Происхождение медведя связывается в легендах с человеком. Человек был обращен Богом в медведя в наказание за убийство родителей; за отказ страннику или монаху переночевать, за честолюбивое желание, чтобы все люди его боялись и т.д.
Медведи стали спрятанные от Бога в лес дети Адама и Евы. Считают, что если снять с медведя шкуру, то он выглядит как человек: самец как мужчина, а медведица с грудью, как у женщины. У него человечьи ступни и пальцы, он умывается, любит своих детей, радуется и горюет, как человек, понимает человеческую речь и сам иногда говорит, а также постится весь Рождественский пост, т.е. сосет лапу. Доказательство человеческого происхождения медведя охотники видят в том, что на медведя и на человека собака лает одинаково, не так, как на других зверей. На женщин он нападает не затем, чтобы их съесть, а чтобы увести к себе и сожительствовать с ними. Верят, что от такого сожительства человека с медведем рождаются на свет люди, обладающие богатырской силой. Мотив этот представлен не только в поверьях, но и в сказках.
Считается, что медведь близко знается с нечистой силой, что лешему он родной брат или подвластен ему как своему хозяину. В то же время черт боится и убегает от медведя; медведь может одолеть и изгнать водяного; снять чары, если его провести через дом, на который напущена порча.
Ему присущи и функции охранителя скота. Например, медведь помогает обнаружить закопанную в хлеву конскую голову — причину порчи скота. Чтобы не допустить к скоту “лихого домового”, в конюшне вешали медвежью голову, а когда домовой шалил, в хлев вводили медведя. Сам домовой тоже может принимал облик медведя. Подобно поверьям о волках - оборотнях, существуют рассказы об обращении колдунами участников свадеб в медведей. Известны рассказы о том, что под шкурой убитой медведицы охотники обнаруживали бабу в сарафане, что убитая медведица оказывалась невестой или свахой. Как и волк, медведь связан с подземными кладами; духи, охраняющие их, могут появляться в облике медведей.
Образу медведя присуща брачная символика, символика плодородия и плодовитости, представленная, в частности, в свадебном обряде, в любовной магии, в лечении бесплодия и т. п. Если введенный, в дом ручной медведь заревет посреди хаты, значит, в этом доме скоро будут петь свадебные песни, т.е. будет свадьба. Медведь, приснившийся девушке, сулит ей жениха. На свадьбе, чтобы заставить молодых целоваться, говорят: “Медведь в углу!” — “Петра Ивановича люблю”,— должна ответить невеста и поцеловать жениха.
У многих народов распространено представление, что Медведь прежде был небесным существом, наделённым божественными качествами, но позже спущен небесным богом на землю за ослушание (у хантов), за попытку испугать бога (у бурят), чтобы карать грешников (в ряде традиций считалось, что задранный медведем человек — грешник; когда убитым оказывался медведь, верили, что он прогневил небесного бога, который и покарал его). Нередко бог и сам мог принимать образ Медведя, когда хотел показаться людям на земле (поволжские легенды о Керемете).
С медведем связаны календарные приметы. На Воздвижение (27.IX) медведь ложится в берлогу. Среди зимы, на Ксению - полузимницу (6.II) или на Спиридона-солнцеворота (15.ХII) он поворачивается в берлоге на другой бок, а встает на Благовещение (7.IV) или на Васильев день (25.IV). По представлениям сербов, болгар, гуцулов и поляков, МЕДВЕДЬ выходит из берлоги на сретение (15.II, у поляков это день Громничной Божьей Матери, называемой также “Медвежьей”) взглянуть на “рождающееся” солнце. Если в этот день (или на Евдокию, 14.III) он увидит свою тень, то возвращается в берлогу и спит еще шесть недель (до “теплого” Алексея, 30.III), т.к. сорок дней еще будут стоять холода.
У южных славян известны специальные “медвежьи дни”, которые празднуют для защиты от медведя: на св. Андрея (13.XII), Савву (27.1) и Прокопия (21.VII). Эти святые охраняют людей от медведя. Св.Андрей, по поверьям, ездил верхом на медведе. В эти дни варят кукурузу и оставляют ее на ночь на дворе для медведя, пекут хлеб и подбрасывают его в дымоход для медведя, а также не работают, не запрягают скот, не ходят в лес, не упоминают о медведе, не чинят старую обувь и не изготовляют новую. Медведя нередко опасаются упоминать вслух (в частности, рыбаки, считающие, что в противном случае поднимется буря и не будет удачи в улове) и называют его иначе: “он”, “сам”, “хозяин”, “дедушко”, “мельник”, “черный зверь”, “леший”, “косматый черт”, “куцый”, “старый”, “овсяник”, “бортник”, “костоправ”, “бурмило”, “сергачский барин” и т. д. Медведя называют и личными именами: у русских — Миша, Михайло Иваныч, Потапыч, Топтыгин, Матрена, Аксинья, у сербов — Мартин, у поляков — Бартош и т. п. Охотники, идущие на медведя, берут с собой летучую мышь, считая, что в этом случае медведь непременно придет на охотника. Встреча с медведем в пути служит добрым предзнаменованием.
Мистическая литература (в совокупности с фольклором) подчёркивает «гиперсексуальность» медведя. Образ медведя становится атрибутом персонифицированной похоти, а в ряде случаев воплощает идею животного уничтожения влюблённого (превращение любовников в белых Медведей в куртуазной поэме Гийома де Палерно, кон. 12 в.). В животном эпосе, баснях и соответствующей иконографии Медведь нередко служит средством социальной сатиры, в агиографической литературе и иконографии — символом укротившей себя плоти. В эпоху Возрождения получила распространение трактовка легенды о медведице, вылизывающей новорождённого медвежонка и тем самым якобы придающей ему окончательную форму, как символа искусства, которое формирует и гармонизирует косную природу.
С образом Медведя-первопредка связано и представление о нём как о первом культурном герое. Обские угры связывают с бурым Медведем, а ненцы — с белым Медведем принесение огня или умение пользоваться им. Индейцы квакиутль вели своё происхождение от брака медведицы с первопредком-мужчиной; в мифе илимских эвенков медведь — один из помощников Ворона — творца вселенной; хотя позже Ворон и наказал Медведя, но не отстранил его полностью, поставив наблюдать за жизнью людей. Медвежьи черты усматриваются в облике таких высших богов, творцов вселенной и прародителей людей, как Нуми-Торум у обских угров и манси, Нум у ненцев, огузов Огуз-хана, считавшегося сыном или дочерью Медведя).
У славян, как и у всех жителей лесной полосы, исключительным почитанием был окружен медведь. Его сила, намного превосходящая силу любого лесного существа, его ловкое лазание по деревьям вызывали восхищение древних охотников, а случаи хождения на задних лапах делали его похожим на людей, что оформлялось в сознании первобытных людей в представления об их родственной связи с медведями. Медведя величали родным, батюшкой, дедушкой, и это величание сохранилось в русских народных сказках и песнях.
О медвежьем культе у древних славян свидетельствуют многие археологические находки в славянских курганах Верхнего Поволжья и Приладожья: ритуальные захоронения медведей, амулеты из медвежьих когтей, останки медвежьих лап и их глиняные муляжи. Древний медвежий культ представлен также на городище Тушемля (VII-VIII вв.) в Смоленской области. В центре городища, за столбовой оградой стоял врытый столб, вершину которого венчал череп медведя.
Особое внимание следует обратить на культ медвежьих лап у славян. Существовало поверье, что они оберегают домашний скот от диких хищников, поэтому каждый владелец скота желал иметь такой амулет. В силу того, что настоящих медвежьих лап не хватало, стали делать их муляжи, которые, как считалось, обладают такими же магическими свойствами, как и настоящие лапы медведя. Н. М. Никольский описывает следующие крестьянские обычаи, связанные с верой в охранительные функции медведя: «Ради охраны от нечистой силы, русский крестьянин вешает в конюшню медвежью голову, окуривает дом и надворные постройки медвежьей шерстью, зазывает медвежатника и просит его обвести медведя кругом двора». Сама медвежья лапа называлась скотьим богом и вывешивалась даже еще в начале XX в. во дворах подмосковных крестьян.
Скотьим богом в мифологии славян именовался Волос (Велес). Б. А. Рыбаков полагает, что своими корнями почитание Волоса уходит в медвежий культ. На это указывает множество совпадений, которые именно в силу своего количества неслучайны. Во-первых, следы медвежьего культа в результате раскопок обнаружены у деревни с названием Волосово. Во-вторых, в центре г. Ростова Ярославской области, где было языческое капище Волоса, археологи нашли ритуальный топор с головой медведя. В-третьих, по поверьям славян, созвездие Плеяд, называвшееся в старину «Волосыни», предвещает удачную охоту на медведя. И, наконец, название медвежьей лапы «скотий бог» тоже указывает на связь культа этого животного с культом Велеса.
Медведь был самым почитаемым животным у славян.
Народное воображение пыталось объяснить происхождение медведя через сюжет чудесных превращений. При этом идея оборотничества облекалась в самые разные формы. В бурятском фольклоре четко прослеживаются две альтернативные трактовки: оборотничество, происходящее по воле человека, и наоборот, вне его желания. Так, в одном случае удачливый охотник, наделенный волшебным свойством превращения в медведя, из-за происков своего недоброжелателя навсегда остается в зверином обличье. Этот медведь-оборотень, женившись на похищенной им женщине, дает начало роду медведей. В другом случае мифы связывают происхождение медведя с волей бога (бурхана), который наказывает человека-насмешника (как вариант — проказника), превращая его в лесного зверя. Иногда человек становится медведем по причине чрезмерной жадности и жестокости (сказка «Медведь»). Оборотень из народной сказки «Баабгай-хун» («Медведь-человек») принимает человеческий облик, когда встречается со своей женой — обычной женщиной, возвращаясь в тайгу, он вновь становится медведем.
В бурятском народном календаре с образом медведя связаны некоторые прямые ассоциации. Один из зимних месяцев в календаре хоринских бурят, а также в календаре, зафиксированном в свое время В. Котвичем, называется бурган и ехэ бурган по П. Баторову — ехэ буран. По мнению П. Баторова, месяц ехэ буран на аларском наречии дословно означает ‘большой медведь-самец’. М. Хангалов пишет, что именно в этом месяце проводилась облавная артельная охота на кабанов, лосей, изюбрей, коз. Исследователи в связи с этим приходят к выводу, что «в основе народного календаря бурят лежит :общесибирская архаичная календарная традиция древних охотников тайги, у которых выход медведя из берлоги весной знаменовал завершение холодного осенне-зимнего сезона, сезона таежной охоты и начало весенне-летнего периода».
Еще одно свидетельство священности образа медведя в традиционной культуре бурят — принесение клятвы с использованием медвежьей шкуры. В трудах Г.Ф. Миллера такая клятва, сопряженная с поеданием или кусанием кусочка медвежьей шкуры, описывается как наиболее обязывающая и страшная. География распространения такой формы клятвы связывается с народами, населяющими таежную полосу Сибири (ханты, кеты, селькупы, удинские буряты, котовцы, красноярские тюрки и др.).
В XVIII — XIX вв. медведь был у бурят одним из популярных персонажей народных игр. Фрагментарное описание медвежьих игр приводится в записках путешественников посещавших бурятские улусы. Наиболее подробную картину такой игры дает А. Потанина. Она пишет: «Здесь по возможности стараются верно подражать всем движениям этого силача. Изображающий медведя показывает свою силу преимущественно на своих челюстях и зубах. Он старается брать зубами разные вещи и сносить их на одно место, туда же медведь складывает и присутствующих. Для поддержания игры требуется, чтобы всякий, кого медведь захватил в свои зубы, уже не показывал признаков жизни и покорялся, куда бы его ни положил воображаемый медведь».
Реликты культа медведя, бытовавшего прежде у бурят, прослеживаются на материалах по традиционной охоте.
Охотились на медведя поздней осенью и зимой обычно одновременно с промысловой добычей других пушных зверей. Любопытно, что у тункинских бурят существовало поверье: если охотнику во сне привиделось, что он убил человека, это предвосхищает добычу медведя[15]. Охотник, обнаруживший берлогу, сообщал об этом своим товарищам. Причем бурятские охотники в разговоре неизменно соблюдали своеобразное табу — говорили о медведе иносказательно, стараясь не сказать о нем что-нибудь дурное. Например, тункинские буряты обычно сообщали друг другу: «Дворец нашел»[16] или, по Г.-Д. Нацову: «Там появился боодхол поошол, собираемся напасть на него и захватить»[17]. Вспомним, что по народным представлениям медведь был некогда человеком, и поэтому он понимает человеческую речь.
Для охоты на медведя использовали собак-медвежатниц. Их выращивали из щенков сибирской лайки, которые были крупнее и смелее других представителей своей породы. Эксперименты с обучением медвежатниц из собак иных пород, завезенных из других мест, как правило, заканчивались неудачей. Так, овчарка, натасканная на медведя моим дедушкой, опытным охотником, Раднажапом Бадмаевым, была сильно помята при первой же встрече с лесным зверем. На охоте собаке отводится подсобная роль — если медведь, почуяв приближение людей, неожиданно выскакивал из берлоги и сам набрасывался на замешкавшихся охотников она должна была отвлечь зверя на себя, давая людям время поразить медведя. Овчарка вместо этого устремилась вовнутрь берлоги, намереваясь прокусить ему горло — сработали природные инстинкты сторожевой собаки. После этого случая пес стал труслив и для охоты уже не годился.
На охоте старались не поднимать лишнего шума, чтобы не разбудить зверя раньше времени. При виде берлоги предупреждали друг друга, произнося: Хан хуни байдал сатаха булга ‘здесь царь мужик живет — ружье снимай’, или, если в берлоге медведица: Хатан хуни байдал хэшэ булга ‘здесь барыня живет — ножницы ставь’[18]. Собак в это время кто-нибудь из участников охоты держал на привязи поодаль. Внимательно осмотрев звериное логово, определяли возможное количество медведей, срубали колья, которые располагали по периметру так, чтобы они упирались в стенки берлоги и препятствовали выходу медведя. Изготовившись, будили медведя громкими криками, выстрелами, просовывали в берлогу заостренный шест, которым и покалывали спящее животное. У некоторых бурят было принято в момент пробуждения зверя заклинать его, произнося следующую «магическую фразу»: «Человек-хан, спусти огниво и нож; если здесь хатан (супруга хана), — спусти (сними) украшения своих волос». В тот момент, когда разъяренный зверь пытался схватить палку, самый меткий охотник, высмотрев в темноте берлоги фигуру медведя по блеску глаз, поражал зверя выстрелом из ружья. Наиболее подходящим для попадания был момент, когда медведь высовывал голову. Убедившись в том, что зверь повержен, старший из охотников, взяв веревку, проникал в берлогу и «здоровался» с ним, пожимая его лапу и поглаживая по голове. Иногда при этом произносили: ‘Хан-человек глажу виски твои, чтобы ты не злоумышлял’ (Хаан хун, hаншагышни эльбэнэм, хара hанахагуйншни тулоо). Когда добычей становилась медвежья семья, спустившийся в берлогу охотник должен был обойти логово, притрагиваясь к находящимся там предметам, как бы мысленно извиняясь за убийство хозяев. Затем он совершал описанные выше действия по отношению к медведю — отцу семейства, обвязывал веревкой шею и лапы медведя и давал команду тащить тело наружу через освобожденный проход. По Г.-Д. Нацову, в это время все охотники должны были издавать звуки, имитирующие карканье ворон.
Вытащив тушу, совершали обряд шашин-у чинар есолол, выражая сожаление по поводу кончины медведя. Охотники долго умоляли простить их за допущенную ошибку либо переадресовывали вину за его смерть кому-нибудь постороннему (эвенкам, животным), или ссылались на несуществующие обстоятельства. Не переставая выражать свое горе бурятские охотники, орудуя ножом, надрезали шкуру и, просовывая под нее кулак снимали ее, тушу разделывали по суставам, как обычно. В этом проявлялось архаичное представление бурят о возможности воскрешения зверя в последующей жизни.
Еще одним важным элементом ритуала являлось коллективное прошение покровительства и защиты у духа медведя. Например, произносились такие просьбы: «Уничтожьте все преграды и помехи [на моем пути], все препятствия, врагов моих, мешающих добыче, уберите [с моего пути]»:»Детям моим дайте счастья, а мне доставляйте различную добычу. Пусть везде, где буду я, меня всегда ждет пища. Если домашний скот мой подвергнется болезням, если крупный рогатый скот заболеет — изгоните болезнь».
На месте охоты буряты обычно угощались медвежьим салом, кусочками сырого сердца. Каждому охотнику доставался хуби — отдельный пай от медвежьей туши. Медвежья голова и лапы отделялись от туловища сразу. Голова передавалась тому, чей выстрел поразил медведя. Он мог сварить ее и угостить других прямо в тайге или отнести ее домой. Медвежий череп иногда оставляли в тайге, насадив его на палку, символизирующую лошадь, «мордой» в сторону берлоги. Если охотничью удачу праздновали в улусе, все мужское население собиралось, чтобы испробовать медвежатины и попрощаться с духом медведя. К персоне «медведя» обращались с примерно такими словами: «Наш уважаемый хозяин местности этой, наш горный хан-отец! Вы встретились с нами, подружились, а теперь спокойно возвращайтесь к себе на гору». Женщинам присутствие на прощальном пиршестве и посещение места, где был оставлен медвежий череп, у бурят запрещалось.
Надо отметить, что представление бурят о родстве с медведем в определенной степени укрепляло внешнее сходство туши лесного зверя, освобожденной от шкуры, с телом человека. Поэтому всегда находились люди, кто принципиально не охотился на медведя и не пробовал его мяса, объясняя это тем, что медведь похож на человека. Довольно распространенным было представление, что медвежья печень подобна человечьей. Медвежью печень в пищу не употребляли, так как полагали, что тот, кто испробует ее, превратится в каннибала.
Опасность охоты на медведя требовала не только слаженных действий всех ее участников, но и проверяла личные качества человека. Человек, оставивший товарища один на один со зверем, подстреливший на охоте другого человека, не вызывал никакого сочувствия у общества, покрывал себя и всех родственников несмываемым позором. Свидетели трагической гибели своих близких от лап медведя зачастую внутренне ломались и даже, будучи признанными охотниками, переставали ходить на медведя. У бурят считалось также, что добыча сорокового и восьмидесятого медведя может стать роковой. Полагали, что хозяин тайги Хангай не прощает жестоких и ненасытных охотников и при помощи медведя наказывает их.
В отношении отдельных частей тела медведя у бурят сложились представления как о несомненно обладающих особыми магическими свойствами. Так, например, череп медведя обыкновенно вешали над дверью или хранили на чердаке, чтобы защитить дом от воздействия злых духов боохолдой. Лапы медведя нам приходилось видеть подвешенными на гвозде прямо над дверью — хозяева рассматривали их как весьма действенное средство от любого колдовства. Буряты свято верили, что игрушечный медведь обладает свойством оберега. В записках Г.-Д. Нацова сообщается, что в 1930-х гг. бурятки подвешивали на детской колыбельке фигурки игрушечных медведей вместо общепринятых буддийских амулетов-талисманов.
В бурятской народной медицине широко использовались в качестве лечебных средств медвежья лапа, сало, желчь, яичники. Медвежью лапу применяли, когда нужно было снять опухоль с вымени коровы, возникшую после отела. Происходило это следующим образом. Хозяйка трижды проводила медвежьей лапой по вымени коровы сверху вниз, приговаривая: «Вылечи, не пухни; земля, прими болезнь». Интересно, что примерно так же поступали, когда у женщины возникала на груди опухоль или у роженицы отсутствовало молоко. Медвежья желчь использовалась как жаропонижающее и лекарство от стоматита, цинги и глазных болезней. Яичники употреблялись мужчинами при половой слабости. Сало применяли в качестве природной мази при ревматизме, различных кожных заболеваниях.
Итак, в традиционной культуре бурят обнаруживаются реликты культа медведя. Следовательно, можно говорить о существовании в далеком прошлом развитого тотемного культа этого животного, который впоследствии был замещен промысловым культом и лишь частично сохранился в отдельных элементах бурятской культуры. Гипотетически можно допустить, что медвежий культ был распространен у предков бурят еще до появления у них шаманистских представлений.
Источники:
Бурятско-русский словарь / Под ред. К. М. Черемисова. М: Сов. энциклопедия, 1973.
Галданова Г. Р. Доламаистские верования бурят. Новосибирск, 1987.
Хакасско-русский словарь / Под ред. Н.А. Баскакова. М., 1953.
Баторов П. П. Народный календарь аларских бурят // Этнографический бюллетень ВСОРГО. Иркутск, 1923.
Хангалов М. Н. Собр. соч.
Дашиева Н. Б. Календарь в традиционной культуре бурят.
Элерт А. Х. Народы Сибири в трудах Г. Ф. Миллера. Новосибирск, 1999.
Нацов Г.-Д. Материалы по истроии и культуре бурят. Улан-Удэ, 1995.
Полтараднев П. О пушном промысле.
Бардаханова С. С. Малые жанры бурятского фольклора. Улан-Удэ, 1982.