Наталию Гончарову называли злым гением великого поэта и обвиняли в его смерти. Утверждали, что она никогда не любила Пушкина и ничего не понимала в поэзии. Говорили, что их брак был браком по расчету. Никто не хотел замечать, что Пушкин и Гончарова просто любили друг друга.

Самая невероятная страница в биографии Пушкина – его брак с Наталией Гончаровой. Не могло быть в жизни великого русского, грязных пеленок. Мы привыкли, что история жизни «любимцев муз» пишется по одному и тому же канону – бесконечные романы, африканские страсти, ранняя и нелепая смерть. Все это, конечно, было в биографии Пушкина. Но его отношения с Гончаровой пытаются описывать, исходя из этого готового шаблона, что приводит только к искажению фактов. Трагедия поэта не была связана с его женой – он давно искал смерти. То, что произошло на Черной речке, – всего лишь роковое стечение обстоятельств, предлог, которым Пушкин воспользовался, чтобы уйти из жизни, а его убийцы – чтобы свести с ним счеты. И все равно до сих пор не умолкают голоса, обвиняющие во всем Наталию Гончарову – «бездушную красавицу» и «пустоголовую кокетку». Вдове поэта еще при жизни приходилось выслушивать эти упреки, но она никогда не пыталась оправдаться. Все равно никто не мог наказать Наталию Гончарову сильнее, чем она сама. Хотя Натали ничем не заслужила этого наказания.

Встреча с будущей женой ни в коем случае не была для Пушкина роковой. Это был подарок судьбы, нелогичный и нежданный. Несколько лет прекрасной любви перед смертью – мало кому из поэтов так везло. И самое удивительное, что вначале брак Пушкина с Гончаровой должен был стать браком по расчету. До тех пор, пока оба не поняли, что любят друг друга. Но этот «расчет» не имел никакого отношения к деньгам. Накануне своего трид­цатилетия поэт неожиданно решил, что ему во что бы то ни стало нужно жениться. Нельзя сказать, что Пушкину было все равно, с кем связать свою судьбу, но ждать «большой и чистой любви» он не собирался. Обаятельный и темпераментный потомок африканского князька был в состоянии убедить любую женщину в своей вечной любви.

У Пушкина никогда не было настоящей семьи. Все читали о «лицейском братстве», о его няне Арине Родионовне, но кто знает хоть одно стихотворение, которое поэт посвятил бы родителям? Он никогда не был осо бенно близок ни с матерью, ни с отцом. Известно только, что Пушкин очень любил своего младшего брата Льва, о котором до конца жизни заботился, словно заменяя ему родителей. Те, судя по всему, вообще довольно прохладно относились к детям, так что Александр Сергеевич не был исключением. Неудивительно, что со временем Пушкин начал мечтать об идеальной семье, которую он должен создать. Возможно, сказалось его увлечение историей, любовь ко всему народному, патриархальному:

Мой идеал теперь – хозяйка,

Мои желания – покой,

Да щей горшок, да сам большой.

Гончарова была далеко не первой кандидатурой на роль «хозяйки». Поэт как-то назвал жену своей «сто тринадцатой любовью». Если он и преувеличил число своих побед, то не сильно. «Пушкин до того был женолюбив, – вспоминал Сергей Комовский, учившийся вместе с поэтом в Лицее, что, будучи еще 15 или 16 лет, от одного прикосновения к руке танцующей, во время лицейских балов, взор его пылал, и он пыхтел, сопел, как ретивый конь среди молодого табуна...»

Поэт никогда не отличался красотой. Конечно, свою физическую непривлекательность он часто преувеличивал, называя себя «потомком негров безобразным». Но все-таки следует признать, что художники, писавшие портреты, ему несколько льстили. Маленького роста (примерно 165 см: Пушкин утверждал позже, что не любит стоять рядом с женой – это казалось ему унизительным), с неправильными чертами лица, поэт привлекал женщин своей бешеной энергией, остроумием и талантом. И те, кто попадал под его обаяние, на полном серьезе писали: «Пушкин был очень красив: рот у него был очень прелестный, с тонко и красиво очерченными губами, и чудные голубые глаза...» Поэтому сто тринадцать побед на любовном фронте кажутся вполне реальным числом.

Но до предложения руки и сердца дело у него обычно не доходило. Впервые он собрался жениться в 1826 году – на своей дальней родственнице Софье Пушкиной. Однако поэту пришлось уехать на некоторое время из Петербурга, а невеста, не дождавшись, вышла замуж за другого. Через год он познакомился с Екатериной Ушаковой, но та отвергла его ухаживания. По легенде, цыганка предсказала Пушкину, что тот погибнет из-за жены. Ушакова была суеверна и не захотела стать виновницей его гибели, решив держаться от него подальше. А в 1828 году поэт сделал предложение Анне Олениной, дочери президента Академии художеств. Но отец невесты не дал согласия на этот брак: он узнал, что за вольнодумцем установлен негласный надзор, и решил не выдавать дочь замуж за опального поэта. Впрочем, стоит отметить, что мечты Пушкина о женитьбе до поры до времени были несколько абстрактными. Как только речь заходила о том, чтобы связать свою судьбу с конкретной женщиной, поэт даже не делал никаких попыток преодолеть возникавшие на пути препятствия.

Все изменилось зимой 1829 года, когда на балу у танцмейстера Йогеля Александр Пушкин впервые увидел Наталию Гончарову. Ей недавно исполнилось шестнадцать лет, и она только-только начала выходить в свет. Натали была в белом платье, с золотым обручем на голове – никто в зале не мог оторвать глаз от юной девушки, прекрасной какой-то античной, божественной красотой. А поэт, по его собственному признанию, «впервые был робок».

Наталия Гончарова родилась 27 августа 1812 года в поместье Кариан Тамбовской губернии. Туда ее родители уехали из Москвы во время нашествия Наполеона. Потом девочку увезли в родовое имение Гончаровых Полотняный Завод – огромное поместье со старинным парком и тринадцатью прудами. Дедушка Афанасий Николаевич души не чаял во внучке и выписывал ей из Парижа дорогие игрушки и атласные платья. Мама, Наталия Ивановна Гончарова, считала, что свекр слишком избаловал маленькую Ташу и старалась воспитывать дочь в строгости. Вообще жить с родителями Наташе Гончаровой было непросто. Ее отец, Николай Афанасьевич, был алкоголиком (правда, по официальной версии, он просто ударился головой, упав с лошади, и страдал помутнением рассудка). А мать была вынуждена самостоятельно управлять поместьем, став со временем нервной и раздражительной.

В таких условиях и формировался характер Натали Гончаровой – впервые появившись в обществе, она была замкнутой и стеснительной. Многие думали, что ей просто нечего сказать. На самом деле Наталия, как и ее сестры Александра и Екатерина, была не только умна, но и прекрасно образована. Она знала французский, немецкий и английский языки, историю, географию, хорошо разбиралась в литературе, неплохо играла в шахматы. И с самого детства была необыкновенно красива. Соседка Гончаровых по имению Надежда Еропкина вспоминала: «Я хорошо знала Наташу Гончарову, но более дружна она была с сестрою моей, Дарьей Михайловной. Натали еще девочкой отличалась редкою красотой. Вывозить ее стали очень рано, и она всегда была окружена роем поклонников и воздыхателей. Место первой красавицы Москвы осталось за нею. Я всегда восхищалась ею. Воспитание в деревне, на чистом воздухе оставило ей в наследство цветущее здоровье. Сильная, ловкая, она была необыкновенно пропорционально сложена, отчего и каждое движение ее было преисполнено грации. Глаза добрые, веселые, с подзадоривающим огоньком из-под длинных бархатных ресниц... Но главную прелесть Натали составляло отсутствие всякого жеманства и естественность. Большинство считало ее кокеткой, но обвинение это несправедливо. Необыкновенно выразительные глаза, очаровательная улыбка и притягивающая простота в обращении, помимо ее воли, покоряли ей всех. Не ее вина, что все в ней было так удивительно хорошо!.. »

После встречи с Натали Пушкин попросил своего приятеля, Федора Толстого-Американца, хорошо знакомого с ее семьей, похлопотать, чтобы его пригласили к Гончаровым. Поэт стал частым гостем в доме Натали. Вот только отношения с будущей тещей у него с самого начала не сложились. Наталия Ивановна, известная не только тяжелым характером, но и фанатичной религиозностью, не одобряла пушкинского вольнодумства. Поэтому, когда поэт попросил у родителей Натали ее руки, ему дали очень неопределенный ответ: прямо не отказали, но заявили, что дочь слишком молода и ей рано выходить замуж.

Если отказы Олениной, Пушкиной и Ушаковой поэт перенес почти равнодушно, то на этот раз он впал в депрессию и с горя уехал на Кавказ, где в это время шла война. Пушкин больше не искал «просто жену». Теперь ему нужна была только Натали. Пушкин писал Наталии Ивановне Гончаровой: «Когда я увидел ее в первый раз, красоту ее только что начинали замечать в обществе. Я ее полюбил, голова у меня закружилась, я просил ее руки. Ответ ваш, при всей его неопределенности, едва не свел меня с ума; в ту же ночь я уехал в армию. Спросите, – зачем? Клянусь, сам не умею сказать; но тоска непроизвольная гнала меня из Москвы: я бы не мог в ней вынести присутствия вашего и ее».

Вернувшись в Москву в апреле 1830 года, Пушкин снова сделал предложение Наталии Гончаровой. На этот раз родители дали свое согласие. «Утверждаю, что Гончарова-мать сильно противилась браку своей дочери, но молодая девушка её склонила, – вспоминала одна из знакомых Гончаровых. – Она кажется очень увлеченной своим женихом».

Скорее всего, в первые месяцы Наталией тоже руководил своего рода расчет. Если поэт был одержим женитьбой, то девушка мечтала вырваться из-под родительской опеки: жить с деспотичной матерью и невменяемым отцом было непросто. Но это никак не объясняет, почему Натали даже не думала о том, чтобы найти другого жениха, а Пушкин не забыл ее через пару недель после неудачного сватовства. Ведь только сейчас они кажутся блестящей парой – величайший русский поэт и первая красавица России. В то время это был брак бесприданницы и опального сочинителя без гроша за душой: хозяйство Гончаровых уже давно не приносило прибыли – так же, как и стихотворения Пушкина. Но все расчеты и материальные соображения уже не играли никакой роли: Пушкин и Натали действительно полюбили друг друга.

Правда, поэт по привычке продолжал изображать из себя циника. Его показное равнодушие давало многим основание думать, что он уже не рад близящейся свадьбе. Только близкие друзья отмечали, что после встречи с Гончаровой Пушкин стал совсем не похож на себя прежнего. И когда Наталия Ивановна решила отложить свадьбу под предлогом того, что ни у жениха, ни у невесты не было денег, он неожиданно проявил несвойственную ему предприимчивость. Пушкин попросил у отца в качестве свадебного подарка небольшую деревню и поехал туда, чтобы ее заложить. Вырученные 11 тысяч рублей он позже отдал Гончаровым на приданое. Правда, перед отъездом снова поругался с будущей тещей и поэтому писал Натали: «Возможно, ваша мать была права, и счастье не создано для меня. В любом случае вы абсолютно свободны; что до меня, то я даю вам слово части, что буду принадлежать только вам или же никогда не женюсь».

В Москву Пушкин вернулся не скоро: в стране началась эпидемия холеры, и все дороги были перекрыты. Александр Сергеевич остался в Болдино – имении отца, находившемся недалеко от заложенной деревеньки. Он скучал, сочинял стихи – этот период и стал знаменитой Болдинской осенью - и писал письма невесте: «Наша свадьба точно бежит от меня; и эта чума с её карантинами – не отвратительнейшая ли насмешка, какую только может придумать судьба? Мой ангел, ваша любовь – единственная вещь на свете, которая мешает мне повеситься на воротах моего печального замка. Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней все мое счастье».

Зимой поэт все-таки доехал до Москвы, где наконец помирился с матерью Натали. Свадьбу назначили на 18 февраля. Во время венчания Пушкин уронил обручальное кольцо и стоявший на аналое крест. Он тихо произнес: «Все это дурные знаки». Внучка фельдмаршала Кутузова Долли Фикельмон по прозвищу Флорентийская Сивилла, считавшаяся предсказательницей будущего, сказала, увидев новобрачных: «Жена его (Пушкина) – прекрасное создание; но это меланхолическое и тихое выражение похоже на предчувствие несчастия. Физиономии мужа и жены не предсказывают ни спокойствия, ни тихой радости в будущем. У Пушкина видны все порывы страсти; у жены – вся меланхолия отречения от себя».

Но поначалу ничто не предвещало беды. Александр Сергеевич и Наталия Николаевна Пушкины были довольны друг другом и жизнью. Поэт писал: «Я женат - и счастлив. Одно желание мое, – чтоб ничего в жизни моей не изменилось: лучшего не дождусь. Это состояние для меня так ново, что, кажется, я переродился». Из Москвы они скоро уехали: Пушкин недолюбливал этот город, утверждая, будто здесь он «глупеет». Молодожены поселились в Петербурге.

Правда, Пушкин почти все время был в разъездах: собирал материалы то для «Истории Петра Великого», то для «Истории Пугачевского бунта». На Натали держалось все небольшое, но требующее постоянных хлопот хозяйство: с ленивыми слугами и вечной нехваткой денег. Жена Пушкина почти постоянно была беременна или сидела дома после родов – за пять лет брака у нее родилось четверо детей. И все-таки Натали находила время бывать на петербургских балах. Поэтому письма к ней мужа были полны наставлений, советов и упреков: «Чем больше думаю, тем яснее вижу, что я глупо сделал, что уехал от тебя. Без меня ты что-нибудь с собой да напроказишь. Того и гляди выкинешь. Зачем ты не ходишь? а дала мне честное слово, что будешь ходить по два часа в сутки». «Ты, кажется, не путем искокетничалась. Смотри: недаром кокетство не в моде и почитается признаком дурного тона. В нем толку мало. Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе задницу; есть чему радоваться!» «Нехорошо только, что ты пускаешься в разные кокетства; принимать Пушкина (Ф.М. Мусин-Пушкин, дальний родственник Гончаровой) тебе не следовало, во-первых, потому, что при мне он у нас ни разу не был, а во-вторых, хоть я в тебе и уверен, но не должно свету подавать повод к сплетням. Вследствие сего деру тебя за ухо и целую нежно, как будто ни в чем не бывало».

Пушкин был далеко не так ревнив, как его часто описывали. Натали он бранил главным образом потому, что ему нравилось изображать из себя строгого мужа. Поэт никогда не сомневался в верности своей жены. Да и что могло быть предосудительного в том, что девятнадцатилетняя красавица, впервые оказавшаяся в Петербурге, немного кокетничала со своими многочисленными поклонниками? Слухи о постоянных ссорах четы Пушкиных были как минимум преувеличены. Один из гостей поэта рассказывал о том, что увидел однажды в его доме: «Пушкин сидел на диване, а у его ног, склонив голову ему на колени, сидела Наталия Николаевна. Ее чудесные пепельные кудри осторожно гладила рука поэта. Глядя на жену, он задумчиво и ласково улыбался...»

Часто говорят, будто Натали абсолютно не интересовалась творчеством мужа. Но достаточно почитать письма Пушкина, чтобы убедиться в обратном. Жена часто даже исполняла обязанности его секретаря и ассистента: «Мой ангел, одно слово: съезди к Плетневу и попроси его, чтобы к моему приезду велел переписать из Собрания законов (годов 1774 и 1775, и 1773) все указы, относящиеся к Пугачеву. Не забудь... Я пишу, я в хлопотах, никого не вижу и привезу тебе пропасть всякой всячины». «При сем пакет к Плетневу для «Современника»; коли цензор Крылов не пропустит, отдашь в комитет и, ради Бога, напечатать в 2 №». «Благодарю и Одоевского за типографические хлопоты. Скажи ему, чтоб он печатал как вздумает – порядок ничего не значит. Что записки Дуровой? Пропущены ли цензурою? Они мне необходимы – без них я пропал. Ты пишешь о статье гольцовской. Что такое? Кольцовской или гоголевской? - Гоголя печатать, а Кольцова рассмотреть».

Пушкин любил жену и доверял ей. Он знал, что слухи о ее изменах не имеют под собой никаких оснований. Жорж Шарль Дантес, приемный сын гомосексуалиста фон Геккерена, действительно настойчиво добивался Натали, но ни она сама, ни ее муж не воспринимали эти ухаживания всерьез. Наталия Николаевна, смеясь, рассказывала Пушкину о знаках внимания, которые ей оказывал Дантес. Тревожила их только бесцеремонная настойчивость француза. Дантес даже женился на сестре Натали Екатерине, чтобы быть ближе к объекту своей страсти.

Еще больше Пушкина беспокоила огласка, которую получила эта история, – он очень щепетильно относился к своей репутации. И не мог не прийти в ярость, когда его избрали коадъютором «Ордена рогоносцев» или когда появились слухи об измене жены с императором.

Николай I действительно был среди поклонников Натали Пушкиной. Царь хотел, чтобы она танцевала на придворных балах, но так как сочинителя Пушкина туда не пускали, не появлялась там и его жена. Тогда Николай пожаловал тридцатичетырехлетнему поэту звание камер-юнкера, самое низкое в придворной иерархии, – его обычно получали совсем молодые люди. Пушкин был взбешен. Его приятель Нащокин рассказывал: «Друзья, Вельегорский и Жуковский, должны были обливать холодною водою нового камер-юнкера: до того он был взволнован этим пожалованием! Если б не они, он будучи вне себя, разгоревшись, с пылающим лицом, хотел идти во дворец и наговорить грубостей самому царю».

В итоге Пушкину приходилось скучать на придворных балах и тратить деньги на «представительские расходы», хотя он собирался уехать в деревню – жизнь там была гораздо дешевле петербургской. Все это только усугубляло депрессию, в которой поэт пребывал уже несколько лет.

Цензура, нехватка денег, критика, поливавшая грязью произведения Пушкина, – возможно, все это наложилось на обыкновенный кризис среднего возраста. Друзья отмечали его худобу, желтизну лица, постоянную усталость. Поэт не мог подолгу сидеть на одном месте, вздрагивал от малейшего шума. Сестра Пушкина считала, что «если бы пуля Дантеса не прервала его жизни, то он немногим бы пережил сорокалетний возраст».

Любовь к Натали не погубила поэта. Наоборот – возможно, она подарила ему несколько лет жизни. Единственное, в чем можно ее упрекнуть, – это то, что она не посвятила всю свою жизнь мужу, как, например, супруга Достоевского Анна Григорьевна. Наталия Николаевна действительно не находилась целыми днями при муже, не отказывалась ради него от светских развлечений, не собирала все его черновики и обрывки стихотворений. Она просто была другим человеком, и именно такой любил ее поэт. Жена и дети – это все, что заставляло его последние годы дорожить жизнью.

Но потом и этого уже было недостаточно. Пушкин начал искать смерти. В 1836 году он трижды пытался драться на дуэли – по самым разным и, как правило, незначительным поводам. Владимир Соллогуб, Семен Хлюстин, князь Николай Репнин-Волконский – все они каким-то образом смогли уладить дело миром. Хотя это стоило им немалых трудов - поэт крайне неохотно отказывался от дуэлей.

В конце 90-х годов XX века было очень популярно эссе, подписанное именем Хорхе Луиса Борхеса, в котором речь шла о том, что Пушкин не был убит на дуэли: Дантес промахнулся. Константин Данзас, секундант поэта, якобы вспоминал: «Мы тронулись в обратный путь, я ехал за возком А. С. Когда проехали заставу, мне показалось, что в возке Пушкина щелкнул выстрел. Я подумал, что это подбросило экипаж на кочке. Мы остановились у дома А. С. Он медлил выйти из возка. Я подошел, думая помочь ему. Лицо Пушкина было бледнее мрамора, рука, прижатая к животу, в крови, у ног валяется карманный пистолет английской работы. «Скажи им, что это Дантес», – тихо прошептал он. Я так и сделал».

Это эссе было обыкновенной литературной мистификацией. Но в легенду поверили именно потому, что она была очень похожа на правду. Смерть Пушкина фактически была самоубийством. Еще задолго до дуэли поэт писал Жуковскому: «Стыжусь, что доселе не имею духа исполнить пророческую весть, которая разнеслась недавно обо мне, и еще не застрелился. Глупо час от часу долее вязнуть в жизненной грязи».

Когда смертельно раненного Пушкина привезли с Черной речки домой, больше всего он беспокоился о жене. Поэт знал, что в его смерти могут обвинить Натали. «Будь спокойна, ты невинна в этом», – повторял он. Как рассказывал князь Вяземский, доктор Николай Арендт, который все время находился рядом с умирающим поэтом, «говорил, что он никогда не видел ничего подобного, такого терпения при таких страданиях. Еще сказал и повторил несколько раз Арендт замечательное и прекрасное утешительное слово об этом несчастном приключении: «Для Пушкина жаль, что он не был убит на месте, потому что мучения его невыразимы; но для чести жены его – это счастье, что он остался жив. Никому из нас, видя его, нельзя сомневаться в невинности ее и в любви, которую к ней Пушкин сохранил».

Перед самой смертью поэт сказал Натали: «Носи по мне траур два или три года. Постарайся, чтоб забыли про тебя. Потом выходи опять замуж, но не за пустозвона». Через несколько часов он умер.

Княгиня Вяземская вспоминала, как Натали узнала о смерти мужа: «Я подошла к Натали, которую нашла как бы в безумии. – «Пушкин умер?» Я молчала. – «Скажите, скажите правду!» Руки мои, которыми я держала ее руки, отпустили ее, и то, что я не могла произнести ни одного слова, повергло ее в состояние какого-то помешательства. – «Умер ли Пушкин? Все ли кончено?» – Я поникла головой в знак согласия. С ней сделались самые страшные конвульсии; она закрыла глаза, призывала своего мужа, говорила с ним громко; говорила, что он жив; потом кричала: «Бедный Пушкин! Бедный Пушкин! Это жестоко! Это ужасно! Нет, нет! Это не может быть правдой! Я пойду посмотреть на него!» Тогда ничто не могло ее удержать. Она побежала к нему, бросилась на колени, то склонялась лбом к оледеневшему лбу мужа, то к его груди, называла его самыми нежными именами, просила у него прощения, трясла его, чтобы получить от него ответ. Мы опасались за ее рассудок».

Вдова в точности выполнила последнюю волю мужа. Только в 1839 году Наталия Николаевна вернулась в Петербург, но знали об этом лишь самые близкие друзья. Ее затворничество продолжалось до 1844 года, когда Натали впервые после смерти Пушкина появилась в опере. Тогда же она познакомилась с однополчанином своего брата, генералом Петром Петровичем Ланским. И через год вышла за него замуж.

Любила ли она Ланского? Наверное, любила, хотя совсем не так, как Пушкина. Скорее – как верного и надежного друга. И до самой смерти Наталия Николаевна не могла простить себе гибели Александра Сергеевича.

«Я убила моего мужа, я причина его смерти; но Богом свидетельствую: я чиста душою и сердцем!» – говорила Натали Владимиру Далю. Но была слишком горда, чтобы оправдываться перед теми, кто считал ее – и до сих пор считает виновной в смерти поэта. «У сердца есть своя стыдливость. Позволить читать свои чувства мне кажется профанацией. Только Бог и немногие избранные имеют ключ от моего сердца».