В 1347—1351 гг. большую часть Европы опустошила катастрофическая эпидемия чумы, позднее названная Черной смертью. В нашем исследовании истории Норвегии она отмечает водораздел между Высоким и Поздним Средневековьем.
Летом 1349 г. чума была завезена из Англии в Берген. В Эстланн она, возможно, также проникла из-за границы. Так или иначе, эпидемия распространилась по всей стране, опустошила Данию и почти всю Швецию, но Финляндия и Исландия в тот момент не пострадали. В Норвегии вспышки эпидемии повторялись в каждом последующем десятилетии XIV в. и с меньшей частотой — в дальнейшем. По той же схеме эпидемия развивалась в большинстве регионов Западной и Северной Европы.
Чума — болезнь диких грызунов, распространяемая среди людей через укусы крысиных блох. Наиболее часто встречается бубонная форма чумы, сопровождаемая воспалением лимфатических узлов под мышками, на шее и в паху. Без медицинской помощи, как это и случалось в Средние века, бубонная чума приводит к смертности 80—90% инфицированных. Нередко чума, проникая в систему кровообращения, осложняется вторичным сепсисом, поражая тот или иной орган — легкие, кишечник и т.д., и эти формы еще смертоноснее, чем сама бубонная чума.
Вспышки чумы, неоднократно повторявшееся уже после Черной смерти, приводили к дальнейшему сокращению населения, еще больше усугублявшемуся тем обстоятельством, что, судя по всему, болезнь с особой силой поражала женщин и детей. В том же направлении действовали и другие факторы: эпидемии иных болезней, голод, войны, природные катастрофы. Последние исследования позволяют предположить, что во второй половине XIV в. население Европы в целом сократилось на 50% и его численность продолжала снижаться, хотя и медленно, вплоть до середины XV в. Только тогда появились существенные признаки ее роста.
О падении численности населения Норвегии, как и большинства других стран, мы можем судить лишь косвенно — через его более или менее поддающиеся оценке последствия. Наиболее явным свидетельством служат тысячи заброшенных усадеб и дворов. Согласно налоговым регистрам, относящимся примерно к 1520 г., в это время от половины до двух третей существовавших в период Высокого Средневековья именных усадеб пришло в запустение. Незаселенными оставалось и две трети дворов. Эти опустевшие усадьбы и дворы не утратили полностью своего экономического значения. Многие из них использовались жителями соседних усадеб или близлежащих городов, особенно для заготовки сена и выпаса скота. Тем не менее они свидетельствуют о величайшем демографическом кризисе.
Чума не обошла ни обжитых, ни слабозаселенных областей, но в итоге люди переселялись в наиболее удобные с экономической точки зрения местности. Так чумные годы обратили вспять тенденцию к расширению заселенных территорий, существовавшую с эпохи викингов до Высокого Средневековья. Депопуляция особенно сказалась на недавно освоенных землях в лесистых и холмистых местностях, на окраинах старых сельскохозяйственных районов, а также на территориях в устьях фьордов и в отдаленных долинах и горах. В целом больше всего пострадали области, малопригодные для сельского хозяйства, не имевшие к тому же особых перспектив для поддержания жизни альтернативными средствами. Население плодородных областей лучше выдержало эпидемию. Жители прибрежных районов Вестланна и к северу от него благодаря рыболовству отделались меньшими потерями, чем сельскохозяйственные поселения в глубине материка.
Те, кто выжили, получили в свое распоряжение больше земли. Рост предложения на «арендаторском рынке» привел к резкому падению земельной ренты. Хотя в разных местностях ситуация серьезно варьировала, считается, что в целом по стране рентный доход с сохранившихся усадеб и дворов снизился примерно до одной четверти уровня 1350 г. Если мы добавим сюда покинутые дворы, которые были в очень незначительной степени или полностью неплатежеспособны, окажется, что землевладельцы в среднем получали лишь одну пятую своих прежних доходов от аренды. Цены на землю также упали, хотя и не столь сильно, как рента; в результате доходы с капитала, вложенного в арендуемую землю, снизились. Не менее показательно и сокращение — в среднем, возможно, до одной трети уровня 1350 г. — «зерновой десятины». Все это указывает на резкое падение производства.
Специалисты по истории сельского хозяйства, опираясь в своих расчетах на количество заброшенных дворов и другие признаки кризиса, считают, что численность населения сократилась наполовину или на две трети по сравнению с максимальным уровнем, достигнутым в период Высокого Средневековья. Однако исходя из этих данных нельзя автоматически делать вывод о таком же уровне падения населения. Поскольку пустели в первую очередь наиболее отдаленные и мелкие хозяйства, общее количество заброшенных усадеб и дворов не может служить прямым свидетельством сокращения населения, а снижение земельной ренты явно диктовалось состоянием рынка. Тем не менее очевидно, что падение численности населения Норвегии в Позднее Средневековье имело катастрофический и долгосрочный характер. Лишь во второй половине XV в. появляются первые робкие признаки нового роста числа сельских поселений. А оживление сельского хозяйства по всей стране стало заметным только в XVI в.
Запустение дворов было характерно для всей позднесредневековой Северной Европы. Но, похоже, оно не приобрело существенных масштабов в Финляндии, где число сельских поселений в среднем резко увеличилось; также сравнительно мало пострадали наиболее плодородные сельскохозяйственные районы Дании и Швеции. В беднейших областях этих стран и в Исландии заброшенных дворов было больше, но нигде, согласно современным оценкам, этот процесс не достиг такого уровня, как в Норвегии. Тот же вывод можно сделать в отношении Германии и Англии. В силу этого сложилось общепринятое мнение, что демографический кризис в Норвегии был особенно глубоким и продолжался особенно долго, хотя убедительных объяснений, почему так произошло, нет.
Согласно последним европейским исследованиям, сокращение населения и длительность этого процесса в других странах также были значительны, поэтому отметить какие-то особенности ситуации в Норвегии довольно трудно. Возможно, резкое сокращение числа поселений больше определялось характером заселения страны, чем людскими потерями. Запустение отдельных усадеб и дворов было и более значительным по масштабу, и более заметным, чем деревень, — ведь деревни обычно продолжали существовать, несмотря на убыль населения. Кроме того, в более южных странах Европы, да и до некоторой степени в Дании и Швеции было больше безземельных или почти безземельных батраков. Они могли исчезнуть, не оставив следа в структуре сельскохозяйственных поселений. А поскольку часть из них выжила и обосновалась на освободившейся земле, число заброшенных поселений соответственно уменьшилось.
Что послужило причинами кризиса в период Позднего Средневековья? Этот вопрос обсуждался многими европейскими, в том числе скандинавскими, историками. Без сомнения, главной причиной сокращения населения стали эпидемии чумы. С другой стороны, в нескольких регионах Европы кризисные тенденции наблюдались и до середины XIV в. Уже со второй половины XIII в. численность населения начала падать. Обычно это явление объяснялось в мальтузианском духе: рост населения превысил имевшиеся ресурсы, за чем последовало чрезмерное использование сельскохозяйственных земель. В то же время приводятся и более конкретные факты: неурожаи, природные катастрофы, войны. В качестве причин более ранних признаков экономического кризиса (падение цен на землю в Дании) указывались колебания цен и ситуация на рынке.
В связи со всем сказанным возникает вопрос, насколько кризис в позднесредневековой Норвегии обязан своим происхождением факторам, ощущавшимся уже в период Высокого Средневековья. Как первые симптомы кризиса можно рассматривать упоминания о заброшенных во второй половине XIII в. землях, немногочисленные примеры снижения арендной платы за землю до 1350 г. Нельзя игнорировать и вероятность того, что в Норвегии, как и в других странах, численность населения достигла такого высокого уровня по сравнению с сельскохозяйственными ресурсами, что еще до 1350 г. его рост прекратился, а затем начал падать. Для объяснения этого, а также масштабов и продолжительности последовавшего кризиса ученые указывали на ухудшение климатических условий: увеличение влажности и понижение среднегодовой температуры, а кроме того — на особую опасность истощения почв в зонах рискованного земледелия, к которым относится Норвегия. Развивая это, можно предположить, что неблагоприятная ситуация с продовольствием в конце Высокого Средневековья снизила сопротивляемость населения к воздействию неурожаев и эпидемий.
Тем не менее имеющиеся в нашем распоряжении данные о признаках кризиса в Норвегии до 1350 г. немногочисленны и малодостоверны. Главную «встряску» норвежское общество, несомненно, пережило позднее, с приходом Черной смерти и последующими вспышками эпидемии. Что касается возможных причин этого удара, поразившего средневековое общество, то здесь исследователям еще многое предстоит сделать.
Эпидемии чумы причинили ужасные страдания и оставили неизгладимый след в коллективном сознании. Однако если мы обратимся к долгосрочным последствиям сокращения населения, то картина выглядит не столь мрачной.
С экономической точки зрения мы имеем дело с макрокризисом. Он привел к громадному сокращению производительности и материального потребления. Но для большинства выживших последствия кризиса оказались благоприятными. Земля стала более доступной, значит, не мог не возрасти объем производства на душу населения. А если добавить к этому низкую арендную плату, составлявшую теперь лишь ничтожную долю прежней суммы, то в целом положение крестьянства в Норвегии Позднего Средневековья, должно быть, улучшилось.
В финансовом отношении кризис ударил прежде всего по тем, кто взимал земельную ренту и налоги, то есть по землевладельческой аристократии, церкви и монархии. Положение других представителей высшего общества также ухудшилось, поскольку эквивалентная стоимость их доходов (сельскохозяйственной продукции) снизилась по сравнению с ценами на ремесленные изделия и с жалованьем.
Сокращение населения способствовала развитию двух заметных тенденций в норвежской экономике. Во-первых, увеличилась доля животноводства по сравнению с земледелием. Поскольку освободились большие площади пастбищных земель, животноводство стало более продуктивным, требуя меньших затрат труда. Цены на масло и другую животноводческую продукцию оказались более устойчивы, чем цены на зерно. В итоге вместо богатого углеводами и крахмалом рациона, преобладавшего в конце Высокого Средневековья, норвежцы стали потреблять больше продуктов животноводства.
Вторая тенденция заключалась в возросшем значении рыболовного промысла. Как уже отмечалось, поселения на западном и северном побережьях неплохо пережили кризис. На крайнем севере Норвегии продолжала развиваться тенденция, проявившаяся уже во времена Высокого Средневековья: люди все в большей степени использовали продукты животноводства и прибрежного рыболовства для собственного потребления, а рыбу, выловленную во время сезонных путин, вялили и меняли на зерно и другие продукты. В Позднем Средневековье благодаря рыболовству на западном и северном побережьях вплоть до Вадсё возникли деревни с постоянным населением.
Налоговые списки, датируемые примерно 1520 г., не только указывают на относительно высокую численность населения в прибрежных районах Запада и Севера, но и свидетельствуют о более высоком уровне жизни по сравнению с самыми благополучными сельскохозяйственными областями в глубине страны. Объяснение, судя по всему, кроется в благоприятных условиях для продажи вяленой рыбы через Берген по цене, выгодно отличавшейся от стоимости зерна и других продуктов импорта. Конечно, общий объем производства вяленой рыбы существенно снизился из-за сокращения населения и лишь в XVI столетии достиг уровня начала XIV в. Но, с другой стороны, в середине XIV в. цены на нее сильно возросли и в 1400-х гг. держались на очень высоком уровне. Одним из свидетельств выгодных торговых связей с Бергеном стали ценные произведения искусства из Германии и Нидерландов, появившиеся в северонорвежских церквях.
Экономические последствия кризиса Позднего Средневековья для норвежских городов нам все еще малопонятны. Будучи центрами сбора налогов в пользу короны и церкви, а также местом проживания частных землевладельцев, города неизбежно пострадали от падения земельной ренты, налоговых платежей и других официальных источников дохода. Особенно тяжелыми были последствия в религиозных центрах страны — в Тронхейме, Ставангере и Хамаре. Но и в других городах — вероятно, в связи со снижением сельскохозяйственных поставок — численность населения уменьшилась по сравнению с периодом до 1350 г.
С другой стороны, в Позднем Средневековье в Норвегии возросла роль товарно-рыночных отношений. Об этом, в частности, свидетельствует более широкое использование монет. Таким образом, условия благоприятствовали стабилизации и даже росту городов там, где обмен товарами был главным видом экономической деятельности. Наряду с рыбой, важнейшим предметом экспорта стал лес. Торговля древесиной привлекала к норвежским берегам голландских и шотландских купцов, способствовала развитию городов на востоке (Шиен, Тёнсберг, Осло) и концентрации населения в первых погрузочных портах вдоль Осло-фьорда (предвестниках будущих ладестедер, см. главу XII), где с конца XIV в. были введены «лесные пошлины». В последние десятилетия XV в. на крайнем юго-востоке страны в практику лесозаготовок была внедрена пила на водяном приводе, что способствовало получению в 1498 г. городского статуса Оддевалем (Уддеваллой) в Бохуслене.
Берген сохранил свое положение центра экспорта рыбы и другой продукции из Северной Норвегии и колоний в западных морях, хотя торговля с Исландией и иссякла после 1400 г., когда англичане, а вслед за ними немцы начали вывозить рыбу из портов Северного моря напрямую. Торговля между Бергеном и городами Восточной Англии также в немалой степени утратила прежнее значение из-за развития рынков потребления рыбы в континентальной Европе. Площадь застройки в Бергене в Позднее Средневековье расширилась, плотность населения местами увеличилась, а его численность вновь стала быстро расти после падения во второй половине XIV в.
Похоже, ганзейцы не упустили возможности заполнить вакуум, возникший после того, как Черная смерть и дальнейшие вспышки чумы унесли немалую часть норвежцев, активно участвовавших в бергенской торговле. Рост цен на вяленую рыбу с середины XIV в. несомненно стимулировался интересом к этой торговле, что позволяет объяснить, почему около 1360 г. в Бергене был создан централизованный ганзейский торговый пункт — Контора. Возможно, решающее значение имел и тот факт, что возникший в 1350-х гг. Ганзейский союз стремился более жестко контролировать своих людей в Бергене. Контора быстро овладела складами на Пристани, и около 1000 немцев поселилось там на постоянной основе. Одновременно немецкие гильдии заняли господствующее положение в нескольких отраслях городского ремесла.
В период Позднего Средневековья Ганза создала более мелкие фактории, или торговые пункты, в Осло и Тёнсберге. Их «метрополией» был Росток, а Конторой в Бергене руководил Любек. С самого начала ганзейские купцы выгодно отличались от норвежских конкурентов высоким профессионализмом; в их распоряжении была географически разветвленная торговая сеть и более мощная финансовая база. Все это давало им преимущество и в качестве покупателей норвежских товаров, и поставщиков импортной продукции повышенного спроса. Постоянное укрепление их позиций на протяжении Позднего Средневековья не в последнюю очередь было связано с растущими объемами кредитов (в том числе необходимым оснащением и другими товарами), которыми они авансировали норвежских поставщиков, чтобы обеспечить регулярное поступление экспорта. Таким образом, они проложили себе путь в городскую посредническую торговлю (то есть покупку товаров для последующей перепродажи), усилив в то же время свое и без того господствующее положение в заморской торговле.
Особое значение имела принятая в Конторе система кредитования. Главными получателями кредитов были крестьяне-рыболовы и другие жители Севера (так называемые «северные купцы»), привозившие рыбопродукты в город. Роль независимых горожан-бергенцев, ранее покупавших рыбу на севере и доставлявших ее в Берген, в Позднее Средневековье стала более скромной, а бергенскую посредническую торговлю возглавила Контора. Ганзейцы стремились проникнуть и в городскую розничную торговлю. Но этот вид деятельности по-прежнему оставался в руках норвежцев, пользовавшихся привилегиями протекционистской торговой политики властей.
И в бергенской Конторе, и в факториях на востоке Норвегии немцы стремились обособиться от остального общества. Они добились контроля над собственными внутренними делами, которыми — в соответствии со статутами, принятыми высшим органом Ганзейского союза ханзетагом (сеймом), — руководили собственные старосты. Однако лишь в Бергене они жили компактной группой, организованной на началах экстерриториальности, вплоть до того, что браки с норвежками были запрещены. Им даже удавалось в какой-то степени избегать обращений в норвежские суды в случаях серьезных преступлений и экономических споров с норвежцами. Кроме того, только в Бергене они были достаточно многочисленны, чтобы порой открыто игнорировать норвежские власти и вводить жесткие экономические санкции против конкурентов, частично подкрепляемые актами насилия.
Норвежские историки склоняются к негативной оценке экономической роли ганзейских купцов: они эксплуатировали северонорвежских рыбаков и препятствовали становлению городского среднего класса в Норвегии. Трудно отрицать, что последнее действительно имело место, особенно в Бергене. Но, с другой стороны, ганзейские купцы способствовали росту норвежской экономики, расширяя европейский рынок вяленой трески и других продуктов из Норвегии и ее колоний. Это, очевидно, имело положительный эффект для экономики восточного и северного побережьев страны, а также для развития Бергена и других городов, даже при том, что большая часть прибыли от торговли вывозилась за границу.
Важным социальным последствием демографического кризиса стало ослабление светской аристократии. Система хирда пришла в упадок при Магнусе Эрикссоне и Хаконе VI Магнуссоне (1355—80). Владение земельными угодиями было важнейшей предпосылкой аристократического образа жизни. В Позднее Средневековье с резким сокращением доходов от аренды земли исчез основной источник существования многих королевских вассалов. Многим из них пришлось самим заняться земледелием, что лишало возможности исполнять королевскую службу. С другой стороны, меньшее число вассалов могли обеспечивать свое финансовое благосостояние за счет доли от королевских доходов, ведь последние тоже сократились. В результате многие хирдманы низших рангов пополнили ряды крестьянства. Это наиболее вероятная причина того, что доля аристократии в среде землевладельцев снизилась примерно с 20% в 1350-м до 13% в 1500 г.
Формально аристократия в период Позднего Средневековья состояла из высшей категории — рыцарей и низшей — оруженосцев. Значительное пополнение ее рядов было теперь невозможно по экономическим причинам, особенно в связи с возросшими требованиями к «элегантному» образу жизни, заимствованному у аристократии соседних королевств. Из-за стремления к наследованию титулов круг высших чинов хирда к концу Высокого Средневековья настолько сузился, что возникли трудности с пополнением численности аристократии. Депопуляция в Позднее Средневековье сделала такое пополнение просто невозможным. На этом фоне легко понять усилившуюся тенденцию к эндогамии и слиянию поместий. К началу XV в. старые норвежские баронские семьи по мужской линии полностью вымерли. Семьи более низких чинов еще могли «поставлять» претендентов на титулы, но и они, несмотря на «импорт» брачных партнеров мужского пола из соседних королевств, были слишком малочисленны, чтобы предотвратить дальнейшее угасание. К 1500 г. представителей аристократической элиты можно было пересчитать по пальцам, да и тех почти не осталось в следующие 30 лет. У Кристиана II были основания заявить в своей коронационной хартии (хондфестнинг) 1513 г., что дворянство в Норвегии почти полностью вымерло.
Однако в Позднее Средневековье между аристократией и крестьянством существовала своего рода социальная «серая зона», пока еще малоисследованная. Речь идет о большой группе семей, не отказавшихся от аристократических амбиций. Их отличительной чертой, помимо прочего, являлось наличие герба на печати. Мужчины из таких семей могли укрепить свое финансовое положение и претендовать на более высокое положение в обществе, заняв посты лагманов или освобожденных от налогов городских советников. Порой они достигали высокого духовного сана, становились чиновниками при аристократах — владельцах ленов либо поступали дружинниками к епископам или высокородным господам (herresveiner). Первоначально право иметь вооруженных дружинников предоставлялось только лендрманам, но в XIV в. такая практика в высшем свете широко распространилась. При Хаконе VI институт дружинников при аристократах был признан и стал использоваться королевской властью в военных целях.
В результате падения доходов церкви численность норвежского духовенства постоянно сокращалась. На местах один священник часто обслуживал несколько приходов. В высших слоях иерархии возникла тенденция к слиянию доходов от нескольких духовных постов, что позволяло держать меньше священнослужителей. Падение арендной платы особенно сильно ударило по монастырям, финансовое положение которых почти полностью зависело от земельных доходов. Для соблюдения религиозных обрядов и выполнения других обязанностей монастыри обходились минимальным числом монахов и монашек. Снижение доходов привело к внутренней деморализации и упадку, а внешне — к потере престижа. В результате еще до Реформации несколько монастырей прекратили существование.
Тем не менее, поскольку прежде духовное сословие было весьма многочисленным, а его структура достаточно разветвленной, оно могло позволить себе сократить число высшего духовенства пропорционально убыли населения, не теряя влияния в обществе. Авторитет церкви от этого в Позднее Средневековье не пошатнулся, а еще более укрепился. Об этом свидетельствует, например, тот факт, что стоимость ее доли земельной собственности возросла почти до половины общего объема, не в последнюю очередь благодаря новым дарам за поминовение умерших.
В более благополучном крестьянском обществе Позднего Средневековья мы обнаруживаем уверенно стоящих на ногах представителей нового верхнего слоя («элиты»), которые имели собственные печати и исполняли широкий круг общественных обязанностей на местах. Пополняясь обедневшими аристократическими семьями, эта элита составила социальную «серую зону» между крестьянством и дворянством. Именно мужчины из таких семей в Позднее Средневековье возглавили сопротивление на местах финансовым претензиям центра. В то же время самоуважение крестьян подпитывалось тем, что экономическое положение большинства из них улучшилось.
Более значительное снижение рентных доходов в Норвегии по сравнению с соседними странами связано с тем, что норвежское крестьянство занимало более сильные позиции в отношениях с землевладельцами. Это означало, что в период нехватки арендаторов рыночные механизмы действовали свободнее. В соседних королевствах сильная землевладельческая аристократия сумела заставить арендаторов платить более высокую ренту. В Дании, на острове Зеландия в Позднем Средневековье было даже введено крепостничество с трудовыми повинностями для арендаторов. Таким образом, Дания оказалась на границе тех регионов Восточной Европы, где властью помещиков были ликвидированы крестьянские свободы.
Эпидемии чумы второй половины XIV в, нанесли жестокий удар по городскому населению. Как мы видели, в Бергене вакуум, возникший в результате убыли населения, заполнили ганзейские купцы и немецкие ремесленники. Тем не менее в городской экономике хватало места и для норвежских купцов и ремесленников, хотя первые уже не принимали участия во внешней торговле и играли лишь скромную роль посредников. В Осло и Тёнсберге открывалось широкое поле деятельности не только для ганзейцев, но и для отечественных предпринимателей, в том числе во внешней и посреднической торговле.
В период Позднего Средневековья городскую элиту — хусфасте менн — сменил класс бюргеров, состоявший из независимых торговцев и мастеров-ремесленников. Поскольку в эту группу в дальнейшем влились также ремесленники и розничные торговцы, принадлежавшие ранее к средним слоям общества, она составила более широкую прослойку, чем хусфасте менн. Одним из результатов этого процесса стала более сложная общественная структура, четко разделенная на две части — бюргеров и рабочих.
Через некоторое время получение статуса бюргера стало необходимым условием для ведения самостоятельного промысла в городах. Возможно, отчасти это объяснялось необходимостью ограничить активность ганзейцев в Восточной Норвегии. Впервые формальный статус гражданина города был зафиксирован в Тёнсберге и Осло в первой половине XIV в. Известно и о его существовании в других городах XV в. В Тёнсберге и Осло некоторые ганзейские купцы сочли для себя выгодным покинуть союз и принять норвежское гражданство, однако Контора в Бергене запретила своим людям поступать таким образом.
Развитие местного бюргерства опиралось на капиталы и профессиональные навыки растущего числа иммигрантов: немцев, голландцев, шотландцев (в том числе с Оркнейских островов), а к концу Позднего Средневековья — и датчан. В 1440-х гг. корона сняла запрет на торговую деятельность в сельских районах. Права купцов на занятие куплей-продажей в местностях вокруг городов, иногда жестко ограниченных, все расширялись. Ганзейские купцы в эти районы не допускались, так что им пришлось сосредоточить усилия на защите уже завоеванных позиций в конкуренции с местными бюргерами и другими иностранцами, а также в борьбе с решениями властей по поводу торговых концессий. В городах Восточной Норвегии ганзейцы «перешли к обороне» раньше, чем в Бергене.
Верхушка бюргеров обычно стояла одной ногой в городе, а другой — в сельских районах. Зажиточные бонды и деклассированная аристократия принимали участие в экономической жизни городов, а бюргеры, в свою очередь, вкладывали капиталы в землю, прежде всего вблизи городов, которую они обрабатывали самостоятельно. Это приносило большую прибыль, чем сдача ее в аренду по низкой цене, и наряду с аналогичной системой управления со стороны городских церковных учреждений привело к появлению скоплений заброшенных дворов вокруг городов. Представители городской и сельской элиты установили тесные связи между собой, многие из них породнились с мелкими дворянами. В этом смысле семьи городских советников обладали ярко выраженным переходным статусом.
Наиболее важным политическим результатом демографического кризиса стало ослабление королевской администрации. Вслед за падением земельной ренты произошло резкое сокращение (вдвое) регулярных доходов от налогов. Попытки введения дополнительных налогов не могли компенсировать эти убытки, к тому же подобные инициативы сводились на нет из-за оппозиции и угрозы восстаний со стороны обретшего уверенность в себе крестьянства. Доходы от штрафов и конфискаций также снизились в связи с убылью населения. Кроме того, таможенные пошлины, которыми Хакон V обложил экспорт, вывозимый иностранцами, были отменены в 1343 г. под давлением ганзейцев. Еще до кризиса численность административного персонала была низкой, учитывая масштаб задач по управлению такой обширной и топографически разделенной страной, как Норвегия. Теперь же финансовая база монархии сократилась в два с лишним раза. Кризис Позднего Средневековья еще больше ослабил Норвегию в военном и экономическом отношении, и стремление ее соседей установить в стране свое влияние возросло. С упадком норвежского дворянства ослабло и военно-политическое руководство страной. В результате обеспечивать эффективное центральное управление стало трудно, а то и вовсе невозможно. В этой связи заключение унии с Данией в 1380 г. представляется вполне естественным развитием событий.
Условия теперь благоприятствовали укреплению церкви в качестве независимого общественного института и усилению ее влияния на светские власти. В то же время, ослабление королевской администрации открыло путь для децентрализации политической и правовой систем, предоставлявших местным властям в городе и деревне больше независимости.
Кризис в период Позднего Средневековья затронул и культуру, С падением королевских и церковных доходов возможности финансировать деятельность в области культуры сократились. А после подчинения страны датской монархии у норвежской короны и церкви исчезло и само желание заниматься этим.
Литературная деятельность, получившая развитие в придворных и церковных кругах в период Высокого Средневековья, теперь сошла на нет. Перестали создаваться произведения искусства для убранства церквей. Большая их часть в Позднее Средневековье ввозилась из Ганзы. Одновременно корона и церковь почти прекратили строительство, а архитектурные памятники Высокого Средневековья понемногу приходили в упадок.
Не в последнюю очередь благодаря королевской администрации древненорвежский письменный язык почти приобрел единую для всей страны литературную форму. В Позднее Средневековье норвежские диалекты приблизились к разговорному языку того времени, но среда для параллельного возникновения его письменной формы отсутствовала. «Средненорвежский» письменный язык (ок. 1350—1550) все больше представлял собой смесь шведского, датского и нижнегерманского наречий и постепенно уступил место чисто датскому языку. Примерно к 1500 г. большинство людей уже не понимали написанного по-древненорвежски.
В этих условиях норвежская литературная традиция в той мере, в какой она вообще существовала, продолжала жить лишь в устных преданиях, народных балладах, фольклоре, сказках и легендах.
1. Даниельсен Р. и др. История Норвегии. От викингов до наших дней; М.: Издательство "Весь Мир", 2003
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.world-history.ru/