Министерство образования и науки РФ

Государственное Образовательное Учреждение

Высшего Профессионального Образования

«Тобольский Государственный Педагогический

Институт им. Д.И.Менделеева».

Кафедра русского языка и литературы

ГУСАРСКАЯ ТЕМА В ЛИРИКЕ Д.В. ДАВЫДОВА

Выполнил (а): Студентка 22 группы

Турнаева Елена Викторовна

Проверил (а): Тарабукина Ю.А.

Тобольск – 2006 год

ОГЛАВЛЕНИЕ

I. Введение……………………………………………………………………..3

II. Основная часть………………………………………………………………4

III. Заключение…………………...…………………………………………….10

IV. Используемая литература…………………………………………………..11

ВВЕДЕНИЕ

Денис Васильевич Давыдов (1784-1839) вошёл в литературу как создатель «гусарской лирики». Его первые стихи, отражавшие либерально-дворянское вольномыслие, привлекали горячим патриотизмом, возмущением деспотией, смелыми сатирическими выпадами против царя («Голова и ноги», 1803; «Река и зеркало»), презрением к высшему, вельможному свету, к придворной знати («Договоры», 1807; «Моя песня», 1811; «Болтун красноречивый», 1816 -1818; «На князя П.И. Шаликова», 1826; «Гусарская исповедь», 1830).

Давыдов создал всего около пятнадцати «гусарских» песен и посланий. Объём его творчества вообще невелик, но след, оставленный им в русской поэзии, неизгладим.

Давыдов, один из организаторов и руководителей партизанского движения Отечественной войны 1812 года, заслужил известность также и в качестве военного писателя и мемуариста.

Умер Денис Васильевич неожиданно, но, успев, правда, совершить много воинских подвигов и деяний во имя славной памяти великой войны. И всё же в «двойных» определениях типа «поэт-воин», «поэт-партизан», на первое место выступает понятие «поэт». «Сын Аполлонов…».

Денис Давыдов

Я не поэт, я – партизан, казак.

Я иногда бывал на Пинде,

но наскоком…

Денис Давыдов – «Ответ», 1826

Денис Васильевич Давыдов был самым настоящим, самым знаменитым партизаном Отечественной войны.

Ни один из русских поэтов не удостоился при жизни такого количества дружеских посланий и посвящений. И почти во всех – удивление странным, противоестественным соединением поэзии и войны. А ещё более странное единение – поэта и воина – почему-то не казалось удивительным. «Давыдов, воин и поэт! // И в мире и в боях равно ты побеждаешь…» (С. Нечаев, 1816).

Это вечное «приложение»: «поэт-партизан», «поэт-воин», «певец-витязь», «певец-гусар». В отношении к Д.Давыдову сочетания подобного рода стали настолько привычны, что мы перестали замечать их несочетаемость.

Именно с Денисом Давыдовым и с его поэзией связано и наше особенное культурологическое отношение к самому понятию «гусар». До появления его стихотворений в сознании русского человека «гусары» («легкоконные воины». – Вл. Даль) ничем не отличались от «улан», «драгун», «кирасир» или «гренадёр». Служба в гусарских войсках поначалу вовсе не была престижной: тот же Давыдов начал служить в куда более привилегированном Кавалергардском полку – и лишь в 1804 году, за сочинение противоправительственных басен, был «понижен» рангом и сослан в Белорусский гусарский полк. Но в этом же году стало расходиться в многочисленных списках его стихотворение, положившее начало особенному отношению к гусарам. Стихотворение это было посвящено лихому буяну А.П. Бурцову, старшему сослуживцу автора, - и если бы не это стихотворение, то имя Бурцова, пьяницы и гуляки, ничем более себя не прославившего, давно бы кануло в вечность…

Представленный Давыдовым гусар – это был, собственно, первый в русской литературе живой образ воина, воссозданный путём словесного творчества. В стихах «поэта-воина» фактически нет ни одного описания сражения (какие есть у «невоинов» Батюшкова или Пушкина). Он часто ограничивается упоминанием неких «опорных» деталей военного быта («Сабля, водка, конь гусарский…») и охотнее воспевает не «сечу», а «биваки»…

Использовались Давыдовым и гиперболы, например, с непременной «водкой», столь «ухарски» потребляемой на пирушках: «Ставь бутылки перед нами…». Усы – с самых ранних стихов поэта – стали своеобразным символом гусара – «честью гусара»: «С закрученными усами…», «И с проседью усов…». Ещё более пестрят этими самыми «усами» стихотворные послания к Давыдову: «усатый запевала», «и закрутив с досады ус», «усатый воин». Благодаря этому образу понятие «гусар» стало нарицательным и даже расширительным: в обиход вошли слова «гусарить» («молодцевать из похвальбы, франтить молодечеством». – Вл. Даль) и «гусаристый»… Козьме Пруткову принадлежит шутливый, но очень глубокий афоризм: «Если хочешь быть красивым, поступи в гусары».

Денис Васильевич был отнюдь не прочь «погусарить» и в стихах, и в прозе. Стихи свои он сам называл «крутыми», что проявлялось в особенной «взбалмошности» их языка и стиля: «понтируй, как понтируешь, фланкируй, как фланкируешь… («Гусарский пир», 1804). В «Песне старого гусара» (1817), упрекая гусар молодого поколения в отступлении от былых идеалов, автор восклицает: «Говорят: умней они.… Но что слышим от любого? Жомини да Жомини! А об водке – ни полслова!».

Барон Генрих Вениаминович Жомини (1779-1869) был генералом, французом на русской службе, слыл за известного военного теоретика; Давыдов, сам занимавшийся теорией партизанской войны, полемизировал с установками этого самого Жомини… Но стихи стали знамениты вовсе не этим намёком на полемику: необычное противопоставление не просто запомнилось, а врезалось в память, входило в бытовой обиход, превращалось в пословицу (впоследствии повторённую Вяземским и Пушкиным, Толстым и Лениным). И не будь этих стихов – кто бы сейчас вспомнил о генерале Жомини!.. Пожалуй, ни одному из русских поэтов судьба не даровала такой «гусаристой» биографии.

Лирика Давыдова по интонации стремительная, темпераментная, по речи непринуждённая, нарочито огрублённая гусарским жаргоном, - реакция на гладкопись салонной поэзии сентиментализма. Яркий её образец – стихотворение «Решительный вечер», (1818), в котором есть такие выражения: «как зюзя натянуся», «напьюсь свинья свиньёй», «пропью прогоны с кошельком». Давыдов в начальную поэтическую пору воспевал безудержное разгулье с легкомысленно резвыми харитами: «Пей, люби да веселися!» («Гусарский пир», 1804).

«Солдатская» лексика производит в такого рода стихах впечатление условности, благодаря тому, что бытовые словечки, реалии взяты не всерьёз, а стилизованы под «солдатскую» песню: «Между славными местами устремимся дружно в бой!». До Давыдова в «распашных» стихах отсутствовало героическое начало. У Давыдова гусарские пиры не имели самодовлеющего интереса, они всегда приподнимались над уровнем бытовых «шалостей», отсутствовали описания сражений: «Выпьем же и поклянёмся, что проклятью предаёмся…» («Бурцову»).

Б.М. Эйхенбаум, рассматривая давыдовскую «гусарщину» с т. зр. Развития батального жанра, указал на появление «личностной позы», конкретной фигуры «поэта-воина» в стихах Давыдова. К этому можно добавить, что новизна давыдовских стихов заключалась в новой мотивировке героики. В его стихах впервые делается упор на личный склад характера, на то, что можно назвать натурой. Для Давыдова главное – не поразить эффектом «военных» словечек, а блеснуть «натурой» гусара, умеющего мертвецки пить и жизнерадостно умирать, лихого забияки и в то же время героя.

«Отчаянность» характера воспринималась после стихов Дениса Давыдова как нечто неотделимое от военной героики. Вот почему и Давыдов, и его друзья и почитатели упорно стремились к отождествлению давыдовского гусара с самим поэтом. Давыдов даже несколько стилизовал свою жизнь под свои песни, всячески культивировал представление о себе как о «коренном гусаре» («Песня старого гусара»). Грибоедов, восторженно отзываясь об уме Давыдова, не забывает упомянуть и об его «гусарской» натуре: «Нет здесь, нет эдакой буйной и умной головы, я это всем твержу; все они, сонливые меланхолики, не стоят выкурки из его трубки».

Создавал свои первые гусарские стихотворения задолго до того, как в России начались дебаты о романтизме. Когда уже в первой половине 1820-х годов «парнасский атеизм», как называл его Пушкин, стал предметом горячих споров, Давыдов, в отличие от Пушкина, Вяземского, Кюхельбекера, Рылеева и многих других, не проявил интереса к теоретической стороне вопроса. Практически же его поэзия развивалась в русле романтического движения. Давыдов имеет право считаться одним из создателей русского романтизма. Своего рода экзотичность давыдовского гусара отвечала романтическим вкусам, подобно кавказской и восточной экзотике.

Удивительно у Давыдова то, что самыми «экзотическими» оказываются в его поэзии вещи простые и обыкновенные. Этим Давыдов открыл доступ в лирику реалиям жизни.

Узость «гусарского» взгляда на мир компенсируется плотностью бытовой основы, в которой крайне нуждалась лирика («Бурцову. Призывание на пунш»). О Д. Давыдове можно сказать, что он не всегда отдыхал на «кулях с овсом» и не всегда гляделся, вместо зеркала, в сталь своей «ясной сабли». Но кули с овсом, лошади, стаканы с пуншем, кивера, доломаны, ташки и даже усы, которые полагались гусару по форме, были непреложными реалиями гусарского образа жизни.

Множество эпигонов подхватили давыдовскую манеру, перепевая усы и кивера, трубочные затяжки, фланкировку и пунш. У Давыдова слова не подчиняются друг другу: в контексте не происходит взаимодействия лексических тонов. Этот поэт – противник однотонности, по-разному свойственной Батюшкову и Жуковскому.

У Давыдова колорит одних слов не оказывает влияния на другие; для него существует принципиальная разница между словами разного стиля и она. Он даже стремится к тому, чтобы контрасты были заметны: «Ради Бога и… арака //Посети домишко мой!». В этом послании к Бурцову Давыдов тремя точками разделяет «бога» с «араком» (водкой). Во втором послании парадоксальность давыдовских словосочетаний выступает уже как безоговорочная закономерность его стиля: «В благодетельном араке //Зрю спасителя людей». Героические маршевые интонации сменяются шутливыми или эпикурейскими. Неровность стиля резко подчёркивается:

Пусть мой ус, краса природы,

Чернобурый, в завитках,

Иссечётся в юны годы

И исчезнет, яко прах!

(«Бурцову. В дымном поле, на биваке…»)

Соседство «усов» и «бога», «бога» и «водки» не преследует сатирических или «богоборческих» целей, как, например, в героико-комических поэмах XVIII века. У Давыдова цели иные. Стилистические толчки отражают душевную порывистость «автора» и острые изломы его жизни: «Он часто с грозным барабаном // Мешает звук любовных слов…» («Гусар»).

Давыдов очень часто применяет в лирике разностопный стих, гораздо чаще, чем Батюшков, Жуковский и Пушкин. Поэтический синтаксис Давыдова, его интонации также отличаются разнообразием переходов, переключений из одной тональности в другую. Уравнивание слов несвойственно методу Давыдова и в лучших его произведениях применяется в особых целях. Этот принцип Давыдову чужд, как чужды ему гармоничность и поэтизация. Он дорожит лексической окраской «простонародных» слов. Позиция Давыдова была близка крыловской.

Одна из основных особенностей стихов Дениса Давыдова состоит в том, что они основаны на принципе «устной» речи. Устная интонация и лексика определяют специфику Давыдова и отличие его от Батюшкова и Жуковского. Принцип устной речи впервые Давыдовым был применён в «гусарских» стихах, первоначально и не претендовавших занять место в литературе.

Само по себе наличие разговорной – «гусарской» или «простонародной» - лексики ещё недостаточно для обновления содержания лирики. Новое содержание, концепция действительности осуществляется в лирике непременно и как новая конструкция, новое соотношение значащих форм. Очень велика при этом роль интонации и поэтического синтаксиса.

В позднем творчестве Давыдова есть несколько чисто лирических стихотворений, по своей художественной силе не уступающих его прославленной «гусарщине». Это другой полюс поэзии Дениса Васильевича, где нет «экзотики» и иронии, а также внешних эффектов. Здесь господствует простота, выразительные средства очень скупы. Глубоко звучат песенные интонации:

Не пробуждай, не пробуждай

Моих безумств и исступлений

И мимолётных сновидений

Не возвращай, не возвращай!

(Романс «Не пробуждай, не пробуждай…»)

Поэзия Давыдова оказала влияние на многих поэтов первой трети XIX века: А.С. Пушкина, П.А. Вяземского, Н.М. Языкова. По свидетельству Юзефовича, Пушкин говорил, что Денис Давыдов «дал ему почувствовать ещё в лицее возможность быть оригинальным». В свою очередь поэзия Пушкина оказала большое влияние на развитие творчества Давыдова, которого справедливо относят к поэтам пушкинской плеяды.

заключение

Декабрист М.В. Юзефович, рассказывая об одной из своих литературных бесед с Пушкиным, вспоминал: «Я раз сделал Пушкину вопрос, всегда меня занимавший: как он не поддался тогдашнему обаянию Жуковского и Батюшкова и, даже в самых первых своих опытах, не сделался подражателем ни того, ни другого? Пушкин мне отвечал, что этим он обязан Денису Давыдову, который дал ему почувствовать ещё в Лицее возможность быть оригинальным».

Русская поэзия начала ΧΙΧ века была вообще богата литературными «масками»: «балладник» Жуковский, «повеса» Батюшков, «язвительный поэт» Вяземский, «буйный студент» Языков… Но «гусар-партизан» Давыдов явился раньше всех, - и маска эта сразу же привлекла своей открытой свободой чувств и деяний.

Число стихов, посвящённых Давыдову его современниками, едва ли не превосходит число его собственных стихотворений.

Неожиданный для русской поэзии «допушкинского» времени сплав своеобразного героя с новаторской стилистической системой делал Давыдова фактически поэтом без «подражателей»: он раз навсегда утвердил своё право на собственное, только ему принадлежащее место в русской литературе: «Пусть загремят войны перуны, я в этой песне виртуоз!».

Библиография

1. История русской литературы XIX века (первая половина). Учебник для студентов пед. ин-тов. – М., «Просвещение», 1973.

2. Кошелёв В.А. О жизни и творчестве Дениса Давыдова //Литература в школе. – 1996. – № 3 – с. 21-34.

3. Ревякин А.И. История русской литературы XIX века. Первая половина. Учеб. пособие для студентов пед. ин-тов. – М., «Просвещение», 1977.

4. Семенко И.М. Поэты пушкинской поры. – М., «Художественная литература», 1970.