ОБ ОТРАЖЕНИИ СУБЪЕКТНО-ОБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЙ В ГЛАГОЛЕ КЕЧУА

Морфологическая репрезентация в глаголе субъекта и объекта действия и, в более широком смысле, выражение отношений между участниками описываемой ситуации, а также между последними и собственно действием занимает важное место в системе форм кечуанского глагола [1]. Совокупность форм, отражающих эти отношения, целесообразно выделить в особый класс среди прочих глагольных категорий кечуа, включая в него, кроме форм, традиционно относимых к залоговым (рефлексив, пассив), такие явления, как версию или субъектно-объектное спряжение.

Рассматриваемый вопрос кечуологами специально не изучался, хотя приводимые ниже факты так или иначе отмечаются в большинстве грамматик кечуа [2].

Наиболее заметно отношения между субъектом и объектом проявляются в субъектно-объектном спряжении, отражающем, хотя и не полностью, лицо и число как субъекта, так и объекта действия. В общих чертах оно может быть представлено в следующем виде [3]:

 

muna-yki	"я тебя люблю"	muna-ykiku	"мы тебя любим"
muna-ykichis	"я вас люблю"	muna-ykiku	"мы вас любим"
muna-wanki	"ты меня любишь"	muna-wankichis	"вы меня любите"
muna-wankiku	"ты нас (экскл.) любишь"	muna-wankiku	"вы нас (экскл.) любите"
muna-wankiku	"ты нас (инкл.) любишь"	muna-wankichis	"вы нас (инкл.) любите"
muna-wan	"он меня любит"	muna-wanku	"они меня любят"
muna-sunki	"он тебя любит"	muna-sunkiku	"они тебя любят"
muna-wanku	"он нас (экскл.) любит"	muna-wanku	"они нас (экскл.) любят"
muna-wanchis	"он нас (инкл.) любит"	muna-wanchis	"они нас (инкл.) любят"
muna-sunkichis	"он вас любит"	muna-sunkichis	"они вас любят"

 

Обращает на себя внимание недостаточность форм (из сорока девяти теоретически возможных сочетаний находят выражение лишь двадцать) и их частичная омонимия. Так, отсутствуют формы для выражения 3-го лица объекта; за рамками субъектно-объектного спряжения оказываются и те случаи, когда лицо субъекта и объекта совпадают. Такие формы обслуживаются показателем рефлексива -ku, например: armakuy [4] "купаться" (armay "купать"), watakuy "привязываться" (watay "привязывать"), wesq'akuy "запирать себя" (wesq'ay "запирать"). Рефлексивное значение форманта -ku обычно отмечается в исследованиях по языку кечуа.

В то же время наличие таких глаголов с этим суффиксом, как ruwakuy "делать для себя", llank'akuy "работать на себя", hap'ikuy "брать себе", tapukuy "спрашивать для себя" и др. [5], свидетельствует, на наш взгляд, о версионном значении этого суффикса (в данном случае речь идет о субъектной версии), сосуществующем с рефлексивным. Поиск показателя объектной версии приводит нас к суффиксу -pu, противопоставляемому -ku, например, в таких парах глаголов: akllakuy "выбирать себе" - akllapuy "выбирать для кого-то", takikuy "петь для себя" - takipuy "петь для кого-то", manakuy "просить для себя" - manapuy "просить для кого-то" и т.д. (при наличии akllay "выбирать", takiy "петь", manay "просить"). Многочисленность примеров такого рода позволяет предположить существование в языке кечуа версии как регулярной грамматической категории. Несомненная взаимоисключаемость -ku и -pu представляется также веским доводом в пользу того, что речь идет о двух значениях в рамках одной словоизменительной категории. Опираясь на картвелистическую традицию, мы считаем возможным различать в кечуа: 1) субъектную версию (объект предназначен или принадлежит субъекту), 2) объектную версию (объект предназначен или принадлежит другому объекту, или точнее - объект не предназначен или не принадлежит субъекту или отчуждается от него) и 3) нейтральную версию, не отражающую предназначения или принадлежности объекта субъекту или другому объекту.

К отмеченным выше функциям суффикса -ku следует добавить его употребление как показателя имперсоналиса: nikun "говорится, говорят" (niy "говорить"), yachakun "известно" (yachay "знать") и т.д. Безличные формы могут приобретать дополнительный оттенок возможности совершения действия: chayakun "можно добраться" (chayay "достигать, добираться") [6]. В ряде глаголов субъектно-версионное значение -ku заметно стирается: так, asikuy "смеяться", suwakuy "воровать", llullakuy "лгать", по-видимому, вытесняют нейтральные формы (соответственно asiy, suway, llullay).

Среди особенностей суффикса -pu отметим, что кроме отчуждаемости объекта от субъекта в широком смысле, он передает в глаголах движения и более конкретную идею физического удаления, например, ripuy "уходить" (riy "идти"). Весьма сходное явление находим в адыгейском языке, где префикс так называемой "объектной" версии фа- "производит также глаголы, выражающие направление действия в сторону кого-либо, чего-либо: фэ-кIон "идти в сторону кого-либо, чего-либо" [7].

Идея предназначенности для кого-то (и выражающей ее суффикс -pu) присутствует и в формирующемся в кечуа глаголе обладания kapuy. Сочетание морфемы ka- "быть, иметься, существовать" с суффиксом объектной версии закономерно стало означать "иметься для (у) кого-то". Для конкретизации лица обладателя слежат показатели субъектно-объектного спряжения: kapuwan "у меня (это) есть", kapusunki "у тебя (это) есть" и т.д. [8].

Как частный случай манифестации субъектно-объектной связи отметим также категорию взаимности, отражающую отношение взаимодействия между актантами. Реципрокальные формы обслуживаются суффиксом -naku: maqanakuy "драться" (maqay "бить"), rimanakuy "беседовать" (rimay "говорить"). Особого рассмотрения заслуживает формант -chi, широко употребляемый для образования побудительных (каузативных) форм глаголов: qelqachiy "заставлять писать" (qelqay "писать"), mikhuchiy "кормить" (mikhuy "есть"), ruwachiy "заставлять делать" (ruway "делать"), rimachiy "заставлять говорить" (rimay "говорить") и т.д. В то же время обращают на себя внимание и такие формы с суффиксом -chi, которые едва ли могут толковаться как каузативные, например: t'impuchiy "кипятить" (t'impuy "кипеть"), huchallichiy "обвинять" (huchalliy "быть виноватым"), wanuchiy "убивать" (wanuy "умирать"), thasnuchiy "гасить" (thasnuy "гаснуть"). Подобные формы, как отмечает Г.А. Климов, "обозначают распространение действия за пределы активного актанта" и интерпретируются им как формы транзитива или центробежной версии ("кипятить"), противостоящие формам нецентробежной версии ("кипятить") [9]. "Соответственно функцию признака центробежной версии, - пишет Г.А. Климов, - по-видимому, выполняли аффиксы -ya в аймара и -chi в кечуа" [10]. Мы разделяем эту точку зрения, тем более, что вышеприведенное определение транзитива, как нам кажется, не исключает появления каузативного значения у транзитивных глаголов. Подчеркнем, однако, что Г.А. Климов (вслед за Л.И. Жирковым) говорит об "остаточном функционировании центробежной и нецентробежной версий в кечуанском глаголе" [11] и что для современного состояния языка есть смысл рассматривать образования с -chi частью как новые лексемы (а сам суффикс -chi как словообразовательный) в таких случаях, как munachiy "предлагать" (munay "хотеть, любить"), thasnuchiy "гасить" (thasnuy "гаснуть"), частью как каузативные формы, противопоставленные некаузативным: qelqachiy "заставлять писать" (qelqay "писать"). О распаде категории центробежности / нецентробежности могут свидетельствовать и регистрируемые, хотя и нерегулярно, такие пары глаголов, как ch'akichiy "сушить" - ch'akikuy "сохнуть", allinyachiy "улучшать" - allinyakuy "улучшаться", qaqayachiy "укреплять" - qaqayakuy "укрепляться", в которых идея интранзитива "подкрепляется суффиксом -ku, очевидно, в рефлексивном значении, т.е. противопоставление транзитива и интранзитива переосмысливается как противопоставление нерефлексива и рефлексива.

Картина грамматического отражения субъектно-объектных отношений в кечуанском глаголе была бы неполной без упоминания о страдателньом залоге. Пассивная конструкция в языке кечуа образуется сочетанием пассивного причастия-имени с глаголом бытия kay. Имя субъекта действия имеет форму род. падежа: wasiqa wayqeypa hatarichisqan kan "дом построен моим братом". Генитив актанта обусловлен тем, что кечуанское пассивное причастие объединяет в себе как адъективные, так и субстантивные свойства, т.е. выражение wayqeypa hatarichisqan вполне может мыслиться как посессивная конструкция: "строение" (букв. "построенное") брата". Таким образом, посессивная конструкция базируется на наличествующих в кечуа грамматических категориях и ее существование можно считать естественным следствием языковой эволюции. Это не означает, что сама идея и даже форма пассива не могли быть заимствованы из испанского языка [12]. Мы лишь хотим сказать, что пассив мог бы развиться в кечуа и при иных обстоятельствах, т.е. без длительного и тесного контакта с испанским языком [13]. Как бы то ни было, и на морфологическом, и на синтаксическом уровнях пассивная конструкция в кечуа представляется элементом переферийным и, по-видимому, относительно новым. В некоторой степени это объясняется тем, что для актуализации отдельных членов высказывания язык кечуа располагает специальными (и весьма употребительными) аффиксами: -qa и -ri для темы и -n (-mi), возможно -taq, для ремы. Нельзя исключить, что нерегулярное оформление прямого дополнения показателем аккузатива -ta также может найти объяснение при анализе на уровне актуального членения предложения (ср., например, функции показателя прямого дополнения -ra в современном персидском).

Таким образом, в рамках рассматриваемой тематики для современного состояния кечуа можно выделить следующие категории: лицо и число субъекта и объекта, версию (субъектную, объектную, нейтральную), рефлексив, взаимность, каузатив, безличность, залог (активный и пассивный), обслуживаемые показателями субъектно-объектного и субъектного спряжения, а также суффиксами -ku, -pu, -naku, -chi и аналитической конструкцией с причастием на -sqa для пассива.

Может возникнуть вопрос: нельзя ли объединить значения форм на -ku в единой категории среднего залога, Ср. в связи с этим следующее замечание Э. Бенвениста относительно индоевропейского медия: "Если взять индоевропейские языки в целом, то факты представляются часто настолько разнообразными, что для того, чтобы охватить их все, приходится довольствоваться весьма расплывчатой формулой, которая почти дословно повторяется у всех компаративистов: средний залог, по-видимому, указывает только определенное отношение между действием и субъектом, а именно "заинтересованность" субъекта в действии. Более точное определение среднего залога, по-видимому, невозможно, ибо пришлось бы перечислять частные употребления, в которых средний залог имеет узкое значение - посессивности, возвратности, взаимности и т.п." [14]. Мы пошли по пути вычленения "узких значений", так как с обособлением субъектно-объектной версии получаемые в остатке частные категории оказываются лишенными "единого центра тяжести - понятия "заинтересованности". Дело осложняется сосуществованием в современном кечуа разных типологических пластов, так что, даже признавая медиальный характер некоторых образований на -ku, едва ли можно сказать определенно, развилось ли это медиальное значение из субъектно-версионного, или, напротив, это последнее с возникновением оппозиции на -ku и -pu обособилось от первоначального медия.

С большей определенностью к более старым грамматическим пластам восходит двухличное спряжение и особенно категория центробежности / нецентробежности, которую мы застаем уже в стадии почти полного распада; к новообразованиям относится страдательный залог.

В целом можно констатировать, что кечуанский глагол, ранее фокусировавший в себе отношения между действиями и его участниками, перестраивает систему своих форм под воздействием тенденции к рассредоточению грамматических показателей этих отношений и к повышению удельного веса склоняемых форм.

Примечания

1. Субъектно-объектные отношения представлены и в морфологии кечуанского имени, прежде всего, в виде характерной для номинативных языков оппозиции падежа подлежащего (именительного) и объектных падежей (винительного, дательно-направительного).

2. Так, Е.И. Царенко выделяет в глаголе кечуа категории "направленности действия" и "личной направленности действия" (Е.И. Царенко. К проблеме слова в агглютинативных языках (на материале языка кечуа). КД. М., 1973, стр. 68-69 и 73-75). Частичное освещение - с точки зрения контенсивной типологии - этот вопрос получил в книге Г.А. Климова "Типология языков активного строя" (М., 1977).

3. Статья написана в основном на материале говора Куско. Примеры даны в практической транскрипции, применяемой в Перу, h после согласных охначает аспирацию, ' - глоттализацию.

4. Форму отглагольного имени на -y принято считать словарной.

5. См. также анлогичные примеры у Г.А. Климова (указ. соч., стр. 239).

6. Ср. аналогичное положение в картвельских (особенно в мегрельском и чанском) языках, где значение потенциалиса в отдельных глаголах связано с префиксом i- (он же показатель субъектной версии), исходное значение которого - рефлексив. См.: А.С. Чикобава. Грамматический анализ чанского языка (с текстами), Тбилиси, 1942, стр. 40 (на груз. яз.).

7. М.А. Кумахов. Адыгейский язык, в кн.: "Языки народов СССР", IV, М., 1967, стр. 157.

8. Характерно, что индейцы кечуа, недостаточно владеющие испанским языком, употребляют в своей испанской речи выражение me lo hay "мне это есть" вместо исп. tengo "имею".

9. Г.А. Климов, указ. соч., стр. 140-141.

10. Там же, стр. 241.

11. Там же.

12. В связи с этим можно отметить употребление в пассивной конструкции глагола kay в не свойственной для него функции связки. Ср. такие формы именного сказуемого, как chay wasiqa musoqmi "этот дом новый", где связка отсутствует.

13. Так, нельзя отрицать возможность развития пассива из рефлексива на -ku. Мы, однако, не располагаем никакими данными на этот счет.

14. Э. Бенвенист. Общая лингвистика. М., 1974, стр. 186.

Список литературы

В.С. Пестов. ОБ ОТРАЖЕНИИ СУБЪЕКТНО-ОБЪЕКТНЫХ ОТНОШЕНИЙ В ГЛАГОЛЕ КЕЧУА.