Реферат по онтологии

Виды рационального познания

Рациональное познание мы будем толковать предельно широко, как познание существенных свойств и связей реальности, лежащих за пределами чувственно-перцептивного и эмоционально-аффективного опыта. Это область деятельности мышления в самом широком смысле этого слова, т.е. дара осмысления предметности любого рода. Благодаря мышлению возможно истинное сознание многих индивидуальных познающих сознаний, равно как и осознание человеком своего собст­венного существа. В самом общем виде можно выделить две разно­видности рационального познания: ценностно-гуманитарное и логи­ко-понятийное, соответствующие различным сферам деятельности верхней «половины поля» нашего сознания.

Логико-понятийное рациональное познание. Традиционно рациональное познание ассоциируется с деятельностью логического мышления, как оно проявляется в науках логико-математического цикла, в естественных, обществоведческих и технических дисциплинах. Здесь в роли предмета познания выступают идеальные абстрактные объекты, природная и социальная реальность, взятые сами по себе и лишенные человеческого ценностно-смыслового измерения. Даже если предметом естественных наук выступает человек, то он рассмат­ривается как объект, рядоположенный другим объектам, относитель­но которого хотят получить некоторое знание. Если же в фокус логико-понятийного рационального познания попадают предметы, имеющие явное гуманитарное измерение (религиозные или художе­ственные тексты, произведения искусства, архитектуры и т.д.), то оно всегда нацелено на выявление всеобщих и объективных закономерностей, подлежащих строгой концептуализации и проверке.

Субъект познания характеризуется здесь попытками полностью устранить субъективно-психологическую компоненту и придать по­лучаемому знанию явный и безличный характер. Типичное мнение ученого, погруженного в эту сферу рационального познания, состо­ит во взгляде, что если бы Лобачевского, Маркса или Гейзенберга не существовало, то их открытия совершил бы какой-нибудь другой ученый.

Язык наук понятийно-рационального цикла — это язык строго оп­ределенных смысловых конструктов (понятий различного уровня) с минимумом метафорических и синонимических выражений. Здесь господствуют методы объяснения неизвестных фактов через известные законы, а также требуются явные дискурсивные (выводные) про­цедуры обоснования новых теоретических моделей и схем объясне­ния, если таковые вводятся в науку. В противовес любым ссылкам на опыт личного «Я» или на авторитеты, научное знание, дабы претендо­вать на статус истинного, должно отвечать критериям всеобщности, доказательности и интерсубъективности (быть однозначно понимае­мым для многих индивидуальных «Я»).

Логическое мышление. Науки, тяготеющие к логико-понятийной рациональности, в основном отвечают на вопросы «как?» и «почему?», реже — «откуда?» и практически не задаются ценностно-метафизическими проблемами типа «во имя чего?» и «для чего?». «Проблема источника и закономерности организации природы, — верно подмечает М.К. Петров, — есть, с точки зрения науки, псевдопроблема: был бы порядок, а как он там оказался — доискиваться поздно и бесполезно. В этой метафизической неразборчивости и сила, и слабость науки». Здесь налицо примат внешнего опыта и доказательного мышления, хотя, конечно, и в математике, и в физике, и в биологии, и в технических науках важное место занимают и воображение, интуиция и личная страстность ученого. Однако не они составляют существенные черты данной разновидности рационального познания, а именно логического мышления, к краткому анализу которого мы теперь и переходим.

Когда произносят словосочетание «логическое мышление», то чаще всего имеют в виду интерсубъективную смыслопорождающую и смыслопонимающую деятельность сознания, т.е. более или менее од­нозначно понимаемый многими индивидуальными сознаниями про­цесс оперирования понятиями, посредством которого постигаются внутренние, непосредственно чувствам не данные, свойства и отно­шения вещей. Для того чтобы деятельность логического мышления реально осуществилась, необходимы три условия:

Наличие системы индивидуальных логических операций — идентификации, абстракции, обобщения, предикации, вывода и т.д.

Система логических операций, которая поэтапно формируется в он­тогенезе, образует инвариант порождения и понимания любых смыс­лов. Исследование логических операций ведется преимущественно в рамках психологии мышления.

В рамках формальной логики мышление изучается не в плане осуществления индивидуальных логических операций, а с точки зре­ния всеобщих логических форм (суждений, понятий, умозаключений и т.д.), придающих мышлению форму всеобщности и необходимости. Наличие логических форм позволяет мышлению приобретать доказательный, дискурсивно-обоснованный характер.

Логическое мышление есть мышление, опосредствованное языком (в отличие, например, от гуманитарного, о котором речь пойдет ниже). Без языка невозможны ни бытие логических форм, ни интер-субъективная коммуникация, ни тем более рефлексия систематичес­кого логического мышления над своими собственными основаниями. Особую роль в становлении систематического логического мышле­ния играет овладение письменным языком.

Выделяют несколько генетически связанных видов логического мышления: наглядно-действенное, наглядно-образное и вербально-логическое. Первые два вида, которые трудно отделить от выс­ших форм чувственного познания, мы уже анализировали выше. Оперирование абстрактными общими представлениями связано с деятельностью вербально-логического мышления. На уровне по­вседневного обихода оно приобретает форму здравого смысла или обыденного рассудка. Более высокую форму вербально-логического мышления образует дискурсивное, доказательно-выводное мыш­ление (научный рассудок), а высшую — рефлексивное мышление (или теоретический разум). Ясно, что четкой грани между этими разновидностями вербально-логического мышления провести не­возможно, хотя на определенных различиях между рассудочно-дис­курсивным и разумно-рефлексивным мышлением мы еще остано­вимся отдельно. А пока дадим общую дефиницию логического мышления, учитывая отмеченные выше условия его осуществления и формы проявления: логическое мышление — это опосредованная язы­ком (естественным или искусственным), инвариантно-упорядоченная, а на своих высших ступенях дискурсивно-обоснованная и рефлексивно-критическая смыслопорождающая и смыслопонимающая деятельность сознания.

Возникает вопрос: а нет ли у логического мышления каких-то более глубоких оснований, фундирующих и индивидуальные логичес­кие операции, и бытие логических форм, и организацию его языково­го инструментария? И здесь историко-философская традиция дает безусловно положительный ответ, связывая такие основания с нали­чием логико-категориальной структуры мышления, явно организую­щей все виды вербально-логического мышления; а неявно, импли­цитно — упорядочивающей и чувственное познание. Для нас обращение к логико-категориальной проблематике важно еще и потому, что даст возможность более четко разделить внутри мышления или внутри рационального познания его собственно логическую и ценностно-гуманитарную ипостаси.

Проблема логических категорий столь сложна и многогранна, имеет столь давнюю историю обсуждения, что мы не можем претендовать здесь на сколь-нибудь полное ее освещение. Впервые она была поставлена Платоном в диалоге «Софист», еще великий греческий мыслитель выделил пять «главнейших» видов идей (тождество, различие, покой, движение, бытие), которые суть основа движения и, соответственно, условие мыслимости всего множества идей частного характера. Фактически Платон здесь совершенно четко различает понятия и логические категории, рассматривая последние как некие универсальные смысловые «порождающие матрицы».

Совершенно иной, не логико-смысловой, а логико-грамматический подход к категориям развивает Аристотель в своем знаменитом трактате «Категории». Десять категорий Аристотеля представляют собой, во-первых, основные грамматические значения слов греческо­го языка и, во-вторых, основные модусы вопросов, которые могут быть заданы любому объекту осмысления.

Последующая философская традиция приложила немало сил для синтеза этих двух линий. Анализом категорий занимались Плотин и Боэций, средневековые схоласты и Николай Кузанский. Но коренной поворот к систематическому пониманию основных синтетических функций категорий был осуществлен в немецкой классике, прежде всего Кантом и Гегелем. Выделим, отталкиваясь от их идей, основные операторно-синтетические функции логических категорий.

Во-первых, Кант выделяет бессознательно-спонтанное применение категорий (тождества и различия, необходимости и случайности) в актах фигурного синтеза (или трансцендентального синтеза воображения), когда из многообразного материала ощущений формируется относительно устойчивое бытиеэлементарных объектов созерцания, т.е. когда предмет предстает в виде целостного образования, но еще не подвергается четкой идентификации в акте восприятия. Этот факт неявного категориального структурирования перцептивного поля позднее будет подтвержден во многих психологических работах.

Во-вторых, Кант говорит о категориальном «синтезе схватывания», который он, правда, не всегда четко отличает от фигурного синтеза. Посредством него происходит «сочетание многообразного в эмпириче­ском созерцании, благодаря чему становится возможным восприятие его, т.е. эмпирическое сознание о нем (как явлении)». Неопределен­ный объект созерцания превращается здесь в идентифицированный предмет восприятия, т.е. из неузнанного — в узнанный предмет.

В-третьих, предмет восприятия может быть превращен в предмет мышления за счет уже чисто «интеллектуального синтеза», когда мы на­чинаем мысленно исследовать предмет восприятия под теми или ины­ми категориальными модусами, т.е. сознательно задаем вопросы (вполне в духе Аристотеля) о количественной и качественной опреде­ленности этого предмета, причинах его существования, необходимом и случайном в его бытии. Здесь логические категории выступают как бы в своем подлинном, конструктивно-осмысляющем, бытии. Данные умозрительные выводы Канта получили впоследствии обстоятельное научное подтверждение. Так, Ж. Пиаже показал, что категории лежат в основе действия интеллектуальных психологических операций.

В-четвертых, Кант сумел пойти еще дальше, показав, что предмет мышления может превратиться в предмет познания лишь в силу нали­чия априорных содержательно-синтетических основоположений (типа «все явления причинно обусловлены», «все сложные тела состоят из простых тел»), которые также носят категориальный характер. Иными словами, относительно любого предмета мышления могут быть вынесены какие-то конкретные научно-дискурсивные суждения лишь по­стольку, поскольку им предшествуют априорные основоположения, которые содержат «в себе основания для других суждений, но сами они не имеют своего основания в высших и более общих законах».

Впоследствии факт содержательно-категориального фундирования научного знания был подчеркнут в марксизме, прежде всего в «Диалектике природы» Ф. Энгельса, и Э. Гуссерлем в «Логических исследованиях». Последним вопрос был поставлен в предельно ясной и четкой форме: «Каковы первичные «возможности», из которых создается возможность теории, другими словами, каковы первичные действительные понятия, из которых конституируется само действитель­ное понятие теории?».

Ответ Э. Гуссерля предельно конкретен: научные абстракции и те­оретические доказательства возможны только потому, что существуют первичные категории, конституирующие саму теоретическую, а уж тем более эмпирическую предметность нашего познания. Именно их уяснение входит в задачу логики. Гуссерль в трактовке логики весьма близок Гегелю: ее задача — систематическая рефлексия над категори­альными основаниями научного мышления. Однако стратегии ре­флексивной деятельности у двух мыслителей радикально различны. Для Гуссерля, как верного последователя кантовского трансцендента­лизма, ни о какой самостоятельной субстанциально-категориальной логической действительности речь идти не может, равно как и об ис­торических трансформациях содержания категорий. Категории суть априорно-операторные основания любого научного дискурса, одинаковые для всех мыслящих индивидов.

В-пятых. В отличие от Канта, Гуссерля и всей последующей трансценденталистской традиции, Гегелю (а вслед за ним и марксистской философии) удалось показать культурно-содержательную синтетиче­скую функцию категорий, выступающих историческими ступеньками восхождения и, соответственно, самосознания человеческого духа. В исторической динамике категориальных смыслов и категориаль­ных приоритетов как бы запечатлеваются основные вехи духовного движения нашей цивилизации. Дело философии — универсальная категориально-содержательная рефлексия над всеми историческими формообразованиями сознания, ибо она одна способна осмыслить всеобщие предпосылки мышления прошлых эпох и предрассудки собственного исторического времени.

С исчерпывающей полнотой эту функцию логических категорий, а значит и важную функции философии как таковой, Гегель выразил в следующем знаменитом отрывке из «Философии природы»: «Метафизика есть не что иное, как совокупность всеобщих определений мышления, как бы та алмазная сеть (категорий. — Прим. авт.), в которую мы вводим любой материал и только этим делаем его понятным. Каж­дое образованное сознание обладает своей метафизикой, тем инстинктивным мышлением, той абсолютной силой в нас, которой мы можем овладеть лишь в том случае, если мы сделаем саму ее предметом наше­го познания. Философия как философия располагает вообще другими категориями, чем обычное сознание; все различие между различными уровнями образования сводится к различию употребляемых категорий. Все перевороты как в науках, так и во всемирной истории происходят оттого, что дух в своем стремлении понять и услышать себя, об­ладать собой менял свои категории и тем постигал себя подлиннее, глубже, интимнее и достигал большего единства с собой».

Подытоживая, можно выделить самую главную, включающую в себя все предыдущие, формально-содержательную функцию логических ка­тегорий. Они образуют предельные полярные смысловые полюса мысли (почему категории и носят преимущественно парный характер и взаимоопределяются лишь друг через друга, а не через род и видовое отличие), замыкающие в своем «логическом» пространстве весь возможный универсум рациональных смыслов (понятий различного уровня). Это как бы всеобщие «матрицы» интерсубъективного смыслопорождения и смыслопонимания, неустранимые «фон» и «сцена», на которых «разыгрыва­ются» любые акты нашего логико-понятийного постижения мира и са­мих себя. На какой бы предмет мы ни направили свой рациональный взор (в том числе и на него самого), у нас всегда будут работать категориально-смысловые матрицы. Возникает закономерный вопрос: а каковы атрибуты логических категорий, которые, во-первых, позволяют отли­чать их от понятий и общенаучных категорий и, во-вторых, обеспечива­ют выполнение их многообразных операторно-синтетических функций?

Важнейшее отличие логических категорий от всех других общих понятий — это саморефлексивность. Суть саморефлексивности заключа­ется в том, что логическое отрицание категории (т.е. утверждение о ее небытии) всегда утверждает ее же. Очень четко это свойство категорий зафиксировал в своих исследованиях С.Б. Церетели. В самом деле, от­рицание тождества («тождества нет») подразумевает по крайней мере самотождественность данного акта мысли; суждение «различия нет» — отличие данного суждения от противоположного. Отрицание необхо­димости само претендует на необходимость. Высказывание «случайно­сти нет» утверждает случайность прямо противоположного высказыва­ния. Факт саморефлексивности логических категорий подтверждает их функции быть неустранимыми «операторами» мысли. Однако крите­рий саморефлексивности оказывается недостаточным для отделения логических категорий от некоторых других понятий (например, «язык», «слово», «точность»). Их отрицание также утверждает их же.

Поэтому другой атрибутивной особенностью логических категорий служит их взаиморефлексивность, т.е. взаимопереход друг в друга и взаимоутверждение полярных категорий при определенных условиях. Эта специфика категорий была схвачена Платоном, а потом развита неоплатониками, Николаем Кузанским, Гегелем. Наконец, она была блестяще осмыслена в трудах А.Ф. Лосева, показавшего, что любая логическая категория с необходимостью переходит в свою полярную противоположность — в парную, противостоящую ей категорию, если абсолютно логически утверждается, т.е. доводится до мысленного предела. Действительно, если мы говорим «все тождественно», то тем самым утверждаем различие данного суждения от ему противостоя­щего, а если произносим «все различно», то постулируем нечто про­тивоположное — самотождественность данного высказывания. Свойство взаиморефлексивности позволяет безошибочно разделить логические категории и понятия, подобные «слову», «языку», «точно­сти», которые ни в какую противоположность при своей абсолютиза­ции перейти не могут. Это атрибутивное свойство логических категорий свидетельствует, что предельные смысловые полюса мышления «живут» и «светятся» лишь благодаря наличию своей абсолютно рав­ноправной категориальной противоположности.

Остается указать на последний существенный признак — системную рефлексивность логических категорий. Суть ее в том, что каждая логическая категория «отражает» все другие категории, а потому мо­жет определяться лишь в рамках их целостной системы.

Нетрудно заметить, что наше описание логических категорий весьма напоминает то, что мы описали в главе, посвященной анализу гносеологических категорий. Не являются ли они тождественными категориальными феноменами? По ряду свойств они, несомненно, совпадают: саморефлексивность, системная рефлексивность категорий. И те и другие категориальные матрицы выступают предельными смысловыми полюсами рационального познания. Но, во-первых, как мы увидим ниже, гносеологические категории весьма напоминают по ряду параметров также и ценностные категории, во-вторых, они предназначены исклю­чительно для анализа самого познавательного процесса. Логические же категории могут применяться и для анализа познания (правда, не вскрывая его существенных черт), и для анализа любого другого вида бытия. Они по преимуществу и носят именно онтологический характер.

После этих категориальных экспликаций выделим некоторые характерные черты рассудочно-дискурсивной и разумно-рефлексивной ипостасей бытия логического мышления.

Рассудочное мышление доминировало в европейской науке и философии ХVІІ—XIX вв. и было связано с эмпирической стадией развития европейского естествознания, олицетворяемого механистической галилеево-ньютоновской картиной мира. К отличительным свойст­вам рассудка относятся:

оперирование четко определенными вербальными понятиями с интенцией на установление жесткой логической (родовидовой) иерархии между ними;

направленность на выделение абстрактно-всеобщих свойств и связей реальности при отвлечении от всего случайного и единичного;

отчетливое преобладание аналитических процедур исследова­ния по сравнению с синтетическими методами;

запрет на существование каких-либо противоречий в бытии и, соответственно, в познающем мышлении;

отсутствие развитой рефлексивно-критической установки и вытекающий отсюда интеллектуальный «соблазн» гипостазирования научных абстракций.

Из последнего свойства вытекает и наибольшая слабость рассудка, когда он, разрушая иллюзорный мир чувственных проекций силой рациональной мысли, сам постоянно впадает в искушение приписать миру ту систему абстракций, которую породила его собственная деятельность. Именно рассудочное мышление лежит в основе «научного мифотворчества» и интеллектуальной нетерпимости, ибо любая недиалектичность мысли всегда приводит к самонадеянной авторитар­ности и опасной монологичности. Однако это не значит, что рассудок плох. Напротив, он незаменим в сфере «конечного» — на опытно-экс­периментальном уровне научных исследований, при решении локальных задач в производстве, технике, бизнесе и т.д., требующих ясности, четкости и определенности.

Только диалектический разум — высший уровень понятийного раци­онального познания — способен теоретически преодолевать ограничен­ность и мифологемы рассудка. В отличие от последнего он всегда направлен на целостное познание объекта во всех его связях и опосредствованиях. Если рассудок ищет абстрактно-общее для множества объ­ектов, игнорируя их единичные свойства, то разум нацелен на поиск конкретно-всеобщих законов развития, определяющих генезис и бытие единичных вещей. Разум при этом продуцирует не абстракции и отдельные эмпирические законы, а синтетические идеи и теории. К отличительным чертам разумной ментальности относится учет неоднозначных и противоречивых связей развивающихся объектов.

Поэтому не категорический запрет противоречий в мышлении, а, наоборот, признание необходимости диалектических противоречий в развертывании теоретической мысли относится к наиболее сущест­венным чертам разумного мышления. Отличаясь диалектической гиб­костью методов, разумное мышление всегда рефлектирует над предпосылками и условиями собственной деятельности, а потому никогда полностью и не отождествляет идеальные продукты своего творчества с миром, как он существует сам по себе. И наконец, диалектическая разумная установка предполагает диалогичность и демократизм, т.е. возможность самокритичной корректировки и уточнения интеллектуальной позиции под влиянием строгих доводов оппонентов.

Однако не все рациональное познание может быть сведено к рациональности понятийного типа, где доминируют различные формы логиче­ского мышления. В. Дильтей в свое время писал, что «сумма духовных явлений обычно делится на две части; одна обозначается названием наук о природе; для другой, странным образом, общепризнанного названия не существует. Я присоединяюсь к словоупотреблению тех мыслителей, которые это второе полушарие интеллектуального глобуса (выделено нами. — Авт.) именуют науками о духе». К анализу последних мы и переходим.

Ценноспкмуманигарное и творческое познание. Мы будем придерживаться предельно широкого истолкования гуманитарного рационального познания, которое включает в себя не только гуманитарные науки (историю, культурологию, литературоведение, моралеведение, искусствоведение), но и искусство (литературу, театр, живопись и т.д.). Для их объединения воедино есть серьезные резоны, хотя, несомненно, есть и различия. Сначала мы остановимся на сходных чертах.

Объектом гуманитарного познания являются не закономерности природы или общественной жизни (как в естествознании и общественных науках) и не абстрактные идеальные объекты в виде чисел или логических отношений (как в логике и математике), а собственно человеческие (гуманитарные) смыслы и ценностные представления, обретающиеся в «символическом теле» культуры. Одна и та же предметность может быть объектом и гуманитарного познания, и наук логико-понятийного цикла, и технических наук. Так, для культуролога собор Парижской Богоматери — архитектурное сооружение, блестяще воплотившее дух Средневековья. В архитектурном своеобразии собора органично художественно воплотились ценности и идеалы средневекового человека. Для инженера тот же собор будет представ­лять чисто конструктивный интерес — распределение нагрузки на различные балки, устройство арки и т.д. Для химика может оказаться любопытным химический состав красок, использованных при отдел­ке витражей, и т.д.

Здесь познание неотделимо от творчества и подразумевает сотворчество творца и реципиента. Познает и творит не только художник, историк или культуролог, но читатель и зритель становятся сотворцами при восприятии их произведений. Отсюда вытекает неустранимость личностно-субъективной составляющей из ткани гу­манитарного рационального познания. Безличный компонент знания здесь может быть сведен к минимуму.

Гуманитарные смыслы слоисты и текучи, а адекватный язык гуманитарного рационального познания — это язык метафор, символов и притч. Логическое рассуждение в понятиях, категориальная рефлексия здесь, конечно, имеют место (особенно в гуманитарных науках), но никогда не приобретают самодовлеющего значения. В деятельнос­ти любого историка и литературоведа, не говоря уж о творческих актах художника, всегда огромную роль играют фантазия, воображение и интуитивное схватывание предмета

Главный метод гуманитарного рационального познания — метод понимания (интерпретации) смыслов, а не объяснения явлений. Отсюда такое внимание в гуманитарных науках к герменевтической проблематике, да и философская герменевтика ведет свое начало от гуманитарных наук. Целью гуманитарного познания и творчества оказывается стремление к наиболее емкому и убедительному выражению своих, а также глубокому и оригинальному пониманию чужих смыслов, вложенных в исторический или художественный текст, картину или та­нец. Гениальный творец — тот, кто создал вещь, «смысловое поле» которой глубже его собственного замысла и интерпретируется после­дующими поколениями каждый раз по-новому. Талантливый же вос­приемник гуманитарных символов и текстов — тот, кто вычитал их смыслы глубже и тоньше, нежели другие познающие «Я».

Гуманитарное познание имманентно диалогично, как показал М.М. Бахтин. Творец и восприемник всегда ведут между собой диалог, разворачивающийся в историческом времени и уходящий в бесконечность.

Вместе с тем между искусством и гуманитарными науками в рамках единой рациональности гуманитарного познания существуют и серь­езные различия, в силу чего искусство и может быть выделено в само­стоятельный вид знания, тяготеющий к внерациональным формам.

Во-первых, гуманитарные науки ориентированы на стандарты науч­ности и рациональности письменного текста. Их знания должны быть интерсубъективно выражены и дискурсивно обоснованы. Таково требование научного сообщества, хотя в процессе получения исторического, культурологического или искусствоведческого знания ученый-гуманитарий тяготеет к методам искусства. Невозможно представить историка (уровня Тарле, Манфреда или Броделя) без дара воображения, а культуролога уровня Хейзинги без дара интуиции и способности вживания в исторический контекст.

Во-вторых, в искусстве и в его восприятии огромную роль играют эмо­ция и экспрессия. Здесь смыслы прежде всего субъективно переживаются, а только потом рационально осмысливаются, если это вообще оказыва­ется возможным. В гуманитарных же науках преобладает ориентация на понимание и выражение общезначимых гуманитарных ценностей и смыслов. «Войну и мир» литературовед и простой читатель прочитывают по-разному. Профессионал, который, несомненно, должен быть и талантливым читателем, все же обязан сдерживать свою субъективность и посильно аргументировать в тексте свою теоретическую позицию.

Суммируя, можно сказать, что в искусстве преобладает творческое познание, а в гуманитарных науках — познающее творчество; задача искусства — выразить и пережить познаваемые смыслы; в гуманитарных науках — познать выражаемые и переживаемые смыслы.

Если представить искусство и науку в виде двух частично пресекающихся кругов, то гуманитарные науки как раз попадут в область их взаимного пресечения., Однако мы имеем все основания отнести гуманитарные науки вместе с искусством все же к единой гуманитарной рациональности по той причине, что она пронизана ценностными представлениями, а еще точнее — структурирована ценностными категориями.

Действительно, еще В. Дильтей заметил, что «жизнь (в данном контексте имеется в виду духовная жизнь. — Прим. авт.) в своем своеобразии постигается с помощью категорий, которые чужды познанию природы». Однако у самого В. Дильтея разработка ценностного категориального аппарата не приобрела сколь-нибудь систематической формы. Более обстоятельный анализ ценностных категорий дан в работах М. Шелера. Отметим его позитивные результаты.

Во-первых, немецкий мыслитель относит к духовным категориям предельно противоположные ценностные модальности, характеризу­ющие этическое, эстетическое и социальное творчество человека.

Во-вторых, он подчеркивает, что существуют два основных отношения между ценностными категориями — жесткой оппозиции («позитивное—негативное») и предпочтения («выше—ниже»).

В-третьих, критикуя рационализм и формализм в понимании цен­ностного бытия человека, М. Шелер настаивает на принципиальной роли непосредственно-интуитивного усмотрения и смыслового пере­живания ценностей.

В-четвертых, он совершенно справедливо доказывает, что, например, в кантовской этической доктрине смешаны три довольно разных феномена: философская этика, нравственно-образованное сознание и реальное нравственное поведение.

Развивая эту последнюю мысль Шелера, можно констатировать: ценностные категории (категории Духа) имеют отношение, прежде всего к сфере гуманитарного культурного творчества и познания, ибо уникальные поступки и облик конкретной личности определя­ются иными категориальными модальностями, хотя и тесно связан­ными с категориями Духа, но при этом имеющим свою экзистенциальную специфику. На природе экзистенциальных категорий мы подробно остановимся в рамках следующей главы. Что касается логической рефлексии (в аксиологии, этике, эстетике, социальной философии) над ценностными аспектами бытия и содержанием ценностных категорий, то она исключительно важна, но никогда не в силах полностью охватить и тем более заменить живое ценностно-культурное творчество и понимание человека. Причина подобного скепсиса применительно к возможностям философской рефлексии в сфере ценностей станет ясной чуть ниже. А пока ответим последо­вательно на три вопроса: 1) какие конкретно категории могут бьпь отнесены к ценностным?; 2) каковы их функции в гуманитарном творчестве?; 3) каковы их собственные атрибуты, позволяющие эти функции выполнять?

К категориям Духа могут быть отнесены такие предельные этико-эстетические и социальные полярности, как добро—зло; прекрасное-безобразное; справедливое—несправедливое; любовь—ненависть; возвышенное—низменное; правда—обман; свобода—своеволие (про­извол); служение—рабское прислуживание; власть—господство и т.д. Сразу обратим внимание на трудность выделения ценностно-катего­риальных оппозиций, ибо они часто смешиваются и друг с другом, и с логическими категориями. Так, свободу издревле противополагают необходимости или рабству, что неточно, так как логической катего­рии необходимости противостоит логическая же категория случайно­сти; а ценностной категории рабства как пассивному смирению с внешним произволом противостоит категория служения как свобод­ное деяние во имя высших идеалов. К сожалению, благородное служе­ние и рабское прислуживание часто совершенно неверно отождеств­ляют. Точно такой же соблазн отождествления существует в связи с оппозицией «власть—господство», хотя подлинная власть всегда жерт­венна и лишена эгоизма, в то время как господство нацелено на удов­летворение собственных низменных вожделений. В правильно выде­ленных ценностных категориальных парах всегда присутствует отчетливо выраженная асимметрия «низа и верха», ценностного «не­ба» и антиценностного «дна».

При этом в рамках собственно гносеологической проблематики нас не интересует, каковы происхождение и природа подобных ценностных смысловых полюсов. Данная проблематика должна обсуж­даться в рамках аксиологии как самостоятельного раздела метафизики, также как и проблемы существования ценностных абсолютов, исто­рической динамики ценностей и специфики их национального ис­толкования. Конкретные же ценностные категории «добра», «свободы» или «правды» разбираются в рамках философской этики, эстетики, социальной философии и т.д.

Отметим особую интегративную роль категории «правда» среди всех категорий Духа, ибо она, во-первых, имеет отношение ко всем составляющим гуманитарного познания и творчества (мы говорим о «художественной правде», «нравственной правде», социальном «цар­стве правды», исторической правде и т.д.), т.е. выступает важнейшим регулятивом ценностного бытия; во-вторых, является зримой взаимодополнительной противоположностью центральной категории логико-понятийной сферы сознания — «истины».

Категории Духа, связанные с полярными ценностными смыслами, не следует также путать с инструментальными категориями конкретных наук о духе: искусствоведческими (форма—содержание, трагическое-комическое, стиль, жанр и т.д.), моралеведческими (нрав, моральный выбор, заповедь, нравственная традиция и т.д.), обществоведческими (право, социальный слой и т.д.). Инструментальные категории есть лишь средства логико-понятийного анализа тех или иных гуманитарных областей знания и творчества.

Теперь вкратце коснемся основных функций ценностных категорий.

Во-первых, они задают не «пространство» возможных рациональ­ных смыслов, а скорее систему «вертикальных осей», где взаимодей­ствие предельных ценностных полюсов (в модальности «позитив-негатив» и «более ценно — менее ценно») определяет ту или иную «конфигурацию» созидаемых (и воспринимаемых) конкретных гума­нитарных образов и смыслов. Человек нечто творит, понимает и оценивает всегда сквозь призму ценностных оппозиций: «хорошо-плохо», «прекрасное—безобразное», «свободное—рабское», «справед­ливое—несправедливое» и т.д.

Во-вторых, ценностные категории определяют творческое целеполагание личности, т.е. не только ее оценки, но и гуманитарные идеалы, к реализации которых она стремится. Идеально-модельные представления о прекрасном, справедливом, добром и т.д. всегда подразумева­ют их творческое воплощение.

Суммируя, можно сказать, что наличие системы ценностных катего­рий фундирует креативно-интерпретационную, оценочную и целевую деятельность в мире гуманитарных смыслов. Ценностные категории обладают отчетливой спецификой по сравнению с логическими категориями.

Во-первых, их содержание не является только мыслимым, тем более рационально мыслимым. Оно включает в себя образно-метафорические и эмоционально-личностные пласты, что подразумевает наличие интуитивно переживаемого и никогда до конца не рационализируемого компонента. Отсюда вытекает ограниченность любых философских рационализации по поводу ценностных форм познания и творчества.

Во-вторых, категории Духа не являются саморефлексивными, т.е. их отрицание не утверждает их же, а, напротив, утверждает противоположную категорию. Так, абсолютное отрицание добра есть абсолютное утверждение зла; отрицание совершенства означает утверждение ущербности и т.д.

В-третьих, полярные категории Духа не являются взаиморефлексивны­ми. Доведение добра до своей наивысшей точки — до самопожертвова­ния — не оборачивается утверждением зла; последовательное проведе­ние принципа соборного единения людей не превращается в раздор; неуклонное следование путем нравственного долга и чести никогда не приводит к бесчестью и разгулу низменных страстей. В отличие от сугу­бо симметричных и равноправных противоположных категорий логиче­ских категории Духа отчетливо асимметричны, ибо бинарно ценностно нагружены, воплощая духовный «верх» и антидуховный «низ».

Между ними невозможна ценностная инверсия. Данное утвержде­ние, естественно, не означает, что одна и та же ценностная категория (например, добро) не может наполняться различным, подчас проти­воположным содержанием в разные исторические эпохи и у разных народов. Речь идет о том, что здоровое ценностное сознание (и лич­ности, и социальной группы, и целого народа) всегда четко противо­полагает ценностное «небо» ценностному «дну» и всегда сопротивля­ется разрушительным попыткам их «сатанинского» смешения. Недаром в христианской традиции говорят, что дьявол живет «выво­рачиванием» мира наизнанку.

В-четвертых, системно-рефлексивны лишь ценностные категории «верха» (красота—добро—служение—правда) и, соответственно, категории «низа» (зло—рабство—безобразное—ложь). Отсюда вытекает понятие ценностного идеала, интегрально воплощающего в наглядно-символической форме те или иные базовые взаиморефлексивные смыслы категорий ценностного «неба». Это может быть художественный шедевр, нравственный эталон, харизматический социальный лидер. Иногда идеал гармонично синтезирует все фундаментальные ценностные смыслы. Таков идеал Иисуса Христа в христианской традиции: он личностно воплощает и добро, и справедливость, и красоту, и жертвенное служение.

В-пятых, и, быть может, это является самым главным: в соответствии с логическими категориями одинаково рационально мыслят; но в соответствии с категориями Духа всегда своеобразно понимают, оцени­вают и творят, т.е. самостоятельно и свободно пролагают ценностно-гуманитарные линии своего существования в культуре.

Очевидно, что ценностные и логические категории и, следовательно, гуманитарная и понятийная разновидности рационального познания являются не враждебными друг другу, а взаимодополнительными и коррелятивными ипостасями бытия нашей познавательной деятельности, которые зачастую и вовсе невозможно развести. Их взаимодействие обеспечивает многомерное видение человеком мира и самого себя.

Учитывая, что выше мы напрямую связали сознание человека с феноменом знания, немудрено, что гносеологические категории, целостно и рационально описывающие познавательный процесс, синтезируют в себе черты и логических, и ценностных категорий, занимая как бы промежуточное положение между ними. Так, ряд гносеологических категориальных пар не обладает свойством взаиморефлексивности, что свойственно всем логическим категориям. На­пример, утверждение «все познание интуитивно» не приводит к ут­верждению дискурсивного познания (и наоборот). Кроме того, ряд гносеологических категорий, позволяющих рационально и дискурсивно осмысливать познавательный процесс в целом, тем не менее при своем содержательном и конкретном истолковании подразумева­ют возможность апелляции к личностному опыту и внутренним пере­живаниям. Это касается таких категорий, как «непосредственное», «мистическое переживание», «имманентное» и т.д.

Здесь проявляется чрезвычайно важный и сложный момент, связанный с философским осмыслением познавательного процесса: знание, которым владеет и пользуется человек, может иметь и внерациональную природу, т.е., строго говоря, не покрываться полностью никакими рациональными категориальными смыслами. Однако значение гносеологических категорий в том и состоит, что, не пытаясь ответить напрямую и в исчерпывающем виде на вопрос « Что конкретно представляет собой тот или иной тип внерационального опыта?», они позволяют более или менее систематически прояснить его условия, цели и границы. Иными словами, гносеология способна вполне рационально и последовательно ответить на вопрос: «Как возможны внерациональные виды знания?» К такому анализу мы теперь и приступаем.

Литература

1. Башляр Г. Новый рационализм. М., 1987.

2. Губанов Н.И. Чувственное отражение. М., 1986.

3. Кузнецов В.Г. Терменевтика и гуманитарное познание. М., 1991.

4. Мещеряков А.И. Слепоглухонемые дети. М., 1974.

5. Миронов В.В. Образы науки в современной культуре и философии. М., 1997.

6. Петров М.К. Самосознание и научное творчество. Ростов н/Д., 1992

7. Пиаже Ж., Инелъдер Б. Генезис элементарных логических структур. М., 1963.

8. Степин B.C. Теоретическое знание. Структура, историческая эволюция. М., 2000.