Светлана Санькова, Орёл
“Шульгин такой человек. Вот, например, лежит кошка. Лежит себе спокойно. Так Шульгин непременно подойдет и станет ее дразнить”.
П. Н. Врангель
В начале прошлого века М.О. Меньшиков писал: «Странная у нас повадка — праздновать юбилеи вопреки даже желанию почтенных юбиляров». В 2004 году мы отмечали своеобразный 90-летний юбилей осуждения Киевским Судом члена Государственной Думы В.В. Шульгина. Суд над ним являлся прямым следствием суда над Бейлисом — процесса, который, по словам Шульгина, «как какой то сатанинский ветер поднял смерч ненависти, еще до сих пор не заглохший». Эти слова, написанные в 1970 году, к сожалению, не потеряли своей актуальности по сей день.
Вот уже почти век не прекращаются дискуссии вокруг дела об убийстве Андрея Ющинского, и оправдательный приговор, вынесенный Менделю Бейлису, не разрешил основного дискуссионного вопроса. Подобно тому, как практически весь ход судебных заседаний был сосредоточен на доказательствах и опровержениях существования ритуальных убийств, вся последующая полемика в научной и околонаучной среде протекает в том же ключе.
Между тем в деле Бейлиса были затронуты широкие общественно-политические проблемы. Об этом свидетельствует то, что раскол, вызванный им внутри общества, произошел отнюдь не по религиозным, этническим и политическим определяющим. Примером тому может служить одна из ведущих думских партий, Всероссийский национальный союз, которая по своей принадлежности к правому флангу, казалось бы, должна была всем составом поддерживать линию “ритуального убийства”. Однако этого не произошло.
Большая часть партии во главе с одним из лидеров Киевского национального клуба А.И. Савенко и идеологом Всероссийского национального союза, ведущим сотрудником «Нового времени» М. О. Меньшиковым начинают газетную кампанию, доказывающую “ритуальный” характер убийства.
В то же время редактор авторитетного органа националистов — «Киевлянина» — Д.И. Пихно (отчим В.В. Шульгина) занимает иную позицию. Доктор полицейского права, почетный мировой судья Пихно, которого менее всего можно было заподозрить в пристрастии к евреям, счел своим долгом пристально следить за ходом следствия по этому делу. А следствие, надо сказать, велось действительно весьма своеобразно. Жандармским подполковник П.А. Иванов, которому было поручено вести негласное наблюдение за ходом следствия, жаловался, что прокурор судебной палаты Г.Г. Чаплинский игнорирует все сведения по этому делу, которые не подтверждают ритуальную версию. Личные обращения Пихно к министру юстиции И.Г. Щегловитову с указанием на подобное давление на ход следствия не дали никаких результатов. Более того, один за другим от следствия и от должности начальника сыскного отделения полиции отстраняются Е.Ф. Мищук и Н.А. Красовский под предлогом возбуждения против них уголовных дел.
В конце мая 1912 г. Пихно опубликовал в своей газете разоблачения, сделанные Красовским уже в ходе частного расследования. Пихно решительно возражал против превращения дела Бейлиса в “суд над еврейством” и считал первый обвинительный акт по этому делу позорным. Он обвинял правых в том, что “в своем стремлении обвинить евреев” они выдвигали “гораздо более страшное обвинение против чинов полиции в том, что они за деньги предали в руки изуверов христианского мальчика на муки”. Таким образом, Пихно выступал не в защиту евреев, а в защиту чистоты государственного правосудия.
Полемика с правыми пагубно отразилась на здоровье Пихно. Именно с этими событиями Шульгин связывал сердечный приступ и смерть отчима. Однако Меньшиков в статье “Падающие звезды” оплакивал Пихно как жертву еврейского “газетного гнуса” и связывал будущее “Киевлянина” с “блестяще-талантливым” Шульгиным. Но Шульгин повел в деле Бейлиса ту же политику, что и отчим. На третий день судебного процесса 27 сентября 1913 г. он написал передовую для “Киевлянина” в защиту обвиняемого Бейлиса. Но номер, впервые выходивший под редакцией Шульгина, был конфискован полицией. Общественный интерес в Киеве к этой статье оказался так велик, что за возможность ее прочесть платили по 20 рублей. “Не надо быть юристом, надо быть просто здравомыслящим человеком, — писал в этой передовице Шульгин, — чтобы понять, что обвинение против Бейлиса есть лепет, который защитник разобьет шутя. И невольно становится обидно за киевскую прокуратуру, за всю русскую юстицию, которая решилась выступить на суд всего мира с таким убогим багажом”. На следующий день новый номер “Киевлянина” благополучно вышел с критическим разбором Шульгиным ведения следствия киевской прокуратурой по делу Бейлиса. Это вызвало бурную реакцию среди правой общественности. Шульгина буквально забросали обвинительными газетными статьями и телеграммами. Вступил с ним в активную полемику и Меньшиков. Однако, обвиняя Шульгина в клятвопреступлении и призывая одуматься, он, тем не менее, признавал, что тот “несколькими газетными строками стер, что называется, в порошок двухлетнюю работу прокурора киевской палаты, одобренную высшими чинами юстиции”.
Что же побудило Шульгина, как и ранее Пихно, пойти на конфронтацию со многими из своих политических единомышленников? Обращает на себя внимание тот момент, что выступления в защиту Бейлиса ни в коей мере не были выступлениями в защиту евреев в целом. Записанный Меньшиковым в “жидолизы” Шульгин всегда оставался убежденным противником расширения их прав. Шульгина беспокоило проявление незаконных действий в государственных органах как таковое само по себе, тем более в органах, призванных как раз следить за соблюдением законности.
Другой, не менее важной составляющей действий Шульгина была забота о престиже государства и монархии, которые для него были тождественны. “Обвинительный акт по делу Бейлиса есть документ, к которому приковано внимание всего мира, – писал он. — При таких обстоятельствах… русская юстиция должна была быть особенно осторожной и употребить все силы, чтобы оказаться на высоте своего положения”. Именно топорная и провокационная работа следственных органов была предметом особого возмущения Шульгина. И хотя слово “провокация” не прозвучало открыто в его статьях, оно явственно сквозит из контекста. В этой ситуации только оправдательный приговор мог, по его мнению, “спасти честь русского имени перед лицом всего мира”.
В январе 1914 г. за статью в конфискованном выпуске «Киевлянина» Шульгин был привлечен к уголовной ответственности. Ему инкриминировалось оглашение в печати “заведомо ложных сведений”. Сама форма привлечения Шульгина к суду и непосредственно суд стали закономерными звеньями в той цепи должностных, юридических и процессуальных нарушений, которыми сопровождалось следствие и судебный процесс по делу Бейлиса (что является предметом отдельного разговора, выходящего за рамки данной статьи).
Не признав себя виновным, Шульгин был осужден на три месяца заключения, но избежал его, уйдя добровольцем на фронт. Привлечение к суду Шульгина было расценено многими как незаконное и несправедливое, более того, как косвенно подтверждавшее несостоятельность попытки осуждения Бейлиса. В глазах общественного мнения произвол порождал произвол. Вчера пытались осудить беззащитного еврея, а сегодня осудили уважаемого человека, депутата Государственной Думы.
15 октября 1914 г. было принято высочайшее повеление освободить Шульгина от наказания, “предав дело о нем забвению”. Эта юридическая формула означала не просто амнистию, а свидетельствовала о том, что против Шульгина дело не возбуждалось и он не был осужден. По горькой иронии судьбы, чтобы восстановить законность, необходим был произвол монарха. Этим указом свыше Николай II по сути ставил окончательную точку в расследовании дела Бейлиса, которое так и осталось незавершенным, так как истинные убийцы и мотивы их действий не были установлены. Однако последняя точка в деле Шульгина была поставлена 25 октября 1916 г. Сенатом. Уголовный кассационный департамент Сената, где с 1 января 1914 г. заседал Чаплинский, “к всеобщему позору и вопреки многолетней сенаторской практике” утвердил приговор судебной палаты по делу Шульгина, и жалоба была оставлена Сенатом без последствий.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.pravaya.ru/