Древнекиевский период, период нашей «собственной античности», характеризуется, прежде всего, переходом восточных славян от племенной размытости к государственной системе, приобщением их к общехристианской цивилизации. Из темных веков безвестности и безвременья на арену истории выходит народ, сплоченный крепкой централизованной властью и единством религиозного сознания. Впереди его ждут еще трагедии и разочарования, разброд князей и тягчайшее монголо-татарское иго. Но память его всегда будет верна идеалам эпохи величия и славы, эпохи древнекиевской государственности. С ней он будет соразмерять свое настоящее и будущее, свое место и предназначение в мировой истории. Киевская Русь стала общей колыбелью трех братских народов - русского, украинского и белорусского.
1. Социальные реалии восточнославянского общества. Суть политических процессов, совершавшихся в древнекиевский период, вполне укладывается в формулу гегелевской триады: племенная демократия - великокняжеское самовластие - удельная система.
В самом деле, восточные славяне, или анты, жили разрозненными племенами, имея «обычаи свои, и закон отец своих и преданья, кождо свой нрав». Свои названия они получали большей частью по местам расселений: поляне, северяне, родимичи, вятичи и т.д. Летопись особенно выделяет полян, обитавших южнее Киева, по берегам рек Роси и Тясмина. Предположительно именно они сдержали натиск авар, положив тем самым начало межплеменной консолидации. Позднее эту инициативу перехватывают у них варяго-русы, пришедшие на Русь «по призванию» новгородских славян и создавшие мощную «империю Рюриковичей».
Общественная жизнь славян отличалась патриархальностью и простотой. В центре всего находилась родовая семья. Члены ее проживали в одном общем доме, под строгой родительской опекой. Между семьями существовало определенное разделение труда (кузнечное дело, выделка кожи, ткачество и т.д.). Однако главное занятие родовой семьи составляло сельское хозяйство. На базе соседских связей формировалась община, которая в свою очередь входила в межобщинное объединение - племя. Во главе каждого племени стоял князь со своей дружиной. Его деятельность ограничивалась исключительно военными функциями; во всем остальном он подчинялся племенной «демократии». Об этом свидетельствует сообщение византийского историка Прокопия Кесарийского (VI в.): «Ведь племена эти, склавины и анты, не управляются одним человеком, но издревле живут в народовластии, и оттого у них выгодные и невыгодные дела всегда ведутся сообща». Под народовластием здесь, очевидно, подразумеваются вечевые традиции, которые известны нам из истории Новгорода и Пскова до их присоединения к Москве при Иване III. Византийцы сознательно использовали данную ситуацию в своих целях, видя в ней источник «анархии и взаимной вражды» между славянскими племенами. Страшась появления у них «монархии», они всячески стремились разобщать их князей, одних «прибирая к рукам с помощью речей и даров», других ослабляя постоянными вторжениями и стычками.
Так продолжалось до «варяжского призвания». Рюриковичи изменили ход восточнославянской истории. Утвердившись в Киеве, они постепенно объединяют все земли антских племен, создавая единое централизованное государство. Его престиж особенно возрастает при Святославе Игоревиче, сокрушившем опасного соперника - Хазарский каганат. С Киевской Русью вынуждены считаться Арабский халифат и Византия. С ней ищет союза римский папа.
После гибели Святослава Игоревича (972) между его сыновьями разгорается кровавая борьба за киевский престол. Победителем выходит Владимир, сын Малуши, ключницы княгини Ольги, - «робичич», как сказано о нем в «Повести временных лет». В 980 г. он становится великим князем, «самовластьцем земли руськой». Окончательно сломив сопротивление родоплеменной оппозиции («овы миром, а непокоривыя мечем»), он приступает к осуществлению религиозно-идеологической реформы.
Первоначально Владимир Святославич хотел ограничиться созданием единого языческого пантеона, поставив во главе местных богов варяжского бога войны Перуна. Из числа первых были выбраны Хоре, Дажьбог, Стрибог, Симаргл и Мокош. Судя по всему, это были главные «кумиры» покоренных славянских племен, и возвышение над ними Перуна символизировало превосходство великокняжеской власти.
Однако эта реформа не принесла желаемых результатов. Во-первых, она не смогла погасить центробежных тенденций, раздиравших политический организм молодого древнерусского государства. Славянские племена не желали оставаться под ярмом варяжского данничества, и их приходилось всякий раз покорять заново. Во-вторых, благодаря ей Русь обособлялась не только от таких великих держав средневекового мира, как Византия и Рим, но и от других стран, ставших к тому времени христианскими. Все это в конечном счете убедило князя Владимира в необходимости разрыва с традиционным язычеством и проведении христианской идеологической реформы.
2. Идеология византинизма и ее трансформация на древнерусской почве. Не менее решительно проводит Владимир Святославич и крещение Руси, ибо, по словам митрополита Илариона, «бе благоверие его с властию съпряжено». Перед этим он, однако, совершает своеобразное «испытание вер», выслушав «речи» миссионеров и от ислама, и от иудаизма, и от христианства. Когда же дело было решено в пользу христианства, он предпочел принять крещение из Константинополя, а не Рима, несмотря на настойчивые уговоры и просьбы папской курии.
Это объяснялось главным образом спецификой взаимоотношений светской и духовной власти на Западе и Византии. С момента распада империи Карла Великого (середина IX в.) западная церковь упорно добивалась господства над светской властью. Римские иерархи открыто стали на путь папоцезаризма и теократии. В соответствии с учением о «двух мечах», сформулированным еще папой Геласием I (V в.), они проповедовали, что оба меча, духовный и светский, вручены Богом церкви и находятся в ее распоряжении; один употребляется для церкви, а другой - самой церковью; один - священством, другой - королями и воинами, но по воле и усмотрению священства.
Возвышению папства немало способствовали «Лжеисидоровы декреталии» - искусно сфальсифицированные тексты посланий и канонов, якобы принадлежавших римским иерархам первых веков христианства и подтверждавших верховенство папы в делах как церкви, так и светского, мирского правления. Декреталии обострили и без того сложные отношения между церковью и государством на Западе, стали источником бесконечных смут и раздоров в католическом мире.
Теократические претензии римских пап получили соответствующее идеологическое обоснование в церковном учении о государстве. Согласно этому учению, первоначально никакого государства не было, и люди находились под непосредственным попечением самого Бога. Но из-за бесчисленных грехов, совершенных ими, Бог отменил свое попечение, и люди вынуждены были организоваться в государства. Стало быть, государство есть не что иное, как плод греха, творение безбожного язычества, а светская власть в свою очередь - это порождение «князя мира сего» - дьявола. «Кто не знает, - писал один из самых ярых сторонников этого воззрения папа Григорий VII, - что власть королей и князей ведет свое начало от незнающих Бога, гордостью, хищничеством, коварством, убийствами, короче преступлениями всякого рода, приобретших ее от дьявола, чтоб со слепою страстью и невыносимой гордостью и неправдой господствовать над себе подобными». И далее он заключал: «Папа так превышает императора, как солнце превосходит луну, а потому власть апостольского трона стоит далеко выше могущества королевского престола».
Понятно, что Владимир Святославич, мечтавший об усилении великокняжеской централизации, не мог испытывать влечения к западному христианству, в корне подрывавшему святость мирской власти. Поэтому он должен был предпочесть идеологию византинизма, которая всецело основывалась на культе императора (василевса).
В русской политической философии издавна утвердилось два взгляда на сущность византинизма.
Согласно одному из них, наиболее последовательно отразившемуся в «Философических письмах» П.Я. Чаадаева, византинизм - это синоним застоя и косности, полного безразличия к идеалам образованности и просвещения. «По роковой воле судьбы, -писал он, - мы обратились за нравственным учением, которое должно было нас воспитать, к растленной Византии...». Это стало причиной нашей схизмы, обособления от Запада. Оттого «до нас... ничего из происходившего в Европе не доходило. Нам не было дела до великой всемирной работы». И все, на что мы можем претендовать - это «преподать великий урок миру», урок трагедии неисторического народа.
Другое понимание византинизма (или, по его терминологии, византизма) выразил К.Н.Леонтьев, виднейший представитель русского консерватизма. На его взгляд, византинизм включает три исходных момента - религиозный, государственный и нравственный. «...Византизм в государстве значит - самодержавие, - поясняет он. - В религии он значит христианство с определенными чертами, отличающими его от западных церквей, от ересей и расколов. В нравственном мире мы знаем, что византийский идеал не имеет того высокого и во многих случаях крайне преувеличенного понятия о земной личности человеческой, которое внесено в историю германским феодализмом. ..». Все беды современной России Леонтьев связывает исключительно с тем, что «со времен Петра» она «утрачивает византийский свой облик».
Что же представляет собой византинизм, упрочивший твердыню российской монархической государственности?
Как было сказано, стержень идеологии византинизма составляет культ императора. Власть его признавалась божественной, богоустановленной. Это был «кормчий, направляющий всех в заводь Господа». Именно церковная задача обусловливала смысл всех его деяний. Согласно Иоанну Дамаскину (VIII в.), «дело императора прежде всего» - учить людей бояться Бога и хранить праведность, обращая подданных в христианство. «Вторым делом» императора признавалась «добродетель благодеяния»: он крепко держит в руках «кормило справедливого правления», защищает «всех вдов и сирот». Выше всего ставилось постоянство его в «благочестивых помыслах» - о вере, милосердии и т.д. Ибо каким он является для своих подданных, таким он и сам обретается в отношении Господа. Если император уклоняется от исполнения божественных законов, делая законом «собственный нрав», или характер, то он уже не царь, но тиран, предтеча Антихриста. Таким образом, император занимал высшее место в политической иерархии византийского общества, но не как лицо, не как человек, а как «одушевленный закон», воплощенная воля Бога.
Этим определялось его отношение к церкви и патриарху. Хотя среди духовенства в ходу была теория симфонии властей, т.е. автономизации полномочий церкви и государства («одной из них создатель Бог поручил заботиться о душах, а другой - управлять телами людей»), тем не менее в реальной практике церковная иерархия целиком зависела от воли императора. Это хорошо видно из чина поставления патриарха. По кончине первосвященника император издавал повеление митрополитам об избрании ему преемника. Митрополиты собирались на катикуменах (соборах) в храме Св.Софии и намечали трех кандидатов на патриаршую кафедру, имена которых сообщались императору. Тот делал свой выбор и объявлял одного из них нареченным патриархом. Если же его не устраивал ни один из представленных кандидатов, он отвергал их и назначал на высшую церковную должность собственного претендента, причем митрополиты безоговорочно принимали его решение. Такая практика позволяла строго держать в узде духовную власть, не давая ей возможности вступать в конфронтацию с мирскими властелинами. «Ничто не должно совершаться в святейшей церкви против воли и приказаний императора», - говорил в VI в. патриарх Мина. Это убеждение неизменно сохранялось и в позднейшие времена. «Император, - сказано в одной византийской хронике XII в., - является для церкви высшим господином и хранителем веры».
Такая структура власти полностью отвечала политическим стремлениям Владимира Святославича, и он, решившись на новую идеологическую реформу, естественно, избрал для себя византийский идеал царствующего дома. Крещение Руси, начатое в 988 г., совершалось в обстановке жесткой борьбы пришлого вероучения христиан с автохтонным язычеством. Как сообщается в летописи, по возвращении из Корсуни, где состоялось «обращение» киевского князя, Владимир Святославич «повеле кумиры испроврещи, овы исещи, а другия огневи предати». Особой расправе подвергся Перун: его было приказано привязать к конскому хвосту и сбросить с холма в реку. Подобным же образом поступили с Перуном и в Новгороде: там также его столкнули кольями в Волхов. Затем всем киевлянам было объявлено: если кто не примет крещения, «богат ли, ли убог, или нищь, ли работник, противен мне да будет». Сопротивляться было бессмысленно, и «людье с радостью идяху» исполнять повеление князя. Чтобы упрочить позиции формирующейся церкви, он наделяет ее правом десятины, т.е. получения десятой доли от всех княжеских доходов. Тем самым духовенство оказывается в полной экономической зависимости от светской власти.
Неудивительно, что уже его сын Ярослав Мудрый решается на открытый конфликт с константинопольским патриархом, назначая без обязательного согласования с ним собственного кандидата на киевскую митрополию. Фактически это означало присвоение прав византийского императора. Митрополитом становится священник его домовой церкви Иларион (кон. Х - сер. XI в.), автор первого русского политического трактата «Слово о Законе и Благодати». В нем развивается идея об универсальности христианской религии, исключающей всякое узконациональное стремление. Противопоставляя ее иудаизму, он пишет, что евангельская «благодать», упраздняя ветхозаветный «закон», приводит к уничтожению рабства. Закон сменяется благодатью, рабство - свободой. В этом суть развития человеческой истории.
Одновременно с этим Иларион опорой христианства признает единодержавие; ведь без крепкой власти невозможно отвратить всех от «заблуждениа идольская лети», т.е. от язычества, наставить на путь истины. Он сравнивает Владимира Святославича с императором Константином I, провозгласившим христианство государственной религией Византии. Похвального слова заслуживают у него и предшественники великого князя - «старый Игорь» и «славный Святослав», «иже в своя лета владычествующе... и победами и крепостию поминаются ныне и словуть». Его не смущает, что они были язычники; главное для него - величие Руси, «благоумием» правителей пришедшая к «благодатной вере». «Не в худе бо неведомь земли владычьство-ваша, - замечает Иларион, - нъ в Руське, еже ведома и слышима есть всеми четырьми конци земли».
Таким образом, вместе с христианством на Русь переносится идеология византинизма, которая позволяет обосновать божественное происхождение великокняжеской власти, наделить ее царскими прерогативами.
3. Удельное раздробление Руси и теория отчины. Однако между политическими замыслами великокняжеской власти и их практической реализацией с самого начала обозначается глубокий разрыв: вместо централизации на поверхность всплывает удельное раздробление Руси, развитие династической системы. Виною всему послужили действия самого Владимира Святославича, который на склоне лет поделил Киевскую державу между своими многочисленными сыновьями. В результате с новой силой вспыхивает борьба за первенство. Победителем выходит Ярослав Мудрый. Он заново восстанавливает политическое единство страны, заботится о расширении ее пределов. Но с наступлением старости опять по примеру своего отца учреждает династическое княжение. Своим сыновьям, получившим по его завещанию самостоятельные «грады», т.е. княжества, он заповедал «не преступать предела братня, ни сгонити», ограничив роль киевского князя простым «смотрением» за порядком. «И тако уряди сыны своя пребывати в любви». Никакой любви, разумеется, из этого не вышло и Русь неуклонно раздроблялась на все более и более мелкие уделы. Исправить положение пытался Владимир Мономах. На Любечском съезде (1097), ссылаясь на половецкую опасность, он призывал князей действовать «в едино сердце», но затея эта не удалась, и каждый остался при своей «отчинной» идеологии («кождо да держить отчину свою»).
Эту идеологию и берет на вооружение церковь, пытавшаяся на волне общего упадка светской власти утвердить «превосходство» духовной иерархии. В политике киевских митрополитов отчетливо намечаются «католические» тенденции: со второй половины XII в. они вносят в свои печати и титулатуру понятие «всея Руси», обозначавшее границы святительской власти. И это притом, что печати киевских князей никак не фиксировали иерархические различия их владельцев, и эпитет «великий» равно усваивался князьями разных территорий, «если эти князья были склонны к пышному самотитулованию».
Религиозное обоснование теории отчины принадлежит Нестору Летописцу (сер. XI - нач. XII в.), составителю и редактору «Повести временных лет». Согласно его концепции, можно говорить не о богоустановленности мирской власти, а о богоугодности мирских властелинов. Истинная вера - православие, и оплотом его является «ангельский чин», монашество. Оно-то и должно направлять деяния князей, связывая их «целованьем креста». Если они преступают заповеди Божьи, тогда земли их подвергаются «казням» и бедам, кои суть «батог Бога», кара за «зловерье» правителей. «Аще бо князи правьдиви бывають в земли, - констатирует Нестор, - то многа отдаются согрешенья земли; аще ли зли и лукави бывають, то больше зло наводит Бог на землю, понеже то глава есть земли».
Идеал летописца - «отчинное», династическое княжение. Ратуя за сохранение удельной системы, он прибегает к библейской аргументации. По потопе, рассуждает Нестор, трое сыновей Ноя разделили землю. Восток достался Симу. Он стал владеть Персией, Бактрией, Мидией, Сирией, Вавилоном, Индией, Финикией и другими странами той части земли. Хаму достался юг: Египет, Эфиопия, Фиванда, Ливия, Ликаония, Фригия, Вифиния, острова Крит, Сардиния, Кипр, река Нил. Иафету же выпали северные страны и западные, в том числе и славянские. «Сим же и Хам и Афет, - сказано в летописи, - разделившие землю, жребьи метавшие, не преступати никому же в жребий братень, и живяхо кождо в своей части».
Таким образом, «Повесть временных лет» не только санкционировала удельно-династическое княжение, но и объявляла его единственно богоустановленной формой правления. Русь ввергалась в пучину политического раздробления, стоившего ей монголо-татарского завоевания.
Идеи Нестора Летописца составили важный источник боярско-церковной оппозиции эпохи московской централизации. Ими вдохновлялись и строптивые монахи-нестяжатели, мечтавшие о «небесном гражданстве» (Вассиан Патрикеев, Артемий Троицкий), и «сильные во Израиле» - члены Избранной рады времени малолетства Ивана Грозного (протопоп Сильвестр, Алексей Адашев), и далее позднейшие старообрядцы, спасавшиеся в лесах от «венценосного тиранства» царя Алексея Михайловича и Петра I.
Замалеев А.Ф. Учебник русской политологии. СПб. 2002.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://nicbar.narod.ru/