"Дело поэта вовсе не в том, чтобы достучаться непременно до всех олухов.
Поэт - величина неизменная...
Люди могут отворачиваться от поэта и его дела. Сегодня они ставят ему памятники; завтра хотят "сбросить его с корабля современности". То и другое определяет только этих людей, но не поэта..." (6; 7).
Эти слова Александра Блока, сказанные о поэте вообще, сегодня воспринимаются так, словно посвящены были творческой судьбе Владимира Маяковского.
Отношение к поэзии Маяковского всегда было неоднозначным. Об этом можно судить по многочисленным дискуссиям, острой полемике вокруг имени поэта в литературных и общественных кругах того времени. С самого начала творческого пути поэт всегда находился под критическим обстрелом, нередко провоцируя его своим поведением на эстраде. Вспоминая отзывы газет периода вступления в литературу, Маяковский записывал в автобиографии: "Тон был не очень вежливым. Так, например, меня просто называли "сукиным сыном" (29; 34).
Газеты действительно не стеснялись в подборе выражений, когда говорили о футуристах, к которым принадлежал Маяковский. Их называли сумасшедшими, балаганщиками, бунтарями, святотатцами, просто мошенниками, ораторами и поэтами из психиатрической больницы... Доставалось всем, в том числе и Маяковскому. Но именно в это время Александр Блок и Максим Горький из всей когорты футуристов выделили Маяковского как наиболее одаренного и талантливого. Блок характеризовал Маяковского как автора "нескольких грубых и сильных стихотворений" (31; 92). Известно высказывание Горького о раннем Маяковском: "Собственно говоря, никакого футуризма нет, а есть только Владимир Маяковский. Поэт. Большой поэт" (9; 224), он же цитировал стихи из поэмы "Облака в штанах" и говорил Тихонову, что такого разговора с богом он никогда не читал, кроме как в книге Иова (31; 137). По словам В.Шкловского, Горький считал Маяковского гениальным поэтом и страстно любил стихотворение "Хорошее отношение к лошадям" и поэму "Флейта-позвоночник" (52; 117). Ближайший друг и соратник Маяковского Осип Брик так отзывался о нем: "Его гениальность была сильней любой силы тяготения. Когда он читал стихи, земля приподымалась, чтобы лучше слышать" (8; 206).
В то же время Маяковского величали не иначе, как "наидерзостнейший футурист". Когда К.Чуковский попросил Власа Дорошевича, имеющего связи в печати, устроить Маяковского на работу, тот ответил телеграммой: "Если приведете ко мне вашу желтую кофту, позову околоточного" (31; 144).
После революции, когда, казалось бы, Маяковский выступил признанным ее певцом, ему в течение нескольких месяцев не платили гонорар за пьесу "Мистерия-буфф", которая была представлена участникам III конгресса Коминтерна и имела полный успех. автору возвращали заявление со словами: "Не платить за такую дрянь считаю своей заслугой". Также противоречивы были и отзывы о Маяковском зарубежной эмигрантской критики (29а).
Во второй половине 20-х годов, когда поэт вступил в пору зрелости и, казалось бы, авторитет его должен утвердиться непоколебимо, в его адрес тем не менее раздавались такие реплики: "Человек - Маяковского - сплошная физиология...", "Звериная радость звериному", "... подчеркнутая грубость и извращенность образов", "Человека Маяковский поставил на четвереньки". Или: "Гениальничанье, бахвальство, беззастенчивость, наигранный титанизм, постоянная ходульность, желание поместиться на головах своих ближних, попирая их сапожищами".
Отношение к Маяковскому к концу жизни было не лучше: пошла разнузданная кампания вокруг поэмы "Хорошо!" и пьесы "Баня", о чем убедительно писал А.Михайлов. "Он чужд революции нашей",- разглагольствовал сотрудник журнала "на литературном посту" Коган. Критик Тальников называл стихи об Америке "Кумачовой халтурой". Другой литературовед - Лелевич объявил Маяковского деклассированным интеллигентом. "Дело о трупе" - так была озаглавлена статья Лежнева о Маяковском. Но всех превзошел Шенгели в брошюре, выпущенной на свои средства: "Бедный идеями, обладающий суженным кругозором, ипохондричный, неврастеничный, слабый мастер, он, вне всяких сомнений, стоит ниже своей эпохи, и эпоха отвернется от него (31, 374).
Критиковали не только прозой, но и в стихах. Литературный противник Маяковского с чувством превосходства иронизировал: "А вы зовете "на горло песне!"/ "Будь ассенизатор, будь водолив"-де/. Да в этой схиме столько же поэзии,/ Сколько авиации в лифте!".
"Иной раз, мне кажется, уехать бы куда-нибудь и просидеть года два, чтобы только ругани не слышать",- изливал душу поэт на встрече с комсомольцами Красной Пресни (38; 335). А в его стихах появились не свойственные ему, полные есенинской грусти, нотки:
Я хочу быть понят своей страной.
А не буду понят, что ж?..
По родной стране пройду стороной,
Как проходит косой дождь.
Тем временем руководители Российской ассоциации пролетарских писателей не признавали за Маяковским звания пролетарского писателя, так как по происхождению он был дворянином. Они его величали "попутчиком". "Смешно быть попутчиком, когда чувствуешь себя революцией",- горько усмехался Маяковский (31; 514 ), а 22 декабря 1928 года на общем собрании писателей в доме Герцена со всей ответственностью за свои слова заявил: "Я считаю себя пролетарским писателем, а пролетарских писателей ВАППа - себе попутчиками. И сегодня на этой формуле я настаиваю". И тем не менее в сентябре 1929г. в докладе на пленуме РАППа одного из руководителей поэзия Маяковского, Пастернака и Асеева расценивалась как "непролетарская", но "не откровенно белоэмигрантская" (21; 331).
Во время вступления в РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) в 1929г. Маяковскому пришлось выслушать при приеме скучные нравоучения о "необходимости порвать с прошлым", с "грузом привычек и ошибочных воззрений" на поэзию, которая была, по понятиям тогдашних рапповцев, свойственна только людям пролетарского происхождения. "Помню,- писал Асеев,- как Маяковский, прислонясь к рампе на эстраде, хмуро взирал на пояснявшего ему условия его приема в РАПП, перекатывая из угла в угол рта папиросу".
Ю.Либединский, один из руководителей РАППА, участник литературной борьбы тех лет, вспоминал об этой поре: "Приход Маяковского в ряды пролетарской писательской организации был воспринят тогдашними руководством МАППА И РАППА с некоторой растерянностью; мы словно опасались, как бы не пострадала наша утлая посудинка от того, что на нее вступил такой слон".
Тот же Либединский отмечал далее, что даже в период с февраля по апрель 1930 года, то есть, перед самой трагической кончиной, Маяковского "прорабатывали" на секретариате РАППА и делали это мелочно и назидательно" (27; 181). Его обвиняли в халтуре, в пренебрежительном отношении к рабочему классу, в великодержавном шовинизме по отношению к украинскому народу. Даже после его трагической кончины генеральный секретарь РАПП Л.Авербах не удержался, чтобы не выявить причину гибели поэта в том, что тот не нашел в себе силы выкорчевать корни "капитализма во всем его личном существе" (31; 550).
Когда Москва хоронила Маяковского - 17 апреля 1930г.- "Правда" давала Маяковскому и его творчеству такую оценку: "Для нас - он живой вождь действенной литературы, той литературы, которая определяет свой метод, содержание, тематику и форму практикой революционного рабочего класса".
Марина Цветаева в эти же дни прозорливо записала: "Боюсь, что несмотря на народные похороны, на весь почет ему, весь плач по нем Москвы и России, Россия до сих пор до конца не поняла, кто ей дан в лице Маяковского...
Маяковский ушагал далеко за нашу современность и где-то за каким-то поворотом будет ждать нас.
И оборачиваться на Маяковского нам, а может быть, и нашим внукам, придется не назад, а вперед" (47; 2, 400).
Надо сказать, что белая эмиграция, не принимая большей своей частью идеологический пафос Маяковского, тем не менее понимала его художественное новаторство. Р.Гуль писал, например, что "Левый марш" жизненно отвратителен и художественно прекрасен (29а; 65).
Первые годы после смерти имя Маяковского особым покровительством власть предержащих не пользовалось. Об отношении к нему дает представление отрывок из письма сестры поэта матери: "Съезд (Первый Всесоюзный съезд советских писателей - П.Ч.) приносит нам много горестных переживаний, ибо он со всей очевидностью выявляет политику в отношении к Володе. Совершенно явное желание свести на нет его значение, обесценить его. Все предсъездовские газеты не упоминают о нем, как будто даже не было такого писателя. Как будто 16 боевых лет не видели в своих рядах этого бунтаря, революционера. Такой несправедливости, такого хамства я не представляла себе и не думала, что оно возможно в наши дни. Володя расчищал путь для литературы от старья, разрушил фетиши, чтоб вырастали новые революционные идеи - и все это ничего, обо всем этом заставляют забыть" (15; 11).
Видимо, такое положение дел вынудило Л.Брик обратиться к Сталину с письмом, в котором она привела факты пренебрежительного отношения к творческому наследию Маяковского, хотя, возможно, здесь проявилась и личная заинтересованность выступить в роли душеприказчика поэта. В письме отмечалось, что несмотря на то, что стихи Маяковского и сегодня являются "сильнейшим революционным оружием", наши учреждения не понимают значения Маяковского, его революционной актуальности.
Как известно, Сталин наложил на письмо резолюцию, предопределившую судьбу Маяковского на десятилетия вперед: "Маяковский был и остается лучшим, талантливым поэтом нашей советской эпохи. Безразличие к его памяти и произведениям - преступление".
В.Ковский так комментирует это событие: "Сталинская резолюция, выдержанная в привычных для вождя народов безапелляционных интонациях... перекрыла все пути объективному, с правом на разные точки зрения, изучению творческого наследия Маяковского" (22; 28).
Резолюция способствовала "канонизации" Маяковского, определила соответствующую тенденцию в освоении, изучении и пропаганде творческого наследия поэта. Его истолкование в духе новых требований, воспринимавшееся тогда как единственно правильное и возможное, стало общепринятой догмой. Изменившаяся ситуация в отношении Маяковского своеобразно была выражена Б.Пастернаком во фразе, что Маяковского "стали вводить принудительно, как картофель при Екатерине" (35; 231).
Каковы же были следствия этой резолюции?
Прежде всего, начиная с 1935 года в литературных кругах изменилось отношение к творческому наследию Маяковского. Прекратились печатные нападки в адрес поэта. Многие из его хулителей превратились в почитателей. Ускорилось издание материалов, связанных с жизнью и творчеством Маяковского, активизировалась научно-исследовательская работа, лекционная пропаганда, открылся музей в доме, где в последние годы жил поэт... Казалось бы, результаты положительные. Но при этом исследование и оценка творчества поэта носили преимущественно односторонний, комплиментарный характер. Его творческую манеру стали противопоставлять другим оригинальным способам поэтического самовыражения. Из Маяковского соорудили своеобразную жезл-дубинку, с помощью которой пытались воспитывать молодых поэтов. Сложности и противоречия его творческого пути сглаживались или замалчивались. Таким образом, услужливыми сочинителями на Маяковского наводился столь ненавистный им "хрестоматийный глянец". "Государственная опека лишила Маяковского единственного достойного способа защиты - когда имя поэта оберегает сама поэзия, напрямую выходящая к читателю, к неискаженному читательскому восприятию",- характеризовал сложившуюся ситуацию В.Ковский (22; 29).
После разоблачения культа личности Сталина подход к творческому наследию поэта стал более демократичным, не столь прямолинейным; начали публиковаться ранее неизвестные воспоминания о Маяковском и его соратниках, вспыхивали острые дискуссии о традициях Маяковского в советской поэзии. Но тем не менее в течение долгих лет продолжала действовать инерция многих стереотипных представлений о Маяковском. Было распространено мнение, что Маяковский стал великим поэтом революции не благодаря, а вопреки футуризму.
Характерен в этом плане следующий факт.
В 1963 году журнал "Проблемы мира и социализма" опубликовал статью Л.Пажитнова и Б.Шрагина "Поэт революции и современность", в которой выразили в общем-то верные положения о том, что "в Маяковском-футуристе складывался подлинный продолжатель классических традиций", что футуризм для Маяковского - "принципиальный лозунг, зовущий к созиданию художественной культуры будущего" и что в годы культа личности поэзию Маяковского "пытались приспособить для своеволия и произвола" (25; 287-288). Как и следовало ожидать, статья получила суровую отповедь со стороны идеологического отдела ЦК КПСС. В результате такой защиты "чести" поэта один из авторов статьи - Л.Пажитнов был снят с работы.
Таким образом, навязываемые официальным литературоведением догмы и стереотипы закрывали живой образ поэта, в школе и вузе у студентов и учащихся резко падал интерес к личности и поэзии Маяковского в то время, как ученые-литературоведы продолжали превозносить его.
В 1988 году в серии "Жизнь замечательных людей" вышел капитальный труд А.А.Михайлова "Маяковский". Но в том же 1988 году вокруг имени Маяковского вспыхнула вдруг дискуссия совсем иного рода и содержания. В многотиражной газете "Московский художник" скульптор В.Лемпорт опубликовал статью, главный тезис которой сводился к мысли, что "Маяковский пожелал, чтобы "к штыку приравняли перо". И Сталин с удовольствием принял это предложение и стал искоренять поэтическое инакомыслие вместе с людьми, зараженными им" (26).
Скульптору было не понять, что метафорический образ "перо-штык" является одним из широко распространенных в мировой поэзии вариантов уподобления стихов боевому оружию. Но дискуссия была продолжена в той же тональности (15), (50), (45). Но дискуссионные статьи могли показаться "цветочками" по сравнению с сенсационной и много нашумевшей книгой Ю.Карабчиевского "Воскресение Маяковского", впервые опубликованной в журнале "Театр" в 1989 году и переизданной отдельной книгой в следующем году.
Карабчиевский трактует Маяковского как певца революции и советской власти. Анализируя раннюю лирику поэта, он подчеркивает тягу поэта к изображению жестокости, насилия. "От обиды - к ненависти, от жалобы - к мести, от боли - к насилию. Только между двумя этими полюсами качается маятник стихов Маяковского",- безапелляционно утверждает критик, из чего впоследствии как бы само собой вытекает вывод: "Человек, многократно и с удовольствием повторяющий "кровь, окровавленный, мясо, трупы", да еще к тому же время от времени призывающий ко всякого рода убийству, - неминуемо сдвигает свою психику в сторону садистского сладострастия" (18; 12). Анализируя судьбу и творчество Маяковского, Карабчиевский делает широкие обобщения: "Пустота, сгущенная до размеров души, до плотности личности - вот Маяковский... Время свое он не отразил и не выразил... Маяковский личностью не был..." (18; 46).
Как писал по этому поводу А.Михайлов, в книге даны такой подбор и интерпретация фактов, в результате которых "вырастает феномен поэтического монстра без души, без сердца, феномен бездуховности" (33; 155).
Книга Ю.Карабчиевского вызвала в ответ ряд публикаций, полемизирующих с ней. Так, в защиту чести и достоинства первого поэта революции выступил В.Ковский, который признает, что целый ряд претензий автора книги выглядит сегодня довольно убедительным, так как "никто в современной литературе действительно не был столь беспредельно предан новому государству и партийной политике, как Маяковский. Никто в такой мере не поставил свой талант на потребу дня". Эта точка зрения близка тезису В.Кожинова: Маяковский - это "государственный поэт", продолжающий исконно русскую традицию, которая прервалась после Державина. Но Ковский считает совершенно невозможной трактовку "ранней и пореволюционной поэзии Маяковского в виде некоей садистической вакханалии из сплошных анатомических ужасов и физиологических подробностей: "Элементарный профессионализм заставляет отвергнуть книгу Ю.Карабчиевского самым решительным образом" (22; 31-38).
Эта же мысль развивается в других статьях. Подчеркивается, что материалом Карабчиевскому послужили книги и статьи современников Маяковского: А.Воронского, В.Полонского, Д.Тальникова, Г.Шенгели, но эти работы "нельзя понимать буквально и принимать на веру: они сами нуждаются в филологической критике и интерпретации... Критика, современная Маяковскому..., была полна намеренных передержек, намеков, умолчаний, неточных цитат и проч.".
Поэтому сочинение Карабчиевского выглядит "дилетантской книгой", которая "суммирует и компонует практически всю наличную антимаяковскую литературу 1910-1920-х годов" (20; 46-52). Придерживаясь формулы: "Спокойствие - основной признак академизма", литературовед неторопливо, без лишних эмоций, но весьма аргументированно доказывает несостоятельность многих обвинений, предъявляемых Маяковскому не только Карабчиевским, но и современниками поэта.
Несостоятельность позиции Ю.Карабчиевского можно рассмотреть на примере одной лишь проблемы - отношения Маяковского к классическому наследию, прежде всего к Пушкину, оставляя за собой право возвращаться к этой книге и по ходу дальнейшего изложения материала.
Уже во вступлении к своей книге Ю.Карабчиевский не только противопоставил, но и поляризовал Маяковского и Пушкина, отметив, что первый из них "был верен себе в служении злу", а второй, "всегда служивший добру, однажды ему изменил" (18; 6). Между тем Н.Асеев, ближайший соратник Маяковского, находил у них много сходного: от "близости Маяковского высказываниям Пушкина о литературе" (3; 68) до близости "человеческих черт": "Их характеры, оказывается, были очень близки по темпераменту, по простодушию, беззащитности... Та же горячая любовь и ненависть" (3; 96). Да и вряд ли такие грандиозные фигуры могли быть столь однолинейны, как это представляет Карабчиевский. И разве Маяковский провозглашал только зло? А Пушкин проповедовал только добро? И разве мы не найдем у Пушкина то, чего нельзя простить Маяковскому?..
Карабчиевский не верит в искренность, исповедальность лирики Маяковского, он все сводит к обиде и жалобе, мести и ненависти поэта ко всему: "от предметов обихода до знаков препинания" (20; 16). И такому ряду рассуждений вполне логичным подтверждением правоты критика становятся строки:
Чтоб флаги трепались в горячке пальбы,
как у каждого порядочного праздника,
выше вздымайте, фонарные столбы,
окровавленные туши лабазников.
Естественно, жестоко. Но давайте будем последовательны до конца, и если непростительны для Маяковского такие строки, то как быть с пушкинским вольным переводом с французского: "Мы добрых граждан позабавим / И у позорного столба / Кишкой последнего попа / Последнего царя удавим"?
Останавливаясь на строчке Маяковского "Я люблю смотреть, как умирают дети", критик, не принимая никаких оговорок, комментирует ее следующим образом: "...начинается этот стих со строчки чудовищной, от кощунственности которой горбатится бумага, со строчки, которую никакой человек на земле не мог бы написать ни при каких условиях, ни юродствуя, ни шутя, ни играя" (20; 10).
Конечно, было бы глупо отрицать суть высказываний Карабчиевского, но часть этого суждения все-таки можно оспорить: сходные строки почти за 100 лет до Маяковского были написаны не кем иным, как самим А.С.Пушкиным в оде "Вольность":
Самовластительный Злодей!
Тебя, твой трон я ненавижу,
Твою погибель, смерть детей
С жестокой радостию вижу.
Если подходить, как Карабчиевский, упрощенно, то можно сделать вывод, что Пушкин не отличается большим человеколюбием, чем Маяковский. Но тут же вспомним стихотворение "Я вас любил", суть которого Белинский определил как "трогающую душу гуманность":
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
Действительно, нужно иметь высокую и благородную душу, чтобы уметь так отнестись к не разделившей твое чувство женщине. Но разве не тот же мотив бесконечной любви и преданности к "уходящей" женщине звучит в заключительных строках стихотворения Маяковского "Лиличка!":
Дай хоть
последней нежностью выстелить
твой уходящий шаг.
"Перекличек", как можно заметить, немало, вплоть до "Восстаньте, падшие рабы!" ("Вольность") Пушкина и "Рабы, разгибайте спины и колени!" ("Владимир Ильич Ленин") Маяковского. Странно, что критик увидел между поэтами только различие.
По Карабчиевскому, Маяковский виновен в том, что увидел в революции "объективную необходимость и самоотверженно бросился к ней в услужение", что он "становится глашатаем насилия и демагогии..." Произнести такое обвинение в адрес Маяковского равносильно вынесению приговора целой плеяде замечательных русских писателей. Творчество Маяковского выросло не в безвоздушном пространстве, а на почве, подготовленной всей предыдущей литературой от Радищева до Горького. Вот лишь некоторые примеры.
А.Н.Радищев:
Возникнет рать повсюду бранна,
Надежда всех вооружит;
В крови мучителя венчанна
Омыть свой стыд уж всяк спешит (...)
Ликуйте, склепанны народы!
Се право мщенное природы
На плаху возвело царя!
("Вольность", 1783)
А.С.Пушкин:
Ужель надежды луч исчез?
Но нет! - мы счастьем насладимся,
Кровавой чашей причастимся
И я скажу: Христос воскрес.
("В.Л.Давыдову", 1821)
В воздухе русской словесности задолго до появления Маяковского уже пахло кровью и цареубийством, и неудивительно, что он отдал поэтическую дань этой теме, быть может, больше, чем другие. В ряду традиционных для русской литературы призывов и пророчеств воспринимается и известное четверостишие Маяковского из поэмы "Облако в штанах":
Где глаз людей обрывается куцый,
главой голодных орд
в терновом венце революций
грядет шестнадцатый год.
Остается только заметить, что нет причин противопоставлять Маяковского Пушкину. Один человек не может нести ответственность за то, что было подготовлено всей предшествующей литературой.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта 1 Бочаров М. Судьба поэта: Исследование поэзии и личности В. В. Маяковского в современной литературной критике// Дон.- 1989.- N 2.
2 Брик Л.Ю. О Маяковском: Из воспоминаний// Дружба народов.- 1989.- N 3.
3. В. Маяковский в воспоминаниях современников. М., 1963.
4. Каменский В. Из литературного наследия. -М., 1990.
5. Кожинов В. Правда и истина// Наш современник.- 1988.- N 4.
6. Маяковский В.В. Собр. соч. в 12 т.- М., 1978.
7. Маяковский В.В. Соч. в 2 т.- М., 1987.
8. Михайлов А.А. Маяковский.- М.: Мол. гвардия, 1988.
9. Михайлов А. У подножия великана// Лит. газета.- 1988.- 10 фев.
10. Михайлов А.А. Маяковский: кто он?// Театр.- 1989.- N 12.
11. Михайлов А.А. Мир Маяковского.- М., 1990.
12. Пастернак Б. Люди и положения: Автобиографический очерк// Новый мир, 1987.- N 1.
13. Перцов В.М. Маяковский. Жизнь и творчество (1893-1917).- М., 1969.
14. Пицкель Ф.Н. Маяковский: Художественное постижение мира.- М., 1978.
15. Полонская В.В. Воспоминания о В.В.Маяковском// Советская литература сегодня.- М., 1989.
16. Скляров Д.Н. Творчество В.В.Маяковского. Лирический герой ранней поэзии. Библейские мотивы и образы// Русская литература. ХХ век. Справочные материалы. - М., 1995.
17. Чусовитин П. Разрешите представиться: Маяковский// Московский художник.- 1988.- 8 янв.