Реферат по онтологии

Свобода и ее бытийные измерения

ПЛАН

1. Сущность и грани свободы.

2. Опыт диалектического определения свободы.

3. Этическое измерение свободы.

4. Познавательный аспект свободы.

5. Экзистенциальное измерение свободы.

6. Политические и экономические аспекты свободы.

7. Литература.

1. Сущность и грани свободы

Безусловная ценность свободы признается всеми людьми. Гораздо сложнее определить, чем она является по самому своему существу: спектр мнений здесь колеблется в диапазоне от наивного «что хочу, то и делаю» до знаменитой «познанной необходимости». Ситуация осложняется еще и тем, что о свободе публично высказываются в основном политики и журналисты — люди, зачастую не только слабо знающие вопрос, но и лично далеко не свободные. Не случайно поэтому разговоры о свободе в лучшем случае сводятся к ее политическим аспектам; те, в свою очередь, к свободе устного и печатного слова, а последняя нередко отождествля­ется со свободой журналиста писать все, что ему заблагорассудится. Лю­бые же покушения на абсолютную свободу прессы расцениваются не иначе как тоталитарные покушения на свободу как таковую.

Поэтому так важно вновь и вновь возвращаться к философско-метафизическому осмыслению сущности свободы и природе ее так называемых превращенных (или иллюзорных) форм, иначе этим вели­ким словом и впредь будут прикрываться ситуации, со свободой никак не совместимые. Еще Э. Кассирер, анализируя фашистскую мифологию, проницательно заметил: «Свобода представляет собой один из самых неясных и противоречивых терминов не только в фи­лософии, но и в политике. Как только мы начинаем размышлять о свободе... то тут же оказываемся в запутанном лабиринте метафизиче­ских проблем и антиномий. Что же касается политической свободы, то все знают, что это один из самых общеупотребительных и вводящих в заблуждение лозунгов. Все политические партии стремятся убедить нас, что именно они являются подлинными представителями и «руле­выми» свободы. При этом они всегда определяют этот термин специ­фически и используют его в своекорыстных интересах».

Учитывая обширную литературу по проблеме свободы, мы, конеч­но, можем не освещать все ее нюансы и аспекты, равно как и не претен­довать на скодь-нибудь полное теоретическое решение вопроса о при­роде свободы. Поэтому мы ставим здесь перед собой двоякую цель.

Во-первых, дать синтетическое определение категории свободы, на­глядно продемонстрировав эвристические и методологические воз­можности диалектического метода, о чем много писали на предыдущих страницах. Здесь диалектическое движение мысли должно вскрыть су­щественные стороны исследуемого объекта, двигаясь от его наиболее абстрактных к конкретным свойствам, от периферии к центру, ничего при этом не теряя из предыдущего содержания, но каждый раз обога­щая наше понимание каким-нибудь новым аспектом понятия свободы.

Во-вторых, учитывая неразрывную связь проблемы свободы и с экзистенциальным, и с социальным, и с политическим измерением человеческого бытия, мы постараемся быть предельно актуальными и даже политизированными. Есть философские проблемы, даже в мета­физике и в онтологии, где невозможно рассуждать отвлеченно. Здесь с необходимостью рождается тот тип знания, которое выдающийся русский мыслитель С.Л. Франк назвал «живым знанием»: «Своеобра­зие такого живого знания в том и состоит, что в нем уничтожается противоположность между предметом и знанием о нем: знать что-ли­бо в этом смысле и значит не что иное, как быть тем, что знаешь, или жить его собственной жизнью»2. Представления человека о свободе (точно так же как его представления о творчестве, любви, истине и благе) относятся именно к такому типу знания. В силу этого онтоло­гический ракурс анализа свободы будет соседствовать у нас и с позна­вательными, и с аксиологическими аспектами свободы.

Сразу отметим, что нами принимается тезис об объективных онто­логических основаниях свободы в виде случайных и хаотичных явле­ний в мире. Их наличие и значимость в процессах развития детально обосновывает современная синергетика. Никакой фатализм и предо­пределенность невозможны даже на уровне микромира, не говоря уж о социальном и творческом бытии человека. Всегда и везде есть выбор

и разные пути, которые может избрать свободная воля человека. Понятию свободы мы и постараемся дать здесь систематическое теоретическое определение, синтезировав различные грани (аспекты) свободы, которые обыкновенно слабо разделяют при ее анализе. Между тем это служит источником многочисленных путаниц.

2. Опыт диалектического определения свободы.

Дабы правильно уяснить суть какого-либо объекта, процесса или понятия, надо сначала указать на то, чем они не являются, т.е. на их иное, говоря диалектическим языком Гегеля. Применительно к инте­ресующему нас феномену свободы это означает, что мы должны отве­тить на вопрос: «А что является абсолютной противоположностью, иным свободы?» Такое первичное отрицательное определение при­звано очертить внешнюю границу того, что входит во внутреннюю смысловую область изучаемого явления.

Казалось бы, ответ очевиден: полной противоположностью свобо­ды является необходимость. Все споры испокон веков по преимуще­ству и ведутся вокруг того, как совместить необходимость и свободу. Однако это не совсем верная оппозиция, а точнее, как мы увидим да­лее, совсем неверная. Здесь элементарно спутаны категориальные па­ры. Необходимости противостоит случайность, а со свободой необхо­димость — при адекватном понимании того и другого феномена — вполне совместима. Например, человек свободно избирает какой-то путь и говорит: «Я не мог поступить иначе». Здесь как раз отсутствие альтернативности в выборе, сознательная внутренняя необходимость совершить именно этот, а не какой-нибудь другой поступок служат свидетельством подлинной свободы выбора и подлинно свободной воли. Чем выше уровень нравственного сознания и ответственности личности, чем тщательнее продуманы мотивы ее поступков, чем, на­конец, яснее осознает она цели своей личной жизни, тем как раз более необходимый характер носят акты ее свободного выбора.

Поэтому нужно искать какой-то иной, более ясный противопо­ложный полюс человеческой свободы. Логично в этой связи предпо­ложить, что его существование должно бьпь связано со слоем бытия, отличным от человеческого, но не настолько отличным, чтобы не иметь с ним зримых пересечений. Этот слой должен бьпь в чем-то фундаментально тождественен человеческому, образуя его ближай­шую внешнюю границу, но при этом и отличаться от него по сущест­венным параметрам.

С этих позиций ближе всего человеку мир животных, особенно человекообразные обезьяны, отличающиеся сложными формами поведе­ния. При этом необходимо отметить, что свободная воля и свободный выбор являются атрибутами собственно человеческого сознательного существования, ибо любое животное всегда приспосабливается к миру и живет в соответствии с прошлой целесообразностью. В его генотипе закодировано появление органов и черт поведения, необходимых для выживания в соответствующих природных условиях. Если эта прошлая целесообразность перестает соответствовать нынешним требованиям окружающей среды, то наступает смерть отдельной особи, а в предель­ном случае и всего вида.

Даже у человекообразных обезьян — высших представителей отря­да приматов — наступает кризис адаптивного поведения, если усло­вия внешней среды серьезно расходятся с исторически отобранными стереотипами и схемами их поведения. Здесь еще нет никакой свобо­ды в собственном смысле слова, сколь бы поразительно сложным и гибким ни было подчас поведение животных. Они не могут целена­правленно изменить ни оснований собственного поведения, ни усло­вий среды своего обитания.

Сущностью же человеческого бытия как раз является отрицание прошлой целесообразности, ибо человек остается человеком до той по­ры, покуда способен активно изменять как собственную жизнь, так и социальные условия своего существования. С этих позиций не только неверен, но порочен тезис, что задача воспитания — научить челове­ка свободно адаптироваться к изменяющимся условиям социальной среды. Он должен-де научиться быстро менять социальные роли. Но процесс социализации и социальной адаптации — разные вещи. Че­рез культ социальной адаптации можно воспитать лишь социального конформиста и приспособленца, причем в качестве предельного слу­чая духовная смерть свободной личности возможна и при продолжа­ющейся биологической жизни, когда у нее не остается никакого ду­ховного стержня, никаких моральных принципов и никакого индивидуального лица — одна маска, личина, которую она без конца меняет в зависимости от изменения внешних условий.

Такую животную конформистскую всеядность ни в коем случае нельзя пугать со свободной открьпостью миру. Духовно открытый ми­ру человек свободно соизмеряет свои принципы и ценности с чужими принципами и ценностями, а если и готов изменить собственные, под­вергнуть их свободному отрицанию, то без всяких утилитарных усло­вий и расчетов и часто даже вопреки своим материальным и карьер­ным интересам. В предельном случае свободный человек даже может пожертвовать собственной жизнью ради общего блага. Но какое отно­шение к свободе имеет конформист, думающий только о собственных интересах и готовый на предательство ради сохранения собственной жизни или ради денег? Или разве можно назвать свободным обывате­ля, безропотно принимающего все правила навязываемой ему «соци­альной игры» и наивно верящий во все, что ему говорят власть предер­жащие? Разве свободен инертный лентяй, не желающий и пальцем пошевелить, чтобы избавиться от недостатков и хоть что-то изменить в самом себе в лучшую сторону? Разве свободен предприниматель, ко­торый мирится с криминальным беспределом, царящим в сфере биз­неса? Его можно по-человечески понять, но назвать его свободным че­ловеком невозможно. Таким образом, свобода несовместима с понятием адаптации, душевной инертностью и социальным приспособленчеством.

Ну а существуют ли какие-то объективные границы отрицания прошлой целесообразности? Безусловно. Можно говорить о такой превращенной форме свободы, как иррациональное, безмерное отри­цание прошлой целесообразности. Это абсолютная противополож­ность установке на адаптацию к социальной среде, но она столь же тупиковая по своей сути. Ее крайними точками выступают самоубий­ство индивида (вспомним образ Кириллова из романа «Бесы» Досто­евского) или самоубийство всего общества в результате ядерной вой­ны либо экологической катастрофы. Здесь отрицанию подвергается жизнь как таковая, а значит, уничтожается естественный фундамент человеческой свободы. Это не следует путать с самопожертвованием ради общего блага, ибо последнее как раз направлено на сохранение жизни путем отрицания своей собственной. Герой, павший за Родину, олицетворяет вершины свободного исполнения долга; самоубийца — беглец с поля жизненной борьбы.

Показательно, что социальный конформизм и приспособленчество всегда провоцируют волюнтаристский произвол, создавая для него питательную почву. Волюнтарист не приспосабливается, он, наоборот, насильственно приспосабливает других под свои цели и нужды. Известно, что твоя свобода кончается там, где начинается нос другого человека. Об этой естественной границе свободного действия волюнтарист обыкно­венно забывает. Конформист и волюнтарист взаимопредполагают друг друга, хотя оба не могут бьпь названы свободными людьми. Один — по причине иррационального бездействия, а второй — по причине ирраци­онального эгоизмадеятельности, отрицающей целесообразные и прове­ренные историей взаимоотношения между людьми. Таким образом, свобода противостоит рабскому конформистскому смирению, а на про­тивоположном полюсе — волюнтаристскому произволу.

Поэтому мы можем утверждать, что свобода есть всегда рациональное, т.е. ответственное, исповедующее принцип благоговения перед жизнью, чужой свободной личностью и культурой, отрицание прошлой целесообразности. Дух обновления и личного, и социального бытия не может преступать естественных границ свободного человеческого действия, ибо за этим начинаются смерть и абсолютный хаос.

3. Этическое измерение свободы

Однако человек, вроде бы и не подрывая в целом основы своего при­родного, социального и индивидуального бытия, может отрицать прошлую целесообразность исключительно ради удовлетворения собственных телесных вожделений или в своекорыстных, частных интересах.

Так, потребитель (обжора-сластолюбец, лентяй, развратник или мещанин, погрязший в погоне за вещами) рабски приносит жизнь своего духа в жертву низшим плотским влечениям. Эгоист сознательно или бессознательно удовлетворяет свои прихоти и достигает своих корыстных целей за счет свободы и интересов других людей. Волюнтарист, о чем мы писали чуть выше, приносит в жертву своей жажде власти не только свободу и достоинство, но зачастую и жизнь других людей. Но имеют ли жизни потребителя, эгоиста и властолюбца какое-то отношение к подлинной свободе? По-видимому, нет. Все они — рабы, марионетки своих низменных страстей и эгоистических вожделений. Из этого примера становится ясным следующее.

Подлинная свобода всегда имеет этическое измерение и подразумевает целесообразное отрицание прежде всего собственных низменных страстей и импульсов. Она несовместима с распущенностью и эгоиз­мом. Напротив, по-настоящему свободный человек всегда имеет представление о подлинной иерархии ценностей, никогда не подчиняет духовное телесному, а свои личные интересы не удовлетворяет за счет общества. Свобода неотделима от понятия общего блага. Кстати, под­линные личные интересы никогда за счет интересов общественных и не могут удовлетворяться — это самый зримый критерий ложных це­лей и ценностей индивида. И наоборот, истинные общественные интересы никогда не могут удовлетворяться за счет свободы и достоинства отдельной личности.

Следовательно, можно конкретизировать данное выше определение: подлинная свобода есть рациональное отрицание прошлой целесообразности во имя общественно значимых целей.

Только те действия, которые не посягают на чужие свободу и достоинство, а, напротив, способствуют (или по крайней мере не наносят ущерб) благу и личному совершенствованию других членов общества, можно назвать подлинно свободными. Это может быть экономичес­кая, политическая или какая-нибудь любая иная деятельность, чьи цели удовлетворяют рациональные материальные и социальные потребности людей, а также их духовные потребности.

При этом свободным никак нельзя назвать спекулянта-финансиста или предпринимателя, озабоченного обогащением любыми средствами и готового продать покупателю негодный товар. Нельзя также назвать свободными и тех, чье производство (пусть и самое высококачественное) удовлетворяет иррационально-разрушительные (типа ку­рения) или порочные (типа издания порнографической продукции) потребности; как нельзя назвать свободным политика-лгуна, не брез­гующего никакой ложью, дабы взобраться и удержаться на верхушке политической авансцены, или политика-лоббиста, выдающего инте­ресы частной фирмы или отдельного ведомства за общенародные. Не имеет никакого отношения к свободе и журналист, оправдывающий или поэтизирующий человеческие пороки, а также виды деятельнос­ти, их удовлетворяющие.

Свобода абсолютно несовместима с аморальностью: ложъю, корыстью, разгулом телесных похотей, властолюбием и эгоизмом, во всех его проявлениях.

Вместе с тем если понимать общественно значимые цели в самом широком смысле, то свободным следует признать человека, занимаю­щегося личным самовоспитанием и нравственным совершенствова­нием. Победа над собой, Отрицание своих слабостей, эгоизма, неве­жества есть всегда общественно значимые, а отнюдь не индивидуалистические действия. Жизнь такого человека может стать образцом для творческого жизнеустроения других людей, особенно для только что вступающих в жизнь. Разве судьбы выдающихся по­движников духа — деятелей религии, искусства, науки — не являют собой вдохновляющий пример мужественного восхождения по спи­рали духовного и нравственного совершенствования?

Не потакание телесным прихотям, а духовная победа над своей низшей природой; не эгоистический произвол и корысть, а ответственное служе­ние общему благу — таковы атрибуты свободы в самом высоком смысле этого слова. Потому-то свобода и является не роскошью, а тяжелым бременем для личности, как справедливо подчеркивают экзистенциа­листы. Она завоевывается тяжелым трудом, порой в страданиях и ис­пытаниях, и никогда не дается человеку просто так. О свободе легко говорить, но быть по-настоящему свободным человеком очень трудно. Отсюда вытекает еще одна — познавательная — грань свободы.

4. Познавательный аспект свободы

Известно определение свободы, которое восходит еще к Спинозе и Гегелю. Оно гласит, что свобода — это познанная необходимость. В таком ее истолковании есть глубочайший смысл и правда. В самом деле, разве может считаться невежда свободным человеком? Ясное дело, что нет, ибо его ожидания всегда будут расходиться с получен­ными результатами, а жизнь — жестоко щелкать по носу, поскольку есть объективные законы природы и социума, с которыми по-настояще­му свободный и мудрый человек — в отличие от самоуверенного глупца — вынужден считаться в своем отрицании прошлой целесообразности. Здесь, кстати, человека подстерегает еще одна превращенная фор­ма свободы, которую можно назвать рабством иллюзорных целей. От­рицание прошлой целесообразности, осуществляемое вроде бы даже во имя блага других людей, может обернуться горьким и кровавым насилием «идеального замысла» над действительностью, если этот иде­ал научно-рационально не обоснован и исторически не оправдан. Разве коммунизм — царство всеобщей справедливости и братства — можно построить из-под палки, когда сознание людей для этого не готово? И разве «демократические» реформы начала 90-х гг. XX в., сломавшие хребет отечественному производителю, не были именно таким невежественным насилием монетаристского образа экономики над реальностью отечественного хозяйства, имеющего свою глубокую специфику по сравнению с экономикой Запада? Любой революцио­нер — не важно, одет ли он в кожанку коммуниста или в смокинг демократа — всегда не сверяет свои абстракции с логикой жизни, а, напротив, стремится жизнь втиснуть в прокрустово ложе своих иллюзорных схем и догм. Отсюда и рождается тот кровавый револю­ционный произвол, которым полна история России XX в.

Рабство иллюзорных целей возможно и в индивидуальном бытии, когда человек, утрачивая реальную самооценку, превращается в марионетку фантомов собственного сознания. Он зачастую бывает слишком нетерпелив, торопясь без достаточных на то оснований перепрыгнуть через ступеньки собственной судьбы, бездумно порывает со своим прошлым или привычным социальным окружением. К примеру, человек возомнил себя талантливым писателем, певцом или художником и приносит в жертву этой своей иллюзорной цели и покой, и достоинство, и финансовое благополучие. Погоня за мнимым идеалом оказывается здесь трагедией и для самого человека, и для окружающих. Особенно тягостным для ближних бывает страстное стремление человека сделать их такими, какими он желает видеть их, причем здесь и немедленно. При этом непомерные требования к миру и окружающим людям чаще всего уживаются с явно заниженными требованиями личности к самой себе.

Словом, рабство не согласующихся с действительностью представлений, целей и идеалов многогранно, но именно оно создает опаснейшие иллюзии свободы и приводит к насилию над общественной жизнью и своей собственной судьбой.

Поэтому мы можем уточнить дефиницию свободы, дополнив, что она естъ рациональное и ответственное отрицание прошлой целесообразности во имя общественно значимых-, продуманных и исторически оправданных целей. Под историей здесь понимается время и индивиду­ального, и социального бытия.

5. Экзистенциальное измерение свободы

До сих пор мы рассматривали свободу в единстве ее социального и личностного измерения, теперь же есть смысл обратиться к собствен­но личностному (или экзистенциальному) аспекту свободы. Он, ко­нечно, тесно связан со всеми выделенными выше аспектами свободы, особенно с этическим. Мы выделяем его специально, чтобы подчерк­нуть особый внутренний характер мирочувствования, присущий сво­бодному человеку.

Для начала зададимся следующим, сугубо кантовским вопросом: можно ли говорить о свободе личности, если она активно участвует в со­циальном преобразовании действительности и даже вроде бы себя са­мой (зарядку человек делает, много читает и т.д.) в соответствии с гуман­ными и исторически оправданными идеалами, но воспринимает цели и мотивы своей деятельности не как глубоко личностные и близкие ей, а скорее как внешнюю принудительную силу, с которой надо считаться и под которую надо подстраиваться, дабы не причинить себе вреда?

Очевидно, что даже в идеальном и сверхсправедливом обществе лю­ди не могут считаться подлинно свободными, если посвящают жизнь тому, к чему не питают внутренней склонности, или тем более лицемер­но агитируют зато, что внутренне терпеть не могут. Последний слу­чай — это, быть может, наихудшая и самая разрушительная ипостась конформистски-рабского существования, ибо в качестве предельного случая порождает феномен сознательного социального приспособлен­чества и карьеризма. Пассивно и некритически адаптирующийся к со­циальным условиям конформист или искренний эгоист хотя бы потен­циально могут стать свободными людьми. Раб же, который ненавидит то, что он делает, но при этом изощренно и целеустремленно подстра­ивается под требования социального окружения, есть раб в квадрате, ибо нет ничего более противного духу свободы, чем мыслить иначе, чем действовать, и действовать иначе, чем мыслить.

Из людей с таким «подпольным» существованием души рождают­ся самые отвратительные предатели. Такими рабскими типажами просто-таки переполнена наша недавняя история. Они, кстати, все­гда громче всех кричат о необходимости свободы и о своих прежних страданиях при отсутствии оной. При этом такие люди всегда ухитря­ются держаться близ сытных кормушек. Но даже если бывший преда­тель наконец-то говорит то, что он думает на самом деле и что соот­ветствует его внутреннему самоопределению, нет никаких гарантий, что завтра он снова не предаст. Примеры с двойным и даже тройным предательством также встречаются в нашей ближайшей истории.

Человек, не имеющий к свободе вообще никакого отношения, — это именно предатель, ибо в предателе удивительным образом сочетаются все черты рабского существования. Он эгоистичен и тщеславен и сребролюбив, бессердечен и лжив. Вся его жизнь — сплошное разыгрывание театральной роли. Лица у предателя нет — одна личина. Кстати, актерство в жизни — отличительная черта порочных и рабских натур. Оно свойственно не только предателям и карьеристам, но и многим тиранам, начиная с Нерона и кончая Гитлером.

По-настоящему же свободный человек всегда старается действовать в соответствии со своими убеждениями и принципами. У него есть понятие не только о долге, но и о чести. И не просто о чести, но и о совести как высшей форме моральной регуляции, когда человеком движет не страх и не стыд перед другими, а стыд перед самим собой, когда его слова и дела расходятся с внутренними моральными, поли­тическими и другими императивами. С экзистенциальной точки зрения у свободного человека есть лицо, которое он не прячет, но которое боится потерять.

Подытоживая анализ столь важного — личностного (или экзистенциального) — измерения свободы, можно констатировать: свобода есть рациональное и ответственное отрицание прошлой целесообразности во имя общественно значимых, продуманных и исторически оправ­данных целей, осуществляемое в соответствии с внутренним самоопре­делением личности.

В отличие от предателя, у которого нет твердого ценностного фун­дамента существования, свободный человек готов пойти за свои убеждения на эшафот, а если он в них раскаялся, то будет молча, в одиночестве переживать и изживать свои заблуждения.

Теперь можно перейти к рассмотрению наиболее часто анализиру­емых политических и экономических аспектов свободы.

Политические и экономические аспекты свободы

Несомненен факт, что свобода человека подразумевает свободу его политического существования. Тирания и тоталитаризм несовместимы с человеческим достоинством. В обществе должны быть и свобода политического волеизлияния, и свобода слова, и экономические свободы. Однако здесь следует развеять ряд устойчивых мифологем.

Во-первых, вопреки обывательской точке зрения демократические свободы вовсе не сводятся к свободе слова и к свободе опускания в урну бюллетеней для голосования за альтернативных кандидатов. Подлинное народовластие и, соответственно, политическая свобода подразумевают куда как более серьезные вещи, а именно:

1) полноту и объективность информации не только о кандидатах на властные должности, но прежде всего о положении дел в стране и регионе; политическая свобода неотделима от социальной правды, а несведущий (или тем более обманутый) человек не может совершить истинного политического выбора;

избрание достойнейших людей страны на властные должности, ибо править в обществе должны самые свободные, ответственные и умные люди, а не властолюбцы, карьеристы или прохиндеи;

возможность постоянного и действенного контроля за избран­ными лицами со стороны общества; увы, ни одно из этих формальных требований подлинно свободного государственно-политического ус­тройства полностью не выполняется в современных демократиях, в том числе и западных.

Информированность избирателей и, соответственно, результаты их голосования в существенной мере контролируются СМИ, причем чем дальше, тем в более беззастенчивой форме манипулирующими их со­знанием. Возможность баллотироваться на государственные посты в подавляющем числе случаев определяется не умом и талантами и уж совсем не нравственным уровнем политика, а величиной его денежно­го мешка. Контроль снизу за государственными органами и избранны­ми депутатами остается во многом благим пожеланием, ибо всегда мо­жет быть блокирован бюрократической анонимностью принимаемых решений, ссылками на профессиональную некомпетентность прове­ряющих или соображениями национальной безопасности. Думается, что утверждение подлинных демократических политических свобод — еще дело будущего.

Во-вторых, если даже представить себе, что все вышеизложенные требования политической демократической свободы в обществе тща­тельно соблюдены, то ведь голосовать-то за власть и контролировать ее будут живые люди! Поэтому если не выполняются все перечислен­ные выше — моральные, познавательные и личностные — требования к свободному человеческому поведению, то никакие (даже самые со­вершенные) условия свободного политического выбора не избавят погрязшее в предрассудках и эгоистических вожделениях сознание от ложного волеизлияния. Им всегда умело сманипулируют, его купят или же ему лукаво польстят.

Не может быть политически свободного общества, если населяющие его граждане эгоистичны, сребролюбивы, тщеславны или невежественны, т.е. внутренне не свободны. Иными словами, не политическая свобо­да — гарант свободного человеческого бытия, а свободное человеческое бы­тие и просвещенное сознание — гарант подлинной политической свободы.

Это не означает, что не следует бороться за демократические цен­ности, но их следует правильно (в духе изложенных выше аспектов) понимать и ясно осознавать, что свободно мыслящим и действующим может быть и человек в так называемом тоталитарном обществе; а но­минально свободный «демократический» человек может отличаться самой что ни на есть рабской психологией.

С учетом всех сделанных выше оговорок о политических аспектах свободы есть смысл еще несколько уточнить ее интегральную дефи­ницию: свобода есть рациональное и ответственное отрицание про­шлой целесообразности во имя общественно значимых, продуманных и исторически оправданных целей, осуществляемое в соответствии с внутренним самоопределением личности в условиях подлинного по­литического народовластия.

С последним не имеют ничего общего не только тоталитарные, но и олигархические политико-правовые режимы. Несовместимость олигархии со свободой и моралью в обществе прекрасно понимал еще великий Платон, писавший в диалоге «Государство»:

«Разве не в таком соотношении находятся богатство и добродетель, что, положи их на разные чаши весов, и одно всегда будет перевешивать другое?

Конечно.

Раз в государстве почитают богатство и богачей, значит, там меньше ценятся добродетель и ее обладатели».

Здесь мы вынуждены перейти к анализу экономических аспектов свободы, вокруг которых также накопилось достаточно много недоразумений.

Сегодня часто можно услышать, что частная собственность дает экономическую свободу, а свобода экономическая — необходимое условие свободы политической и личной. Подобные рассуждения — типичный образец современной мифологии. Прежде всего, сразу возникает целый спектр недоуменных вопросов.

Во-первых, если свободен только частный собственник, то как быть со свободой государственных служащих и наемных рабочих, которых в любом современном обществе большинство? Они что — рабы по определению?

Во-вторых, разве коррупция и бесстыдное лоббирование своих частных интересов, которые может позволить себе только собственник (индивидуальный или коллективный), не подрывают самые основы свободы? Когда покупают прессу, голоса депутатов и избирателей, то разве не являются в равной мере рабами и те, кто покупает, и те, кто продается?

В-третьих, разве страсть к обладанию собственностью не была всегда связана в истории с обманом, насилием и предательством? Достаточно вспомнить европейский грабеж колоний, причины всех рево­люций и войн; наконец, нынешнюю эксплуатацию развивающихся стран государствами так называемого «золотого миллиарда», чтобы убедиться: собственность скорее превращает людей в марионеток золотого тельца, разъединяет их и потворствует разгулу низменных страстей души, нежели выступает гарантом свободы! Можно вспомнить и художественные образы — бальзаковского Гобсека и гоголевского Плюшкина. Мировая литература как-то удивительно бедна на образы свободных и гуманных собственников.

Это, естественно, не исключает того, что по-настоящему свободным и ответственным человеком может быть богач, коль скоро он исповедует духовные ценности и вкладывает деньги в социально полезные дела; а бедняк, напротив, может обладать самым рабским сознанием, если мучительно завидует богачу и мечтает занять его место под солнцем. Все это заставляет признать, что с экономической точки зре­ния свободен только такой человек, который не привязан (ни в мысли, ни в жизни) к собственности и к материальным богатствам, а рассматри­вает их всего лишь как средства достижения каких-то общественно значимых и исторически оправданных целей во всех тех смыслах, кото­рые рассматривались выше.

Подытоживая наш краткий анализ свободы, необходимо отметить, быть может, самую важную и сложную ее характеристику: любая по­пытка теоретического определения свободы будет принципиально неполна и ущербна, ибо несоизмерима с бесконечной сложностью ре­альной жизни и веером возможностей, которые она открывает перед человеком. Прошлая целесообразность (если только это не целесооб­разность вечных ценностей человеческого бытия), безусловно, долж­на быть подвергнута рациональному отрицанию, но когда, во имя че­го и в каких формах — на эти вопросы будет каждый раз заново отвечать каждый конкретный человек в конкретных личностных и со­циально-политических ситуациях, не имеющих идентичных истори­ческих прецедентов, где будет действовать индивидуальная свободная человеческая воля. А это значит, что мы обречены на вечный спор о природе и границах подлинной свободы, втайне не желая, да и не бу­дучи в силах поставить в нем успокоительную точку.

Литература

Дробницкий О.Г. Понятие морали. М., 1974.

Кассирер Э. Техника современных политических мифов // Вестник МГУ. Сер. 7. Философия. 1990. № 2.

Лосский Н.О. Свобода воли//Лосский Н.О. Избранное. М., 1991. Макрс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 20. Фромм Э. Иметь или быть? М.,