Ничипоров И. Б.
Размышления о книге свящ. Георгия Ореханова
Заявленная в названии книги тема неоднократно становилась предметом широкого круга междисциплинарных и специальных исследований – исторического, богословского, культурфилософского, литературоведческого планов. Научный труд свящ. Г.Ореханова имеет фундаментальный характер и нацелен на системное изучение как мировоззренческих основ проповеди Л.Н.Толстого, так и исторического контекста его противостояния с Православной Церковью.
Исследуя Толстого как «исторический факт, уникальный феномен русской истории» (С.11), автор воспроизводит менявшийся во времени контекст церковно-государственных, церковно-общественных отношений в России ХIХ в., связанный с набиравшей остроту проблемой русского религиозного кризиса. Богословские построения писателя соотнесены в книге с конфессиональным опытом интерпретации Священного Писания, со Священным Преданием Православия, с историей Церкви и в то же время увидены в качестве емкого отражения социокультурных процессов от середины ХIХ столетия до рубежа ХIХ – ХХ вв. Впечатляет блестяще освоенная историография данной проблемы: это и разноплановые прижизненные для Толстого источники, и работы мыслителей и писателей эмиграции, и советские методологические схемы, и восприятие религиозных идей Толстого в инославной (католической и протестантской) среде. Впервые привлекаются ценные архивные материалы, часть из которых помещена в приложении.
Структурно исследование о. Георгия Ореханова подразделено на две обширные части. Главы и разделы первой из них обращены к возникновению религиозно-философских взглядов Толстого и особенностям их восприятия в России. Предметом второй части стали распространение идей Толстого в обществе и динамика его конфликта с церковной и государственной властью, вызвавшая появление Синодального акта от 20-22 февраля 1901 г.
В начальной части книги многомерно показана общественно-культурная и духовная почва формирования религиозных идей Толстого. Выстраивая стержневую канву исторических размышлений от последних лет царствования Николая I, о. Г.Ореханов прослеживает процесс активизации русского политического и идейного радикализма, который в 1860-е гг. и позднее приводит к нигилистическому отвержению культурных ценностей, религиозному брожению в среде народа и интеллигенции, к вырабатыванию у последней комплекса «отщепенства». На фоне усиления секуляризационных тенденций рисуется непростая духовная ситуация в обществе, противоречиво сочетающая «синодальный» тип благочестия, разнонаправленные искания интеллигенции и сектантскую религиозность. Исторически объективно выведено сложное соотношение кризисных сторон «государственной церковности», сопряженных, в частности, с несвободой Церкви, отрицательных явлений в русской богослужебной практике той поры – и одновременного возрождения духовной жизни, которое обернулось в последние десятилетия ХIХ в. расцветом Оптинского старчества, пробуждением широкого интереса к церковному искусству, общественно значимой деятельностью св. прав. Иоанна Кронштадтского, религиозным творчеством Ф.М.Достоевского… Вместе с тем под влиянием просвещенческой идеологии в интеллигентской среде стремительно нарастал политический и культурный антиклерикализм, все более явственными становились мистико-догматическая бесчувственность, притупление евхаристического чувства: говение и участие в церковных Таинствах нередко низводились до формальных признаков благонадежности. Религиозный надрыв оказывался чреватым отчаянным богоборчеством.
Во взаимосвязи с названными и иными коллизиями церковной, общественной жизни России второй половины столетия прорисовывается история духовного переворота Толстого, приведшего его на путь антиправославного проповедничества. Это движение активизируется после последнего в жизни писателя причастия (между 1877 и 1881 гг.) и находит отражение в его «Исповеди», «Критике догматического богословия», «переводе» Евангелия, в «Учении Христа, изложенном для детей» и иных поздних трактатах, письмах, дневниковых записях.
Проповедь Толстого мотивирована, как показано в исследовании, попыткой представить Евангельский текст глазами европейски образованного человека, пребывающего под влиянием антицерковных по существу, просвещенческих, руссоистских идей, зиждущихся на признании в религии лишь этического начала и тотальном отрицании догматики и обрядовой стороны. Толстой подводит под христианство рационально-моралистическую основу и склонен воспринимать Бога не как Личность, но как обобщенное воплощение духовной сущности в человеке, которая проявляется в любви. Творя «новую христологию», он последовательно изгоняет из своей «версии» Евангелия все чудеса, даже исцеление слепого аллегорически трактует как духовное просвещение. Отрицая веру в Воскресение Христово, во всеобщее личное воскресение и вечную жизнь, он выдвигает на авансцену исключительно нравственный и социальный смысл учения Христа – прежде всего на материале Нагорной проповеди. Поставляя во главу угла проблемы свободы мысли, совести, социальные вопросы, Толстой приходит к убеждению в недостаточности христианства для современного культурного человека, в автономной способности последнего преображать мир добром.
Освещая контекст христологических построений Толстого, автор интересно размышляет, в частности, о симптоматичных для позитивистского сознания попытках создать «светскую биографию» Христа, предпринимавшихся Д.-Ф.Штраусом (1835), Э.Ренаном (1863). Весьма содержательным, хотя и несколько отвлеченным от литературного материала получился раздел, посвященный сопоставлению религиозных интуиций Толстого и Достоевского, заключающих в себе «своеобразную попытку возвращения к религиозным корням… борьбы с процессом дехристианизации русской культуры, поворот от культуры секулярной к культуре религиозной, от атеизма к вере, глубокое проникновение в душевную жизнь человека» (С.272). Однако для Достоевского первостепенно значимой оказывается Личность Христа, без которой сама по себе христианская мораль не может быть спасительной для мира и человека. Толстовское же неверие в буквальный смысл Воскресения влечет за собой признание Христа не Искупителем мира от первородного греха, но лишь в качестве одного из великих моралистов. В этом разделе интересно намечено, но не до конца прояснено соположение собственно эстетических концепций двух художников в свете их религиозных идей.
Итоговыми для первой части монографии становятся точные суждения автора о том, что Толстой «фактически предложил русскому образованному обществу набор религиозных идей особого рода, полагая, что он носит безальтернативный характер и должен заменить парадигму исторического христианства… Появление религиозно-акцентированных романов и трактатов Л.Н.Толстого, Ф.М.Достоевского и В.С.Соловьева знаменовало важнейший этап интеллектуальной и культурной жизни русского общества – переход от тотального увлечения идеями прогресса (политического, экономического, научно-технического) к религиозным поискам…» (С.360, 361).
Во второй части книги реконструируются важные этапы восприятия идей Толстого в русском обществе, а также конфликта писателя с Церковью и государственной властью.
Информативными и аналитически емкими стали разделы о роли В.Г.Черткова в жизни и творчестве Толстого, в пропаганде его идей в России и на Западе. Здесь скрупулезно, с опорой на широкую источниковедческую базу прослеживаются предпосылки их мировоззренческого сближения, издательского сотрудничества, противоречивое восприятие личности Черткова современниками. Предметом осмысления становится книга Черткова «Уход Толстого» (1-е изд. 1922 г.); говорится об истории распространения антицерковных и антиправительственных произведений Толстого в Европе; для создания объективной картины привлекается обширный материал свидетельств современников, членов семьи Толстого.
Совершенно оправданно, что центральное внимание в данной части исследования о. Г.Ореханов уделил истории подготовки, смыслу и значению Синодального акта 1901 г. об отлучении Толстого от церковного общения. В качестве предыстории этого документа уясняются принципы правительственной и церковной политики по отношению к писателю и, в частности, роль обер-прокурора Св.Синода К.П.Победоносцева. При рассмотрении самого официального акта подчеркиваются взвешенность и осторожность церковного определения, состоящего не в громогласном проклятии, но в объективной констатации сознательного отвержения Толстым Церкви и ее учения. Не будучи по своему существу политическим, в общественном сознании синодальное решение подверглось, однако, искусственной политизации: «Русское образованное общество совершенно не поняло смысла произошедшего события, его глубокой связи с новой русской историей и смогло противопоставить документу Св.Синода… только глумливый и кощунственный смех… И только очень немногие люди в этой ситуации были способны осмыслить это важнейшее событие русской жизни и понять, что церковная власть не могла поступить иначе: из двух зол – оставлять своих чад в неведении и великом смущении по поводу кощунств Л.Н.Толстого и пытаться вступить в компромисс с интеллигенцией или, наоборот, вызвать опубликованием синодального решения в обществе волну осуждения и глумления над Церковью – церковные иерархи мудро выбрали меньшее» (С.532, 533).
В широкий научный оборот вводится и ранее целостно не осмыслявшийся материал, сопряженный со взаимоотношениями писателя с конкретными представителями русского духовенства, с восприятием Толстого в церковной среде. В этом ряду выделяются его резкие послания церковным пастырям – в особенности «Обращение к духовенству» (1902), где в памфлетной форме высказываются обвинения по поводу насильственного распространения православного учения, не всегда безосновательные обличения в неверии, идолопоклонстве, предлагается радикальный вывод о небходимости отмежевания просвещенных людей от духовного сословия. Подробно освещаются факты встреч и переписки Толстого с прот. А.Иванцовым-Платоновым, прот. Д.Троицким, свящ. Д.Ренским, свящ. И.Соловьевым, эпизоды общения с архиепископом Парфением (Левицким). Охарактеризованы появившиеся после смерти Толстого публикации церковного писателя Е.Поселянина с попыткой его мистической апологии и дискуссионные отзывы на них со стороны архиеп. Никона (Рождественского). Свидетельствами поляризации церковно-общественной жизни рубежа столетий стали, с одной стороны, критические суждения о Толстом свт. Феофана Затворника, св. прав. Иоанна Кронштадтского, а с другой – история с «отпеванием» Толстого священником Г.Калиновским 12 декабря 1912 г. в селе Иваньково Полтавской губернии; письмо клирика Витебской епархии свящ. П.Правдина в Синод с выражением несогласия с отлучением Толстого; апологетические по отношению к писателю публичные выступления свящ. Г.Петрова в 1901 г. На основе этих многоразличных фактов автор исследования приходит к следующему обобщению: «Проанализированные материалы показывают, что синодальное определение 1901 г. было не результатом сепаратной деятельности группы архиереев, оно было принято Церковью. Хотя отдельные ее члены и могли говорить о несвоевременности этого определения или критиковать те или иные его стороны, в целом Церковь приняла главную мысль документа: констатацию того факта, что всемирно известный писатель Л.Н.Толстой членом Церкви больше не является» (С.557).
Привлекая широкий спектр официальных, мемуарных источников и свидетельств, исследователь приходит к пониманию как внешних, так и глубинных импульсов ухода Толстого из Ясной Поляны, его тяжелейших внутренних сомнений при предсмертном посещении Оптиной пустыни и Шамординского монастыря. Достоверно передается здесь историко-биографическое и духовное содержание последних дней жизни писателя.
В заключительной части работы верно подчеркнуто, что сквозь «путы просвещенческой идеологии» (С.590), «антицерковную направленность» идей Толстого в них тем не менее просматривается прикосновение к реальным болевым точкам русской жизни, слышится «искренний призыв к справедливости и личной моральной ответственности перед Богом» (С.590).
При всех неоспоримых достоинствах серьезного научного труда свящ. Георгия Ореханова, содержание данного исследования несвободно от односторонности, которая способна существенным образом исказить суть обсуждаемой проблемы. У читателя исподволь формируется представление о Толстом лишь как создателе заведомо противоречивой и уязвимой с догматической и церковно-исторической точек зрения богословской доктрины, которая по прихотливому стечению обстоятельств получила колоссальный общественный резонанс. В начальной части монографии совершенно справедливо утверждается, что идеи о Боге выражались Толстым «через художественное и публицистическое слово» (С.5), что «Толстой всю свою жизнь оставался писателем, а не философом и богословом» (С.10). При подведении же итогов о. Георгий Ореханов вынужденно признает, что «не художественное творчество послужило источниковой базой данного исследования» (С.589). В очевидном противоречии между резонными методологическими установками исследования и его последующим ходом проявилась, как нам представляется, существенная недооценка того факта, что в русской национальной традиции именно художественная словесность изначально выступала питательной почвой для зарождения и развития богословских идей. А потому игнорирование общего контекста художественного творчества Толстого, того, как вызревали и трансформировались здесь религиозные интуиции – от ранней автобиографической трилогии к «Войне и миру», «Анне Карениной», поздним рассказам, антицерковным главам романа «Воскресение», – принципиальным образом обедняет общую картину исследования, не позволяет вскрыть истоки того «духовного переворота» во взглядах писателя, о котором достаточно отвлеченно толкует автор книги. В работе неоднократно упоминается о кощунственных фрагментах романа «Воскресение», но никакого текстуального их анализа почему-то не осуществляется.
Как можно предположить, подобная недостаточность в обозрении предмета исследования подспудно ощущается самим ученым, который не раз обозначает «проблему целостности и преемства религиозного и художественного творчества Л.Н.Толстого» (С.221), обоснованно задается вопросом, «насколько этот кризис связан с его художественным творчеством» (С.203). Однако указанные суждения не подкрепляются осмыслением конкретного литературного материала и остаются на уровне декларативных благопожеланий. На С.229 весьма категорично, без ссылок на какие бы то ни было произведения утверждается: «Фактически всю свою жизнь не только после переворота, но и до него – писатель был сторонником того типа христианства, который генетически восходит к идеям эпохи Просвещения и основан на примате рационально-нравственной сферы…». Возникает закономерный вопрос: проникновенное переживание Таинства Исповеди автобиографическим героем «Детства», глубочайшие религиозно-философские споры и прозрения Безухова и Болконского, искания Левина, отца Сергия – в самом ли деле исчерпываются «приматом рационально-нравственной сферы»? В другом разделе работы верно говорится о литературе как особом пути преобразования религиозной энергии, о конституирующей роли христианской традиции в творчестве русских писателей (С.255) и одновременно выносится безапелляционный приговор: в России, оказывается, «литература и культура, питавшиеся христианскими соками, выросшие на христианских традициях, активно содействуют самоуничтожению христианских национальных корней» (С.254).
Таким образом, монография свящ. Георгия Ореханова видится как ценный исторический труд о богословских воззрениях Л.Н.Толстого и закономерностях их рецепции в церковной и широкой общественной среде – и вместе с тем как красноречивый пример неизбежных аберраций исследователя, который пытается размышлять о взглядах художника и при этом его собственно художественное наследие выносит за скобки.