Одно из существенных свойств фонологических корреляций состоит в том, что оба члена корреляционной пары неравноправны: один член обладает соответствующим признаком, другой им не обладает; первый определяется как признаковый (маркированный), второй - как беспризнаковый (немаркированный) [2 ]. Это же определение может служить основанием для характеристики морфологических корреляций. Вопрос о значении отдельных морфологических категорий в данном языке постоянно вызывает сомнения и разногласия среди исследователей языка. Чем объясняется большинство этих колебаний? Рассматривая две противопоставленные друг другу морфологические категории, исследователь часто исходит из предпосылки, что обе эти категории равноправны и каждая из них обладает свойственным ей положительным значением: категория I означает А, категория II означает В, или по крайней мере категория I означает А, категория II означает отсутствие, отрицание А. В действительности же общие значения коррелятивных категорий распределяются иначе: если категория I указывает на наличие А, то категория II не указывает на наличие А, иными словами, она не свидетельствует о том, присутствует А или нет. Общее значение категории II сравнительно с категорией I ограничивается, таким образом, отсутствием "сигнализации А".
Если в определенном контексте категория II все же сигнализирует отсутствие А, то это является лишь одним из употреблений данной категории: значение здесь обусловлено ситуацией; и даже если такое значение является самой обычной функцией данной категории, исследователь тем не менее не должен отождествлять статистически преобладающее значение категории с ее общим значением. Подобного рода отождествление приводит к злоупотреблению понятием транспозиции. Транспозиция категории имеет место лишь там, где ощущается перенос значения (транспозицию я рассматриваю здесь только с точки зрения синхронии). Русское слово ослица свидетельствует о том, что это животное женского рода, в то время как общее значение слова осел не содержит в себе никакого указания на пол данного животного. Говоря осел, я не уточняю, идет здесь речь о самце или о самке; но если на вопрос это ослица? я отвечаю нет, осел, то мой ответ уже содержит указание на мужской пол животного - слово употреблено здесь в более узком смысле. Не нужно ли в таком случае значение слова осел без указания на пол понимать как более широкое? Нет! Ибо здесь отсутствует ощущение переносного значения, так же как, например, не является метаформаи выражения товарищ Нина или эта девушка - его старый друг. Однако перенос значения имеет место, например, в так называемом вежливом множественном или при ироническом употреблении первого лица множественного числа в смысле второго лица единственного; равным образом воспринимается как метафора употребление слова дура применительно к мужчине; такое употребление усиливает аффективную окраску слова.
Русские исследователи середины прошлого столетия правильно оценили существенное различие между общим и частным значением категории. Уже К. Аксаков строго различает понятие, выраженное посредством грамматической формы, с одной стороны, и производное понятие как факт употребления, с другой стороны [3 ]. Равным образом Н. Некрасов учит, что "главные значения" дробятся в употреблении на множество частных значений, зависящих от смысла и тона целой речи" [4 ]. Он различает, следовательно, общее грамматическое значение формы и те эпизодические частные значения, которые она может приобрести в контексте. Связь между формой и значением он определяет в первом случае как фактическую, а во втором - как возможную. Принимая то, что имеет в языке значение лишь возможной связи, за связь фактическую, грамматисты приходят к установлению правил с множеством исключений. Из высказываний, приведенных ниже, вытекает следующее: уже Аксаков и Некрасов [5 ], а еще раньше Востоков [6 ] в своих исследованиях об основных значениях отдельных русских морфологических категорий неоднократно констатировали, что, в то время как одна категория указывает на определенный признак, в другой категории этот признак остается неуказанным. Этот вывод неоднократно повторяется в позднейшей русской специальной литературе, особенно у Фортунатова [7 ], Шахматова [8 ], Пешковского [9 ], Карцевского [10 ]. Так, Шахматов рассматривает отдельные противопоставления глагольных категорий как "обосложнение" теми или иными сопутствующими представлениями [11 ]. Пешковский говорит о "нулевых категориях", в которых вследствие сравнения с противоположными категориями "отсутствие значение создает здесь своего рода значение"; "подобными нулевыми категориями, - говорит он, - переполнен наш язык" [12 ]. Эта "нулевая категория", по существу, соответствует нашей беспризнаковой категории. Нулевыми или отрицательными значимостями оперирует и Карцевский, который при этом констатирует, что противоположения грамматических категорий бинарны [13 ].
Таким образом, морфологические корреляции и их распространение в языке получили всеобщее признание. Однако в конкретных грамматических описаниях они большей частью находятся на положении эпизодических, второстепенных понятий. Ныне необходимо сделать следующий шаг: понятие морфологической корреляции, как его сформулировал Трубецкой, должно быть положено в основу анализа грамматических систем. Если с точки зрения этого понятия мы будем рассматривать, например, систему русского глагола, то окажется, что этот последний может быть полностью сведен к системе немногих корреляций. Установление этих корреляций и составляет содержание настоящей работы. При этом мы пользуемся в большинстве случаев традиционной грамматической терминологией, хотя и признаем ее неточность.
Классы глагола образуются двумя видовыми и двумя залоговыми корреляциями.
Общая видовая корреляция: формы совершенного вида (признаковая категория) ~ формы несовершенного вида (беспризнаковая категория). Беспризнаковый характер форм несовершенного вида является, очевидно, общепризнанным. По Шахматову, "несовершенный вид означает обычное, неквалифицированное действие-состояние" [14 ]. Уже у Востокова "совершенный вид показывает действие с означением, что оно начато или кончено", тогда как несовершенный вид "показывает действие без означения начала и конца оному" [15 ]. Можно было бы сказать точнее, что формы совершенного вида в противоположность формам несовершенного вида указывают абсолютную границу действия. Мы подчеркиваем "абсолютную", так как глаголы, обозначающие повторяющиеся начинания и завершения многократных действий, остаются несовершенными (захаживал) [16 ]. Нам кажется чересчур узким определение, даваемое теми исследователями, которые ограничивают функцию форм совершенного вида обозначением недлительности действия; ср. такие глаголы совершенного вида, как понастроить, повыталкивать, нагуляться, в которых указывается на завершение действия, однако отсутствуют какие-либо указания на его "точечный" или "непродолжительный", "кратковременный" характер.
Внутри глаголов несовершенного вида существует следующая видовая "корреляция": "итеративные" формы, обозначающие многократность действия (признаковая категория) ~ формы без указания на многократность. Общая видовая корреляция охватывает все формы спряжения, тогда как вторая корреляция принадлежит лишь прошедшему времени.
Общая залоговая корреляция: формы, обозначающие непереходность действия (признаковая категория) ~ формы без указания на непереходность, то есть формы "действительного залога" в широком смысле слова. Понимание форм действительного залога как беспризнаковых было свойственно, собственно говоря, уже Фортунатову [17 ].
Признаковый член упомянутой корреляции содержит в свою очередь корреляцию, членами которой являются формы "страдательного залога" (признаковая категория) ~ "возвратные формы". Формы страдательного залога указывают на то, что действие производится не субъектом, а переходит на него извне. В словосочетании девушки, продаваемые на невольничьем рынке на "пассивность" указывает причастие; если же мы в этом словосочетании на место слова продаваемые подставим слово продающиеся, то "пассивность" будет выражена только контекстом, так как форма как таковая обозначает лишь непереходность. Ср., например, словосочетание девушки, продающиеся за кусок хлеба, где страдательное значение отсутствует вовсе, как как контекст его не подсказывает. Общая залоговая корреляция охватывает все формы спряжения; вторая корреляция затрагивает только причастия. В языковедческой литературе возникли сомнения по поводу того, куда должны быть отнесены при классификации глаголов так называемые "Communia" или "Reflexiva tantum" (бояться и т.п.). С точки зрения общей залоговой корреляции они являются непарными признаковыми формами.
Система спряжения. Я оставляю в стороне "составные" формы. Они лежат за пределами собственно морфологической системы глагола.
"Инфинитив" в отношении его "синтаксической" значимости характеризуется Карцевским как нулевая форма глагола: здесь речь идет о "выражении процесса вне всякого синтагматического отношения" [18 ]. Остальные глагольные формы указывают на наличие синтагматических отношений и функционируют, таким образом, в противоположность инфинитиву как признаковые члены корреляции.
Эта признаковая категория распадается в свою очередь на два коррелятивных ряда: "причастия" (признаковая категория) ~ "личные" формы. Шахматов определяет причастие как категорию, которая по сравнению с личными формами "обосложнена" представлением о пассивном признаке [19 ]. Так, в качестве признака корреляции здесь выступает признак адъективности ("прилагательности"). Наоборот, причастия по отношению к прилагательным образуют признаковую категорию, сигнализирующую о "глагольности".
Личные формы обладают "корреляцией наклонения". Изъявительное наклонение уже неоднократно определялось как отрицательное или нулевое. "Это действие - просто, действие, не осложненное никаким особым оттенком наклонения, подобно тому, как именительный падеж обозначает просто предмет, без оттенка падежности" [20 ]. Изъявительному наклонению как немаркированной категории противополагается наклонение, указывающее на волюнтативный аспект (willkurhafter Einschlag) действия ("модальность произвольного акта" [21 ] - по Карцевскому); именно в указании на этот аспект и заключается признак корреляции. Действие, которое выражается этим наклонением, может быть произвольно приписано субъекту (приди он, все бы уладилось), оно может быть также произвольно навязано субъекту (все говорят, а ты молчи), оно может, наконец, представлять произвольное, неожиданное, немотивированное действие субъекта (нечаянно загляни к нему смерть и подкоси ему ноги). В предложениях последнего типа Некрасов видит выражение "самоличности действия", что полностью соответствует мастерской характеристике, которую он дает этой грамматической категории: "Действительной связи действия с лицом, действующим в ней самой нет... лицо говорящее распоряжается, так сказать, в этом случае действием..." [22 ].
Изъявительное наклонение обладает "временн&оacute;й корреляцией": "прошедшее время" (признаковая категория) ~ "настоящее время". Прошедшее указывает на то, что действие относится к прошлому, тогда как настоящее как таковое не определено в отношении времени и является типично беспризнаковой категорией. Примечательным является понимание прошедшего времени в русском языке, предложенное К. Аксаковым и развитое затем Н. Некрасовым [23 ]: эта форма, в сущности, выражает не время, а только разрыв непосредственной связи между субъектом и действием; действие теряет, собственно говоря, свой характер действия и принимает просто значение признака субъекта.
Настоящее время обладает двумя "корреляциями лица".
1. Личные формы (признаковая категория) ~ безличные формы. В качестве грамматически безличной формы функционирует так называемое "третье лицо", которое само по себе не обозначает отнесенности действия к субъекту; эта форма становится семантически личной только в том случае, если дан субъект или по крайней мере если он подразумевается. Так называемые безличные глаголы с точки зрения упомянутой корреляции являются непарными беспризнаковыми формами.
2. Личные формы обладают корреляцией: форма первого лица (признаковая категория) ~ форма, которая не указывает на отнесенность действия к говорящему лицу. Это так называемая форма "второго лица", которая функционирует как беспризнаковая категория. Общее значение русской формы 2-го лица было метко охарактеризовано Пешковским как "обобщенно-личное" [24 ]. Контекст определяет, к какому лицу, смотря по обстоятельствам, относится эта форма: к любому (умрешь - похоронят), к говорящему (выпьешь, бывало) или к тому конкретному лицу, к которому обращаются. Правда, эта форма употребляется преимущественно в последнем смысле; однако это лишь одно из ее частных значений, а в вопросе об общем значении формы статистический критерий неприменим: обычное, узуальное значение и общее несинонимичны. Кроме того, форма 2-го лица в своей обобщающей функции "все больше и больше развивается в (русском) языке за счет обычных личных предложений" [25 ]. Что касается обобщающего употребления формы 1-го лица, то оно воспринимается как переносное (pars pro toto).
Как настоящее, так и прошедшее время обладают "корреляцией числа": "множественное число" (признаковая категория) ~ "единственное число". Общее значение беспризнаковой категории сводится к тому, что она не сигнализирует множественности. Это признавал уже Аксаков: "Единственное число общее, неопределенное, более имеет в себе родового, так сказать, характера; поэтому чаще может переноситься в другие отношения, между тем как множественное имеет более частный характер" [26 ]. Однако в противоположность всем прочим глагольным корреляциям, которые мы рассматривали, корреляция числа в изъявительном наклонении (и равным образом в причастии) детерминируется извне: это не самостоятельная корреляция, а корреляция согласования, так как она передает грамматическое число подлежащего.
К числу корреляций согласования относятся также обе "родовые корреляции", которые характеризуют единственное число прошедшего времени: 1) Средний род сигнализирует отсутствие отношения к полу [27 ]. Имена существительные среднего рода составляют, таким образом, признаковую категорию, в противоположность именам существительным не-среднего рода, которые могут указывать пол и тем самым не обозначают "отсутствие пола" (Asexualität). 2) Имена существительные не-среднего рода распадаются на две коррелятивных ряда. Имена женского рода образуют признаковую категорию, тогда как имена мужского рода грамматически свидетельствуют лишь о том, что сигнализация женского рода отсутствует (ср. приведенные выше примеры: осел, ослица и т.д.).
В противоположность изъявительному наклонению "наклонение произвольного действия" не имеет корреляций: оно не имеет ни самостоятельной корреляции лица, ни самостоятельной корреляции времени, ни корреляций согласования в числе и роде [28 ]. Но это наклонение "двустороннее": с одной стороны, оно вместе с другими глагольными категориями принадлежит репрезентативному плану языка, а с другой стороны, оно, как и собственно императив, выполняет, если следовать терминологии К. Бюлера, апеллятивную функцию.
Языкознание признало, что звательный падеж лежит в другой плоскости, нежели остальные падежи, и что звательная форма обращения находится вне грамматического предложения. Равным образом следует отделить от других глагольных категорий и императив, или повелительное наклонение, так как оно отмечено той же функцией, что и звательный падеж [29 ]. Повелительное наклонение нельзя рассматривать синтаксически как предикативную форму. Повелительные предложения, подобно обращению, являются полными и одновременно неразложимыми "вокативными односоставными предложениями" (Шахматов); они даже сходны между собой интонационно. Личное местоимение при повелительном наклонении (ты иди) по своей функции скорее обращение, чем подлежащее. Повелительное наклонение отчетливо выделяется внутри глагольной системы русского языка не только синтаксически, но и морфологически, и даже фонетически.
Хорошо известна тенденция языка сводить звательный падеж к чистой основе [30 ]. То же самое явление можно наблюдать и в русском повелительном наклонении. Беспризнаковая форма повелительного наклонения с точки зрения синхронии представляет собою основу настоящего времени без грамматического окончания. Строение этой формы определяется нижеследующими принципами: 1) Если в основе настоящего времени имеет место грамматическое чередование двух коррелятивных фонем (ударной и безударной гласной, палатализованной и непалатализованной согласной), то в повелительном наклонении появляется признаковый альтернант: безударная гласная (хлопочи), палатальная согласная (иди). 2) Если в основе настоящего времени имеет место чередование конечных согласных, то в повелительном наклонении появляется та согласная, которая бывает во втором лице настоящего времени (суди, прости, люби); единственное исключение составляет чередование велярных с шипящими; в этом случае повелительное наклонение имеет всегда велярные (лги, пеки, ляг). 3) Если основа настоящего времени односложна и имеет в исходе j, то в повелительтном наклонении перед j появляется e как альтернант звукового нуля (шей). 4) Если основа настоящего времени имеет в исходе группу согласных или если беспрефиксная основа состоит лишь из безударных слогов, то форма повелительного наклонения приобретает так называемый "паразитический гласный" (Flockvokal) i (сохни, езди, колоти, выгороди) [31 ]; единственное исключение: безударные основы настоящего времени на j глаголов, которые принадлежат к непродуктивным классам [32 ], сохраняют в повелительном наклонении ударение и обходятся без паразитического гласного (стой, пой, жуй, создай) [33 ].
Повелительное наклонение характеризуется следующими особыми корреляциями: 1) "Корреляцией соучастия": формы, сигнализирующие о намерении говорящего принять участие в действии (признаковая категория) ~ формы, не сигнализирующие этого. В роли признаковой категории выступает переосмысленная форма первого лица множественного числа настоящего времени (двинем ~ двинь). 2) "Корреляцией числа": формы, указывающие на то, что желание говорящего направлено на некоторое множество (признаковая категория) ~ формы без указания на это (двиньте ~ двинь, двинемте ~ двинем). Неоднократно поднимался вопрос, почему, собственно говоря, наклонение произвольного действия не использует в репрезентативном языке те формы множественного числа, которые оно употребляет там, где высказывание имеет апеллятивный характер. Эта проблема разрешается очень просто: к глаголу в повелительном наклонении вообще нельзя примыслить подлежащее; таким образом, в сфере повелительного наклонения корреляция числа является самостоятельной, а признаковый член самостоятельной корреляции не может быть перенесен в корреляцию согласования. 3) "Корреляцией интимности": формы, которые сигнализируют о до известной степени интимной или фамильярной окраске проявления желаний (признаковая категория) ~ формы, не сигнализирующие этого (двинь-ка, двиньте-ка, двинемте-ка ~ двинь и т.д.).
Различие между апеллятивной и репрезентативной функцией в системе русского глагола выражается не только в составе корреляций, но и непосредственно в способе их образования [34 ]. Формы повелительного наклонения отличаются от прочих глагольных форм агглютинацией окончаний: в повелительном наклонении каждое окончание служит для выражения только одного признака корреляции; при накоплении признаков одно окончание наращивается на другое. Нулевое окончание = беспризнаковая форма повелительного наклонения, /im/ или /om/ = признак корреляции соучастия, /t'i/ = признак корреляции числа, /s/ = признак залоговой корреляции, /ka/ = признак корреляции интимности. Например, /dv'in'im-t'i-s-ka/ [35 ]. Именно этим агглютинативным характером соединения морфем в повелительном наклонении и объясняется относительная легкость, с которой его окончания добавляются к междометиям или к транспонированным формам изъявительного наклонения: нате-ка, на-ка, ну-те-ка, брысь-те, пойду-ка, народное пошел-те и т.д. Междометия на, ну, брысь и др. сливаются с беспризнаковой формой повелительного наклонения.
Агглютинация выражается также и фонологически: отдельные морфемы сохраняют здесь свою индивидуальность; окончания повелительного наклонения, если рассматривать их фонологически, трактуются не как части слова, а как энклитики. На стыке морфем в повелительном наклонении группа t'+s не изменяется. Напротив, в других глагольных формах группа t/t'+s превратилась в c с долгой смычкой. Ср. повел. накл. /zabut'sa/ ('забудься') - инфинитив /abutca/ ('обуться'), 3-е л. мн. ч наст. вр. /skr'ibutca/ ('скребутся'); повел. накл. /v'it'sa/ ('виться') - инфинитив /v'itca/ ('виться'); повел. накл. /p'at'sa/ ('пяться') - 3-у л. мн. ч. наст. вр. /talp'atca/ ('толпятся'). Вообще в повелительном наклонении палатализованные переднеязычные появляются перед непалатализованным s, что обычно не бывает внутри слова: /aden'sa/ ('оденься'), /zar'sa/ ('жарься'), /kras'sa/ ('красься'). Перед язычными в повелительном наклонении фигурируют палатальные губные, тогда как обычно внутри слова губные перед язычными не допускают палатализации: /paznakom'ka/ ('познакомь-ка'), /sip'ka/ ('сыпь-ка'), /staf'ka/ ('ставь-ка'), /upr'am'sa/ ('упрямься'), /pr'isposop'sa/ ('приспособься'), /slaf'sa/ ('славься'), /grap't'i/ ('грабьте') (наряду с /grapt'i/), /gatof't'i/ ('готовьте') (наряду с /gatoft'i/). В повелительном наклонении сохраняется сочетание двух k, которые внутри слова обычно дают хк; ср. повелительное наклонение /l'akka/ ('ляг-ка') - прилагательное /m'axka/ ('мягко').
Русская грамматика объясняла повелительное наклонение, так сказать, метафорически: его элементы и их функции формально отождествлялись на основании частичного внешнего сходства с элементами и функциями других форм. Так, например, его паразитическая гласная и имеющие характер энклитик окончания механически включались в категорию аффиксов и т.д. По этой причине, разумеется, своеобразие повелительного наклонения не могло быть раскрыто.
Причастие характеризуется следующей корреляцией: формы, обозначающие предикативность (признаковая категория) ~ формы без обозначения этого, то есть "атрибутивные" причастия. Страдательным атрибутивным причастиям противополагаются в качестве признаковой формы "предикативные" причастия, а действительным атрибутивным причастиям - "деепричастия". Ср. юноша, томимый сомнением, скитается - юноша, томим сомнением, скитается; юноша, томящийся сомнением, скитается - юноша, томясь сомнением, скитается. В противоположность страдательному предикативному причастию деепричастие в роли главного сказуемого почти неизвестно в литературном языке.
Все атрибутивные и страдательные предикативные причастия обладают теми же корреляциями согласования, что и прошедшее время изъявительного наклонения (а именно корреляциями числа и рода). Деепричастия лишены корреляций согласования. Атрибутивные причастия обладают, кроме того, падежными различиями (вопрос о структуре этого различия мы оставляем здесь открытым).
Причастия совершенного вида не имеют временной корреляции; причастиям несовершенного вида, правда, эта корреляция известна; однако пассивные причастия почти полностью потеряли временные различия; деепричастия несовершенного вида употребляют прошедшее время очень редко; даже у активных атрибутивных причастий наблюдается частичное стирание границ между обеими временными категориями.
Рассматривая так называемую субституцию грамматических категорий, мы констатируем, что, как правило, все сводится к использованию беспризнаковых форм за счет соответствующих признаковых (например, замена личных форм инфинитивом, прошедшего времени - настоящим, первого лица - вторым, страдательного причастия - возвратным, множественного числа повелительного наклонения - его единственным числом). Обратные замены, естественно, являются лишь редкими исключениями и воспринимаются как переносная речь. Беспризнаковая форма функционирует в языковом мышлении как представитель коррелятивной пары; поэтому в известной степени ощущаются как первичные: формы несовершенного вида по отношению к возвратным, единственное число - по отношению к множественному, настоящее время - по отношению к прошедшему, атрибутивные причастия - по отношению к предикативным и т.д. И не случайно инфинитив квалифицируется нами камк представитель глагола, как "словарная форма".
Изучение афазии показывает, что признаковые категории теряются скорее, чем беспризнаковые (например, личные формы скорее, чем инфинитив, прошедшее время скорее, чем настоящее, третье лицо скорее, чем другие лица и т.д.). Мне пришлось наблюдать полушутливое, полуаффективное семейное арго, в котором было упразднено спряжение: личные формы были заменены здесь безличными (я любит, ты любит и т.д.). То же явление известно и из языка детей. Для юмористической передачи русского языка в устах иностранца характерно использование 3-го лица вместо первых двух (в комедии Тургенева "Месяц в деревне" немец говорит "фи любит" в смысле 'вы любите'). Настоящее время глагола быть потеряло спряжение в русском языке: форма 3-го лица ед. ч. есть заменила формы всех лиц обоих чисел (ты есть, таковы мы и есть).
Мы полностью принимает тезис Карцевского: асимметричная структура языкового знака является существенной предпосылкой языковых изменений [36 ]. Мы хотели бы указать здесь на две из многих антиномий, которые составляют основу структуры языка.
Асимметрия коррелятивных грамматических форм может быть охарактеризована как антиномия сигнализации А и несигнализации А. Два знака могут относиться к одной и той же предметной данности, но значение одного знака фиксирует известный признак А этой данности, тогда как значение другого знака оставляет этот признак неупомянутым. Например, ослица может быть обозначена как словом ослица, так и словом осел. При этом подразумевается один и тот же предмет, только во втором случае значение гораздо менее уточнено.
Из асимметрии коррелятивных форм вытекает антиномия общего и частного значений беспризнаковых форм или, другими словами, антиномия несигнализации А и сигнализации не-А. Один и тот же знак может обладать двумя различными значениями: в одном случае известный признак А подразумеваемой предметной данности остается незафиксированным, то есть его наличие не подтверждается и не отрицается; в другом случае отсутствие этого признака выступает на первый план. Например, слово осел может обозначать лицо животное - безотносительно к его полу, либо только самца.
Эти противоречия составляют движущую силу грамматических мутаций.
1. Настоящая статья представляет собой предварительный набросок одной из глав структурной грамматики. Центральное место в статье занимает анализ императива - категории, которая может быть понята только с учетом разнообразия языковых функций.
2. См. Trubetzkoy. Die phonologische Systeme. - In: TCLP, IV, p. 97
3. См. К.С. Аксаков. Сочинения филологические. Часть 1, 1875, с. 414 и сл.
4. Н. Некрасов. О значении форм русского глагола, 1865, с. 94 и сл., 115 и сл., 307 и сл.
5. Оба эти лингвиста, замечательные исследователи русской языковой синхронии, естественно, недооценивались учеными, которые односторонне отдавали предпочтение историческому языкознанию. Например, Карский в своем "Очерке научной разработки русского язяка" (1926) обходит молчанием работу Некрасова, а в адрес Аксакова посылает лишь несколько бессодержательных упреков. - См. по этому поводу: Бодуэн де Куртене. Избранные работы по общему языкознанию, т. 1. М., 1963, с. 363.
6. А. Востоков. Русская грамматика, 1831.
7. Ф.Ф. Фортунатов. О залогах русского глагола. - "Известия Отд. русского языка и словесности АН", т. IV, кн. 4, 1899, 1153-1158.
8. А.А. Шахматов. Синтаксис русского языка, т. II. Учение о частях речи, 1927.
9. А.М. Пешковский. Русский синтаксис в научном освещении, 1914, 3-е, совершенно переработанное изд. - 1928 г.
10. S. Karcevskij. Systeme du verbe russe. Prague, 1927.
11. А.А. Шахматов. Указ. раб., § 523.
12. А.М. Пешковский. Указ. раб., 31 (по третьему изданию).
13. S. Karcevskij, Указ. раб., с. 18, 22 и сл.
14. А.А. Шахматов. Указ. раб., § 540.
15. А. Востоков. Указ. раб., § 59.
16. Несоврешенными остаются и те глаголы, у которых абсолютный характер действия является факультативным (то есть не обозначен грамматически, а дан конкретной ситуацией). Ср. вот он выходит или он часто выходит.
17. Ф.Ф. Фортунатов. Указ. соч., § 1153 и сл.
18. С. Карцевский. Указ. раб., с. 18, 158.
19. С. Карцевский. Указ. раб., с. 18, 158.
20. А.А. Шахматов. Указ. раб., § 536.
21. А.М. Пешковский. Указ. раб., с. 126 (по первому изданию); ср. также С. Карцевский. Указ. раб., с. 141.
22. "Modalite d'acte arbitraire", см. С. Карцевский. Указ. раб., с. 139 и сл.
23. Н. Некрасов. Указ. раб., с. 105-106.
24. К. Аксаков. Указ. раб., с. 412 и сл.; Н. Некрасов. Указ. раб., с. 306 и сл.
25. А.М. Пешковский. Указ. раб., с. 430 и сл. (по третьему изданию).
26. К. Аксаков. Указ. раб., 569.
27. Ср. А.М. Пешковский. Указ. раб., с. 126 (по первому изданию): "...средний род... обозначает... нечто отрицательное, ни мужское, ни женское...".
28. Павский считал ошибочным стремление определить формы типа сделай как 2-е лицо ед. ч. Даже если форма повелительного наклонения типа сделай "чаще употребляется в значении 2-го лица ед. ч. и притом без добавления ты, то это еще не дает права газывать ее формой 2-го лица. В значении 2-го лица она употребляется чаще, чем все прочие лица" (Г. Павский. Филологические наблюдения над составом русского языка. Рассуждение третье. О глаголе, 1850, § 90). Аналогичный взгляд развивается и Буслаевым; см. "Опыт исторической грамматики русского языка", II, 1858, с. 154. В некоторых новейших грамматиках понимание этого факта полностью утрачено.
29. Уже К. Аксаков признал, что "повелительное есть восклицание; оно соответствует дательному падежу" (К. Аксаков. Указ. раб., 568).
30. Ср. S. Obnorskij. Die Form des Vokativs in Russischen. - In: "Zeitschrift fur slavische Philologie", Band I, 1925, S. 102 ff.
31. При палатализации гласный i в русском языке является обычным паразитическим звуком. Этот же паразитический гласный получает окончание инфинитива, если его основа имеет в исходе согласный (нести). Ср. появление паразитического гласного а у возвратной морфемы с при тех же условиях (в фонологической транскрипции: dil'is - dulsa, fp'ilas, fp'ilsa).
32. С. Карцевский. Указ. раб., с. 48 сл.
33. Напомню, что я употребляю понятие "паразитический гласный" исключительно в плане синхронии.
34. Имеется еше одна особенность повелительного наклонения: функции вида здесь до некоторой степени модифицированы, ср. Карцевский. Указ. раб., с. 139.
35. Здесь и ниже в косых скобках (/.../) дается фонологическая транскрипция форм.
36. S. Karcevskij. Du dualisme asymetrique du signe linguistique. - TCLP, I, p. 88-92.
Р. Якобсон. О структуре русского глагола.