Кириллин В. М.
Одной из древнейших и популярнейших форм древнерусского литературного творчества было летописание. Возникнув в XI веке, оно продолжалось вплоть до XVIII столетия. Древнерусские летописи сохранились в большом количестве списков и редакций. Все они заметно отличаются друг от друга как характером содержащейся в них информации, так и идейно-стилистическими особенностями. Данный факт объясняется, прежде всего, тем, что одни летописи фиксировали события какой-либо одной области Древней Руси (новгородской, суздальской, тверской) и составлялись или при дворе удельного князя, или в скриптории местного иерарха, или в каком-то монастыре, или даже в церкви. Другие же летописи обобщали материалы местного происхождения и создавались либо при дворе великого князя, либо в скриптории первоиерарха, митрополита. Соответственно, они были ориентированы на решение общерусских задач.
Метод работы над летописью заключался в том, что отдельные лица, чаще всего монахи, записывали те или иные события прошлого и настоящего, о которых слышали или свидетелями которых были сами. Труд летописца замечательно охарактеризован устами Пимена в драме А. С. Пушкина "Борис Годунов":
"Еще одно, последнее сказанье -
И летопись окончена моя,
Исполнен долг, завещанный от Бога
Мне, грешному. Недаром многих лет
Свидетелем Господь меня поставил
И книжному искусству вразумил;
Когда-нибудь монах трудолюбивый
Найдет мой труд усердный, безымянный,
Засветит он, как я, свою лампаду -
И, пыль веков от хартий отряхнув,
Правдивые сказанья перепишет,
Да ведают потомки православных
Земли родной минувшую судьбу,
Своих царей великих поминают
За их труды, за славу, за добро -
А за грехи, за темные деянья
Спасителя смиренно умоляют".
И сам поэт размышлял о своем герое и летописании так: "Характер Пимена не есть мое изобретение. В нем собрал я черты, пленившие меня в наших старых летописях: простодушие, умилительная кротость, нечто младенческое и вместе мудрое, усердие, можно сказать набожное, к власти царя, данной ему Богом, совершенное отсутствие суетности, пристрастия - дышат в сих драгоценных памятниках времен давно минувших...".
Как видно, и в словах Пимена, и в отзыве поэта отмечены три важнейших онтологических черты летописания: отношение летописца к своему делу как к служению Богу, как к высшей религиозно-общественной обязанности; отсюда профетический пафос его литературных усилий, то есть непременное стремление донести до читателей волю Творца, а еще соборность умонастроения, то есть сознание соблюдения в историческом процессе обязательной неразрывной целостности и единства воли властителей и воли народа в их согласии с волей Божией.
В основе любого летописного свода лежат записи устных и письменных преданий о различных исторических лицах и событиях. Обычно такие записи подвергались летописцами фактографической и идейно-стилистической переработке: пополнялись, сокращались, видоизменялись. В результате возникало отчасти новое произведение.
Древнейший, дошедший до нас свод, имеет такое заглавие: "Се повести временных лет, откуда есть пошла Русская земля, кто в Кыеве нача первее княжити и откуду Русская земля стала есть". Этот свод в том или ином виде читается в начале практически любого позднейшего летописного сборника (если в нем нет утрат). Наиболее ценными являются два его древнейших списка. Один содержится в так называемом Лаврентьевском летописном своде 1377 г. Здесь он продолжен описанием преимущественно севернорусских событий вплоть до 1305 г., связанных с историей Суздаля. Другой список "Повести временных лет" читается в так называемой Ипатьевской летописи, написанной в 20-х годах XV в. и содержащей описание южнорусских событий в Киевской и Галицко-Волынской Руси вплоть до 1292 г. Более древние своды, предшествовавшие "Повести временных лет", до нас не дошли.
Этот памятник русского летописания привлекает внимание ученых начиная с XVIII века. Однако одним из главных вопросов был и остается сегодня вопрос о его литературной истории. Несмотря на существование большого числа исследований о русском летописании, только к XX веку историко-филологическая наука сумела предложить несколько серьезных концепций относительно генезиса "Повести временных лет". В связи с этим уместно назвать имена нескольких крупных отечественных ученых-медиевистов: академиков Алексея Александровича Шахматова, Василия Михайловича Истрина, Дмитрия Сергеевича Лихачева и Бориса Александровича Рыбакова. Все они предложили собственные концепции формирования начального летописания. Правда ни одна из них не может считаться абсолютно доказательной, приемлемой и закрывающей проблему. В качестве гипотезы каждая из них интересна. Но наиболее ценными в данном отношении следует считать все же труды А. А. Шахматова (Разыскания о древнейших русских летописных сводах. СПб., 1908; Повесть временных лет. Пг., 1916), поскольку они послужили исходной основой для всех других построений и предоставили научно-методические принципы изучения древнерусской письменности вообще.
Концепция Шахматова может быть сведена к четырем тезисам: 1) ПВЛ нельзя считать результатом работы одного только игумена Сильвестра, имя которого проставлено в заключающей ее Лаврентьевский список записи: он лишь переработал более ранний текст; 2) ПВЛ - многослойное литературное произведение, возникшее благодаря трудам нескольких поколений летописцев; 3) работа над ПВЛ началась еще в XI веке; 4) известная нам по Лаврентьевскому и Ипатьевскому спискам ПВЛ представляет собой свод дру-гих более ранних сводов XI-XII вв., которые не сохранились.
Итак, Шахматов полагал, что сначала, еще в 1039 г., в Киеве, в связи с перенесением архипастырской кафедры во вновь отстроенный Софийский собор, был составлен "Древнейший Киевский свод". Изложение в нем было доведёно до 1037 г. и завершалось похвалой великому киевскому князю Ярославу Мудрому, в которой, в частности, были и слова о его покровительстве книжному и переводческому делу. Инициатором составления этого свода Шахматов считал митрополита-грека Феопемпта. На основе "Древнейшего Киевского свода, а также Новгородской летописи 1036 г., в 1050 г. был создан "Древний Нов-городский свод". Внешним поводом для этой работы явилось завершение строительства и освящение новгородского Софийского собора, а ее инициатором был новгородский епископ Лука Житята. В 1073 г. игумен Киево-Печерского монастыря преподобный Никон Великий составил "Первый Киево-Печерский свод", включив в него "Древнейший Киевский свод" 1039 г. с дополнениями и продолжив повествование рассказами о событиях начиная с кончины Ярослава Мудрого (1054). Около 1095 г. "Первый Киево-Печерский свод" был дополнен "Древним Новгородским сводом" и материалами, заимствованными из несохранившегося жития Антония Печерского, греческого Хронографа и т. д. В результате возник "Второй Киево-Печерский свод", или "Начальный свод". Возможно, работу над его составлением осуществил игумен монастыря Иоанн. На основе этого свода и была составлена собственно "Повесть временных лет". Однако и последняя, согласно Шахматову, имела свое развитие. Ее первую редакцию написал в 1112 г. в Киево-Печерском монастыре преподобный Нестор-Летописец. Она отличалась благожелательностью по отношению киевскому князю Святополку Изяславичу, покровителю Киево-Печерского монастыря. Но, поскольку он был нелюбим народом, эта версия летописи не получила распространения и после смерти Святополка (ум. в 1113 г.) была переделана в 1116 г. Автором второй редакции ПВЛ стал игумен Выдубецкого монастыря Сильвестр. В заключительной части своего свода он переакцентировал положительные оценки великокняжеской власти с личности Святополка на личность Владимира Мономаха. Текст этой редакции ПВЛ читается в Лаврентьевской, Радзивилловской, Московско-Академической и других более поздних летописных сводах. Третья редакция относится к 1118 г. Она вновь была написана в Киево-Печерском монастыре. Ее автором Шахматов считает не известного по имени духовника князя Мстислава Владимировича. Эта редакция завершалась знаменитым "Поучением Владимира Мономаха к детям". Ее текст содержат Ипатьевская, Хлебниковская и другие позднейшие летописи.
Итак, что же представляет собой ПВЛ? Это повествовательное полотно состоит из двух частей - вступительной, без хронологических примет, и собственно летописной, сгласованной с хронологией, то есть разделенной на погодные записи. Согласно Шахматову, Нестор-Летописец углубил и расширил историографическую основу своего рассказа, ипользовав многообразные литературные и устные источники и стремясь рассмотреть историю славян и Руси в контексте всемирной истории и промысла Божия о судьбах человечества.
В отличие от византийских хроник, в которых изложение начиналось от сотворения мира, истории иудейского народа и т. д., "Повесть временных лет" начинается с рассказа о разделении земли между сыновьями Ноя и смешении языков после вавилонского столпотворения. Затем в ней идет речь о выделении из племени Иафета славянского народа, характеризуются обычаи и нравы различных славянских племен и их ближайших соседей. Рассказ об этом свидетельствует, что во всемирно-историческом аспекте исконное единство русского народа - родство русских племен между собой и их родство с другими славянскими племенами, родство по происхождению, по крови, по языку, по связывающим всех славян культурным традициям - имело для летописца значение непреложного исторического факта.
К рассказу о происхождении славян примыкает рассказ о Русской земле до образования державы Рюриковичей. Русские племена осели здесь, судя по косвенным данным, еще в I в. н. э. Они жили каждое "особе", соблюдая "обычаи свои и закон отець своих и преданья, - кождо свой нрав"; имели своих местных князей. Сперва жили мирно, но потом стали обижать друг друга; в конце концов почти все они утратили независимость: напали на них чужеземцы и потребовали дани - земля Русская принуждена была подчиниться насилию. Стали платить дань хазарам и варягам.
Рассказывая о русских племенах, летописец преимущественное внимание уделяет племени полян. Именно с ним он связывает начало Русской земли. В связи с этим воспроизвдится предание или легенда об апостоле Андрее. Проповедуя в Синопе и придя в Корсунь (Херсонес), Андрей, узнает, что недалеко оттуда находится устье Днепра. По этой реке он изъявляет желание пойти в Рим. Поднимаясь вверх по течению, он останавливается под горами на том месте, где позднее основан был Киев, и объявляет своим ученикам, что на этих горах воссияет благодать Божия и будет создан большой город со многими церквами. Благословив это место и водрузив там крест, Андрей отправился дальше и так пришёл "в словены", туда, где ныне стоит Новгород. Здесь его поразил их обычай мыться в жарко натопленных банях и при этом хлестать себя прутьями почти до бесчувствия. С удивлением апостол рассказывал потом в Риме, как эти люди, никем не мучимые, сами себя мучат.
Интересно, что и "Слово о законе и благодати" Илариона, и, повидимому, предшествовавшие "Повести временных лет" своды, не только ничего не сообщали об апостольском посещении Руси, но, наоборот, ставили в заслугу Владимиру принятие им христианской веры без внешнего вмешательства. Более того, и в самой ПВЛ, в рассказе о первых мучениках-варягах, которых в Киеве принесли в жертву языческим богам, в противоречие с данным преданием, говорится следующее: "Аще бо и теломь апостоли не суть сьде были, но учения их акы трубы гласять по вселеней в церквах". В рассказе о крещении киевлян передаются также жалобы дьявола на то, что крещение русичей прогоняет его с насиженного места, где он рассчитывал жить постоянно, "яко сьде ни суть учения апостольска, ни суть ведуще Бога". Очевидно, что предание об Андрее является позднейшей вставкой, не согласующейся с последующим изложением. Видимо, оно отражало известное русское тяготение XI века к независимости от византийской церковной опеки. Позднее подобная тенденция проявилась в споре Ивана Грозного с папским легатом Антонием Поссевином, пытавшемся склонить царя к соединению с католической церковью. Отклоняя аргументы Антония, Грозный подчеркивал, что русские приняли христианство не от греков, а от самого апостола Андрея. То же самое говорил грекам в середине XVII столетия иеромонах Арсений Суханов.
От легенды об апостоле Андрее ПВЛ переходит к рассказу о трёх братьях из племени полян - Кии, Щеке и Хориве и сестре их Лыбеди, которые построили город, названный по имени старшего брата Киевом. Здесь же летописец опровергает бытовавший слух, будто Кий был простым перевозчиком: именно потому, что он был князем в роде своем, он ходил в Царьград и был принят там царём с честью. В этом сказании слышится отзвук доваряжской теории о происхождении княжеской власти на Руси: в данном случае она связывается не с рюриковым домом из Новгорода, а с княжеским родом из южной Руси, из племени полян. Вместе с тем сказание является типичной средневековой топонимической легендой, в которой объясняется происхождение названия местности.
Далее летописец сообщает о народах, воевавших со славянами. В частности, он приводит рассказ об обрах (или аварах), ходивших на греческого царя Ираклия и едва его не победивших. Особенно тяжело от обров приходилось славянскому племени дулебов: если обрину куда-либо нужно было ехать, он впрягал в телегу не коня или вола, а трёх, четырёх или пятерых дулебских жён, и так мучили обры дулебов. Были обры телом велики и умом горды, - заключает летописец, - и Бог истребил их, и перемерли они все, и не осталось ни одного обрина; есть и теперь поговорка на Руси: "погибли, как обры; не осталось от них ни племени, ни потомства". Обры - это авары, которые теснили не только славян и были окончательно разгромлены в конце VIII века императором Священной Римской империи Карлом Великим. Любопытно, что в славянских языках слово обр имеет значение великан, исполин (чешское "obr", польское "olbrzym"), а предания о великанах, обречённых на погибель, как и о запрягании поработителями женщин, широко распространены в фольклоре.
Летописец уделяет специальное внимание характеристике полян. Он пишет о том, что их племя тихое и кроткое, что они с уважением относятся к снохам, сестрам, матерям и родителям, что у них имеются брачные обычаи. То есть нравы полян были близки к христанским в отличие от древлян, радимичей, вятичей, северян и кривичей, кторые жили "звериньским образом", "скотьски", убивая друг друга, употребляя в пищу всё нечистое и срамословя перед отцами и снохами. Браков у них не было, а девиц, предварительно сговорившись с ними, они умыкали во время игрищ, сопровождавшихся плясками и бесовскими песнями, и было у них по две и по три жены. По мертвецам творили они тризну, а потом сжигали их на костре.
Продолжая повествование о полянах, летописец сообщает, что после смерти Кия, Щека и Хорива на них напали хазары и потребовали дань для себя. Однако поляне дали хазарам по обоюдоострому мечу от каждого своего жилища. Хазары восприняли подобную дань как знак своего будущего поражения. Так и случилось: в свою очередь стали они платить дань русским князьям. Согласно летописцу, это произошло по Божией воле, - как с египтянами, которые некогда погибли от Моисея, несмотря на то что сначала повелевали евреями.
Первая дата в ПВЛ связана с сообщением о начале царствования византийского императора Михаила. Именно с этого времени - 6360 (852) г. - "нача ся прозывати Руска земля". Летописец сообщает, что при нем русские приходили в Царьград, как об этом говорится в греческом летописании. Так начинается вторая - собственно летописная - часть ПВЛ. Приступая к ней, летописец намечает, прежде всего, основные хронологические вехи от Адама до смерти Святополка II, т. е. до 1113 г. Дальнейшие сведения распределены уже по определённым годам, причём в ряде случаев мы имеем пустые годы, т. е. такие, которые обозначены, но не заполнены никакими фактами. ПВЛ рассказывает теперь о призвании северными русскими славянами варяжских князей во главе с Рюриком, о занятии Киева воеводами Рюрика Аскольдом и Диром, о княжении Олега, Игоря, Ольги, Святослава, Ярополка, Владимира, Ярослава и других князей, вплоть до Святополка II. И здесь использван в очень большой мере материал народно-поэтических преданий и литературно-сказочных мотивов.
В 862 г. северные русские и нерусские племена изгнали варягов за море и "почаша сами в собе володети". Однако эти племена не сумели установить у себя "наряда": начались междоусобицы, стали они воевать друг с другом. Тогда словене, чудь и кривичи призвали к себе на княженье трех братьев от варяжского племени русь - Рюрика, Синеуса и Трувора. Рюрик сел в Новгороде, Синеус - на Белеозере, Трувор - в Изборске.
Так, по концепции летописца, началась история новой династии русских князей, единой для всей Руси. Ее варяжское, неславянское происхождение летописца не смущало. Для него было существенно только то, что эта династия - исконно княжеского рода. Согласно ПВЛ, историческая миссия Рюриковичей заключалась прежде всего в том, чтобы освободить русские племена от чужеземного гнета. Рюриковичи в первую очередь занялись хазарами: Олег в 884 и 885 гг. освободил от хазарского ига северян и радимичей; Святослав в 964 г. - вятичей; поляне были освобождены уже в 862 г. Аскольдом и Диром, боярами Рюрика. Одновременно Рюриковичи устремились к объединению всей Руси под своей властью. Так, Рюрик за семнадцать лет своего княжения успел подчинить себе почти всю северную окраину Русской земли; Олег покорил Смоленск, Любеч и, видимо, Чернигов, даже Киев - "мать городов русских" - покорился ему. Политическое объединение Руси завершили Владимир Святославич и Ярослав Мудрый. В борьбе за независимость Русской земли Рюриковичи восстановили ее исконное единство, дали ей "наряд", положили конец межплеменной "усобице", обеспечив ей "мир" и "тишину".
Когда летописец писал свою "Повесть", эта Русская земля была уже в прошлом: старая, дофеодальная Русь уступила свое место новой - феодальной. С недоумением, горечью и тревогой присматривался он к тому, как рушились дорогие ему устои старого политического порядка, как губили Русь феодальные войны, как нависала над страной половецкая опасность. Все это порождало у него самые печальные размышления; казалось, что "отцы" и "деды" трудились напрасно. Соответственно, его политическая программа сводилась по существу к одной идее: необходимо предотвратить грозящую Русской земле катастрофу, восстановить былое самовластье старейшего в роде киевского князя, любой ценой предохранить от распада, пока еще не поздно, единство Русской земли. Задачу эту должны взять на себя князья, которые своими усобицами расшатали это единство. Они смогут добиться этого, если будут жить, как раньше, по старинке, в мире и любви, если всегда будут помогать друг другу. Таким образом, свою надежду летописец возлагал на нравственное перевоспитание князей.
Повествуя о князьях Рюриковичах, ПВЛ передает ряд поэтических преданий о них. Олег, например, пришел к Царьграду вместе со множеством народов, на конях и на кораблях, и кораблей у него было 2000. Под Царьградом он побил множество греков и причинил им много зла. Затем он велел своим воинам поставить корабли на колёса и на кораблях при попутном ветре пошёл к городу. Греки испугались и попросили пощады, обещая платить Олегу какую угодно дань. Они вынесли ему пищу и вино, но Олег не принял угоще-ния, потому что оно было отравлено. Греки испугались и сказали: "это не Олег, а святой Димитрий послан против нас Богом". И дали Олегу по уговору на 2000 кораблей по 12 гривен на человека, а в каждом корабле было по 40 воинов, а ещё дали ему дань для русских городов - Киева, Чернигова, Переяславля, Полоцка, Ростова, Любеча и других городов. Об этом был заключен договор и скреплён клятвой: греки целовали крест, а русские клялись по русскому закону - своим оружием и своими богами - Перуном и Волосом, скотьим богом. Летописец приводит и текст этого. И вслед за тем сообщает, что Олег велел Руси, то есть киевлянам, приготовить шёлковые паруса, а славянам, то есть новгородцам, - полотняные и, повесив в знак победы щит на вратах Царьграда, двинулся в обратный путь. В пути паруса новгородцев были изодраны ветром, и они, решив, что полотно не годится для их парусов, прибегли к своим старым холстинам. И пришёл Олег в Киев, неся с собой золото, шелка, фрукты, вина и всякие драгоценные ткани. И прозвали люди Олега вещим, так как были они язычники и невежды.
Под 945 и 946 гг. в ПВЛ рассказывается о смерти Игоря и о том, как жена его Ольга отомстила виновникам смерти - древлянам за гибель своего мужа. В первом рассказе, являющемся отзвуком дружинного сказания, прежде всего, изображаются взаимоотношения князя и дружины. Дружина Игоря стала жаловаться ему на то, что дружинники одного из его воевод - Свенельда - снабжены оружием и одеждой, а они голы, и предложили князю пойти с ними за данью: "ты добудешь и мы". Послушался Игорь дружины, пошёл на древлян и, взяв с них дань, отпустил большую часть своих воинов, а с малой дружиной вновь отправился к древлянам, чтобы взять с них новую дань. Услышав о новом приходе Игоря, древляне порешили с князем своим Малом: "Повадится волк к овцам, то вынесет всё стадо, если не убьют его; так и этот: если не убьём его, то всех нас погубит". Не послушался Игорь предупреждения древлян, и они убили Игоря и дружину его. После смерти Игоря древляне предлагают Ольге через своих послов выйти замуж за их князя Мала. Ольга притворно соглашается принять предложение древлян, на деле же затаивает месть против них. Сначала она умерщвляет древлянских послов, одних засыпав землёй в яме, других уморив в зажжённой бане, третьих перебив, после того как они опьянели. Четвёртая месть Ольги состояла в том, что, потребовав от осаждённых ею в Искоростене древлян по три голубя и по три воробья и пообещав после этого снять осаду, она велела привязать к птицам серу и затем выпустила их. Птицы, вернувшись в свои гнёзда, сожгли весь Искоростень, а бежавших из города древлян Ольга велела своим воинам частью перебить, частью взять в рабство, на остальных же наложила большую дань. Все четыре рассказа о мести Ольги написаны в живой форме художественного эпического повествования и обильно уснащены диалогической речью.
В характеристике Святослава, сына Ольги, явно слышатся отзвуки эпического сказания, сложенного, несомненно, в дружинной среде: "Бе бо и сам храбр, и легко ходя, акы пардус, войны многы творяше; ходя же, воз по собе не вожаше, ни котьла, ни мяс варя, но, потонку изрезав конину, или зверину, или говядину, на углех испек, ядяше; ни шатра имеяше, но подклад (потник под седлом) постилаше, а седло в головах; тако же и прочии вои его вси бяху. И посылаше к странам, глаголя: "хощю на вы ити". В летописи Святослав выступает едва ли не как самый воинственный русский князь. Война - его обычная стихия. Одним своим именем он наводит страх на врагов; печенеги разбегаются в разные стороны, вообразив, что на них идёт Святослав. Он одолевает хазар, вятичей, дунайских болгар, греков; против стотысячной греческой рати он выступает лишь с десятью тысячами воинов. Когда русские испугались такого обилия вражеской силы, Святослав обращается к ним со следующей речью: "Уже нам некамо ся дети, волею и неволею стати противу; да не посрамим земле Русьскые, но ляжем костию ту: мертви бо срама не имам; аще ли побегнем, то срам имам; и не имам убежати, но станем крепко, аз же пред вами пойду; аще моя голова ляжет, то промыслите о собе". В ответ на это воины говорят: "Идеже глава твоя, ту и главы наша сложим". И была сеча великая, и одолел Святослав, и побежали греки, а Святослав пошёл к Царьграду, воюя и разбивая города, которые пустыми стоят и доныне. Самая смерть Святослава оказывается, по летописному преданию, результатом его неуемного воинского пыла; он гибнет в столкновении с печенегами, которые из черепа его делают себе чашу и пьют из неё.
Следы дружинного эпоса обнаруживаются и в летописных рассказах о Владимире, особенно там, где о нём идёт речь до его крещения. Когда Ярополк, брат Владимира, победив другого своего брата, Олега, князя древлянского, стал один владеть всей Русью, Владимир завладел Новгородом и сказал посадникам новгородским: "Идете к брату моему и рцете ему: Володимер идеть на тя, пристраивайся противу битъся". Затем он посылает к Рогвольду Полоцкому послов со словами: "Хочю пояти дщерь твою собе жене". На вопрос Рогвольда дочери Рогнеде, хочет ли она выйти замуж за Владимира, она отвечает: "Не хочу розути робичича, но Ярополка хочю". Владимир считался сыном рабыни, поэтому гордая полоцкая княжна отказывается быть его женой и выполнить при этом в знак покорности обряд его разувания. Она предпочитает выйти за брата Владимира Ярополка, рождённого от свободной женщины. Когда вернувшиеся отроки Владимира передали ему слова Рогнеды, он собрал большое войско из варягов, новгородцев, чюди и кривичей и пришёл в Полоцк как раз тогда, когда Рогнеду собирались везти к Ярополку. Владимир убил Рогвольда и двух его сыновей, а Рогнеду насильно взял себе в жёны.
Этот рассказ, прерывающий последовательное повествование о походе Владимира на Ярополка, является, несомненно, позднейшей вставкой. Он, как и рассказ о походе Владимира на Ярополка, помещён под 980 годом. Позднее в Суздальскую летопись под 1128 г. был включен другой вариант этого рассказа. Здесь в качестве свата Владимира, отправляющегося к Регвольду, выступает дядя Владимира Добрыня. Когда взятая насильно в жёны Рогнеда, прозванная после этого Гориславой, родила Владимиру сына Изяслава, Владимир охладел к ней и взял себе многих других жён. Однажды, когда он, придя к Рогнеде, уснул, она хотела его зарезать, но, проснувшись, Владимир схватил её за руку. Рогнеда объяснила ему своё намерение убить его обидой на него за то, что он убил её отца, полонил его землю, всё из-за неё, а теперь не любит ни её, ни сына. Владимир велел Рогнеде надеть на себя весь царский убор, как в день свадьбы, и сесть на постель; он хотел заколоть её мечом. Рогнеда сделала, как велел ей князь, и, дав в руку сына Изяслава обнажённый меч, сказала ему: "Когда войдёт твой отец, ты, выступив, скажи: не думаешь ли, отец, что ты здесь один?" Услышав эти слова от сына, Владимир бросил меч свой и по совету бояр, просивших его не убивать Рогнеду ради своего сына, восстановил отчину Рогнеды и построил ей и сыну город, который назвал Изяславлем. Рассказ заканчивается следующими словами летописца: "И оттоле мечь взимають Роговоложи внуци против Ярославлим внуком".
В основе обоих вариантов этого очень поэтического рассказа лежит, несомненно, дружинное эпическое предание.
О новой женитьбе Владимира, уже в связи с принятием им христианства, в "Повести временных лет" говорится под 988 годом, вслед за рассказом об испытании вер. Владимир идёт на греческий город Корсунь и останавливается вдали от города, в гавани, на расстоянии одного выстрела. Граждане корсунские крепко борются в осаждённом городе, изнемогая от лишений. Владимир угрожает стоять под городом три года, если жители его не сдадут, но они не сдаются; насыпь, которую Владимир устраивает перед городом, кор-сунцы путём подкопа постепенно разрушают, унося землю к себе в город. Тогда некий корсунский муж, по имени Анастас, на стреле, пущенной им в лагерь Владимира, послал ему совет перенять воду в колодце, который стоит позади русского войска и из которого вода по трубе течёт в Корсунь. Взглянув на небо, Владимир пообещал креститься, если ему удастся сделать то, что советовал ему Анастас. Трубы были перемкнуты, корсунцы стали томиться жаждой и сдались. Владимир с дружиной вошёл в город и затем послал в Царьград к ца-рям Василию и Константину требование отдать за него замуж их сестру Анну, угрожая в противном случае сделать с Царьградом то же, что он сделал с Корсунем. Цари готовы выдать за Владимира сестру лишь при условии, что он крестится. Владимир соглашается, так как он ещё раньше проведал про греческую веру, и она "люба" ему. С трудом братья-цари уговаривают сестру стать женой Владимира, ссылаясь на то, что этим она приобщит Русскую землю к христианству и спасёт Грецию от разорения. Анна отправляется в Корсунь. В это время Владимир разболелся глазами, так что совсем потерял зрение. Анна советует ему поскорее креститься, чтобы избавиться от болезни. Владимир так и делает, и как только епископ корсунский возложил на него руку, он тотчас же прозрел и прославил "истинного Бога". Вместе с царевной, Анастасом и корсунскими попами, взяв мощи Климента и его ученика Фива, церковные сосуды, две медные статуи и четыре медных коня, Владимир вернулся в Киев, возвратив грекам Корсунь, как "вено" за невесту. Вслед за тем идёт речь о ниспровержении в Киеве идолов, о крещении корсунскими священниками русских и о построении Владимиром церквей на тех местах, где раньше стояли идолы.
В этой версии крещения Владимира, заменившей собой, как думает Шахматов, первоначальную версию древнейшего свода 1039 г. о крещении русского князя в Киеве, сказалось влияние книжного произведения, которое возникло независимо от летописи на основе народно-поэтического предания о добывании удалым молодцом невесты при помощи покорения города. В этом книжном произведении - по Шахматову, "Корсунской легенде" - сначала говорилось об идолопоклонстве Владимира, потом об его ненасытимом блуде: он был "Женолюбець, якоже и Соломон". Затем, судя по позднейшим сборникам, в "Корсунской легенде" шла речь о том, что Владимир посылает к корсунскому князю просить за себя его дочь. Когда же корсунский князь отклоняет эту просьбу, ссылаясь на "поганство" жениха, Владимир идёт на Корсунь войной и берёт его при содействии варяга Ждьберна, который с помощью стрелы подал Владимиру совет взять город с суши. Владимир бесчестит княжескую дочь в присутствии её родителей, которых потом убивает, обесчещенную девушку выдаёт замуж за Ждьберна и делает его наместником Корсуня, а сам через Ждьберна и Олега, который здесь оказывается воеводой не Игоря, но Владимира, сватается к сестре византийских императоров. Далее рассказ почти совпадает с "Повестью временных лет".
В основу "Корсунской легенды", видимо, принадлежащей перу грека корсунца, помимо народно-поэтических мотивов о добывании молодцом невесты, легли исторические факты, засвидетельствованные и византийскими и арабскими источниками: поход Владимира на Корсунь, взятие им города и женитьба на греческой царевне. Но всё это превратилось в литературное сказание, "слившее, как писал Шахматов, в одно разновременные события, придавшее единство тому, что на самом деле такого единства не имело. И обработка этого всё же в существенных чертах своих исторического сказания уклонилась в сторону легенды и былины".
К княжению Владимира приурочены следующие две легенды, из которых одна повествует о победе русского юноши над печенегом, а другая - о белогородском киселе. В первой легенде рассказывается о том, что при встрече Владимира с печенегами, по предложению печенежского князя, решено было прибегнуть к единоборству русского с печенегом; если победит русский, то не будет войны три года, если же победит печенег, то будет война в течение трёх лет. Долго не находился охотник с русской стороны, но, наконец, к Владимиру пришёл старик, сказавший, что у него есть сын, который во время ссоры с ним разорвал крепкую кожу руками. Юношу подвергли испытанию: на него напустили раздразнённого горячим железом сильного быка, и юноша, схватив рукой бежавшего быка за бок, вырвал у него кожу с мясом. Тогда Владимир решил, что нашёлся противник печенегу, и на следующий день состоялось единоборство. Печенег был велик ростом и страшен и стал смеяться над своим противником, потому что тот был роста среднего. Но русский схватил пе-ченега, удавил его руками до смерти и ударил им о землю. Печенеги с криком побежали, а русские погнались за ними, избивая их. На месте поединка Владимир заложил город и назвал его Переяславль, "зане перея славу отрок тъ". Наградив победителя и отца его, Владимир с победой и великой славой вернулся в Киев. В этом предании отразился, прежде всего, распространённый эпический мотив победы над великаном, в частности использованный в Библии (Давид и Голиаф); подобный мотив встречается также в другом рассказе ПВЛ о том, как Мстислав зарезал касожского князя Редедю.
В рассказе о белогородском киселе подчёркивается глупость печенегов. На Белгород нападают печенеги. Владимир не может помочь ему, так как находится в Новгороде и имеет слишком мало воинов. Измученные белогородцы готовы сдаться печенегам, но один старик решил одурачить врагов. Он велит принести хотя бы по горсти овса или пшеницы или отрубей, из этих продуктов сделать кисель и, выкопав колодец, опустить туда кадку с киселём. В другой колодец он велит поставить кадку с мёдом, разбавленным водой, а затем зовёт печенегов посмотреть, что делается в осаждённом городе. Печенежских посланцев, пришедших в город, белогородцы уверили, что сколько бы осада ни продолжалась, они её выдержат, потому что их кормит сама земля. Удивлённые посланцы отведали сами киселя и мёду, а затем отнесли того и другого в корчаге своим князьям, и печенеги, убедившись в неисчерпаемости съестных припасов у белогородцев, ушли восвояси.
Приведёнными примерами далеко не исчерпываются случаи использования летописью народно-поэтических преданий, бытовавших в форме преимущественно эпических сказаний и лирических песен, создававшихся певцами-поэтами вроде того Бояна, о котором упоминает "Слово о полку Игореве". В последующем повествовании "Повести временных лет" поэтические народные предания встречаются реже, ибо речь в ней идет уже не о событиях давно прошедшей старины, а о делах совсем недавних или же современных летописцу.
После смерти Владимира в 1015 г. между его сыновьями разгорелась междоусобная борьба. Святополк - сын Ярополка и пленницы-монашки, которую Владимир, погубив брата, сделал своей женой, убил своих сводных братьев Бориса и Глеба. В летописи читается краткий рассказ о судьбе князей-мучеников, о борьбе Ярослава Владимировича со Святополком, завершившейся военным поражением последнего и страшным божественным возмездием. Когда разбитый в бою Святополк обратился в бегство, на него "нападе" бес, "и раслабеша кости его, не можаше седети на кони". Святополку кажется, что за ним следует по пятам погоня, он торопит своих дружинников, которые несут его на носилках. "Гоним божьим гневом", Святополк умирает в "пустыни" (в глухом, незаселенном месте) между Польшей и Чехией, и от могилы его, по словам летописи, "исходит... смрад зол". При этом летописец подчеркивает, что страшная смерть Святополка, прозванного Окаянным, должна послужить предостережением русским князьям, должна уберечь их от возобновления братоубийственных раздоров. Эта мысль повторяется в летописи не раз: и в рассказе о смерти Ярослава, и в описании распрей среди его сыновей в 70-х гг. XI в., и в рассказе об ослеплении теребовльского князя Василька его братьями по крови - Давидом и Святополком II Изяславичем.
В 1037 г. в летописи рассказывается о строительной деятельности Ярослава (в частности, о закладке знаменитого Софийского собора в Киеве, крепостных стен с Золотыми воротами и т. д.) и прославляется его книголюбие: князь "книгам прилежа и почитая e (их) часто в нощи и в дне". По его приказу многочисленные писцы переводили книги с греческого "на словеньское (т. е. русское) письмо". Важное значение имеет помещенное в статье 1054 г. предсмертное завещание Ярослава, призывавшего своих сыновей жить в мире, беречь землю "отець своих и дед своих", которую они обрели "трудом своим ве-ликим", подчиняться старшему в роде - киевскому князю.
Погодные записи в "Повести временных лет" чередуются с рассказами и сообщениями, которые иной раз лишь косвенно связаны с политической историей Руси. Еще в эпоху Ярослава, во всяком случае, в конце его княжения, русское летописание переходит от киевской митрополии, где оно зародилось, к Киево-Печерскому монастырю, ставшему центром древнерусской духовной культуры и образованности. Его авторитет в глазах летописца был весьма высок. Говоря об обители, он писал: "Мнози бо монастыри от цесарь и от бояр и от богатьства поставлени, но не суть таци, каци суть поставлени слезами, пощеньем, молитвою, бденьем", потому и подвижники монастыря "сияют и по смерти, яко светила". Соответственно, в летописи истории этой обители уделено достаточно много места. Так, в статье 1051 г. содержится пространный рассказ об основании Киево-Печерского монастыря; в статье 1074 г. рассказывается о кончине игумена этого монастыря Феодосия, приводятся эпизоды подвижнической жизни в монастыре самого Феодосия и других иноков; в статье 1091 г. описывается перенесение мощей Феодосия и приводится похвала святому. Немало места в ПВЛ уделено и деятельности связанных с Киево-Печерским монастырем князей - прежде всего Ярославичей: Изяслава (1054-173), Святослава (1073-1078), Всеволода (1078-1098) и их сыновей.
Нередко описания исторических событий в летописи сопровождаются публици-стическими размышлениями. Так, в статье 1068 г. в связи с половецким нашествием на Русь летописец рассуждает о причинах бедствий Русской земли и объясняет "нахождение иноплеменников" божественной карой за прегрешения. В статье 1071 г. читается рассказ о возглавленном волхвами восстании в Ростовской земле; летописец рассуждает при этом о кознях бесов и приводит еще два рассказа, тематически связанные с предыдущим: о новгородце, гадавшем у кудесника, и о появлении волхва в Новгороде.
В 1093 г. русские князья потерпели поражение от половцев. Это событие явилось поводом для новых рассуждений летописца о том, почему Бог "наказывает Русскую землю", почему "плач по всем улицам упространися". Драматично описание страданий русских пленников, которые, будучи угоны на чужбину, бредут "печални, мучими, зимою оцепляеми (страдая от холода), в алчи, и в жажи, и в беде" и со слезами говорят друг другу: "Аз бех сего города", "Яз сея вси (села)...".
В статье 1097 г. мы находим подробную повесть о трагической судьбе Василька Теребовльского. Вероятно, она была написана специально для летописи и полностью включена в ее состав. Она отличается натурализмом и драматизмом описаний конкретных ситуаций и положений, а также психологизмом изображения характеров. После междоусобных войн, зачинщиком и непременным участником которых был Олег Святославич ("Слово о полку Игореве" именует его Олегом Гориславличем), князья собираются в 1097 г. в Любече на съезд. Здесь они решают жить в мире и дружбе, держать владения отца и не посягать на чужие уделы. Однако сразу же после съезда было свершено новое злодеяние: волынский князь Давид Игоревич убедил киевского князя Святополка Изяславича в том, что против них злоумышляет теребовльский князь Василько. Святополк и Давид заманивают Василька в Киев, пленяют его и выкалывают ему глаза. Сцена ослепления Василька воспроизведена в "Повести" с потрясающей силой. Схваченный и закованный по приказанию Святополка, ничего не подозревавший Василько был отвезен в Белгород, находившийся в десяти километрах от Киева. Там ввели его в обыкновенную избу. "И седящю ему, - рассказывает Василий, - узре Василко торчина остряща ножь, и разуме, яко хотят и слепити, възпи к Богу плачем великим и стенаньем. И се влезоша послании Святополком и Давыдомь Сновид Изечевичь, конюх Святополчь, и Дьмитр, конюх Давыдов, и почаста простирати ковер, и простерша яста Василка и хотяща и поврещи; и боряшется с нима крепко, и не можаста его поврещи. И се влезше друзии повергоша и, и связаша и, снемше доску с печи, и възложиша на перси его. И седоста обаполы Сновид Изечевичь и Дмитр, и не можаста удержати. И приступиста ина два и сняста другую доску с печи, и седоста, и удавиша и рамяно, яко переем троскотати. И приступи торчин именем Беренди, овчюх Святополчь, держа ножь и хотя ударити в око, и грешися ока и перереза ему лице, и есть рана та на Василке и ныне. И посем удари и в око, и изя зеницю, и посем в другое око, и изя другую зеницю. И том часе бысть яко и мертв. И вземше и на ковре взложиша на кола яко мертва, повезоша и Володимерю. И бысть везому ему сташа с ним, перешедше мост Звиженьскый, на торговищи, и сволокоша с него сорочку, кроваву сущю, и вдаша попадьи опрати. Попадья же оправши взложи на нь, онем обедующим, и плакатися нача попадья, яко мертву сущю оному. И очюти плачь, и рече: "Кде се есмь?" Они же рекоша ему: "В Звиждени городе". И впроси воды, они же даша ему, и испи воды, и вступи во нь душа, и упомянуся, и пощюпа сорочкы и рече: "Чему есте сняли с мене? Да бых в той сорочке кроваве смерть приял и стал пред богомь". Совершенное преступление потрясло всех князей: Владимир Мономах, по сло-вам летописца, сетовал, что такого зла не было на Руси "ни при дедех наших, ни при отцих наших".
Заключительные страницы ПВЛ описывают время княжения Святополка II Изяславича. Как уже отмечалось, события конца XI - начала XII в. по-разному освещены в разных редакциях летописи. Завершалась ПВЛ в первой своей редакции рассказом о чудесном явлении столпа света над Киево-Печерским монастырем в 1110 г.
При составлении "Повести временных лет" были использованы многообразные источники - устные и письменные, иностранные и русские. Наука много сделала для их выяснения. К числу переводных литературных источников относят, во-первых, "Хронику" Георгия Амартола: из нее были заимствованы сведения о разделении земли между сыновьями Ноя, о нравах и быте разных народов, о философе-волхве Аполлонии Тианском, о различных фактах византийской истории и т. д. Из недошедшего до нас мораво-паннонского источника были извлечены сведения о Поляно-Руси и о переложении книг на славянский язык. Из жития Василия Нового заимствована информация о походах Игоря на Царьград в 941 и 944 гг. К греческому источнику восходит и рассказ о крещении Владимира в Корсуни. Наставление греческого философа Владимиру перед крещением и речь философа, по мнению Шахматова, восходят к недошедшему до нас, но отразившемуся в византийских хрониках рассказу о крещении болгарского царя Бориса. Исповедание Владимиром веры возводится к "Исповеданию веры" Михаила Синкелла. С "Откровением Мефодия Патарского" связан рассказ под 1096 г. о нашествии половцев, которых летописец считает потомками Измаила и которые при кончине века, в числе других "нечистых народов", выйдут из горы, в которую заключил их Александр Македонский.
Русские источники бытовали, вероятно, поначалу в отдельном виде. Это воинские повести, например, поэтическое описание под 1024 г. Лиственской битвы между Ярославом и Мстиславом; монастырские сказания, например, о начале Печерского монастыря; житийные повествования, например, повесть об убийстве Бориса и Глеба; легендарные рассказы, например, о ярославских волхвах; поучения - такие, как поучения Феодосия и Владимира Мономаха; рассказы о междукняжеских отношениях, например, повесть священника Василия об ослеплении Василька Теребовльского, и т. д.
Для ПВЛ характерно стилистическое разнообразие. Это обусловлено принадлежностью отдельных летописных статей к той или иной жанровой форме. Стиль летописца отличается главным образом сжатостью, лаконичностью. Таков, например, стиль рассказа о смерти князя Олега: "И живяше Ольг, мир имея к всемь странам, княжа Кыеве. И приспе осень, и помяну Ольг конь свой, иже бе поставил кормити и не вседати на нь. Бе бо прежде вопрошал волхв и кудесьник: "отчего ми есть умрети?" И рече ему един кудесьник: "княже, конь, егоже любиши и ездиши на немь, от того ти умрети", и т. д. Лаконичность стиля наблюдается также в кратких, сугубо фактических сообщениях в одну или не-сколько строк. Распространённые же рассказы нередко построены на использовании диалогической речи, что придавало изложению драматический характер. Рассказы о сражениях насыщены обычно стилистически традиционными воинскими формулами. Вот, например, описание битвы Ярослава со Святополком Окаянным: "Бе же пяток тогда, восходящю солньцю, и соступишася обои. И бысть сеча зла, ака же не была в Руси, и за руки емлю-щеся сечахуся, и соступишася тришьды, яко по удолием крови тещи". Сравнительно многословны и риторичны летописные повествования житийного типа вроде сказания об убийстве Святополком Бориса и Глеба, а также рассказы на церковную тему. Все они, как правило, насыщены библейскими цитатами. В отдельных случаях летописная риторика являет собой плод подлинного поэтического вдохновения. Такова, например, похвала книгам в рассказе под 1037 г. об организации Ярославом Мудрым переводческой работы. Не уступает ей и посмертная похвала княгине Ольге: "Си бысть предтекущи (предтеча) християнстеи земли, акы деньница пред солнцем и акы заря пред светом; си бо сияше, акы луна в нощи, тако и си в неверьных человецех светяшеся, акы бисер в кале... Си первое вниде в цесарьство небесьное от Руси; сию бо хвалять русьстии сынове, акы начальницю, ибо по смерти мо-ляшеся Богу за Русь".
Похвальные пассажи вообще часто сопровождают упоминания летописца о смерти тех или иных князей. В них при этом отмечаются не только внутренние свойства восхваляемого лица, но и часто описываются - правда, схематически - его внешние черты. Однако очевидно, что для летописца как церковного человека важнее всего был все-таки нравственно-религиозный облик умершего князя. Вот, например, отзыв о Ярополке, умершем в 1086 г.: "бяше блаженый сь князь тих, кроток, смерен и братолюбив, десятину дая святей Богородици от всего своего имения по вся лета и моляше Бога всегда, глаголя: Господи Боже мой, приими молитву мою и даждь ми смерть, якоже двемя братома моима, Борису и Глебу, от чюжею руку, да омыю грехы вся своею кровью, избуду суетьнаго сего света и мятежа, сети вражии". Совсем иные черты присущи были Мстиславу (ум. в 1036 г.): "бе же Мьстислав дебел теломь, чермен (румян) лицемь, великома очима, храбор на рати и милостив и любяше дружину повелику, именья не щадяше, ни пития, ни ядения браняше".
Когда в ПВЛ шла речь о смерти князей-язычников, то обычно упоминалось, что их могила сохранилась до настоящего времени: "есть же могыла его и до сего дьне, словеть могыла Ольгова"; "и есть могыла его у Искоростеня града в деревех и до сего дьне". Если же речь заходила о смерти князей-христиан, то всегда сообщалось о их захоронении в той или иной церкви, иногда с прибавкой: "юже сам созда"; о плаче близких и народа: "плакашася по немь (Ярославе) людие, и принесше, положиша и в раце мраморяне, в церкви свя-тыя София. И плакася по немь Всеволод и людие вьси".
Стилистическое разнообразие ПВЛ отразилось и на языке. В повествованиях на церковную тему, в похвальных пассажах, различных цитатах стиль летописного повествования следует лексическо-грамматическим нормам церковнославянской речи. Однако вместе с тем во многих случаях видна непосредственная связь текста с живой устной русской речью XI-XII вв. В этом отношении особенно показательны пословицы, поговорки и как бы реальные высказывания исторических персонажей, воспроизведенные летописцем: "Погыбоша, акы обры", "Беда, акы в Родне", "Аще ся ввадить волк в овце, то выносить все стадо, аще не убиють его" (деревляне об Игоре).
Большое внимание уделено в ПВЛ чудесным явлениям - прежде всего, в виде небесных знамений. Обычно они трактуются как знак, предвещающий беду и вместе с тем повод для опровержения суждений суеверных людей. Например, после рассказа под 1073 г. об уродливом ребёнке, которого вытащили из Сетомля, поясняется: "Пред симь же временем и солнце пременися, и не бысть светьло, но акы месяць бысть, его же невегласи глаголють снедаему сущю".
Летописец немало размышляет об источнике добра и зла считает. Добро, как и наказание людям за грехи, творится по воле Божией. Источником же вражды, измены и всяких недобрых дел являются козни дьявола. Отсюда в "Повести временных лет" обычны шаблонные выражения: "вложи Бог мысль добру в русьскые князи", "се бо на ны бог попусти поганымь, не яко милуя их, но нас кажа (наставляя)", "воздвиже дьявол котору (междоусобие) в братии" и т. п. соответственно, летописец осуждает князей, которые следуя собственным эгоистическим целям, пренебрегают общими интересами страны на пользу внешним врагам. Так, например, русские князья на Любечском съезде, по его свидетельству говорят: "Почьто губим Русьскую землю, сами на ся котору деющи? а половьци землю нашю несуть розно (разрывают на части), и ради суть, оже межю нами рати, да ныне отселе имейся в едино сердьце и блюдем Русьскые земле".
Таким образом, в отношении приёмов изложения, миросозерцания и способов его выражения ПВЛ, как установили исследователи, оказывается тождественной всей средневековой историографии. Однако при этом в ней ярко выразились национальные интересы.
В последующем "Повесть временных лет" послужила исходной основой для позднейших летописных сводов. Их составители в большей или меньшей степени использовали её текст при изложении общерусской истории до начала XII в. и затем переходили к изложению, главным образом, истории местных событий. Так, в пределах XII - начала XIII в. возникли летописи Переяславля южного, Черниговская, Волынская, Киевская, Владимирская, Ростовская, Переяславля суздальского, которые в свою очередь легли в основу последующих летописных сводов.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.portal-slovo.ru/