мечты супружество, начальство, власти».
Басни Крылова представляют собою самый мощный взлет его реалистического таланта. Их тематика зачастую трактовала актуальные вопросы политической современности, их композиция отличалась сжатостью и гибкостью, их стих был разговорным, их язык был свеж и выразителен, в массе своих выражений войдя в пословицу и поговорку. Полностью преодолевший абстрактный морализм классической и сентиментальной басни (Сумароков, Дмитриев и др.), Крылов заслуженно стал пионером реалистического направления в XIX в. Однако литературная судьба его наследства необычна: оказав мощное влияние на самые различные течения Р. л. (начиная от Грибоедова и кончая Булгариным), Крылов все же не оставил после себя непосредственных продолжателей, закончив свою деятельность к 40-м гг., когда в басне уже не ощущалось необходимости, как прежде, — сатирические функции этого жанра гораздо лучше выполняли широкие полотна реалистического романа.
Другим памятником раннего русского реализма явилась комедия Грибоедова «Горе от ума» (закончена в 1824, отрывки из нее опубликованы в 1825, первое представление — в 1831, первое издание в 1833). В отличие от Крылова, стоявшего в своем творчестве на патриархально-буржуазных позициях, Грибоедов связан был с интересами либерального дворянства. Как и Крылов, он начал свою деятельность в недрах классической традиции, чтобы потом решительно выйти за ее пределы. Влияние классической фактуры на технику его комедии бесспорно; образы Чацкого и Лизы, далеко не свободные от традиционных черт «резонера» и «субретки», три единства, пятиактная по существу своему композиция, сильное развитие в ней монологического начала и пр. Но вся эта невольная дань традиции второстепенна и не мешает «Горю от ума» быть в своей основе глубоко реалистическим произведением. Уже самый выбор фабулы свидетельствовал о твердом желании Грибоедова изобразить одну из самых актуальных сторон его современности. Образ Чацкого — одно из самых ранних и самых ярких выражений того типа «лишнего человека», который вскоре сделался таким распространенным в либерально-дворянской среде. Не менее реалистичными были и другие образы комедии, отразившие резко отрицательное отношение Грибоедова к бюрократизировавшейся знати (Фамусов), к безродному чиновничьему карьеризму (Молчалин), к тупому солдафонству (Скалозуб), к стародворянской Москве. «Горю от ума» присуща величайшая красочность бытовых характеристик, язык его героев всегда специфичен, ярко отражая в себе мельчайшие особенности говорящего, сжатость, разговорность и гибкость его стиха доведены до предела, не имеющего себе до настоящего времени никаких аналогий во всей русской поэзии.
Напрасно обиженные представители дворянской Москвы старались преуменьшить значение «Горя от ума», уверяя читателей в том, что «язык пьесы такой, что не признает ни одна грамматика, кроме может быть ирокезской» (М. Дмитриев). Прогрессивная критика той поры высоко оценила художественные достоинства комедии, равно как и содержащиеся в ней «силу характера, презрение предрассудков, благородство, возвышенность мыслей, обширность взгляда» (А. Бестужев). Литературное значение «Горе от ума» было огромно: «Евгений Онегин» и «Герой нашего времени», повести Вл. Одоевского и Тургенева, комедии Сухово-Кобылина, романы Гончарова и Л. Толстого, короче говоря, вся дворянская литература прошлого века отразила на себе это мощное влияние сверкающего грибоедовского реализма. Исключительно сильна была и общественная функция «Горя от ума»: сила содержащихся в нем антикрепостнических инвектив приводила в восторг декабристов, вообще близких Грибоедову по своим политическим воззрениям и литературным симпатиям. Комедия в массе списков разошлась по стране, навсегда сделавшись «благороднейшим гуманистическим произведением, энергическим (и притом еще первым) протестом против гнусной расейской действительности, против чиновников, взяточников, бар-развратников... против невежества, добровольного холопства и пр. и пр.» (из письма Белинского к В. Боткину, 1840). Это свое звучание «Горе от ума» сохранило навсегда. Ленин любил пользоваться образами Грибоедова и Крылова в своей публицистической и ораторской практике.
Вместе с Крыловым автор «Горе от ума» является одним из самых ранних мастеров русского реализма. Ни тот ни другой не были однако поддержаны широкой литературой: для массового расцвета реализма недоставало еще целого ряда необходимых предпосылок. На лит-ую арену конца 10-х и начала 20-х гг. шумно выходили романтики.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://feb-web.ru