Что это – “советская литература”? Сколько ее описаний найдет читатель, от непримиримого набоковского “картонные тихие донцы на картонных же хвостах-подставках”, показывающего неуклюжесть и искусственность этой литературы, до нетерпящего возражений определения места “тихих донцов” и их авторов в истории: “Видимо, наше поколение – последнее, которое своими глазами видело тот тысячелетний уклад, из которого мы вышли без малого все и каждый. Если мы не скажем о нем и решительной его переделке в течение короткого времени – кто же скажет?” - данного одним из писателей того периода, С. Залыгиным. Часто мы встречаем именно такие точки зрения: отрицание любой, в том числе и художественной ценности произведений советской литературы либо признание только их исторической роли. И это было бы верно, если бы не было еще одной стороны этой литературы: авторы рассказов, повестей, романов нередко талантливы, а талант не способен находиться в рамках идеологии, да и в любых других. И наряду с описанием эпохи в произведениях появляются темы вечные, существующие вне времени. Часто и авторы таких произведений объявляются “вне времени” настоящего, но обретают бессмертие в будущем. К таким “почти юродивым”, после смерти обреченным на славу святых, сейчас относят А. П. Платонова. Попробуем разобрать один из его рассказов, определить в нем автора, чтобы понять: кто он на самом деле, этот “нечаянный” художник?
“Потомки Солнца” - название, отражающее жанр произведения – рассказ-фантазия. В рассказе четыре части, образующие странную, “юродивую” композицию. “Он рос во сне”, - говорит писатель о своем герое в конце первой части, а вторую начинает фразой: “Он вырос в великую эпоху электричества и перестройки земного шара”. Читатель чувствует какое-то недостающее звено в этой цепи времени, что-то упущенное автором, то, что из “сна” сделало “эпоху электричества”. Но чуть позже, вместо разгадки потерянного эпизода жизни “нежного, печального ребенка”, героя первой части, читатель узнает, что эту “эпоху” создал сам “нежный мальчик”, ставший инженером-пиротехником Вогуловым. Он сотворил время, в котором вырос – странный алогизм для многих, но не для Платонова. Его герой существует независимо от времени: он способен сначала сотворить мир, а потом вернуться в него ребенком и вырасти, чтобы стать гением, творцом новой вселенной. Читателю неясна цель работы Вогулова. Это не перестройка планеты для “дальнейшего роста человечества”, как могло показаться вначале, ведь, перестроив Землю, герой решает взорвать Вселенную, на месте которой должно, по его расчетам, образоваться нечто новое, “сверхэнергетическое”. После взрыва человечество исчезнет, исчезнет мир – и никакого “роста” уже не будет; а что будет – неизвестно и самому Вогулову. Он работает “с горящей в сердце ненавистью”, но бесцельно. В его труде нет и не может быть души: “Чтобы земное человечество в силах было восстать на мир и на миры и победить их – ему нужно…убить в себе плавающее теплокровное сердце”. Герой Платонова “восстал на миры”, превратил себя в “мозг невиданной, невозможной, неимоверной мощи”, и логично предположить, что сердце в Вогулове уничтожено. Но логика несовместима с прозой Платонова: из последней части рассказа читатель узнает, что “было сердце и страдание у инженера Вогулова”, такие, “каких не должно быть у человека”. Здесь, в заключительной части, находится то звено, пустоту на месте которого мы почувствовали на стыке первой и второй частей: “сон” в “эпоху электричества и перестройки земного шара” превратила любовь, ставшая мыслью. “Сила любви и энергия сердца” - только они заставляют человека делать возможным невозможное. Такая идею выделяет сам автор в рассказе, и будто бы к этой же мысли подводит он и читателя.
Немалую роль в рассказе играет понятие “любовь”, которое автор пытается осмыслить. Герой – “рос, и все неудержимее, страшнее клокотали в нем спертые, сжатые, сгорбленные силы”, но он “рос во сне”, а утром “спокойный свет солнца встречал его”, и “все внутри затихало, забывалось и падало”. Во второй части “сон” исчезнет: Вогулов работает “бессонно”. Пожалуй, “сон” не исчезает, а трансформируется в реальность. Это прослеживается на уровне звуковой и отчасти смысловой организации словосочетаний, характеризующих состояние ребенка во сне в первой части и взрослого Вогулова во второй: в “нежном мальчике” ночью пробуждались “спертые, сжатые, сгорбленные силы”, а “главного руководителя работ по перестройке земного шара” Платонов описывает как “седого согнутого человека”. Таким образом, едва заметные, “ночные” проявления “сжатых сил” в ребенке становятся видимыми и яркими во взрослом герое. А зная “пропущенное звено” между первой и второй частями, отмеченное выше – любовь Вогулова, читатель понимает: “энергия сердца” для Платонова – это сила, способная вызволить в человеке все его тайные возможности. Что еще подчеркивает автор в своем герое? “Бешенство и безумие”, которых так много было в Вогулове, что хватило на весь мир: “неудобна и безумна Земля”, “безумна” работа по ее переделке, “бешено и неистово” человечество в борьбе с природой, в борьбе, которой руководит гениальный инженер-пиротехник. В этом бешеном темпе ничто не остается неизменным, а “ранний спокойный свет солнца”, тот, что заставлял “печального ребенка” забывать о ночных снах, становится “ультрасветом”, основой всех работ. Звезда, в течение веков вдохновлявшая влюбленных и поэтов, превращается в разрушающую силу, выраженную набором формул на бумаге. И здесь читатель задумывается: действительно ли изменения, произошедшие в герое, заставившие его переделывать планету в “дом человечеству”, положительны?
“Любовь стала мыслью” и сотворила “совершенно новый тип человека – свирепой энергии и озаренной гениальности”, но для чего? Чтобы созидать: из солнца получать усовершенствованный “ультрасвет”, с помощью которого познавать непознанное, делать возможным невозможное – после первого прочтения именно такое впечатление остается у эмоционального, но невнимательного читателя. А между тем Платонов вскользь упоминает, что “большие синие глаза” ребенка стали “блестящими ненавидящими” глазами гения. Почему “ненавидящими”? Ответ, спрятанный за “юродивыми” предложениями и сочетаниями слов, мы найдем в тексте: Вогулов ненавидит мир и себя за то, что он не может уничтожить сердце, оно живо в нем. Мы поймем это раньше, чем дочитаем рассказ до конца: автор откроет нам, что “в редкие моменты забвения или экстаза в разбухшей голове Вогулова сверкало что-то иное, мысль не этого дня” - воспоминания детства, юности, любви… Эта тема – человеческого, а не безумно гениального – в произведении характеризуется мотивом дороги. Дорога открывается взору мальчика; став взрослым, он пытается закрыться от нее стеной науки, уйти от человеческого – но “стена дала трещину и Вогулову стала видна – дорога”. Эллипсис – но какой странный: слово не пропущено, просто его появление оттянуто на мгновение, как будто писатель решил открыть нам тайну и наслаждается мигом тишины перед оглашением ее. Так и есть: дорога в рассказе символизирует вечное, жизнь, в отличие от работ человечества. Не исчезнет она после превращения любви в мысль, не затеряется при перестройке Земли. Не пропадет и сердце Вогулова, часть этого вечного. Душа в герое сожмется до “беспокойной неистощимой гениальности”, а в стремлении к “нормальному состоянию” она будет метаться, разрушать, творить, пока не уничтожит мир “без страха и без жалости”, только с “болью о…утраченном”. Мы приблизились к основному: сердце для Платонова в этом рассказе – “спокойный свет солнца”, а перерождение “силы любви” в ненавидящую гениальность подобно “перенапряженному свету”: он уже не тождественен солнечному, но зависим от него, и рано или поздно возвращается в обычное состояние из “ненормального”, разрушая все на своем пути. Вот почему писатель говорит, что “Вогулов размечет вселенную”: для его “ультралюбви” уже невозможно возвращение к любви обыкновенной, а значит, не осталось ничего, что могло бы остановить его “мысль”.
“Ультралюбви” второй, третьей и четвертой частей противопоставляется любовь первой – созидающая, превращающая “темные, неудержимые, страстные силы” в “человека”, любовь матери, “спасающая мир”. Т.е. рассказ построен на контрасте первой части и последующих – автор показывает, что сила, движущая миром, но одновременно способная разрушить его – любовь. Она вечна у Платонова, как вечна почти у всех авторов, какой бы век мы не выбрали, что дает право утверждать: Платонов не певец своего времени, скрывающий за “юродством” языка пустоту прозы, не форма произведения, а душа человека – вопрос, его мучащий. Именно поэтому неправильные обороты речи воспринимаются читателем не как раздражающая неграмотность, но как исстари почитаемые святыми молитвами песни “божьих людей”. “А что есть искусство? Молитва, музыка, песня человеческой души” (И. А. Бунин). У Платонова читатель найдет все три бунинских компонента искусства, и теперь уже без сомнений сможет сказать: Платонов не “нечаянный” мастер, он – Художник.