Сообщение подготовлено на основе материалов полного собрания анекдотов, острот, шуток, эпиграмм и экспромтов, которые собрал из разных источников М. С. Козман. МП РИЦ "Культ-информ-пресс" Санкт-Петербург 1992 г.
После одного обеда, на котором было выпито порядочное количество шампанского, Пушкин беседовал со знакомою ему дамой. Нужно заметить, что дама была рябая. Какая-то фраза, сказанная Пушкиным, показалась ей не совсем приличной, и она заметила ему:
— У вас, Александр Сергеевич, кажется, вглазах двоит.
— Нет, сударыня,— отвечал он,— рябит.
Во время пребывания Пушкина в Оренбурге, в 1833 году, один из местных помещиков приставал к нему, чтобы он написал ему стихи в альбом. Поэт отказывался. Помещик выдумал стратагему, чтобы выманить у него несколько строк. Он имел в своем доме хорошую баню и предложил ее к услугам дорогого юстя.
Пушкин, выходя из бани, в комнате для одеванья и отдыха нашел на столе альбом, перо и чернильницу. Улыбнувшись шутке хозяина, он написал ему в альбом:
“Пушкин был у А-ва в бане”.
Однажды в приятельской беседе один знакомый Пушкину офицер, некий Кондыба, спросил:
— Скажи, Пушкин, рифму на рак и рыба.
— Дурак Кондыба,— ответил поэт.
— Нет, не то,— сконфузился офицер,— ну, а рыба и рак?
— Кондыба дурак,— подтвердил Пушкин.
В кружке приятелей и людей любимых Пушкин не отказывался читать вслух свои стихи. Читал он превосходно, и чтение его в противоположность тогдашнему обыкновению читать стихи нараспев и с некоторой вычурностью, отличалось, напротив, полною простотою.
Однажды вечером, перед тем как собравшимся надо было разъезжаться, его попросили прочитать стихотворение, оканчивающееся так:
И ничего во всей природе
Благословить он не хотел.
Только что окончив чтение, Пушкин замечает, что одна из слушательниц, молодая барыня по имени Варвара Алексеевна, зевнула, и мгновенно Пушкин произнес следующие четыре стиха:
Но укротился пламень гневный
Свирепых демоновских сил,
И он Варвары Алексевны
Зевоту вдруг благословил.
Известно, что в давнее время должность обер-прокурора считалась доходною, и кто получал эту должность, тот имел всегда в виду поправить свои средства. Вот экспромт на эту тему, сказанный Пушкиным.
Сидит Пушкин у супруги обер-прокурора N.
Огромный кот лежит возле него на кушетке. Пушкин его гладит, кот выражает удовольствие мурлыканьем, а хозяйка пристает с просьбой сказать экспромт.
Шаловливый молодой поэт, как бы не слушая хозяйки, обращается к коту:
Кот-Васька плут, кот-Васька вор,
Ну, словно обер-прокурор.
Известный русский писатель Иван Иванович Дмитриев однажды посетил дом родителей Пушкина, когда последний был еще ребенком. Подшучивая над оригинальным типом лица мальчика и его кудрявыми волосами, Дмитриев сказал:
— Какой арапчик!
В ответ на это вдруг десятилетний внук Ганнибала неожиданно отрезал:
— Да зато не рябчик!
Можно представить себе удивление и смущение присутствующих, которые поняли, что мальчик Пушкин подшутил над физиономией Дмитриева, обезображенной рябинами.
Спросили Пушкина на одном вечере про барыню, с которой он долго разговаривал, как он ее находит, умна ли она?
— Не знаю,— отвечал Пушкин очень строго и без желанья поострить,— ведь я с ней говорил по-французски.
Глухой глухого звал к суду судьи глухого.
Глухой кричал: “Моя им сведена корова”.—
“Помилуй,— возопил глухой тому в ответ,—
Сей пустошью владел еще покойный дед”.
Судья решил: “Почто ж идти вам брат на брата,
Ни тот и ни другой, а девка виновата”.
Будучи в Екатеринославе, Пушкин был приглашен на один бал. В этот вечер он был в особенном ударе. Молнии острот слетали с его уст, дамы непрерывно старались завладеть его вниманием.
Два гвардейских офицера, два недавних кумира екатеринославских дам, не зная Пушкина и считая его каким-то “вероятно учителишкой”, порешили во что бы то ни стало “переконфузить” его. Подходят они к Пушкину и, расшаркиваясь самым бесподобным образом, обращаются:
— Mille pardons, не имея чести вас знать, но видя в вас образованного человека, позволяем себе обратиться к вам за маленьким разъяснением.
Не будете ли вы так любезны сказать нам, как правильнее выразиться:
“Эй, человек, подай стакан воды” или “Эй, человек, принеси стакан воды”?
Пушкин живо понял их желание подшутить над ним и, нисколько не смутившись, отвечал серьезно:
— Мне кажется, вы можете выразиться прямо: “Эй, человек, гони нас на водопой!”.
Незадолго перед смертью Пушкин в Александрийском театре сидел рядом с двумя молодыми людьми, которые беспрестанно, кстати и не кстати, аплодировали Асенковой, знаменитой в то время актрисе.
Не зная Пушкина и видя, что он равнодушен к игре их любимицы, они начали шептаться и заключили довольно громко, что сосед их дурак,
Пушкин, обратившись к ним, сказал:
— Вы, господа, назвали меня дураком. Я — Пушкин и дал бы теперь же каждому из вас по оплеухе, да не хочу: Асенкова подумает, что я ей аплодирую.
Один лицеист вскоре после выпуска из императорского Царскосельского лицея, в 1829 году, встретил Пушкина на Невском проспекте. Поэт, увидав на нем лицейский мундир, подошел и спросил:
— Вы, вероятно, только что выпущены из лицея?
— Да, только что выпущен с прикомандированием к гвардейскому,— ответил лицеист и в свою очередь спросил: — Вы тоже воспитывались в нашем лицее?
— Да.
— А позвольте спросить вас, где вы теперь служите?
— Я числюсь по России,— ответил Пушкин.
Когда А. С. Пушкин учился в Царскосельском лицее, одному из его товарищей довелось писать сгихи на тему восхода солнца. Тогда преподавателем словесности был там автор “Риторики” Н. Ф. Кошанский. Этот ученик, вовсе не имевший поэтического дара, сделал, впрочем, попытку и написал следующий неуклюжий семистопный стих:
От запада встает великолепный царь природы.
Далее стихотворение не подвигалось. Мученик-стихотворец обратился к Пушкину с просьбой написать ему еще хоть одну строку. Лицеист-поэт приписал под первым стихом:
Не знают — спать иль нет? — смущенные народы.
Неведомский — поэт, неведомый никем, Печатает стихи неведомо зачем.
Александр Сергеевич во время своего пребывания в Царскосельском лицее задумал удрать в Петербург погулять. Отправляется к гувернеру Трико, тот не пускает, заявив при этом, что он будет следить за ним.
Пушкин махнул рукой на это заявление и, захватив Кюхельбекера, удирает в Питер. За ними последовал и Трико. К заставе первым подъезжает Александр Сергеевич.
— Фамилия?—спрашивает заставный.
— Александр Однако!—отвечает поэт. Заставный записывает фамилию и пропускает едущего. За Пушкиным подкатывает Кюхельбекер.
— Фамилия?—спрашивает опять заставный.
— Григории Двако!—отвечает товарищ Пушкина, придумавшего эту остроумную комбинацию.
Заставный записывает и с сомнением качает головой. Подъезжает, наконец, гувернер.
— Ваша фамилия?—окликает его сторож.
— Трико.
— Ну, врешь.—теряет терпение заставный,—здесь что-то недоброе! Один за другим — Одна-ко, Два-ко, Три-ко! Шалишь, брат, ступай в караулку!
Бедняга Трико просидел целые сутки под арестом при заставе, а Пушкин свободно покутил со своим товарищем.
В 1834 году ходила в обществе по рукам эпиграмма: "В Академии наук заседает князь Дундук...". Новый министр народного просвещения граф Увароз встретил у Карамзиных Пушкина, которому молва приписывала эту эпиграмму.
Министр сказал поэту:
— Вы роняете свой талант, позволяя себе осмеивать почтенных и заслуженных людей такими эпиграммами.
Пушкин вскипел и ответил ему:
— Какое право имеете вы делать выговор, когда не смеете утверждать, что это мои стихи?
— Но все говорят, что ваши! — возразил Уваров.
— Мало ли что говорят! А я вам вот что скажу: я на вас напишу стихи и напечатаю их с моею подписью.
И действительно, когда вскоре после этого разговора Уваров захворал, а наследники торопились опечатать его имущество в надежде, что он умрет, между тем как министр неожиданно выздоровел, Пушкин написал стихотворение: “На выздоровление Лукулла”, которое и было напечатано в “Московском Наблюдателе”.
Эта выходка принесла много неприятностей поэту. В результате он получил вызов к Бенкендорфу и имел объяснение с ним, о котором рассказывал сам Пушкин.
Приводим этот рассказ с сокращениями:
“Вхожу. Граф с серьезной, даже со строгой миной, впрочем, учтиво, ответил на мой поклон, пригласил меня сесть у стола vis-a-vis.
— Александр Сергеевич! Я обязан сообщить вам неприятное и щекотливое дело по поводу вот эгих ваших стихов. Хотя вы и назвали их Лукуллом и переводом с латинского... но все русское общество в наше врг-мя настолько просвещено, что умеет читать между строк...
— Совершенно согласен и радуюсь за развигие общества. Но позвольте узнать, кто эта жалкая особа, которую вы узнали в моей сатире?
— Не я узнал, а Уваров сам себя узнал и проси.,1 обо всем доложить государю. И даже то, как вы сказали ему, что напишете на него стихи и подпишетесь под ними.
— Сказал и теперь не отпираюсь... Только именно эти стихи я написал не на него.
— А на кого же?
— На вас!
Бенкендорф, вытаращив на меня глаза, вскрикнул:
— Что?!На меня?
А я, заранее восхищаясь развязкой... три раза оборачиваясь к нему лицом, повторял:
— На вас, на вас, на вас!
Тут уж Александр Христофорович, во всем своем величии власти, громовержцем поднимаясь с кресла, схватил журнал и, подойдя ко мне, дрожащей от злобы рукой тыкая на известные места стихов, сказал:
— Однако, послушайте, сочинитель! Что ж это такое? Какой-то пройдоха наследник... (читает) “Теперь уж у вельмож не стану нянчить ребятишек...” Ну это ничего... (продолжает читать): “Теперь мне честность— трын-трава, жену обманывать не буду!.. ” Ну, и это ничего, вздор!.. но вот ужасное, непозволительное место:
“Н воровать уже забуду казенные дрова”. А что вы на это скажете?
— Скажу только, что вы не узнаете себя в этой колкости.
— Да разве я воровал казенные дрова?
— Так, стало быть, Уваров воровал, когда подобную улику принял на себя.
Бенкендорф понял силлогизм, сердито улыбнулся и промычал:
— Гм! Да!.. Сам виноват...
— Вы так и доложите государю. А за сим имею честь кланяться вашему сиятельству”.
Супругою твоей я так пленился,
Что если б три в удел достались мне,
Подобные во всем твоей жене,
То даром двух я б отдал сатане,
Чтоб третью лишь принять он согласился.
Рассказывают о следующей подробности свидания Пушкина с Императором Николаем Павловичем. Поэт и здесь остался поэтом. Ободренный снисходительностью государя, он делался более и более свободен в разговоре и, наконец, дошел до того, что незаметно для себя самого оперся на стол, который был позади него, и почти сел на этот стол. Государь быстро отвернулся от Пушкина и потом говорил: “С поэтом нельзя быть милостивым”.
В то время как городская жизнь раздражает и злит поэта, деревня, совершенно наоборот, в сравнении с его юными годами, успокаивает его нервы, и он снова делается среди деревенской обстановки ясен душой и весел. Так, уехав осенью 1828 года в Малинники, деревню Тверской губернии, принадлежавшую П. А. Осипо-вой, он пишет оттуда Дельвигу в ноябре:
“Здесь очень весело. Прасковью Александровну люблю душевно; жаль, что она хворает и все беспокоится. Соседи ездят смотреть на меня, как на собаку Мунито*. Скажи это графу Хвостову, Петр Маркович2 здесь повеселел и утомительно мил.
На днях было сборище у одного соседа; я должен был туда приехать. Дети его родственницы, балованные ребятишки, хотели непременно туда же ехать. Мать принесла им изюму и черносливу и думала тихонько от них убраться; но Петр Маркович их взбудоражил; он к ним прибежал: “Дети! Дети! Мать вас обманывает! Не ешьте чернослива, поезжайте с нею—там будет Пушкин, весь сахарный, его разрежут, и всем вам будет по кусочку”. Дети разревелись: “Не хотим чернослива, хотим Пушкин”.
Нечего делать, их повезли, и они сбежались ко мне, облизываясь, но увидев, что я не сахарный, а кожаный, совсем опешили”.
В качестве камер-юнкера Пушкин очень часто бывал у высокопоставленных особ, которые в то блаженное время на всякий выдающийся талант, как литературный, так и артистический, все еще продолжали смотреть как на нечто шутовское и старались извлечь из такого таланта как можно более для себя потешного. Пушкин был брезглив на подобные отношения к себе и горячо протестовал против них меткими, полными сарказма экспромтами.
Явившись раз к высокопоставленному лицу, Пушкин застал его валяющимся на диване и зевающим от скуки. При входе поэта лицо, разумеется, и не подумало изменить позы, а когда Пушкин, передав что было нужно, хотел удалиться, то получил приказание произнести экспромт.
— Дети на полу — умный на диване,— сквозь зубы сказал раздосадованный Пушкин.
— Ну, что же тут остроумного,— возразила особа,— дети на полу умный на диване. Понять не могу... Ждал от тебя большего.
Пушкин молчал, и когда особа, повторяя фразу и перемещая слоги, дошла наконец до такого результата: детина полуумный на диване, то, разумеется, немедленно и с негодованием отпустила Пушкина.
ЛЮБОПЫТНЫЙ
Что ж нового? —
“Ей Богу, ничего”. —
Эй, не хитри: ты верно что-то знаешь,
Не стыдно ли, от друга своего,
Как от врага, ты вечно все скрываешь.
Иль ты сердит? Помилуй, брат, за что?
Не будь упрям: скажи ты мне хоть слово.
“Ох, отвяжись, я знаю только то,
Что ты дурак, да это уж не ново”.
Известно враждебное отношение Пушкина к командировке, сделанной ему Воронцовым,— исследовать саранчу в южных степях Новороссии.
Командировка придумана была Воронцовым с целью дать Пушкину случай отличиться по службе, а Пушкин принял поручение это за желание надсмеяться над ним, и всем известен тот шуточный рапорт в стихах о саранче, который был представлен Пушкиным вместо деловой бумаги:
Саранча летела, летела
И села.
Сидела, сидела — все съела
И вновь улетела.
Более всего оскорбляло самолюбие поэта то обстоятельство, что Воронцов игнорировал в нем поэта и видел лишь чиновника. Конечно, впредь такой чиновник особых поручений навсегда был избавлен от каких-либо командировок.
Внимание Императора Николая Павловича долгое время удерживала на себе Калькутта...
Однажды государь спрашивает поэта во время какого-то постороннего разговора:
— Как ты думаешь о Калькутте?
— Как о мечте Вашего Величества,—ответил находчивый поэт.
В одном литературном кружке, где собиралось более врагов и менее друзей Пушкина, куда он и сам иногда заглядывал, одним из членов этого кружка был сочинен пасквиль на поэта, в стихах, под заглавием "Послание к поэту".
Пушкина ждали в назначенный вечер, и он, по обыкновению опоздав, приехал. Все присутствовавшие были, конечно, в возбужденном состоянии, а в особенности автор “Послания”, не подозревавший, что Александр Сергеевич о его проделке уже предупрежден.
Литературная часть вечера началась чтением именно этого “Послания”, и автор его, став посредине комнаты, громко провозгласил:
— “Послание к поэту”! — Затем, обращаясь в сторону, где сидел Пушкин, начал:
— Дарю поэта я ослиной головою...
Пушкин быстро перебивает его, обращаясь более о сторону слушателей:
— А сам останется с какою? Автор смешался:
— А я останусь со своею.
— Да вы сейчас дарили ею?
Последовало общее замешательство. Сраженный автор замолк на первой фразе, а Пушкин, как ни в чем не бывало, продолжал шутить и смеяться.
В Одессе интересно знакомство Пушкина с графом Ланжероном.
Этот французский эмигрант, один из знаменитых генералов великой брани против Наполеона, имел слабость считать себя поэтом. Он писал на французском языке стихи и даже драмы.
Однажды, сочинив трагедию, Ланжерон дал ее Пушкину, чтобы тот, прочитав ее, высказал свое мнение.
Александр Сергеевич продержал тетрадь несколько недель и как не любитель галиматьи не читал ее.
Через несколько времени, при встрече с поэтом, граф спросил:
— Какова моя трагедия?
Пушкин был в большом затруднении и старался отделаться общими выражениями, но Ланжерон входил в подробности, требуя особенно сказать о двух главных героях драмы. Поэт разными изворотами заставил добродушного генерала назвать по именам героев и наугад отвечал, что такой-то ему больше понравился.
— Так,—вскричал восхищенный автор,—я узнаю п тебе республиканца; я предчувствовал, что этот герой тебе больше понравится.
ИСТОРИЯ СТИХОТВОРЦА
Внимает он привычным ухом Свист;
Марает он единым духом Лист;
Потом всему терзает свету Слух;
Потом печатает — ив Лету Бух1
Пушкин, живя в южной России, собрался куда-то за несколько сот верст на бал, где и надеялся увидеть предмет своей тогдашнем любви. Но, приехав в город, он в гостинице сел понтировать до бала с каким-то заезжим помещиком и проиграл в
карты всю ночь до позднего утра, так что прогулял и деньги, и бал, и любовь.
Там же на юге, в Екатеринослав, к Пушкину, жившему в непривлекательной избушке на краю города, явились однажды два нежданных и непрошенных посетителя.
Это были местный педагог и помещик, горячие поклонники поэта, желавшие во что бы то ни стало увидеть Пушкина “собственными глазами”.
Пушкин в это время завтракал и вышел к гостям, жуя булку с икрой и держа в руке недопитый стакан красного вина.
— Что вам угодно? — досадливо спросил поэт.
— Извините, Александр Сергеевич... Но мы пришли посмотреть великого писателя.
— Ну, значит, вы теперь видели великого писателя... До свиданья, господа!
Однажды Пушкин письменно обратился к издателю одного журнала, в котором он сотрудничал, с просьбой выдать ему причитающийся гонорар. Редакция ответила ему запросом, когда ему удобнее получить деньги: в понедельник или во вторник, и получит ли он все двести рублей сразу или сначала только сто. Поэт огвечал лаконичной запиской: "Понедельник лучше вторника, а двести лучше ста”.
Император Николай Павлович всегда советовал Пушкину бросить карточную игру, говоря;
— Она тебя портит!
— Напротив, Ваше Величество,—отвечал поэт,— карты меня спасают от хандры.
— Но что ж после этого твоя поэзия?
— Она служит мне средством к уплате моих карточных долгов. Ваше Величество.
И действительно, когда Пушкина отягощали карточные долги, он садился за рабочий стол и в одну ночь отрабатывал их с излишком Таким образом, например, у него написан “Граф Нулин”.
К концу 1826 года Пушкин должен был немедленно, согласно Высочайшему повелению, оставить село Михайловское и отправиться в Москву.
По дороге он остановился в Пскове в одной харчевне и попросил чего-нибудь закусить. Подали щей, с неизбежною приправою нашей народной кухни — малою толикою тараканов. Преодолев брезгливость, Пушкин хлебнул несколько ложек и, уезжая, оставил — углем или мелом — на дверях (говорят, нацарапал перстнем на оконном стекле) следующее четверостишие:
Господин фон Адеркас,
Худо кормите вы нас:
Вы такой же ресторатор,
Как великий губернатор!
Среди поэтов, окружавших Пушкина, видное место занимал некий Подолинский, многими стихами которого великий поэт нередко восхищался. Особенно нравились ему следующие:
Когда стройна и светлоока,
Передо мной стоит она,
Я мыслю: гурия пророка
С небес на землю сведена...
Стихи эти он, применяя к Анне Петровне Керн, однажды пародировал так:
Когда стройна и светлоока,
Передо мной стоит она.
Я мыслю: “В день Ильи-пророка,
Она была разведена!”
С семейством Натальи Николаевны Гончаровой, будущей супруги своей, он познакомился в 1828 году на балу, когда ей было лишь шестнадцать лет. Через два года молва о необыкновенной красоте девицы Гончаровой усилила в сердце Пушкина искру страсти, запавшую при первой встрече, превратив ее в неукротимый пламень.
Я восхищен, я очарован,
Короче — я огончарован,
— шутливо говорил он своим друзьям, рассказывая им о предмете своей любви.
НА В...ВА
Составлен он из подлой спеси
Я не видал негодней смеси:
В сражении он трус, в трактире он бурлак,
В передней он подлец, в гостиной он дурак.
Очень забавен шуточный рассказ в письме Пушкина к другу П. А. Плетневу о хозяйственных делах своих:
“У меня, слава Богу, все тихо, жена здорова... Дома произошла у меня перемена управления. Бюджет эко-нома моего, Александра Григорьевича, оказался ошибочен — я потребовал отчетов; заседание было столь же бурное, как и то, в коем уничтожен был предшественник его, Иван Григорьевич; вследствие сего Александр Григорьевич сдал управление Василью (за коим блохи другого рода). В тот же день повар мой явился с требованием отставки; сего управляющего хотят отдать в солдаты, и он едет хлопотать о том в Москву — вероятно, явится к тебе.
Отсутствие его мне будет ощутительно, но, может быть, все к лучшему. Забыл я тебе сказать, что Александр Григорьевич при отставке получил от меня в роде аттестата плюху, за что он, было, вздумал произвести возмущение и явился ко мне с военною силою, т. е. с квартальным, но это обратилось ему же во вред. ибо лавочники, проведав обо всем, засадили, было, его в тюрьму, от коей по своему великодушию избавил я его... Мои дела идут помаленьку, печатаю incognito мои повести Белкина; первый экземпляр перешлю тебе. Прощай, душа. Да не забудь о ломбарде порасспросить”.
Пpo одну из своих знакомых Пушкин однажды сказал такой экспромт:
Черна, как галка.
Суха, как палка,—
Увы! - весталка,
Тебя мне жалко!
Дельвиг, однокашник Пушкина, незадолго до смер ти стал вести очень разгульную жизнь. Однажды, сильно выпивши, растрепанный является он к Пушкину. Поэт из жалости стал убеждать своего товарища переменить свой образ жизни. Однако же на все доводы Пушкина Дельвиг отвечал с отчаянием, что, мол, жизнь земная не для него:
— А вот уж на том свете исправимся.
— Помилуй,—говорит Пушкин, рассмеявшись,—да ты посмотри на себя в зеркало, впустят ли тебя туда с такой рожей?
Забавен рассказ самого Гоголя о попытках его познакомиться с Пушкиным, когда он еще не имел права на это в своем звании писателя.
Впоследствии он был, представлен ему на вечере у П. А. Плетнева, но прежде и тотчас по приезде в Санкт-Петербург (кажется, в 1829 году) Гоголь, движимый потребностью видеть поэта, который занимал его воображение еще на школьной скамье, прямо из дома отправился к нему. Чем ближе подходил он к квартире Пушкина, тем более овладевала им робость и, наконец, у самых дверей квартиры развилась до того, что он убежал в кондитерскую и потребовал рюмку ликера... Подкрепленный им, он снова возвратился на приступ, смело позвонил и на свой вопрос: “Дома ли хозяин?”, услыхал ответ слуги: “Почивают!”. Было уже поздно на дворе. Гоголь с великим участием спросил:
“Верно, всю ночь работал?”.—“Как же, работал,—отвечал слуга,— в картишки играл”. Гоголь признался, что это был первый удар, нанесенный его школьной идеализации.
Он не представлял себе Пушкина до тех пор иначе, как окруженного постоянно облаком вдохновения.
Из жизни Пушкина в Кишиневе, где он пропел около трех лет, рассказывают между прочими следующие два анекдота.
Какая-то молдавская барыня любила снимать свои башмаки, садясь на широкий молдавский диван. Пушкин подметил эту наклонность барыни и стащил однажды ее башмаки. Нужно заметить, что тогдашний башмак снимался легко. Это была скорее туфля, а не нынешний башмак, охватывающий ногу плотно и далеко выше щи колотки. Когда нужно было вставать, то барыня, не найдя башмаков и не желая поставить себя в неловкое положение, прошлась в чулках до дверей, где Пушкин возвратил ботинки по принадлежности, из-винясь в нечаянно совершенном им поступке.
В Кишиневе на Золотой улице был в то время магазин мод какой-то m-nie N. У нее была дочь, красавица. Вот как-то раз Пушкин едет верхом по улице с другими, а дочь эта стояла в это время на крыльце. Пушкин как завидел ее, то верхом прямо на крыльцо и въехал. Другим пришлось уже вывести его оттуда, до такой степени он перепугал девушку. В наказание за эго Ий-зов продержал его день без сапог.
Пушкин говаривал, что как скоро ему понравится женщина, то, уходя или уезжая от нее, он долго продолжает быть мысленно с нею и в воображении увозит ее с собою, сажает ее в экипаж, предупреждаег, что в таком-то месте будет толчок, одевает ей плечи, целует у нее руку и проч. Однажды княгиня Вяземская, посылая к нему слугу, велела спросить, с кем он в тот день уезжает.
— Скажи, что сам-третей,— отвечал Пушкин.
— Третьего, верно, ты,— заметил князь Вяземский своей жене.
Не можем пропустить забавной фразы, встреченной в эпизоде о странствованиях Онегина, после стиха:
“Я жил тогда в Одессе пыльной”. Вот она
...Я жил поэтом
Без дров зимой, без дрожек летом.
Александр Сергеевич однажды пришел к своему приятелю И. С. Тимирязеву. Слуга сказал ему, чго господа ушли гулять и скоро возвратятся. Пушкин остался дожидаться их. В зале у Тимирязевых был большой камин, а на столе лежали орехи. Перед возвращением Тимирязевых домой Пушкин взял орехов, залез в камин и, скорчившись обезьяною, стал их щелкать. Можно себе представить удивление хозяев, когда они возвратились домой и застали Пушкина в этом положении.
Между разными субъектами, с которыми нередко приходилось сталкиваться Пушкину в Кишиневе, особенно замечателен армянин, коллежский советник Арт. Мак. Х-в, бывший одесский почтмейстер. За битву свою с козлом между театром и балконом, где находилось все семейство графа Ланжерона, принужден был оставить эту должность и перешел на службу в Кишинев. Это был человек лет за пятьдесят, чрезвычайно маленького роста, как-то переломленный набок, с необыкновенно огромным носом, гнусивший и беспощадно ломавший любимый им французский язык, страстный охотник шутить и с большой претензией на остроту и любезность. Не упускал кстати и некстати приговаривать: "Что за важность, и мой брат, Александр Макарыч, тоже автор” и т. п. Пушкин с ним встречался во всех обществах и говорил с ним не иначе, как по-французски. Х-в был его коньком; Александр Сергеевич при каждой встрече обнимался с ним и говорил, что когда бывает грустен, то ищет встречи с Х-вым, который всегда “отводит его душу”. Х-в в “Черной шали” Пушкина принял на свой счет “армянина”. Шутники подтвердили это, и он давал понять, что действительно кого-то отбил у Пушкина. Этот, узнав, не давал ему покоя и, как только увидит Х-ва (что случалось очень часто), начинал читать “Черную шаль”. Ссора и неудовольствие между ними обыкновенно оканчивались смехом и примирением, которое завершалось тем, что Пушкин бросал Х-ва на диван и садился на него верхом (один из любимых тогда приемов Пушкина), приговаривая: “Не отбивай у меня гречанок!”. Это нравилось Х-ву, воображавшему, что он может быть соперником. По желанию Пушкина, на печати Х-в был вырезан верхом на козле, с надписью кругом: “Еду не свищу, а наеду—не спущу”,
ЭПИГРАММА НА СМЕРТЬ СТИХОТВОРЦА
Покойник Клят в раю не будет:
Творил он тяжкие грехи.
Пусть Бог дела его забудет,
Как свет забыл его стихи!
В Кишиневе Пушкин имел две дуэли. Одну из-за карт с каким-то офицером Дуэль была оригинальная.
Пушкин явился с черешнями, и пока 3. целился в него, преспокойно ел ягоды. 3. стрелял первым, но не попал. Наступила очередь Пушкина; вместо выстрела наш поэт спросил:
— Довольны ли вы?
И когда 3. бросился к Пушкину в объятья, он оттолкнул его и со словами: “Это лишнее!” спокойно удалился.
За эту дуэль, а, кстати, и за другие шалости. Инзов нашел нужным удалить Пушкина из Кишинева в Ак-керман, откуда А. С. ездил к берегам Дуная.
По словам А. О. Россета, брата А. О. Смирновой, Пушкин, играя в банк, заложит, бывало, руки в карманы и припевает солдатскую песню с заменою слова солдат:
Пушкин бедный человек,
Ему негде взять
Из-за эвтава безделья
Не домой ему идтить...
Пушкин любил веселую компанию молодых людей. У него было много приятелей между подростками и юнкерами. Около 1827 года в Петербурге водил он знакомство с гвардейской молодежью и принимал деятельное участие в кутежах и попойках. Однажды пригласил он несколько человек в тогдашний ресторан Доминика и угощал их на славу. Входит граф Завадовский и, обращаясь к Пушкину, говорит:
— Однако, Александр Сергеевич, видно, туго набит у вас бумажник!
— Да ведь я богаче вас,— отвечает Пушкин,— вам приходится иной раз прожигаться и ждать денег из деревень, а у меня доход постоянный— с тридцати шести букв русской азбуки.
Пушкин не любил стоять рядом со своею женою и шутя говаривал, что ему подле нее быть “унизительно”: так мал был он в сравнении с нею ростом.
Однажды поэт очутился проездом в Новочеркасске. Дьяки канцелярии наказного атамана Донской области, услышав о приезде знаменитого поэта, отправились к нему в гостиницу, где весьма трогательно выражали ему чувство своего уважения и свое поклонение ею таланту.
—А что это значит—дьяки?—спросил Пушкин одного из них, который, будучи заикой, считался почему-то в канцелярии оратором.
—Дьяки—это секретари канцелярии,—заикаясь ответил тот.
— Ну, хоть я и терпеть не могу приказных, но все-таки очень вам благодарен, господа.
Такой ответ сильно оскорбил почитателей поэта, а местным острякам дал повод постоянно приставать к злополучным дьякам с вопросом: “Давно ли вы были у Пушкина?”.
В другой раз Пушкин, бродя по Новочеркасску, зашел в книжную лавку Жиркова.
— А есть у вас сочинения Пушкина? — спросил поэт. Ему подали один экземпляр.
— Сколько стоит эта книжка? — спросил Пушкин. Торговец заломил неимоверно высокую цену, в 4—5 раз превышавшую номинальную.
— Почему так дорого? — улыбаясь спросил Пушкин.
— А очень уж приятная книжка. Случалось ли вам пить чай без сахара? — вдруг спросил торговец.
— Да ведь это очень неприятно.
— Ну, так вот, пойдите домой, возьмите эту книжку и велите налить себе чаю без сахара. Пейте чай и читайте эту книжку — будет так же сладко, как и с сахаром.
Проживая в Кишиневе, Пушкин целые дни проводил у генерала Орлова. Последний любил поэта и весьма снисходительно относился к разным выходкам его.
Однажды кто-то заметил генералу, как он может терпеть, что у него на диванах валяется мальчишка Пушкин в шароварах. Орлов только улыбался на такие речи, но один раз полушутя он сказал Пушкину, пародируя басню Дмитриева “Башмак—мерка равенства”
Твои, мои права одни, Да мой сапог тебе не впору.
— Эка важность, сапоги!—возразил Пушкин,—если мериться, так у слона больше всех сапоги.
Этим все и кончилось, и размолвки между ними никогда не было.
Какая-то дама, гордая своими прелестями и многочисленностью поклонников, принудила Пушкина написать ей стихи в альбом. Стихи были написаны, и в них до небес восхвалялась красота ее, но внизу, сверх чаяния, к полнейшей досаде и разочарованию, оказалась пометка: 1 апреля.
А. М. Каратыгина в своих воспоминаниях о Пушкине рассказывает следующий забавный анекдот.
“В 1818 году, когда Пушкину едва минуло 18 лет, ему после жестокой горячки обрили голову и он принужден был носить парик. Это придавало какую-то оригинальность его типичной физиономии и не особенно ее красило. Как-то в Большом театре он вошел к нам в ложу. Мы усадили его в полной уверенности, что здесь наш проказник будет сидеть смирно... Ничуть не бывало! В самой патетической сцене Пушкин, жалуясь на жару, снял с себя парик и начал им обмахиваться, как веером... Это рассмешило сидевших в соседних ложах и обратило на нас внимание находившихся в креслах. Мы стали унимать шалуна, он же со стула соскользнул на пол и сел у нас в ногах, прячась за барьер; наконец, кое-как надвинул парик на голову, как шапку: нельзя было без смеха глядеть на него! Так он и просидел на полу во все продолжение спектакля, отпуская шутки насчет пьесы и игры актеров”.
Раз В. А. Жуковский, выходя из дворца, о чем-то просил камер-лакея и пожал ему руку. На беду это увидел Пушкин и сказал:
Из савана оделся ты в ливрею, На пудру променял лавровый свой венец, С указкой втерся во дворец И руку жмешь камер-лакею... Бедный певец!
В другой раз, не застав Жуковского дома, Пушкин написал на его запертой двери:
“Здесь живет гробовой мастер!” Жуковский был настолько добр и настолько любил молодого поэга, что никогда не сердился на него. Но большею частью эпиграммы, каламбуры и остроты срывались с языка Пушкина против тех людей, которые имели-неосторожность оскорбить чем-либо раздражительного поэта: в этих случаях он не щадил никого и тотчас обливал своего противника едкой желчью.
Одно время в одесском обществе стала циркулировать злая эпиграмма Пушкина на графа Воронцова.
Эпиграмма эта дошла по адресу, но граф Воронцов ничем не проявил своего гнева. Естественно, милостей от него поэт ожидать уже не мог.
К Пушкину, как известно, нередко обращались за отзывом разные пииты и Сафо, большею частью непризнанные, и гениальный поэт никогда не отказывал в этом. Вот случай с казанской “поэтессой” девицей А. А. Наумовой.
Наумова, вышедшая уже в то время давно из возраста девиц-подростков, сентиментальная и мечтательная, занималась также писанием стихов, которые она к приезду Пушкина переписала в довольно объемистую тетрадь, озаглавленную ею “Уединенная муза закам-ских берегов”. Пушкин, много посещавший месгное общество в Казани, познакомился также с Наумовой, которая как-то однажды поднесла ему для прочтения пресловутую тетрадь свою со стихами, прося его “вписать что-нибудь”.
Пушкин бегло просмотрел рукопись и под заглавными словами Наумовой — Уединенная муза Закамских берегов быстро написал;
Ищи с умом союза,
Но не пиши стихов.
Недавно я стихами как-то свистнул
И выдал их без подписи моей;
Журнальный шут о них статейку тиснул,
Без подписи ж пустив ее, злодей.
Но что ж? Ни мне, ни площадному шуту
Не удалось прикрыть своих проказ:
Он по когтям узнал меня в минуту,
Я по ушам узнал его как раз.
Однажды Александр Сергеевич пришел вмасте с Мицкевичем к сестре своей Ольге Сергеевне, когда обычные посетители были уже в сборе. Гости—одни в ожидании музыкального сеанса, другие — виста, расхаживали по комнате, и тут-то произошел известный обмен доброжелательными фразами между русским и польским поэтами.
Пушкин и Мицкевич вошли вместе.
— Дорогу, господа, туз идет,— возвестил Мицкевич, указывая на Александра Сергеевича.
— Нет, вы проходите прежде! Козырная двойка туза бьет,—сострил Пушкин.
На пирушке кто-то обратился к Пушкину с просьбой сказать четверостишие на вино и женщину. Пушкин не заставил себя долго просить и тут же сказал:
Вино и женщины — звено К безмерной радости и раю! Я пью с красавицей вино И с ней блаженство испиваю!
Во время одного из путешествий по России Пушкин на почтовой станции вошел в общую комнату и потребовал себе обед, пока перепрягали лошадей. Едва он сел за стол, как к нему подошла незнакомая барышня, недурная собою, прилично одетая и, рассыпаясь в похвалах его таланту, поднесла ему искусно вышитый кошелек.
Пушкин, обольщенный этой внимательностью, поблагодарил ее и после обеда сел в коляску и отпранил-ся своей дорогой.
Не успел он выехать из деревни, как его вдруг догоняет верховой и останавливает экипаж.
— В чем дело? — спросил Пушкин.
— Да ваша милость изволили забыть отдать 10 рублей за кошелек, что купили у барышни,— отвечал посланный.
Пушкин весело рассмеялся и отдал деньги. Впоследствии он часто рассказывал об этом случае охлаждения его авторского самолюбия.
В Кишиневе, во время ссылки, Пушкин был дружен со многими чиновниками местного управления, к числу которых по своему кишиневскому положению принадлежал и сам. Он был прикомандирован к канцелярии генерала Инзова, управлявшего в то время Новороссийским краем. Правителем канцелярии был М. И. Лекс, впоследствии товарищ министра внутренних дел. Когда по приезде в Кишинев ему назвали фамилию Лекса, Александр Сергеевич спросил:
— Как зовут его?
— Михаил Иванович. Пушкин сейчас же подхватил;
Михаил Иваныч Лекс, Превосходный человек-с!
И это присловье надолго осталось при имени Леьса, которого с тех пор иначе и не называли.
Действительно, Лекс был хороший человек. Пушкин заочно это угадал...
Причиною ссылки Пушкина на юг России были разные лирические произведения, в которых юноша поэт слишком свободно выражал свои политические воззрения и мнения о действиях правительства. Стихи распространились по Петербургу. Граф Милорадович, петербургский генерал-губернатор, получил приказ произвести дознание. Он пригласил к себе Пушкина, отечески распек его и потом, призвав полицмейстера, приказал ему опечатать все бумаги на квартире Пушкина.
— Граф,— сказал поэт,— вы напрасно беспокоитесь: там этих стихов не найдете. Лучше велите мне дать перо и бумагу — я вам их все здесь на память напишу.
Милорадович был тронут благородною искренностью юноши и первый ходатайствовал перед государыней о смягчении ему наказания.
ПРИЯТЕЛЯМ
Враги мои, покамест я ни слова...
И, кажется, мой быстрый гнев угас.
Но из виду не выпускаю вас,
И выберу когда-нибудь любого:
Не избежит пронзительных когтей,
Как налечу нежданный, беспощадный,
Так в облаках кружится ястреб жадный
И сторожит индеек и гусей.
В 1833 году летом Пушкин жил на Черной речке. На одной из соседних дач вечером собралось довольно большое общество и в том числе поэт. Стали играть в банк.
Когда игроки погрузились в игру, в калитку палисадника вошел молодой человек, высокого рос га, закутанный в плащ. Увидев играющую компанию, он незаметно для игроков вошел в комнату через балкон и остановился за спиной одного из них.
Это был князь Г., общий приятель, известный весельчак...
Дня за два до этого вечера Г. находился в том же обществе, которое сошлось теперь на Черной речке, выиграл около тысячи рублей именно у того, который в данный момент держал банк, и выигрыша не получил.
Г„ постояв несколько минут никем не замеченный, взял со стола какую-то карту и крикнул:
— Ва-банк!
Все подняли глаза и рассмеялись на неожиданною гостя в его странном костюме.
Начались приветствия, но банкомет, озадаченный ставкою Г., встал из-за стола и, отведя его в сторону, спросил:
—— Ты на какие деньги играешь: на эти или на ie? Под “этими” он разумел ставку нынешнего вече;”а, а под “теми” — свой долг. Г. отвечал ему:
— Это все равно: и на эти, и на те, и на те, те, те... Игра продолжалась. Пушкина, слышавшего разговор Г. с банкометом, развеселил ответ князя, и он беспрестанно стал повторять:
— Те, те, те
А потом написал шуточные стихи:
Полюбуйтесь же вы, дети,
Как в сердечной простою
Длинный-Фирс* играет в эти,
Те, те, те и те. те, те,
Черноокая Россети*
В самовластной красоте
Все сердца пленила эти,
Те, те, те и те, те, те.
О, какие же здесь сети
Рок нам стелет в темноте:
Рифмы, деньги, дамы эти,
Те, те, те и те, те, те.
Ближайший друг Пушкина, известный поэт барон А. А. Дельвиг, имел необыкновенную склонность всегда и везде резать правду, притом вовсе не обращая внимания на окружающую обстановку.
Однажды у Пушкина собрались близкие его друзья и знакомые. Выпито было изрядно. Разговор коснулся интимной жизни поэта. Пушкин остановил расходившегося Дельвига, начавшего рассказывать о каком-то любовном похождении Александра Сергеевича:
— Перестань, Дельвиг, сочинять небылицы.
— Я не сочиняю небылиц,— возразил барон,— Мой-девиз — резать правду!
Пушкин говорит ему в тон:
— Бедная, несчастная правда! Скоросовершенно перестанет существовать: ее окончательно зарежет
Дельвиг.
У Кларисы денег мало, Ты богат — иди к венцу:
И богатство ей пристало, И рога тебе к лицу.
Любимым упражнением Пушкина в детстве, по словам его сестры, сначала было импровизировать маленькие комедии и самому разыгрывать их перед сестрою, которая в этом случае составляла публику и произносила свой суд. Однажды как-то она освистала его пьеску “Escamoteur”®. Он не обиделся и сам на себя написал следующую эпиграмму:
Dis moi, pourquoi 1'
Escamoteur Est-il siflle par le parterre?
Helas, c'est que le rauvre auteur
L'escamota de Moliere.7
Один из петербургских аристократов, князь N, хвастун и скряга, давал вечер, на котором присутсгвовал и Пушкин. За ужином хозяин подошел к поэту и спросил его:
— Как вы, Александр Сергеевич, находите это вино? Пушкин в ответ несколько запнулся.
— Мичего... Кажется, порядочное...
— А поверите ли, что шесть месяцев тому назад его и в рот взять нельзя было?
— Поверю,— ответил поэт.
Однажды Александр Сергеевич был в гостях у Анны Петровны Керн. В обществе зашел разговор о том, где лучше быть после смерти—в раю или в аду? Когда с этим вопросом обратились к Пушкину, он, не задумываясь, ответил:
— Конечно, в раю1 Я уверен, что встречу там такую прелестную женщину, как m-me Керн!
Однажды государь Николай Павлович в интимной беседе с поэтом спросил его:
— Пушкин, если бы ты был в Петербурге, принял бы ты участие в 14 декабря?
— Неизбежно, государь! — отвечал он.— Все он друзья были в заговоре, и мне было бы невозможно отстать от них. Одно отсутствие спасло меня,—и я благодарю за это небо.
Этот прямой и откровенный ответ понравился государю, который был сам рыцарь чести и притом один из всех, окружавших его престол, понимал значение Пушкина и сознавал в нем силу поэтического гения, для которого требуются рост и свобода.
— Довольно ты подурачился,— заметил государь,— надеюсь, теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Все, что ты сочинишь, присылай ко мне: отныне я сам буду твоим цензором.
В тот же вечер на балу у французского посланника маршала Мармона государь сказал графу Д. Н. Блудову:
— Знаешь ли ты, что сегодня я говорил с умнейшим человеком в России? С Пушкиным.
Однажды Пушкин вошел к школу гвардейских подпрапорщиков, где между молодежью имел много знакомых. Молодежь занималась делом: ловила мышь. Но расторопная мышь улизнула от них уже перед глачпми вошедшего Пушкина, который при этом воскликнул:
Победили, победили!
Так воскликнем же ура!
Если мышь мы не убили,
То убили мы бобра!
Кто-то, желая смутить Пушкина, спросил его в обществе: “Какое сходство между мною и солнцем?”. “Ни на вас, ни на солнце нельзя взглянуть не поморщившись”,— быстро ответил поэт.
Желая отвратить от поэзии одного из своих друзей-стихотворцев, Пушкин представил ему, между прочим, в стихах незавидную судьбу, часто постигающую поэтов. Но друг-поэт, очевидно, не остался доволен таким советом и возразил, что он — Пушкин, который сам. пишет стихи, не должен отклонять от них других. Пушкин не замедлил ответить ему следующими стихами:
Арист, без дальних слов, вот мой тебе ответ:
В деревне, помнится, с мирянами простыми,
Священник пожилой и с кудрями седыми,
В миру с соседями, в чести, довольстве жил
И первым мудрецом у всех издавна слыл.
Однажды, осушив бутылки и стаканы,
Со свадьбы, под вечер, он шел немного пьяный;
Попалися ему навстречу мужики.
“Послушай, батюшка,— сказали простаки,—
Настави грешных нас—ты пить ведь запрещаешь,
Быть трезвым всякому всегда повелеваешь,
И верим мы тебе; да что ж сегодня сам...”
“Послушайте,— сказал священник мужикам,
Как в церкви вас учу, так вы и поступайте,
Живите хорошо, а мне — не подражайте”.
Во время путешествия Пушкина с семейством генерала Раевского по Кавказу при них находился военный доктор Рудыковский, который рассказывает, как подшутил над ним однажды поэт:
“В Горячеводск мы приехали все здоровы и веселы. По прибытии генерала в город, тамошний комендант явился к нему и вскоре прислал книгу, в которую вписывались имена посетителей вод. Все читали, любопытствовали. После нужно было книгу возвратить и вместе с тем послать список свиты генерала. За исполнение этого взялся Пушкин. Я видел, как он, сидя на куче бревен на дворе, с хохотом что-то писал,— но ничего и не подозревал. Книгу и список отослали к коменданту.
На другой день во всей форме отправляюсь к доктору Ц., который был при минеральных водах.
— Вы лейб-медик? Приехали с генералом Р.?— спросил меня доктор Ц.
— последнее справедливо, но я не лейб-медик.
— Как не лейб-медик? Вы так записаны в книге коменданта; бегите к нему, из этого могут выйти дурные последствия.
Бегу к коменданту, спрашиваю книгу, смотрю: таи
В свите генерала вписаны — две его дочери, два сына, лейб-медик Рудыковский и недоросль Пушкин.
Насилу убедил я коменданта все это исправить, доказывая, что я не лейб-медик и что Пушкин не нело-росль, а титулярный советник, выпущенный этим чипом из Царскосельского лицея. Генерал порядочно пожурил Пушкина за эту шутку. Пушкин немного на меня подулся, а вскоре мы расстались. Возвратясь в Киев я прочитал “Руслана и Людмилу”—и охотно простил Пушкину его шалость.
Память у Пушкина была замечательная, особенно на стихи; прозу он — по его словам — запоминал хуже. Как только есть размер рифмы — слова сами укладываются у него в голове.
— Они устанавливаются в ряды, как солдаты на парад! — говорил поэт.
Есть у меня приятель на примете:
Неведомо, в каком бы он предмете
Был знатоком, хоть строг он на словах,
Но черт его несет судить о свете!
Попробуй он судить о сапогах.
Однажды Пушкин был очень не в духе. У него была сильная надобность в деньгах, а скорого получения их не предвиделось. В эти неприятные минуты является какой-то немец-сапожник и энергично требует свиданья с Пушкиным. Раздосадованный поэт выходит и рел