А. Гурштейн
Плеханов Георгий Валентинович (1856—1918) — один из первых теоретиков марксизма в России, видный деятель II Интернационала, литературный критик. Р. в небогатой помещичьей семье, в с. Гудаловке Липецкого у. Тамбовской губ. Окончив курс Воронежской военной гимназии, в 1873 поступил в Константиновское военное училище, через год перешел в Горный институт. В 1875 вступил в ряды революционных народников, был одним из организаторов «Земли и воли». В 1876 принимал участие в известной демонстрации на Казанской площади в Петербурге, во время которой произнес речь. Еще будучи народником, вел революционную пропаганду среди рабочих, выступал на собраниях перед рабочими, писал прокламации, принимал участие в руководстве стачками и т. д. В 1878 стал одним из редакторов журн. «Земля и воля», составил программу этой партии. После раскола «Земли и воли» на Воронежском съезде (1879) стал во главе «Черного передела». В 1880 Плеханов эмигрировал за границу. Здесь он стал изучать теорию марксизма и приобщился к практической деятельности социал-демократии. Порвав с народничеством, П. в 1883 основал за границей (совместно с П. Б. Аксельродом, В. И. Засулич, Л. Г. Дейчем и Игнатовым) первую русскую соц.-дем. организацию — группу «Освобождение труда». Первым изданием группы была брошюра П. «Социализм и политическая борьба» (1883), в которой П. подверг критике программу «Народной воли», доказывая, что движущей силой русской революции является пролетариат. Об изданиях «Освобождения труда» Ленин впоследствии писал: «Литературные произведения этой группы, печатавшиеся без цензуры за границей, стали впервые (для России — А. Г.) излагать систематически и со всеми практическими выводами идеи марксизма» (Ленин, Собрание сочинений, т. XVII, стр. 343). В последующие годы П. выступил с рядом работ («Наши разногласия», 1885; позднее (1896) — «Обоснование народничества в трудах господина Воронцова»), направленных против народничества; П. разбил здесь мелкобуржуазные утопические иллюзии народников о крестьянской общине как носительнице социализма в России и неопровержимо доказал, что Россия, как и страны Зап. Европы, идет по капиталистическому пути развития. Следует однако заметить, что в плехановской критике народничества, сыгравшей огромную роль в деле разрушения народнических иллюзий, не было того понимания специфических условий России, того классового анализа народничества и обоснования задач пролетарского социализма в России, которые проникают собою работы Ленина. Плехановская критика народничества была абстрактной и вела к недоучету и игнорированию крестьянства в революции.
В 1889 П. участвовал в образовании II Интернационала. В своей речи о положении революционного движения в России он сказал: «Революционное движение в России может восторжествовать только как революционное движение рабочих. Другого выхода у нас нет и быть не может». В этой формуле выразилось полное осознание краха народнических иллюзий и утверждение единственно верного пути для революционного движения в России, по которому и пошла наша революционная социал-демократия.
Роль Плеханова как теоретика марксизма в России выразилась как в переводах классических произведений марксизма («Коммунистический манифест», «Людвиг Фейербах» Энгельса), так и в самостоятельной популяризации идей марксизма. В 1895 П. выпустил легально (под псевдонимом Бельтова) свою знаменитую книгу «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю», в которой излагал основные положения исторического материализма, продолжая свою критику народничества и в частности одного из главнейших его теоретиков — Н. К. Михайловского. В конце 90-х гг. П. принимал близкое участие в журнале «Новое слово», органе легальных марксистов: напечатал в нем под псевдонимом Каменского ряд своих работ на литературные темы. В этот период своей деятельности Плеханов вел активную борьбу с различными попытками «ревизовать» Маркса и выхолостить революционное содержание его учения. Он энергично выступал против «бернштейнианства» и против его отражения на русской почве — «экономизма». Сделавшись в 900-х годах одним из редакторов «Искры» и «Зари», Плеханов выступил с проектом программы партии, но ряд его положений (характеристика капитализма, о диктатуре пролетариата, о роли крестьянства и др.) был ошибочным, что сразу же вскрыл Ленин. Плеханов принимал активное участие во II съезде РСДРП, выступая вместе с Лениным против меньшевиков. Однако вскоре после окончания съезда Плеханов начал обнаруживать колебания, которые привели его в лагерь меньшевиков. В революции 1905 П. шел с меньшевиками. «Не нужно было браться за оружие», — писал П. в декабре 1905 после подавления вооруженного восстания в Москве. Резко выступая против большевистской тактики, против руководящей роли пролетариата в революции, против идеи перерастания буржуазной революции в социалистическую, против революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства, П. утверждал, что революция 1905 была общенациональной, буржуазной, и призывал ориентироваться на буржуазно-либеральные группы. На IV и V съездах партии П. стал во главе меньшевиков; но когда в годы реакции среди меньшевиков возникло течение «ликвидаторов», призывавших всю борьбу с царизмом перенести на легальную почву, П. выступил против «ликвидаторства», поддерживая Ленина в его борьбе за революционную, нелегальную партию. К этому периоду деятельности П. относятся его статьи, направленные против различных форм богостроительства и богоискательства, после поражения революции 1905 начавших проникать в среду революционной интеллигенции, и против философской ревизии марксизма со стороны Богданова и его последователей — махистов, эмпириокритиков и эмпириомонистов.
Во время империалистической войны П. был во главе оборонцев. На своих социал-шовинистических позициях П. остался и после Февральской революции. Стоя во главе газ. «Единство», он призывал социалистов к сотрудничеству с либерально-буржуазными партиями и стоял за продолжение империалистической войны до полной победы над Германией. После июльских дней П. дошел в своих контрреволюционных требованиях до лозунга установления «твердой власти», до фактической поддержки корниловской диктатуры. К Октябрьской революции П. отнесся враждебно; однако, оставаясь противником советской власти, он категорически отказался выступать против пролетариата.
В конце 1917 здоровье П. сильно ухудшилось, и он был перевезен в одну из санаторий в Финляндии. 30 мая 1918 он скончался и был похоронен в Ленинграде, на Волковом кладбище, рядом с могилой Белинского, неподалеку от могилы Добролюбова.
В. И. Ленин различал в развитии русской соц.-дем. два основных направления: марксистское и оппортунистическое. В статье «Из прошлого рабочей печати в России» (1914) Ленин писал: «Замечательный факт, далеко еще недостаточно оцененный по сю пору: как только возникло массовое рабочее движение в России (1895—1896 гг.), так немедленно появляется разделение на марксистское и оппортунистическое направления, — разделение, которое меняет форму, обличие и т. д., но остается в сущности тем же самым с 1894 по 1914 год. Очевидно, есть глубокие социальные, классовые корни именно такого, а не иного какого-либо разделения внутренней борьбы между социал-демократами» (Ленин, т. XVII, стр. 344). «Экономизм», меньшевизм, «ликвидаторство» — это и есть те различные «формы» и «обличия», которые меняло оппортунистическое направление, оставаясь — по словам Ленина — «в сущности тем же самым». Раскол соц.-дем. партии на две фракции — большевиков и меньшевиков — диктовался именно наличием двух линий в рабочем движении: пролетарской и мелкобуржуазной. «Большевизм, — писал Ленин, — выразил пролетарскую сущность движения, меньшевизм — его оппортунистическое мещански-интеллигентское крыло» (там же, стр. 346). П. в период своей политической деградации не только приходит к меньшевизму, он становится — по выражению Ленина — «вождем русских оппортунистов» (Ленин, т. X, стр. 196), докатившись в конце концов до самого оголтелого социал-шовинизма. Но в начале своей теоретико-политической деятельности П. вписал не одну славную страницу в историю развития марксизма в России. Ленин писал в 1908: «...теперешнего Плеханова ни один русский социал-демократ не должен смешивать со старым Плехановым» (Ленин, т. XXVIII, стр. 524). Идейно-политический путь П. от народничества к марксизму и от марксизма к меньшевизму и социал-шовинизму является сложным путем, и даже придя уже к меньшевизму П., — по словам Ленина, — «занимал особую позицию, много раз отходя от меньшевизма» (Ленин, т. XVII, стр. 353). Все эти зигзаги в идейно-политическом развитии П. не могли не отразиться и на развитии его эстетических и литературных взглядов. Вот почему при изучении эстетических и литературных взглядов П. необходимо их расчленять в соответствии с различными этапами его идейно-политического пути. Народнический период П. (до 1883) отмечен всего одной небольшой статьей на лит-ую тему («Об чем спор?», 1878), так что его можно не принимать в расчет при периодизации эстетических взглядов П., хотя нельзя забывать, что народничество П. впоследствии сказалось рядом рецидивов в процессе развития плехановских взглядов. Не вдаваясь в детальную периодизацию, основным водоразделом в развитии политико-теоретических взглядов П. надо считать время после II съезда РСДРП (1903), когда П. постепенно перешел на позиции меньшевизма. Характерные для Плеханова оппортунистические колебания и зигзаги не позволяют однако провести четкие, твердые границы намеченных периодов в деятельности П. Зачатки и зародыши меньшевистского оппортунизма встречаются у П. и в раннем периоде его деятельности; с другой стороны, и в свой меньшевистский период П. временами и в определенных границах (напр. в борьбе с «ликвидаторством») сближался с Лениным и с большевиками. Ленин однако в случаях такого «сближения» никогда не забывал того, что отделяет его от П. «Ни от чего не отрекаясь, — писал Ленин в один из таких моментов «сближения» с Плехановым в связи с общей борьбой против «ликвидаторства», — ничего не забывая, никаких обещаний об исчезновении разногласий не делая, мы общее дело делаем вместе» (Ленин, т. XV, стр. 54).
В своей литературно-критической деятельности П. с первых своих шагов пошел по следам русской революционно-демократической критики 60-х годов. Плеханов сам признавал огромное воздействие, которое оказала наша революционно-демократическая критика, в особенности критика Чернышевского, на развитие его взглядов. Критика эта была острой «социальной критикой»; в силу специфических условий царской России она в большой мере сублимировала революционную энергию, часто не находившую себе выхода в области публицистики и непосредственной практически-политической деятельности. Главной своей задачей наша революционно-демократическая критика считала, согласно формуле Добролюбова, неоднократно приводимой П., «разъяснение тех явлений действительности, которые вызвали известное художественное произведение». Признание огромной общественно-идейной роли художественной литературы было одной из основных предпосылок этой критики. В отношении общей направленности П. продолжал в своей литературно-критической деятельности традиции «социальной критики». Но самое содержание «социальной критики» является у П. радикально иным, потому что, став марксистом, П. подошел к социальной действительности с мерилом и требованиями «четвертого сословия». Это же обусловило новую качественность литературной публицистики П.; поскольку она опиралась на объективный социальный критерий, которым руководствуется марксистская критика, она приближалась к «научной критике». Отличие этой «научной критики» от субъективно-«просветительской» П. неуклонно подчеркивал, даже недооценивая реального исторического содержания нашей революционно-демократической критики. Причем в своем противопоставлении «научной» критики «просветительской» П. порою доходил до полного отрицания категории «долженствования» как категории якобы исключительно субъективной, превращая так. обр. свою научную объективность в пассивистский объективизм и фатализм.
Развитие общефилософских взглядов П., послуживших теоретической базой для его эстетики и литературных суждений, шло в самой близкой связи с развитием его политических взглядов и убеждений. Философия здесь питала политику и наоборот: политика требовала для себя теоретико-философского обоснования. Антимарксистским, антиленинским является утверждение последователей деборинской «школы» в философии о безусловной марксистской ортодоксальности философских взглядов П., якобы не испытавших на себе никакого влияния со стороны его политического меньшевизма. Деборинцы противопоставляли Ленину, являвшемуся, по их мнению, лишь вождем и организатором рабочего движения, П. именно как теоретика марксизма. Мы знаем, что Ленин высоко ценил общефилософские работы П., но если даже брать одну только положительную сторону философско-теоретической деятельности П., на время абстрагируясь от его крупнейших ошибок в понимании учения Маркса — Энгельса, то придется признать, что П. никогда не поднимался до теоретической высоты, достигнутой Лениным, который, по словам Сталина, «развил дальше учение Маркса — Энгельса применительно к новым условиям развития, применительно к новой фазе капитализма, применительно к империализму» (Сталин, Беседа с первой американской рабочей делегацией, 1927, см. сб. статей Сталина «Вопросы ленинизма», изд. 9-е, Партиздат, 1933, стр. 263). Перед марксизмом после смерти Энгельса стояла огромная задача теоретически обобщить все то новое, что дала в различных областях наука; в естествознании за это время произошла ведь целая революция. И «не кто иной, как Ленин, взялся за выполнение серьезнейшей задачи обобщения по материалистической философии наиболее важного из того, что дано наукой за период от Энгельса до Ленина, и всесторонней критики антиматериалистических течений среди марксистов... Известно, что эту задачу выполнил для своего времени не кто иной, как Ленин, в своей замечательной книге „Материализм и эмпириокритицизм“. Известно, что Плеханов, любивший потешаться над „беззаботностью“ Ленина насчет философии, не решился даже серьезно приступить к выполнению такой задачи» (Сталин, Об основах ленинизма, 1924, «Вопросы ленинизма», изд. 9-е, Партиздат, 1933, стр. 17). Созданное Лениным учение, ленинизм, есть, по определению Сталина, марксизм эпохи империализма и пролетарских революций. А теоретические работы П. — даже в своих положительных моментах — соприкасаются с теоретическими догмами II Интернационала, характерной чертой которых является разрыв между теорией и практикой. Именно когда П. подходил к живой социальной действительности с целью ее теоретического осмысления и обобщения, с особенной яркостью сказывалось его непонимание революционно-диалектической сущности марксизма, его логизм. Это особенно выпукло обнаружилось в отношении П. к первой русской революции 1905. Вместо «конкретного анализа положения и интересов различных классов» П. обнаружил здесь, по словам Ленина, «стремление искать ответов на конкретные вопросы в простом логическом развитии общей истины об основном характере нашей революции»(писано в 1907, см. Ленин, Собрание сочинений, том III, стр. 12). А такой «способ рассуждения» Ленин квалифицирует как «опошление марксизма», как «сплошную насмешку над диалектическим материализмом» (там же).
Ленин неоднократно отмечал непонимание П. революционной диалектики. В «Государстве и революции» (1917) Ленин писал: «...для Маркса революционная диалектика никогда не была той пустой модной фразой, побрякушкой, которой сделали ее Плеханов, Каутский и пр.» (Собр. сочин., т. XXI, стр. 400). В своих философских тетрадях (относящихся к годам империалистической войны) Ленин систематически подчеркивал непонимание П. революционной диалектики. «Диалектика, — пишет Ленин, — и есть теория познания (Гегеля и) марксизма: вот на какую „сторону“ дела (это не „сторона“ дела, а с у т ь дела) не обратил внимания Плеханов» (Ленин, Собр. сочинений, т. XIII, стр. 303). И действительно П. обнаруживал склонность к отождествлению марксовой теории познания с фейербаховской, несмотря на то, что как раз диалектика, являющаяся, по словам Ленина, теорией познания марксизма, чужда философии Фейербаха. В «Основных вопросах марксизма» (1908) П. писал: «...гносеология Маркса по самой прямой линии происходит от гносеологии Фейербаха или, если хотите,... она собственно и есть гносеология Фейербаха, но только углубленная посредством сделанной к ней Марксом гениальной поправки» (т. XVIII, стр. 190—191). Несколько позже, в одной из своих статей о Чернышевском, П. вновь говорил о том, что Маркс и Энгельс, подвергши материализм Фейербаха существенной переработке, удержали фейербаховскую теорию познания (см. т. VI, стр. 305). Для П. диалектика была так. обр. чем-то отдельным от теории познания. Этим однако не исчерпываются следы фейербахианства в философских воззрениях П.: они ярко проступают и в трактовке П. единства субъекта и объекта. Здесь П. в известной мере впадал в фейербаховский антропологизм, когда он это единство субъекта и объекта видел прежде всего в биологической природе человека (см. «Основные вопросы марксизма», Сочин. Плеханова, т. XVIII, стр. 187). Специально в эстетических взглядах черты непреодоленного фейербахианства сказывались в отсутствии у П. четкого понимания диалектической связи между биологическим и историческим. Эти черты фейербахианства в плехановской эстетике — генетически — в известной мере объясняются большим влиянием Чернышевского на самый процесс выработки плехановских взглядов в области эстетики.
Одна из самых существенных для марксистско-ленинской эстетики проблем — проблема отношения идеологии к действительности — находит у П. последовательно-марксистского разрешения. Это находится в связи с отношением П. к кантианству. Плеханов конечно выступал и выступал очень резко против ревизионистского лозунга «назад к Канту», но кантианство Плеханов критиковал, по словам Ленина, «более с вульгарно-материалистической, чем с диалектически-материалистической точки зрения» (см. «Ленинский сборник», т. IX, изд. 2-е, стр. 179). Это говорит о том, что влияние буржуазной философии на П. несомненно. Действительное отношение П. к Канту было компромиссным, половинчатым, он шел на уступки кантианству, что особенно ярко сказалось в плехановской «теории иероглифов» (от которой П., правда, впоследствии под влиянием критики Ленина отказался). Ленин очень резко выступал против этой «теории», видя в ней «совершенно ненужный элемент агностицизма» (Ленин, т. XIII, стр. 193), и противопоставил ей вслед за Марксом и Энгельсом теорию «отражения». Абсолютно бесспорно, что одна лишь марксо-ленинская «теория отражения» возвращает идеологии ту могучую силу познания и воздействия, которую пытается свести на-нет «критическая» философия, скептически ставящая границы человеческому разуму, бессильному и беспомощному перед лицом «вещи в себе». В частности и в области литературы (и искусства) ленинская «теория отражения» выдвигает на первый план объективное, реальное, в то время как агностическая «теория иероглифов» оставляет простор для всего условного, произвольного, субъективного. Вот почему П. никогда не подымается до той четкой и последовательной постановки проблемы реализма в искусстве, какую мы находим у Ленина (в его статьях о Толстом). Непоследовательность и двойственность П. в этих основных предпосылках эстетики притупляют и искажают общественную направленность его литературно-критической деятельности. Хотя позиции П. в отношении к кантианству, именно благодаря борьбе П. против попыток неокантианских «ревизий» в области марксизма, нельзя отождествлять с позициями II Интернационала, официальной философией которого в настоящее время стало неокантианство, тем не менее приходится признать в философских воззрениях Плеханова наличие известных тенденций в сторону компромисса с кантианством. Роль этих тенденций в общей системе философских взглядов Плеханова все возрастает по мере углубления и укрепления политического меньшевизма Плеханова, завершившегося во время мировой войны социал-шовинизмом. В социал-шовинистской политике П. кантовский «категорический императив» нравственности находит своеобразное осуществление.
Для П. остался неразрешенным до конца один из основных вопросов эстетики, вопрос о сущности эстетического отношения к действительности и в частности вопрос о роли и месте «прекрасного» в искусстве. Плеханов сочувственно цитировал слова Чернышевского о том, что «область искусства не ограничивается и не может ограничиваться областью прекрасного» (т. VI, стр. 250; Плеханов отмечал аналогичную мысль у социалиста-утописта Пьера Леру, со взглядами которого были знакомы «передовые русские западники сороковых годов», см. т. XVIII, стр. 72);. но сам он не сумел сделать все вытекающие отсюда выводы. Идеалистическое понятие «прекрасного» то и дело вторгается в эстетические построения П., явственно проступая сквозь их материалистическую ткань и привнося с собой другие рецидивы идеалистического порядка. Безусловно кантианский рецидив мы имеем у П. тогда, когда он считает вполне верным в применении к отдельному лицу тезис Канта о том, что «наслаждение, которое определяет суждение вкуса, свободно от всякого интереса» (см. т. XIV, стр. 118); помимо повторения идеалистического тезиса Канта мы здесь видим у Плеханова совершенно абстрактное понимание «отдельного лица» как противоположности «общественного человека» (словно общество состоит не из «отдельных лиц» и каждое «отдельное лицо» не является в то же время «общественным человеком»!). Сам П. заявляет, что «у нас остается место (разрядка моя — А. Г.) и для кантовского взгляда на этот вопрос» (там же, стр. 119); этот элемент кантианства в эстетических взглядах Плеханова безусловно сочетается с такими же элементами в его общефилософских взглядах. И элемент — не столько кантианский, сколько общеидеалистический — мы находим в утверждении П. о том, что «главная отличительная черта эстетического наслаждения — его непосредственность», что красота (в противоположность пользе, познаваемой рассудком) познается «созерцательной способностью» и что область красоты есть «инстинкт» (там же, стр. 119). Эта «локализация» восприятия красоты не имеет ничего общего с марксистским пониманием эстетического восприятия. Для Гегеля искусство являлось свободным созерцанием духом своей собственной сущности. Фейербах создал материалистическую философию, но и для него вся действительность предстояла, по словам Маркса, «только в форме объекта или созерцания». П. и сохранил в отношении к искусству эту категорию созерцания, одинаково присущую как идеалистическим системам, так и фейербахианскому материализму.
Сохраняя же в отношении к искусству эту категорию и подчеркивая инстинктивный характер эстетического восприятия, его, так сказать, «интуитивизм», П. лишает искусство его «изменяющей мир» роли, его могучей социальной функции, в то время как для Маркса всякая идеология была формой «освоения мира». Мы должны противопоставить пассивистским взглядам П. безусловное и безоговорочное утверждение марксизма-ленинизма о партийности искусства (как и всех других идеологий), являющегося во всех своих модификациях могучим средством классовой борьбы.
Основным пороком как общетеоретической, так и практической, политической деятельности П. было непонимание им необходимости борьбы за осуществление диктатуры пролетариата. С этим основным его пороком связаны главнейшие его ошибки и недостатки и, в частности, непонимание П. принципа партийности в философии и науке, меньшевистское его отрицание. В своем противопоставлении объективного и субъективного П. рассматривает партийность лишь как субъективную категорию; для него партийность есть всегда явление классовой ограниченности: Плеханов не доходит до понимания того, что партия, являющаяся революционным авангардом рабочего класса, есть носительница объективного познания, что ее познание является в классовом обществе исторически высшей и наиболее полной, наиболее глубокой формой объективного познания. Исходя именно из этого, Ленин критиковал П. за его фаталистическое отношение к стихийному торжеству объективного знания и неустанно подчеркивал принцип партийности.
Отрицая подлинную партийность науки, П. однако охотно превращал свои теоретические статьи в средство фракционной борьбы против большевизма. В «Материализме и эмпириокритицизме» Ленин писал: «Плеханов в своих замечаниях против махизма не столько заботился об опровержении Маха, сколько о нанесении фракционного ущерба большевизму» (Ленин, Собрание сочинений, т. XIII, стр. 290). Нападками на большевиков пестрят и статьи П. на литературные темы; достаточно вспомнить напр. статью П. «К психологии рабочего движения» (1907), где он критиковал Горького за то, что тот разделял тактические взгляды большевиков, которые П. называл «революционной алхимией» (см. т. XXIV, стр. 268). Аналогичные нападки на большевиков рассеяны и в других статьях П. на литературные темы (см. напр. т. XIV, стр. 190 и след.; там же, стр. 249).
Общие воззрения П. — политические и философские — определили характер и направление его эстетических и литературных взглядов. Развитие последних у П. — не эволюция в положительном смысле этого слова, в смысле роста, а движение по нисходящей кривой, закономерно обусловленное политической деградацией П. в сторону меньшевизма и социал-шовинизма. В первый период своей деятельности, когда П. вел страстную, энергичную борьбу против всяких разновидностей идеализма, против народнической «субъективной социологии», против извращений марксизма, он создал в основном все то положительное и ценное, что имеется в его эстетических и литературных воззрениях. Это положительное и надобно оценить с точки зрения марксизма-ленинизма, отделив его от антимарксистских, антиреволюционных элементов и тенденций, которые в разной степени на разных стадиях идейно-политического пути П. пронизывают его эстетические и литературные работы.
Для Плеханова работы его по вопросам искусства — помимо их непосредственного азначения и цели — являлись дополнением к его общей пропаганде материалистического понимания истории. В поисках «нового и сильного довода» в пользу «монистического взгляда на историю» П. обращался к области искусства, стремясь к развитию на основе этого взгляда, научной, т. е. марксистской эстетики. «Философия не устраняла эстетики, а, наоборот, прокладывала для нее путь, старалась найти для нее прочное основание. То же надо сказать и о материалистической критике» (Предисловие к 3-му изд. сб. «За двадцать лет», 1908, т. XIV, стр. 189). «Я глубоко убежден, — писал П. в «Письмах без адреса» (1899), — что отныне критика (точнее: научная теория эстетики) в состоянии будет подвигаться вперед, лишь опираясь на материалистическое понимание истории. Я думаю также, что и в прошлом своем развитии критика приобретала тем более прочную основу, чем более приближались ее представители к отстаиваемому мною историческому взгляду» (т. XIV, стр. 30). Последнее замечание определяет круг интересов П. в области буржуазного и мелкобуржуазного литературоведческого наследия, у отдельных представителей которого — Тэна, Брюнетьера и др. — П. стремился обнаружить черты приближения к научному пониманию эстетики.
Ища ответа на вопрос о природе и сущности искусства, П. неоднократно обращался к эстетике Гегеля. П. сознавал значение гегелевской эстетики, он знал, что она представляет собой «крупный шаг вперед в деле понимания сущности и истории искусства» («От идеализма к материализму», 1916, т. XVIII, стр. 144). Конечно П. не принимал всех положений Гегеля, он старался выделить в гегелевской эстетике то ядро, которое может быть использовано материалистической эстетикой, и П. какотораз и обвинял идеалиста Волынского в том, что он «не критикует Гегеля» («А. Л. Волынский», 1897, т. X, стр. 167).
Наибольшее внимание П. привлекали в эстетике Гегеля те моменты, когда Гегель — по его собственному выражению — спускался на «конкретную историческую почву». «Гегель и в „Эстетике“, — говорит П., — временами сам покидает свое идеалистическое царство теней для того, чтобы подышать свежим воздухом житейской действительности. И замечательно, что грудь старика дышит в этих случаях так хорошо, как будто она никогда и не вдыхала другого воздуха» (там же, т. X, стр. 179). В качестве примера такой «историчности» Гегеля П. приводит рассуждения его о голландской живописи, произведения которой Гегель связывал с общественной действительностью их времени и буржуазным характером создавшей их среды.
Из общих определений искусства, устанавливаемых Гегелем, П. прежде всего подчеркивал то положение, что «предмет искусства тождественен с предметом философии», что «содержанием искусства служит именно действительность», причем здесь разумелась действительность именно в гегелевском смысле, т. е. «действительность, свободная от тех элементов случайности, которые неизбежны во всяком конечном существовании» («От идеализма к материализму», т. XVIII, стр. 146). «Этим, — говорит П., — оттеняется огромная ценность содержания художественных произведений» (там же); в искусстве, «как и во всяком другом человеческом деле, содержание имеет решающее значение» («История новейшей русской литературы А. М. Скабичевского», 1897, том X, стр. 310). Мысль эту П. неустанно проводил и подчеркивал в своих работах (см. например «А. Л. Волынский», том X, стр. 191); «без идеи, — говорил П., — искусство жить не может» («Пролетарское движение и буржуазное искусство», 1905, т. XIV, стр. 77). Полемизируя с определением искусства, данным Толстым, который видел в искусстве лишь эмоциональное содержание (искусством «люди передают друг другу свои чувства»), Плеханов утверждал, что искусство выражает и чувства людей и мысли («Письма без адреса», т. XIV, стр. 1—2). Этим П. подчеркивал идеологический характер искусства.
Выдвигая в искусстве вслед за Гегелем на первый план содержание искусства, П. не противопоставлял ему формы: форма определяется содержанием, между содержанием и формой существует постоянная взаимосвязь. Специфичность искусства заключается, по Гегелю, в том, что духовное содержание выражается в искусстве в чувственной форме: «между тем, как философ познает истину в понятии, художник созерцает ее в образе» (том XVIII, стр. 146). Эту мысль Гегеля воспринял Белинский, рассматривавший искусство как «мышление в образах». Плеханов также видел в образности искусства специфичность его идеологической природы. «Содержанием художественного произведения является известная общая... идея. Но там нет и следа художественного творчества, где эта идея так и является в своем „отвлеченном“ виде. Художник должен индивидуализировать то общее, что составляет содержание его произведения» («А. Л. Волынский», т. X, стр. 190). Видя в образности спецификум искусства как идеологии, диалектическая мысль не проводит однако резкой грани между логическим и образным мышлением; как и во всех областях, она и здесь отмечает постоянные переходы. Сам П. ведь знал, как Гегель высоко ставил рефлективную поэзию (см. «Литературные взгляды В. Г. Белинского», 1897, т. X, стр. 274); тем не менее Плеханов временами резко разграничивал области логического и образного мышления, обнаруживая здесь свое механистическое, антидиалектическое понимание вопроса. С особенной яркостью это сказалось в статьях Плеханова о народниках-беллетристах, где Плеханов резко противопоставил интересы общественные и литературные, публицистические элементы в творчестве народников — эстетике, которая будто бы выигрывает «от более объективного («беспристрастного?», «нейтрального?» — А. Г.) отношения автора к предмету» («Гл. И. Успенский», 1888, том X, стр. 13); такое же резкое механистическое противопоставление между «языком логики» и «языком образов» П. проводил и в своем известном «Предисловии» к 3-му изд. сборника «За двадцать лет», когда он, выступая против «Матери» Горького, говорил, что роль проповедника не годится для художника (см. т. XIV, стр. 192). Уж не говоря о том, что П. единым росчерком пера зачеркивал здесь общественно-идейную роль искусства, которую он защищал и пропагандировал в лучший период своей деятельности, — он не видел тех новых качественных изменений, которые при известных условиях публицистические элементы привносят с собой в художественную ткань произведения, не нарушая его общей художественной специфичности.
Эстетика Гегеля, воспринятая П. в известной мере в «опосредствованном» виде через Белинского, была одним из главнейших источников в формировании его эстетических взглядов. Повторяя последовательность исторического хода развития диалектического материализма Маркса — Энгельса, было правомерно обратиться после Гегеля к Фейербаху как к новому источнику для обоснования материалистической эстетики. П. это и сделал.
Сам Фейербах не дал развернутого изложения своих взглядов на эстетику; это сделали его последователи, о которых П. рассказал в суммарных чертах в очерках «От идеализма к материализму» (т. XVIII, стр. 179—181). Наиболее полным и ярким приложением общих философских взглядов Фейербаха к области эстетики на русской почве были эстетические взгляды Чернышевского, которые Плеханов и подверг критическому анализу. Черты фейербахианства были уже присущи литературным взглядам позднего Белинского. Эстетическая теория Чернышевского «являлась дальнейшим развитием тех взглядов на искусство, к которым пришел Белинский в последние годы своей литературной деятельности» («Эстетическая теория Н. Г. Чернышевского», писано в 1897, т. VI, стр. 251).
Теория эта в противовес различным идеалистическим построениям выдвигала в качестве своей задачи реабилитацию действительности (там же, стр. 264). Одним из ее основных положений является следующее определение «прекрасного»: «прекрасное есть жизнь»; прекрасное в действительности выше и значительней, нежели прекрасное в искусстве. В этом утверждении «жизни» сказывается с большой силой материалистическое миропонимание Чернышевского; однако в сравнении с гегелевским понятием «действительности» категория «жизни» («действительности») у последователя Фейербаха Чернышевского не знает (почти не знает) развития. Точка зрения развития «почти вполне отсутствует в его (Чернышевского — А. Г.) диссертации» (т. IV, стр. 275); вот почему мы встречаем у Чернышевского (в его «Эстетических отношениях искусства к действительности») «гораздо меньше истинно материалистических замечаний об истории искусства, чем, например, в „Эстетике“ „абсолютного идеалиста“ Гегеля» («Н. Г. Чернышевский», 1890, т. V, стр. 60). И однако Чернышевский не отрицал исторической точки зрения, он считал ее необходимой в области литературной критики и полагал, что «история искусства служит основанием теории искусства» (там же, стр. 54—55). Именно оставаясь на исторической почве, Чернышевский пришел к выводу, что «различные классы общества имеют различные идеалы красоты в зависимости от экономических условий их существования» (там же, стр. 58). Связав в причинном отношении эстетические понятия людей с их экономическим бытом, Чернышевский, по словам П., сделал «открытие, гениальное в полном смысле слова» (там же, стр. 60). Чернышевский однако остановился у порога правильного воззрения на искусство. Его эстетические взгляды «были только зародышем того правильного воззрения на искусство, которое, усвоив и усовершенствовав диалектический метод старой философии, в то же время отрицает ее метафизическую основу и апеллирует к конкретной общественной жизни» («Эстетическая теория Н. Г. Чернышевского», т. VI, стр. 284—285). Это правильное воззрение на искусство дал диалектический материализм Маркса — Энгельса; рассматривая такие исторические истоки марксизма, как философские учения Гегеля и Фейербаха, в их отношении к вопросам эстетики, П. и ставит своей задачей пропаганду марксистского понимания эстетики.
С точки зрения диалектического материализма лит-pa и искусство вообще представляют собой «идеологии», специфические формы общественного сознания. Как таковые они определяются общественным бытием. Это одно из основных положений марксизма П. неоднократно повторял в своих работах, иллюстрируя его и подтверждая конкретными примерами из области литературы и искусства различных эпох и народов. «Я держусь того взгляда, — пишет П., — что общественное сознание определяется общественным бытием. Для человека, держащегося такого взгляда, ясно, что всякая данная „идеология“ — стало быть также и искусство и так наз. изящная литература — выражает собой стремления и настроения данного общества или — если мы имеем дело с обществом, разделенным на классы, — данного общественного класса» (Предисловие к 3-му изд. сб. «За двадцать лет», т. XIV, стр. 183). Психология действующих лиц художественного произведения «есть психология целых общественных классов или, по крайней мере, слоев, и... следовательно, процессы, происходящие в душе отдельных лиц, являются отражением исторического движения» («А. Л. Волынский», т. X, стр. 190—191). По вопросу о характере влияния экономического базиса на идеологии Плеханов замечает: «Непосредственное влияние экономии на искусство и другие идеологии вообще замечается крайне редко» («Литературные взгляды В. Г. Белинского», т. X, стр. 296). Одновременно П. подчеркивал постоянное взаимодействие различных идеологий (там же). Непосредственное влияние производительной деятельности человека на его миросозерцание и на характер его искусства П. находил в первобытном обществе, не знающем деления на классы (подробнее об этом П. говорит в «Письмах без адреса»; см. также т. XIV, стр. 96 и след.; т. XVIII, стр. 223; т. XXIV, стр. 377). К этому выводу П. пришел индуктивным путем, привлекая к анализу большой конкретный материал, собранный буржуазной наукой. Теоретическое обобщение П. сходится здесь с обобщением Маркса и Энгельса, данным ими в «Немецкой идеологии»: «Производство идей, представлений, сознания первоначально непосредственно (подчеркнуто мной — А. Г.) вплетено в материальную деятельность и в материальное общение людей — язык реальной жизни. Представление, мышление, духовное общение людей еще являются здесь непосредственно вытекающими из материального соотношения людей» (см. сочин. Маркса и Энгельса, т. IV, стр. 16). В обществе же, разделенном на классы, классовая борьба выступает в качестве «фактора», имеющего, по словам П., «поистине колоссальное значение» (т. XVIII, стр. 223). В своей ранней работе «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» (1895) П. писал: «... эта (классовая — А. Г.) борьба оказывает огромное, в высшей степени важное влияние на развитие идеологий. Можно без преувеличения сказать, что мы ничего не поймем в этом развитии, не приняв в соображение классовой борьбы» (т. VII, стр. 215). Эту мысль П. настойчиво повторял и применительно к задачам художественной критики: «Человек, — пишет П., — не отдающий себе ясного отчета в той борьбе, многовековой и многообразный процесс которой составляет историю, — не может быть сознательным художественным критиком» («А. Л. Волынский», т. X, стр. 190). Сам П. стремился при изучении художественных явлений понять и объяснить их в свете классовой борьбы, происходящей в данном обществе. «Женитьба Фигаро» Бомарше есть для П. «выражение борьбы третьего сословия со старым порядком» (т. X, стр. 190); всю французскую драматическую литературу (и живопись) XVIII в. П. подвергает анализу именно с этой точки зрения («Французская драматическая литература и французская живопись XVIII века с точки зрения социологии», 1905, т. XIV). Во всех этих случаях лит-pa (и искусство вообще) выступает у П. как очень значительное, играющее большую роль идеологическое средство классовой борьбы. Здесь П. развивал им же самим цитируемую мысль Маркса о том, что литература и искусство являются «идеологическими формами», «в которых люди сознают... конфликт (являющийся результатом противоречия между материальными производительными силами общества и существующими производственными отношениями — А. Г.) и борются между собою на почве его» (т. XXIV, стр. 369. Разрядка моя — А. Г.). В своих лучших работах П. стоит на этой точке зрения, но в период своей политической деградации Плеханов совершенно искажает самое понятие классовой борьбы. В своем известном введении к «Истории русской общественной мысли» (введение это появилось в свет в 1914, писано еще в 1912) П. видит классовую борьбу лишь «там, где дело касается внутреннего общественного устройства»; во время же войн, когда «заходит речь о защите страны от внешних нападений», взаимная борьба классов сменяется, по П., их «более или менее дружным сотрудничеством» (т. XX, стр. 13). В этой формуле, уже предвещающей позднейший социал-шовинизм П., предательство интересов рабочего класса как бы возводится в постоянный принцип.
Вопрос о происхождении искусства имеет огромное значение для обоснования материалистического понимания эстетики. Вот почему П. подробно останавливался на этом вопросе (особенно в «Письмах без адреса»), привлекая к анализу материал из истории первобытного искусства. Предпосылки эстетического чувства П. видел в биологической природе человека; развитие этого чувства и его направление, по мнению П., определяются общественными историческими условиями. «Природа человека делает то, что у него могут быть эстетические вкусы и понятия. Окружающие его условия определяют собой переход этой возможности в действительность; ими объясняется то, что данный общественный человек... имеет именно эти эстетические вкусы и понятия, а не другие» («Письма без адреса», т. XIV, стр. 11). П. ссылался при этом на Дарвина, который также для решения вопроса об эстетических ощущениях у «цивилизованного человека» «отсылает нас от биологии к социологии» (там же, стр. 7). П. показал на ряде примеров, что понятие красоты образуется «в силу довольно сложной ассоциации идей»; красивым напр. в ряде случаев оказывается «то, что драгоценно», и следовательно «эстетические понятия возникают на почве идей совсем другого порядка» (там же, стр. 8). Эти утверждения П. были направлены против идеалистических теорий относительно «независимости» эстетического чувства, как и против идеалистических построений относительно «абсолютного характера» этого чувства. Внося в область так наз. «прекрасного» категорию историчности, мы тем самым лишаем почвы всякие рассуждения о «вечных законах» искусства. П. стал здесь в общем на правильный путь: от биологии к социологии. Но уже не говоря о том, что П. фактически устранял здесь диалектический материализм из области естествознания (область исследований «сторонников материалистического взгляда, — говорит П. в «Письмах без адреса», — начинается как раз там, где кончается область исследований дарвинистов», см. т. XIV, стр. 10; в своих общефилософских работах П. уже не делал такого разграничения), П. — в согласии с антидиалектическим характером ряда его воззрений — не совсем четко представлял себе наблюдаемый в области эстетических ощущений и чувств — в ходе развития исторического процесса — переход биологического в социальное. В своей позднейшей работе «Искусство и общественная жизнь» (1912) П. писал: «Идеал красоты, господствующий в данное время, в данном обществе или в данном классе общества, коренится частью в биологических условиях развития человеческого рода, создающих, между прочим, и расовые особенности, а частью в исторических условиях возникновения и существования этого общества или этого класса» (том XIV, стр. 141). Здесь биологические и исторические условия выступают у П. как бы в некоем параллельном сосуществовании. Как далек этот тезис от диалектики Маркса, который утверждает, что самая-то категория эстетического чувства возникает лишь в процессе производительной деятельности человека!
Говоря о происхождении искусства, П. видел в игре «зародыш артистической деятельности» (т. XXIV, стр. 376). В «Письмах без адреса» П. уделял этому вопросу много внимания. Тезис о том, что искусство есть игра, принадлежит еще Канту и Шиллеру, у которых этот тезис имеет исключительно идеалистическое содержание. В «Письмах без адреса» П. сближал искусство с игрой лишь в генетическом плане, лишь в плане происхождения искусства, воспринимая тезис Канта — Шиллера в его позитивистской модификации, данной Спенсером. При этом П. подчеркивал социологическое значение игры (см. т. XIV, стр. 63), повторяя вслед за Вундтом, что «игра есть дитя труда» (там же, стр. 57). Но тем не менее толкование П. оставляет простор для идеалистических рецидивов, и действительно, в своей позднейшей книге о Чернышевском (изд. «Шиповник», 1910, см. отдел III: Литературные взгляды Н. Г. Чернышевского) П. говорит уже об искусстве как игре не только в генетическом плане, П. здесь видит родство между искусством и игрой в самой их природе. П. пишет здесь: «... искусство безусловно должно быть признано родственным игре, которая тоже воспроизводит жизнь» (т. V, стр. 316). Несмотря на все оговорки и ограничения, П. здесь по существу отходит от марксистского понимания искусства как идеологии и приближается к идеалистическим построениям кантианства, для которого отождествление искусства с игрой органически связано с утверждением «самостоятельности» и «безкорыстности» искусства.
Рассматривая искусство как социальное явление, П. неоднократно останавливался на взглядах тех буржуазных критиков и историков литературы, которые в той или иной мере проводили в своих работах историческую точку зрения, так или иначе связывая развитие искусства и литературы с ходом общественной жизни. Особенное внимание П. уделял французскому буржуазному литературоведению (и историографии) XIX века, выдвинувшему такие имена, как Сталь, Гизо, Сент-Бёв, Тэн. Развитие искусства и литературы для П. — закономерный процесс, его закономерность лежит в его социальной обусловленности. В своей большой статье «Французская драматическая литература...» (1905) Плеханов исследовал смену различных жанров во французской драматической литературе (и живописи) XVIII в. в связи с борьбой различных общественных классов (буржуазии и аристократии) в эпоху Великой французской революции. Некоторые положения П. повторяли здесь в модифицированном виде высказывания Маркса (по вопросу об отношении идеологов буржуазии к античности П. давал парафраз начальных страниц «Восемнадцатого брюмера Луи Бонапарта»). Несмотря на ряд верных наблюдений и замечаний, именно в решении П. вопроса о развитии литературного (и вообще художественного) процесса проявились с особенной силой тот логизм и та антидиалектичность, которые отмечал у Плеханова Ленин. В «Письмах без адреса» П. выдвигал роль подражания и особенно дарвинова так наз. «начала антитеза» в истории развития эстетических идей и вкусов. П. здесь дошел до отождествления дарвинова «начала антитеза», имеющего у Дарвина узкое и трактуемое исключительно биологически содержание, с гегелевским диалектическим понятием «противоречия» (т. XIV, стр. 20). Известно, что Маркс и Энгельс очень высоко ценили теорию Дарвина: в письме к Энгельсу (19 дек. 1860) Маркс писал, что теория Дарвина «содержит естественно-историческую основу для нашей теории». Но они же резко возражали против всяких попыток перенесения дарвиновских «законов жизни животных обществ на человеческое общество». Энгельс пишет в «Диалектике природы»: «Здесь — при общественном производстве средств развития — совершенно неприменимы уже категории из животного царства». Это находится в полном согласии с утверждением Маркса о том, что, воздействуя на внешний мир, человек изменяет и свою природу. П. же, как бы он ни старался, так сказать, «социологизировать» дарвиново «начало антитеза» и даже связать его с классовой борьбой, по существу механически переносил его на развитие литературного (художественного) процесса. «Распущенность дворянских нравов второй половины XVII ст., — пишет П., — отразилась, как известно, и на английской сцене, где она приняла поистине невероятные размеры... Ввиду этого можно a priori сказать, что рано или поздно в Англии должен был явиться, по началу антитеза (подчеркнуто мной — А. Г.), такой род драматических произведений, главной целью которого было бы изображение и превознесение домашних добродетелей и мещанской чистоты нравов. И такой род, действительно, создан был впоследствии умственными представителями английской буржуазии» (т. XIV, стр. 19). Эту же мысль П. повторил и в своих лекциях о «материалистическом понимании истории», где новый жанр слезливой комедии, выводящей добродетельных персонажей, рассматривается как «реакция» против безграничной распущенности литературы и театра, причем политические события лишь «содействовали», по мнению П., этой «реакции» (см. т. XXIV, стр. 380). Тот же термин «реакции» и в том же смысле мы встречаем в применении к Корнелю в рецензии П. на книгу Лансона (рецензия относится к 1897, см. сб. «Г. В. Плеханов — литературный критик», М., 1933, стр. 64). Во всех этих случаях П. не исследовал подлинных, реальных связей искусства с действительными процессами, которые и приводят диалектически к новым художественным образованиям. Ведь диалектика литературного процесса есть диалектика общественного процесса. У идеологий, говорят Маркс и Энгельс в «Немецкой идеологии», «нет истории, у них нет развития; люди, развивающие свое материальное производство и свое материальное общение, изменяют вместе с данной действительностью также свое мышление и продукты своего мышления» (сочин. Маркса и Энгельса, т. IV, стр. 17). П. же в приведенных построениях исходил из чисто внешней логически-механистич. схемы: одно явление в искусстве сменяется противоположным в силу закономерно действующего «начала антитеза», в силу «реакции», которую можно предугадать a priori. Ленин говорит о необходимости «познания всех процессов мира в их „самодвижении“, в их спонтанейном развитии, в их живой жизни»; такое диалектическое познание процессов «есть познание их, как единства противоположностей» (Ленин, Собр. сочин., изд. 3-е, том XIII, стр. 301). Плеханов же дал здесь логическую схему чередования явлений по признаку их противоположности. И в самом деле: если «умственными представителями английской буржуазии» был действительно создан такой род драматических произведений, задачей которого было «изображение и превознесение домашних добродетелей», то произошло это не в силу «реакции», не потому, как думает Плеханов, что раньше в английской литературе господствовала «распущенность дворянских нравов», а потому, что эти ханжеские «домашние добродетели» и лицемерная «мещанская чистота нравов» составляли реальную характерную черту выросшей английской буржуазии, классовые интересы и положение которой на определенной стадии ее развития и обусловили ее стремление к «изображению и превознесению» этой черты.
В этой своей «антитетической» схеме литературного развития П. по существу повторял взгляды Брюнетьера на смену литературных явлений. В работе, предшествующей «Письмам без адреса», в книге «К вопросу о развитии...» П. останавливался подробней на этих взглядах Брюнетьера. «Там, — пишет П., — где Брюнетьер видит лишь влияние одних литературных произведений на другие, мы видим, кроме того, глубже лежащие взаимные влияния общественных групп, слоев и классов; там, где он просто говорит: являлось противоречие, людям захотелось сделать обратное тому, что делали их предшественники, — мы прибавляем: а захотелось потому, что явилось новое противоречие в их фактических отношениях, что выдвинулся новый общественный слой или класс, который уже не мог жить так, как жили люди старого времени» (т. VII, стр. 217). Плеханов здесь правильно выдвигал марксистское положение о том, что в основе развития литературы и искусства лежит «противоречие», возникающее в фактических отношениях людей, в их общественных отношениях. Но П. часто ограничивается тем, что вносит лишь марксистские «поправки» к тем или иным воззрениям буржуазного искусствоведения, не нарушая их собственной структуры. Так поступил П. и в отношении к Брюнетьеру: самую схему Брюнетьера, знающую лишь две линии развития — либо подражание либо противопоставление, — П. при всей своей критике сохранял целиком. «Решительно во всех идеологиях, — пишет П., — развитие совершается путем, указанным Брюнетьером. Идеологи одной эпохи или идут по следам своих предшественников, развивая их мысли, применяя их приемы и только позволяя себе „соперничать“ с ними, или же они восстают против старых идей и приемов, вступают в противоречие с ними» (т. VII, стр. 216). В этой схеме чрезвычайно характерна самая постановка вопроса: «или — или», эта типическая антидиалектическая формула логизирующей, рационалистической мысли. Как далека эта прямолинейная схема П. от ленинского диалектического решения «проблемы наследства»! Ведь в эту плехановскую схему никак не уложится образование и развитие такой идеологии, как идеология революционного пролетариата — марксизм, который — по словам Ленина — «усвоил и переработал все, что было ценного в более чем двухтысячелетнем развитии человеческой мысли и культуры» (Ленин, Собр. сочин., изд. 3-е, т. XXV, стр. 409—410). И если можно спорить о том, действительно ли всегда П. понимал процесс развития идеологий так прямолинейно-механистически, потому что анализ П. движения французской драматической литературы XVIII в. как раз отмечен тенденциями противоположного характера, тенденциями, идущими по линии поисков реальных связей с действительностью, то все же механистичность разбираемой формулы остается характерной для П., отражая присущую ему склонность к схематизации и логизму.
К числу положительных с марксистской точки зрения моментов в высказываниях П. по вопросу о развитии литературного (художественного) процесса должно отнести, как мы уже отмечали выше, замечания П. о социологии различных жанров в литературе и искусстве. Ценны также замечания П. о так наз. «литературных влияниях». «Влияние литературы одной страны на литературу другой, — пишет П., — прямо пропорционально сходству общественных отношений этих стран. Оно совсем не существует, когда это сходство равняется нулю» (т. VII, стр. 212). При этом «подражатель отделяется от своего образца всем тем расстоянием, которое существует между обществом, породившим его, подражателя, и обществом, в котором жил образец» (там же). Здесь вопрос о «влияниях» в искусстве ставился П. также на почву реальных общественных отношений.
Очень важным вопросом является вопрос о диалектике формы и содержания в движении литературного процесса. Как уже указывалось ранее, форма и содержание художественного произведения являлись для П. понятиями соотносительными: между формой и содержанием существует постоянная взаимосвязь, форма определяется содержанием. П. подчеркивал историчность литературной формы: «... французская трагедия обязана была своей формой целому ряду причин, коренившихся в ходе общественного и литературного развития Франции» («Литературные взгляды В. Г. Белинского», т. X, стр. 297). Но П. не подымался до понимания диалектического характера устанавливаемой им связи между формой и содержанием. «Вообще говоря, — писал он, — форма тесно связана с содержанием» (т. XXI, стр. 208). Но ведь в своей диалектической связи форма и содержание представляют собой единое целое, являющееся единством противоположностей. Как на один из элементов диалектики Ленин указывает: «15) борьба содержания с формой и обратно. Сбрасывание формы, переделка содержания» («Ленинский сборник», т. IX, изд. 2-е, стр. 259). Если мы наблюдаем соответствие формы и содержания в художественном произведении, то это — лишь частный случай, лишь одна из форм того единства противоположностей, каковым является художественное целое; чаще же всего (и именно в движении процесса) это единство противоположностей выступает не как соответствие формы и содержания, а проявляется в форме борьбы противоположностей, в форме противоречия между формой и содержанием. В подходе П. к такому противоречию с особенной остротой обнаруживается его бессилие охватить всю историческую конкретность явления. Он либо не умеет отличить действительное противоречие от противоречия лишь видимого, кажущегося (как это мы видим в статье П. «Французская драматическая литература и т. д.» в том месте, где говорится о новом революционном содержании, влитом «в старые литературные мехи», см. т. XIV, стр. 106), либо же, правильно нащупав противоречие, минует реальную, конкретную историчность явлений и удовлетворяется механистически формулированной схемой, являющейся в сущности парафразом идеалистического учения Гегеля о трех ступенях в историческом развитии искусства (символическое искусство Востока, классическое искусство Эллады, романтическое искусство христианства). Мы имеем в виду известное место из «Истории русской общественной мысли» П.: «Вообще говоря форма тесно связана с содержанием. Правда, бывают эпохи, когда она отделяется (разрядка моя — А. Г.) от него в более или менее сильной степени. Это — исключительные эпохи. В такие эпохи или форма отстает от содержания или содержание от формы. Но надо помнить, что содержание отстает от формы не тогда, когда лит-pa только еще начинает развиваться, а тогда, когда она уже склоняется к упадку — чаще всего вследствие упадка того общественного класса или слоя, вкусы и стремления которого в ней выражаются. Примеры: декадентство, футуризм и прочие им подобные литературные явления наших дней, вызванные духовным упадком известных слоев буржуазии. Литературный упадок всегда выражается, между прочим, в том, что формой начинают дорожить гораздо более, нежели содержанием» (т. XXI, стр. 208—209). В этой плехановской схеме дана правильная констатация упадка буржуазного искусства в период общественно-политической деградации буржуазии; здесь также налицо, так сказать, ощущение наблюдаемого в искусстве противоречия между формой и содержанием. Но «ощущение» это не осмыслено, не осознано П. до конца, и данная схема не выходит за пределы характерных для П. абстрактно-логических построений, обедняющих все диалектическое многообразие живой, конкретной исторической жизни. П. — со своей характерной склонностью к схематизации и логизму — говорит здесь абстрактно об эпохах упадка и подъема, о восходящих и нисходящих классах, не учитывал всего многообразия конкретной исторической обстановки. Ко всему этому П. совершенно механистически, антидиалектически отделяет здесь форму от содержания, забывая, что самое это «отставание», которое он констатирует, есть лишь своеобразная форма диалектической взаимосвязи между формой и содержанием. Реминисцируя идеалистическую схему Гегеля о ступенях развития искусства, П. в то же время отбрасывал здесь диалектическое понимание Гегелем взаимоотношения между формой и содержанием. Суммируя мысль Гегеля, Ленин писал: «Форма существенна. Сущность формирована так или иначе в зависимости и от сущности» («Ленинский сборник», т. IX, стр. 135). Гегель подчеркивает, что «при рассмотрении противоположности между формой и содержанием существенно важно не упускать из виду, что содержание не бесформенно, а форма одновременно и содержится в самом содержании, и представляет собою нечто внешнее ему. Мы здесь имеем удвоение формы: во-первых, она, как рефлектированная внутрь себя, есть содержание; во-вторых, она, как нерефлектированная внутрь себя, есть внешнее, безразличное для содержания существование» (Сочин. Гегеля, русское изд. Института Маркса и Энгельса, «т. I, стр. 224). В приведенной схеме П. не знает этого диалектического «удвоения» формы: «форма» здесь влачит у П. лишь «внешнее, безразличное для содержания существование». П. лишь внешне констатировал здесь «феномен», не определяя его сущности. Вместо диалектики формы и содержания в движении литературного процесса П. дал здесь геометрическую схему механически перемежающихся прямых линий. Механистичность здесь вновь господствует у П. над диалектическим пониманием процессов.
Как и для Чернышевского, эстетика являлась для П. «теорией искусства». П. стремился к научному обоснованию этой теории, к определению ее объективного критерия. Этот объективный критерий П. находил в марксизме, в диалектическом материализме Маркса — Энгельса, и в этом, т. е. в пропаганде марксистской эстетики, собственно и заключается главная заслуга П. как эстетика и литературного критика. «Теперь, — писал П., — возможна научная литературная критика, потому что теперь уже установлены некоторые необходимые prolegomena общественной науки» («А. Л. Волынский», т. X, стр. 196). В своих выступлениях против идеалистов типа Волынского, против адептов «субъективной социологии» и реакционеров всяческих других оттенков и модификаций П. подчеркивал (и справедливо подчеркивал) объективный характер марксистской литературной критики, которая исходит в своих суждениях и приговорах от объективно данного состояния производительных сил и общественных отношений. Разбирая литературные взгляды Белинского, П. особенно подробно останавливался на тех моментах его деятельности, когда он пытался «найти объективные основы для критики художественных произведений» (см. т. X, стр. 303). С этой же точки зрения П. изучал эстетическую теорию Чернышевского и взгляды французской буржуазно-социологической критики. Заявляя, что научная эстетика «объективна, как физика» (т. X, стр. 192), П. перекликался с предшественником Тэна, фламандцем А. Микиельсом, который еще в 1842 писал, что «изучение открывает ...ряд эстетических законов, столь же ясных, столь же определенных, столь же доказуемых, как и законы физические». П. понимал эту объективность научной критики конечно гораздо глубже, потому что он боролся за нее именем марксизма, т. е., по словам Ленина, «современного материализма, неизмеримо более богатого содержанием и несравненно более последовательного, чем все предыдущие формы материализма» («Материализм и эмпириокритицизм», Ленин, Собр. сочин., изд. 3-е, т. XIII, стр. 275). Но это признание объективности научной критики не пронизывается у П. той партийностью, которую по словам Ленина, материализм включает в себя, «обязывая при всякой оценке события прямо и открыто становиться на точку зрения определенной общественной группы»(Ленин, Собр. сочин., т. I, стр. 276). В своей борьбе против субъективистских посылок «просветительской» критики П. доходил до полного отрицания в области критики категории «долженствования», сводя роль марксистской критики исключительно к констатации, к установлению социального генезиса. Социальная функция литературы (и искусства), огромное значение художественных идеологий как могучего средства классовой борьбы и классового воздействия как бы выпадало здесь из поля плехановского зрения. И действительно, от признания объективности научной критики П. фактически скатывается в последний период своей деятельности к позициям объективизма, как напр. в статье о Ропшине.
Правда, в своих ранних работах П. выдвигал тезис о «публицистичности» научной критики (в противовес субъективной публицистике «просветительской» критики). В своих ранних работах П. доказывал, что «истинно-философская критика является в то же время критикой истинно-публицистической» («А. Л. Волынский», т. X, стр. 191). Это свое положение П. и проводил в целом ряде своих работ, относящихся к раннему, «социалистическому» (по определению Ленина) периоду его деятельности, когда П. стоял на позициях марксизма. В одной из первых своих статей на литературные темы («Два слова читателям-рабочим», 1885) П. пишет, обращаясь к рабочим: «У вас должна быть своя поэзия, свои песни, свои стихотворения. В них вы должны искать выражения своего горя, своих надежд и стремлений. Чем сознательнее станете вы относиться к своему положению, чем больше гнева и негодования будет возбуждать в вас ваша современная участь, тем настойчивее будут эти чувства проситься наружу, тем богаче будет ваша поэзия» (сб. «Г. В. Плеханов — литературный критик», М., 1933, стр. 28). Свою речь о Некрасове (1903) П. закончил следующим образом: «...смерть давно уже скосила Некрасова. Поэт разночинцев давно уже сошел с литературной сцены, и нам остается ждать появления на ней нового поэта, поэта пролетариев» (т. X, стр. 325). В статье о французской драматической литературе и живописи XVIII в. (1905) П. выступил на защиту политического искусства: «...пусть не говорят, — пишет здесь П., — что такое искусство не может не быть бесплодным. Это ошибка. Неподражаемое искусство древних греков в весьма значительной степени было именно таким политическим искусством... А что касается французского искусства эпохи революции, то „санкюлоты“ и вывели его на такой путь, по какому не умело ходить искусство высших классов: оно становилось всенародным делом» (том XIV, стр. 117).
Во всех этих приведенных случаях, как и в ряде других (см. напр. статью П. «Пролетарское движение и буржуазное искусство», 1905, т. XIV), П. выступал как публицист именно в верном и хорошем смысле этого слова, как революционный публицист, проводя марксистскую, пролетарскую точку зрения. Но характерные для П. непоследовательность и двойственность пересекают эту революционно-публицистическую линию его литературно-критической деятельности. И было бы чрезвычайно ошибочно отождествлять плехановский тезис о «публицистичности» научной критики (и литературы как таковой) с ленинским принципом партийности. Для Ленина принцип партийности есть основной, формирующий принцип подлинно-марксистской, подлинно-пролетарской науки и литературы, действительно свободной, по словам Ленина, и открыто связанной с пролетариатом. Ленин понимал «принцип партийной литературы» в том смысле, что «литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, „колесиком и винтиком“ одного единого, великого социал-демократического (писано в 1905, когда коммунистическая партия еще носила имя «социал-демократической» — А. Г.) механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса» (Ленин, Партийная организация и партийная литература, Собр. сочин., т. VIII, стр. 387). Принцип партийности в понимании Ленина как бы «включен» в самое понятие объективного познания, потому что партия революционного пролетариата как его авангард обладает исторически высшей формой этого познания. Для П. же «публицистичность» есть по существу лишь форма классового пристрастия, классовых симпатий и антипатий, и даже суженная до таких пределов плехановская «публицистичность» не есть необходимый, постоянный признак марксистской критики, «публицистичность» в его понимании ограничивается лишь определенными, именно «переходными» общественными эпохами. П. пишет: «... в известные исторические эпохи публицистика неудержимо врывается в область художественного творчества и распоряжается там, как у себя дома. То же с критикой. Во все переходные общественные эпохи она пропитывается духом публицистики, а частью и прямо становится публицистикой. Дурно это или хорошо? C’est selon! Но главное — это неизбежно...» («А. Л. Волынский», т. X, стр. 193). Такое понимание «публицистичности» принципиально отлично от ленинской «партийности». В плехановской формулировке звучит как бы объективистское отношение даже к самой «публицистичности». П. как бы говорит: ничего не поделаешь, в переходные общественные эпохи этого не миновать! Вот эти нотки струвианского объективизма, то и дело прорывающиеся даже в ранних работах П., начинают впоследствии звучать со всей определенностью и явственностью. В своем известном предисловии к 3-му изданию сборника «За двадцать лет» (1908) П. решительно отводит от себя обвинение, выдвинутое против него одним критиком, в том, что он в своих литературных суждениях руководствуется степенью близости общественных взглядов разбираемых им авторов с его, П., собственными общественными убеждениями. Такое обвинение П. считает «нелепым», «потому что для критика, как для такового, речь идет не о том, чтобы „смеяться“ или „плакать“, а о том, чтобы понимать» (т. XIV, стр. 184). Но ведь от такого «понимания» один шаг к тому, чтобы уже и «простить». И действительно, в своей статье о романе Ропшина «То, чего не было» (1913, т. XXIV) П. доходит в своем объективистском «понимании» до того, что он совершенно прощает автору его ренегатство и отход от революции. Эта статья была написана П. незадолго до того, как он стал проповедывать «классовый мир»перед лицом наступающего на «отечество» врага. Очевидно эпоха «классового мира» уже не оставляла никакого места для плехановской «публицистичности »!
В самом построении литературного анализа П., парафразируя Белинского, различал два акта. Первую задачу критика П. видел в том, «чтобы перевести идею данного художественного произведения с языка искусства на язык социологии, чтобы найти то, что может быть названо социологическим эквивалентом данного литературного явления» (том XIV, стр. 183—184). «Вторым актом верной себе материалистической критики должна быть, как это было и у критиков-идеалистов, — оценка эстетических достоинств разбираемого произведения» (там же, стр. 189). Вопрос о форме художественного произведения является, как это неоднократно подчеркивал П., вопросом, существенным для художественного критика. «Смотря на „Mariage de Figaro“ как на выражение борьбы третьего сословия со старым порядком, мы, само собою разумеется, не будем закрывать глаз на то, как выражена эта борьба, т. е. справился ли художник со своею задачею» («А. Л. Волынский», т. X, стр. 190). Форма художественного произведения является, по П., объектом именно так наз. «второго акта» критики. Всякий анализ требует конечно членения и диференциации; вот почему самое деление критического анализа на два «акта» не вызывало бы особых возражений, если бы с этим делением мы не ассоциировали высказываний П. об «области эстетики» как области, противополагаемой живым, реальным отношениям людей с их классовыми интересами и пристрастиями, в среде которых и создаются реальные художественные произведедения. «Эстетическое» противопоставляется здесь реальному, т. е. социальному, классовому, как категории «внеэстетической». П., к счастью, не остается последовательным в проведении этой мысли, которая находится в явном противоречии с его марксистским тезисом о художественной форме как исторической категории, связанной с содержанием. Но вообще П. не отрицает возможности для критики «чисто-эстетических суждений» (т. XXIV, стр. 288) и в целом ряде своих конкретных эстетических оценок остается в плену у традиционных, привычных буржуазно-эстетических понятий и представлений. Такие моменты мы встречаем напр. в статье П. о международной художественной выставке в Венеции (1905), когда П. говорит об «антиэстетических впечатлениях» (т. XIV, стр. 78, 84). Но особенно резко проступают эти черты П. в статье об Успенском, а также в речи о Некрасове (1903), где П. говорит о его «антиэстетических погрешностях» (т. X, стр. 377). П. не умеет здесь найти те новые качественные моменты, которые были созданы поэтикой Некрасова либо Успенского как представителей нового общественного слоя в литературе. Правильный взгляд на художественную форму как на категорию историческую и меняющуюся вместе с социальными условиями ее создания уступает в этих суждениях П. место его «предрассудку», буржуазно-идеалистическим понятиям об «эстетическом» и «антиэстетическом». Вот в этих-то случаях и сказывается у П. механистическое разграничение между социологическим и эстетическим (художественным) анализом.
С этим вопросом самым тесным образом связан вопрос о критерии художественности в понимании П. И здесь П. не обнаруживает необходимой последовательности. У Ленина вопрос о художественности подчиняется более общей проблеме отношения данного художественного явления к действительности. Говоря о Толстом как «зеркале русской революции», Ленин замечает: «...если перед нами действительно великий художник, то некоторые хотя бы из существенных сторон революции он должен был отразить в своих произведениях» (Ленин, Собр. сочин., т. XII, стр. 331). Здесь Ленин как бы устанавливает известную градацию художественности в зависимости от глубины и полноты отражения действительности в художественном произведении. П., говоря о художественности, колеблется между двумя полюсами. Он либо выставляет в качестве «объективного мерила» художественности исключительно формальный признак «соответствия формы идее» (т. XIV, стр. 180) либо же, справедливо требуя определенной качественности идейного содержания, выдвигает чрезвычайно зыбкую и окрашенную в тона «абсолютной морали» категорию «ложной идеи», утверждая, что такая идея не может быть положена в основу художественного произведения (см. статью П. о Гамсуне «Сын доктора Стокмана», т. XIV). При определении «правдивости» и «ложности» художественной идеи П. пытается опереться на формулу Рёскина о «высоте выражаемого настроения». Взятая в таком плане категория «ложной идеи» теряет у Плеханова исторические очертания, приобретая контуры «вечных» «этических» норм. Но самая мысль Плеханова об идейности художественных произведений как существенном моменте («при прочих равных условиях», по выражению П.) их сравнительной оценки принадлежит к положительным и плодотворным его высказываниям. И П. справедливо связывает художественные недостатки ибсеновского творчества, заключающиеся в «недостаточной определенности его образов», в «элементе отвлеченности и схематизма», с характером идейности Ибсена, с тем, что художник «не сделался идейным до конца» («Генрик Ибсен», т. XIV, стр. 194). Об идейности как необходимом и решающем моменте художественного творчества, притом идейности определенного качества, соизмеряемой с «идеей четвертого сословия», говорит П. в ст. «Пролетарское движение и буржуазное искусство» (т. XIV). Во всех этих своих положениях и требованиях П. подходил к вопросу о художественности с правильных позиций. Особенно рельефно — хоть и в другом плане — формулирует П. свой взгляд на значимость художника и его творчества в одной из своих ранних статей о Белинском: «...великий поэт, — писал здесь П., — велик лишь постольку, поскольку является выразителем великого момента в историческом развитии общества» («Литературные взгляды В. Г. Белинского», т. X, стр. 298). Этот правильный взгляд на подлинную художественность уживается однако у П. с рецидивами буржуазно-идеалистических понятий об «эстетическом» и «антиэстетическом», о чем сказано выше.
П. при всех своих ошибках и уклонениях от позиций марксизма выступал против «искусства для искусства», во имя «искусства для жизни». Уже в одной из своих первых статей на литературные темы «Реакционные жрецы искусства и г. А. В. Стерн» (1888) П. разоблачал сторонников «искусства для искусства». «Между тем, — писал здесь П.,— как гг. критики „Русского Вестника“ всегда были горячими сторонниками так называемой у нас теории искусства для искусства, — гг. беллетристы, подвизавшиеся на страницах этого журнала, никогда не отличались столь идеальным настроением», они «охотно принимали участие даже в „битвах“ приютившего их органа с людьми враждебного лагеря» (т. X, стр. 408). На эстетических теориях Белинского и Чернышевского П. прослеживал, как постепенно вырабатывался и обосновывался на русской почве принцип «искусства для жизни». Уже Белинский приходил к выводу, что искусство служит общественным интересам (том X, стр. 279); по понятиям Чернышевского, искусство призвано «быть для человека учебником жизни», оно «должно служить на какую-нибудь существенную пользу» (т. VI, стр. 251 и 252). И П. принимал эти положения, стремясь перевести их на научную почву марксистского мировоззрения. Уклонением с этого пути является внешне кажущаяся диалектической попытка П. доказать, что не во все эпохи принцип «искусства для искусства» являлся реакционным (эта попытка относится еще к 1897, П. впервые провел эту мысль в ст. «Литературные взгляды В. Г. Белинского», но особенно ее развил в статье «Искусство и общественная жизнь», 1912, т. XIV). Мысль эту П. хотел доказать на ряде примеров, в частности на примере французских романтиков. В их пропаганде «искусства для искусства» П. видел — правда, ограниченный — протест против буржуазного уклада, против быта буржуазии; однако П. забывал, что, несмотря на элементы этого протеста, романтическое превознесение «чистого искусства» как единственного пристанища подлинной мысли и чувства является по существу более рафинированной формой реакции, нежели неприкрытая буржуазная мораль. Здесь П. под своей внешней «диалектичностью» снова ярко обнаружил свою чуждость ленинским принципам неуклонной и безоговорочной партийности. Но все ценное и положительное, что есть в литературном наследии П., создано под знаком «искусства для жизни». Можно в известной мере приложить к самому П. — революционного периода его деятельности — слова, сказанные им о наших просветителях: «Наши просветители вовсе не пренебрегали поэзией, но они предпочитали поэзию действия всякой другой» (т. VI, стр. 254).
Конкретное изучение художественных явлений требует для себя — в качестве одной из основных предпосылок — правильного понимания исторического процесса, в рамках которого они, эти явления, протекают и непосредственную составную часть которого они составляют. П. было как раз чуждо правильное понимание исторического процесса и не только эпохи империализма и пролетарских революций, но и предшествующих эпох. Общественно-политические воззрения П., его меньшевизм и социал-шовинизм, будучи, так сказать, обращены на прошлое, представляли это прошлое в искаженном виде. П. не понимал характера и движущих сил нашей революции. Он выступал против ленинского учения о двух путях развития капитализма и двух линиях революции в России, он — в целях оправдания меньшевистской тактики — принял буржуазную точку зрения на своеобразие русского исторического процесса и защищал теорию внеклассового характера русского самодержавия (в «Истории русской общественной мысли»). Исторические взгляды П. подводили, так сказать, «теоретическую» базу под его меньшевистские высказывания в области текущей политики и тактики. Вот почему, несмотря на сравнительное обилие у П. работ, касающихся русской литературы, преимущественно XIX в., мы не найдем у него правильной цельной схемы развития русской литературы. Да и в оценке отдельных идеологий, игравших значительную роль в развитии русской литературы, в оценке народничества и «просветительства» позиции П. значительно отличаются от ленинских. Ленин так характеризовал отношение меньшевизма (и следовательно также П.) к народничеству: «Воюя с народничеством, как с неверной доктриной социализма, меньшевики доктринерски просмотрели, прозевали исторически реальное и прогрессивное историческое содержание народничества, как теории массовой мелкобуржуазной борьбы капитализма демократического против капитализма либерально-помещичьего, капитализма „американского“ против капитализма „прусского“. Отсюда их чудовищная, идиотская ренегатская идея..., что крестьянское движение реакционно, что кадет прогрессивнее трудовика, что „диктатура пролетариата и крестьянства“... противоречит „всему ходу хозяйственного развития“» (из письма Ленина И. И. Скворцову-Степанову, 1909, см. Ленин, Собр. сочин., т. XIV, стр. 214). Черты доктринерского отношения имеются и в плехановской оценке «просветительства», подчеркивающей его антиисторичность в отличие от ленинской оценки и здесь вскрывающей «исторически реальное и прогрессивное историческое содержание».
Из работ П., посвященных отдельным представителям русской литературы, наибольшее значение имеют его работы о Белинском и Чернышевском. Несмотря на то, что ряд положений П. о Белинском требует пересмотра и ревизии, статьи П. о Белинском сохраняют для нас свою ценность. Заслуга П. здесь заключается в том, что он не ограничивает своего анализа рамками литературных взглядов Белинского, которые сами по себе имели огромное значение в развитии русской литературы и в развитии эстетических воззрений. П. пишет: «...живой и сильный ум Белинского стремился проложить новые „стези“ не только в литературной критике. Его упорная работа была направлена также и на социально-политическую область. И его попытка найти новый путь в этой области заслуживает даже большего внимания, чем сделанное им собственно в литературе» (речь о Белинском, 1898, т. X, стр. 332). П. выступал против попыток Венгерова «стилизовать» Белинского под «мирного» социалиста и подробно останавливался на эволюции взглядов Белинского в отношении к рабочему классу и классовой борьбе. Ранние статьи П. о Чернышевском, собранные в его немецкой книге о Чернышевском (книга эта вышла в 1894; эстетических взглядов Чернышевского П. здесь касался лишь частично, дав их подробный разбор несколько позднее, в 1897), вызвали очень высокую оценку со стороны Ленина. «Плеханов, — писал Ленин, — в своей книге о Чернышевском (статьи в сб. «Социал-демократ», изданные отдельной книгой по-немецки) вполне оценил значение Чернышевского и выяснил его отношение к теории Маркса и Энгельса» (Ленин, Попятное направление в русской социал-демократии, 1899, Собрание сочинений, т. II, стр. 545). В 1910 П. выпустил новую книгу о Чернышевском (изд. «Шиповник»), включавшую старые статьи, подвергшиеся однако ряду изменений. В XXV «Ленинском сборнике» опубликованы примечания Ленина на полях экземпляра книги П. о Чернышевском. Ленин тщательно сравнивает новые и старые формулировки П. и в случаях, вносящих изменения, отмечает на полях: «изменено!» Ленин подчеркивает то место у П., где говорится о том, что Чернышевский, подобно Фейербаху, сосредоточивает свое внимание почти исключительно на «теоретической» деятельности человечества, и Ленин замечает на полях: «таков же недостаток книги Плеханова о Чернышевском» (стр. 221). И в другом месте Ленин пишет: «Из-за теоретического различия идеалистического и материалистического взгляда на историю Плеханов просмотрел практически-политическое и классовое различие либерала и демократа» (стр. 231). Аналогичные изменения можно найти и в позднейших статьях Плеханова о Белинском, написанных в последний период деятельности Плеханова.
Выступая против идиллических «стилизаций» по отношению к таким «неистовым» представителям литературы, как Белинский, П. однако порой сам создавал совершенно неверные характеристики крупнейших литературных явлений. Такова напр. легенда его о Пушкине, которая должна аргументировать его же неверное, включающее идеалистические элементы построение о разладе художника со средой.
Статьи П. о Горьком и Толстом любопытны для нас в том отношении, что они дают возможность — путем сравнения со статьями Ленина на ту же тему — особенно четко обнаружить то глубокое различие, которое существовало между П. и Лениным в их подходе к писателям и литературным явлениям. Для Ленина Горький был «безусловно крупнейший представитель пролетарского искусства, который много для него сделал и еще больше может сделать» (Ленин, Заметки публициста, 1910, Собрание сочинений, т. XIV, стр. 298). П. же, хотя и называет Горького «высоко-талантливым художником пролетарием» («К психологии рабочего движения», 1907, т. XXIV, стр. 257), неоднократно выступает против симпатий Горького к большевистской тактике в рабочем движении, превращая свои высказывания о Горьком в выступления против большевизма. Статьи П. о Толстом имели известное положительное значение, потому что П. выступал в них против реакционной пассивистской доктрины Толстого и против различных ревизионистских попыток со стороны ликвидаторов оправдать эту реакционную толстовскую доктрину. Одну из этих статей П. о Толстом Ленин называет «хорошим фельетоном», а о другой Ленин пишет: «Плеханов тоже взбесился враньем и холопством перед Толстым, и мы тут сошлись» (из письма Ленина к Горькому, 1911, см. сочин. Ленина, изд. 3-е, т. XV, стр. 57). Но какое глубокое различие между оценками, данными Толстому П. и Лениным! В статьях П. о Толстом особенно ярко сказалась приверженность П. к логически-имманентному анализу идеологических явлений. П. анализирует идейное содержание толстовского учения и устанавливает господствующее в нем «смешение представлений». П. даже не ставит вопроса о социальном генезисе и содержании творчества Толстого. Он ограничивается лишь постулатом о том, что «Толстой был и до конца жизни остался большим барином» («Отсюда и досюда», 1910, т. XXIV, стр. 192). Ленин же, верный своему принципу вскрывать классовую сущность явлений, «смотреть на суть дела, а не на фразы, — ...исследовать классовую борьбу как основу „теорий“ и учений, а не наоборот» (Ленин, Собр. сочин., изд. 3-е, т. XV, стр. 466), подходит к творчеству Толстого «с точки зрения характера русской революции (речь идет о революции 1905 — А. Г.) и движущих сил ее» и приходит к своему гениальному тезису о творчестве Толстого как «зеркале русской революции» со всеми ее противоречиями, выражающими «как раз особенности нашей революции, как крестьянской буржуазной революции» («Лев Толстой как зеркало русской революции», 1908, Собрание сочинений, т. XII, стр. 333). К такому выводу конечно не мог притти Плеханов, который не понимал роли крестьянства в революции, который вообще не понимал характера и движущих сил первой русской революции, этой нашей «генеральной репетиции».
В своих конкретных работах по вопросам литературы П. касается не только русской литературы, но и целого ряда литературных явлений Зап. Европы. П. между прочим еще в 1897 в рецензии на книгу Скабичевского писал: «Нельзя написать... сколько-нибудь дельную историю русской литературы, не зная истории западноевропейских литератур» (т. X, стр. 307). Плеханов часто опирается на выводы буржуазно-социологического литературоведения, особенно французского (Тэн, Брюнетьер и др.). Из критиков-марксистов заметное влияние оказали на П. Меринг, на чью «Легенду о Лессинге» П. ссылается, очень высоко ее оценивая (т. XIV, стр. 100), и особенно Лафарг. У последнего П. заимствовал квалификацию французского романтизма как буржуазной литературной формации («Происхождение романтизма» Лафарга появилось в 1896). С Лафаргом же П. сближает пристрастие к французской буржуазно-социологической критике и ряд аналогичных ошибок (объективистский характер некоторых формулировок о задачах исторической критики, понимание смены литературных явлений в смысле брюнетьеровской «реакции» против предыдущих явлений). С Мерингом — в плане теоретическом — П. сближают кантианские рецидивы, занимающие, правда, у Меринга большее и более существенное место; но между П. и Мерингом существует огромное принципиальное различие: в то время как П. в своей «эволюции» катился вниз, к меньшевизму и социал-шовинизму, Меринг остался революционером и в ходе своего развития пришел к коммунизму.
Из характеристик отдельных европейских писателей, данных П., следует выделить характеристику Бальзака. Еще в своей книге «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» (1895) П. писал, что «Бальзак много сделал для объяснения психологии различных классов современного ему общества» (т. VII, стр. 239). В 1897 в рецензии на книгу Лансона П. дал несколько более развернутую характеристику Бальзака, которая, несмотря на свою краткость, поражает своей значительностью. П. писал здесь: «Он (Бальзак — А. Г.) „брал“ страсти в том виде, какой давало им современное ему буржуазное общество; он со вниманием естествоиспытателя следил за тем, как они растут и развиваются в данной общественной среде. Благодаря этому он сделался реалистом в самом глубоком смысле этого слова и его сочинения представляют собою незаменимый источник для изучения психологии французского общества времен реставрации и Людовика Филиппа» (сб. «Г. В. Плеханов — литературный критик», М., 1933, стр. 50). Характеристика, данная Бальзаку Энгельсом, опубликована лишь недавно; П. мог опираться в своей характеристике лишь на разрозненные замечания Маркса о Бальзаке. Исходя из этих замечаний и правильно применяя здесь диалектический метод Маркса — Энгельса, П. пришел в отношении Бальзака к выводам, в известной мере совпадающим с выводами Энгельса. Помимо своего непосредственного значения конкретной характеристики писателя характеристика Бальзака, данная П., имеет также большое методологическое значение, так как она ставит вопрос об объективной значимости художественного творчества. Выделим также брошюру П. об Ибсене (т. XIV; заключительная глава приведена в названном выше сб. «Г. В. Плеханов — литературный критик»), дающую классовый анализ его творчества.
Касаясь явлений новейшего буржуазного искусства, П. неизменно подчеркивал его деградацию и упадок. «Тот самый капитализм, — пишет П., — который в области производства является препятствием для употребления в дело всех тех производительных сил, которыми располагает современное человечество, является тормозом также и в области художественного творчества» (сб. «Г. В. Плеханов — литературный критик», стр. 130).
П. начал свою лит-ую работу, когда в области русской общественной мысли господствовала субъективно-социологическая доктрина народников, а в области литературной критики наряду с эпигонами «реального» направления типа Скабичевского с его «благонамеренным», «самодовольным, мелко-мещанским» (по определению П.) демократизмом стали занимать свое место наши доморощенные идеалисты типа Волынского. П. заострял свои статьи против всех этих разнообразных рыцарей абсолютной и субъективной «истины», как позднее он бичевал носителей религиозно-мистического декаданса и прочих идеалистов (статьи П. о «так наз. религиозных исканиях», статьи против Иванова-Разумника, Философова, Гершензона). П. в лучших своих работах боролся против идеализма в разных его проявлениях и вариациях, пропагандируя идеи марксизма.
Подобно критике Белинского, Чернышевского, Добролюбова, этих лучших представителей революционных разночинцев в литературе, критика П. не замыкалась рамками одной литературы, а носила в себе явственные элементы «социальной критики». П. продолжал традицию революционно-демократической критики 60—70-х гг., которая проповедывала и защищала свои общественно-политические взгляды в форме литературно-критических статей. Но взгляды П. были уже — в его лучший, революционный период — взглядами нового, пришедшего на русскую историческую арену класса, взглядами пролетариата, «четвертого сословия».
Литературный стиль П. создавался под непосредственным влиянием образцов русской революционной публицистики. Традициям французской критики, к которой П. питал неизменное пристрастие, он обязан ясностью и простотой изложения. Полемической заостренности П. учился у основоположников марксизма, усвоив их излюбленный прием — через критику, через отрицание враждебных идеологий утверждать свои собственные взгляды и убеждения.
7. Развитие взглядов Плеханова в теоретических работах его последователей
П. приходилось проводить и защищать свои взгляды на литературу и искусство в атмосфере вражды и непонимания со стороны последышей народничества, этих — по выражению П. — «Дон-Кихотов наших дней», и разнообразных других идеалистов, эстетов и формалистов, объединяемых П. одним общим именем «декадентов». Именно отсюда шло обвинение в «закостенелой преданности г. Плеханова философии Гегеля»; именно здесь родились презрительные клички «марксометра» и «циферблата г. Бельтова». Большевистская критика, группировавшаяся вокруг большевистской периодической печати и стремившаяся проводить ленинский принцип партийности, конечно многим была обязана литературно-критической деятельности П., тому ценному и положительному с революционно-марксистской точки зрения, что она в себя включала; да и ряд литературных статей самого П. увидел впервые свет в большевистских изданиях. Но те антимарксистские установки и тенденции, которые имелись у П. (особливо в его позднейший период), были подхвачены меньшевистской литературной критикой. Литературный меньшевизм, объявив своим знаменем П., подхватил и стал развивать дальше отрицательную сторону воззрений П., его антимарксистские, антиленинские тенденции и элементы. После Октябрьской революции, уже в советских условиях, литературный меньшевизм продолжал это свое дело, применяясь к новым условиям. Литературный меньшевизм выхолащивал из литературоведческих работ П. революционное содержание и выпячивал их реакционные меньшевистские тенденции и элементы. В этом отношении особенно характерна меньшевистская литературоведческая система Переверзева (и его последователей), в своих историч. построениях повторявшего ложные историч. концепции П. и доведшего меньшевистский объективизм П. до фатализма. Свое дальнейшее развитие нашел у Переверзева и ряд других плехановских моментов, как например теория искусства как «игры». Л. Аксельрод (Ортодокс), другая представительница меньшевизма в литературоведении, подчеркивает и развивает имеющиеся у П. лишь в зачаточной форме кантианские элементы. В работах таких представителей литературного меньшевизма, как Кубиков и Львов-Рогачевский, плехановский метод деградирует до степени несколько модернизованных благодаря марксистской фразеологии историко-культурных построений. Такова была «судьба» плехановского наследия, попавшего в руки меньшевистских продолжателей плехановского дела (подробнее см. «Меньшевизм в литературоведении»). Разные «теоретики» с другими установками пытались «стилизовать» П. на свой лад: так, М. А. Яковлев превращает П. чуть ли не в последователя Ал-дра Веселовского, а Андрузский использует плехановские высказывания для обоснования своих идеалистич. построений в области эстетики.
Большевистская мысль давала сразу отпор антимарксистским положениям в теоретических работах П.; достаточно вспомнить ту резкую критику плехановских ошибок в области философии, искажающих учение Маркса — Энгельса, которую мы находим у Ленина. Сталин в своих лекциях «Об основах ленинизма» (1924) с предельной четкостью поставил вопрос о различии между Лениным и Плехановым в области теории, как и в более широком плане — между ленинизмом и теоретическими догмами II Интернационала вообще. Несмотря на эти точные и четкие указания, П. оставался в представлении ряда различных «теоретиков» и их последователей (даже в пределах партии) основоположником марксизма в России, его основным теоретиком, в противоположность Ленину, который рассматривался носителями этих взглядов лишь как организатор и практик рабочего движения. Такова была именно концепция деборинской школы в философии, этого — по определению т. Сталина — меньшевиствующего идеализма». Взгляды деборинской школы оказали большое влияние и на характер литературоведческой работы ряда исследователей (Беспалов и др.), и конечно в тесной связи со взглядами деборинской школы находится и лозунг «плехановской ортодоксии», брошенный некоторыми «теоретиками» РАПП. Борьба против различных меньшевистских и идеалистических систем в литературоведении, проводившаяся РАПП, велась часто именно с ошибочных плехановских, а не с марксистско-ленинских позиций. Апологетическое отношение к П., объявлявшемуся единственным и ортодоксальным учителем в области литературоведения и искусствознания, проходит красной нитью в книгах целого ряда литературоведов и искусствоведов, особенно С. Щукина. Все эти черты апологетического, некритического отношения к П. представляют собой, конечно, результат непреодоленных меньшевистских влияний и тенденций.
А. В. Луначарский в 1928 поставил вопрос об объективизме в литературоведческих работах П.; отвечая ему, В. М. Фриче высказал мысль о недостаточной разработке у П. диалектики применительно к проблемам литературы и искусства (хотя сам Фриче усвоил и развил плехановские антидиалектические «законы» литературного процесса). Однако лишь философская дискуссия против деборинской школы, первым этапом которой было известное выступление т. Сталина в декабре 1929 на конференции аграрников-марксистов, где им со всей остротой был поставлен вопрос о необходимости ликвидации отрыва теоретической работы от задач социалистического строительства, повела к широкому критическому обсуждению литературоведческих взглядов П. В результате возникла обильная литература: критике подверглись как общие взгляды П. по вопросам литературы и искусства, так и его оценки отдельных писателей (Л. Толстого, Горького и др.). К сожалению не все в этой литературе одинаково ценно: критикуя П., отдельные авторы сами допускали в том или ином вопросе антимарксистское понимание (напр. меньшевистское искажение отношения партии к вопросам философии у М. Добрынина), другие скатывались к сплошной вульгаризации, к совершенному отрицанию П. (И. Анисимов напр. всю «теорию искусства» П. называл меньшевистской). Несмотря на все эти перегибы, плехановская дискуссия расчистила путь к оценке литературоведческих взглядов П. с марксистско-ленинских позиций, к отделению в его взглядах ценного и положительного от антимарксистских, меньшевистских элементов и буржуазно-идеалистических рецидивов. В этом направлении предстоит еще много сделать. Преодолевая и исправляя неверные положения П., марксистско-ленинское литературоведение будет двигаться вперед по тому пути, который ему начертан гениальными работами основоположников и классиков марксизма.
I. Сочин. Плеханова, 24 тт., М. — Л., 1923—1927. Для литературоведа ближайший интерес представляют здесь следующие работы и статьи: т. II — Наши разногласия
тт. V—VI — Н. Г. Чернышевский
т. VII — К вопросу о развитии монистического взгляда на историю
т. VIII — К вопросу о роли личности в истории
т. X — Народники-беллетристы (Гл. И. Успенский, С. Каронин, Н. И. Наумов), Пессимизм как отражение экономической действительности (Пессимизм П. Я. Чаадаева), Судьбы русской критики (А. Л. Волынский, Русские критики
Белинский и разумная действительность
Литературные взгляды В. Г. Белинского), речи о Белинском, о 14 декабря 1825 и о Некрасове и др. (весь том целиком посвящен литературно-критическим статьям, 1888—1903)
т. XIV — Письма без адреса, Пролетарское движение и буржуазное искусство, Французская драматическая литература и французская живопись XVIII в. с точки зрения социологии, Искусство и общественная жизнь, Предисловие к 3-му изд. сб. «За двадцать лет», Генрик Ибсен, Сын доктора Стокмана (о Гамсуне), Идеология мещанина нашего времени (об Иванове-Разумнике) и др. (весь том носит заглавие «Искусство и литература»)
т. XVII — О так называемых религиозных исканиях в России
т. XVIII — Жан Жак Руссо и его учение о происхождении неравенства между людьми. Утопический социализм XIX в. (в разделе о французском утопическом социализме, гл. VI — о взглядах Пьера Леру на искусство), Французский утопический социализм XIX в., От идеализма к материализму (гл. V — об эстетике Гегеля, гл. XVI — об эстетике Фейербаха), Основные вопросы марксизма
тт. XX—XXII — История русской общественной мысли
т. XXIII — П. Я. Чаадаев, М. П. Погодин и борьба классов, И. В. Киреевский, Виссарион Григорьевич Белинский, О Белинском, Виссарион Белинский и Валериан Майков, А. И. Герцен и крепостное право, Философские взгляды А. И. Герцена, Герцен-эмигрант и др.
т. XXIV — Добролюбов и Островский, пять статей о Толстом, К психологии рабочего движения (о Горьком), Письма к Горькому, О том, что есть в романе «То, чего не было» (о Ропшине), Материалистическое понимание истории (лекция 4-я — об искусстве) и др. Не вошедшие в собр. сочин. статьи на литературные темы и новые публикации собраны в изд.: Г. В. Плеханов — литературный критик, Новые материалы, М., 1933 (Биб-ка журн. «Литературное наследство»). При жизни П. неоднократно включал статьи на литературные темы в различные сборники своих статей
из этих сборников мы назовем здесь вследствие его особенного значения сб. «За двадцать лет», Сборник статей литературных, экономических и философско-исторических, СПБ (сб. вышел под псевдонимом Бельтова и выдержал несколько изданий
изд. 1-е, 1905). В советских изд. вышло несколько отдельных сборников, включающих литературные статьи П. Таковы: Г. В. Плеханов, Искусство, изд. «Новая Москва», М., 1922
Г. В. Плеханов, Литература и критика, т. I, изд. «Новая Москва», М., 1923. Вышли также отдельными изданиями статьи П., посвященные Белинскому и Герцену: В. Г. Белинский, Гиз, М. — П., 1923
А. И. Герцен, Гиз., М., 1924. Статьи П. о Толстом собраны в нескольких изданиях, из которых назовем: Плеханов и Толстой, изд-во Комакадемии, М., 1928 (Классики марксизма о Толстом, кн. II). В настоящее время издание статей П. по литературе подготовляет изд-во «Academia». Целый ряд отрывков из литературных статей П. вошел в различные хрестоматии по вопросам литературы и искусства (список таких хрестоматийных сводов дан у С. Балухатого, Теория литературы, Аннотированная библиография, изд. «Прибой», Л., 1929, см. стр. 58 и след.).
II. Ленин В. И., Материализм и эмпириокритицизм (1908), Сочинения, т. XIII, изд. 3-е
Шаг вперед, два шага назад (1904), т. VI
Как рассуждает т. Плеханов о тактике социал-демократии? (1906), т. IX
О двух линиях революции (1915), т. XVIII
Государство и революция (1917), т. XXI (другие высказывания Ленина о П. см.: «Предметный указатель к первому изданию сочинений В. И. Ленина», Институт Ленина при ЦК ВКП(б), Гиз, М. — Л., 1930, а также «Указатель к ленинским сборникам, I/XX», Институт Маркса — Энгельса — Ленина при ЦК ВКП(б), Партиздат, М., 1933)
Сталин И., Об основах ленинизма, в сб. статей Сталина «Вопросы ленинизма» (неск. изд.)
Мякотин В., Новые слова о старых деятелях, «Русское богатство», 1897, № 11
Чуковский К., Циферблат г. Бельтова, «Весы», 1906, № 2
Гиппиус З., Из дневника журналиста, II. Толстой и Плеханов, «Русская мысль», 1908, кн. II
Русанов Н. С., Ученики Маркса о Чернышевском, «Русское богатство», 1909, № 11
Аксельрод И., Г. Плеханов об искусстве, «Возрождение», 1909, №№ 9—12, и 1910, № 1 (перепеч. в сб. статей Аксельрод «Литературно-критические очерки», Минск, 1923)
Иванов-Разумник, Марксистская критика, в сб. ст. Иванова-Разумника «Литература и общественность», I, СПБ, 1910
Кранихфельд Вл., Ответ Г. В. Плеханову, «Современный мир», 1913, № 2
Войтоловский Л., Ответ Г. В. Плеханову, «Киевская мысль», 1913, № 65
Малинин К., Г. В. Плеханов об искусстве, «Рабочий мир», 1918, № 8
Воронский А., Г. В. Плеханов (1918—1920), «Рабочий край», Иваново-Вознесенск, 1920, № 117 (перепеч. в сб. ст. Воронского «На стыке», Гиз, М. — П., 1923)
Аксельрод Л. И., Об отношении Г. В. Плеханова к искусству, по личным воспоминаниям, «Под знаменем марксизма», 1922, № 5—6 (перепеч. в сб. ст. П. «Искусство», М., 1922, и в сб. ст. Аксельрод «Этюды и воспоминания», Гиз, Л., 1925)
Фриче В., Г. В. Плеханов и «научная эстетика», «Под знаменем марксизма», 1922, № 5—6 (перепеч. в сб. ст. П. «Искусство», М., 1922, и в сб. ст. Фриче «Проблемы искусствоведения», Гиз, М. — Л., 1930)
Вольфсон С., Г. В. Плеханов и вопросы искусства, «Красная новь», 1923, № 5 (перепеч. в кн. Вольфсона «Плеханов», изд. «Белтрестпечать», Минск, 1924)
Звенцов А. И., Плеханов, пролетариат и искусство, «Ключ творчества», Уфа, 1923, № 2
Полянский Вал., Плеханов о Толстом, «Под знаменем марксизма», 1923, № 6—7
Ваганян В., Г. В. Плеханов и В. Г. Белинский, там же
Молотов К., Плеханов и искусство, «Спутник коммуниста», 1923, № 24
Родов С., Эстетическая критика как орудие классовой самозащиты (Научная критика Плеханова и наши эстеты), «На посту», 1923, № 4 (перепеч. в сб. ст. Родова «В литературных боях», изд. «Жизнь и знание», М., 1926)
Лелевич Г., Г. В. Плеханов и задачи марксистской литературной критики, «На посту», 1925, № 1(6) (перепеч. в сб. ст. Лелевича «О принципах марксистской литературной критики», изд. «Прибой», Л., 1925)
Его же, Плеханов и основы марксистской критики, «Комсомолия», 1925, № 4—5
Лежнев А., Плеханов как теоретик искусства, «Печать и революция», 1925, кн. II и III
Его же, Плеханов и современная критика, «Красная новь», 1925, № 5 (обе статьи перепеч. в сб. ст. Лежнева «Вопросы литературы и критики», изд. «Круг», М. — Л., 1926)
Яковлев М. А., Г. В. Плеханов как методолог литературы, изд. «Книга», Л. — М., (1926)
Его же, Плеханов как методолог литературы, «Родной язык в школе», 1926, № 10
Переверзев В., Плеханов в кн. Сакулина, «Вестник Коммунистической академии», 1926, кн. XVI (ответ Сакулина с заметкой Переверзева по поводу его ответа — см. в кн. XVIII за тот же год)
Беккер М., Плеханов об упадочных явлениях в литературе и искусстве, «На литературном посту», 1927. № 1
Бочкарев Н., Плеханов как критик, «Родной язык в школе», 1927, кн. IV
Нусинов И., Л. Н. Толстой и Г. В. Плеханов, в сб. «Плеханов и Толстой», изд-во Комакадемии, Москва, 1928
Подольский И. И., Плеханов как социолог искусства, «Известия восточного факультета Азербайджанского гос. университета им. В. И. Ленина, Востоковедение», т. III, Баку, 1928
Фриче В., К юбилею Г. В. Плеханова, «Литература и марксизм», 1928, кн. III
Миров В., Чернышевский и Плеханов в их эстетических воззрениях, «Печать и революция», 1928, кн. V
Воден А., Г. В. Плеханов как историк литературы, «Под знаменем марксизма», 1928, № 5
Зивельчинская Л., Эстетика Плеханова, «Под знаменем марксизма», 1928, № 5 (перепеч. в кн. Зивельчинской «Опыт марксистского анализа истории эстетики», изд-во Комакадемии, М., 1928)
Яковлев М., Теория и практика литературной критики у Плеханова, «Печать и революция», 1928, кн. VII
Беспалов И., Плеханов как литературный критик, «Революция и культура», 1928, №№ 10 и 13 (перепеч. в сб. ст. Беспалова «Проблемы литературной науки», «Московский рабочий», М., 1930)
Авербах Л., Долой Плеханова (Куда растет школа Воронского), «На литературном посту», 1928, № 20—21
Егоров И., За метод Плеханова, «Записки научного общества марксистов», 1928, № 4
Ермилов В., За плехановскую ортодоксию, «На литературном посту», 1929, № 19 (перепеч. в сб. «С кем и почему мы боремся», «ЗиФ», М. — Л., 1930)
Андрузский А. Я., Эстетика Плеханова, изд. «Прибой», Л., 1929
Острецов Ив., Плехановское наследство в опасности. По поводу книги Андрузского «Эстетика Плеханова», «На литературном посту», 1929, № 24
Щукин С., Две критики, Плеханов — Переверзев, изд. «Московский рабочий», М., 1930 (извлечение из книги Щукина, напеч. в «Под знаменем марксизма», 1930, № 1)
Полянский В., Плеханов, «Малая советская энциклопедия», т. VI, М., 1930
Яковлев Н. В., К теории литературного процесса (Формалисты, Переверзев, Плеханов), в сб. «В борьбе за марксизм в литературной науке», изд. «Прибой», Л., 1930
Нусинов И. М., В чем объективный критерий художественности, «Литература и марксизм», 1931, кн. I
Белевицкий С. Л., Плеханов или Переверзев? (о книге И. Беспалова «Проблемы литературной науки»), «Литература и марксизм», 1931, кн. I
Добрынин М., За ленинскую переоценку наследства Плеханова, «РАПП», 1931, № 3 (ср. отзыв об этой статье: Лузгин М., Михайлов А., Шушканов Н., О меньшевистской контрабанде Добрынина, «Пролетарская литература», 1932, № 1—2)
Канаев Ф., За ленинскую критику взглядов Плеханова, О творчестве М. Горького, «РАПП», 1931, № 3
Михайлов А., Об эстетическом наследии Плеханова, «Пролетарская литература», 1931, № 4
Нусинов И., Г. В. Плеханов и В. И. Ленин о Горьком, «Литературная газета», 1931, № 26
М. Б., За ленинскую критику литературных взглядов Плеханова, там же, 1931, № 26
И. Б., За ленинскую критику литературоведения Г. В. Плеханова, там же, 1931, №№ 35, 38
Его же, За ленинскую критику взглядов Плеханова на искусство и литературу, «Литература и искусство», 1931, № 4
Искусство и классы в освещении Плеханова, там же, № 5—6
Ленобль Г., Плеханов и Ленин о Толстом, «Молодая гвардия», 1931, № 13—14
Глаголев Н., Ленин и Плеханов о Толстом, «На литературном посту», 1931, №№ 20—21 и 23
Анисимов И., За ленинскую критику взглядов Плеханова, В связи с книгой С. Щукина «Две критики, Плеханов — Переверзев», «На литературном посту», 1931, № 34
Глаголев Н., Глеб Успенский и народничество, К критике плехановской концепции народничества, «РАПП», 1931, № 2
Его же, За ленинскую критику взглядов Плеханова на Белинского, «Марксистско-ленинское искусствознание», 1932, № 2
Осипов Н., О лозунге «за плехановскую ортодоксию», там же, 1932, № 4
Бельчиков Н., Критика взглядов Плеханова на народничество (Творчество писателя-народника Н. И. Наумова), там же
Войтинская О., Плеханов — Переверзев — Щукин, там же
Ипполит И., Г. В. Плеханов по новонайденным литературоведческим работам, «Литературное наследство», 1932, № 1 (перепеч. в сб. «Г. В. Плеханов — литературный критик», М., 1933)
Войтинская О., Эстетика Плеханова, «Большая советская энциклопедия», т. LXIV, М., 1933
Ее же, Взгляды Плеханова на искусство, «Октябрь», 1933, кн. XI
Десницкий В., Теория искусства для искусства в эстетической системе Г. В. Плеханова, в сб. ст. Десницкого «На литературные темы», ГИХЛ, Л. — М., 1933 (в сокращ. виде напеч. в «Лит. учобе», 1932, №№ 6—8). Из биографий П. назовем: Вольфсон С. Я., Плеханов, «Белтрестпечать», Минск, 1924.
III. Ваганян В., Опыт библиографии Г. В. Плеханова, Гиз, М. — П., 1923
Его же, Дополнение к опыту библиографии Г. В. Плеханова, «Под знаменем марксизма», 1923, № 6—7 (ряд дополнений также в рецензии Ст. Кривцова, «Под знаменем марксизма», 1923, № 6—7)
Вольфсон С. Я., Литература о Плеханове, в кн. Вольфсона «Плеханов», «Белтрестпечать», Минск, 1924, прилож. 2-е
Розанов Я., Систематическая библиография о Плеханове, в кн. «Плехановская хрестоматия», под ред. Г. Маренко, Гос. изд-во Украины, 1925
Вольфсон С. Я., Вокруг Плеханова, Плехановская литература за 1922, «Белтрестпечать», Минск, 1923
Его же, Вокруг Плеханова (Плехановская литература за 1923), в сб. «Группа Освобождение труда», сб. № 1, Гиз, М., б. г.
Его же, Вокруг Плеханова (Плехановская литература за 1924), в сб. «Группа Освобождение труда», сб. № 5, Гиз, М. — Л., 1925
Плотников А. Е., Плеханов и о Плеханове, «Книга и революция», 1923, № 3
Розанов Я., Философско-социологическая литература марксизма (1917—1927), изд-во Комакадемии, М., 1928
Владиславлев И. В., Русские писатели, Опыт библиографического пособия..., изд. 4-е, Гиз, Л., 1924
Мандельштам Р. С., Художественная литература в оценке русской марксистской критики, изд. 4-е, Гиз, М. — Л., 1928
Балухатый С., Теория литературы, Аннотированная библиография, изд. «Прибой», Л., 1929
Мандельштам Р. С., Марксистское искусствоведение, Библиографический указатель литературы на русском яз., Гиз, М. — Л., 1930. Псевдонимы, которыми П. подписывал свои статьи на литературные темы: Н. Андреевич, Н. Бельтов, Г. Валентинов, Н. Каменский, А. Кирсанов, Д. Кузнецов. Другие псевдонимы Плеханова приведены у В. Ваганяна, Опыт библиографии Г. В. Плеханова (приложение I, стр. 107), и у И. В. Владиславлева, Русские писатели, изд. 4-е (стр. 275).
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://feb-web.ru