Проблема квалификации преступления является не только одной из наиболее сложных в уголовном праве, но и наиболее значимой для практики расследования и судебного разбирательства.
Термин "квалификация" произошел от слияния двух латинских понятий: '^иаИз" - качество и "Гасеге" - делать; в интересующем нас плане это означает качественную оценку какого-либо явления, процесса, познание его существенных черт через соотношение с другими явлениями, социальная значимость которых уже известна.
Под квалификацией преступления понимается установление и юридическое закрепление точного соответствия между фактическими признаками совершенного деяния и признаками состава преступления, предусмотренного уго-ловно-правовой нормой. В связи с этим следует заметить, что квалификация - это не одномоментный акт, а последовательный логический процесс, направленный на выявление сути применяемой уголовно-правовой нормы и установление признаков, в ней предусмотренных, в совершенном деянии.
Основное материально-правовое содержание понятия квалификации заключается в том, что именно она является официальным признанием наличия юридического факта, который порождает регулятивные уголовно-правовые отношения и следствием которого является уголовная ответственность лица, совершившего преступление. Поскольку деяние, содержащее признаки состава преступления, отражает фактическое, состав преступления - юридическое содержание основания уголовной ответственности, а квалификация раскрывает уголовно-правовой познавательный аспект этого деяния, постольку возможны (и в немалом количестве) расхождения между объективизированным фактом (деянием) и его субъективной оценкой правоприменителем.
Предпосылками правильной квалификации можно назвать следующие положения:
точное и полное установление фактических обстоятельств дела;
глубоко профессиональное их изучение;
определение примерного круга норм, под действие которых может подпадать совершенное деяние; сопоставление признаков преступлений, названных в диспозициях выделенных для анализа статей УК, с признаками совершенного деяния; разграничение смежных составов преступлений; построение вывода и закрепление в процессуальном документе окончательной квалификации, заключающейся:
а) в указании соответствующей статьи или пункта, части статьи Особенной части УК, предусматривающей уголовную ответственность за данный вид преступления;
б) в указании (в случае необходимости) статьи Общей части УК, устанавливающей ответственность за неоконченную преступную деятельность, соучастие, множественность преступлений и т.д.
Необходимым и решающим условием правильной квалификации является, таким образом, точный социально-правовой анализ признаков совершенного преступления. Установление же тождества фактических обстоятельств преступления и признаков соответствующей уголовно-правовой нормы является одним из основных условий соблюдения законности при отправлении правосудия по уголовным делам.
Квалификация преступления, в зависимости от ее результатов, может быть зафиксирована:
в постановлении о привлечении лица, совершившего преступление, в качестве обвиняемого;
в обвинительном или оправдательном приговоре;
в постановлении о прекращении уголовного дела.
Одним из главных аспектов существующей ныне отечественной концепции объекта преступления является вопрос о его понятии. В этом плане характерно, с одной стороны, то, что на протяжении нескольких десятилетий почти во всех работах, так или иначе рассматривающих данный вопрос, единодушно проводится мысль, согласно которой объектом преступления должны признаваться определенные общественные отношения, и только они. Ссылаясь на законодательство и общепризнанность в литературе, многие авторы подчеркивают принципиальную значимость такого рода представлений об объекте преступления, их важность для правильного уяснения социальной сущности и общественной опасности любого преступного посягательства. Что же касается другой стороны рассматриваемой концепции, то здесь примечательны два момента. Во-первых, авторы ориентируются на весьма различную интерпретацию самих общественных отношений. Причем наиболее существенное отличие состоит не в том, что общественные отношения характеризуются как нечто, раскрывающее то положение человека в обществе (его статус), то его фактическое поведение, то интересы людей и т. д., а в том, что нередко под общественными отношениями подразумевают любые социальные связи между людьми, в том числе и конкретные, индивидуальные, в то время как есть немало работ, в которых общественные отношения связываются лишь с типичными, устойчивыми связями. Во-вторых, какой бы позиции ни придерживался тот или иной автор в трактовке общественных отношений в качестве объекта преступления, она редко находит свое подтверждение при анализе отдельных составов преступлений, ибо оказывается, что их объектом выступают: "общественный и государственный строй", "внешняя безопасность", "личность", "жизнь и здоровье человека", "права и свободы гражданина", "половая свобода (или неприкосновенность) женщины", "деятельность государственного аппарата", "интересы правосудия" и др., т. е. то, что само по себе нельзя назвать общественным отношением. Если, однако, ни в исходном (в понимании общественных отношений), ни в конкретном (при характеристике отдельных составов преступлений) до сих пор нет достаточной ясности, то вполне закономерно возникает вопрос: почему именно общественные отношения должны быть признаны объектом всякого преступления?
Если вникнуть в логику рассуждения тех, кто видит в объекте преступления общественные отношения, то нетрудно обнаружить две исходные посылки: а) объектом посягательства может быть признано только то, чему преступление причиняет или может причинить ущерб. Такое явление, которому преступлением не может быть причинен ущерб, не нуждается в охране; б) любое преступление наносит или создает угрозу нанесения вреда именно общественным отношениям, а не чему-либо иному (нормам права, правовому благу, имуществу и т. п.). Обоснованность сделанного вывода вряд ли вызывала бы какие-либо возражения, будь каждая из этих посылок верной. Но дело в том и состоит, что обе они нуждаются в существенных уточнениях, ибо в недостаточной мере учитывают смысловое значение, в одном случае - категории "объект", в другом - термина "вред".
И действительно, согласно энциклопедическим словарям объект (позднелатинское оЬ]ек1ит - предмет, от латинского оЬ]1сю - бросаю вперед, противопоставляю) есть философская категория, выражающая то, что противостоит субъекту в его предметно-практической или познавательной деятельности. Аналогичным образом данная категория раскрывается в специальной философской литературе. Стало быть, применительно к понятию объекта преступления следует заключить: его признаком должно рассматриваться то, что противостоит субъекту посягательства, т. е. виновному. Если при этом принять во внимание, что преступление есть отношение лица к другим лицам и что именно они являются сторонами любого общественного отношения, вывод напрашивается один: объектом всякого преступления всегда выступают люди, а не что-либо иное.
Такое же понимание объекта преступления предполагает анализ второй из указанных логических посылок. Даже допустив, что объект преступления есть то, чему в результате содеянного причиняется или создается угроза причинения вреда, нельзя упускать из виду главное в его характеристике: вред есть не сами по себе изменения, которые наступают или могут наступить: они всегда оцениваются с позиций человека, применительно к нему, его интересам. На этом, казалось бы, более чем очевидном обстоятельстве приходится делать акцент потому, что, пытаясь обосновать взгляд на общественные отношения как на объект преступления, в литературе было выдвинуто по меньшей мере небесспорное представление о сущности преступного вреда, увязывающего его с самим фактом изменения общественных отношений, их "нарушением", "разрушением", "заменой" и т. п. Разумеется, будучи причинно связанными с конкретно совершаемым деянием (действием или бездействием), изменения в окружающем мире, которые бывают самыми разнообразными, можно и нужно включать в понятие преступных последствий. Вместе с тем, когда идет речь о причиняемом преступлением вреде (ущербе), то подразумевается уже не только физическая, но и социальная характеристика изменений действительности. Действия человека способны уничтожить, повредить, видоизменить какую-либо вещь, однако вред при этом всегда наносится или может наноситься не тому, что изменяется (имущество, отношение и т. д.), а тому, чьи интересы это изменение затрагивает. Иначе говоря, преступление причиняет или создает угрозу причинения вреда не чему-то, а кому-то. Всякое иное решение вопроса, в том числе и такое, при котором преступление связывается с причинением вреда общественным отношениям (а равно имуществу, нормам права и т. д.), а не людям, носит фетишистский характер и неизбежно вызывает весьма сомнительные представления не только о самом объекте посягательства, но и о его соотношении с потерпевшим от преступления, предметом преступления и составом преступления в целом.
И, действительно, если согласиться с тем, что общественно опасное деяние причиняет вред общественным отношениям, в силу чего именно они должны быть признаны объектом преступления, то, обосновывая свою позицию, необходимо пояснить, почему им (объектом) нельзя рассматривать тех, кто оказывается или (при покушении) мог оказаться жертвой посягательства. Одним из первых на этот счет высказался Б. С. Никифоров. Однако в отличие от других авторов, подчеркивающих, что в ряде случаев (прежде всего в преступлениях против личности) объектом являются не сами общественные отношения, а их субъекты, он утверждал, что субъекты общественных отношений составляют часть этих последних и что поэтому в понятие объекта преступления обязательно включаются и те, и другие. Аналогичные суждения приводят и другие авторы (в частности, Н. П. Карпу-шин и В. И. Курлянский). Обосновывая идею о том, что от преступления терпят люди, они также оговаривались, что не противопоставляют свой вывод утверждению о том, что объектом преступления являются общественные отношения. По их глубокому убеждению, неправильно противопоставлять людей общественным отношениям, поскольку люди выступают как их участники, материальные субстраты. В силу этого, считали они, не может быть признано общественно опасным и преступным деяние, которое не затрагивает интересы людей, которое, следовательно, не нарушает или не разрушает "нормальные" с точки зрения государства общественные отношения, т. е. опять-таки отношения между людьми.
Подобного рода пояснения трудно назвать убедительными, поскольку из приведенных положений, во-первых, следует, что при характеристике объекта преступления как определенного рода общественных отношений его участники могут признаваться и самим объектом преступления, и его составной частью, и материальным субстратом этого объекта. Во-вторых, остается неясным, почему признание участников общественного отношения объектом преступления означает их противопоставление общественным отношениям. О такого рода противопоставлении нужно вести речь лишь в случаях, когда объектом преступления одновременно объявляются и общественные отношения, к их участники, но отнюдь не в тех случаях, когда им рассматривается одно из этих понятий; и наконец, не будет ли более логичным положение о том, что не сам факт причинения вреда людям, их интересам влечет за собой нарушение (разрушение) "нормальных" общественных отношений, а как раз напротив: нарушение этих отношений нужно воспринимать как средство, способ и т. п. причинения вреда самим участникам отношений, их интересам.
Еще больше открытых (неразрешенных) вопросов остается при выяснении взаимосвязи объекта преступления, понимаемого как общественное отношение, с тем, что именуется предметом преступления. Можно ли считать случайным тот факт, что до сих пор в нашей литературе практически нет ни одного положения на этот счет, которое бы не носило дискуссионного характера. Так, нередко в предмете преступления усматривается то, по поводу чего складываются общественные отношения, рассматриваемые авторами в качестве объекта преступления. В этом случае чаще всего констатируется, что: а) предмет преступления есть составная часть охраняемых общественных отношений; б) им выступает такой самостоятельный их элемент, который играет роль предмета общественных отношений, т. е. того, по поводу чего они складываются; в) поскольку беспредметных отношений не существует, то в каждом преступлении предполагается наличие его предмета; г) в одних посягательствах он представляет собой материальные ценности, в других - нематериальные (духовные, моральные, организационные и т. д.);
д) причинение вреда общественному отношению как объекту преступления происходит путем воздействия на этот предмет.
Весьма представительным является такое определение предмета преступления: то, на что воздействует лицо в процессе посягательства. Здесь наибольшую сложность вызвал вопрос о том, на что именно воздействует преступник: только на материальные ценности либо как на материальные, так и на духовные.
Отличительным для первого варианта решения вопроса служит то, что в предмете преступления предлагается видеть лишь элементы общественного отношения, которые носят материальный характер (вещи, участники отношений). Исключая способность преступления оказывать воздействие на нематериальное (действия, процессы, идеи и т. п.), сторонники такого решения вопроса считают обоснованным говорить о существовании "беспредметных" преступлений, к которым относят в основном посягательства, совершаемые в пассивной форме (путем бездействия).
При втором варианте предметом преступления признается любой элемент общественного отношения, вне зависимости от того, является ли он материальным или нет: если в процессе посягательства оказывается воздействие на участника общественного отношения, то он - участник и является предметом преступления; когда преступник непосредственно воздействует на вещь (например, при краже), то предметом преступления выступает эта вещь; и наконец, при нарушении общественного отношения путем видоизменения действий его участников (например, при преступном бездействии) предметом признается деятельность самого виновного. Поскольку с точки зрения сторонников такого понимания предмета преступления посягнуть на общественное отношение без воздействия на какой-либо из его элементов невозможно, то делается вывод об отсутствии "беспредметных" преступлений. Заметим, что, помимо указанных, в нашей литературе встречается и такое понимание предмета, которое вообще выводит его за пределы объекта преступления.
Исходя из сказанного, можно заключить: концепция "объект преступления есть общественные отношения" явно не способствует решению проблем, связанных не только с потерпевшим от преступления, но и с предметом преступления.
Вряд ли свидетельствует в пользу этой концепции и то, к каким выводам она приходит при уяснении так называемого механизма причинения вреда общественным отношениям. Имеется мнение, что каждое преступление, независимо от его законодательной конструкции и от того, удалось ли преступнику довести его до конца или же преступная деятельность была прервана на стадии покушения или приготовления, разрывает общественно необходимую связь субъекта преступления с другими людьми, нарушая урегулиро-ванность и порядок, внутренне присущие всем общественным отношениям. Каждое лицо, совершившее преступление, является субъектом того конкретного общественного отношения, на которое посягает его деяние. Само деяние, независимо от того, какие изменения оно производит во внешнем мире и какова форма его проявления, "взрывает" это отношение изнутри. Этот "взрыв" происходит непосредственно в ядре общественного отношения, в его содержании. Ссылаясь на неоднократно высказываемое в литературе положение, согласно которому те, от кого охраняются общественные отношения, не являются посторонними для этих отношений лицами, констатируется, что если это так, если общественные отношения складываются из действий людей, а следовательно, именно действия - их структурные элементы, то совершить действие - значит с неизбежностью нарушить указанные отношения. Объект преступления - это не мишень, пробитая пулей, а живая ткань общественного организма, куда внедрилась раковая клетка социальной патологии'.
Для рассматриваемой концепции объекта преступления подобного рода представления о "механизме" причинения вреда общественным отношениям выглядят логичными, ибо, выступая как некоторого рода целое, они не могут не включать в себя определенные элементы. Вполне понятным и закономерным следует признать и стремление приверженцев рассматриваемой концепции включить в число таких элементов участников (носителей) общественного отношения, его содержание и предмет. Наконец, не должны вызывать возражений и часто высказываемые в этой связи утверждения, согласно которым характеристика участников общественного отношения предполагает выявление и учет: признаков субъекта преступления, с одной стороны, и потерпевшего - с другой; содержания общественного отношения - прав и обязанностей участников и их фактического поведения; предмета отношения - того, по поводу чего оно возникает. Но, соглашаясь в целом с подобного рода представлениями о структуре общественных отношений, неизбежно придется констатировать и другое: признание за ними роли объекта преступления влечет за собой и соответствующее понимание структуры объекта преступления. Суть вопроса, однако, в том, можно ли считать такое представление о структуре объекта преступления (заметим, именно его, а не самого общественного отношения) приемлемым? Думается, что нет, и вот почему.
Трудно привести пример более парадоксальный, чем тот, который обнаруживается при сопоставлении такого рода взгляда на структуру объекта преступления с учением о составе преступления. Не оспаривая положений, согласно которым последний включает в себя в качестве самостоятельных составных частей объект, субъект, объективную (в частности, деяние) и субъективную стороны посягательства, с одной стороны, и с другой - характеризуя объект преступления как общественное отношение, посягательство на которое осуществляется изнутри, нельзя не заметить того логического противоречия, которое в результате этого возникает, в частности, применительно к понятию субъекта преступления. В учении о составе преступления его объект и субъект выступают как самостоятельные элементы, пусть даже и неразрывно связанные друг с другом. В учении же об объекте преступления субъект признается участником отношения, на которое он посягает изнутри, и, стало быть, играет роль уже элемента не состава преступления, а общественного отношения, т. е. объекта преступления. Аналогичное происходит и с деянием (действием). В итоге в теории состава преступления субъект и совершаемое им деяние не поглощаются объектом, в то время как в концепции "объект преступления есть общественное отношение" они оказываются его внутренними образованиями. Далее, при более внимательном осмыслении того, как ныне в литературе характеризуется "механизм" взрыва общественного отношения изнутри, приходится в конечном счете (вопреки здравому смыслу) констатировать, что не общественное отношение (объект посягательства) служит элементом преступления, а по сути дела само преступление - внутренней частью общественного отношения (объекта посягательства).
Истоки перечисленных неточностей в исходных логических посылках идеи "объект преступления есть общественные отношения" нужно искать не в решении вопроса о понятии общественных отношений и содержании его элементов, а в самой идее о признании отношения объектом преступления. Конечно, как и многие другие научные отрасли знаний, уголовное право не может обойтись без использования категории "общественное отношение", однако вовсе не потому, что всякое преступление посягает на него и только на него, а потому, что, совершая преступление, виновный тем самым вступает в отношения с другими людьми, иначе говоря, определенным образом относится к ним. Только в этом случае появляется возможность не только дать целостную характеристику преступления, но и сформулировать соответствующее ей понятие объекта преступления. Для решения этой проблемы считаем наиболее важными следующие положения.
1. Поскольку каждое преступление есть отношение лица к людям, то на этом основании можно констатировать, что объект преступления есть не само общественное отношение, а лишь одна его сторона. С этой точки зрения нельзя признать обоснованным представление об объекте посягательства, которое выводит его за рамки состава преступления.
2. В качестве стороны общественных отношений объектом преступления выступает определенный участник отношений, а стало быть, объект - это всегда люди (отдельное лицо или группа лиц), и только они.
3. Объект преступления есть не любой участник общественного отношения, а тот, против которого направлены действия активной стороны, отношения, его субъекта.
В связи с этим, кстати, нельзя не обратить внимание на то, что не только в уголовно-правовой, но и общетеоретической литературе очень часто, называя всех участников общественного отношения его субъектами, авторы упускают из виду самое существенное в содержании философской категории "субъект": то, что ею обозначается не любая, а лишь активная сторона социального взаимодействия. Быть может, и этим в какой-то степени обусловливается априорное непризнание объектом преступления участников общественных отношений.
4. Выступая различными сторонами общественного отношения, объект и субъект преступления неразрывно связаны между собой как единство противоположностей, но эта связь всегда носит не непосредственный, а опосредствованный характер, т. е. осуществляется через какой-то предмет. Предмет любого общественного отношения в той же мере предполагает его объект и субъект, в какой объект и субъект отношения предполагают наличие в нем предмета. Стало быть, преступление не существует не только без объекта и субъекта, но и без предмета посягательства. С учетом этого речь должна идти не о "предметных" и "беспредметных" преступлениях, а о преступлениях, в которых предметом выступают различного рода материальные ценности (имущество, деньги, и т. п.), и о преступлениях, в которых предметом служат нематериальные ценности (честь, достоинство, интеллектуальная собственность и т. п.).
5. Раскрывая взаимосвязь объекта и предмета преступления, нужно исходить из того, что структура преступления должна соответствовать структуре всякого общественного отношения. Из этого следует, что: а) уясняя место предмета посягательства в составе преступления, необходимо иметь в виду положение, согласно которому предмет является самостоятельным элементом общественного отношения; б) поскольку между предметом преступления и предметом общественного отношения не может быть функциональных различий, то, давая определение предмету преступления, в самом общем виде его можно сформулировать так: это то, по поводу чего складывается отношение между людьми. В то же время, конкретизируя данное определение, необходимо уточнить: предмет общественного отношения может быть признан предметом преступления только при условии, что ценности, по поводу которых складывается отношение, во-первых, подвергаются преступному воздействию в процессе посягательства, в результате чего кому-либо причиняется или создается угроза причинения вреда, и, во-вторых, в силу этого они поставлены под уголовно-правовую охрану; г) с позиций УК РФ в наиболее общем виде к ценностям, поставленным под уголовно-правовую охрану, относятся права и свободы человека и гражданина, собственность, общественный порядок и общественная безопасность, окружающая среда, конституционный строй Российской Федерации, мир и безопасность человечества.
6. По сравнению с предметом посягательства, без которого не может быть ни преступления вообще, ни в частности, его объекта, фигура потерпевшего от преступления имеет иной характер связи как с преступлением, так и с его объектом. С одной стороны, потерпевший от преступления не должен противопоставляться самому преступлению и объекту посягательства, ибо в конечном счете в качестве первого всегда выступает только тот, кто является объектом посягательства. Если лицу причинен какой-либо вред, но при этом оно не было объектом преступления (например, родственник погибшего), то данное лицо должно рассматриваться представителем потерпевшего, но никак не самим потерпевшим. С другой стороны, объект преступления и потерпевший от преступления - понятия не тождественные. В отличие от объекта преступления, которым выступает тот, против кого совершается преступление, потерпевший - это лицо, которому реально причинен физический, имущественный, моральный или иной вред. Указывая на объект преступления, мы подчеркиваем ту роль, которую играло лицо в процессе совершения посягательства. Фигура же потерпевшего от преступления возникает не в процессе, а в результате посягательства. Поскольку не всякое преступление влечет за собой фактическое причинение вреда, то, в отличие от объекта преступления, без которого преступления нет и не может быть, потерпевший от преступления является факультативным признаком состава преступления. Вместе с тем, характеризуя признаки потерпевшего от преступления, нужно подчеркнуть главное: поскольку о наличии преступления и преступного вреда можно судить лишь с позиций норм уголовного права, то потерпевший от преступления в изначальном своем смысле есть понятие именно уголовно-правовое, а не процессуальное. Подобно тому, как констатация деяния в качестве преступного предполагает определенную процессуальную форму, признание лица потерпевшим также должно осуществляться в определенном процессуальном порядке.
Итак, обобщая приведенные положения о понятии объекта преступления, можно предложить следующее определение: объект преступления - тот, против кого оно совершается, т. е. отдельные лица или какое-то множество лиц, материальные или нематериальные ценности которых, будучи поставленными под уголовно-правовую охрану, подвергаются преступному воздействию, в результате чего этим лицам причиняется вред или создается угроза причинения вреда.
Как известно, всякая классификация должна производиться на основе определенного рода правил. Применительно к классификации объектов преступления наиболее актуальны следующие четыре требования.
1. Классифицируя объекты преступления, нужно прежде всего различать деление того, что в общетеоретическом плане именуют признаками и их носителями (вещью). В отличие от носителя, признак, представляя собой "показатель, знак, посредством которого можно узнать, определить что-либо", не способен к самостоятельному существованию в пространстве и времени и всегда является принадлежностью какой-то вещи, относительно которой он не должен ни отождествляться, ни противопоставляться. К сожалению, и того и другого в существующем ныне учении об объекте преступления (как, впрочем, и в уголовно-правовой науке в целом) избежать не удалось, в связи с чем возникает необходимость внести уточнения в так называемую классификацию объектов преступления по вертикали, согласно которой они подразделяются обычно на общий (генеральный), родовой (групповой, видовой, специальный и т. п.) и непосредственный (конкретный) объект посягательства. Заметим, что она получила по сути дела общепризнанный характер и приводится почти в каждой учебной и научной работе, изданной в нашей стране за последние полвека и посвященной проблеме объекта преступления. Не останавливаясь на особенностях решения вопроса отдельными авторами, в частности по поводу того, сколько видов предполагает такая классификация, обратимся к ее основанию.
Если анализировать данное деление объектов преступления (понимаемых авторами как определенного рода общественные отношения) под указанным углом зрения, то, пожалуй, имеет смысл привести два весьма характерных высказывания. Н. А. Беляев, разделяющий идею трехчлен-ности такого деления, аргументирует его тем, что "совокупность общественных отношений может быть предметом научно обоснованной и логически завершенной классификации на базе марксистско-ленинского положения о соотношении общего, особенного и отдельного. Классификация объектов посягательств, - утверждает он, - как общего объекта (вся совокупность охраняемых уголовным законом общественных отношений - общее), родового объекта (отдельные однородные группы общественных отношений - особенное) и непосредственного объекта (конкретное общественное отношение) вполне соответствует требованиям логики"'. В этом же видит правомерность деления объектов преступления и Н. И. Коржанский, отстаивающий необходимость выделения четырех звеньев. "В основе этой классификации, - отмечает автор, - лежит соотношение философских категорий общего - особенного - отдельного"2. Каких-либо иных оснований данной классификации ни названные, ни другие авторы обычно не указывают.
Между тем ссылка на философские категории в этом случае не совсем корректна. Дело в том, что в философии взаимосвязь указанного категориального ряда имеет совсем иной характер, чем тот, который фиксируется в уголовно-правовой науке применительно к соотношению общего, родового и непосредственного объектов посягательств. Так как в философии не отдельное включается в особенное и общее, а, напротив, общее и особенное признаются частью отдельного, то следует констатировать: приводимые юристами характеристики взаимосвязи общего, родового и непосредственного объектов посягательств не только не соответствуют, но и противоречат взглядам философов на соотношение этих категорий.
При анализе причин возникающих разногласий нет необходимости доказывать, что, раскрывая взаимосвязь выделяемых видов объектов преступлений, сторонники данной классификации фактически подразумевают соотношение другого категориального ряда: элемента, подсистемы и системы (или близкого им ряда: части и целого). Вся совокупность объектов преступлений, имеющая место в действительности, на самом деле предстает перед нами не общим объектом посягательства, а некоторой системой (целым), в рамках которых могут быть выделены определенные подсистемы и элементы (части). Роль подсистемы, очевидно, играет любая разновидность объектов преступлений, включающая в себя однородные по направленности посягательства. Отдельно взятый объект преступления выступает как элемент системы объектов в целом и одновременно какой-то ее подсистемы. Стало быть, с позиций той взаимосвязи, которая фактически обнаруживается в существующих ныне представлениях о соотношении названных видов объектов, нет никаких оснований говорить об общем, родовом и непосредственном объектах преступлений. Более того, в данном случае не должна идти речь о классификации как таковой, поскольку анализ системы, подсистемы и элемента предполагает предметом изучения не виды объектов преступлений, а совсем иное: их иерархию, для которой главной является характеристика не горизонтальных (как имеет место при классификациях), а именно вертикальных связей - отношений целого и части.
Раскрывая содержание понятия объекта преступления, конечно же, можно использовать установленные философией закономерности соотношения категорий общего, особенного, индивидуального и отдельного. Однако при этом было бы большой ошибкой Не учитывать, что в качестве отдельного должны признаваться сами объекты, в то время как роль общего, особенного и индивидуального способны играть уже не объекты, а признаки, свойственные им. Общим правомерно обозначать те признаки, которые повторяются в каждом без исключения объекте посягательства. Особенным - признаки, присущие не всем, а лишь какой-то части объектов преступлений. Индивидуальным - признаки, принадлежащие одному объекту и отсутствующие у всех других.
Именно виды признаков, а стало быть, и виды понятий, но никак не виды самих объектов преступлений фактически подразумевают те, кто пишет о целесообразности классификации объектов преступлений по вертикали.
2. С позиций того, что всякая классификация должна быть адекватной, соразмерной, т. е. исчерпывать объем делимого целого, необходимо сделать соответствующие акценты в так называемой классификации объектов преступления по горизонтали, в рамках которой обычно говорят о трех видах объектов.
Первый вид - основной объект преступления. Его отличительная черта - обязательность для состава преступления, вследствие чего вменение последнего возможно лишь в тех случаях, когда конкретное деяние причинило или создало угрозу причинения вреда данному объекту. Кроме того, специфический для него признак - особая значимость основного объекта по сравнению с иными объектами одного и того же состава преступления. Считается, что именно основной объект в наибольшей степени отражает общественную опасность посягательства, именно его законодатель в первую очередь ставит под уголовно-правовую охрану при конструировании уголовно-правовой нормы.
Второй вид - дополнительный объект преступления. Как и основной, он рассматривается в качестве обязательного для данного состава преступления со всеми вытекающими отсюда последствиями (наличие признаков дополнительного объекта в составе преступления, возможность вменения данного состава лишь при условии, что дополнительному объекту причиняется или создается угроза причинения вреда, влияние признаков дополнительного объекта на квалификацию содеянного и т. д.). Что же касается различий между основным и дополнительным объектами посягательства, то их видят главным образом в том, что уголовно-правовая защита последнего осуществляется не самостоятельно, а в неразрывной связи с основным объектом. В качестве типичного примера приводят состав разбоя, в котором отношения собственности объявляются основным, а личность, ее здоровье - дополнительным объектом преступления.
И, наконец, некоторые авторы считают третьим видом факультативный объект преступления, имея в виду, что, в отличие от двух уже названных, данный объект не является обязательным для состава преступления, а значит, причинение или создание угрозы причинения ему вреда не служит необходимым условием для вменения состава преступления.
Заметим, что в юридической литературе по поводу целесообразности и возможности выделения указанных видов объектов высказываются и другие мнения: одни признают выделение дополнительных и факультативных объектов не имеющим никакой практической ценности; другие считают факультативный объект разновидностью дополнительного. Придерживаясь на этот счет той точки зрения, что выделение основного, дополнительного и факультативного объектов вполне обоснованно, подчеркнем два существенных момента, непосредственно касающихся объема делимого целого, которые в литературе обычно не акцентируются, но так или иначе подразумеваются.
Одно из них - это то, что вычленение основного, дополнительного и факультативного объектов посягательства носит производный характер, т. е. предполагает в качестве своей предпосылки тезис, согласно которому действующее законодательство различает составы преступлений одно- и многообъектных посягательств. Ясно, что однообъектные составы преступлений оказываются за рамками деления по горизонтали. Следовательно, оно применимо лишь к тем составам преступлений, где законодателем описываются признаки по меньшей мере двух объектов. Другой момент, предполагаемый при классификации объектов преступлений на основной, дополнительный и факультативный, состоит в том, что объем делимого целого в данном случае образуют объекты не всей совокупности многообъектных составов, а какого-то одного. Именно в пределах отдельно взятого многообъектного состава преступления становится возможным, с учетом конкретных его признаков, различать либо основной и дополнительный, либо основной и факультативный, либо основной, дополнительный и факультативный объекты. Стало быть, имея в виду тот факт, что объекты всей совокупности преступлений по своему объему не совпадают с количеством объектов одного преступления, можно сделать вывод о недопустимости отождествления классификации объектов преступления и классификации объектов преступлений.
3. При характеристике встречающихся в литературе классификаций объектов преступления существенное внимание должно обращаться на то, что вообще понимается под объектом преступления. Для примера можно привести деление, предложенное Ю. А. Демидовым, который по аксиологи-ческим основаниям различает объекты: а) абсолютной и относительной ценности; б) политической, экономической, моральной, материальной и иной социальной ценности; в) общественной и индивидуальной ценности; г) большей или меньшей ценности; д) общей и частной ценности; и т. д.' Если исходить из такого понимания, которое видит во всяком преступлении посягательство на лиц (отдельное лицо или группу), то большинство из указываемых Ю. А. Демидовым оснований оказываются либо лишенными смысла (скажем, вычленение объектов политической, экономической, моральной и другой социальной ценности), либо неприемлемыми по принципиальным соображениям (в частности, различать лиц по их абсолютной или относительной, большей или меньшей ценности). Но автор, говоря о классификации объектов уго-ловно-правовой охраны, имел в виду не тех, кого защищает уголовный закон, а то, что им защищается (государственный и общественный строй, общественный порядок, жизнь, здоровье, честь и достоинство человека, имущество и т. п.). В сущности, такого рода ценности следовало бы относить не к объекту, а к предмету преступления, но в любом случае основания деления того, кто защищается, и того, что защищается, уголовным законом отождествляться не могут.
4. Число членов любой классификации, ее практическая значимость и научная состоятельность во многом зависят от того, является ли основание классификации единым и существенным. В этой связи особый интерес представляет такое деление объектов посягательства, исходя из которого общественно опасные деяния группируются на преступления против личности, общества и государства. Что является наиболее характерным для такой классификации?
Прежде всего ее общепризнанность. Будучи известной еще во времена римского права, она всегда привлекала внимание ученых. Но если в XIX - начале XX вв. почти во всех научных трудах этому делению давалась положительная оценка, то позднее, в советской литературе, оно стало рассматриваться как неприемлемое по идеологическим соображениям. Считая его применимым лишь к буржуазному праву, авторы исходили из того, что в социалистическом государстве не может иметь место противопоставление личных и общественных интересов. В настоящее время подобного рода представления о взаимосвязи личности, общества и государства стали более реалистичными, в силу чего есть все основания полагать, что данная классификация не должна оставаться вне сферы внимания исследователей.
Далее. Характерной она является и с точки зрения трудности понимания используемого в ней основания, что служит главной причиной ее неприятия. Так, в отличие от римского права, различавшего преступления публичные и частные, в известном труде Чезаре Беккариа с учетом направленности преступных посягательств они группировались, например, не на две, а на три разновидности: некоторые преступления, считал он, разрушают само общество или вызывают гибель того, кто является его представителем, другие нарушают личную безопасность граждан, посягая на их жизнь, имущество и честь, третьи являются действиями, которые противоречат тому, что для общественного спокойствия и блага закон предписывает каждому гражданину делать или не делать. Сходное трехчленное деление позднее широко распространилось и в юридической литературе России, в связи с чем вычленялись, например, преступления против интересов государства, против интересов общества и против частногражданских интересов. Помимо указанных двух, наиболее часто встречающихся подходов, в истории развития уголовно-правовой мысли можно обнаружить и менее представительные по числу сторонников точки зрения, в соответствии с которыми назывались "государственные", "общественные", "семейственные", "против прав отдельных лиц, как физических, так и юридических, заключающиеся в преступлениях против личности и имущества". Упуская из виду требование единства основания, иногда их делили на пять групп: "преступления против прав отдельных лиц", "преступления против половой нравственности и семейства", "преступления против общества", "преступления против государства", "преступления против религии и церкви". Имелись сторонники и восьмиразрядной классификации. В первом упоминались те преступления, которые ведут к гибели государства; во втором - наносящие вред законной власти; в третьем - те, которые направлены против личной безопасности; в четвертом - посягательства на нравственность; в шестом - деяния, затрагивающие честь; в седьмом - преступления против общественного спокойствия; в восьмом - деликты против религии. Укажем также и на позицию авторов, выступающих за необходимость выделения еще большего числа видов преступных посягательств по данному критерию и еще в меньшей степени учитывающих принцип единства основания деления: "При подразделении уголовных правонарушений на группы по различию объектов или предметов преступлений, - писали они, - уголовные правонарушения разделяются не на несколько, а на много групп. Например, преступления и проступки против безопасности государства отойдут в одну группу, против неприкосновенности законного авторитета или законного господства правительственной власти - в другую, против доброкачественности исполнения государственной или общественной службы - в третью, против доброкачественности денежных знаков - в четвертую, против неприкосновенности веры или религии человека - в пятую, против неприкосновенности правового состояния личности - в шестую, против жизни - в седьмую, против телесной неприкосновенности - в восьмую, против половой неприкосновенности - в девятую, против свободы - в десятую, против чести - в одиннадцатую, против имущества - в двенадцатую и т. д."1
Не останавливаясь на всех существующих до настоящего времени дискуссионных аспектах классификации преступлений по их направленности, нельзя не подчеркнуть ее теоретическую актуальность, особенно для более глубокого изучения понятия объекта преступления и преступления как такового. В этой связи не может не вызвать интерес, в частности, вопрос о возможности признания объектом преступления юридических лиц и государства (в целом или его органов). Казалось бы, его решение не должно вызывать больших затруднений, поскольку многие ученые считают вполне обоснованным рассмотрение юридических лиц и государства в качестве участников общественных отношений и, стало быть, как объекта преступления. Между тем есть и другая, на наш взгляд, более правильная точка зрения, сторонники которой уже не раз подчеркивали, что всякого рода социальные учреждения имеют несколько иную сущность, чем естественно исторические общности, в связи с чем не могут быть признаны участниками общественных отношений. Будучи организационной формой, органом, социальные образования, по терминологии Ю. Г. Ткаченко, есть объективизированное, структурно оформленное орудие действия субъектов общественных отношений. Последовательно развивая этот тезис, следовало бы сделать соответствующие выводы и по поводу того, правомерно ли признавать юридическое лицо и государство объектом преступления. Суть вопроса в данном случае состоит в том, кого считать объектом, например, в так называемых преступлениях против правосудия: само государство (правосудие) либо каждого члена общества, интересы которого призваны выражать государство и его органы. Встав на ту точку зрения, что государство и его органы как таковые не должны рассматриваться участниками общественных отношений, можно утверждать: в такого рода преступлениях виновный противопоставляет себя всем тем, чьи интересы представляет государство и правосудие, и, стало быть, объектом в данном случае выступают все члены общества, а предметом преступления - организационная форма (государство, правосудие). Аналогичный подход предполагается и при характеристике направленности посягательств против порядка управления, воинских преступлений, должностных преступлений и т. д.
Немаловажное значение имеет интересующая нас классификация объектов преступления, обусловливающая выделение соответствующих видов посягательств, и в практическом плане. Для законодателя она представляет особую ценность в связи с систематизацией материалов в Особенной части УК, для правоприменителя - при разграничении целого ряда преступлений, в частности, при квалификации содеянного как лишения жизни лица или его близких в связи с осуществлением данным лицом служебной деятельности или выполнением общественного долга; посягательства на жизнь государственного или общественного деятеля; посягательства на жизнь сотрудника правоохранительных органов.
1. Трайнин А. Н. Общее учение о составе преступления. М., 1957.
2. Кругликов Л. Л. Смягчающие и отягчающие ответственность обстоятельства в уголовном праве. Воронеж, 1985.
3. Кругликов Л. Л., Савинов В. Н. Квалифицирующие обстоятельства: понятие, виды, влияние на квалификацию преступлений. Ярославль, 1989.
4. Костарева Т. А. Квалифицирующие обстоятельства в уголовном праве. Ярославль, 1993.
5. Козаченко И. Я., Костарева Т. А., Кругликов Л. Л. Преступления с квалифицированными составами и их уго-ловно-правовая оценка. Екатеринбург, 1994.
6. Кудрявцев В. Н. Общая теория квалификации преступлений. М., 1972.
7. Куриное Б. А. Научные основы квалификации преступлений. М., 1984.
8. Бурчак Ф. Г. Квалификация преступлений. Киев, 1983.