РЕФЕРАТ

на тему:

«Павел Петрович Бажов».

[pic]

Выполнил: Ватутин Сергей

11 «А» класс

школа № 15

2002 г.

План:

-НАЧАЛО ПУТИ

-ЖУРНАЛИСТ ПЕРВОГО ПРИЗЫВА

-СРЕДИ УРАЛЬСКИХ ЛИТЕРАТОРОВ

-"МАЛАХИТОВАЯ ШКАТУЛКА"

ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ. ЗАМЫСЕЛ КНИГИ

-ПОЧЕТНЫЙ ГВАРДЕЕЦ

НАЧАЛО ПУТИ

[pic]

15(27) января 1879 года в семье Петра Васильевича и Августы Стефановны
Бажевых (так писалась тогда эта фамилия) родился сын Павел. Петр Бажев был мастером пудлингово-сварочного цеха Сысертского металлургического завода на
Урале.
Детство будущего писателя прошло в среде той Уральской "мастеровщины", которая дала немало славных борцов революции. В силу историко-экономических особенностей Урала быт заводских поселков был здесь весьма своеобразным.
Да, здесь, как и всюду, рабочие едва сводили концы с концами, были бесправны. Но, в отличие от других промышленных районов страны, прежде всего от южного, жизнь которого столь выразительно представлена, например,
А.С.Серафимовичем, Урал характеризовался значительно более низкими заработками мастеровых.
Здесь существовала дополнительная зависимость пролетария от предприятия, от заводовладельца. "Свое место" - так это именовалось в рабочей среде - то есть домишко, покосная и огородная земля, почти у каждого - корова, у иных
- лошадь. И все это "...как тяжелая гиря, тянуло в кабалу", - писал Бажов.
Бесплатное пользование землей заводчики представляли компенсацией пониженной зарплаты.
"Свое место" порождало у многих мастеровых Урала иллюзию возможности освободиться от заводской кабалы путем простого "отхода" от заводовладельца. Переселиться на "вольные земли", заняться крестьянским делом - такая мечта была распространенной среди уральских пролетариев. В очерковой книге "Уральские были" Бажов отмечал противоречивость положения и настроений сысертских рабочих: пренебрежительное отношение к крестьянам и в то же время - зависть. Жизнь крестьянина со стороны казалась независимой:
"Ему ловко работать из-за земли-то. Никому не кланяйся!" Отметим, что государственная администрация не видела или не хотела видеть пролетариев, мастеровых как особую социальную группу: официально они в поселенных списках и прочих документах именовались крестьянами.
Была бесправная, полная лишений жизнь, и был стихийный протест против такой жизни, ненависть к мучителям и мечта об освобождении от гнета, о свободном труде. Но не было ясного представления, какой именно должна быть жизнь, каковы пути к освобождению. Только еще созревало понимание того, кто именно враг рабочего человека.
В своей первой художественной книге-цикле очерков "Уральские были" (1924), посвященных изображению жизни, быта сысертских заводов в 80-90-е годы прошлого века, Бажов об этом и рассказал. Читая, мы убеждаемся, что рабочие весьма остро осознавали паразитизм "бар", уральских "промышленных феодалов". Вот, заметив "пышный турнюр барыни", выходящей из церкви, рабочие обмениваются репликами:
"Подушка ведь. Известно". - "В подушку-то эту и робим!" Порой мастеровые прибегали к средству, обозначавшемуся в Сысерти словом "учь": особо зарвавшихся небольших заводских начальников-тех, кто издевался над рабочим, кто "окончательно стал собакой", - "учили", т. е. избивали, подкараулив где- нибудь в укромном переулке, били обычно в специально подстроенной пьяной драке. "Рабочий делал лишь первые шаги в борьбе с буржуазией, ближайшим представителем которой он считал заводских приказных", - писал Бажов.
Еще мальчиком Бажов полностью усвоил отношение взрослых - родных и близких ему людей - к барам и барским холуям. Иначе быть и не могло: ведь он слышал, как по поводу подготовленной рабочими очередной "учи" отец сказал:
"...давно пора. Этакую собаку жалеть не будем. Нашелся бы только добрый человек". Содержание слов "добрый человек" здесь воистину замечательно.
Понятия добра и зла в сознании заводского мальчонки наполнялись четко выраженным классовым содержанием. В главе "Расчеты по мелочишкам" Бажов подчеркивал: "Озлобление чаще всего направлялось против мелкой заводской сошки, которая служила палкой-погонялкой в руках вышестоящих", а те, по- видимому, рассуждали так: "...если не давать выхода недовольству рабочих, так, пожалуй, себе опаснее".
Школа, где учился Бажов, была земская, мужская, трехлетняя. "Запомнился на всю жизнь" урок в первом классе, посвященный 50-й годовщине со дня смерти
А.С.Пушкина. Учитель говорил: "...дуэль подстроена была. Большому начальству неугоден был Пушкин, его и подвели под пистолет..." Оказалось, что в других сысертских школах "учительки из управительской родни" даже и не упоминали о годовщине смерти Пушкина.. Петр Васильевич разъяснил сыну:
"Они, поди, пикнуть боятся про Пушкина, потому, ясное дело, убило его начальство. Я еще на военной службе был, слыхал об этом". Мальчик сделал вывод: "...Пушкин "вроде политики", то есть тех людей, которых особо не любит начальство и о которых говорить надо с оглядкой". Впоследствии Бажов вспоминал об этом в статье "Через всю жизнь", написанной к 150-летию со дня рождения А. С. Пушкина.
В 1944 году Бажов писал о Смородинцеве: "Этому человеку, в сущности, обязан тем, что в условиях того времени смог получить образование. Это он, услышав как-то от своего школьного товарища хороший отзыв о моей учебе, "стал сбивать" моего отца "поучить маленько парнишку в городе". "Школьный товарищ" Смородинцева - это Александр Осипович Машуков, учитель Паши Бажова в Сысертской школе.
Но - где учить? О гимназии, реальном или горном училищах нечего было и мечтать. Даже единственного ребенка рабочая семья там учить не могла.
Остановились на Екатеринбургском духовном училище: в нем самая низкая плата за обучение, не надо покупать форму, да еще есть ученические квартиры, снимавшиеся училищем, - эти обстоятельства оказались решающими.
Прекрасно сдав вступительные экзамены, Бажов, опять же при содействии
Смородинцева, был зачислен в Екатеринбургское духовное училище. Отметим, кстати, - в то самое училище, где ранее учились изобретатель радио А. С.
Попов и выдающийся писатель Д. Н. Мамин-Сибиряк. Содействие Смородинцева понадобилось потому, что духовное училище все-таки было не только, так сказать, профессиональным, но и сословным: готовило главным образом служителей церкви, и учились в нем преимущественно дети духовенства.
Родители не хотели церковной карьеры для сына. Важно мальчика выучить, а там дорогу сам найдет. Ведь и Николай Семенович и Александр Осипович "так же учились", но первый после духовного училища окончил ветеринарную академию, другой стал учителем.
Поступив в училище, Бажов поселился на первое время у Смородинцева, в поселке Верх-Исетского завода, а учиться ходил в город. Екатеринбург произвел огромное впечатление на мальчика. "Город..." Сколько удивительного еще дома слышал о нем маленький Бажов! Отец, бывалый человек, отзывался о
Екатеринбурге: "На другие города наш не походит. Он вроде самого главного завода. На железе родился, железом опоясался, железом кормится". Дед вторил:
"Другого такого по всей нашей земле не найдешь..." Правда, бабушка, тоже бывавшая в городе, осуждала решение Пашиных родителей отдать его учиться "в чужие люди" и называла город "страховитым местом".
В 8-м томе издания "Живописная Россия" о Екатеринбурге говорится, что этот
"уездный город... как в отношении внешности, так и по развитию и характеру общественной жизни далеко оставляет за собою большинство наших губернских городов и поистине может называться столицею горнозаводского Урала".
Исключительное географическое положение в центре горного промышленного края определило и то, что Екатеринбург являлся резиденцией "главного начальника заводов хребта Уральского". Д. Мамин-Сибиряк писал о горнозаводском Урале:
"Это было настоящее государство в государстве... тут были свои законы, свой суд, свое войско и совершеннейший произвол над сотнями тысяч горнозаводского населения".
"Наблюдения над удивительной жизнью города" занимали большое место в новом и небывало огромном "рационе впечатлений" Павла Бажова.
На одном из центральных проспектов "каменные дома с невиданными раньше колоннами, с тротуарами из широких плит привели в восторг", - вспоминал, в частности, Бажов в конце жизни ("Дальнее-близкое"). А убогий вид одной из окраинных улиц "с покосившимися домами" "на заболоченной низине" вызвал недоумение. Городская родственница матери жила в хибарке "хуже нашей бани".
"Зауголышный житель", сосед Смородинцева, маленький чиновник горного ведомства Полиевкт Егорыч, настойчиво внушал Бажову мысли о могуществе и упорстве русского народа. Имея в виду историю Екатеринбурга, он обобщал:
"Ох, и твердой у нас народушко! Ох, и твердой! К чему прильнет, никак его не оторвешь и ничем не испугаешь". Старик много знал, был прост, приветлив, и десятилетний Бажов с интересом и большой пользой для себя слушал его.
Особенно существенным было влияние Н. С. Смородинцева. Впоследствии (1934)
Бажов назвал ветеринара своим "первым революционным учителем".
По окончании училища 14-летний Бажов поступил в Пермскую духовную семинарию. Он обучался в ней шесть лет. Шли уже 90-е годы. Общественный подъем в стране сказался и на бурсе. Некторые из бурсаков находили путь в социалистические кружки. У пермских семинаристов была своя, тайная библиотека, содержавшая запретные книги. Наряду с народническими там были и марксистские работы. Павел Бажов почти три года "заведовал" библиотекой. В семинарские годы он прочитал книгу Ф. Энгельса "Происхождение семьи, частной собственности и государства". Сильное воздействие оказали на Бажова идеи историка А. П. Щапова, с которыми впервые юноша познакомился еще в
Екатеринбурге через Н. Смородинцева.
В 1899 году Бажов окончил Пермскую семинарию - третьим по сумме баллов.
Настало время выбора пути в жизни. Предложение поступить в Киевскую духовную академию и учиться там на полном содержании было отвергнуто юношей. Он мечтал об университете. Однако путь туда был закрыт. Прежде всего потому, что духовное ведомство не хотело терять свои "кадры": выбор высших учебных заведений для окончивших семинарии был жестко ограничен:
Дерптский, Варшавский, Томский университеты - вот и все.
Бажов решил учительствовать в начальной школе д. Шайдурихи под Невьянском, в районе, населенном старообрядцами. Но инспектор потребовал, чтобы воспитанник духовной семинарии преподавал не только "светские" предметы, но и "Закон Божий". Бажов не мог на это согласиться. Такое согласие исключало возможность близости с местным населением и воздействия на него в духе щаповско-кельсиевской программы. Значит, здесь незачем было оставаться.
Как раз в это время открылась вакансия в Екатеринбургском духовном училище.
И Бажов вернулся туда - теперь уже в качестве преподавателя русского языка.
Позднее Бажов пытался поступить в Томский университет, но не был принят.
В Екатеринбурге возобновилась связь Бажова с давним его "старшим приятелем"
Н. С. Смородинцевым. Ветеринар был интересным человеком, близким к народу.
О широких духовных запросах свидетельствовала его обширная личная библиотека. В повести "Дальнее-близкое", выведя своего старшего товарища под именем Алчаевского, Бажов говорит о нем: "шумливый, кипучий, всегда чем- нибудь взволнованный". Один из героев повести Полиевкт Егорыч любовно называет его "Громилой". В. А. Бажова - жена Павла Петровича отзывалась о ветеринаре как о "человеке горячем".
В 1907 году П. Бажов перешел в епархиальное (женское) училище, где до 1914 года вел занятия по русскому языку и временами - по церковнославянскому и алгебре.
В 1905 году Бажов был арестован, пробыл в тюрьме две недели "за участие в учительском союзе". Он был убежден, что трудился для блага народа, и считал себя революционером - "анархо-народнического толка".
В 1934 году Павел Петрович вспоминал, что в 1905 году на одном из митингов в Екатеринбурге его познакомили с Я. М. Свердловым. Знакомивший так отрекомендовал Бажова: "Очень своеобразный чудак, который рассчитывает, что рабочему классу помогут старообрядческие толстосумы". Выше было упомянуто, что в семинарии Бажов читал Ф. Энгельса. С трудами Маркса и Ленина он познакомился позднее, в годы учительской работы. Неизбежно приходилось задумываться о соотношении марксизма и щаповско-кельсиевских взглядов. До
1917 года Бажов пытался "примирить" их. Позднее он понял "всю ребячливость... установки на старообрядчество как революционную силу".
В 1911 году Бажов женился на выпускнице епархиального училища Валентине
Александровне Иваницкой. Брак был основан на любви и единстве устремлений.
В этом плане характерно не только школьное сочинение Валентины Иваницкой, цитированное выше, но и стихотворение Павла Петровича, преподнесенное им невесте в день свадьбы. Вот концовка этого стихотворения:
Об руку смело идем мы вперед,
Крепкую веру храня, -
Рано иль поздно, а все же взойдет
Русского счастья заря.
Если же нам суждено не дойти,
Оба погибнем на честном пути.
Павел Петрович занимался изучением Великой Крестьянской войны. Его интересовала в пугачевском восстании идейная сторона дела - то, что у старообрядческой части восставших выражалось девизом: "крест и борода".
Устойчивым был интерес Павла Петровича к этнографии, краеведению, фольклору. На протяжении полутора десятков лет Бажов во время летних каникул ходил или на велосипеде ездил по Уралу, знакомился с бытом и экономикой края, вел фольклорно-этнографические записи, рассчитывая заинтересовать ими Академию наук, и, что особенно существенно, изучал жизнь и настроения трудящихся.
Когда началась первая мировая война, у Бажовых уже росли две дочери. В связи с материальными затруднениями супруги переселились в г. Камышлов, поближе к родственникам Валентины Александровны. Павел Петрович перевелся в
Камышловское духовное училище.
В одной из анкет (12.IV.1942 г.) Бажов сообщает, что в Камышловском училище он служил до апреля 1917 года, а затем - "работа по выборам. Совдеп, городская управа, уезд-исполком". 23 августа 1917 года он был избран городским головой, что со стороны лиц, "имеющих недвижимую собственность", немедленно вызвало протест, направленный ими в Пермь, губернскому комиссару
Временного правительства. Авторы письма с возмущением сообщали, что
"избранный городской голова П. П. Бажов с товарищем своим Н. А. Удниковым призывают рабочих Алафузовского завода к всеобщей забастовке", и требовали отменить выборы.
Бажов писал, что в то время, несмотря на установившуюся уже связь с камышловскими большевиками - работниками паровозного депо Подпориным,
Жуковым и др., он еще "партийно не определился". Действительно, до осени
1917 года он иногда, по его словам, "блокировался с левыми эсерами", что впоследствии, в 1933 году, послужило поводом для возбуждения персонального дела против Бажова. В своих письменных объяснениях Павел Петрович подтверждал, что в камышловских газетах он неоднократно был назван эсером, хотя "к партии эсеров никогда не принадлежал". В условиях засилья кадетов в
Камышлове мнимое эсерство было формой маскировки для проведения большевистской линии. Бажов писал: "камышловские большевики группировались вокруг меня". Приведя многочисленные факты, говорящие о характере его деятельности, он утверждал: "моя работа шла по апрельским тезисам В. И.
Ленина, а не по директивам эсеров". И далее: "...повседневная практика моей работы расценивалась как большевистская, и в по-Октябрьский состав уездного совдепа я проходил уже от большевиков". Членом коммунистической партии
Бажов стал с 1 сентября 1918 года.
Когда началась гражданская война, Бажов добровольцем вступил в Красную
Армию, редактировал газету политотдела 29-й дивизии "Окопная правда", был секретарем партячейки штаба дивизии. Он отступал вместе с армейскими частями до Перми, где в ночь с 25-го на 26 декабря 1918 года был взят в плен белогвардейцами, а дней через пять бежал. Бежать пришлось на восток, в колчаковский тыл. Бажов дрался с белыми в сибирских партизанских отрядах.
Под именем Бахеева" выполнял работу подпольщика-организатора и красного разведчика в районе города Усть-Каменогорска. 15 декабря 1919 года при его непосредственном участии партизанское соединение освободило город от белогвардейцев еще до подхода Красной Армии и восстановило там Советскую власть.
Проведенной в феврале 1920 года в Усть-Каменогорске регистрацией было установлено, что в городе имелось всего лишь 28 коммунистов. Грамотных людей было совсем мало. Бажов выполнял многочисленные обязанности. Он редактировал газету "Известия Уревкома" ("Советская власть"), руководил народным образованием, был председателем уездного профбюро, заведовал информационным отделом Военно-революционного комитета. В архиве писателя сохранился, в числе других документов, например, мандат от 21/Х 1920 года №
10506, в котором, в частности, сказано:
"Дан сей т. Бахееву в том, что он назначается... особо-уполномоченным
Упродкома на Усть-Каменогорский район: волости Георгиевская, Мариинская,
Колбинская, Троицкая, Чарская, Сулжаринская. Ему вменяется в обязанность: немедленно, в порядке боевого приказа, приступить к усиленной ссыпке причитающегося к сдаче из района по разверстке хлеба... Привлекать к работе всех партийных и ответственных работников данного района независимо от занимаемой должности. Производить аресты и смещения волостных и сельских
Советов и отдельных граждан... Назначать - на места арестованных - работников органов волостной и сельской власти нового состава в волостные и сельские Ревкомы по своему усмотрению"... Мандат имеет четыре подписи:
Чрезвычуполгубпродсовещания, зам. Предукомпарта, Предуисполкома,
Упродкомиссар.
Заместитель Предукомпарта подписался потому, что председателем Усть-
Каменогорского уездного и городского партийного комитета был сам Бахеев-
Бажов.
Каким-то образом его хватало на все. При прямом участии Бажова была подготовлена первая национальная группа учителей-87 человек - и направлена в аулы обучать казахов грамоте на их родном языке. Бажов создал мусульманскую драматическую труппу из 23 человек для развертывания национальной художественной самодеятельности. Всего не перечтешь. И еще следует учесть, что всякое дело приходилось именно начинать. Чтобы, например, редактировать газету, нужно было ее создать, восстановить типографию, а для этого с помощью местных рабочих найти и извлечь из Иртыша газетные шрифты, затопленные белогвардейцами при отступлении.
Осенью 1920 года Бажов был избран членом Семипалатинского губернского комитета партии и переехал в Семипалатинск. Ему было поручено руководить губернским советом профсоюзов. Но и здесь он выполнял поручения, выходящие за рамки должности. В архиве писателя имеется, например, такой мандат:
"Предъявитель сего т. Бахеев назначен членом выездной сессии
Семипалатинского губревтрибунала".
И видимо, не случайно реальная и в то же время как будто легендарная деятельность Бажова-Бахеева в районе Усть-Каменогорска и в самом городе послужила материалом для художественных произведений. Бажова легко
"опознать" в образе Павла Петровича Батенина в романе Н. Анова "Пропавший брат" (1941). Бахеев является одним из действующих лиц и в романе Е.
Пермитина "Первая любовь". В обоих романах Бажов выступает как отважный партийный руководитель и мудрый наставник.
Бажов имел все основания с гордостью говорить о своей деятельности 1917-
1920 годов: "Это была наиболее трудная, напряженная и самая эффективная полоса моей партийной работы". Вот почему Д. А. Кунаев в докладе о 60-летии
Казахской ССР и Компартии Казахстана назвал Павла Бажова в числе тех замечательных людей, "кто в годы революции и гражданской войны с винтовкой, плугом, букварем утверждал новую жизнь на казахстанских просторах, проявляя высокие интернациональные качества, стойкость, мужество и героизм".

ЖУРНАЛИСТ ПЕРВОГО ПРИЗЫВА

В 1921 году Бажов заболел и с разрешения Сиббюро ЦК партии вернулся на
Урал.
В мае 1921 года он становится редактором камышловской газеты "Красный путь". А в октябре 1923 года по вызову обкома партии Павел Петрович, после девятилетнего отсутствия, вернулся в Екатеринбург для работы в только что созданной "Уральской областной крестьянской газете". Значение такой газеты можно оценить, если учесть, что Уральская область тех дней, с центром в
Екатеринбурге, была громадной, она объединяла территории пяти современных областей: Свердловской, Челябинской, Пермской, Тюменской, Курганской. Бажов был секретарем редакции, заведовал отделом писем.
Работы было невпроворот. Газета только формировалась, коллектив учился газетному делу и упорно искал, нащупывал пути к сознанию и чувствам крестьян. Для этого использовались разнообразные формы агитации и средства привлечения подписчиков. В частности, лучших распространителей газеты премировали, а читателям, в зависимости от срока подписки, вручалось то или иное количество билетов газетной лотереи. В День печати, ежегодно, в передовом по подписке районе разыгрывались в лотерее разные предметы хозяйственного обихода; в числе выигрышей бывали и такие, как лошадь, корова, веялка, сепаратор, швейная машинка. В короткие сроки молодой коллектив нашел самое близкое крестьянскому читателю содержание и .нужные формы его подачи, нужный язык. Популярность газеты росла стремительно.
Создавался широкий селькоровский актив. Достаточно сказать, что осенью 1927 года только в одном Свердловском округе имелось 540 селькоров.
Чтобы активизировать корреспондентов и поучить их газетному делу, в 1925 году сотрудники редакции издали сборник "Селькор". Открывался он статьей ответственного редактора Ф. Михайлова "Вместе с партией и Советской властью", в которой он призывал селькора "быть общественником", "помнить, что селькор... общественный ходатай и заступник". Пусть "газеты будут делать для себя сами рабочие и крестьяне", - писал автор.
Уже в 1926 году газета, едва отметившая свое трехлетие, получила почти 69 тысяч писем. В иные дни приходило до 200-225 писем.
К концу 20-х годов Бажов все чаще обращается к теме коллективизации сельского хозяйства ("В новой деревне. Что уже получили любинцы от своего объединения", 1928; "Мелочи колхозной жизни", 1928; "Танина проверка",
1929). С деловой заинтересованностью партийного человека изучает он причины недостатков в работе колхозов, настойчиво подчеркивая, что ключ к решению вопросов колхозного строительства - в правильном подборе руководящих работников.
Бажов ополчался на все, что мешало строительству новой деревни. Так, в статье "Оборвем паутину кулацких сплетен" (1929) разоблачался антисоветский смысл распространявшихся кулаками слухов, что Урал якобы будет отдан американским капиталистам. Разъяснив характер политики СССР, наших отношений с буржуазными странами, Бажов заключил статью словами:
Павел Петрович вспоминал: "За годы своей газетной работы писал немало, от передовой до самой простенькой информации".
Литературное значение очерков о Любиной несомненно, хотя и написаны они неровно. Характерные особенности бажовской манеры очеркового письма здесь очень наглядны. Искусное включение статистического материала, тщательно подобранного, поданного броско и убедительно. Экскурсы в прошлое края.
Документы современности: акты, протоколы, крестьянские письма. Яркие картинки общественной жизни, быта крестьян. Интересные портретные и пейзажные зарисовки. Выразительные диалоги с использованием местной диалектной лексики и фразеологии. Наконец, стихи - от полных восторга перед
"неистовой новью" строк безвестного деревенского поэта, от частушек, приветствующих колхозную новь, до "высиженной на печке" кулацкой элегии на тему: "...и мое бы не трогал никто никогда".
Любинские наблюдения дали Бажову материал для произведения "Потерянная полоса", названного автором повестью. Она печаталась в "Крестьянской газете" осенью 1928 года. Впервые образ главного героя произведения, глубокого старика, был выведен в очерке Бажова "Под старыми ветряками".
Отдельные отрывки из "Потерянной полосы" в 1930 году вошли в книгу "Пять ступеней коллективизации".
В повести отображены столкновения нового со старым в деревне конца 20-х годов и утверждается неизбежность победы колхозного строя.
Остатки прошлого, убогие, неизменно отступающие, все-таки еще мешают новому. Автор олицетворяет старое в образе девяностолетнего Михаилы
Воинкова. Михайло - бывший кулак. Он держал работников, владел мельницей, при семье в три человека имел земельные участки "в тринадцати местах" - десятин пятнадцать. Преклонный возраст и невменяемость Воинкова, а также то, что жена и вдовая сноха Михаилы вступили в колхоз, определяют его положение в артели - положение иждивенца.
Сюжет повести прост: на протяжении одного дня старик на каждом шагу с недоумением и страхом сталкивается с новым. Утром Михаиле с возмущением наблюдает, как невестка собирается на артельную работу, потом обнаруживает, что его Карько уведен на уборку колхозного клевера. Михаиле в деревне встречает трактор - и в испуге бежит прочь. На пустыре строится народный дом - Михайло спешит уйти и отсюда, узнав, что хозяин дома - артель. За околицей старик не находит когда-то разбегавшихся в разные стороны четырех дорог: они перепаханы; теперь одна дорога, с аккуратными канавками по обочинам, прямая, как "выстрелянная", идет на полдень. Михаиле в ужасе крестится при виде этого "наваждения". Встретив в поле ребятишек из детского сада, он узнает от руководительницы, что это дети колхозников, и торопливо уходит. Там, где были его полосы, все перепахано, слито в один массив, и все - артельное.
Вечером за деревней, на Аксиньином бугре, сидит усталый, потрясенный старик и растерянно повторяет: "Где мои полосы? В тринадцати местах?"
Михаиле физически еще крепок. "Конь конем, жердиной не сшибешь", - говорят о нем соседи. Но в повести настойчиво подчеркивается его старческое слабоумие. "Из ума наполовину выжил" - читаем в начале первой главы. В дальнейшем это подтверждается всем поведением Михаилы.
Бажов верно отразил направление, в котором развивалась советская деревня конца 20-х годов. Неизбежное торжество колхозного строя утверждается всей образной системой повести. Даже ребята в детских яслях играют в "артельную работу": двое с обрезками деревянных брусков на колесиках - "трактористы", другие рвут в канаве траву и стаскивают в кучу - идет "уборка сена". Два малыша бьют в печную заслонку - дают знак начинать или кончать работу.
Новые начала победно входят в деревенскую жизнь, и горячее сочувствие автора к ним очевидно. Однако произведение представляет собой явно
"сдвинутую" картину того, как рождался и пробивал себе дорогу колхозный строй.
Действие повести относится ко времени решительного наступления против кулачества, подготовки к массовой коллективизации. Кулаки остервенело сопротивлялись. Только в 1929 году на Урале они совершили 662 террористических акта. Но партия приняла чрезвычайные меры. В борьбу против кулаков включились бедняки и середняки. Кулачество было изолировано и сломлено.
В бажовской повести утверждение колхозного порядка в деревне проходит тихо и мирно. Образ девяностолетнего, поневоле безобидного старика просто непригоден для олицетворения сил, враждебных колхозному строю.
Бажов писал: "То, что особенно остановило мое внимание, - доживающий свой век старик перед огромным артельным полем". Это ключевой образ для понимания замысла повести. Можно понять писателя: образ подкупающий. Однако в нем есть элемент грустного лиризма. Таков "подводный камень", оказавшийся на пути к осуществлению творческого замысла Бажова. Что можно было изменить? Исключить мотив старческого слабоумия Михаилы Воинкова? Но в таком случае оказалось бы неуместным его "путешествие" по колхозным владениям, совершенно странными были бы его "открытия": то артельное, другое, третье. Рушился весь замысел. Может, сделать так, чтобы Михаиле не был в центре повести? Но и в этом случае замысел рассыпался. Оставалось одно: превратить бывшего кулака в "доживающего свой век старика", - старика вообще, как он и обозначен в бажовской формулировке замысла. Но такое превращение, в сущности, и увело автора в сторону от основного общественного конфликта времени, угрожая превратить повесть в сентиментальное произведение с "обратным знаком", то есть с сожалением о старине. Человек, олицетворяющий гибнущее в советской деревне 20-х годов, мог быть - в повести ли, в очерке ли - только активно действующим кулаком.
В Любиной был пожар, уничтоживший усадьбы "первых мужиков по деревне". Они разъехались по хуторам. Остался Михайло Воинков - единственный обломок кулацкого гнезда. Любина оказалась обескулаченной. Бажов не сумел отвлечься от исключительной ситуации. Единичный факт как бы заслоняет существеннейшую сторону движения в целом - острейшую классовую борьбу в деревне. Но через некоторое время и в Любиной обнаружились кулаки - самые обычные, осатанелые враги колхозного строя и социализма. Об этом Бажов рассказал в последних очерках книги "Пять ступеней коллективизации". Таким образом, ситуация, столь сильно сказавшаяся на художественной концепции "Потерянной полосы", оказалась нежизненной.
В конце 1929 года Бажов отправил "Полосу" в журнал "Наши достижения". Перед этим он основательно переделал ее. Внес поправки. Написал небольшое предисловие, в котором, в частности, подчеркивал фактичность произведения:
"Я дал правдивое изображение того, что видел на протяжении последних лет...", "Не изменены даже некоторые имена". В качестве заключительной главы был использован в несколько переработанном виде очерк "Через год", опубликованный в "Крестьянской газете" в ноябре 1929 года. Уточнил Бажов жанровое определение произведения: повесть стала очерком.
В результате правки "Потерянная полоса" стала лучше, но коренная ее слабость осталась. Хотя в новом варианте изъяты прямые указания на слабоумие старика, это не изменило сущности образа: поведение Воинкова все- таки свидетельствовало, что он "выжил из ума".
Вопреки ожиданиям Бажова, редакция переслала рукопись А. М. Горькому в
Сорренто, а через некоторое время автор получил ее обратно-с поправками
Горького.
Очень интересны эти горьковские поправки в очерке "Потерянная полоса".
"Потерянная полоса" дает интересный материал для наблюдений над принципами использования Бажовым фольклорных текстов в 20-е годы. Этот период был для него и временем углубленного познания свойств и особенностей народной речи и постепенного формирования на этой основе собственного языкового стиля.
Своеобразие бажовской манере письма уже в раннем творчестве придавали народно-поэтические средства художественной выразительности и изобразительности, а также просторечные и диалектные элементы.
Бажов уже владел искусством живописи словом. Портретно-психологические и пейзажные зарисовки ему, безусловно, удавались. Тот же полусумасшедший
"старик перед огромным артельным полем" - это незабываемо. Картина артельных полей в "Потерянной полосе" очень хороша: в ней передано безудержное буйство сил обновленной земли, их торжество. Удавались Бажову и образы-характеры, - пусть пока главным образом статичные.
Но свободно владел Бажов средствами типизации лишь в документальных жанрах.
Порой он еще не мог уйти из-под власти непосредственных наблюдений, подняться над ними и поэтому удавшиеся частности не умел подчинить общему.
Бывало и так, что выразить общественный смысл одних и тех же явлений ему удавалось публицистическими средствами - и не удавалось образными. Так, в очерковой книге о деревне Дюбиной, в отличие от повести "Потерянная полоса", борьба за колхоз отображена правильно и достоверно. Поэтому, считая верным выдвинутый нами тезис, что Бажов-журналист порой не мог отойти от единичного факта и это затрудняло ему проникновение в суть, в смысл общественного явления, мы вместе с тем думаем, что объяснение особенностей "Потерянной полосы" и вообще некоторых ранних произведений
Бажова должно быть расширено. Очевидно, увлеченность замыслом, возникшим из неполного, недостаточно широкого видения некоторых явлений действительности, в то время могла еще уводить внимание журналиста от существа реальных жизненных процессов. Значит, воплощение художественного замысла Бажову не всегда удавалось подчинить тому, что он уже хорошо знал о закономерностях общественной жизни. Однако это не мешало авторской позиции
Бажова быть предельно ясной. Более того, его творчество носило ярко выраженный большевистский, наступательный характер.
"Трудную, увлекательную, - по его словам, - дорогу" газетчика Бажов не считал еще тогда для себя дорогой в литературу. Но анализ его выступлений в газете дает возможность увидеть, как в неустанном труде во имя общих с народом великих целей, в повседневных и порой мучительных поисках в журналисте Бажове рождался художник.
Бажов и не подозревал, в какой мере ему была необходима для будущего работа в "Крестьянской газете", ее миллионная аудитория и многотысячная армия селькоров.

СРЕДИ УРАЛЬСКИХ ЛИТЕРАТОРОВ

"Пять ступеней коллективизации" - первая и последняя очерковая книга Бажова о современности. И до и после он выпустил пять журналистских книг, но все они были посвящены прошлому, все могут быть осмыслены как части, отрывки большого цикла о подготовке и осуществлении социалистической революции на
Урале и в Сибири. Произведения разножанровые, сюжетно далекие друг от друга, но все-таки связанные жизненным материалом, а главное - идеей.
Историческое прошлое всегда глубоко интересовало Бажова. Революция и гражданская война углубили этот его интерес. В "Крестьянской газете" в 1928 году публиковался очерк Бажова "Карта "Дубинщины"- о восстании крестьян
Зауралья в 1763 году против монастырского крепостничества. В 1929 году напечатан очерк "Туринское восстание" - о кулацком бунте 1919 года. В 1925 году в журнале "Товарищ Терентий" (№ 23) под псевдонимом Старозаводский
Бажов опубликовал очерк "Морока синяя" - об открытии в 1702 году служилыми людьми Арамильской слободы Сергеем Бабиным и Кузьмой Сулеевым Гумёшевского меднорудного месторождения, знаменитых впоследствии Гумёшек, волшебных владений Хозяйки Медной горы. В том же 1925 году в журнале "Колос" был напечатан очерк "Старинные жители Урала". Он посвящен марийцам, предки которых населяли районы Западного Урала в древности. Эти два очерка отражают давний интерес писателя к истории освоения русскими восточных районов страны.
Мы еще будем иметь возможность убедиться, что в своих произведениях Бажов обращался и к событиям позднейшей истории страны, к первым шагам рабочих
Урала в классовой борьбе ("Уральские были", 1924). Но сейчас, в беглом обзоре раннего творчества Бажова, есть смысл назвать его книгу "К расчету!"
(1926), посвященную изображению стачки сысертских рабочих 1905 года. И в прошлом трудящиеся Урала вынуждены были прибегать к острейшим формам борьбы: бунты, восстания были в этом краю явлением постоянным. В
Крестьянской войне под руководством Емельяна Пугачева участвовали и крепостные рабочие. Однако в то время восстания еще не имели пролетарского характера и, понятно, не приносили облегчения народу. Сысертская забастовка
1905 года была, в принципе, выступлением нового типа. Впрочем, автор книги понимал слабости и этой забастовки: они отразились на самом образе организатора ее студента Девяшина, - образе неясном, противоречивом.
После книги "Пять ступеней коллективизации" Бажов, обращаясь к более близкому прошлому, в 1933 году в свердловском журнале "Штурм" (№ 9-10) опубликовал очерк "В кадетской крепости", о событиях, непосредственно предшествовавших 1917 году. В нем явственно обнаруживаются два лагеря. С одной стороны, обветшалые "отцы города" Камышлова, отмечающие с тоской:
"Злой ноне народ стал", сменившие их "деятели" нового склада, которые, в предвидении опасных событий, "сбивают" людей "своего сословия" в кадетскую партию. С другой - измученный империалистической бойней народ, лучшие представители которого тоже объединяются для приближающихся классовых боев.
Это - реальные исторические лица: политический ссыльный П. Н. Подпорин, впоследствии один из организаторов и первый командир полка Красных Орлов; слесарь В. Д. Жуков, член РСДРП, позднее комбат в том же 283-м полку; рабочий-кожевник Н. А. Удников, в 1918 году военком полка. Они привлекли
Бажова к революционной работе. Благодаря влиянию их Бажов вступил в большевистскую партию. Много позднее, в 1946 году, Павел Петрович писал К.
В. Казанцевой, что В. Д. Жуков, ее отец, был в числе "изумительных представителей пролетариата, которые, будучи сами неграмотными и малограмотными, открыли мне, интеллигенту того времени, правильный путь в жизнь...".
Автор заново отредактировал очерк в 1950 году и под заглавием "Спор о стихах" включил в сборник "Уральские были".
В 1934 и 1936 годах Свердловское книжное издательство опубликовало историко- документальные книги Бажова "Бойцы первого призыва" и "Формирование на ходу". В обоих произведениях рассказано о том, как из рабочих уральских предприятий, крестьянской бедноты, из вернувшихся с империалистической войны фронтовиков, а также середняцкой части крестьянства создавались сначала красногвардейские добровольческие отряды и дружины, осуществлявшие революционные преобразования. Как затем из красногвардейских отрядов в кровопролитных боях против дутовцев, бело-чехов, колчаковцев именно на ходу формировались регулярные красноармейские части - 253-й и 254-й полки 29-й дивизии, входившие в состав 3-й армии. Бажов, участник этих событий - секретарь партячейки штаба дивизии и редактор дивизионной газеты "Окопная правда", на основании личных наблюдений и воспоминаний многочисленных участников событий прослеживает и сам процесс формирования, и последующий боевой путь полков - "близнецов". Прослеживает до того времени, когда они, дравшиеся сначала на Восточном фронте, а затем один - на польском, другой - на врангелевском, понесшие огромные потери, но до конца победоносные, влились в другие соединения Красной Армии. В обеих книгах наглядно показана решающая идейная, организаторская роль Коммунистической партии в гражданской войне.
Книги Бажова о формировании уральских полков РККА - исследовательские. В них использовано, в частности, большое количество статистических данных, анализ которых убедительно объясняет "линию" различных общественных групп и своеобразие их поведения именно на Урале в предреволюционные годы и в гражданской войне. Подобные книги мог создать человек, владеющий уже марксистской методологией истории.
Краткий обзор досказовых произведений Бажова можно завершить упоминанием повести "За советскую правду". Издана она в 1926 году, но, имея в виду событийно-историческую направленность книг Бажова 1924-1936 годов - от показа сысертских "расчетов по мелочишкам" с местными "барами" до изображения общенародной вооруженной борьбы за социализм, возглавленной российским рабочим классом, - целесообразнее сказать о ней здесь, в конце обзора. В основу повести положена одна "страничка" деятельности партизана, организатора-подпольщика Кирибаева (Бажова) в тылу белогвардейских войск в
Сибири в 1919 году.
Почему именно в те годы, когда Бажов был поглощен сугубо современными, сегодняшними делами, перестройкой жизни уральской деревни, он занялся историей? Конечно, Бажову и самому необходимо было глубже осмыслить и далекое и недавнее прошлое, кроме того, он, страстный и убежденный пропагандист социалистической нови, считал необходимым рассказать народу, как жили трудящиеся в старой России и какой ценой добыта новая жизнь. Здесь следует учесть особенности культурной и литературной жизни Екатеринбурга-
Свердловска 20-30-х годов и понять место Бажова в ней.
Бажов вернулся в Екатеринбург, когда народ в напряженном труде восстанавливал хозяйство страны. Началась культурная революция…
Тысячи людей потянулись к перу и бумаге. Им хотелось рассказать о величии повседневных дел народа. Но среди людей, стремившихся к литературному творчеству, были и такие, которые восприняли кое-что от многочисленных литературных групп и группочек, в предреволюционные годы претендовавших на
"переворот в искусстве".
Как и в других городах, в Екатеринбурге существовала организация
Пролеткульта. Она оказалась прибежищем для многих фальсификаторов искусства и для тех, кто ширмой "художественной" деятельности прикрывал попытки протащить буржуазные взгляды.
Примечателен факт возникновения уральских литературных журналов.
С марта 1923 года в Екатеринбурге выходил еженедельный (в 1925 году- двухнедельный) журнал "Товарищ Терентий". Бажов, по его словам, "тоже начинал в "Товарище Терентии". Название журнала отражало претензию на программность. Художнику А. Парамонову было предложено срочно "нарисовать типичного уральского рабочего" для обложки нового журнала. Он отправился на завод "Металлист" и выполнил задание в соответствии со своим представлением о типичном уральском пролетарии. Бажов по этому поводу заметил: "По одежде он мало походил на основного рабочего старых уральских заводов - на доменщика или пудлинговщика...". Парамонов не спросил фамилию рабочего, но запомнил, как обращались к нему другие: товарищ Терентий. Редакции показалась типичной и форма обращения. Так и решили назвать журнал:
"Товарищ Терентий". С этим рисунком на обложке он издавался почти год.
Журнал был весьма пестрым по содержанию: там находили место и текущая политическая информация, и различные юбилейные заметки, и новости науки и техники. Но преобладали литературные материалы: рассказы, отрывки из повестей и драм, стихи, был отдел сатиры и юмора.
В журнале много было слабого, а подчас печатались и - мягко говоря - аполитичные материалы. Но при всех недостатках первый уральский литературный журнал был реальным шагом к объединению литераторов огромной территории Урала. Немаловажно и то, что в журнале систематически публиковались произведения лучших советских писателей тех лет: Демьяна
Бедного, Ю. Либединского и А. Неверова, Н. Асеева и С. Клычкова, Н. Ляшко и
М. Кольцова, А. Жарова и А. Безыменского, И. Ильфа и Вс. Иванова, Ал.
Толстого и А. Серафимовича. Маяковский печатался в "Товарище Терентии" с первого номера. Журналу принадлежат первые публикации его стихотворений "На земле мир, во человецех благоволение", "Газетный день", статей "Можно ли стать сатириком?", "Агитация и реклама", "Мелкий нэп", "О мелочах". В
"Терентии" Бажов напечатал четыре своих произведения.
В 1924 году в майских номерах журнала появились девять очерков Бажова под общим заглавием "Из недавних уральских былей", составивших первую его книгу, в том же году выпущенную незадолго до того созданным (1920) местным издательством. Бажов считал "Уральские были" первым писательским или "почти писательским" своим произведением.
"Уральские были" - это и социально-экономические очерки, и очерки заводского быта и психологии сысертских рабочих.
Бажов не просто лучше своих предшественников в литературе знал жизнь дореволюционных уральских рабочих, но по-новому осмыслил ее и отразил с позиций коммуниста.
От книги "Уральские были" тянутся многочисленные нити к "Малахитовой шкатулке". Родина образов и сюжетов довоенных бажовских сказов-не только
Полевской завод, где мальчик Бажов слушал В. А. Хмелинина, но и весь горный округ. Детство Бажова проходило то в Сысерти, то в Полевском. Рассказы "о медной горе" он слышал от бабушки и отца еще в детстве. Полевское и Сысерть являются местом действия многих его сказов.
Отдельные факты, события, отраженные в очерках, стали отправными для создания сказов или вошли в них как существенные составные элементы. Общими для обеих книг являются позиция автора в освещении явлений действительности, частично - круг образов.
В "Уральских былях" впервые появился образ Стаканчика. Это - одно из прозвищ Хмелинина-Слышко. Приводится его острая реплика в очерке "Бары". В очерке "Рабочие и служащие" - о том, как дед нашел огромный золотой самородок и каковы были последствия находки, - обнаруживается фабульная схема сказа "Тяжелая витушка". От имени деда Слышко ведется повествование почти во всех довоенных сказах Бажова.
В главе "Исконные" повествуется о "дикой, глупой" борьбе между совладельцами заводов - Соломирским и Турчаниновой; этот материал использован в "Травяной западенке". Факты из главы "Турчаниниха", характеризующие моральный облик барыни, отразились в сказе "Марков камень".
Есть перекличка между описанием процесса углежжения в главе "Заводские" и в сказе "Живинка в деле". Образ Семеныча (сказ "Про Великого Полоза") восходит к главе "Чертознаи". На одни и те же наблюдения опирается раздел об "институте ученичества" в главе "Спичечники и кустари" и история мастера
Данилы ("Каменный цветок"). Сказ "Приказчиковы подошвы" перекликается с главой "Расчеты по мелочишкам". Из одних и тех же явлений прошлого возникли образ "заводского разбойника" Агапыча и образы Матвея и Дуняхи ("Кошачьи уши").
В "Уральских былях" отбор классово-характерных черт и яркая их индивидуализация с помощью точно найденной детали - хороший пример типизации в художественном очерке. Страстная авторская заинтересованность, пронизывающая очерки, яркая эмоциональность изложения, окрашенного то добрым, сочувственным юмором, подчас и горьким, то гневной иронией, - все это придает особую яркость первой бажов-ской книге.
Вместе с произведениями пролетарских писателей - А. Бондина, Я. Кряжа
(Кобелева) и других - книга П. Бажова активно противостояла тем, по его характеристике, "кровосмесительным новеллам", которые время от времени появлялись и в "Терентии". Первая книга Бажова, хотя отражалось в ней прошлое, "по всем статьям" была весьма современной книгой борца за будущее.
Развитие писательского дарования Бажова не могло прерваться после выхода
"Уральских былей". Если в художественном отношении мало интересны историко- документальные очерки "К расчету!", "Бойцы первого призыва", "Формирование на ходу", так, наверное, прежде всего потому, что "художество" в них сдерживалось задачами, поставленными перед автором организациями, для которых писались названные книги. Писатель впоследствии рассказывал Л. И.
Скорино о работе над книгой о бойцах первого призыва: "Первую главу я показал в комитете по истории гражданской войны: "Это, конечно, у нас пойти не может. Оно у вас со стихами... нам точнее надо, документальное".
Несомненны, однако, художественные достоинства очерков "За советскую правду", "Спор о стихах", "Через межу". Выделим в них то, чем отмечено дальнейшее развитие Бажова-художника и что впоследствии облегчило ему переход к жанру сказа.
В автобиографической повести "За советскую правду", о которой мы уже говорили, Бажов, рисуя особый быт жителей деревни, бежавших в Сибирь из западных губерний от "утеснения" за веру, дает полную волю своим давним фольклорно-этнографическим наклонностям и познаниям. Писатель воспроизводит своеобразнейший язык бергульцев, представляющий собою необыкновенную смесь черт местного русского говора, украинского языка, даже польского, да еще с бросающимися в глаза многочисленными вкраплениями из старообрядческих
"святых" книг. В первом издании даже заглавие книги отражало диалектную форму определения-прилагательного в краткой форме: "За советску правду!" - это постоянный призыв "могучего и веселого медвежатника" Андрея, партизана, погибшего в первой же схватке с белогвардейцами.
В очерке "Спор о стихах" остроумно построен сюжет, основанный на реальном событии. На благотворительном вечере в Камышлове местная гимназистка,
"девица крепкой купецкой выкормки", читает милитаристское стихотворение.
Это вызывает резкую словесную перепалку между возмущенной "галеркой", занятой рабочими, и зрителями первых рядов - чиновниками и "тыловыми мародерами", заинтересованными в продолжении войны. Бажов лаконично и весьма выразительно передал накаленность общественной атмосферы, предельное обострение классовых противоречий в России на третьем году империалистической войны. В произведении есть очень важный подтекст, подчеркнутый заглавием - "Спор о стихах": если стихи могут вызывать столь острые столкновения людей, значит, поэзия служит тому или иному классу, она партийна. В очерке обращает на себя внимание мастерство автора в создании психологического портрета- и сатирического, и положительного.
Повесть "Через межу" как будто выпадает из обзора досказовых произведений
Бажова, потому что она впервые увидела свет уже после смерти писателя. Но для характеристики развития Бажова это произведение имеет принципиальное значение. История его такова. В самом начале 30-х годов Павел Петрович выезжал на строительство целлюлозно-бумажного комбината на Каме. По живым наблюдениям писатель и начал работать. Ни характер, ни жанр вещи Бажову тогда еще не были ясны. Книга не получилась. Автор забросил эту работу и вернулся к ней лишь через пятнадцать-шестнадцать лет, чтобы включить в сборник "Уральские были". Только в 1950 году произведение получило заглавие, а также жанровое обозначение - повесть, которое, впрочем, в печатный текст не вошло. Уверенно выписанные характеры, показанные в развитии, - средствами и портрета, и диалога, и в действиях персонажей, и в их взаимных оценках; четко обозначенное начало основного конфликта, интересно намеченный сюжет, точный язык-таковы достоинства произведения. Но три главы, опубликованные в 1951 году, содержат лишь экспозицию и сюжетную завязку повествования.
Действие относится к 1929 году. Маскирующийся кулак Поскотин, чувствуя, что надо срочно "развязаться" с остатками хозяйства, рассчитывает продать дом под контору планируемого строительства. С этой целью он вступает в сговор с другим бывшим кулаком, Преснецовым, оказавшимся в числе людей, посланных для предварительного ознакомления с намеченной для стройки площадкой.
Батрачка Поскотина, Фаина Рублева, вдова красногвардейца-бронницкого рабочего, подозревает, что кулаки готовят какую-то "подлость Советской власти". По совету коммуниста Ивана Ко-четкова, бакенщика, она едет в окружной центр, в партийный комитет, чтобы разоблачить кулаков. Но этом обрывается повествование.

Авторская заявка здесь весьма значительна. Но тем более очевидна незаконченность произведения. В написанных главах не завершена даже и расстановка сил противостоящих лагерей. Кочетков и Фаина договорились лишь о первом шаге в борьбе против кулаков. Главные силы - "город", партийная организация-• еще не вступили в действие. Еще не начали действовать ни
Поскотин, ни Преснецов. Да пока нет строительства, им, в сущности, нечего делать. Только намечаются и личные отношения Ивана и Фаины. [pic]

П.П.Бажов за работой. Свердловск. 1946 г.
Правда, при подготовке текста к печати в 1950 году Бажов попытался придать произведению некоторую завершенность. Уезжая в город, Фаина говорит Кочет- кову: "Решилась я! Перешагну деревенскую межу". Эти последние слова текста
- о решении Фаины вырваться из осточертелого круга навязанных ей обязанностей и зависимостей, опасений и страхов, всего, что связывается в ее представлении с единоличной деревенской жизнью, могли быть только, так сказать, сигналом вступления героини в борьбу и сигналом к дальнейшему развитию действия в произведении в целом. Кстати сказать, эти слова вписаны чернилами - рукою автора - в первоначальный машинописный, пожелтевший от времени текст. Но дальнейшего развития повествования не последовало: у писателя для этого уже не осталось времени.
Возможны были варианты наметившегося конфликта, подсказанные действительностью начала 30-х годов. Один из них: строительство целлюлозно- бумажного комбината - вариант, наиболее естественный по "исходным данным": место действия - заводская строительная площадка. Другой: борьба в деревне за колхоз. Могло быть и какое-то переплетение обоих вариантов. Писатель же избрал как раз кажущуюся менее вероятной - сельскую линию развития сюжета.
В чем причина остановки в работе Бажова над повестью "Через межу" в начале
30-х годов? Бажов писал, что он "готовил материал для книги о Красно- камске, но это строительство так затянулось и оказалось таким отрицательным примером, который не стоило показывать". Адрес строительства был совершенно ясен: "многоводная северная река", строительство бумажной фабрики, близость крупного города. Всякий уралец безошибочно определит: Кама, Пермь, строительство Камского целлюлозно-бумажного комбината. Снять эти точные признаки места Бажов решительно не мог ни по характеру своего творческого опыта, ни по характеру конкретного задания, с которым он приезжал на эту стройку от Свердловского отделения Гослестехиздата, где он тогда работал редактором отдела. Он пока не считал возможным отвлечься от представших перед ним фактов (комбинат вступил в строй в 1936 году) и продолжить произведение так, как подсказывали не местные, а для всей страны типичные условия индустриализации. Добавим, что и повесть "За советскую правду" обрывалась там, где как будто должны были развернуться действия партизанского отряда. Но они не развернулись. Позднее Бажов писал, что отряд был разгромлен в томском урмане. Таким образом, и в судьбе отряда писатель не увидел ничего показательного.
Бажову-литератору до середины 30-х годов явно мешало неукоснительное соблюдение фактичности. Он с большим трудом переходил от принципов и навыков типизации, обычных и естественных в документальных произведениях, к типизации, требующей вымысла, творческой фантазии. Главы неоконченной повести "Через межу" свидетельствовали о том, что Бажову оставалось сделать в этом направлении последние шаги.
Конец 20-х - начало 30-х годов - время мобилизации всех сил страны на выполнение грандиозных заданий первой пятилетки, время неслыханного по напряжению трудового порыва народа, стремительного рывка в будущее, время острейшей классовой борьбы. Воистину величественным был энтузиазм, трудовой подвиг десятков миллионов людей, повседневно и сознательно отказывавших себе в необходимом во имя великой цели.
В те легендарные годы Урал был передним краем борьбы за социалистическую индустриализацию страны. Здесь воздвигались такие промышленные гиганты, как
Магнитогорский металлургический и Березниковский химический комбинаты.
Челябинский тракторный и Уральский завод тяжелого машиностроения.
Для второй половины 20-х годов примечательны серьезные изменения в литературной жизни края. После распада "Улиты" (1923) как-то незаметно исчезли с поэтического горизонта и участники ее. "Мартен" и литературная группа "На смену!" породили Уральскую ассоциацию пролетарских писателей
(1926).
К III конференции Уральской ассоциации пролетарских писателей (1931) в нее входило уже более семисот человек. Однако люди, возглавлявшие УралАПП, повторяли ошибки руководства РАПП. Печально известные рапповские лозунги подхватывались здесь и проводились в жизнь с большим усердием. Без необходимой в таком деле осмотрительности "набирали" огромное количество
"писателей", а проводимыми вслед за тем чистками, столь же неосмотрительно и часто необоснованно, исключали сотни людей. Многие молодые и способные литераторы за ошибочные выступления (часто - мнимо ошибочные) подвергались столь серьезным "внушениям", что навсегда бросали перо. Рапповские руководители игнорировали настойчивые партийные указания о необходимости заботливой воспитательной работы с творческими кадрами.
И все-таки не ложными установками и не порочной практикой руководства РАПП определялся смысл и характер литературного движения в целом, а искренним и горячим стремлением большинства его участников служить своим творчеством строительству социализма. Об этом убедительно свидетельствуют многочисленные стихи, очерки, рассказы, печатавшиеся в уральских журналах тех лет. Освещение жизни новостроек было главным содержанием журналов.
Уральские литераторы старались оперативно откликаться на требования жизни.
Так, в ответ на постановление ЦК партии "Об издании "Истории заводов" уже в
1932 году в журнале "Штурм" была опубликована первая из работ этой серии -
"История Надеждинского завода". Печатались очерки истории других уральских заводов.
Среди писателей Свердловска Бажов оказался в своеобразном положении, чувствуя себя не совсем уверенно. И все-таки он все более активно участвовал в литературной жизни Урала. Свидетельством этого являются и его рецензии начала 30-х годов, как правило, печатавшиеся под псевдонимом
Чипонев ("Читатель поневоле").
"Стихи на разные потребы" - так называется рецензия на книжку бывшего
"улитовца" М. Черныша "Стихи о прозе" (1930). Бажов называет автора
"строчкогоном" который "может, видимо, на любую тему дать стихи любого рода, не стесняясь ни размером, ни мелкими деталями". Бажов обрушивается на стихотворение "Венецианский мотив" как образец "бодрой лирики". Черныш будто забыл об итальянских фашистах, орудующих "свистящей резиной", о томящихся в фашистских тюрьмах рабочих-коммунистах. "Изображать нынешнюю
Италию... скопищем забавляющихся гондольеров, вздыхающих синьорит... - это значит ровным счетом ничего не понимать ни в политике, ни в поэзии", - делает вывод рецензент.
Выступления Бажова носили боевой, наступательный характер. Однако на одном из них сказалось влияние отрицательных сторон "линии" РАПП. Мы имеем в виду рецензию Бажова на рукопись очерка С. Шмакова "В ненастную осень". Рецензия отражала мысли и настроения, в ту пору характерные для автора. И все же в неоправданно резком тоне статьи сказалось, надо думать, коллективное мнение редакции, членом которой являлся Бажов 18. До опубликования Постановления
ЦК рапповцы настойчиво подчеркивали, что они являются единственными проводниками партийной линии в литературе. В подобном утверждении было немало правды. В 20-е годы "партия всемерно помогала созданию и укреплению особых пролетарских организаций в области литературы и искусства в целях укрепления позиций пролетарских писателей и работников искусства". Из этого вытекала убежденность Бажова в своей правоте в оценке очерка С. Шмакова.
Постановление ЦК партии "О перестройке литературно-художественных организаций" привело к коренному изменению условий развития нашей литературы. В 1933 году на страницах "Штурма" появились весьма симптоматические слова о характере литературной критики: "Задача заключается не в том, чтобы бить и добивать, а в том, чтобы поправлять, исправлять".
В 1934 году Бажов написал две рецензии, резко отличающиеся от предыдущей.
При той же страстности, боевитости они обоснованны, убедительны. Рецензия
"Мутная вода" посвящена роману Н. Ловцова "Канал" (изд-во "Московское товарищество писателей"). Бажов критикует автора за "пошлятину, безвкусицу", надуманные характеры, фальшивые ситуации, за незнание материала21. Столь же суровому разбору подверг Бажов роман К. Шарова
"Болыпаком". В рецензии "Подлинные герои" Бажов обнажает политическую, речевую, эстетическую малограмотность автора. Отметив, что журнал
"Литературный критик" только посмеялся над нездоровой эротикой романиста,
Бажов считает такую реакцию недостаточной и требует выяснить, как подобное произведение могло увидеть свет.
Требование правдивости в искусстве и авторской ответственности перед читателем - главное в бажовских рецензиях. Бажов последовательно боролся против мелкой натуралистической псевдоправды в литературных произведениях, которая затемняет, искажает великую правду социализма.
В 1946 году в статье-письме к редактору свердловской областной газеты
"Уральский рабочий" Бажов так изложил свое понимание обязанностей критика по отношению к писателям: "Литературная критика в нашей стране призвана помочь литераторам разобраться в сложных явлениях жизни, освоить происходящие общественные процессы, своевременно указать на ошибки, направить на путь, учитывая особенности, способности автора и накопленный им опыт. Но сделать это может лишь авторитетная и принципиальная критика...
Такая же критика, которая уклоняется от решения основных вопросов, подменяя их общими рассуждениями, которая сегодня говорит одно, а завтра старается от этого отмежеваться, но не прямо и честно, а путем проходного удара... может лишь дезориентировать писателя. Такая критика нам не нужна...".
В рецензиях Бажов остается таким же принципиальным, острым, как и в других своих выступлениях, - остается бойцом. И в высшей степени характерны для
Бажова замечательные его слова: "...спокойствие никогда не считалось, не считается и не будет считаться положительным качеством советских критиков".
Рецензии Бажова-это не только раздумья о писательском труде, о месте и роли писателя в жизни народа, но и раздумья о себе, о своем пути и месте в литературе. Важнейших поворотов на этом пути он не мог предвидеть. Однако талантливой журналистской работой, всей своей содержательной, порой до крайности напряженной жизнью Павел Бажов был подготовлен к большим творческим свершениям. Но ни сам он, ни окружающие пока не подозревали об этом.

"МАЛАХИТОВАЯ ШКАТУЛКА"

ИСТОРИЯ СОЗДАНИЯ. ЗАМЫСЕЛ КНИГИ

[pic]
Успехи социалистического строительства ставили, новые задачи перед деятелями литературы. Огромнее значение приобретала борьба за народность искусства. Различные стороны проблемы народности его выяснялись в острейших дискуссиях 30-х годов - о литературном языке, о формализме, вульгарном социологизме, о методе и мировоззрении.

Из опыта советской литературы естественно выросло определение социалистического реализма как ее творческого метода. Оно расширяло возможности художественного освоения действительности, в огромной мере способствовало дальнейшему расцвету социалистического искусства.

Все это происходило на глазах у Бажова и имело прямое отношение к его деятельности. Однако Бажов не верил в свои писательские возможности.
Великое уважение к русским классикам, жившее с детства в Бажове, преклонение перед ними мешало ему. "Для меня звание писателя стояло очень высоко, и мне казалось, что тянуться в эту сторону у меня и сил нет, и возможности нет, и поэтому я никогда не думал, что мне когда-нибудь придется писать", - вспоминал Бажов в 1950 году.

В 1936-м Павлу Петровичу шел 58-й год. Середина 30-х годов оказалась для него временем тяжким. В 1934 году "не пошла" работа над книгой о камском строительстве. В 1935 году трагически погиб сын, девятнадцатилетний
Алексей... Было от чего согнуться, особенно пожилому человеку. Но Бажов не был сломлен и не согнулся.

В феврале 1936 года он обратился в Литературный институт им. А. М. Горького с просьбой зачислить его на заочное отделение. В заявлении Бажов перечислил свои книги и при этом добавил: "Все это в простейшем мемуарном роде, -
"чему свидетель в жизни был". И далее: "Претендовать с такой продукцией летописного порядка на звание члена или даже кандидата ССП я считал себя не вправе, поэтому при перерегистрации не подал заявление" (в писательскую организацию.-М. Б.)... "Настолько я все-таки грамотен, чтобы сознавать свою литературную беспомощность... поэтому хотел бы систематизировать обрывки своих литзанятий по отделению прозы".

В июле 1936 года Бажов был зачислен в институт по представленным им книгам
"К расчету!" и "Бойцы первого призыва".

В условиях огромных успехов социализма в 30-е годы усилился общий интерес к прошлому страны, народа. Партия привлекла общественное внимание к развитию исторической науки. М. Горький, при поддержке ЦК ВКП(б), выступил инициатором издания таких серий книг, как "История фабрик и заводов",
"История гражданской войны". Одно за другим появлялись в разных жанрах произведения художественной литературы на исторические темы.

Всеобщий интерес к историческому прошлому вызвал в стране широкое внимание к народно-поэтическому творчеству, к истории народной культуры вообще.
Известный фольклорист Н. П. Андреев писал о 30-х годах: фольклорных
"сборников появляется так много, как никогда раньше, даже в "золотой век" русской фольклористики, в 60-е годы". Это явление было отражением необыкновенного расцвета самого народнопоэтического творчества и призыва А.
М. Горького на Первом съезде советских писателей собирать фольклор, учиться на нем, обрабатывать его; великий художник напоминал литераторам, что
"начало искусства слова - в фольклоре".

Бажов накопил большое количество фольклорных произведений. Правда, его дореволюционные записи, составлявшие, по словам писателя, шесть тетрадей, были утрачены в годы гражданской войны, но многое сохранилось в цепкой памяти Бажова. И накопилось множество новых записей - и фольклорных, и просто речевых - особенно в результате работы в "Крестьянской газете".

В конце 1936 года появились в печати первые четыре сказа, положившие начало знаменитому сборнику "Малахитовая шкатулка". Позднее В. О. Перцов, первым писавший об уральских сказах в центральной печати (он знал их не только по публикациям, но и по рукописи "Малахитовой шкатулки"), весьма точно заметит, что книга Бажова была как бы предсказана Горьким.

"Малахитовая шкатулка" оказалась прекрасной неожиданностью для всех, не исключая ее автора.

История создания и публикации "Малахитовой шкатулки" полна драматизма. В судьбе книги, ее автора происходили совершенно непредвиденные повороты.
Работа над сказами могла, казалось, совсем прекратиться... Но вдруг - полное, светлое, яркое торжество. И - совершенно оглушительная слава.

Обстоятельства, побудившие Бажова к написанию сказов, были таковы.
Свердловское книжное издательство предприняло выпуск сборника
"Дореволюционный фольклор на Урале". Бажов предложил составителю сборника
В. П. Бирюкову "записанные по памяти" уральские рабочие сказы. Впоследствии он так рассказывал об этом: "Первая моя публикация сказов вызвана была именно этим фольклорным сборником - бирюковским. Бирюков собрал сборник. Но он ввел в него то, что обыкновенно в фольклорные сборники помещалось: песни, загадки, сказки,- бытовые, главным образом, их варианты. Фактическим редактором была Блинова. Она поставила вопрос: почему же нет рабочего фольклора? Владимир Павлович ответил, что такого материала нет в его распоряжении, что он его нигде не может найти. Меня это просто задело: как так-рабочего фольклора нет? Я сам сколько угодно этого рабочего фольклора слыхал, слыхал целые сказы. И я в виде образца принес им "Дорогое имечко".
То был первый бажовский сказ. За ним последовали еще два - для той же книги.

"Малахитовой шкатулкой" Бажов вошел в советскую литературу как один из выдающихся ее мастеров. 29 марта 1939 года он был принят в Союз советских писателей.

Однако, публикуя первые сказы, и редакция журнала "Красная новь", и составитель, и редактор свердловского сборника-все рассматривали сказы как фольклорные произведения. В бажовском предисловии к журнальной публикации и в тексте сказов толкование их как фольклорных записей совершенно недвусмысленно. Характерна, например, бажовская сноска к слову "русьски":
"Сказитель произнес слово "русское" мягко - русьски, - как и многие в
Полевском заводе".

Правда, вскоре обнаружилось, что кое-кто сомневался в "фольклорности" сказов Бажова. Павел Петрович вспоминал: "Покойный Демьян Бедный как-то при встрече... говорил, что он спас меня от разгромной статьи, которая готовилась после первого появления моих сказов в "Красной нови"...
Предполагалось "разделать" меня, как "фальсификатора фольклора", но удержало указание Демьяна Бедного на книгу Семенова-Тян-Шанского, где дано довольно обширное примечание о легендах горы Азова, которые, дескать, Бажов мог слышать".

Безупречная добросовестность Бажова в истории опубликования первых сказов подтверждается документально. В его вступительной статье к сказам в
"Красной нови" читаем: "За сорок лет, конечно, память не может сохранить все детали. Сохранилась лишь фабула, общий стиль рассказчика и отдельные, наиболее запомнившиеся выражения. По этим веткам т. Бажов и воспроизводит некоторые из "тайных сказов" Хмелинина". И далее: "В приводимых сказах неизбежны элементы имитации". В предисловии Бажова к первому изданию
"Малахитовой шкатулки" говорилось о том же.

Возникал вопрос, можно ли было при тех объяснениях, какие дал писатель, считать представленные им сказы фольклорными записями. В этом сомневался и сам он, что совершенно ясно из его оговорок, приведенных выше. Но материалы, представленные Бажовым, необыкновенно ярки, оригинальны, художественная ценность их была очевидна, а имевшиеся записи рабочего фольклора крайне малочисленны. Понятно общее желание - и редакции журнала
"Красная новь", и редактора Свердлгиза, и составителя сборника
"Дореволюционный фольклор на Урале" - напечатать сказы как произведения устно-поэтического творчества уральских рабочих, тем более что автор дал повод для такого понимания сказов, а их фольклорная основа была несомненна.

Первая публикация сказов Бажова в качестве произведений устного творчества уральских горняков вызвала в литературных кругах определенные разногласия.
В критической литературе, несмотря на колебания многих авторов, нередко отражалось ложное представление о Бажове как "записывателе" фольклора. Даже в 1941 году Е. Блинова нашла возможным включить пять сказов Бажова в фольклорный сборник "Тайные сказы рабочих Урала". А в это время было известно уже весьма категорическое высказывание Павла Петровича в очерке "У старого рудника" (1940) о том, что "восстановленные" почти через полвека сказы Хмелинина, конечно, потеряли ценность фольклорного документа.

Л. И. Скорино в своих выступлениях, особенно в книге "Павел Петрович
Бажов", настойчиво и доказательно отстаивала мнение, высказанное ранее К.
Боголюбовым, А. Барминым, И. Халтуриным, что сказы Бажова являются продуктом его индивидуального творчества, основанного на фольклоре.
Скорино, кажется, удалось убедить даже наиболее упорного ее "противника" - самого Бажова, который в определении характера своих сказов стоял на такой позиции: не совсем фольклор, но и не совсем индивидуальное творчество.

Для уяснения того, почему возникли споры в оценке природы и характера сказов Бажова, следует напомнить и о том, что именно в 30-е годы советской фольклористикой были утрачены критерии, разделяющие художественный фольклор и литературу. Огромные изменения в художественном освоении действительности советским народом не были полностью осмыслены многими фольклористами.
Закономерный в молодом советском обществе процесс включения в поэтическое творчество множества художников из народа, владеющих традиционными формами народного искусства, привел к возникновению "промежуточных" произведений.
Появилось большое количество письменных стилизаций под фольклор. Нередко они объявлялись шедеврами поэзии, как это было, например, с "новинами" М.
С. Крюковой, несмотря на явное несоответствие в них архаической формы новому содержанию. Стилизации многих авторов чаще всего проходили в печати по разряду фольклора. Но и лучшие из них-сказки И. Ф. Ковалева, М. М.
Коргуева, даже Е. И. Сороковикова - к подлинному фольклору имеют отношение лишь в той мере, в какой авторам удалось - порой артистически - использовать фольклорные средства изобразительности и выразительности. О таких решающих признаках фольклорности, как коллективность бытования и устность передачи, говорить здесь не приходится.

В связи с этим можно понять попытки некоторых критиков отнести к художественному фольклору и сказы Бажова. То, что подобные попытки вызвали немедленные и страстные возражения, объясняется прежде всего исключительной и очевидной эстетической ценностью, резко выделявшей "Уральские сказы" из потока "письменного сказительства". Творческая самостоятельность Бажова становилась тем очевиднее, чем глубже критики вникали в художественный мир его творчества.

Но в свете этих фактов становится яснее позиция и самого Бажова в определении характера своих сказов. Ведь многие и многие произведения индивидуального творчества, в которых использовались традиционные фольклорные сюжеты, приемы, художественные средства, зачислялись в разряд устно-поэтических творений народа. Мог ли в то время Бажов категорически возражать против подобной оценки его сказов? Мог ли он сказать о себе: "Я автор ^Малахитовой шкатулки"? Если учесть изложенные выше обстоятельства, ответ может быть один: нет, не мог.

Проникновение в творческую лабораторию писателя дает возможность понять, как создавалось то, что он называл "восстановлением по памяти".
Сопоставление черновых рукописей сказов с окончательными текстами убеждает, что Бажов выполнял обычный писательский труд. Вдумчивая разработка характеров, тщательная выверка их с точки зрения социально-психологической достоверности, умная, яркая психологическая и портретная индивидуализация, поиски наиболее убедительных и впечатляющих композиционных решений, кропотливая работа над языком - так создавались сказы. Они не были записями фольклорных текстов.

Позднейшие высказывания Бажова помогают лучше определить соотношение его сказов с фольклорными материалами. О сказе "Серебряное копытце", законченном 3 августа 1938 года, писатель говорил так: "Рассказы о том, что есть такой козел с серебряным копытцем, я слышал в Полдневой. Слышал от
Булатова, охотника. В Полдневой поисками хризолитов занимались многие. А сюжет мой". На вопрос: "А сюжета в таком виде, как в вашем сказе, вы не встречали?" (речь идет о сказе 1939 года "Огневушка-Поскакуш-ка"),- Бажов отвечал: "Пожалуй, нет. Подобные сказы я, может быть, и слыхал, но не могу сказать, когда и где". Приведем еще одно обобщающее высказывание писателя по рассматриваемому вопросу. Когда Бажова спросили, считает ли он верным - в общем виде - утверждение, что первые его сказы были ближе к фольклорным источникам и передавали слышанные им сюжеты, а в дальнейшем творческом развитии он становился все самостоятельнее, меньше зависел от фольклорных сюжетов, хотя по-прежнему основывался на фольклорных источниках-мотивах, образах, суждениях, - писатель отвечал: "Я согласен, что это таким образом и было. Это очень правильно".

Так осмысление собственного творческого опыта привело Бажова к выводу, что его сказы не фольклорные документы. Писательское, бажовское обнаруживается постоянно: в его сказах ясно выражено мировоззрение советского человека, мировоззрение, какого не могло быть у полевского мастерового 90-х годов XIX века Василия Хмелинина.

Однако в результате появления в печати статей, отражавших неверное понимание природы сказов Бажова, в результате того, что и сам автор называл свои сказы фольклорными, возникла тяжелая ситуация для Демьяна Бедного.
Поэт первоначально ознакомился со сказами Бажова по сборнику
"Дореволюционный фольклор на Урале", а затем, в согласии с давней и доброй писательской традицией обращения к фольклорным произведениям как к одному из источников индивидуального творчества, решил использовать "Малахитовую шкатулку" в качестве первичного, "сырьевого" материала для создания собственного произведения - героического стихотворного цикла о труде и борьбе дореволюционных уральских рабочих.

Говоря о формировании книги Бажова, необходимо учесть следующее. В начале
XX века, используя замечательный почин составителя сборника былин А. Ф.
Гильфердинга, Н. Е. Ончуков первый из собирателей сказок расположил записанный им материал не по сюжетам, как делалось ранее, а по сказителям, которых он слушал. Знаменитый сборник Ончукова "Северные сказки" (1909) сопровождался сведениями о сказителях, что имело принципиальное значение:

исполнитель сказов признавался творцом. Такая форма записи произведений фольклора стала у нас традиционной, так как она наиболее обоснованна в научном отношении. Естественно, считая на первых порах свои сказы фольклорными, Бажов использовал такой же принцип их публикации. Ближайшим образцом для него мог быть сборник Д. К. Зеленина "Великорусские сказки
Пермской губернии" (1914). Избрание этого принципа публикации - "по сказителю" - было уже одним из элементов осуществления бажовского замысла.
Сказы "Малахитовой шкатулки" (1939) объединены одним рассказчиком - В. А.
Хмелининым, точнее - дедом Слышко; сборнику предпослана статья "У караулки на Думной горе", в которой уже содержатся необходимые сведения о рассказчике, книга завершается сказом "Тяжелая витушка", где повествователь говорит о себе, становится главным действующим лицом. Так сборник получил
"рамку".

Другим -.и важнейшим - элементом выявления замысла стало содержание сказов: жизнь, труд уральских рабочих задолго до революции - и выражение авторского отношения к этому жизненному материалу. Ведь со временем Бажов неизбежно должен был понять и признать, что он не столько воспроизводит фольклорные произведения, сколько создает свои. К осознанию этого - пусть сначала смутному - он начал подходить, видимо, вскоре после написания первых сказов, вошедших в свердловский сборник "Малахитовая шкатулка", во всяком случае до выхода его в свет. В частности, показательно, что слова "слышь- ко" и "протча" (т. е. прочее), заявленные Бажовым в качестве речевых примет, речевых "вымпелов" рассказчика, исчезали из некоторых сказов уже в первом издании книги. Бажов, видимо, шел к тому, чтобы со временем отказаться от "услуг" Слышко.

Так, в сказе "Золотой Волос", опубликованном в первом бажовском сборнике, все-таки дважды употреблено слово "слышь-ко"; хоть и один раз, но употреблено присловье "протча", довольно ясно выявляются и другие речевые особенности повествователя. Однако содержание сказа фактически не соответствует, тематической "заявке" Бажова: "сказы Хмелинина"; были как бы заранее прикреплены к Сысертским заводам. В аннотации, предпосланной книге, читаем: "Малахитовая шкатулка" - сборник старых уральских сказов из жизни и быта горнорабочих". Но в "Золотом Волосе" нет горнорабочих, нет их жизни, быта. Да и вообще быт здесь почти не отражен, хотя это, пожалуй, единственный бажовский сказ, целиком посвященный теме любви и верности.
Возможно, писатель недостаточно хорошо знал национальный быт башкир. Сказ создан, по всей видимости, на материале башкирского фольклора, т. е. он явно выходит, по жизненному материалу, за пределы Сысертского горного округа, Содержание - в широком смысле слова - вступает ! здесь в противоречие с авторским представлением о ' рассказчике Слышко. Но в последнем рукописном варианте произведения имеется подзаголовок: "Из старых уральских сказов Хмелинина". А вот еще факт, который можно назвать неожиданным. О сказе "Синюшкин колодец", законченном в конце 1938 года, т. е. еще до выхода в свет "Малахитовой шкатулки", но не вошедшем в нее, П. П.
Бажов говорил К. Рождественской: "Это другой стиль. Ни одного "слышь-ко" не употребил. Хмелининские сказы - те густо обросли бытом, поминутно отходы в сторону. Здесь этого нет". Однако в печати и этот сказ шел как хмелининский. А неожиданным приведенное высказывание Бажова является потому, что в сказе "Кошачьи уши", написанном в марте 1938 года, уже нет ни одного "слышь-ко", ни одного "протча", хотя он включен в первое издание
"Малахитовой шкатулки", рекомендованное в предисловии как полностью хмелининское. Да и по существу ясно, что рассказчик здесь полевчанин, старик, хорошо знающий и Полевской завод и Сысерть. И речевая манера в сказе - в общем-то манера деда Слышко.

В связи с вопросом о замысле "Малахитовой шкатулки" заметим, что авторское понимание ее как фольклорного произведения, а затем постепенный отход от такого понимания оформлялись в сознании Бажова в психологических противоречиях.

В 1932 году, за четыре года до создания первых сказов, Бажов выступил в печати как принципиальный противник повествования от имени вымышленного рассказчика. В рецензии на рукопись, оформленную как записки некоего
Клюева, Бажов писал: "Форма чужих дневников, записок, блокнотов и всяких вообще чужих документов достаточно опорочена... Если еще можно все-таки спорить о допустимости этого приема в пролетарской литературе, так лишь при условии, когда центром показа ставятся переживания и мироощущение самого автора, показ его отношения к окружающему, его характеристика" 23.

А во второй половине 30-х годов П. Бажов пересмотрел, уточнил свое отношение к этому способу отражения действительности в литературе. К признанию правомерности его он пришел трудным путем, через понимание своих сказов как воспроизведения фольклорных произведений по памяти.

Таким образом, вопрос о замысле сказов оказывается довольно сложным.

Когда "Малахитовая шкатулка" была принята к изданию и пока ее готовили к печати, Бажов продолжал писать сказы. Еще до выхода в июле 1939 года свердловского сборника основным тиражом им были написаны сказы "Серебряное копытце", "Синюшкин колодец", "Демидовские кафтаны", а затем пошли
"Огневушка-Поскакушка", "Травяная западенка", "Хрупкая веточка", "Ермаковы лебеди", "Таюткино зеркальце", "Жабреев ходок", "Ключ-камень". Почти все они, кроме "Демидовских кафтанов" и "Хрупкой веточки", вошли в новую книгу
- "Ключ-камень", изданную в 1943 году. Позднее автор и эти сказы (как и все последующие) включил в "Малахитовую шкатулку"...

ПОЧЕТНЫЙ ГВАРДЕЕЦ
Началась Великая Отечественная война. "Все для фронта! Все для победы!" - этот призыв Коммунистической партии определял повседневное поведение наших людей в те годы, определял и деятельность советских писателей. Печать грозных событий лежит на произведениях советской литературы той поры. И все они были проникнуты глубокой верой в торжество правого дела. Советские писатели помогали партии и государству мобилизовать силы народа на тяжелую,
Упорную борьбу, на борьбу до победы.
Правительственное сообщение о разбойничьем нападении фашистских захватчиков на Советский Союз было встречено таким заявлением свердловских писателей:
"Уверенные в неизбежном разгроме провокаторов войны, мы все свое творчество, все свои мысли и чувства направим на создание оборонно- патриотических произведений и, если понадобится, сменим перо на винтовку, не жалея сил и жизни для защиты любимой Родины".
В то время Бажов был главным редактором местного издательства, руководил отделением Союза писателей, возглавлял и партийную писательскую организацию. Многое пришлось делать ему и в связи с эвакуацией в Свердловск литераторов из Москвы и Ленинграда. Следовало создать им хотя бы самые необходимые условия для жизни и работы.
На Сибирском тракте, когда еще "железных дорог по здешним краям не было", на гребне перевала стояла сторожка бобыля Василия, инвалида. В помощники ему обычно "приставляли" какого-нибудь мальчонку "из сироток". С годами дядя Вася стал дедом Василием. Его "подручные мальчуганы" вырастали, обзаводились семьями. И каждый из них старался своего сына отдать в помощники деду: воспитанники его "на работу не боязливы и при трудном случае руками не разводят. Посильным трудом, разумной дисциплиной и мудрыми объяснениями происходящего вокруг воспитывал старик своих юных помощников.
Потоком, круглые сутки ехали и шли люди по великому тракту. Поднявшись на гору, каждый обязательно оглянется. Один скажет: "Вон какую гору одолел, чего же дальше бояться?" А другие стонут: "Вон на какую гору взобрался!
Самая бы пора отдохнуть, а еще идти надо". И дед Василий объясняет: "Иной по ровному-то месту весь свой век пройдет, да так своей силы и не узнает. А как случится ему на гору подняться, вроде нашей, с гребешком, да поглядит он назад, тогда и поймет, что он сделать может. Но от этого, глядишь, в работе подмога и жить веселее. Ну и слабого человека гора в полную меру показывает". Но "главная гора-работа. Коли ее пугаться не станешь, то и вовсе ладно проживешь, много сделаешь и тоски не узнаешь. Потому как работа всякому - не только хлеб, а и радость". Сказ заканчивается словами: "И посейчас у нас эта гора не забыта. Частенько ее поминают и... прямо к теперешнему прикладывают:
"Вот война-то была! Это такая гора, что и поглядеть страшно, а ведь одолели. Сами не знали, что в народе столько силы найдется, а гора показала. Все равно, как новый широкий путь народу открыла. Коли такое сделал, то и дальше никакая гора на дороге не остановит наш народ".
Люди воспитываются на преодолении трудностей и препятствий - такова главная идея сказа.
В связи с тем, что рабочие завода готовили оружие в подарок полководцу, старый мастер рассказывает легенду о волшебной сабле национального героя башкирского народа Салавата Юлаева. Чудесным образом, жак "подаренье"
Уральских гор и русского народа, как знак его дружбы, получил Салават необыкновенную саблю (махнул ею - "молнии посыпались"), потому что самоотверженно боролся за народное счастье. Но получил с уговором: никогда не ставить личное выше народного, не погрешить против справедливости, как ее понимает трудовой народ. Служила богатырю волшебная сабля, и "никакая сила против него устоять не могла", пока он не нарушил уговор. Когда это однажды случилось, сабля потеряла свою силу и навлекла бедствия на весь народ Салавата. Возвращая саблю, Салават оглянулся на своих конников: верят ли они полномочиям волшебной посланницы "старых гор"? А она, вздохнув, упрекнула богатыря: "Кабы ты всегда так на народ оглядывался!" В этих словах и заключена главная идея сказа. Вождь силен народностью своих деяний. Силу вождю дает народ.
Легенде о сабле Салавата предпосланы слова: "Тоже ведь сказы не зря придуманы. Иные - в покор, иные - в наученье, а есть и такие, что вместо фонарика впереди".
В историческом отношении в сказе не все точно:
Бажов не имел необходимых источников. Поведение реального Салавата было не совсем таким, как оно представлено в произведении. И все-таки Бажов выступил со сказом: он ощущал личную потребность и общественную необходимость в подобном писательском выступлении. Сказ высоко оценил А.
Фадеев27.
Трудовой Урал, созидатель и воин, могучий, мужественный, встает перед читателем в книгах Бажова. Яркий многокрасочный образ Урала, выстраданный писателем, нарисован им очень современно.
К мыслям о недавно закончившейся войне Бажов возвращался вновь и вновь.
Пытаясь разобраться в том, чему научили его годы войны, Бажов писал:
"Старики рудознатцы и рудоискатели нашего края всегда дорожили добрым глядельцем-таким смоем или обрывом, где хорошо видны пласты горных пород...
Была, конечно, и сказка об особом глядельце, не похожем на обычные...
Откроется оно только тогда, когда весь народ, от старого до малого, примется в здешних горах свою долю искать.
Таким горным глядельцем оказались для меня годы войны.
Казалось, с детских лет знаю о богатствах родного края, но за годы войны здесь открыли, столько нового и в таких неожиданных местах, что наши старые горы показались по-иному. Стало ясно, что знали мы далеко не о всех богатствах, и теперь это еще до полной меры не дошло.
Любил и уважал крепкий, выносливый и твердый народ своего края. Годы войны не просто это подтвердили, а во много раз усилили. Надо иметь плечи, руки и силу богатырей, чтоб сделать то, что сделали на Урале за годы войны...
...Так вот освеженным глазом смотреть на родной край, на его людей и на свою работу и научили меня годы войны, как раз по присловью: "После большой беды, как после горькой слезы, глаз яснеет, позади себя то увидишь, чего раньше не примечал, и вперед дорогу дальше разглядишь" 28.
Те же мысли выражены в сказах "Далевое глядельце" (1946) и "Рудяной перевал" (1947). В последнем рудобой Оноха Пустоглазко беспокоится о будущем: выберем все из недр земных-"чем внуки-правнуки жить будут?". Старик рудокоп
Квасков возражает ему:
"Земельное богатство не от горы, а от человека считать надо: до чего люди дойдут, то и в горе найдут. ...Земля не совсем угомонилась. В ней передвижка бывает. Рудяной перевал называется. После такого перевала... в горе такое окажется, чего раньше не добывали". Передав спор деда Кваскова с
Онохой, рассказчик, наш современник, так завершает повествование: "Наши горы все дадут, что человеку понадобится. Смотри-ка ты, что вышло! За войну у нас как молодильные годы по рудникам прошли,-столько нового открыли, что и не сосчитаешь... Как видно, рудя-ной перевал прошел. Не столь, может, в горе, сколько в людях..."
Новую ступень в развитии самосознания советского человека, связанную с победой, Бажов и назвал "рудяным перевалом", который "в людях прошел". Сказ
"Рудяной перевал" в идейно-тематическом плане продолжает линию сказа
"Васина гора".
Обычная для Бажова идея исторической преемственности поколений теперь получает более яркое и политически острое выражение. Сказ "Шелковая горка", написанный к 30-летию Великого Октября, - характернейшее в этом плане произведение. Повествование в нем ведется от имени нашего современника, старого рабочего Невьянского завода Шмелева.
Главное в сказе - утверждение талантливости старинных русских мастеров как непосредственных создателей материальных ценностей. Шмелева занимает история открытия асбеста. Он возражает автору некоей книги, утверждавшему, будто бы итальянка Елена Перпенти "первая научилась из асбеста нитки прясть и Наполеону, когда он был в итальянской земле, поднесла, говорят, неопалимый воротник... Эту женщину наградили, медаль особенную выбили для почету. А это было в тысяча восемьсот шестом году". Рассказчику известно, что "добыча асбеста и выделка из него различных изделий производилась на
Урале еще в начале XVIII века, и невьянские асбестовые изделия, сохранившиеся в различных музеях, показывают, что искусство приготовления из асбеста пряжи достигло тогда значительной степени совершенства" 29.
Ссылаясь на свидетельства стариков, Шмелев рассказывает о том, как демидовская крепостная девушка Марфуша и ее возлюбленный Юрко Шмель нашли на Шелковой горке близ Невьянска асбест и открыли способ изготовления из него пряжи. За их открытие Демидов разрешил Шмелю и Марфуше жениться.
Шмелев считает себя одним из их многочисленных потомков и объясняет внуку:
"Придумала итальянская Елена то, что твоя дальная прабабка крепостная
Марфуша умела делать на восемьдесят годов раньше".
Сказ заканчивается характерным поучением деда:
"Наша-то заводская старина черным демидовским тулупом прикрыта да сверх того еще перевязана иноземными шнурками. Кто проходом идет, тот одно увидит, - лежит демидовское наследство в иноземной обвязке. А развяжи да раскрой - и выйдет наша Марфуша. Такая же, как ты, курносенькая да рябенькая, с белыми зубами да веселыми глазами. До того живая, что вот-вот придет на завод, по-старинному низенько поклонится и скажет: "Здоровенько живете, мои дорогие! Вижу, - на высокую гору поднялись. Желаю еще выше взобраться. При случае и нас-с малых горок - вспоминайте... Хоть Демидов и не подумал в мое имя медаль выбивать и в запись я не попала, а по сей день мои-то праправнуки поминают Марфушу Зубомойку да ее муженька Юрка Шмеля.
Выходит, не демидовские мы, а ваши. По всем статьям: по крови, по работе, по выдумке".
Так писатель выражает идею родства советского человека-родства кровного, духовного, трудового с его предками, идею преемственности поколений великого народа.
В то же время Бажов, как обычно, сопоставляет новое со старым. Он снимает со старины "иноземную обвязку" и представляет читателю умных и талантливых, предприимчивых и энергичных, смелых и упорных русских людей, искавших полезные ископаемые, плавивших металл, воздвигавших заводы и города, украшавших родную землю. Концовка сказа представляет собою средоточие всех главных идей его.
Сказовые концовки глубокого философского смысла, подобные приведенной выше, стали обычными только в сказах, созданных Бажовым в военные и послевоенные годы. В 30-е годы подобными концовками завершались лишь отдельные сказы
("Дорогое имечко"). Дед Слышко не мог говорить того, что естественно звучит в устах современного нам повествователя. Роль таких концовок понятна: они помогают полнее раскрыть идею произведения, теснее связать исторический материал с современностью. При этом в лучших сказах концовки прочно включаются в систему образов. Достигается это простым и вместе с тем в художественном отношении оправданным способом: в концовке рассказчик предоставляет слово одному из персонажей, который непосредственно обращается к нашему современнику. И делает это Бажов мастерски. Так, в сказе "Шелковая горка" он как бы выводит героиню на авансцену, рисуя ее портрет с повторением уже известных читателю черт, и, когда мы вновь
"увидели" героиню, ей предоставляется "заключительное слово", обращенное к советскому читателю.
Аналогичны концовки сказов "Чугунная бабушка", "Васина гора", "Далевое гляд ельце", "Широкое плечо". Такие концовки служат осуществлению замысла Бажова
- дать возможность "нашим современникам перемолвиться запросто с предками".
Бажов упорно искал художественно оправданные средства для прямого введения современности в сказы о прошлом. Задача была не простой. Первым условием успешного ее решения, естественно, стала замена деда Слышко новыми рассказчиками - советскими людьми сороковых годов. А это, в свою очередь, позволило писателю значительно расширить круг тем, изображаемых явлений.
Интересен сказ "Широкое плечо". В заводском поселке откормленные приказчики- лабазники да прасолы-купчишки с "ямской стороны" в кулачных боях постоянно одерживали верх над заводской стороной. Но слесарь Федюня Ножовой Обух организовал товарищей по принципу "широкого плеча": "не одиночный бой, а стенка", "надо всем заодно", "пособляй соседу", "не о себе думай - о широком плече". И рабочие "всякий раз стали ямщину выбивать", потому что лабазникам, по их классовой психологии, чуждо чувство коллективизма, недоступна идея "широкого плеча". Когда Федюня стал постарше, он уже не участвовал в кулачных боях. Но принцип "широкого плеча" он с успехом использовал в организации труда в старательской артели.
И рассказчик осмысливает социалистическое соревнование, новые его формы, родившиеся в народе в годы послевоенной пятилетки: "Давно ли мы радовались именитым людям заводов и рудников, а теперь именитые цеха да участки, звенья да смены пошли. С каждым годом растет и крепнет широкое рабочее плечо, и нет силы, чтобы против него выстоять". В заключительных словах сказа, пусть публицистическими средствами, передается спокойная убежденность простого советского человека в несокрушимом могуществе страны социализма.
Однако к непосредственному отображению в сказах современных ему явлений и событий Бажов переходил непросто. Требовались какие-то новые и непривычные для него художественные формы.
Первым сказом, где нынешний рассказчик повествует о современниках и о себе, было "Аметистовое дело" (1947). Это, по существу, имитация записи устного рассказа - художественная автобиография горщика Ивана Долгана, участника гражданской войны. Однако рассказ о прошлом повествователя занимает очень небольшое и подчиненное место в произведении. О прошлом он вспоминает с одной целью: чтобы понятно было превращение его, "заядлого" горщика, в колхозника. Основное в сказе - сегодняшняя жизнь Ивана Долгана. Когда-то он был страстно привязан к поисковому делу, причем больше других камней любил аметист. Но под влиянием сына, колхозного полевода, пошел в сельскохозяйственную артель, и пуще прежнего полюбилось ему другое "сине- алое аметистовое дело"-клеверное семеноводство. Бывший старатель-одиночка, теперь он живет интересами всей страны. Читая сказ, вспоминаешь гениальные слова В. И. Ленина: "...государство сильно сознательностью масс. Оно сильно тогда, когда массы все знают, обо всем могут судить и идут на все сознательно". Тема сказа - перестройка сознания людей в социалистическом строительстве.
Свое отражение события послевоенной советской действительности нашли также в сказе "Не та цапля" (1950).
В 1949 году Бажов побывал на Уралмашзаводе, осмотрел модель первого шагающего экскаватора и детали машины, находившейся в сборке. "Царь-машина"
- так охарактеризовал писатель новое детище советского машиностроения.
Посещение завода и дало Бажову материал для произведения. Он сопоставил громадное промышленное предприятие со старым Сысертским заводом, вспомнил клеймо, ставившееся на изделиях заводского округа, - цаплю. Изображение цапли, превращенное заводчиками в своеобразный владельческий герб, торчало на каждом шагу. Оно было ненавистно рабочим. В их песне "О цапле", опубликованной Бажовым еще в фольклорном сборнике В. Бирюкова, говорилось:
"Горько, горько нам, ребята, под железной цаплей жить".
Сказ ведется от имени рабочего-пенсионера, бывшего слесаря Сысертского завода Кузьмы Осипыча. Его внук Ваня "на войне до лейтенанта дослужился, три награды имеет. Теперь при городе (в Свердловске. - М. Б.) на большом заводе в сборочном цехе работает". Приехал Ваня на побывку домой, послушал рассказы деда о цапле и посоветовал "поглядеть на нашу цаплю, которая сейчас на сборке",-и старику "любопытно стало, что в самом деле за штука такая, да и на заводе том я не бывал, а Ваня его что-то больно высоко ставит... Дай, думаю, съезжу, погляжу".
Заключительная часть сказа передает впечатления Кузьмы Осипыча от увиденного: "Как вошли в заводские ворота, так я и понял, что этот завод с нашим старым и сравнивать нельзя.. Такого я и в думках не видывал".
Поразила старика и "не та цапля"-шагающий экскаватор, с его "деталями", которые и в цех-то не вмещаются.
Вывод старого рабочего касается существа дела- разницы в положении рабочего в социалистическом обществе и капиталистическом: "Наша заводская цапля как нарочно была придумана, чтобы люди зря мытарились, а эта - наоборот, чтоб человека от кайла да лопаты освободить, облегченье ему сделать". Увиденное стало для старика "окошком в будущее": "Настроим могучих машин... Легче станет работать, удобнее, веселее, а все-таки дела у всякого хватит".
Когда заводские начальники требуют от мастера объяснений, где и как найти
Веселуху - задорную и озорную покровительницу мастерства-искусства
(фантастический образ, во многом родственный Малахитнице), Панкрат "говорит шуткой":
"- Бабенка приметная: рот нарастопашку, зубы наружу, язык на плече. В избу войдет-скамейки заскачут, табуретки в пляс пойдут. А коли еще хмельного хлебнет, выше всех станет, только ногами жидка: во все стороны покачивается". И еще: "А ремесло у Веселухи такое. С весны до осени весь народ радует сплошь, а дальше по выбору. Только тех, у кого брюхо в подборе, дых легкий, ноги дюжие, волос мягкий, глаз с зацепкой и ухо с прихваткой". А это значит: "Дюжими у нас такие ноги зовут, что сорок верст пройдут, вприсядку плясать пойдут да еще мелкую дробь выколачивают". Глаз с зацепкой - "такой, что на всяком месте что-нибудь зацепить может: хоть на сорочьем хвосте, хоть на палом листе. А ухо, которое прихватывает и держит все, что ему полюбится. Ну, мало ли: как ронжа звенит, как трава шуршит, как сосна шумит". Балагурная реплика Панкрата передает его художническое восприятие природы.
Человек одаренный, страстно любящий родные пейзажи, черпающий в них линии и краски для своих узоров и расцветок, - таков мастер Панкрат. Шутки его исполнены глубокого смысла - в сущности, ими прославляются черты, качества физически и духовно красивого человека. Речь Панкрата - это речь художника, эмоциональная, с характерной народной образностью.
Балагурный, причем колючий характер приобретает порой и речь рассказчика:
"Известно, подрядчичья повадка: год на работе мают, день вином угощают да словами улещают". Выразителен в его передаче портрет Веселухи: "Сарафан на ней препестрый, цветастый. На голове платочек, тоже с узорными разводами.
Из себя приглядистая; глаза веселые, а зубы да губы будто на заказ сработаны. Одним словом, приметная. Мимо такая пройдет - на годы ее запомнишь".
Конечно, и в это время Бажов, наряду с "анонимными", писал сказы "именные", причем рассказчики здесь-разные люди. Автор сообщает их имена: Сидор
Васильевич Климин ("Золотоцветень горы"), Кузьма Осипыч ("Не та цапля"),
Иван Долган ("Аметистовое дело"). В "Ионычевой тропе" имени основного рассказчика нет, но мы узнаем все сколько-нибудь важное для понимания его.
Действие названных сказов развертывается в родных для писателя или близких к ним местах, языком которых "пользовался" и дед Слышко. Это Полевское,
Сысерть, а также район г. Ирбита, хорошо известный Бажову. Прикрепленность рассказчиков к "бажовским" местам оправдывала употребление обычного для его сказов арсенала речевых средств, в частности и таких, которые могут показаться устарелыми для современных героев и современного повествователя.
Так, в сказе "Не та цапля" обнаруживаем привычные для бажовского читателя слова и формы: "вовсе", "мытарились", "всяк"; частицы "ну", "ведь"; вводные слова "видишь" и "вишь", "поди" и "поди-ка"; условный союз "коли" ("если" не употреблялся в сказах); профессионализмы: "кровельные клямеры",
"шкворень" и даже такой фразеологизм: "На Коготка... добрый стих нашел", вариант употребленного в сказе 1937 года "Каменный цветок": "на барина умный стих нашел". В то же время в сказе "Не та цапля" и других сказах о советской действительности встретим, естественно, и современную лексику: автобус, радио, рабфак, институт, собрание, кабинет и т. п.
Однако, анализируя язык новых рассказчиков в бажовских сказах, сопоставляя его с языком деда Слышко и других "довоенных" повествователей, не следует ограничиваться рассмотрением лексики, фразеологии, синтаксиса, средств создания портрета или: пейзажа. К каким бы заключениям ни подталкивали чисто арифметические подсчеты, все же, например, диалектные элементы при функциональном анализе речи оказываются малозаметными в сказах Бажова, кроме самых первых.
Важнейшим оказывается другое. Сказы Бажова, взятые в целом, отражают процессы, происшедшие в русском языке и его диалектах в послеоктябрьские годы, отражают в той мере, в какой можно было сделать это, пользуясь образом рассказчика-старика. Современный повествователь говорит не так, как говорил дед Слышко. Чтобы обнаружить разницу в их языке, сопоставим отрывки из раннего сказа "Сочневы камешки" (1937) и одного из последних - "Ионычева тропа" (1949).
Новые рассказчики Бажова знают уральские предания о "тайной силе", но по- своему объясняют поверья старины. В сказе "Рудяной перевал" дед Квасков говорит: "Слыхали, небось, про сады Хозяйки горы, как там деревья меняются.
Было синее, стало красное, было желтое, стало зеленое. Это хоть сказка, да не зря сложена... Скажем, на нашем руднике жила идет большим ручьем, а вдруг на ней пересечка... По этим пересечкам и видно, что земля не вовсе угомонилась. В ней передвижка бывает. Рудяной перевал называется. После такого перевала, сказывают, в горе такое окажется, чего раньше не добывали". Таково объяснение перемен "в горе". Квасков рассказывает историю о том, как однажды при обвале три забойщика оказались запертыми в руднике и видели там "рудяной перевал": "Сидят, а дыханье вовсе спирать стало. Вдруг видят,-в одной стороне запосверкивало и огоньки разные: желтый, зеленый, красный, синий. Потом все они смешались, как радуга стала..." А после
"оказалось,-в тех же породах много сурьмяной руды, а ее до той поры на руднике никогда не добывали...". Повествователь так выражает свое отношение к рассказам Кваскова: "Насчет подземной радуги сомневаюсь. Может, она померещилась людям, как они задыхаться стали. А насчет остального
("рудяного перевала") правильно старик говорил". Таким образом, современный рассказчик находит научные объяснения преданиям стариков: геологическое - появлению новых минералов, медицинское - тому, что запертые в руднике забойщики увидели "подземную радугу". В существование подземных садов
Хозяйки горы он не верит. Другой современный повествователь так поясняет различие между рассказами предшественников и своими:
"...старики в случае и тайную силу подтягивали себе на подмогу: она, дескать, сделала, либо научила, либо убрала с дороги. Нам, известно, тайная сила - не помощница: никто ей не поверит" ("Ионычева тропа").
Сказовое творчество Бажова прошло сложный путь развития. И вместе с тем сказы его следует рассматривать как целое, в их совокупности, в единстве.
Прежде всего это единство творческого метода- метода социалистического реализма, единство идейно-творческих принципов во всех сказах Бажова. В этих глубоко реалистических произведениях совершенно ясна позиция писателя, страстно вмешивавшегося в процессы жизни.
Важно и то, что всем сказам Бажова свойственна яркая публицистичность.
Сказы его проникнуты коммунистической идейностью и представляют собою произведения высокой поэзии. В сказах Бажова ярко выраженный советский патриотизм сочетается с глубоким социальным оптимизмом. Оптимизм этот продолжает традиции русского народно-поэтического творчества, передовой русской классической литературы и одновременно уходит глубокими корнями в советскую действительность, в могучий и вдохновенный труд народа.

[pic]

Медаль лауреата литературной премии имени Павла Петровича Бажова