РЕФЕРАТ

«ОБЩЕЕ ПОНЯТИЕ КУЛЬТУРЫ. КУЛЬТУРА,

ЦИВИЛИЗАЦИЯ, ПРИРОДА»

Выполнил:

Студент группыЗФЭ-88

Проверил:

Д.Э.Н, О.К.

ОБЩЕЕ ПОНЯТИЕ КУЛЬТУРЫ.

КУЛЬТУРА, ЦИВИЛИЗАЦИЯ, ПРИРОДА

Слово «культура» (от латинского «обрабатывать, возделывать») имеет в языке много значений. Мы говорим и о культуре растений, и о культуре поведения, и о культуре Возрождения, и о человеке высокой или низкой культуры, и т.д. Во всех этих значениях упот­ребление слова в речи вполне правомерно, однако для целей науки необходимо придать понятию терминологическую четкость, при­чем сделать это не формально, схоластически, а по существу. Для этого прежде всего надо разграничить категории цивилизации и культуры. Часто эти слова употребляются как синонимы (напри­мер, «древнеримская цивилизация», «древнеримская культура»), наша же задача — разорвать эту синонимию понятий, установив как тесную связь, так и принципиальное различие между ними.

Следует заметить, что довольно успешные попытки решить эту задачу уже делались в философской литературе, в частности в трудах О.Шпенглера и в особенности Н.А.Бердяева, который сделал ре­шительный шаг в разделении понятий культуры и цивилизации, обозначив первую как духовную сторону человеческого бытия, а вторую как технологически материальную. В дальнейшем изложе­нии мы будем во многом (но не во всем!) опираться на эти поло­жения.

Категории культуры и цивилизации в жизни человечества очень тесно переплетены; более того вырастают из одного корня. Куль­тура невозможна без цивилизации, а цивилизация — без культу­ры; в этом выражается их взаимодействие и взаимозависимость. Но в то же время это существенно разные явления, отражающие разные стороны отношения человека к действительности.

С тех пор как человек стал человеком, он выделился из приро­ды, хотя продолжал и до сих пор продолжает в известной мере быть ее частью. Возникла чрезвычайно значимая оппозиция «че­ловек — мир», которой раньше не было: для того, чтобы этот величайший переворот совершился, необходимо возникновение сознания, обращаемого на самого себя. Только человек оказался способным к тому, чтобы провести и, главное, осознать грань между «я» и «не-я», между собой и природой, — ни одно живот­ное, насколько нам известно, на это не способно.

Человек как биологическое существо был (а во многом и оста­ется) очень слабым и беззащитным перед лицом природы — по­жалуй, любое насекомое лучше приспособлено для борьбы за су­ществование если не отдельной особи, то хотя бы рода. В самом деле, долго ли продержится голый и безоружный человек в океа­не, в пустыне, в тайге, при пятидесятиградусной жаре или хотя бы десятиградусном морозе? У рода человеческого изначально не было и нет своей собственной биологической, природной эколо­гической ниши, он должен был сам ее себе создавать и создает до сих пор. Поэтому возникшее противопоставление «я — мир» изна­чально означает враждебность мира к человеку. Этой враждебно­сти Ноmо Sарiеns противопоставил два чисто человеческих спосо­ба выживания — цивилизацию и культуру.

Цивилизация представляет собой способ выживания человека в мире при помощи изменения мира. Она берет свое начало с создания орудий труда и охоты, с завоевания власти над огнем и приручения животных. Этот радикальный скачок от животного к человеку изменил мир принципиально: в мире появились новые сущности, которые человек развивал, постепенно все более и более приспосабливая мир к себе и своим потребностям. Физи­ческие предметы и явления меняли свой смысл, а вернее, его обретали. Так, палка, которая просто валяется на земле, и та же палка, при помощи которой выкапывают съедобные коренья, различаются по сути; огонь как стихийный пожар и огонь, за­жженный у входа в пещеру, чтобы отпугнуть хищников, — прин­ципиально разные сущности, и с этим природе приходится, так сказать, считаться: отныне медведь не только не всегда может съесть человека, но и рискует сам стать его добычей. От прими­тивного очага до ядерного реактора, от тигровой шкуры до баль­ного платья, от сладких кореньев до шоколада и т.п. — все это принадлежит к достижениям цивилизации. К ее области отно­сятся позитивные науки (науки о природе), техника, «сумма технологий», говоря словами С.Лема, и вообще все, что делает жизнь человека удобнее, полнее удовлетворяет его потребности. При помощи цивилизации человек «подгоняет» мир под себя.

К области цивилизации можно с некоторыми оговорками отнести также складывающийся в процессе производства общественный строй и некоторые со­циальные институты, например государство. Но эти явления не очень существенны для культурологии как науки (ими занимаются прежде всего социология, политология и философия истории), хотя определенное влияние на культуру эти структуры и оказывают, о чем речь пойдет в III главе.

Цивилизация, таким образом, обеспечивает человеку физический комфорт.

Культура представляет собой прямо противоположный способ выживания. Ее сущность — приспособление человека к враждеб­ному миру и, как результат, обретение душевного, психологическо­го комфорта. Культура приобретает свое значение там, где бес­сильна цивилизация: можно найти способ защититься от хищника (действует цивилизация), но нельзя защититься, например, от смерти — значит, надо изменить самого себя, чтобы смириться с этим фактом и не испытывать перед ним постоянного ужаса (здесь вступает в действие культура). Подчеркнем, что приспособление человека к миру имеет не биологический (как, например, появ­ление и закрепление в процессе естественного отбора защитной окраски), а духовный характер. Культура — это в конечном счете изменение личности и ее мышления о мире, обретение челове­ком внутренней устойчивости. Она тоже порождает новые сущно­сти, но не материального, а идеального характера, что ясно вид­но, например, на характере мотивации поведения. Так, человек может преодолевать страх смерти, если на смерть его ведет долг, честь, патриотизм, надежда на загробное существование и т.п., что животному, разумеется, не свойственно, хотя страх смерти присущ и ему. Разница между человеком и животным здесь, в сущности, в одном: человек создает ценности, которые превыше индивидуального существования. Тем самым Ноmо Sарiеns пре­одолевает ужас перед враждебным бытием и обретает относитель­но устойчивый душевный комфорт: его поддерживает сознание, что он живет не зря, и его страдания найдут награду в памяти потомков или просто в их физическом существовании, или в воз­даянии в загробной жизни, или еще в чем-нибудь. Только человек способен обретать психологический комфорт и внутреннюю ус­тойчивость даже в физических страданиях и самой смерти: он иде­ально преодолел их, и это преодоление есть действие механизмов культуры.

Живя в мире, человек постоянно и регулярно испытывает стра­дания, болезни, различного рода несчастья, от которых его не может защитить цивилизация. Более всего враждебность мира по отношению к человеку проявляется, очевидно, в непреложном факте смерти. С мыслью о прекращении физического существова­ния человеку труднее всего примириться, а смерть окружающих, особенно близких, не только психологически травмирует его, но и постоянно напоминает человеку о бренности его собственного бытия. Иными словами, человек боится мира, и это — естествен­ная реакция на его непредсказуемую враждебность, которую до сих пор не удалось и вряд ли когда-нибудь удастся устранить раз­витием цивилизации. Следовательно, чтобы жить, не уподобляясь щедринскому «премудрому пескарю», который «жил — дрожал и умирал — дрожал»; чтобы жить и быть по возможности счастли­вым или хотя бы примиренным с действительностью, человек должен измениться внутренне, найти для себя удобную позицию в мире, обрести некоторую устойчивую мироориентацию. Этот процесс и составляет сущность культуры.

Особо отметим, что понятие счастья — чисто человеческое. Оно объединяет в себе и физический, и душевный комфорт. Примени­тельно к животному можно говорить не о счастье, а о довольстве: животное ощущает себя достаточно комфортно, если оно сыто, находится в своем естественном тепловом режиме, удовлетвори­ло инстинкт размножения и т.п. Человеку этого мало. Помимо физического комфорта он должен ощущать еще и комфорт ду­шевный, то есть, попросту говоря, быть в ладу и с миром, и с самим собой. Человеку для счастья необходимы такие условия, как самоуважение, уважение авторитетных для него людей, чис­тая совесть, примиренность с Богом, счастье ближних и т.п. — то есть некоторые духовные сущности, которые он может обрести только в системе культуры.

Некоторым прирученным человеком животным тоже мало чисто физическо­го комфорта. Известно, что многие собаки, кошки и лошади скучают без хозяи­на и даже могут умереть, потеряв его. Для животных в диком (то есть нормаль­ном для них) виде это не характерно. Что означает указанный факт, выявляющий у прирученных животных своего рода «человеческие» чувства, какие он может иметь последствия — абсолютно неясно, и гипотезы на этот счет, как известно автору, строят сейчас только писатели-фантасты (см., например, романы П.Бу­ля «Планета обезьян» и К.Саймака «Город». Впрочем, общество интеллектуаль­ных и в высшей степени культурных лошадей изобразил еще Д.Свифт, но ведь он этим хотел лишь показать «бесчеловечность» человека).

Итак, если дело цивилизации — это преимущественно мате­риальное бытие, то дело культуры — идеально-духовный мир. Поэтому и первобытная магия, и современная религия, и фольк­лорные песни, и симфонии XX в., литература, искусство, фило­софия, нормы морали, регламентация поведения и т.п. — все это принадлежит сфере культуры.

Различие между цивилизацией и культурой довольно точно уловил М.Горький, который так интерпретировал изречение Ф.Шиллера «любовь и голод правят миром»: «Там, где правит любовь, мы, недавние звери, имеем культуру, искусство и все великое, чем справедливо гордимся. Там же, где возбудителем деяний наших является голод, мы получаем цивилизацию» («О С.А.Толстой»).

Схожим образом различие между двумя формами освоения мира человеком понимали и многие другие авторы (правда, не всегда употребляя термины «культура» и «цивилизация»). Среди них можно назвать Л.Н.Толстого, Б.Шоу, О.Шпенглера, С.И.Вавилова и др. Во всех случаях речь шла о разделении сфер духовной (идеаль­ной) и материальной деятельности человека. В целом это верно, но во избежание недоразумений терминологического характера следует сделать оговорку. Противопоставление духовного и мате­риального не может быть абсолютным, если мы говорим о про­цессе деятельности человека и о ее результате: нельзя сказать, что ценности, создаваемые цивилизацией, бездуховны, но и куль­турные ценности тоже не чисто идеальны, а опредмечиваются в тех или иных материальных структурах. Ценности культуры и цен­ности цивилизации различаются лишь функционально, то есть по своему целевому назначению: они удовлетворяют соответственно духовные и материальные запросы человека.

В связи с различением культуры и цивилизации отметим еще одно обстоятельство: у этих способов освоения мира человеком разные закономерности исторического развития. Понятие прогресса применительно к культуре и цивилизации следует толковать по-разному. Прогресс цивилизации представляет собой в основном линейно восходящую последовательность, в которой каждое но­вое явление лучше предыдущего, то есть в итоге обеспечивает больший физический комфорт. Поэтому новая ценность обесце­нивает или вовсе отменяет старую (в некоторых областях, напри­мер в науке, «вбирает» ее в себя как частный случай: так, закон всемирного тяготения Ньютона «поглощается» теорией относи­тельности Эйнштейна). Никто не станет употреблять каменный нож, если есть стальной; обработка земли плугом эффективнее подсечно-огневого земледелия; применение наркоза при хирур­гических операциях облегчает страдания больного и т.п. — в массе таких и подобных фактов ясно рисуется характер прогресса циви­лизации. (Правда, следует учесть, что такова лишь общая тенден­ция развития цивилизации, а в отдельных случаях новое на по­верку может оказаться хуже старого — об этом чуть ниже.)

Прогресс в области культуры имеет совсем иной характер. Его смысл не в замене старых ценностей на новые, а в накоплении ценностей, в расширении их круга. Шостакович не отменяет Бет­ховена, как и Бетховен не отменяет Моцарта; ислам не поглоща­ет и не обесценивает христианство, а христианство — античный политеизм; приобщение к мировой культуре не отменяет патрио­тизма и т.п. (Разумеется, и в этом случае намечается лишь основ­ная тенденция; конкретные культурные ценности могут и утрачи­ваться по разным причинам.)

Любопытно, что ценности цивилизации, становясь в опреде­ленных условиях ценностями культуры, могут продлевать свою историческую жизнь уже в качестве последних. Так, в XX в., если исключить экстремальные ситуации и кулинарную экзоти­ку, никто не пользуется костром для обогрева жилища и приго­товления пищи — с точки зрения цивилизации эта ценность ут­рачена, уступив место печам, газовым и электрическим плитам, центральному отоплению и т.п. Однако люди все-таки продолжа­ют жечь костры, удовлетворяя уже не материально-практические, а духовные, культурные потребности (эстетическое наслаждение от созерцания живого огня, чувство единения с природой, при­общение к исторической памяти, реализация романтического ми­роощущения, эмоциональный протест против современной ци­вилизации и урбанизации, отдых и психологическая разрядка и т.п.). Как духовная, культурная ценность костер продолжает жить, несмотря на все достижения цивилизации.

Человеческая культура как явление духовное зиждится на двух материальных основаниях — на природе и цивилизации. Они про­тивопоставлены друг другу как сумма явлений соответственно нерукотворных и созданных человеком'. Соотношение природы и цивилизации самым прямым образом отражается на культуре и ее свойствах, формируя определенную систему ценностей, миро­ощущение, образ жизни и другие стороны жизни человека куль­турного. Поэтому уже сейчас мы должны рассмотреть в общих чертах вопрос о месте природы и цивилизации в системе культуры, то есть то, какой характер имеет взаимоотношение этих явлений и как оно сказывается на культурной жизни человека, на формиро­вании его душевного комфорта или дискомфорта.

Последние в философской и культурологической литературе носят название «артефактов». Вопрос этот осложняется наличием социальной структуры, отражающей неоднородность общества, деление его на классы, сословия и т.п. Поэтому те или иные достижения цивилизации имеют несколько разный смысл и разные последствия, напри­мер, для феодала и крестьянина, для пролетариата и интеллиген­ции, для олигархии и «среднего класса» и т.д. Это обстоятельство следует учитывать и делать соответствующую поправку при куль­турологическом анализе проблемы взаимодействия природы и цивилизации. Но в то же время следует помнить, что собственно для культурологии данное обстоятельство не имеет решающего значения (изучение социальной структуры — не ее область), поэтому в дальнейшем речь пойдет о соотношении природы и циви­лизации в культурной жизни человечества и отдельного человека как представителя рода Ноmо sapiens.

Напомним еще раз, что цивилизация возникла из противосто­яния мира и человека, из отношений враждебности между миром и человеком, из слабости человека. Отсюда ясно, что главная функция цивилизации по отношению к природе — познавать ее и на  этом основании преодолевать, изменять, заставляя природу все в большей мере служить потребностям человека. Таково изначальное соотношение между природой и цивилизацией.

Исторически это соотношение постоянно меняется в пользу цивилизации, так как природа сама по себе остается практически неизменной, а цивилизация прогрессирует очень быстро, в ре­зультате чего повышается степень физического комфорта челове­ка. До определенного момента эта тенденция не порождала куль­турологических проблем, поскольку человек при всем развитии цивилизации оставался в большой степени существом, непо­средственно причастным к матери-природе: он и жил, и работал, и отдыхал в непосредственном соприкосновении с ней, так что не стоял вопрос об отторжении человека от своей биологической и культурной первоосновы, а достижения цивилизации еще не грозили природе разрушением и были лишь некоторым «добавле­нием» к ней. Создавалась своего рода гармония между природой и цивилизацией в общей системе культуры; ее примерами могут служить античность и Возрождение в Европе, культура Древнего Китая и Индии.

Однако чем дальше, тем больше человек «обрастал» артефак­тами, которые сильно теснили природу и умаляли ее место в си­стеме культуры. Предметы и явления цивилизации, совокупность которых иногда называют «второй природой», приобретали все большее значение в жизни человека, и соответственно он все мень­ше имел дела с нерукотворными сущностями, все дальше отры­вался от матери-природы. И наконец настал момент, когда чело­вечество усомнилось в благах цивилизации и впервые задало вопрос о ценностном соотношении природы и цивилизации. Именно тог­да это соотношение стало собственно культурологической пробле­мой.

Впервые это произошло, очевидно, в Европе XVIII — начала XIX в., сначала в связи с эпохой Просвещения, а затем — роман­тизма. Так, во Франции второй половины XVIII в. ясно обнаружилось противостояние поборников цивилизации и идеологов «при­роды» и «естественного человека». В качестве первых выступали так называемые «энциклопедисты» — Дидро, Д’Аламбер, Бюффон, Гельвеций и некоторые другие. Изданная ими «Энциклопе­дия, или объяснительный словарь наук, искусств и ремесел» яв­лялась апологией достижений цивилизации и первостепенное внимание уделяла процессам производства, ремеслам, приклад­ной науке и индустрии. В качестве их оппонента выступал прежде всего Руссо', первым осмысливший отрицательные последствия цивилизации и сознательно противопоставивший им концепцию «естественного», ориентированного на природу и не испорченно­го цивилизацией человека. Примечательно, что уже в одной из первых своих философских работ «Рассуждение о науках и искус­ствах» Руссо дал резко отрицательный ответ на вопрос о том, содействовало ли развитие науки и искусства улучшению нравов. В дальнейшем свою критику цивилизации и апологию природы Руссо развил в таких работах, как «Эмиль, или о воспитании», «Исповедь», а также в художественных произведениях, важней­шее из которых — роман «Юлия, или новая Элоиза».

Руссо одно время был близок к энциклопедистам и даже принимал участие в «Энциклопедии», но впоследствии резко разошелся с ними.

Эпоха романтизма подхватила и расширила проблематику про­тивопоставления природы и цивилизации. В частности, русский романтизм дает очень много выразительных примеров этому. Та­кие произведения, как, например, поэма Пушкина «Цыганы», акцентируют внимание на самом существенном признаке циви­лизации — постоянно возрастающей урбанизации жизни, и не случайно Алеко бежит из «неволи душных городов» в свободные степи. В творчестве Лермонтова этот мотив еще более усиливается противопоставлением его лирического героя, органично связан­ного с природой, холодной и бездушной толпе цивилизованных людей («Как часто, пестрою толпою окружен...», «Нет, я не Бай­рон; я другой...», «Пророк», «Когда волнуется желтеющая нива...» и др.). В последнем произведении авторский идеал связывается именно с природой: в конце ряда поэтических пейзажных зарисо­вок следует общефилософский вывод:

Тогда смиряется души моей тревога,

Тогда расходятся морщины на челе,

И счастье я могу постигнуть на земле,

И в небесах я вижу Бога.

Итак, в конце XVIII — начале XIX в. проблема соотношения культуры и цивилизации стала собственно культурологической. Вопрос стоял так: цивилизация увеличивает сумму материально­го комфорта, но одновременно уменьшает сумму комфорта ду­ховного, психологического. Так благо ли для человека достиже­ния цивилизации или зло? И оправданны ли утраты важных культурных ценностей сомнительными приобретениями в облас­ти внешнего удобства жизни? В этот период развития человечес­кой культуры ответ дается в основном отрицательный, причем нередко отторженность от матери-природы означает одновремен­но и утрату важных культурных традиций национальной жизни (например, в «Евгении Онегине» Пушкина равнодушие героя к русской природе противопоставлено глубокой укорененности в ней Татьяны, благодаря чему она предстает как «русская душою»), и утрату общечеловеческих, нравственных ориентиров (например, в таких произведениях Л.Толстого, как «Казаки», «Три смерти» и др.). Чрезвычайно характерно в этом отношении начало толсто­вского романа «Воскресение», где противопоставление природы и цивилизации приобретает явно издевательскую окраску по отношению к последней: «Как ни старались люди, собравшись в одно небольшое место несколько сот тысяч, изуродовать ту землю, на которой они жались, как ни забивали камнями землю, чтобы ничего не росло на ней, как ни счищали всякую пробивающуюся травку, как ни дымили каменным углем и нефтью, как ни обрезывали деревья и ни выгоняли всех животных и птиц, — весна была весною даже и в городе. Веселы были и расте­ния, и птицы, и насекомые, и дети. Но люди — большие, взрослые люди — не переставали обманывать и мучать себя и друг друга. Люди считали, что священно и важно не это весеннее утро, не эта красота мира Божия, данная для блага всех существ, — красота, располагающая к миру, согласию и любви, а священно и важно то, что они сами выдумали, чтобы властвовать друг над  другом».

Однако на рубеже XIX—XX вв. и на протяжении первой половины XX в. в оценке достижений цивилизации существовали и другие тенденции, которые, пожалуй, были даже сильнее нега­тивного отношения к ней. Это объясняется очередным и весьма  мощным всплеском научно-технического прогресса, впечатляющими результатами в покорении природы. Напомним лишь неко­торые из них: практическое освоение электричества, изобретение телеграфа и телефона, вообще прогресс в области средств коммуникации, покорение Северного и Южного полюсов, сооружение Суэцкого (1869 г.) и Панамского (1914 г.) каналов, за которыми уже в советское время последовали Волго-Дон и Волго-Балтийская система, создание гидроэлектростанций, стремительное раз­витие авиации — все это и многое другое вызывало гордость за человека, сумевшего превзойти природу, «улучшить» ее. Очень показательны в этом отношении были те же каналы: «неразум­ная» природа заставляла корабли чуть не месяц плыть вокруг Южной Африки или Южной Америки, а человек «исправил» этот недостаток. Еще более очевидными были результаты агрономи­ческой деятельности человека (Бербанк, Мичурин, крылатое из­речение которого — «Мы не можем ждать милостей от природы; взять их у нее — наша задача», — могло бы стать девизом всей этой эпохи). Человечество почувствовало возможности, казавши­еся безграничными.

Правда, и в это время раздавались отдельные голоса, призы­вавшие человечество не увлекаться покорением природы, не на­носить ей непоправимого ущерба — таким предостережением был, например, роман Л.Леонова «Русский лес». Однако принципиаль­но дело изменилось лишь после второй мировой войны. Во второй половине XX в. все более и более мощным становится призыв беречь природу и ограничивать вмешательство в нее цивилизации. В настоящее время мы переживаем, очевидно, пик этой культур­ной ориентации. Что же именно произошло во второй половине нашего столетия, что заставило говорить об экологии не только ученых, но и публицистов, писателей, политиков, да и вообще едва ли не всех людей? Решающими здесь оказались два обстоя­тельства.

Одно из них то, что впервые силы и технологические воз­можности цивилизации стали не только сопоставимы с силами природы, но и часто и превышать их. До поры до времени бы­товало мнение, что сколько ни вырубай лесов, сколько ни сбра­сывай в реки отходы от небольших фабрик — на природе это практически не сказывается, она обладает-де достаточной си­лой, чтобы залечивать все раны, нанесенные ей хозяйственной деятельностью человека. Так у человека возникало интуитивное убеждение в неисчерпаемости защитных ресурсов природы, которое сыграло немалую роль в приближении экологического неблагополучия — чтобы не говорить «катастрофы». Во второй половине XX в. ситуация довольно быстро меняется, природа оказалась не в состоянии затягивать озоновые дыры, быстро и без последствий ликвидировать радиационное загрязнение, вос­станавливать водный баланс и т.п. Нехватка чистой воды, тра­гедия Аральского моря, проект поворота северных рек, который, будь он осуществлен, наверняка имел бы катастрофические последствия, — яркие примеры «бессилия» природы перед наступлением цивилизации.

Второе обстоятельство — в XX в. развитие цивилизации со всеми ее последствиями вышло из под контроля человека, стало непред­сказуемым и неуправляемым. Экологические катастрофы разражаются внезапно, наука не в силах их предвидеть, а когда они проис­ходят, бывает уже поздно их исправлять. Аварии на ядерных объектах, возникновение «парникового эффекта», неконтролируемая супер-урбанизация, генетические мутации и многое другое в современ­ной жизни человека служит иллюстрацией к сказанному.

Как же в свете сказанного расценивать роль цивилизации в системе культуры и ее влияние на эмоциональный комфорт че­ловека? Вопрос этот, по-видимому, не решается однозначно. Ци­вилизация внутренне противоречива, причем самое интересное, что ее пороки и недостатки являются продолжением ее достоин­ств, развитием положительных тенденций. Возьмем, например, самый, казалось бы, бесспорный момент — облегчение процес­са труда. Разумеется, с развитием цивилизации наблюдается (в сумме, так как в каждом конкретном случае следует учитывать еще и социальную структуру общества) явная тенденция: дости­жения цивилизации делают труд человека более легким, увели­чивают его производительность и т.п. Однако, с другой стороны, существует и иное — труд становится более интенсивным, более утомительным уже не столько физически, сколько психологи­чески, например на конвейерном производстве, в монотонной работе клерка, в постоянном напряжении бизнесмена и т.п.  Выигрывает ли человечество в результате в плане душевного ком­форта — вопрос спорный.

Возьмем другой пример — болезни и их лечение. С одной сто­роны, вроде бы здесь-то достижения цивилизации — несомнен­ное благо: медицина практически покончила с эпидемиями чумы, холеры, победила черную оспу, научилась излечивать туберкулез и т.д. Однако и здесь есть своя оборотная сторона. Во-первых, развитие цивилизации породило возникновение новых болезней,  зачастую не менее тяжелых, чем прежние: это, например, пре­словутый СПИД, алкоголизм, наркомания, а главное — психиче­ские болезни, которые в XX в. достигли такой распространенно­сти и такой тяжести протекания, что стали едва ли не самой серьезной проблемой медицины. Во-вторых, современный чело­век именно в связи с развитием цивилизации стал со всех точек зрения слабее, чем раньше: понизился иммунитет, нездоровый образ жизни и особенно постоянные стрессы создали предпосылки для частых и тяжелых заболеваний сердечно-сосудистой системы, с развитием фармакологии уменьшились собственные защит­ные ресурсы человека.

Таким образом, можно сказать, что человечество, если и вы­игрывает в ходе развития цивилизации в степени физического комфорта, то явно проигрывает в духовном плане.

Из сказанного понятен и характер соотношения природы и цивилизации в системе культуры. Природа — естественная среда обитания человека, а цивилизация — искусственная. Но без той и без другой равно невозможны жизнь человека, его физический и душевный комфорт. Поэтому в культуре важен некоторый пари­тет, оптимальное соотношение того и другого начал. В том случае, когда перевешивает природное начало, человек инстинктивно тянется к цивилизации, и наоборот — пресыщенный и даже, по­жалуй, измученный «благами» цивилизации, он также инстинк­тивно обращается к природе, пытаясь восстановить «естествен­ный», «здоровый» образ жизни, отдохнуть от напряжений и стрессов, «опроститься». Таким видится принципиальное соотно­шение природы и цивилизации в культуре.

В заключение рассмотрим вопрос о субъекте культуры, то есть об ее основном «носителе». Здесь возможны в принципе два ре­шения: основным субъектом культуры является или индивидуум, личность, или общество, социум. Мы придерживаемся первой точки зрения и вот почему.

Особо подчеркнем то, что субъект культуры является ее носителем, но дале­ко не всегда создателем. Создаваться же культура и культурные ценности могут как личностью (Кант, Гегель, Пушкин, Достоевский и т.п.), так и обществом (бытовая культура), о чем подробнее см. гл. V «Сферы продуцирования и бытова­ния культурных ценностей».

Только выделение человека из первобытного стада или из лю­бого более позднего социума требует его личного самоопределе­ния в мире, в том числе и в обществе. Только индивидуальность, в значительной степени независимая от общественных связей, может ставить перед собой принципиальные для культуры вопро­сы о смысле жизни, о сущности смерти, о личном бессмертии и на этом основании формировать систему ценностей, эмоциональ­но-ценностную позицию по отношению к миру и социуму, что, собственно, и является сущностью культуры, как это будет видно из следующей главы. Абсолютно бездумное существование лично­сти, ее полное тождество с остальными индивидуальностями, вхо­дящими в данное общество, еще не создает полноценной культу­ры, да, видимо, и вообще вряд ли возможно, разве что на самых ранних стадиях развития человечества, в стадном его состоянии'. Полное слияние человека с социумом, наблюдаемое в XX в. («автоматизированность» поведения, «зомбизм», как говорит М.Задорнов), не свидетельствует об обратном, как это может пока­заться. Это просто частный случай адаптации культуры личности к культуре общества, обусловленный агрессивным воспитанием. При этом, как бы далеко ни зашла нивелировка личности, ее страхи, надежды, желания, а в известной степени и система цен­ностей, не говоря уж о типе эмоционально-ценностной ориента­ции, остаются все-таки индивидуальными — хотя бы в том смыс­ле, что они лично переживаются и тем самым обусловливают душевный комфорт или дискомфорт. При внешнем сходстве с предкультурным, стадным состоянием человечества культурологичес­кая разница здесь огромна: в первобытном состоянии человеку не свойственно никакое, даже извне навязанное ценностное отно­шение к жизни, он лишен возможности (даже теоретической) сравнивать и выбирать, то есть культурно самоопределяться. В этом просто нет необходимости, но не потому, что это сделали за него и до него, а потому что он еще не видит самого себя как некото­рую ценность. Не вполне еще он сознает и свою смертность, и враждебность мира, а потому и не испытывает необходимости в культурной самозащите, в обретении душевного комфорта. В куль­турном бытии современного человека, как бы он ни был обезли­чен, все эти моменты присутствуют.

См. об этом, напр., книгу Ф.Энгельса «Происхождение семьи, частной соб­ственности и государства».

Высказанные здесь соображения о субъекте культуры не явля­ются ни бесспорными, ни тем более общепринятыми. Более того, культурологи XX в. в основном предпочитают видеть в культуре явление сугубо общественное, социальное. Такова, например, марксистская концепция культуры, такова идея М.М.Бахтина о «диалоге» как универсальной основе любой культуры, такова и развивающая идеи М.М.Бахтина мысль С.С.Аверинцева о «пони­мании» как стержне гуманитарной культуры. Сюда же надо отне­сти и концепцию культуры у структуралистов, которую в отече­ственной науке наиболее полно развил Ю.М.Лотман. Он, в частности, понимал культуру как явление не только обществен­ное, но как знаково-коммуникативное в первую очередь.

В нашу задачу сейчас не входит развернутая полемика с таким пониманием культуры. Еще менее автор склонен отрицать важ­ность общественного, социального в становлении и развитии куль­туры, — об этих аспектах мы еще будем вести подробный разговор. Но некоторые наиболее принципиальные соображения по этому вопросу все же должны быть высказаны уже сейчас.

Во-первых, любое явление, касающееся человека (за исключе­нием моментов чисто физиологических), можно назвать обще­ственным, но лишь в том, наиболее широком смысле, что чело­век вообще есть существо общественное и его становление и развитие невозможны вне некоторой группы себе подобных. (Так, во всяком случае, утверждают дарвиновская теория эволюции и сложившаяся на ее основе материалистическая концепция воз­никновения человека, наиболее убедительно представленная в работах Ф.Энгельса.) Но какова была роль индивидуума в станов­лении «человека культурного» — это несколько другой вопрос. И научная психология, и практический здравый смысл подсказыва­ют нам, что осмысление мира человеком — процесс прежде всего индивидуальный, хотя эта индивидуальность и должна обладать качеством социальности. Да иначе, собственно, и быть не может: общение на уровне культуры предполагает наличие обобщенных понятий, которые могут образовываться только в индивидуаль­ном сознании. Понятие предшествует языку как системе знаков, предшествует всякой коммуникации. В самом деле зачем речь и язык, когда не о чем говорить? Содержание общения по необхо­димости должно быть индивидуально, форма же складывается в процессе социальных контактов.

Во-вторых, представление о культуре как о социальном явле­нии — не единственная традиция в гуманитарных науках. Тради­цию противоположную, согласно которой человек в своей прак­тике остается один на один с миром и «единолично» должен решать вопросы ценностного и миросозерцательного характера, можно наблюдать, в частности, в философии И.Канта, который, пожа­луй, ближе всех философов подошел к культурологической про­блематике. Его основополагающие этические, эстетические, гно­сеологические категории («чистый разум», «практический разум», «категорический императив» и пр.) носят ярко выраженный асо­циальный характер. В философии И.Канта универсальной оппози­цией является оппозиция «я — не-я», а это, как видно из пред­шествующего, оппозиция собственно культурологическая.

Кроме И.Канта и кантианцев (впрочем, не всех) оппозицию «я — мир», выражающую индивидуально-личностный подход к культуре, положили в основу своих культурологических построе­ний и другие философы, в частности А.Шопенгауэр, Ф.Ницше, А.Камю, представители русской религиозной философии XX в. (В ней, впрочем, важное значение имеет и категория «соборно­сти».)

Наконец, в-третьих, история человечества все более и более повышает роль личности, индивидуальности как субъекта культуры. Если ценностную систему идей первобытного племени еще можно представить достаточно однородной, то в XIX—XX вв. это становится, как правило, невозможным. С течением времени человеческая индивидуальность становится все меньше сводима к свойствам ее социокультурного круга, о чем справедливо писали, в частности, М.М.Бахтин и Д.С.Лихачев. Личность, вопреки мар­ксистской формуле, все же не исчерпывается «совокупностью общественных отношений». Так что, изучая, например, русскую дворянскую культуру конца XVIII — начала XIX в., мы с необхо­димостью должны будем сделать два вывода: с одной стороны, эта культура является реальным социокультурным целым, а с дру­гой стороны, отдельные личности, входящие в эту культуру, ока­зываются, в сущности, носителями разных индивидуальных культур и не приводятся к общему знаменателю. Факт наличия социокультурной общности оказывается не более значим, чем факт индивидуально-культурных различий между, например, Пушки­ным и Кюхельбекером, Татьяной Лариной и Ниной Воронской и т.д.

Такая дифференциация наблюдается почти в любой социокультурной общности. Даже если весь социум или этнос охваче­ны одной общей ценностной системой, подчиняют свое бытие некоей верховной ценности (например, социальной или нацио­нальной свободе), то и тогда между отдельными личностями, входящими в данное социокультурное объединение, нельзя без­оговорочно ставить знак равенства: каждый человек — патриот или революционер по-своему.

Кроме того, с развитием личностного самосознания человек становится все более одиноким перед коренными вопросами культуры о смерти и смысле жизни в первую очередь. Как справедливо было сказано: «Каждый умирает в одиночку». Загадки бытия: «За чем я живу?», «Почему я должен умереть?», «Что со мной будет после смерти?» с разной степенью настоятельности мучают каждого, и решать их приходится все-таки наедине с самим собой.

Итак, из сказанного можно сделать два вывода. Во-первых, культура является формой эмоционально-личностного отношения человека к миру. Во-вторых, культура, будучи общественным фе­номеном, является в то же время делом сугубо личным, а поэтому личность и есть основной носитель (субъект) культуры. Из этих двух основных посылок мы и будем исходить в дальнейшем.

Список используемой литературы:

Арнольдов А. И. Введение в культурологию. — М., 2003.

Введение в культурологию. — М., 2004.

Гуревич П.С. Культурология. — М., 2002.

Культурология. История и теория культуры. — М., 2005.

Соколов Э.В. Культурология. — М., 2003.