Говорят, фамилия Гумилёвых происходит от латинского слова humilis, что значит: смиренный.
Николай Степанович Гумилёв родился 3(15) апреля 1886 года в Кронштате, где Степан Яковлевич дослуживал последний год корабельным врачём перед выходом в отставку. Николай родился бурной штормовой ночью, и, по семейному преданию, старая нянька предсказала, что у него «будет бурная жизнь».С раннего возраста он делал себя сам, и потому признавал над собою толькособственный суд.
9 февраля 1887 года был подписан высочайший приказ о выходе С.Я.Гумилёва в отставку с мундиром и пенсионом,по соседству с летней императорской резиденцией, в Царском Селе, уже был облюбован тихий дом на Московской улице, в который и перебралась семья.
Особым пристрастием к наукам младший Гумилёв не отличался ни в детстве, ни в юности. Но в пять лет уже умел читатьи не без удовольствия сочиняя, выискивая из обилия слов имнно рифмующиеся. Полчив первоначальное минимальное образование на дому, николай успешно слал экзамен в приготовительный класс Царскосельской гимназии,однако вскоре забоел ивынужден был прервать занятия.
Семья решила переехать Тифлис, из-за открывшегося в 1900 году у Дмитрия туберкулёза. Время проведённое на Кавказе,-более двух лет-было очень насыщенным и многое дало юному Гумилёву. 8 сентября 1902 года, в газете «Тифлисский листок » было опубликовано его стихотворение «Я в лес бежал из городов …»
В 1903 году он вернулся в Царское Село уже автором целого альбомапусть откровенно подрожательных, но искреннихромантических стихотворений.
Именно здесь, в Царском селе, впервые за долгие гимназические годы учебное заведение стало хоть сколь-либо привлекать Гумилёва. В седьмой класс был определён интерном (вольнослушателем). Николай Степанович Гумилёв посветил памяти директора гимназии, поэта Иннокентия Фёдоровича Анненского,строки поистине благодарного ученика:
Я помню дни: я, робкий, торопливый,
Входил в высокий кабинет,
Где ждал меня спокойный и учтивый,
Слегка седеющий поэт.
Десяток фраз, пленителных и странных,
Как бы случайно уроня,
Он вбрасывал в пространство безымянных
Мечтаний-слабого меня…
Довольно болезненный в детстве, он вопреки физической слабости всегда старался верховодить, всегда претендовал на роль вождяи был им. Сдетства застенчивый, всячески преодолевал и этот недостаток. Быть может, и стихи стал сочинять не в последнюю очередь из жажды славы: никто вокруг не умел, а его фамилия уже в газете напечатана былазначит,и в этом он выше других. А самовосприятие гордости и вовсе не знало ни границ, ни мелочей: это была памятливая гордость.
Маска надменного конквистадора, явленная молодым поэтом в первой своей книге,не мгновенное озарение,не случай ный образ, не дань юношеским мечтанием; она своего рода символ. Конечно, и щит, и завеса, ипанцирь. Но в первую очередь все же – символ, по которому безошибочно узнавался автор.
«Путь конквистадоров» Николай Гумилёв издал на деньги родителей за год до окончания гимназии, в 1905 году,когда ему исполнилось 19 лет. К этому времени он уже два года как был знаком с Анной Горенко, и не просто знаком: ей посвящены стихи в первой книге.
«Путь конквистадоров» Гумилёв никогда не переиздавал, откровенно давая понять, что и сам считает первую книгу пробой пера, уроком, подготовкой к творчеству, но не самим творчеством, достой ным его, Гумилёва, уровня. Только три стихотворения из всего сборника, да и то переделанные, отшлифованные, можно даже сказать – огранённые, счёл он возможным потом «вернуть» читателям.
Но «Путь конквистадоров», конечно, не просто добросовестно выполненый «урок», а и начавшее оформляться, очерчиваться самостоятельное миропонимание. Будь по-другому, книжка, как многие прочие, выходившие тогда, прошла бы незамеченой. Однако ж вскоре после её выхода в
№ 11 «Весов» появилась рецензия написанная Валерием Брюсовым. Это было для Гумилёва важным, и, с присущей ему памятливостью, он долгие годы хранил признательность своему открывателю: сначалакак влюблённый и прилежный ученик; затемкак коллега и даже как оппонент.
Аттестат зрелости он получил уже двадцатилетнем, 30 мая 1906 года. А ещё до официального завершения курса обучения появилось желание поехать за границу. Думается, в том, что он уехал в Париж, просматривается не страсть к наукам (хотя Гумилёв и поступил в Соборну), а в первую очередь его неуемная страсть к путешествиям.
Конечно, отъезд сделал и без того не слишком большой круг его литературных знакомств ещё более узким. К творчеству он относился как к работе, к ремеслу, в котором тоже есть мастера и есть подмастерьяв зависимости от владения приёмами, техникой. И несмотря на то, что он усиленно ищет «границу, где кончается опыт и начинается творчество», всё же в этот период именно опытами отдаёт больше всего времени и сил, изучает законы стихосложения.
Брюсов, теперь уже явно взяв шевство над юным подопечным,
Помогал ему не только литературными консультациями. Он свёл Гумилёва со своими парижскими знакомыми, уберёг его от некоторых ошибок и поспешных шагов.
Первый парижский период характерен ещё и тем, что Гумилёв впервые столкнулся с изданием журнала. Затем в его жизн будет немало подобных попыток, но «Сириус»первая из них. Сама идея возникла во время знакомств с русскими художниками М. Фармаковским и А. Божеряновым.
Вернувшись в мае 1907 года в Россию, 20 июня он уже вновь был в Париже, пытаясь осмыслить случившееся с ним за два киевско-московско-петербургских месяца: и встречу с Брюсовым, и освобождение от воинской службы, и очередной отказ Анны Горенко выйти за него замуж. .О эти отказы, столь глубоко ранившие душу «конквистадора»! Известно, что после двух из них Гумилёв пытался покончить собой.
Несмотря на все трудности пребывания во Франции и материальные, и нравственные, Гумилёв не забывал об основном, как он для себя определил, деле – литературном творчестве. Собиралась вторая книга – вышедшей в январе 1908 года сборник «Романтические цветы», изданный за свой счёт и посвящённый Анне Аендреевне Горенко.
О «Романтических цветах» будет затем с издёвкой писать газета «Царскосельское дело», оторая никогода не упускала случая продемонстрировать своё отношение к Гумилёву; не слишком корректно отзовётся о книге и журнал «Образование» доселе хваливший его стихи «мертворождёнными, рассудочными и холодными» и убеждала читателей в том, что «если признать основным принципом искусства нераздель-
ность формы и содержания, то стихи г. Гумилёва пока большей частью не пойдут под понятие искусства».
Но две рецензии – Валерия Брюсова и Иннокентия Анненс-
кого – стали определяющим для Гумилёва и его книги, как именно первый и последний аккорды.
Когда–то, три года назад, подписывая «Путь конквистадоров»
Директоругимназии, девятнадцатилетний гимназист перечислил в надписи произведения Анненского:
Тому, кто был влюблён, как Иксион,
Не в наши ралости земные, а в другие,
Кто создал Тихих Песен нежный сон –
Творцу Лаодамии
От автора
Теперь эстет Анненский достаточно подробно перечислил достоинства «Романтических цветов», сделав это не просто живо, но и даже как-то гурманно-изящно.
Это было время именно исканий, о чём говорит как уход в «Романтических цветах» от декадентства «Пути конквистадоров», так и уход в последующих книгах от символизма «Романтических цветов».
«Одна из сокровеннейших мыслей» к тому времени уже начинала получать воплощение в экзотических стихах. Причина конечно, не только в первом краткосрочном путешествии в африку и увлечённости этим континентом; причина прежде всего в попытке найти наиболее полный, оптимальный способ самовыражения на уровне целой платформы, системы.
Экзотичность тоже была необходимым кирпичиком в планомерном делании Гумилёвым самого себя. Имя его всё чаще появляется на страницах газет и журналов, и далеко не всегда как поэта: только в 1908 году он выступает с рассказами, новеллами, рецензиями и статьями в «Весах», «Речи», «Русской мысли», «Весне»… Расширяется круг его литературных знакомств – как парижских, так и, в меньшей пока степени, петербургских.
В 1909-1910 годах его пристрастия и антипатии опредилились ещё более явно. Во-первых, это наметившийся отход от Брюсо-
Ва. Во-вторых – жажда общественно-литератуной деятельности, в которой он хотел играть свою, по его мнению, не второстепенную роль. Создание совместно с С. К. Маяковским журнала «Апполон», одним нз активнейших сотрудников которого Гумилёв затем станет; и в попытке основать свой журнал «Остров» (выйдет всего два номера); и в создании Общества ревнителей художественного слова («Академии стиха»). И, в-третьих, это отношение к путешествиям не как к забавам или развлечениям, но как к потребности, без исполнения, которой он не мыслил и твор-
Чества. В ноябре 1909 года он отправляется в Абиссинию уже не набегом, а – с экспидицией академика Радлова.Однако результат превзошел ожидания и самого Гумилёва, так как увлечение переросло в страсть. Экзотика в поэзии Гумилёва, никогда не была самоцелью, но если сначала она присутствовала как выражение мечты (начиная с детского возраста, со стихотворения об «Озере Дели», написанном в шесть лет), то затем, в зрелом возрасте, стала отражением его, гумилёвского мировидения и бытия.
К концу 1909 года фамилия Гумилёва стала известна всему Петербургу – как это часто бывает, из скандальной хроники.
Поводом послужила дуэль между Гумилёвым и Волошиным, состоявшаяся из-за Елизаветы Ивановны Дмитриевой, с которой Гумилёв познакомился ещё в Париже, в мастерской художника Гуревича.
К 1910 году Николай Гумилёв добился того, о чём думал и в гимназии и в Париже: он не просто стал заметным поэтом, но и играл заметную роль в литературных делах. Всеми теперь как-то забыто, что он тогда ещё учился в университете. Вот разве что совсем необычный по нашим временам документ напоминает об этом – прошение ректору о разрешении вступить в брак с А. Горенко.
В апреле 1910 года произошли два знаменательных события: вышла третья книга стихов «Жемчуга» и 25 апреля состоялось венчание с Анной Андреевной; спустя неделю молодожёны отправились во Францию, в свадебное путешествие. Впрочем, едва из него вернувшись, Гумилёв тут же, в сентябре, уехал в Африку: его по-прежнему манила Аддис-Абеба.
Книга «Жемчуга» посвящена Брюсову.
Однако книга не случайно приобрела широкую известность и не случайно была сразу замечена литературной критикой. Дело тут, конечно, не только в ставшемк тому времени звучным имени и не только в упорчившемся положении Гумилёва. Быть может, одних «Капитанов» было бы достаточно для того, чтобы понять, что «Жемчуга» не продолжение раннего пути, а в какой-то степени уже и выбор нового, более самостоятельного.
Как бы там ни было, нопри подходе к «Жемчюгам» не стоит забывать, что это – книга человека, всего пять лет назад выпустившего первый свой, ученический сборник. Разница между ними – первый и третьим, как легко убедится, огромная. Более того, в «Жемчугах» уже зреет зерно будущего направления – того самого акмеизма, который, по убеждению Гумилёва, должен будет спасти отечественную поэзию. Когда читаеь:
И апостол Петр в дырявом рубище,
Словно нищий, бледен и убог,
понимаешь, что поэт и научился, и осмелился небесное опускать до земного, осязаемого, а не только земное опускать до земного, а не только земное возносить до романтических заоблачных высей.
Одной из основных проблем литературного процесса 1910 года стала проблема символизма.
«Цех поэтов» был задуман осенью и обсуждён в «Аполлоне» с привлечением Городецкого, Лозинского, Нарбута, Мандельштама, Зинкевича, Ахматовой… 20 октября уже состоялось первое заседание, 1 ноября – второе, в Царском Селе.
Принявший к этому времени участие в создании нескольких журналов и литературной организации, в которой верховодил всё-таки пе он, а Вячеслав Иванов, Гумилёв на этот раз взял в свои руки все бразды. Убеждённый в том, что стихи может писать каждый грамотный человек, овладевший техникой, ремеслом, Гумилёв и останавливается именно на таком названии – цех. Своё предназначение Гумилёва видел в том, чтобы руководить.
Созданный в 1911 году «Цех Поэтов» был как раз той организацией, и структура, и направленность, и порядки которой вполне импонироали Гумилёву. Разделив участников на «мастеров» («синдиков»), которых было всего два – Городецкий и сам Гумилёв, и «подмастерьев», Гумилёв вменял в обязаность «подмастерьям» беспрекословное повинивение, работу над «вещью» по указанию «мастера» и запрет на публикацию без разрешения «мастера» (для публикаций использовались «Апполон» и созданные при «Цехе» журнал и издательство, которые назывались одинакого: «Гиперборей»).
Выдержать подобное мог далеко не каждый, и потому многие «подмастья» в скором будущем покинут свой «Цех». Блок, который был в «Цехе» единственный раз – на организацион-
ном собрании 20 октября, назвал объединение «Гумилёвско-Городецкими обществом», а впоследствии записал: «Футуристы в целом, вероятно, явление более крупное, чем акмеизм. Последние – хилы, Гумилёва тяжелит «вкус», багаж у него тяжёлый, а Городецкого держат, как застрельщика с именем; думаю, что Гумилёв конфузится и шокируется им нередко».
Акмеизм как прграмма зародился в «Цехе Поэтов», но это было несколько позже. Поначалу же «Цех», насчитывавший 26 членов, вбирал в себя представителей разных направлений, большей частью как раз не акмеистов.
О создании акмеизма было официально заявлено 11 февраля 1912 года на засудании «Академии стиха», а в №1 «Аполлона» за 1913 год появились статьи Гумилёва «Наследие символизма и акмеизма».
Единственный, кому, как учителю акмеизма, сохранил приверженность сам Гумилёв, даже когда он уже перерос созданную школу, был Готье. Его стихи включены Гумилёвым в «Чужое небо», а затем выпущена и самостоятельная книга переводов «Эмали и камей».
Видимо, в эстетической программе Готье Гумилёву наиболее импонировали декларации, близкие ему самому: «Жизнь – вот наиглавнейшее качество в искусстве; за него можно всё простить»; «…поменьше медитаций, празднословия, синтетических суждений; нужна только вещь и ещё раз вещь». А непосредственно в поэтическом творчестве – программное стихотворение «Искусство», заканчивающиеся строками:
Работать, гнуть, бороться!
И лёгкий сон мечты
Вольётся
В нетленные черты.
Создавая «Цех Поэтов», а за ним и акмеизм, Гумилёв не отрицал достижений символизма, наоборот – призывал взять из него лучшее. Разве что в выпущенной в этом же, 1912 году книге «Чужое небо» современники увидели некие черты проявления нового направления.
«Чужое небо» книга более «простая», чем предыдущие; быть может, именно потому, что в ней теперь уже не демонстрируются достижения формы, в этом нет нужды: всем уже – и себе самому – он доказал, что может, что овладел. Интересна книга и тем, что автор в ней представлен и как лирик, и как эпик (поэмы «Блудный сын» и «Открытие Америки»), и как драматург (одноактная пьеса в стихах «Дон Жуан в Египте»), и как переводчик (стихи Теофилия Готье).
«Чужое небо» действительно являет собой лучшую из вышедших до 1912 года Гумилёва – по лиризму, по земным и в то же время возвышенным чуствам, воспетым в ней, по тщательной дозировки змоционального (любовная лирика) и рационального («Искусство» Готье), экхотического, «конквистадорского», но уже в ином преломлении («Открытие Америки», «Абиссинские песни», «У камина») и приземлённо-бытового («Из логова змиева…»).
Этот год, предельно насыщенный литературными делами (кроме названного, вышло немало статей: о Кузьмине, Брюсове, Цветаевой, Иванове, Блоке, Гуревиче, Зенкевиче и др.; сделаны доклады; посещались «Вечера Случевского» и т.д.), был насыщен и событиями личной жизни: вместе с Ахматовой была предпринята поездка в Италию; родился сын Лев. Гумилёв со своим племянником Сверчковом, в апреле 1913 года, через Одессу морем отправился в Африку. Коллекция, которую они там собрали, по мнению специалистов, по своей полноте стоит на втором месте после коллекции, привезённой Миклухо-Маклаем.
Об африканских экспидициях Гумилёва можно было бы написать отдельную книгу. Частично написал её сам поэт – в стихах «Шатра», в «Африканском дневнике», часть которого недавно обнаружена.
«Чужому небу» суждено было стать последней «мирной» книгой поэта. Следующая, «Колчан», вышла только спустя четыре года. Правда, было немало промежуточных публикаций в периодике – как стихов, так и прозы, тех же «Записок кавалериста».
Спустя 24 дня после объявления войны, 24 августа, насмотря на полученное ещё в 1907 году из-за косоглазия освобождение, он записывается добровольцем в лейб-гвардии уланский полк.
В 1944 году Анна Ахматова напишет:
Две воцны, моё поколение,
Освещали твой страшный путь.
Но первую войну он не воспринял как «страшный путь». Дру-
гие ритмы и мотивы слышались ему:
Солдаты громко пели, и слова
Невнятны были, сердце их ловило.
«Скорей вперёд! Могила, так могила!
Нам ложем будет свежая трава,
А полгом – зелёная листва,
Союзником – архангельская сила».
Как и ко всему, что делал, к своему участию в войне Гумилёв отнесся крайне серьёзно. Добившись зачисления «охотником» в армию и выбрав кавалерию, он тут же стал тренироваться, совершенствоваться в стрельбе, езде и фехтовании.
Служил Гумилёв прилежно, отличался храбростью – о том говорит и быстрое его продвижение до прапорщика, и два Георгиевских креста – 5 и 3 степени, которыедавались за исключительное мужество. Был в уланском полку, затем в гусарском.
В Собрании сочинений Гумилёва, кроме этого воспоминания, собрано и немало других, говорящих о том, что и в полку он старался не выходить из сферы творчества: писал и читал стихи, рисовал, даже вёл споры о поэтике, когда попадался собеседник.
Уйдя на фронт в 1914 году, Гумилёв, естественно, выбрал из литературной жизни столицы, не мог на неё влиять. В другом, военном мире создавалась и другая поэзия. Стихи, написанные им на фронте, значительно отличаются не только от «Жемчугов», но и от «Чужого неба»,достаточно прочесть хотябы «Наступление», чтобы увидеть отличие.
«Цех Поэтов» распался, что ещё раз подтвердило: Гумилёв был в нём стержнем, основным звеном. Гумилёв стал публиковать в «Биржевых ведомостях» свои «Записки кавалериста», которые появились в течение года и привлекали внимание публики. Всего состоялось 12 публикаций, сопровождённых пометкой: «От нашего специального военного корреспондента».
Эти «Записки…» да ещё письма и воспоминания товарищей свидетельствуют о том, что трагичности происходящего Гумилёв не ощущал. Он жаждал героизма – и потому героизм в первую очередь видел.
В конце декабря 1925 года вышла книга стихов «Колчан», в которую поэт включил и то, что было создано им на фронте.
Книга посвящена Татиане Викторовне Адамович, с которойпоэт познакомился до войны, в январе 1914 года.
В этом же году Анна Ахматова написала посвящённое мужу стихотворение «Колыбельная», в котором есть и её отношение к войне, и ощущение происходящего как именно горя:
Было горе, будет горе,
Горю нет конца.
Да хранит святой Егорий
Твоего отца.
В книге же Гумилёва, вышедшей почти в это же время, читаем:
И воистину светло и свято
Дело величавое войны.
Серафимы, ясны и крылаты,
За плечами войнов видны.
Тружеников, медленно идущих
На полях, омоченных в крови,
Подвиг сеющих и славу жнущих,
Ныне, Господи, благослови.
Вероятно, включай в себя сборник только подобные стихотворения, он и остался бы в том времени – как его, времени как его, времени, знак. Но в книге много как довоенной, так и в 1914 годах созданной лирики, любовной и философской, и именно эти стихи определяют лицо нового сборника – новое лицо поэта.
«Колчан», собрал в себе, по замыслу автора, «стрелы»стихи, передающие состояния человека на войне: это и «Война», и «Пятистопные ямбы», и «Наступление», и «Смер-
ть». Но не меньше в нём стрел Амура. И – стрел острой фило-
совской мысли.
Открывающее книгу стихотворение «Памяти Анненского» в некотором роде символично: оно – и памяти собственного ученичества, долгого, кропотливого, упорного, но – завершившегося. Несколько «итальянских» стихотворений – «Венеция», «Фра Беато Анджелико», «Рим», «Генуя» автобиографины, в них нашли отражение впечатления, полученные во время поездки в Италию в 1912 году вместе с Ахматовой. Но стихи эти, конечно, значительно глубже, чем просто «дневниковые записи», как это нередко бывало раньше,наступил новый этап развития. До сих пор – не всегда, естественно, но часто – Гумилёв строил своё творчество из того материала, который попадался под руку: важно было соответствие форме.
Теперь в материале «со стороны» особой нужды не было – его с избытком давала душа, которой, слава Богу, было над чем трудиться – и над африканскими, французскими, итальянскими встречами; и над фронтовыми нвблюдениями; и над петербургскими событиями… Происходило какое-то перераспределение ролей, о котором – в «Разговоре»:
И всё идёт душа, горда своим уделом,
К несуществующим, но золотым полям,
И всё спешит за ней, изнемогая, тело,
И пахнет тлением заманчиво земля.
Если война и была важна для Гумилёва, то – в личном плане, как ещё один из способов вечного его самоутверждения, но никак не в плане творческом – как, к примеру, та же Африка. Этот перелом – и в то же время нерасторжимое единство всего, что отражено в «Колчане»,автор воплотил в одном из лучших произведений сборника – поэме «Пятистопные ямбы», где взаимодополняющие сосуществует всё, что собрано в душевном мире поэта: и путешествия, и экзотика, и любовь, и война, и раздумья над смыслом жизни. Да, душа всё ещё
Глас Бога слышыт в воинской тревоге
И Боьими зовёт свои дороги,
но она уже помышляет и о другом – о том даже, чтобы самой собою распоряжаться:
Есть на море пустынном монастырь
Из камня белого, золотоглавый,
Он озарён немеркнущею славой.
Туда б уйти, покинув мир лукавый,
Смотреть на ширь воды и неба ширь…
В тот золотой и белый монастырь!
Достигший «высокого косноязычья», Гумилёв в «Колчане» окончательно выходит на собственный свой путь. Произошла переоценка ценностей, о которой можно догадаться по строчкам:
Я не прожил, я протомился
Половину жизни земной.
Ясно, что путь «конквистадорства» в том его виде, как до сих пор,уже отринут окончательно.
После неудачной сдачи экзаменов на офицерское звание и болезни Гумилёв получил назначение в экспедиционный корпус за границу и в июле 1917 года прибыл в Париж. Позднее высказывалось предположение, что был он разведчиком.
Как всякий военный человек, Гумилёв в этой поездке был занят в первую очередь военными хлопотами, которых в 1917 году, особенно после проишедшей в России Февральской революции, было немало.
Лондонский период связан с именем Б.В.Анрепа – художника, близкого знакомого Ахматовой. Именно он помог Гумилёву войти в новый ритм, познакомив его с английскими писателями; ему же, уезжая, Гумилёв оставил свои записные книжки и черновики, которые Анреп впоследствии передал Г.П.Струве.
Октябрьская революция, естественно, изменила планы и экспедиционного корпуса, и бывших союзников России. Коснулось это и планов Гумилёва.
1917 год был и годом интенсивных творческих раздумий, чему в немалой степени способствовало парижское окружение.
Вернувшись из Лондона, он с головой ушёл в литератуную деятельность, не сомневаясь в том, что сможет возглавить литературную жизнь Петрограда. По возращении его ждали не только лавры: прекратил существование едва дотянувший до осени 1917 года второй «Цех Поэтов», надо было возрождать «Гиперборей».
Организаторские способности Гумилёва, его деятельная энергия, соединённая с признанным к тому времени мастерством, не могли остаться незамеченными хотя бы по той простой причине, что сам он этого бы не позволил. Духовный его подъём, объясняемый возращении в литературу, счастливо совпал с открывшимися возможностями. Он переиздаёт свои книги («Жемчуга», «Романтические цветы»), издаёт одну за другой новые(«Мик», «Фарфоровый павильон», «Костер»), читает лекции в многочисленных студиях и объединениях, занимается активной переводиской деятельностью, снова воз-вращается к литературной критике.
Творческая и общественная деятельность Гумилёва в первые же годы после возвращения из-за границы сделала его одним из самых значительных литературных авторитетов. Десятки выступлений в институтах, студиях, на вечерах принесли ему широкую известность и сформировали вокруг него довольно широкий круг учеников.
Все укрепляющийся авторитет Гумилёва не мог не оказывать определённого влияния на литературную политику, тем более что и сам Гумилёв не только не был от неё в стороне, но всячески старался на неё воздействовать. Гумилёв постепенно оттеснял Блока.
Подойдя к 20-м годам как основатель акмеизма, интересный критик, оригинальный драматург (трагедия «Отравленная туника», драмы «Дон Жуан в Египте», «Актеон», «Игра», «Гондла», «Дитя Аллаха»), Гумилёв, конечно, в первую очередь воспринимался как поэт, чьё мастерство становилось всё совершенней.
Однако вышедший в 1918 году сборник «Костер» не привлёк особого внимания критики. Эта книга, во многом не прохожа на прежние, вызывает интерес тем, что энергия, ранее обращаемая поэтом в экзотику, теперь напавлена в иное русло. Это – самая русская по содержанию из всех книг Гумилёва.
В «Котре» поэт продолжает размышлять о тайнах творчества («Творчество»), но это уже не те безапелляционные размышления, что ещё несколько лет назад выходили из-под пера убеждённого акмеиста. И «Норвежские горы», «Стокгольм», «Эзбекие» не экзотика, а углублённый опыт души; поэт не припарирует чувство, а пытается его выразить, и это тоже необычно для былого Гумилёва. Но иначе и не могли бы появиться такие поистине жемчужины его лирики, как «О тебе» и «Сон».
Вто же время зимою 1918-1919 годов Гумилёв много пишет об Африке. Это своего рода прощательный вздох, воспоминание о том, чему не суждено повториться.
История развития творчества Гумилёва – история опозданий. Как поздно закончил он обучение в гимназии, так поздно завершил и поэтическое ученичество, и затем события, происходящие вне, находили в нём отражение лишь спустя время.
Книга «Шатёр» была посвящена племяннику, выходила дважды, в очень отличающихся вариантах (севастопольское издание и ревельское). Совершая с В.А.Павловым, флаг-секретарём наркома морских сил, поездку в Крым в 1921 году, буквально за месяц до гибели, Гумилёв издал её в Севастополе, в серии «Издания “Цеха Поэтов”». Уезжая, он уже увозил с собой тираж. Вернувшись, значительно переработал сборник – снова в короткий срок, менее чем за месяц,и передал его реве-льскому издательству «Библиофил», представитель которого находился тогда в Петрограде.
Интересная как иллюстрация к биографии поэта и владению им техникой стиха, книга не стала и не могла стать заметным явлением в его творчестве, тем более что выпущена между двумя помстине вершинными сборниками: «Костром» и «Огненным столпом».
Читая «Огненный столп», даже не вспоминаешь об акмеизме. Поэт оказался намного шире и глубже созданной им школы. Иной мир – таинства души, чувств и пророчеств – сходит с её страниц. В «Огненном столпе» есть только Гумилёв.
Как первом своём сборнике – «Пути конквистадоров»Гумилёв пытался найти маску, так в последнем – «Огненном столпе» стремиться он понять тайну мироздания и движения души, зачастую независимые от человеческого желания.
Одну из своих книг Гумилёв хотел назвать: «Посредине странствия земного». О выходе книги с таким названием даже сообщалось в газете «Жизнь искусства» в те дни, когда Гумилёв был уже арестован… Не назвал, боясь, что такое название сократит ему жизнь.
«Огненный столп» и вышел как раз посредине нормального по срокам земного странствия: автору – известному поэту и путешественнику, профессору, неутомимому организатору и руководителю – было 35 лет. Взлёт. Расцвет. Вершина. И книга, посвящённая второй жене, Анне Николаевне Энгельгардт, подтверждала это. «Лучшей из всех книг Гумилёва» назвал её тогда же один из критиков.
Эту, лучшую свою книгу ему уже не суждено увидеть напечатаной.
Отказавшись от надуманных красивостей и книжности, в «Огненном столпе» поэт простыми словами, которых чурался раньше, размышляет о жизни и смерти, о любви и ненависти, о добре и зле, поднимаясь до филосовских высот и оставаясьпри этом предельно земным. Его мысли о душе, пронизывающие почти все стихотворения, потребность осмысления именно земного пути.
Как и всякому большому поэту, Гумилёву был присущ дар предвидения. И потому стихотворение «Память» это попытка итога и в то же время – пророчества: вот таким я был, вот этим жил, к этому стремился, но – останется ли всё это, тем ли оно было, чтобы остаться ? И «Заблудившийся трамвай»стремление осознать свой, тот самый земной пока ещё, путь:
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце моё стучит в ответ:
Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет.
Как в «Душе и теле», так и здесь, в «Заблудившемся трамвае»,уже разъединяемое единство телесного и духовного.
Об этом же – земном и космическом, известном и непознанном, смерти и бессмертии – стихотворение «Звёздный ужас». Как в «Поэме начала» мы видим, что только земной жизнью может возродиться жизнь иная, а значит, то, что несёт в себе человек, уникально, неповторимо, так и в «Звёздном ужасе» открывается единственность человеческого я, которое не в силах.
Произошла и переоценка отношения к творчеству. Это уже не повторение готовой формулы Теофилия Готе из «Искусства», это осознание, что «Солнце останавливали словом, Словом разрушали города». А потому и откровение, которое в полной мере можно понять, только помня предыдущие манифесты Гумилёва, откровение:
Но забыли мы, что осияно
Только слово средь земных тревог
Сказано, сто слово – это Бог.
Грешно не то, что забыли, а то, что не вспомнили. В «Огненном столпе» идёт как раз лавинонарастающий процесс таких «вспоминаний», которые зачастую напрочь отрицают былые признания, вознося автора над собою недавним.
Я не оскорбляю их неврастений,
Не унижаю душевной теплотой,
Не надоедаю многозначительными намёками
На содержимое выеденного яйца.
Но когда вокруг свищут пули,
Когда волны ломают борта,
Яучу их, как не бояться,
Не бояться и делать что надо.
И когда женщина с прекрасным лицом,
Единственно дорогим во Вселенной,
Скажет: «Я не люблю Вас»,
Я учу их, как улыбнуться,
И уйти, и не возвращаться больше.
А когда придёт их последний час,
Ровный, красный туман застелет взоры,-
Я научу их сразу припомнить
Всю жестокую, милую жизнь,
Всю родную, странную Землю
И, представ перед ликом Бога
С прстыми и мудрыми словами,
Ждать споконо его суда.
Простые и мудрые слова, которыми написан этот своего рода нерукотворный памятник, безусловно явились закономерным следствием другого миропонимания, к которому всё ближе и ближе подходил поэт. Не случайно вместо прежней мысли о том, что стихи – ремесло, которым может овладеть любой, в «Шестом чувстве» появляется другое определение: «Что делать нам с бессмертными стихами?» Идругое отношение к творчеству, окончательный отказ от манифеста Готье:
Как некогда в разросшихся хвощах
Ревела от сознания бессилия
Тварь скользкая, почуя на плечах
Ещё не появившиеся крылья,-
Так век за веком – скоро ли, Господь?-
Под скальпелем природы и искусства
Кричит наш дух, изнемогает плоть,
Рождая орган для шестого чувства.
Посредине странствия земного принято ставить вопросы. Поэт поставил их – своим творчеством, своей судьбой: жизнью и смертью.
3 августа 1921 года Николай Гумилёв был арестован по подозрению в участии в заговоре, потрясла многих. Походы в ЧК ничего не дали – поэта не отпустили. Долгие годы вопрос о так называемом «таганцевском заговоре» (по фамилии якобы руководителя, В.Н.Таганцева ) и о самой петроградской боевой организации оставался открытым.
24 августа 1921 года Петроградская Губчека приняла постановление о расстреле участников «таганцевского заговора» (всего 61 человек).
1 сентября 1921 года был растрелян.
Тридцать пять лет прожил поэт; сейчас наступила вторая его жизнь –его возвращение к читателю. Да, без Гумилёва отечественная литература – не только поэзия, но и критика, и проза – не полна. Его твочество не только в Серебряном веке русской поэзии имело большое значение, но и оказало влияние на дальнейшее развитие литературы.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.ed.vseved.ru/