БЕЛОРУССКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

Исторический факультет

Русскоязычный поток

Кафедра всемирной истории

Нового и новейшего времени

«ФРАНКО-ГЕРМАНСКИЕ ОТНОШЕНИЯ В 1871–1875 ГГ. «ВОЕННАЯ ТРЕВОГА»»

Курсовая работа

студента 2 курса

Лешкович Евгений Игоревич

Введение

Темой для своей курсовой работы я избрал такую важную проблему, как «военная тревога» – обострение отношений между Германской империей и Францией в 1871–1875 гг. Значимость этой темы доказывает то обстоятельство, что в решении проблем, поставленных перед Европой стремлением Германии добить в максимально короткий срок обескровленную Францию, участвовали (в той или иной степени) все великие державы того времени – Россия, Австро-Венгрия, Великобритания. Изучение темы дает большую пищу для размышления об основных внешнеполитических принципах великих держав в 70-е годы XIX столетия. Знание фактов, связанных с разгоранием и ликвидацией «военной тревоги», позволяет лучше ориентироваться в вопросах строительства коалиций накануне Первой мировой войны (а отрицать значимость Первой мировой войны, понятно, едва ли возможно). По сути, эта самая Первая мировая война вполне могла разгореться на 40 лет раньше, так как, повторюсь, какие-то принципы будущего блочного деления Европы были заложены именно в период умиротворения Германии. Так, Россия фактически впервые всерьез сблизилась с Францией, Австро-Венгрия открыто продемонстрировала свое тяготение к Германии, Великобритания подтвердила верность внешнеполитическому принципу баланса сил на континенте и т.д.

70-е годы XIX века были временем резкого обострения политических отношений между, казалось бы, благополучными и цивилизованными державами. При этом источником агрессии была одна из самых успешных стран – Германская империя. «Военная тревога» была преодолена за счет удачного сотрудничества стран, не желавших дать агрессору «карт-бланш» на решение своих интересов. В первую очередь следует выделить действия России и ее канцлера Горчакова, жестко стоявшей на страже государственных интересов Франции, которые, что явственно следует из моей работы, отчетливо перекликались в тот момент со стратегическими интересами самой России. Между тем, продемонстрировать хотя бы такую же сплоченность и помешать агрессору уже в ХХ веке европейские государства не смогли, надеясь на постепенное удовлетворение аппетита Гитлера и его клики, в чем жестоко просчитались. В свете последних событий в мире (требование Китаем пересмотра границы с Россией, открытые заявления США о скором нападении на Афганистан и т.д.) вопросы грамотного сотрудничества внешнеполитических ведомств разных стран, и в первую очередь – великих держав, приобретают особое значение. В этом я вижу актуальность своей работы.

Задачей своей работы мне видится рассмотрение процесса становления германской агрессивной внешнеполитической доктрины, доказательство стремления Бисмарка к повторному вторжению во Францию, изучение международного положения тех лет и детальное рассмотрение мер, не позволивших в конечном итоге германским планам претвориться в жизнь.

При написании работы я столкнулся с отсутствием работ на тему «военной тревоги» в отечественной историографии. Наиболее близкой по теме к моей курсовой работой является труд замечательного историка Л.М. Шнеерсона «Франко-прусская война и Россия: из истории русско-прусских и русско-французских отношений в 1876–1871 гг.». Там Шнеерсон анализирует внешнеполитическую ситуацию, сложившуюся в Европе по окончании франко-прусской войны 1870–1871 гг. Обращается там также внимание на экономические связи России со странами-противницами в этой войне. Тем не менее, понятно, что саму «военную тревогу» Шнеерсон не рассматривает.

Значительное место в своей фундаментальной работе «Бисмарк. Политическая биография» отводит вопросу «военной тревоги» такой советский исследователь, как В.В. Чубинский. Он достаточно подробно анализирует факты провокации французов со стороны Германии, дает оценку политики Бисмарка на этом этапе, обращает отдельное внимание на роль России в решении конфликта. Однако работа Чубинского страдает однобоким взглядом на многие вопросы, продиктованные безоглядному следованию марксистской идеологии и ее материалистическому взгляду на историю. Кроме того, на Чубинского очевидно влияло предубеждение, которое имели советские историки к личности Бисмарка, считая его чуть ли не предтечей Гитлера, что, естественно, не имеет ничего общего с реальным положением вещей.

Интерес представляют и работы, посвященные анализу исследуемых мною событий с точки зрения российского канцлера Горчакова. Здесь я выделил бы работу В. Лопатникова «Пьедестал. Время и служение канцлера Горчакова». В ней присутствует взвешенная оценка международного положения России, ее основных внешнеполитических целей и роли России в решении столь сложной международной проблемы, как явная агрессия Германии против южных соседей.

Из советской историографии следует также выделить работы Ерусалимского А.С. «Бисмарк. Дипломатия и милитаризм» и Галкина И.С. «Создание Германской империи».

В немецкой историографии, понятно, присутствует несколько иная оценка деятельности Бисмарка и вообще «военной тревоги» 1874–1875 гг. Надо сказать, что к нашему дню уже практически нет историков, которые бы в той или иной степени не признавали желания Бисмарка осуществить повторное вторжение во Францию. Тем не менее, некоторые из них (к примеру, Андрес Хильгруббер) настаивают на том, что вторжение не планировалось в 1874–1875 гг., что концентрация войск и мобилизация были своеобразной акцией устрашения. Э. Людвиг не отрицает стремления Бисмарка, но делает акцент на реваншистских манифестах и провокациях со стороны Франции, в какой-то степени повторяя вслед за Бисмарком тезис о необходимости нанесения превентивного удара перед лицом опасности от Франции. Английский историк Алан Палмер (который, впрочем, не уделил данному периоду значительного места в своей работе «Бисмарк») считает виновным в нагнетании страстей исключительно «Железного канцлера».

Выбранная мною тема довольно неплохо обеспечена источниками. Причем речь идет об источниках разных типов. В работе использовались и разного рода законодательные акты (например, акт об объявлении Германской империи от 18 января 1871 года), и мемуарная литература (в основном представленная трехтомником Отто фон Бисмарка «Мысли и воспоминания»). Период снабжен рядом эпистолярных источников, как дипломатическая переписка Бисмарка. Ряд материалов мемуарного плана оставил канцлер Горчаков. Интерес также представляет изучение прессы того времени, которая (особенно в Германии) являлась не просто отображением событий, но и их непосредственным участником. Отдельно следует выделить ряд музейных экспонатов (например, во Франкфуртском музее немецкой истории), а также хорошую обеспеченность темы иллюстративным материалом.

Исходя из вышеприведенных тезисов можно сделать следующие выводы:

– избранная мною тема актуальна и обладает научной значимостью;

– тема недостаточно хорошо изучена в историографии. Так сложилось, что как правило она оставалась на периферии интересов историков, связанных с изучением политики Бисмарка в комплексе, либо акцентировавших внимание на политике других стран (например, России) в этот период. Кроме того, практически никто (за исключением Чубинского) не обращал внимание на нарстание напряженности в регионе, на разного рода политические провокации и т.д.

– Проблема обладает достаточно полной источниковой базой, причем источники встречаются всех видов: от законодательных до музейных экспонатов.

1. Парижская коммуна и окончание франко-прусской войны

В результате войны 1870–1871 года Франция была полностью разгромлена. Уже к началу 1871 года катастрофа была очевидной, боеспособных частей у французского командования почти не осталось, пребывающий в ужасе перед столь стремительным падением еще вчера, казалось, незыблемой империи народ требовал мира. В осажденном Париже прошло несколько опасных восстаний, грозящих перейти в настоящую социальную революцию. В этой ситуации правительство генерала Ж.Л. Трошю вступило в срочные переговоры с германским командованием. 26 января 1871 года правительство подписывает акт о капитуляции Парижа, 28 января – о перемирии. А незадолго до этого, 18 января 1871 года, в Зеркальном зале Версальского дворца прошла церемония, на которой всему миру было объявлено об образовании нового государства – Германской империи [1].

В феврале правительство вместо генерала Трошю возглавляет известный политический деятель, уже несколько раз бывший премьером во времена Июльской монархии – Луи Адольф Тьер. Будучи реальным политиком, Тьер понимал, что продолжение военных действий означает лишь ужесточение в будущем статей мирного договора, и за кровь каждого немецкого солдата Франция заплатит лишними миллионами франков в качестве контрибуции и понесет тяжелые территориальные потери. Поэтому Тьер вступает в переговоры с немецким командованием и уже 26 февраля подписывает в Версале предварительный мирный договор [2]. Параллельно Тьер отчаянно пытается хотя бы на время консолидировать противоположные политические лагеря перед необходимостью, во-первых, добиться более-менее приемлемых условий мира от Германии, и, во-вторых, начать эффективное возрождение Франции, без преувеличения, лежащей в руинах. Тьеру удалось временно объединить усилия самых разных партий, инициировав заключение так называемого Бордосского договора. Выступая в Бордо, Тьер назвал себя республиканцем (на деле же его монархические взгляды были широко известны в обществе) и пообещал, что республиканцы «могут считать его своим». Между тем, орлеанисты считали Тьера своим еще со времен его плодотворной политической работы на благо Июльской монархии. Что до легитимистов и бонапартистов, то для них Тьер представлял собой меньшее из зол, будучи все же не радикальным республиканцем, и не являясь закоренелым орлеанистом. Добившись компромисса, Тьер начал проводить меры по спешной нормализации жизни в стране. Однако именно эти меры и породили масштабное выступление в Париже.

Чтобы понять суть событий, получивших в истории название «Парижской коммуны», необходимо подробнее рассмотреть причины, ее породившие. Итак, во время первых поражений франко-прусской войны было объявлено о создании так называемой Национальной гвардии, куда мог вступить любой человек. Офицеры гвардейцами выбирались прямым голосованием. Каждому гвардейцу полагалось жалованье. Естественно, что подобные условия, вкупе с еще не до конца прошедшим патриотическим подъемом 1870 года, привлекло в гвардию множество солдат. Численность Национальной гвардии в очень скором времени перевалила за 300 тысяч человек [3].

После падения Парижа 26 января национальная гвардия, в отличие от регулярной французской армии сохранила оружие: как ни настаивал Бисмарк на полном разоружении парижан, Жюль Фавр прямо объявил о том, что не видит способа разоружить гвардейцев. Вооруженность гвардейцев была отдельно прописана даже в 7-й статье договора о капитуляции [4].

Между тем ситуация в стране, даже после подписания предварительного мирного договора с Германией, ухудшалась. Разразился мощный экономический кризис. На его фоне гвардейцы (в принципе, уже ненужные) продолжали исправно получать свое жалованье и пользоваться пайком. Неудивительно, что Тьер и его команда первым делом начали реформистскую деятельность именно по отношению к Национальной гвардии. Был издан декрет о том, что остаться в рядах Национальной гвардии могут только те, кто документально может подтвердить бедность и отсутствие работы, на которую мог бы вернуться. Так число гвардейцев сократилось сразу на треть, но зато теперь в их числе стали явно преобладать радикальные элементы (среди которых уже вели активную работу специально приехавшие в Париж Бланки и некоторые сторонники Прудона).

Через некоторое время бордосское правительство стало подготавливать окончательное уничтожение Национальной гвардии как структуры. Главным начальником гвардии был назначен известный бонапартист генерал Орель де-Паладин. Планы правительства стали очевидны для гвардейцев, которые с семьями составляли едва ли не большинство населения Парижа. А 10 марта правительство пошло на откровенное обострение отношений с парижанами, издав декрет о необходимости уплаты всех долгов по векселям в двухдневный срок [5]. В условиях тотальной безработицы, разрухи и бедности это было невозможно. Причем декрет этот бил уже не только по беднейшим парижанам (они в подавляющем большинстве не имели чем оплатить свои задолженности за проживание на квартирах и могли остаться без крова), но и по торговым кругам, по буржуазии, рисковавших остаться без последних с трудом накопленных сбережений, торговых лавок и т.д. Национальная гвардия, таким образом, превращалась в последнего защитника парижан, что также подталкивало правительство к скорейшей ее ликвидации.

15 марта Тьер прибыл в Париж (а правительство, по одному из декретов, было перенесено в Версаль) и приказал овладеть артиллерией национальной гвардии, прикрывавшей Париж со стороны Монмартра. Сделать это быстро и незаметно не удалось из-за недостаточного количества лошадей. Занимавшийся этой операцией отряд регулярной армии вскоре был атакован гвардейцами. Не имевшие никакой охоты умирать за правительство солдаты перешли на сторону гвардейцев, для пущей убедительности собственноручно расстреляв своих командиров: генералов Леконта и Тома. В принципе, Национальная гвардия не участвовала в этих злодеяниях, но Тьер в панике бежал в Версаль, приказав там собрать все верные правительству войска и объявив Париж вне закона.

Париж стал фактически отдельным государством в государстве. Власть в этом государстве взял в свои руки Центральный комитет. Одним из первых декретов этого комитета было предложение всем французским округам и административным центрам организовывать собственные коммуны, не подчиняющиеся центру. 26 марта состоялся референдум, на котором большинство горожан высказалось за Коммуну (правда, не решительное большинство: 160 тысяч против 60, что составляет примерно 72,5%) [6]. На основании этого голосования было принято решение об образовании Совета коммуны, куда вошли 78 человек. Подавляющим большинством это были коммуналисты: 20 бланкистов, 19 представителей международной ассоциации, представители самых разных социалистических фракций. Несмотря на, казалось бы, цельный в идеологическом отношении состав совета, на деле он представлял собою образец жуткой анархии, где не могли решаться никакие вопросы о серьезной социальной политике. По воспоминаниям самих коммунаров, большинство членов совета представляли собой «агитаторы и горлопаны без знания истории и людей» [7]. Даже симпатичные в целом люди могли не пройти в совет из-за их партийной принадлежности, не поддерживавшейся большинством. Совет распался на три большие группы – коммунистов, прудонистов и якобистов – и, не имея общей платформы, так и не принял никаких сколь-нибудь значимых социальных законов. 19 апреля была издана «Декларация к французскому народу», где опять же нет ничего выходящего за рамки обычной бульварной агитации и пропаганды. «Декларацию» никак нельзя называть программным документом Парижской коммуны [8].

Впрочем, некоторые законопректы, разумеется, совет коммуны принимал. В основном они имели популистский характер. Так, были запрещены вычеты из заработной платы, был определен минимальный размер жалованья для лиц, находящихся в услужении. Было принято неоднозначное решение о приоритете при получении подрядов от города рабочих организаций перед частными предпринимателями. 16 апреля был издан Декрет, по которому производительным ассоциациям передавались все промышленные организации, покинутые владельцами. Кроме того, был принят целый ряд секуляризационных мер. Были попытки ввести республиканский календарь. Символом Парижской коммуны стал красный флаг [9].

Разумеется, версальское правительство Тьера совершенно не собиралось смотреть сквозь пальцы на происходившее в столице. Правительственные войска готовились к решительному наступлению. Причем для правительства быстрая победа над коммунарами была нужна и для возможности скорейшего заключения окончательного мира с Германией. Надо сказать, что задачу версальцам серьезно облегчили сами коммунары. Очевидно, они рассчитывали на массовое движение революционной идеи по стране, на быстрое образование во всех важнейших городах подобных коммун и легкое свержение версальского правительства. Ничем иным, на мой взгляд, нельзя объяснить халатность, с которой отнеслись к обороне Парижа коммунары. Достаточно сказать, что они так и не заняли основной форт Парижа, имевший славу неприступного Мон-Валерьян. Командующим войсками коммуны был назначен Люллье, ранее бывший морским офицером и, очевидно, не имевшим представления даже об основных аспектах стратегии сухопутной войны. Кроме того, сохранились указания не самый безупречный моральный облик главнокомандующего, всерьез злоупотреблявшего спиртным.

2 апреля состоялась первая незначительная стычка между версальцами и коммунарами. Сразу война приняла жесточайший, бескомпромиссный характер. 6 апреля Коммуна издает «декрет о заложниках», по которому любое лицо, заподозренное в сношениях с Версалем, становилось заложником парижского народа. Если становилось известно о расстреле коммунаров правительственными войсками (а расстрелы эти, особенно на начальном этапе войны, были нередки), то любые трое заложников (выбирались они по жребию) также расстреливались. Главнокомандующего Люллье вскоре заменили генералом Клюзере, также не сумевший проявить свои военные таланты. Комендантом Парижа был избран приехавший на помощь Коммуне поляк Домбровский, пожалуй, Самый способный участник Коммуны с военной точки зрения.

Незадолго до начала военных действий коммунарам удалось захватить форты Исли, Ванв, Монруж, Бисетр и Венсенн. Это означало то, что в руки Коммуны переходят все хранившиеся там военные запасы, а также около 400 пушек. Это было серьезное дополнение к уже имевшимся 1200-м артиллерийским орудиям. Кроме того, захвачена была аммуниция и значительное количество винтовок Шуазена. Все это вполне могло бы привести к победе Коммуны, если бы ей удалось оперативно привлечь под свои красные знамена народ парижских окрестностей и, в перспективе, поднять массовое антиправительственное движение во всей Франции (а поводов для недовольства правительством у французов хватало – вспомнить хотя бы вышеупомянутое требование выкупа векселей за два дня). Но коммунары не смогли консолидироваться даже для выработки программы Коммуны, которую они обсуждали 22 дня и издали уже тогда, когда Коммуна агонизировала. Париж был полностью осажден 130-тысячным войском генерала Мак-Магона. В техническом отношении (а именно в ведении фортификационных работ) Мак-Магон на голову превосходил малоактивного Клюзере, которого вскоре заменили на Росселя. Бывшего артиллерийского офицера. Но и это уже не могло спасти коммунаров. Главные форты Парижа один за одним переходили в руки версальцев. 21 мая они вступили в Париж. Началась тяжелейшая восьмидневная уличная война, где уже не могло сказаться превосходство версальцев в техническом отношении и в артиллерийских орудиях. Борьба постепенно превратилась в настоящую резню. Интересно, что ближе к концу этой кровавой недели боев коммунары приступили к исполнению приказа об уничтожении с помощью поджога каждого дома, который они вынуждены были покинуть.

28 мая весь Париж был в руках правительственных войск [10]. Начались массовые судебные процессы против участников Коммуны. Судили не только непосредственных участников коммунального движения, с оружием в руках противостоявших версальцам. судили также простых граждан, которые, по формулировке военных судов, «бездействием своим не мешали федералистам» (за идею создания федерации Коммун так называли в официальных донесениях коммунаров. Да и теперь название «федералисты» употребляется в западной историографии). Всего было осуждено около 13 000 человек. Половина из них была сослана, 21 человек (по официальным данным) был приговорен к расстрелу. На деле же всех, кого брали с оружием в руках, расстреливали без суда и следствия. Число таких расстрелянных генерал Мак-Магон определял в 15 000 человек, генерал Аппер – в 30–35 тысяч [11].

10 мая 1871 года во Франкфурте-на-Майне был заключен мирный договор, окончательно означавший завершение войны между Францией и Германией. По большому счету, Франкфуртский мир являлся более разработанной вариацией первоначального версальского договора от 26 февраля. Так, Франция уступала Германии Эльзас и Лотарингию, а местные жители получали право до 1 октября 1872 года переселиться во Францию. Франция согласилась уплатить огромную контрибуцию размером в 5 миллиардов франков, причем был разработан специальный порядок ее уплаты: 500 миллионов уже через месяц после ратификации мира, миллиард в 1871 году, 500 миллионов в 1872 году, остальные три миллиарда – не позднее 1874 года (причем с учетом набежавших к тому времени процентов). Отличием Франкфуртского мира от версальского прелиминарного договора являлось также решение оставить немецкий военный контингент на территории Франции до тех пор, пока «восстановление порядка во Франции не даст точную гарантию исполнения возложенных на Францию обязательств». Понятно, что под обязательствами германское руководство в первую очередь понимало выплату в срок контрибуций [12]

2. Взаимоотношения Германской империи и Франции в 1871–1874 гг.

Точным распорядком выплаты столь значительной контрибуции в столь короткий срок (обратим внимание, что на 1871 год – самый тяжелый для побежденной страны первый год после окончания разрушительной войны – в конечном итоге приходится аж полтора миллиарда франков!) Бисмарк наглядно продемонстрировал желание не дать Франции возможности подняться с колен. Обращало на себя внимание также явное стремление немецкого командования ни в коем случае не выводить полностью войска с территории Франции. В «Мыслях и воспоминаниях» Бисмарк будет объяснять подобные действия боязнью возрастания реваншистских настроений в среде французского истеблишмента. Тем не менее, ясно, что, если бы «Железный канцлер» так уж боялся будущей угрозы со стороны Франции, то едва ли стоило унижать Францию таким разгромом и последующим разграблением, которое происходило уже после войны в виде выплаты контрибуций. Кроме того, даже статья в Манифесте об объявлении Германской империи от 18 января 1871 года уже (хотя военные действия формально еще не были завершены) уже объявляет Францию самым главным источником потенциальной опасности для новообразованной Империи [13].

Таким образом, представляется необходимым взглянуть на ситуацию под несколько иным ракурсом: не было ли доведение Франции до состояния новой войны непосредственной целью правительства Бисмарка? Для лучшего понимания этого вопроса следует, пожалуй, обратить внимание на сложившуюся к 1871 году внешнеполитическую обстановку на европейском континенте. Итак, мы можем выделить пять великих держав – Великобританию, Германскую империю, Российскую империю, Австро-Венгрию и Францию, причем последние две находятся в состоянии восстановления сил, в той или иной мере подорванных поражениями в войнах с Германией (понятно, что Франции досталось больше, но в ней и объективных кризисных явлений по сравнению с Австро-Венгрией было на порядок меньше). Италию я пока не склонен рассматривать как великую державу, ибо она только-только завершила свое объединение, выцарапав у обескровленной Франции Рим, да и вообще с экономической и военной точки зрения пока не в состоянии конкурировать с вышеперечисленными державами (что, к примеру, доказывают легкие победы австрийцев, уже потрепанных немцами, над итальянской армией в 1866 году). Тем не менее, нельзя не учитывать Италию как потенциального союзника той или иной державы (а в данный момент, в свете удачного сотрудничества с Пруссией – союзника Германии). США пока не оказывают значительного влияния на континентальную политику.

Итак, активных игрока три – Британия, Россия, Германия. Но Британия уже достаточно давно проповедует политику «блестящей изоляции», по возможности не вмешиваясь в дела на континенте, и зорко следя за краеугольным принципом своей внешней политики – за соблюдением баланса сил в Европе. Такая неактивная политика, основанная во многом на самолюбовании Англии, в итоге привела как раз таки к обратным результатам, ибо равенство в Европе было нарушено разгромом поочередно Австрии и Франции со стороны Германии. При этом в Германии, в принципе, никто и не скрывал милитаристского характера Второго рейха, направленного на территориальную экспансию и завоевание политического и экономического господства в Западной Европе (особо горячие головы предлагали установить господство и над Европой восточной, но Бисмарк отчетливо понимал невозможность в ближайшее время схватки с Россией, да и надобности в том в свете дружелюбных отношений между государствами не было).

Следует также отметить то, что как раз в это время начинают проявляться результаты стоившего так много нервов и усилий Бисмарку пять лет назад действия по предотвращению победного марша прусских войск по австрийской столице – Вене. Оправившаяся от поражения внешнего и пережившая кризис внутренний, вылившийся в преображение австрийской монархии в дуалистическую, Австрия постепенно вновь переходила на рельсы сотрудничества с этнически (да и политически) близкой Германией. Правда, если проанализировать ситуацию глубже, возникает впечатление, что иного выхода у австрийцев и не было – понятно, что аппетиты Германии следующими будут направлены именно на «Полное Объединение Великого Германского Народа», что будет означать агрессию против Австрии. При этом реальных союзников на континенте (на Англию можно рассчитывать только с точки зрения какой-нибудь дипломатической ноты) нет, а с Россией – глубокая вражда из-за балканского вопроса, да и вероломство австрийцев во время Крымской войны 1853–1856 в Петербурге еще не было забыто.

Таким образом, проанализировав внешнеполитическую ситуацию, сложившуюся к 1871 году для Германской империи, мы четко видим, что на пути к единоличному господству в континентальной Западной Европе для Бисмарка стояла только Франция. Поэтому, зная политические методы и стиль мышления Бисмарка, нетрудно предположить, что вызывающие статьи Франкфуртского договора, огромная контрибуция, фактическое неучастие немецких частей в подавлении Парижской коммуны являются звеньями одной цепи, направленной на удушение Франции как государства, или хотя бы на выведение ее из активной политики на как можно больший срок, измеряющийся не годами, а десятилетиями. Недаром на территории Франции остаются германские войска, недаром контрибуция должна быть уплачена в почти нереально короткий срок, недаром Бисмарк через своего посла фон Арнима делает практически все возможное, чтобы лишить Францию двух промышленных областей (Эльзас и Лотарингия) – целью Германии является разжигание новой войны в максимально близкое время, чтобы окончательно уничтожить Францию и подорвать на долгие годы ее экономическую и военную мощь [14]. К слову, учитывая невысокое мнение главы генштаба Мольтке об англичанах как солдатах, скорее всего, выведение из политической жизни Франции могло бы являться для Бисмарка не только рецептом от «кошмара коалиций», но и проходным билетом для вступления в потенциальную полномасштабную войну с Россией без опаски получить в тылу второй фронт.

Доказательством вышеприведенных тезисов может являться вся последующая политика Бисмарка и его кабинета. Любопытно, что Бисмарк в приватной беседе уже в 1871 году роняет такую фразу: «Следует признать, что независимо от своего этнического состава население Эльзас-Лотарингии не хочет присоединения к Германии. Надо терпеливо преодолевать их антипатию к Германии. Уверен, что она будет преодолена» [15]. Таким образом, сам Бисмарк понимает, что Эльзас-Лотарингия будет в скором времени превосходным поводом для Франции к войне, понимает, что в самом Эльзасе и Лотарингии в ближайшее время могут возникнуть разного рода восстания. Однако, скорее всего, сам он этого и добивается с целью в своем стиле объявить их инспирированными извне и нанести последний удар по самой Франции.

Обращалось внимание выше, что Бисмарк достаточно неоднозначно относился к Парижской коммуне, в том смысле, что, будучи убежденным консерватором, практически не вмешивался в ход событий, предоставляя самим французам борьбу с «заразой». В этом, на мой взгляд, можно усмотреть не только желание ослабить Францию в домашних столкновениях, но и некий политический расчет. Действительно, если бы вся Франция была раздроблена на ряд мелких коммунистических федераций, которые при этом не скрывали бы желания распространить свой строй на как можно большую территорию, то объявление такому государству войны рассматривалось бы просвещенной Европой как священный долг. Ну и победа была бы облегчена – на военных способностях коммунаров я сделал подробный акцент в первой главе. Тем не менее, этот расчет Бисмарка, будучи довольно прозрачным, был, очевидно, разгадан профессиональным историком Тьером, изо всех сил гнавшим скорейшую развязку коммунарской проблемы.

Тем не менее, сам Тьер и его республиканское правительство также вполне удовлетворял канцлера Бисмарка как потенциальный (а в скором времени и реальный) лидер французского государства, равно как и республиканский строй новой Франции. Дело в том, что на французском республиканизме с его несомненным увлечением социалистическими идеями можно было играть, рассчитывая оторвать от Франции ее традиционных (Россия) и потенциальных (Англия) союзников. Собственно, этот тезис не является лишь авторским умозаключением – летом 1871 года Бисмарк публикует призыв к европейским правительствам о заключении союза с целью совместной борьбы против социализма. В свете последних событий (всего пару месяцев назад сложила оружие Парижская коммуна) это был камешек во французский огород [16].

Итак, именно с лета 1871 года я бы начинал датировку политической борьбы, развязанной Бисмарком с целью провокации не восстановившейся Франции на реванш.

Достаточно неожиданно для всех, Франции удалось в максимально короткие сроки восстановить экономику и промышленность. Страна быстро поднималась пусть и не на прежний, но на достаточно высокий уровень. Важнейшим обстоятельством было то, что все контрибуции за 1871 год (а это, как мы помним, полтора миллиарда франков) были уплачены точно в срок и в соответствии со всеми условиями, выдвинутыми во Франкфурте немецким правительством. Недовольство Бисмарка вызывал также факт явного патриотического подъема французов. Будучи в целом довольно политкорректным, он, тем не менее, всячески подчеркивал необходимость реванша – нет, не военного, но культурного, экономического, промышленного. Широкую известность приобрел патриотический акт великого ученого Луи Пастера, который своим изобретением пастеризованного пива фактически вытеснил с внутреннего рынка немецкие сорта янтарного напитка, да и в самой Германии изрядно потеснил местного производителя. Художники пишут полотна о величии Франции, писатели пишут романы о ее историческом прошлом, намекая на такое же великое будущее. Слово «реванш» звучит повсеместно, вызывая ярость в стане соседей…

В этих условиях Бисмарк начинает достаточно открыто намекать на необходимость повторного вторжения во Францию с целью ее полного разгрома. Однако феерические победы 60-х годов, очевидно, все же несколько вскружили канцлеру голову, так как первоначально он даже не думает о возможности противодействия со стороны великих держав. В сентябре 1872 года в Берлине собирается конгресс, в котором принимают участие императоры Германии, Австро-Венгрии и России Вильгельм I, Франц Иосиф и Александр II со своими министрами иностранных дел – Бисмарком, Андраши и Горчаковым. Особенностью конгресса было то, что встречи между его участниками происходили в двустороннем формате, и ни разу не было осуществлено тройное заседание. Бисмарк, заручившись нейтралитетом Австрии, наткнулся на жесткое сопротивление со стороны России. Никакие уверения в том, что Франция является рассадником вредоносных социалистических идей в Европе, не действовали на Горчакова, хотя в императоре Александре находили некоторую заинтересованность (вспомним, что в самой России этот период характеризуется внутренним беспокойством и нарастанием революционного движения). Тем не менее, ослушаться Горчакова император не решался, понимая его осведомленность в политических играх [17].

Горчаков действительно был на тот момент, пожалуй, единственным человеком в Европе, который четко понимал, куда клонит Бисмарк. Старый князь, закончивший Царскосельский лицей еще в один год с Пушкиным, был наставником молодого Бисмарка, проходившего дипломатическую службу в Петербурге в 1859 году. Многому князь научил Бисмарка собственноручно, а потому мог просчитывать все его хитроумные ходы и комбинации. Горчаков отчетливо видел, что разгром Франции приведет к полной гегемонии Германии на континенте, что было явно не на руку России, пусть даже и в краткосрочной перспективе могло помочь решить некоторые вопросы на Балканах. Поэтому Горчаков и парировал все доводы Бисмарка, в результате чего нажил в его лице самого горячего врага на всю оставшуюся жизнь.

Об уверенности Бисмарка в том, что великие державы не будут создавать препятствий на пути повторного вторжения свидетельствует и директива немецкому послу в Париже фон Арниму от 20 декабря 1872 года: «…вражда со стороны Франции принуждает нас желать, чтобы она была слабой» [18]. Как видим, Бисмарк и не сильно скрывает в этот момент свои планы, правда, представляя Германию лишь жертвой перед лицом страждущих реванша французов.

Не сумев выторговать у России и Австрии карт-бланш на решение французской проблемы, Бисмарк попытался действовать тоньше. В мае 1873 года немцы совершают визит в Петербург на высшем уровне – Вильгельм, Бисмарк и Мольтке приезжают в Северную Пальмиру для выработки и подписания военной конвенции. Тем не менее, эта конвенция, хотя и означала военный союз двух государств, никоим образом не являлась одобрением Россией агрессивных планов Бисмарка, так как Горчаков после нескольких часов споров, добился таки внесения в ее текст следующих слов – «конвенция означает стремление улучшить господствующий ныне в Европе мир и удалить самую возможность войны» [19].

Мне кажется, что весной 1873 года Бисмарк и отошел от достаточно волюнтаристской идеи осуществить повторное полномасштабное вторжение на территорию Франции с «разрешения» великих держав. Вместо этого, что доказывает заключение военной конвенции с Россией и последующее заключение Священного союза трех императоров, он перешел на позиции заключения твердого мира и договора о ненападении с континентальными грандами в надежде позже найти зацепку для нападения на Францию, либо (что еще лучше) – спровоцировать французов на самостоятельное наступление. В этом случае за «несправедливо обиженную Германию» обязаны были вступиться союзники. Ну а в мастерстве провокаций и тонкой политической интриги Бисмарка никто не сомневался еще со времени тонкой операции, называемой в исторической науке «Гаштейнской конвенцией 1865 года».

При этом интересно, что начало подобной политики, вполне возможно, было спровоцировано самими Австрией и Россией. 6 июня 1873 года Александр II и император Франц Иосиф встречаются в Шёнбрунне, заключив договор о союзе и военной взаимопомощи [20]. 23 октября к этому договору спешно присоединяется Вильгельм I. Бисмарк в публичной речи объявляет, что союз трех императоров – не что иное, как реинкарнация существовавшего в начале столетия Священного союза с его святыми принципами защиты монархического принципа и борьбы со зловредными политическими течениями (и здесь Бисмарк не преминул отпустить тонкий намек насчет Французской республики) [21].

Внутренняя политика Бисмарка в начале 70-х годов характеризуется так называемым «Культуркампфом» – «культурной борьбой», в которой канцлер схлестнулся в поистине непримиримой схватке с католической церковью. Мне хотелось бы высказать предположение, что, помимо ряда объективных внутренних причин (вроде затормаживающего влияния католической церкви на процессы интеграции германских государств, на осуществление промышленной революции и т.д.), эта борьба в определенной степени диктовалось и основными внешнеполитическими задачами Германской империи тех лет. Борьба с католической церковью означала уменьшение числа католиков в стране, а значит – сокращение единоверцев с Францией, что позволяло использовать в антифранцузской агитации и религиозную патетику. Но более важным представляется то, что антикатолические лозунги Бисмарка словно музыка отзывались в сердце императора Александра, ведь Россия одной из основных проблем имела непокорность поляков, успевших поднять два восстания, и постоянно представлявших угрозу для внутреннего порядка империи.

1873 год вообще стал определяющим в истории изучаемой нами проблемы. Именно в 1873 году французы полностью завершили выплату контрибуций [22], что представлялось еще два года назад просто невозможным. Этим самым Франция получила право вполне резонно требовать полного очищения своей территории от немецких войск, чего Бисмарк ожидал ну никак не раньше хотя бы 1875 года. После долгих бюрократических препирательств немцы в середине октября все же покидают Францию, а Бисмарк пишет прямо таки программное письмо Одо Расселу: «…если они (французы – Е.Л.) думают о реванше, то он (в данном письме Бисмарк пишет о себе в третьем лице – Е.Л.) предпочтет довести дело до конца и объявит им завтра войну, вместо того, чтобы ждать, пока они подготовятся к нападению…» [23].

Итак, нападение на Францию становится первоочередной внешнеполитической задачей Бисмарка в конце 1873 года. Дело ускорило то обстоятельство, что Франция в максимально короткие сроки завершила выплату контрибуций и совершила экономический подъем, поставив тем самым под вопрос германскую гегемонию на континенте, уже запланированную канцлером Бисмарком.

К концу 1873 года для Бисмарка становится очевидной необходимость нападения на Францию. По возможности это нападение следовало произвести уже в 1874 году. Поэтому уже концом 1873 года и датируется первый демарш со стороны Германии. В этом демарше отчетливо проявляется политический стиль «старого лиса» Бисмарка, уже не раз послуживший ему и Германии на пользу.

Итак, в конце 1873 года епископ города Нанси выступил с пастырским посланием. В этом послании содержался призыв к пастве молиться за возвращение областей Эльзаса и Лотарингии Франции. Бисмарк вцепился в этот инцидент, ответив требованием к французскому правительству о наказании неполиткорректного епископа [24]. Но симптоматичным было не это, а то обстоятельство, что все германские дипломатические миссии, расположенные в европейских столицах, немедленно были информированы по секретным каналам о возможности военных мер со стороны Германии против Франции. Части приводились в боевую готовность. В прессе же, к тому времени уже давно полностью подконтрольной Бисмарку, была развязана истеричная кампания против Франции и ее руководства, прямо обвинявшегося в вынашивании реваншистских идей.

Что до самого французского руководства, которое в мае пережило смену президента (вместо Тьера этот пост занял Мак-Магон – генерал, хорошо помнивший ужасный разгром 1870 года), то оно повело себя максимально осторожно. Не последовало никаких резких заявлений, епископ Нанси был смещен с кафедры, по отношению обвинений в стремлении к реваншу последовали спокойные опровержения. В принципе, планы Бисмарка вряд ли являлись откровением для французской верхушки. Вряд ли для них было также не понятным очевидное военное отставание Франции от северной соседки. Ясно было, что без сильных союзников Франция будет разгромлена, причем в этот раз уже почти окончательно. А в целях добычи сильных союзников очень важно было сохранить имидж жертвы, на которую покушается несправедливый агрессор, чем французы и занимались, достигнув в этом занятии немалых успехов.

Такие действия Франции вкупе с уже поднадоевшей Европе и вызывавшей справедливые опасения великих держав непомерной агрессией Германии, привели к тому, что правительства России, Великобритании и даже союзнической Австро-Венгрии в течение месяца опубликовали дипломатические ноты, где провозглашались принципы мирного сосуществования государств в Европе. За этим явственно читалось одно – великие страны полны решимости не допустить повторного поражения Франции.

3. «Военная тревога» 1875 года

Наткнувшись в начале 1874 года на столь жесткую отповедь, Бисмарк несколько отступился от своих планов. Тем более этот год был для него характерен осложнениями во внутренней политике, что, естественно, несколько сместило его приоритеты туда (в 1874 году своего апогея достиг «Культуркампф»). Однако полностью отказаться от своего замысла Бисмарк не мог, так как отчетливо видел экономические успехи Франции (а ее развитие с 1874 года – первого года без репараций – пошло еще быстрее) и видел недовольство Эльзаса и Лотарингии.

В 1875 году случился конфликт Германии с Бельгией. Один полоумный бельгиец предложил парижскому архиепископу за приличное вознаграждение убить Бисмарка. Архиепископ, стоит отдать ему должное, поступил более чем грамотно, переслав Бисмарку это предложение. Бисмарк разразился рядом грозных нот в отношении Бельгии, которую обвинил в потворничестве «антигерманской деятельности клерикалов». Однако дело было постепенно замято, а сумасшедший отправился в более подобающе его статусу заведение [25].

Тем не менее, этот несколько курьезный случай вновь переориентировал внимание Бисмарка на Францию. Да и ситуация складывалась не в пример более благоприятная, нежели в 1873–1874 гг. Дело в том, что на Балканах активно развивалось освободительное движение славянских народов. Вся Европа отлично знала о том, что значительную помощь славянам неофициально оказывает Россия. Знал это, конечно, и Бисмарк. Кроме того, Бисмарк знал и о том, что Высокая Порта ни в коем случае не даст славянам независимости без боя, иными словами, Бисмарк предвидел возможность в ближайшее время русско-турецкой войны. В этом случае Германии было бы выгодно поддержать Россию в обмен на ее благожелательный нейтралитет в схватке Германии с Францией. Именно с такими предложениями отправлися в марте в Петербург с дипломатической миссией посол от Германии Йозеф фон Радовиц. Неожиданно он наткнулся на упорное несогласие России отступиться от своего курса на поддержку Франции. Радовиц провел в Северной Пальмире несколько недель, неоднократно виделся и с Горчаковым, и с императором Александром II, однако ничего положительного для себя добиться не сумел.

Еще во время миссии Радовица Бисмарк начинает постепенную подготовку к войне. 4 марта в Германии запрещается вывоз за границу империи лошадей – одного из главных стратегических ресурсов любой армии XIX столетия [26]. После этого канцлер в целях подготовки к войне настоящей инспирирует войну газетную. Причем в своем неповторимом стиле Бисмарк развязал эту кампанию как ответ на «агрессию». Дело в том, что в марте Франция, для которой, понятно, указ о запрете продажи за границу немецких лошадей не сулил ничего хорошего, приняла закон о некотором расширении армии. В ответ на это 5 апреля «Кёльнише Цайтунг» публикует большую статью о том, что Франция готовится к полномасштабному вторжению на территории Германии с целью вернуть Эльзас и Лотарингию. Через четыре дня, 9 апреля 1875 года, берлинская газета «Пост» публикует статью под заголовком «Предвидится ли война?», причем ответ на этот вопрос подразумевался положительный [27].

События, начавшиеся в марте 1875 года и продлившиеся до встречи Горчакова с Бисмарком в Берлине, совершенно закономерно получили в историографии название «военная тревога». В самом деле, никогда Германия не была так близко к повторному наступлению на Париж. Даже осторожный мудрец Мольтке заявляет английскому послу: «Желает войны не та сторона, которая выступает, а та, которая своим образом действий заставляет других выступать» [28]. В общем, прямо по Бисмарку: «Мы будем делать политику, а историки нас потом оправдают!»… Сам канцлер тоже не остался в стороне от информационной перестрелки, заявив: «К 1876 году Франция будет готова на нас напасть!» [29].

В конце апреля противостояние перешло в официальную сферу. Французский МИД получил официальную ноту, в которой Германия высказывала неудовлетворенность французскими действиями, называя их угрожающими. Словом, даже оправдание для войны уже было найдено (французский посол в эти дни записал в дневнике: «влиятельные круги в Германии считают грядущую войну обоснованной с политической, философской, даже с христианской точек зрения!» [30]). Стоит ли говорить, что военная подготовка к новому «маршу на Париж» давно уже началась!

Тем временем Бисмарка ждало досадное известие от вернувшегося домой фон Радовица. Тому нечем было похвастаться после многонедельного нахождения в Петербурге. Это было явным сюрпризом для «железного канцлера», не ожидавшего проблем на этом фронте. В принципе, именно неудача Радовица (а точнее, успешные действия Горчакова) обусловили то, что «война нервов» не переросла в настоящую войну уже в апреле. Однако Бисмарк не терял оптимизма, так как по обоюдному согласию сторон в Берлин в начале мая должны были приехать партнеры по Союзу трех императоров – Александр II и Горчаков.

Этот визит должен был иметь судьбоносное значение для всей истории Европы. По его итогам Германия могла получить негласное разрешение на войну и полностью деклассировать Францию, сосредоточив в своих руках полномочия сильнейшей державы Европы. По его итогам могла начаться, что еще страшнее, коалиционная война Германии против Франции и России (правда, Бисмарк для себя на тот момент твердо решил, что войны на два фронта Германия ни за что вести не будет). По большому счету, «военная тревога» вполне могла перерасти в Первую мировую войну, только тремя десятками лет раньше.

10 мая 1875 года высокие гости прибыли в столицу Рейха. Основной расчет Бисмарк возлагал на переговоры с Александром II, намного менее убежденного в правоте внешнеполитического курса России, чем его канцлер. Кроме того, Александр успел уже пережить несколько покушений со стороны социалистов, что не добавляло любви императора к родине вольнодумства и либеральных учений. Однако Горчаков сумел заставить императора отклонять любые спекуляции Бисмарка. В результате так оно и происходило. Итогом же многочасового ночного разговора самих канцлеров (этот момент был великолепно в свое время описан советским писателем Валентином Пикулем в романе «Битва железных канцлеров») явилось вырванное Горчаковым обещание Бисмарка не трогать Францию под угрозой войны с Россией. Бисмарк неоднократно повышал голос, пережил нервный срыв, но так и не сумел ничего добиться от изощренного политика Горчакова [31].

Характерно, что после завершения встречи в Берлине Горчаков разослал по всем посольствам России в мире телеграмму со словами: «Теперь мир обеспечен!» [32]. Надо сказать, что это вызвало очередной взрыв ярости у Бисмарка, который в ответ на это написал: «Приписывать мне агрессивные намерения по отношению к Франции – равносильно обвинению меня в идиотизме и полном отсутствии ума. У Германии нет никакой причины нападать на Францию, и организация ее армии не является достаточным для того основанием». Здесь Бисмарк демонстрирует удивительную забывчивость – ведь буквально два месяца назад он выступил со словами о том, что к 1876 году Франция будет иметь достаточно сил для нападения на Рейх!

Таким образом, и завершилась военная тревога, завершившая собой важный отрезок в истории франко-германских отношениях, едва не приведший к крупномасштабной коалиционной войне в Европе. С помощью вмешательства великих держав, и, в первую очередь, России, удалось избежать военного столкновения, что позволило Франции продолжить свой экономический подъем и готовиться (теперь уже по-настоящему) к будущему реваншу (глупо отрицать, что некоторые реваншистские настроения в обществе Франции присутствовали).

Заключение

Итак, франко-германские отношения в 1871–1875 году представляли собой комплекс противоречий, которые вполне могли привести к повторному военному противостоянию двух великих держав. При этом следует отметить, что агрессивной стороной являлась Германия, для которой окончательный разгром Франции представлял насущный внешнеполитический интерес. Несомненно, в самой Франции также пользовались популярностью реваншистские идеи, в основном связанные с желанием возвращения в состав государства двух промышленных районов – Эльзаса и Лотарингии. Однако ни в коем случае нельзя утверждать, что эти настроения находили какое-то реальное отражение в политике Тьера либо Мак-Магона, которые соблюдали подчеркнутую дистанцию в отношениях с Германией.

Хотелось бы также отметить, что «военная тревога» 1874–1875 гг. являлась важным событием не только для соперничающих двух государств (как, к примеру, франко-прусская война), но и для политической жизни всей Европы, ибо в этот момент очень отчетливо встала перспектива коалиционной войны. К счастью, путем тяжелых обоюдоострых переговоров войны удалось избежать. Впрочем, более логичным выглядит употребление глагола «отсрочить», так как франко-германские противоречия, повлиявшие на возникновение «военной тревоги», в полной мере проявились в Первой мировой войне.

Хотелось бы также отметить большую роль в умиротворении имперских аппетитов Германии российское внешнеполитическое ведомство. И, в частности, канцлера Александра Михайловича Горчакова, сумевшего в одиночку противостоять не только такому матерому политическому оппоненту, как Отто фон Бисмарк, но и собственным правящим кругам, поддерживавшим прогерманскую ориентацию императора Александра II.

Список использованной литературы

Бисмарк О. Мысли и воспоминания. Т. 1–3. М., 1940–1941

Бисмарк, Отто фон. Мемуары железного канцлера. М., «Эксмо», СпБ., «Terra fantastika», 2003

Всемирная история войн. М., АСТ, Мн., «Харвест», 2006

Галкин И.С. Создание Германской империи. М., 1986

Ерусалимский А.С. Бисмарк. Дипломатия и милитаризм. М., 1968

История дипломатии. Под ред. В.И. Потемкина, Т. 1, М., 1941

Лопатников В.В. Пьедестал. Время и служение канцлера Горчакова. М., «Молодая гвардия», 2004.

Людвиг Э. Бисмарк. М., Захаров-АСТ, 1999

Оболенская С.В. Политика Бисмарка и борьба партий в Германии в 70-х гг. XIX века. М., 1992

Палмер А. Бисмарк. Смоленск, «Русич», 1998

Ротштейн Ф.А. Из истории Прусско-Германской империи. М., 1948

Семанов С.Н., А.М. Горчаков – русский дипломат XIX века. М., 1962

Тарле Е.В. История дипломатии. Т. 2. М., «Политическая литература», 1959

Хевралина В.М. Министерство иностранных дел России в 1856–1878 гг. // Новая и новейшая история. №4. 2002.

Хильгруббер А. Отто фон Бисмарк – основатель великой европейской державы – Германской империи. М., 1979

Хрестоматия по новой истории. Под ред. Сироткина. М., 1990

Чубинский В.В. Бисмарк. Политическая биография. М., «Мысль», 1988

Шнеерсон Л.М. Франко-прусская война и Россия: из истории русско-прусских и русско-французских отношений в 1867–1871 гг. Мн., БГУ, 1972

Augstein Rudolf. Otto von Bismarck. Hain, Frankfurt am Main, 1990

Gall Lothar. Bismarck. Der weiЯe Revolutionдr. 2 Aufl, Ullstein, Berlin, 2002