Во второй половине XIX в. в странах Западной Европы развивающееся гражданское общество освобождалось от пережитков феодализма в экономике, политике, социальной структуре. Всеобщее равенство перед законом разрушало остатки сословного строя, делало чисто номинальными дворянские титулы. Теряли былое значение привилегии дворянства, духовенства, церкви. Права и свободы индивидов, поначалу выраженные в частном праве, вскоре потребовали публично-правовых гарантий, ограничивающих абсолютизм государственной власти, ее вмешательство в частно-правовые отношения. Развитие представительного государства в этот период связано с расширением круга лиц, имеющих избирательные права, а также со становлением системы политических партий, участвующих в выборах и деятельности законодательных учреждений. Немалую роль в политической жизни играли широкие демократические движения (за всеобщее избирательное право, в том числе для женщин, за социальные реформы и др.).
Существенные изменения происходили в экономике От первоначального капитализма, основанного на индивидуальном предпринимательстве частных собственников, их конкуренции и бесплановом производстве, финансовых авантюрах и спекуляциях, общество постепенно переходило к капитализму, организованному в тресты, картели, акционерные общества.
В тот же период класс наемных рабочих создал организации, способные противостоять эгоизму предпринимателей. Почти во всех странах возникли профессиональные союзы. Господствующая буржуазия вынуждена была идти на уступки трудящимся. Под натиском рабочего класса и демократических движений во многих странах издаются законы о правах профсоюзов, о продолжительности рабочего дня, о социальном страховании и обеспечении, здравоохранении, народном образовании. В ряде стран были созданы политические партии, ставящие своей целью защиту интересов трудящихся.
Буржуазные политические и правовые учения этого периода в основном продолжали развитие идей либерализма первой половины XIX в. Основной программной задачей этих учений было объяснение и оправдание процессов развития гражданского общества при сохранении и совершенствовании таких его основ, как частная собственность, товарно-денежные отношения, формальное равенство субъектов права. Эта задача обусловливала резкое противостояние буржуазной политико-правовой идеологии различным направлениям социализма и коммунизма, особенно революционным.
Новым для буржуазного государствоведения и правоведения было вынужденное признание необходимости реформ, смягчающих остроту ряда социальных и политических антагонизмов. Новым стало также исследование представительного государства в связи со складывающейся системой партий, каждая из которых имела ясную программу, многочисленный и стабильный круг сторонников.
Общей методологической основой большинства буржуазных теорий оставался философский позитивизм. В нем обрел свое дополнительное обоснование и ранее возникший юридический позитивизм, сохранявший значение преобладающего направления в юриспруденции. Вместе с тем в политико-правовой идеологии наметилась и стала осуществляться твердая тенденция перехода от чистого позитивизма к обобщениям, от фактологии и текстологии – к философии и науке, от рационализма–к социологии, историзму, психологии.
Россия позже других стран вступила на путь капиталистического развития Политико-правовая идеология российского либерализма, отражая в своих программных положениях отсталость страны, в теоретическом отношении стояла на уровне западноевропейской философской мысли, а в чем-то превосходила ее.
Господствующим направлением буржуазной юриспруденции оставался юридический позитивизм, получивший наиболее широкое обоснование в книге немецкого юриста К. Бергбома “Юриспруденция и философия права” (1892 г.). Опираясь на философский позитивизм Огюста Конта, Бергбом выступает против “метаюридических” принципов и идей, вносимых в юриспруденцию теорией естественного права, учением о “народном духе” исторической школы права, всеми теми доктринами, которые пытаются исследовать не реальное (действующее), а предполагаемое или желательное право.
Согласно теории Бергбома, наука должна изучать, а не оценивать или требовать; она должна иметь дело только с реальными предметами и исследовать их методом опыта. Соответственно теория права должна заниматься только объективно существующим правом, основанным на правотворческих фактах, т.е. законодательной (и вообще правотворческой) деятельности государства. Именно действующее, позитивное право обеспечивает порядок, гармонию и безопасность в государстве, создает прочный правопорядок, стоящий над гражданами, над властью, над государством. Поскольку естественное право представляет собой не более чем предположение, нечто субъективное и фиктивное, оно, если его всерьез принимать за явление правового порядка, влечет за собой разрушение правопорядка и анархию. Нельзя решать возникающие на практике юридические дела, исходя из естественно-правовой доктрины, делящей право на естественное и положительное: “Приверженец естественного права должен отказаться от права позитивного; кто не хочет отказаться от позитивного права, должен отбросить естественное. Любое дуалистическое учение о праве является с точки зрения практической юридической жизни невозможным”. Единственно реальное право то, которое выражено в законе. “Сущность любого права состоит в том, что оно действует”. Норма – альфа и омега права, его начало и конец, за пределами закона нет никакого другого права. Вслед за французскими экзегезами (толкователями, комментаторами Гражданского кодекса) Бергбом рассматривал право как нечто логически законченное и беспробельное – праву присуща та же непроницаемость, что и физическому телу. Вся задача суда состоит в том, чтобы на основе логического толкования текста закона определить решение по данному делу.
(В Гражданском кодексе Наполеона (1804 г.) беспробельность права возведена на уровень закона: “Судья, который откажется судить под предлогом молчания, темноты или недостаточности закона, может подлежать преследованию по обвинению в отказе в правосудии” (ст. 4). – Авт.)
Аналогичные идеи обосновывали французские юристы-позитивисты. “Частное и публичное право входят в позитивное законодательство и только благодаря этому и приобретают качество права”, – писал французский юрист Кабанту (1867 г.). Соответственно находящееся за пределами действующего законодательства естественное право (право народов) он предлагал назвать социальной философией (поскольку речь идет о порядке частных интересов), политической философией (поскольку речь идет о системе публичных институтов) и дипломатической философией (поскольку речь идет о международных отношениях).
Вслед за главой английской аналитической школы Дж. Остином континентальный позитивизм видел источник права в суверенной власти, в государственной воле. Отсюда делались выводы о верховенстве закона, о подчинении судей закону. Юридический позитивизм довел до совершенства разработку приемов толкования правовых норм, особенно приемов логических, грамматических, систематических.
Догма права, обоснованная юридическим позитивизмом, имеет первостепенное значение для правоприменительной деятельности, особенно в периоды относительно стабильного развития гражданского общества. Развитие товарно-денежных отношений и товарообмена неизбежно порождает резкий рост числа договоров и соответственно споров, столкновений частнопредпринимательских интересов, требующих судебного рассмотрения и решения. Роль права как вполне определенного, установленного государством правила должного, обращенного в будущее, в этих условиях резко возрастает. С другой стороны, существование кодифицированного или иным образом систематизированного права, соответствующего потребностям гражданского общества, породило потребность в освобождении юридического мышления и юриспруденции от идеологии, этики, философии, политики, политэкономии, вносящих в практику реализации права “метаюридические” начала, относящиеся к области других наук. Формально-догматический метод, тщательно разработанный и обоснованный юридическим позитивизмом, лежит в основе законности правоприменительной практики.
И все же юридический позитивизм не создал подлинной теории права. Отказ от “оценочных суждений” и от философских подходов к праву выводил за пределы правоведения не только всю критику права (известно, что противоречий и пробелов в законах избежать никогда не удавалось), но и прогностический подход к самому праву, т.е. проблему его совершенствования и развития. Юридический позитивизм не мог дать ответа и на самый для него важный вопрос: как обеспечить законность (правомерность) правотворческой деятельности государства, если само оно сила, творящая право? Вся теория юридического позитивизма основывалась на предположении, что государство является правовым, однако это предположение неоднократно опровергалось практикой (“лучше капля силы, чем мешок права”), а к обоснованию правового государства могло вести лишь изучение “метаюридических” начал. Наконец, сколь ни велика заслуга юридического позитивизма в обосновании законности и правопорядка, проблема прав человека была им отвергнута вместе с теорией естественного права, а сам человек в праве и правопорядке признавался лишь “физическим лицом”, наделенным “субъективными правами”, выводимыми из текстов законов, а не из природы самого человека.
На началах юридического позитивизма строились также концепции ряда либеральных государствоведов, анализирующих и комментирующих институты публичного права на основе формально-догматической методологии.
Характерным представителем этого направления был французский государствовед Адемар Эсмен (1848 – 1913 гг.). Эсмен – представитель юридической школы государствоведения, суть которой сводится к выведению государства из конституции формально-правовыми способами, к отождествлению государства с правопорядком, с системой государственно-правовых норм, к принципиальному отрыву государствоведения от социологии. В книге “Общие основания конституционного права” (1895 г.) Эсмен утверждал, что конституционное право и социология имеют абсолютно различные области знания, у каждой из них есть свой предмет и свои методы исследования.
Соответственно этому Эсмен дает абстрактное определение государства: “Государство есть юридическое олицетворение нации; оно является субъектом и воплощением общественной власти”. Обращая внимание исключительно на формально-правовую сторону, Эсмен утверждал, что современное представительное государство, где провозглашено равенство всех перед законом, служит не какому-либо одному классу или сословию, а всему обществу: “Национальный суверенитет – это, в правовом смысле, отрицание всякой классовой системы”.
Эсмен писал, что национальный суверенитет наилучшее свое выражение находит в представительном и парламентском правлении, которое может осуществляться как при республике, так и при конституционной монархии. Обосновывая верховенство парламента как законодательной власти, Эсмен высказывался против его полновластия: “Деспотизм законодательных собраний, – рассуждал Эсмен, – не менее ужасен и не менее опасен, чем деспотизм монархов и диктаторов”. Поэтому он выступал за двухпалатную систему, утверждая, что формирование верхней палаты на основе менее демократической избирательной системы, чем нижней, позволит “разумно сочетать дух прогресса и дух традиции и консерватизма”.
Сообразно теории разделения властей Эсмен писал об ответственности исполнительной власти перед парламентом; новым в теории либерализма стало обоснование складывающейся системы партий. Наилучшим условием функционирования парламентского правления или, как он его называл, правления кабинета, Эсмен считал “образование двух больших партий – одной консервативной, другой прогрессистской, предназначенных поочередно сменять одна другую во власти”. Новым для либерализма было и открытое одобрение растущего аппарата исполнительной власти, который Эсмен называл настоящим оплотом безопасности гражданского общества.
Эсмен, как и другие либералы, придавал очень большое значение индивидуальным правам, к которым относил равенство, понимаемое как одинаковая правоспособность и одинаковое распределение общественных обязанностей, личную свободу – неприкосновенность личности и собственности, свободу труда и промышленности, “моральные свободы” (совести, собраний, печати и т.д.). Вслед за Констаном Эсмен утверждал, что эти индивидуальные права ограничивают права государства, но не требуют от него никаких положительных услуг, никаких жертв в пользу граждан. Поэтому он против провозглашения права на материальное обеспечение, права на образование, права на труд и других прав, возлагающих на государство позитивные обязанности. Существование индивидуальных прав, по Эсмену, является условием свободного развития способностей индивидуума; эти права, подчеркивал Эсмен, имеют особую ценность как гарантии интересов меньшинства от возможных притеснений со стороны большинства в новейших демократиях, где провозглашен народный суверенитет.
Как и либералы первой половины XIX в., Эсмен утверждал, что огромное большинство граждан, не имеющее образования и досуга, неспособно производить оценку законов или законопроектов, которые были бы переданы на их рассмотрение; поэтому он в принципе отвергал непосредственную демократию со всеми ее проявлениями. Волю нации формируют только депутаты представительных собраний. Коль скоро это воля нации в целом, а не сумма воль избирательных округов, Эсмен выступал против какой бы то ни было зависимости депутатов от их избирателей: “Депутат, раз избранный, должен для выполнения своей миссии находиться вне влияния своих избирателей. Избиратели не только не могут отозвать их, но не могут также ограничивать их полномочия точными и предварительными инструкциями или обязывать их действовать в известном смысле, под страхом недействительности их актов”.
Эсмен признает всеобщее избирательное право, которое было завоевано демократическими силами в ряде стран. Но это всеобщее избирательное право, по Эсмену, не должно быть действительно всеобщим; ссылаясь на то, что политические права представляют собой особую социальную функцию, осуществление которой может быть доверено только “способным”, Эсмен высказывался против предоставления избирательных прав женщинам, за ценз оседлости, высокий возрастной ценз (одиозность имущественного ценза к тому времени стала общепризнанной).
Поскольку изыскания теоретиков юридической школы не шли дальше изучения системы государственно-правовых норм, оставалась неясность не только в теоретическом вопросе о социальном происхождении этих норм, но и в чисто практической проблеме изменения конституций; если государство создает право, то существуют ли вообще формальные препятствия для формального же пересмотра тем же самым государством норм, образующих само это государство? Выход Эсмен искал в концепции учредительной власти, созываемой специально для пересмотра конституции или внесения в нее изменений; далее этого рассуждения, мало соответствующего реальной истории буржуазных конституций, юридический позитивизм, примененный к государствоведению, не шел.
Аналогичных взглядов на государство, как на “юридическую организацию народа”, придерживался германский государствовед Пауль Лабанд и другие либеральные позитивисты, сводившие государствоведение к комментированию действующих конституций и практики их осуществления.
Юридический позитивизм соответствовал повседневным правовым интересам развивающегося гражданского общества, но не давал ответа на ряд острых социальных проблем. Вне поля зрения юридического позитивизма оставались противоречия и конфликты гражданского общества, социальные процессы, обусловливающие его развитие, соотношение общества и государства. Формально-догматическая методология не могла дать обоснование правовому государству. Всем этим было обусловлено стремление ряда юристов и государствоведов найти внешние по отношению к государству и праву факторы, ссылками на которые можно глубже идеологически обосновать представительное государство. Поиск этих факторов вел к соединению политико-правовых теорий с социологическими, психологическими и иными концепциями. Растущая общественная роль государства тоже повышала интерес к нему социологов, по-своему пытавшихся осмыслить этот процесс и дать ему теоретическое объяснение.
Попытку применить некоторые идеи социологии к учению о праве и государстве предпринял известный немецкий юрист Рудольф Иеринг (1818 – 1892 гг.).
Считая недостаточной “юриспруденцию понятий”, формально-догматический подход к праву, Иеринг в своей книге “Цель в праве” (том 1–1872 г.) стремился дать современному ему праву и государству социологическое обоснование. Центральным понятием его теории является понятие интереса, выраженного в праве.
Иеринг считал недостаточным формальное определение права как совокупности действующих в государстве принудительных норм и писал о необходимости раскрыть содержание права. По его определению, “право есть система социальных целей, гарантируемых принуждением”, “право есть совокупность жизненных условий общества в обширном смысле, обеспечиваемых внешним принуждением, т.е. государственной властью”.
Отход от формального определения права и попытка раскрыть его общественное содержание в учении Иеринга неразрывно связаны с апологией отношений гражданского общества. Он утверждал, что частная собственность вытекает из природы человека: “Это правоотношение предначертано самой природой”. Иеринг восхвалял основанный на эквивалентности товарооборот, именуя его “чудом природы”, “экономическим провидением”, “воплощением справедливости”. “Деньги – истинный апостол равенства, – заявлял Иеринг, – там, где речь идет о деньгах, смолкают все социальные, политические, религиозные и национальные предрассудки и различия”.
Если явления природы подчинены причинности, то причиной действий людей являются цели; движимый собственным интересом индивид стремится достигнуть частных целей, которые сводятся к общей цели и к общему интересу в товарообороте, основанном на эквиваленте, воздающем “каждому свое”. Цели всех и каждого обеспечиваются правом: “Цель – творец права”. Социологические построения Иеринга сводились к рассуждению, что все члены современного ему общества солидарны в своих интересах и преследуют общие цели; соответственно и право он определял как выражение “всеобщих интересов”, “осуществленное партнерство индивида с обществом”.
В работе “Борьба за право” (1872 г.) Иеринг утверждал, что право не всегда выражало интересы общества. Он критиковал мнение исторической школы права (Савиньи, Пухта), что право развивается мирно, стихийно и безболезненно, подобно языку и культуре. Право, по Иерингу, развивалось в кровавой борьбе классов и сословий, добивающихся закрепления в праве через законодательство своих интересов. “Все великие приобретения, на которые может указать история права: отмена рабства, крепостного состояния, свобода земельной собственности, промыслов, вероисповедания и пр., – все это пришлось добывать лишь таким путем ожесточеннейшей, часто целые столетия продолжавшейся борьбы, и путь, по которому шло при этом право, нередко отмечен потоками крови...” Но эта борьба, утверждал Иеринг, меняет свой характер после воплощения в праве равенства всех перед законом, свободы собственности, промыслов, совести и др. (т.е., по сути дела, принципов гражданского общества). Теперь, писал Иеринг, борьба должна вестись не за утверждение в праве каких-либо новых принципов, а только за обеспечение и поддержание в общественной жизни твердого порядка, за претворение в жизнь уже существующего права, поскольку достигнуто единство действующего права и выраженных в нем прав личности как субъективных прав: “Право в объективном смысле есть совокупность применяемых государством правовых принципов, законный распорядок жизни; право в субъективном смысле – конкретное воплощение абстрактного правила в конкретном правомочии личности”. Поэтому тезис о “кровавом” развитии права в смысле борьбы за право классов и сословий Иеринг относит к прошлому. Современную ему борьбу за право Иеринг толковал только как защиту существующего права от нарушений, как отстаивание субъективного права отдельного индивида, нарушенного другим лицом.
Чувствуя уязвимость своего определения права как “защищенного интереса” в том отношении, что лень, отвращение к спору и ссоре, страх перед процессом нередко побуждают потерпевшего от правонарушения поступиться нарушенным субъективным правом, выражающим не очень значительный для него интерес, Иеринг взывал к “здоровому правовому чувству” как самостоятельному мотиву борьбы за свое право. Попустительство злонамеренному нарушению своего права – проявление трусливости, недостойной человека: “Кто делает из себя червяка, – цитирует Иеринг Канта, – тот не может потом жаловаться, что его попирают ногами”. Борьба за право – обязанность перед самим собой; “здоровому правовому чувству” присущи “способности чувствовать боль от правонарушения и деятельная сила, т.е. мужество и решительность в отражении нападений”. Независимо от того, сколь значителен или незначителен защищаемый правом вещественный, прозаический интерес, борьба за право для защиты личности становится поэзией: “Борьба за право есть поэзия характера”, “сила права, совершенно как и сила любви, основывается на чувстве”. Эта борьба есть обязанность не только перед собой, но и перед обществом. Субъективное право не существует без объективного, и наоборот. “В моем праве, – писал Иеринг, – попирается и отрицается право вообще, в нем оно защищается, утверждается и восстанавливается”. “Каждый призван и обязан подавлять гидру произвола и беззакония, где только она осмеливается поднимать свою голову; каждый, пользующийся благодеянием права, должен в свой черед так же поддерживать по мере сил могущество и авторитет закона – словом, каждый есть прирожденный борец за право в интересах общества”. Истинной школой политического воспитания народов является прежде всего борьба за частное право. Римский народ достиг наивысшего политического и внешнего могущества именно тогда, когда он обладал наиболее разработанным частным правом. И наоборот: Германская империя потеряла Эльзас и Лотарингию в то самое время, когда крестьянин и горожанин были объектом феодального и абсолютистского произвола. “Сила народа равнозначна с силой его правового чувства, забота о национальном правовом чувстве есть забота о здоровье и силе государства”, – утверждал Иеринг.
По его мнению, без борьбы нет права, как без труда нет собственности. Наряду с положением: “В поте лица твоего будешь ты есть хлеб свой” стоит одинаково верное положение: “В борьбе обретешь ты право свое”. С того момента, когда право отказывается от своей готовности к борьбе, оно отказывается от самого себя...”
Для охраны интересов общества против эгоистических интересов индивидов, считал Иеринг, необходимо государство. “Государство есть само общество, как держава организованной принудительной власти”. “Государство есть общество, которое принуждает...”
Иеринг за сильную государственную власть. “Бессилие, немощь государственной власти, – смертный грех государства, не подлежащий отпущению, грех, который общество не прощает, не переносит... Самая невыносимая форма государственного состояния все-таки лучше полного отсутствия ее”. В произведениях Иеринга нашли отражение настроения германской буржуазии, ее стремления к расширению границ Германской империи. “Каждому государству, – писал Иеринг, выражая эти настроения, – присуще стремление расширить свои географические границы, и это стремление тем сильнее, чем живее в нем общественная идея... Наклонность государств к расширению, завоевания – суть протест общества против его географического ограничения”.
Одобряя политику “железа и крови” Бисмарка, мирясь с полуфеодальной формой Германской империи, немецкая буржуазия стремилась ввести деятельность государства в рамки законности, обеспечить незыблемость правопорядка. Этим обусловлены идеи Иеринга о самоограничении государства правом. В принципе, государство не ограничено им же издаваемыми законами; и в деспотических государствах односторонне-обязательные (т.е. только для подданных) нормы образуют зачатки права; однако “право в полном смысле слова есть двусторонне-обязательная сила закона, подчинение самой государственной власти издаваемым ею законам”.
Право, подчеркивал Иеринг, – “разумная политика власти”. Собственный интерес государства, “эгоизм заставляет власть вступить на путь права” уже по той причине, что “одна норма заменяет для власти тысячи индивидуальных повелений”. Еще важнее то, что при помощи права обеспечиваются защита общих интересов, выполнение целей права и государства. “Лишь там, где государственная власть сама подчиняется предписанному ею порядку, – писал Иеринг, – приобретает последний окончательную правовую прочность; лишь при господстве права процветают национальное благосостояние, торговля и промыслы, развертываются вполне присущие народу умственные и нравственные силы. Право есть разумно понятая политика власти”.
Учение Иеринга оказало значительное влияние на развитие буржуазной политической и правовой мысли. Вместе с тем оно с самого начала породило ряд сомнений и резонных возражений. Если субъективное право тождественно охраняемому интересу, то, спрашивали правоведы, сохраняется ли оно при утрате интереса? Недостаточно убедительным представлялось также обоснование связанности государства правом ссылками только на “разумность политики” носителей верховной власти.
Наряду с “юриспруденцией интересов” разрабатывались и другие концепции буржуазного правоведения.
Своеобразную попытку соединить формально-догматическое понимание государства и права с социологией предпринял немецкий государствовед Георг Еллинек (1851 - 1911 гг.).
Еллинек различал социальное учение о государстве и учение о государственном праве. Следуя неокантианской методологии, он утверждал, что эти учения основаны на разных методах, и соответственно этому государство и право имеют разные аспекты и определения. Государство как социальное явление представляет собой обладающее первичной господствующей властью союзное единство оседлых людей; правовое понятие того же государства сводится к “корпорации” (юридическая личность, субъект права). В разных аспектах (в нормативном и в социальном) изучается и право.
Различая социальные и юридические понятия государства и права, Еллинек соглашался с Лассалем и другими авторами, отличавшими писаную конституцию от фактической, создаваемой тем фактическим распределением социальных сил, которое существует в каждом государстве независимо от писаных правоположений. Право, по той же концепции, является компромиссом между различными противоречащими друг другу интересами. К этому Еллинек добавляет, что власть и право в их социальном аспекте должны истолковываться психологически, поскольку все явления общественной жизни имеют массово-психологический характер. Общество, по Еллинеку, “означает совокупность проявляющихся во внешнем мире психологических связей между людьми”.
Действующее право Еллинек определял в духе юридического позитивизма: “Право есть совокупность исходящих от внешнего авторитета, гарантированных внешними средствами норм взаимного отношения лиц друг к другу”. Говоря о праве в социальном аспекте, он замечал, что положительность права в конечном счете основана на средней, типической убежденности народа в том, что это есть право действующее. На такой основе построен весь правопорядок: “Право существует только в нас самих, оно есть функция человеческого общения и потому должно опираться на чисто психологические элементы”.
В социально-психологическом плане истолковывается и государство, сводимое к соотношениям воль властвующих и подвластных: “Власть, которая повелевает, но которой не подчиняются, теряет свой характер господствующей власти. Точнее говоря, вся государственная власть основана на повиновении подданных”. Повиновение, по Еллинеку, обеспечивается там, где к фактическим отношениям господства присоединяется их психологическое признание подвластными как нормативных отношений (“должно быть так, как есть”). Именно это нормативное сознание, придавая власти правовой характер, делает ее прочной: “Государственная власть должна – не считая переходных эпох – опираться на убежденность народа в ее правомерности, что применимо к всякой форме государства, не исключая и неограниченной монархии”.
Еллинек, таким образом, высказывал идею, позже названную социологами и политологами идеей “легитимации государственной власти”, ее признания подвластными, укоренения в общественном мнении как социально-психологической основы государственного порядка.
Двухаспектное понимание государства и права было для Еллинека средством преодоления теоретических затруднений, которые испытывал примененный к государствоведению юридический позитивизм. Одно из них – проблема ненарушимости правопорядка, законности действии государственной власти. Подобно другим либералам, Еллинек придавал большое значение правам и свободам как необходимому условию свободной от государственного вмешательства индивидуальной деятельности. Поскольку с точки зрения юридического позитивизма эти права и свободы определяются объективным правом, которое создается и применяется государством, необходимо было доказать “связанность государства” им же создаваемым правом; с юридической точки зрения эту связанность Еллинек объяснял обязательностью законов для государственных органов: “Деятельность органов государства и есть сама государственная деятельность, другой деятельности государства, кроме осуществляемой через посредство его органов, вообще не существует”. Однако, коль скоро “воля государственного органа и есть воля государства”, с той же чисто юридической точки зрения тот же довод может обернуться противоположностью: любой, даже и противоречащий закону акт государственного органа должен считаться правомерным. Выход из затруднения Еллинек находит в ссылке на социальное понятие государства и права, на господствующее социально-психологическое воззрение: “Вся наша современная культура основана на убеждении, что власть государства имеет границы, что мы – не подчиненные безгранично всемогущей власти государственные рабы”. Рассуждения Еллинека отражают более высокий уровень конституционного развития Германской империи, чем апелляции Иеринга к разуму правящих кругов.
В том же духе Еллинек пытался совместить юридическое понятие государства с понятиями социологии. “Всякий шаг вперед в области культурного развития можно назвать прогрессом идеи всечеловеческой солидарности. Зарождаясь исторически в самом тесном кругу, солидарные интересы охватывают все более широкие социальные группы, усиливаясь не только экстенсивно, но и интенсивно”. Он готов признать, что в прошлом существовали классовые господства, основанные на привилегированном политическом положении части народа; но коль скоро теперь, рассуждал Еллинек, нет замкнутых господствующих классов, государство является представителем общих интересов своего народа.
Но все же общество состоит из различных, противоположных друг другу, борющихся социальных групп, и потому оно не может иметь единой воли; представительное учреждение (парламент) должно выражать единую народную волю. Как снять это противоречие? Еллинек, подобно сторонникам юридической школы государствоведения, комментирует и одобряет институты парламентаризма (в том числе независимость депутатов от избирателей), но считает недостаточной чисто формальную точку зрения, теоретически разобщающую представителей и представляемых. “В государстве с представительной формой правления народ как единый элемент государства является в то же время активным членом государства, коллегиальным государственным органом”. Народ, пояснял Еллинек, влияет на ход государственных дел через избирательное право; депутат по закону не обязан отчитываться перед избирателями, но находится под их фактическим контролем; “парламент, воля которого совершенно расходится с народными воззрениями, не может долго оставаться у власти”,
Таким образом в парламентском, представительном правлении, по Еллинеку, снимается противоречие между единством государства как юридической личности и социальной разобщенностью интересов народа, образующего эту юридическую личность.
Концепция Еллинека в ее программной части служила обоснованию развития представительных учреждений парламентского типа в Германской империи и других странах; попытки соединить правовое и социальное понятия государства в какой-то мере предвосхищали свойственное неолиберализму понятие правового и социального государства.
Значительное внимание проблемам политико-правовой теории уделялось в социологических концепциях философских позитивистов. Наиболее видный из них – Герберт Спенсер (1820–1903 гг.) – был очень популярен в Англии, США и ряде других стран. Основная его работа – “Система синтетической философии” (1862 – 1896 гг.).
Спенсер рассматривал общество как своеобразный организм, сложный агрегат, развивающийся по общему закону эволюции. “Эволюция есть переход от неопределенной, бессвязной однородности к определенной, связной разнородности, сопровождающий рассеяние движения и интеграцию материи”. Общество взаимодействует с окружающей средой (природа и – или – другие общества) и испытывает на себе влияние этой среды; в результате складывается государство: “Правительство возникает и развивается вследствие наступательной и оборонительной войны общества против других обществ”.
Поначалу основными обязанностями государств были защита от внешних врагов и охрана общества от внутренних врагов. На этой основе, по теории Спенсера, сложился воинственный тип социальной организации. Ее характерные черты: народ и армия имеют одинаковое строение, организованы на основе принудительного объединения, централизованной регулятивной системы; общество как организм подчинено главному нервному центру и организовано иерархически: центр – подцентры – под-подцентры и т.д.; место индивида в социальной иерархии определяется его статусом; жизнь, свобода, собственность индивида принадлежат обществу; государство устанавливает не только запреты (“чего нельзя делать”), но и предписания (“надо делать то-то и то-то”); запрещены и подавляются все объединения и союзы, кроме тех, которые входят в состав государственной организации; общество стремится производить все необходимое для его независимого от других обществ существования; из духовных качеств членов общества высоко почитаются храбрость, преданность данному обществу, исполнительность, малая инициативность, слепая вера в авторитет, уверенность в необходимости и полезности правительственного вмешательства.
Военный тип обществ, писал Спенсер, постепенно сменяется промышленным, основанным на взаимодействии общества с природой (индустриальная деятельность).
Государство-общество промышленного типа основано не на иерархии (различных статусах), а на равенстве, не на принудительно-деспотическом регулировании, а на свободных договорах и частной инициативе, не на “искусственном распределении” благ правительством в военных целях, а на принципе эквивалента, поощряющем инициативу и предприимчивость, на “естественном распределении” благ по справедливости. Единственной обязанностью правительства является поддержание справедливости; для этого осуществляется не положительное, а только отрицательное регулирование. Члену промышленного общества правительство говорит: “ты не должен делать того-то и того-то”, но не говорит: “ты должен делать то-то и то-то”.
Главное различие военного и промышленного обществ, по определению Спенсера, в том, что “прежде индивиды служили для цели общества, а теперь общество должно служить для целей индивидов”.
По существу отождествляя промышленный тип с капитализмом, Спенсер не идеализировал современное ему общество и государство. По его мнению, европейские государства находятся в переходном состоянии. “Промышленный тип еще не достиг полного развития”; более того, по “закону ритма” в ряде стран “начался обратный процесс: процесс усиления господства общества (над индивидом)”.
Спенсер критически писал о ряде сторон современного ему общества. Помимо того, что оно еще сильно смешано с пережитками военного режима, даже и в социальном отношении замечается скорее регресс, чем прогресс: “Ибо, хотя рабочий и может по своему усмотрению заключать договор с кем угодно, но это, в сущности, сводится к его праву менять одно рабство на другое. Давление обстоятельств суровее давления, которое хозяин мог производить на своих крепостных”. В связи с этим Спенсер одобряет организацию и деятельность рабочих профсоюзов, понуждающих предпринимателей к уступкам и воспитывающих в рабочих чувство солидарности. “Насильственную практику” профсоюзов Спенсер оценивал как “выражение того переходного социального состояния, которое обнаруживается современными полувоенными, полупромышленными обществами”; воспитательная же сторона деятельности профсоюзов, по мнению Спенсера, делает людей более пригодными для “высших форм общественного организма”.
Не идеализируя реальный капитализм. Спенсер стремился возвеличить и увековечить его устои. Проект “социократии” Конта им резко осуждался как проекция милитаризма на промышленный тип; подлинной основой последнего и его развития в более высокий тип являются, по Спенсеру, права личности как частные виды равной для всех свободы. Спенсер возражал тем, кто, следуя Бентаму, утверждал, что государство есть творец права. “Права, в истинном смысле этого слова, суть выводы из принципа равной свободы... Изучая эти выводы, мы увидим, что не законодательство есть источник права, а право есть основа законодательства”.
Спенсер дал традиционный для либерализма перечень индивидуальных прав (безопасность личности, свободное передвижение, свободы совести, речи, печати и др.), обращая особенное внимание на право собственности и свободу частной предпринимательской деятельности. “Полная индивидуальная собственность есть спутник промышленного прогресса” (исключение Спенсер делал для собственности на землю, которая должна принадлежать обществу; национализация земли предполагалась путем выкупа). Рассматривая индивидуальную частную собственность как вывод из того принципа, в силу которого каждый индивид должен нести последствия своей деятельности, Спенсер защищал “право каждого человека заниматься своими делами как ему угодно, каковы бы ни были его занятия, лишь бы они не нарушали свободы других”.
Правительственное вмешательство в промышленность, торговлю и духовную жизнь Спенсер расценивал как пережиток военного режима. Оно вредно влияет на развитие промышленности и на характер граждан (насаждает однообразие, пассивное повиновение, безынициативность, мешает естественному приспособлению к требованиям окружающей среды). Все достижения материальной и духовной культуры, рассуждал Спенсер, созданы “путем частной инициативы, а правительственное вмешательство не только не приносило никакой пользы, но даже бывало прямо вредно”.
Политические права граждан Спенсер рассматривал лишь как средство обеспечения индивидуальных прав. Ссылаясь на опыт истории, он писал, что “права индивидов, лишенных участия в политической деятельности, неизбежно нарушаются. К этому нужно прибавить, что политические права должны быть так распределены, чтобы не только индивиды, но и классы не могли угнетать друг друга”. Поэтому он одобрял все более широкое избирательное право (возражая, однако, против предоставления политических прав женщинам) и развитие представительных учреждений.
Спенсер с тревогой писал о возрождении и усилении ряда характерных черт военного общества в Германии, Англии, Франции, о развитии и увеличении армий, росте бюрократического аппарата, усилении роли правительства и его вмешательства в торговлю, промышленность, трудовые и другие отношения.
В нашумевшей статье “Человек против государства” (1884 г.; в русских переводах: “Грядущее рабство”, “Личность и государство”) Спенсер осуждал нараставшую тенденцию государственного вмешательства в общественные отношения под предлогом улучшения условий жизни каких-либо социальных слоев. Эта тенденция, отвечающая настроениям огромного большинства людей, несущих бремя тяжелого труда, и тем более людей, не способных к труду, их желанию получать все большую помощь от государства, поддерживается политиками (особенно во время выборов),, членами парламентов, многими либералами, журналистами, социалистами, фанатичными революционерами. Между тем, писал Спенсер, надежда на государственную помощь и правительственные благодеяния не только ослабляет личную энергию или ассоциации частной инициативы, но и опасна для общества в целом: “Всякое расширение административной регламентации ведет за собой учреждение новых регулирующих агентов, более обширное развитие чиновничества и усиление группы чиновников... Сплоченная, относительно немноголюдная группа чиновников, связанных одинаковыми интересами и действующих под руководством центральной власти, имеет громадное преимущество над разрозненной массой общества... Организация чиновников, перейдя за известный фазис развития, становится несокрушимой”.
Многочисленные преобразования, проведенные парламентскими актами, по мнению Спенсера, скоро приведут к государственному социализму, а тем самым к превращению трудящихся в рабов общества, поскольку господствующие чиновники будут по своей воле определять продолжительность рабочего времени трудящихся и меру их вознаграждения. Это завершилось бы возвращением в деспотизм, установлением самовластия лиц, достигших власти в социалистической организации: “При таком правительстве народная масса, управляемая иерархией должностных лиц и контролируемая во всех внутренних и внешних своих проявлениях, работала бы для того, чтобы содержать организованную группу, сохраняющую в своих руках власть, тогда как ей самой оставалось бы лишь столько средств, чтобы влачить жалкое существование”. В конце концов, писал Спенсер, это может привести к страшной катастрофе, подобной Великой французской революции, причиной которой, как он утверждал, были чрезмерная регламентация человеческой деятельности и присвоение продуктов этой деятельности в пользу правительства.
Причину несостоятельности государственного социализма и коммунизма Спенсер видел в таких недостатках человеческой природы, как любовь к власти, честолюбие, несправедливость, нечестность. “Такой политической алхимии, с помощью которой можно было бы превращать олово инстинктов в золото поступков, не существует”. Все попытки ускорить прогресс человечества с помощью административных мер ведут лишь к возрождению учреждений, свойственных низшему (т.е. военному) типу общества – “пятятся назад, желая идти вперед”.
Критикуя проекты “практических” политиков и коммунистов, Спенсер писал: “Никакой прогресс не может осуществляться без усовершенствований в характере, происходящих от мирного труда”.
Спенсер обосновывал программу буржуазного пацифизма: “Основным условием возможности достижения высшего общественного состояния, как политического, так и всякого другого, является прекращение войны. Милитаризм, поддерживая приспособленные к нему учреждения, уничтожит возможность возникновения перемен, направленных к установлению более справедливых учреждений и законов, или же сумеет нейтрализовать эти перемены; тогда как постоянный мир неизбежно поведет к социальным улучшениям всякого рода”.
Спенсер утверждал, что в результате дальнейшей эволюции, совершенствования людей и общественных отношений промышленный тип будет развиваться к более высокому типу общества, при котором продукты индустрии будут использоваться не для военных целей или увеличения материального благосостояния, а для выполнения высших деятельностей. Тогда же сложится “Союз всех высших представителей цивилизации” и завершит развитие природа человека, личные желания которого будут совпадать с интересами всего общества.
История либеральных идей в России в конце XIX -начале XX в. наиболее ярко была представлена в учениях Б.Н. Чичерина, С.А. Муромцева, Н.М. Коркунова, М.М. Ковалевского, П.И. Новгородцева.
Видным деятелем либерального движения в России был профессор Московского университета Борис Николаевич Чичерин (1828–1904 гг.). Его перу принадлежат труды по государственному праву, истории политикоправовых учений, истории русского права. Чичериным были подготовлены фундаментальное пятитомное исследование “История политических учений” (1869–1902 гг.), “Собственность и государство” в двух томах (1881–1883 гг.), “Курс государственной науки” в трех частях (1894–1898 гг.), работы по вопросам государства и права второй половины XIX в., где он настоятельно доказывал необходимость реформ общественно-политической жизни в России, последовательно проводя начала либерализма.
Чичерин воспринял философию Гегеля, однако гегелевскую триаду (тезис, антитезис, синтез) заменил логической схемой из четырех элементов, в результате чего образуется круговорот четырех начал. В общественной жизни он различал: власть (первоначальное, внешнее единство), закон, свободу (две противоположности), общую цель (окончательное, внутреннее единство). В общежитии, по Чичерину, различаются четыре союза: семья (естественный союз, первоначальное единство), гражданское общество (частный союз, стремящийся к множеству, область внешней свободы), церковь (отвлеченно-общий союз как носитель нравственного закона, сфера внутренней свободы) и государство (верховный, державный, владычествующий союз людей, образующий единое, постоянное и самостоятельное целое).
По учению Чичерина, область права – это внешняя свобода. “Право есть внешняя свобода человека, определяемая общим законом”. С помощью категорий справедливости и равенства он проводит деление на уравнивающую правду с формальным равенством (признание за всеми людьми равного человеческого достоинства, равенство прав как юридической возможности действовать) и правду распределяющую с пропорциональным равенством (права и почести распределяются в соответствии со способностями и заслугами лиц). Первая область (уравнивающая правда) – это сфера частного права и гражданского общества. Вторая область (распределяющая правда) – это сфера публичного права и государства. По теории Чичерина, юридическое (формальное) равенство исчерпывает понятие правды. Поэтому он выступал против материального (фактического) уравнивания людей правом. “Равенство состояний, – замечал ученый, – столь же мало вытекает из требований справедливости, как и равенство телесной силы, ума, красоты”.
В центре учения Чичерина – личность со своими правами и свободами, исходя из чего он выдвинул принцип: “Не лица для учреждений, а учреждения для лиц”. Через призму прав и свобод личности он анализирует различные образы правления и создает собственную теорию государства. Каждый народ, по его мнению, в своей истории не ограничен раз навсегда установленной какой-либо одной формой политической власти. С изменением жизненных условий видоизменяются и формы государства. Чичерин исследует абсолютизм, аристократию, демократию, конституционную монархию, условия их возникновения, развития и падения. Высшей стадией развития идеи государства, согласно Чичерину, является конституционная монархия, в которой различные начала общежития приводятся к идеальному единству: “Монарх представляет начало власти, народ и его представители – начало свободы, аристократическое собрание – постоянство закона, и все эти элементы, входя в общую организацию, должны действовать согласно для достижения общей цели”. Соглашение элементов в конституционной монархии достигается, по теории Чичерина, в результате разграничения компетенции верховной власти между монархом, аристократией, демократией.
Монархическую (княжескую) власть в конституционной монархии Чичерин называл “умеряющей властью”, которая “успокаивает страсти, охраняет права и интересы меньшинства, имея всегда в виду высшее благо целого, а не какой-либо части”.
Власть монарха ограничивается двухпалатным парламентом. Верхняя палата законодательного учреждения должна состоять из аристократических элементов; в ней должны быть представлены крупные землевладельцы. Нижняя палата состоит из народных представителей. Она должна избираться на основе имущественного ценза: зажиточные классы, рассуждал Чичерин, суть образованные классы, они имеют более широкий кругозор, привержены порядку, интересы их “не ставятся вразрез с законодательными требованиями аристократии”. А у “кого ничего нет, тому нечем и дорожить”. Нижняя палата должна играть активную роль в политическом процессе. Для этого она наделяется, по концепции Чичерина, правом вотирования бюджета, установления воинского контингента, правом контроля за исполнением законов.
В судебной власти также участвуют все три силы: глава государства назначает судей, решающих вопрос права; представители народа – присяжные заседатели – решают вопрос факта; парламент выступает в роли суда по отношению к министрам, совершившим должностные преступления.
Таким образом, считал Чичерин, конституционная монархия “без всяких коренных изменений может приспособиться к изменяющимся потребностям народной жизни. Здесь все общественные элементы призываются к участию в общем деле, смотря по тому, что нужно в данное время. Когда в обществе значительную силу имеет аристократия,.. она преобладает и в государственном управлении... С развитием демократии последняя получает перевес. Когда же требуется сосредоточение власти, на сцену выступает монарх”.
Политические свободы (право участвовать в государственной власти) Чичерин рассматривал как высшее развитие личной свободы и ее единственную гарантию. “Пока власть независима от граждан, права их не обеспечены от ее произвола: в отношении к ней лицо является бесправным”. Ценность конституционной монархии, по Чичерину, в том и состоит, что она позволяет расширить демократический элемент без потрясений для господствующих классов путем постепенного расширения круга избирателей: “Ценз должен понижаться по мере распространения политической жизни в народе”.
Политико-правовой идеал Чичерина (теория конституционализма) расходился с порядками самодержавной России, о которых он не раз отзывался критически. “Для того, чтобы Россия могла идти вперед, необходимо, чтобы произвольная власть заменилась властью, ограниченной законом и обставленной независимыми учреждениями”. Основную свою задачу Чичерин видел в создании либерально-консервативного направления политико-правовой мысли в России во второй половине XIX в. Руководящей идеей его обширного “Курса государственной науки” было стремление “примирить начала свободы с началами власти и закона”. Чичерин выдвинул программу охранительного либерализма, основной политический лозунг которого – “либеральные меры и сильная власть”.
Отрицательное отношение Чичерина к самодержавию определялось и тем, что в его реакционной политике он видел нечто, чреватое революцией: “Там, где господствует упорная притеснительная система, не дающая места движению и развитию, там революция является как неизбежное следствие такой политики. Это вечный закон всемирной истории”. Вот почему необходимы, рассуждал Чичерин, своеобразные преобразования, исходящие от самой верховной власти.
Он утверждал, что земледельческий характер России и ее отсталость обусловливают необходимость сильной монархической власти. “В отличие от Запада, где общественное устройство сложилось само собой, в России монархия сделалась исходною точкою и вожатаем всего исторического развития народной жизни”.
Чичерин был одним из основателей юридической (государственной) школы русской историографии второй половины XIX в. Историю России он рассматривал как смену юридических форм (родовой – вотчинный – государственный строй). Движущей силой российской истории является монархия, которая в интересах общества в целом закрепощала все сословия, а затем, когда исторические цели были достигнуты, раскрепощала их (отмена обязательной службы дворянства, отмена крепостного права). Чтобы привести самодержавие к конституционному правлению, он считал необходимым создать в России двухпалатное законосовещательное собрание: верхняя палата образуется на базе Государственного совета из назначаемых правительством чиновников; нижняя – из выборных представителей, которые должны выражать интересы всего народа.
Сообразно своему либеральному настрою Чичерин всегда враждебно относился к социалистическим теориям. В период подготовки крестьянской реформы он порицал Герцена за “безумные воззвания к дикой силе”, из-за которых “вместо уважения к праву и к закону водворится привычка хвататься за топор”. Затем он призывал правительство “не потакать проискам Чернышевского, Добролюбова”, считая при этом наилучшим вариантом политико-правового развития России самоограничение абсолютной власти.
Теория юридически защищенного интереса нашла немало сторонников в России. Наиболее известными из них были С.А. Муромцев и Н.М. Коркунов, стремившиеся каждый по-своему преобразовать теорию Р. Иеринга.
Сергей Андреевич Муромцев (1850–1910 гг.) – профессор юридического факультета Московского университета, лидер конституционно-демократической партии, председатель I Государственной думы. Он испытал значительное влияние концепции своего учителя Иеринга, однако создал собственное оригинальное учение о праве. Муромцев считал право отношением, сложившимся между людьми на основе интереса. Правовые отношения, по его концепции, существуют не разрозненно, а группируются в определенную систему. “Вся совокупность прав, существующих в данное время в данном обществе, образует правовой порядок”. Исходя из единства фактического и юридического отношений, Муромцев определял право как порядок отношений, защищенных организованным (юридическим) способом. Поскольку одно и то же фактическое отношение может быть предметом не только юридической, но и иных санкций (моральной и др.), постольку правовой порядок “не существует отдельно как конкретное целое, но составляет элемент одного общественного порядка... Правовой порядок есть элемент общественного порядка, произведенный юридической защитой”. Будучи приверженцем социологической концепции права, Муромцев считал, что юриспруденция не может ограничиться изучением только догмы права (технико-прикладной дисциплины, занятой описанием, систематизацией, классификацией и комментированием действующего права). Теория права, писал Муромцев, должна стремиться открыть социологические законы развития и преемственности права как определенной части социальных явлений. Задача юриста, по его мнению, состоит не только в обобщении действующего, но и в “реформе существующего и создании нового права”. Поэтому, кроме догмы права, он выделяет как часть юриспруденции объективно-научное исследование права (право “как оно есть”) и политику права – отрасль, изучающую право с точки зрения определенного идеала (право “как оно должно быть”).
Видным государствоведом, теоретиком права и историком правовой мысли был профессор Николай Михайлович Коркунов (1853–1904 гг.), преподававший в Петербургском университете, Военно-юридической академии и других учебных заведениях теорию и энциклопедию права, государственное право российское и зарубежное. Основные его произведения: “Государственное право (теория)” (1878 г.), “Указ и закон” (1894 г.), “История философии права” (1896 г.).
Коркунов по-своему стремился раскрыть понятие права в связи с социальными интересами. Он отвергал определение права как “защищенного “интереса”, утверждая, что охраняться может и отдельный интерес; право же предполагает не менее двух лиц с встречными интересами. Кроме того, рассуждал ученый, поскольку охрана интересов включает контроль за выбором наилучшего способа его реализации, концепция Иеринга ведет к оправданию “безграничной правительственной опеки” над личностью. По мнению Коркунова, право не охраняет и не оценивает, а разграничивает интересы, не вмешиваясь в выбор наилучших средств осуществления каждого интереса. Следуя Дж. Остину, он утверждал, что право, в отличие от нравственности, не дает оценок интересов с точки зрения добра и зла; “нравственность дает оценку интересов, право – их разграничение”.
Разнообразные интересы, отмечал Коркунов, составляют содержание общественной жизни; определяя границы осуществления сталкивающихся интересов, право устанавливает права и обязанности субъектов общественных отношений и тем самым создает “важный порядок общественных отношений”. Гражданское право разграничивает интересы частных лиц, уголовное право – интересы обвинителя и подсудимого, гражданский процесс – истца и ответчика, государственное право – интересы всех участников государственного общения от монарха до подданного, международное право разграничивает интересы людей как участников международных отношений и как граждан отдельных государств.
Учение Коркунова о праве сложилось под сильным влиянием социологических концепций, трактующих право как средство достижения согласованности интересов общества и личности.
Определенное влияние на это учение оказали и модные в то время идеи социальной психологии. Коркунов рассматривал право как “взаимное психическое воздействие людей”, связывал общеобязательную силу закона с авторитетом велений органов власти, вызывающих “почти инстинктивное к себе повиновение”. В еще больших масштабах психологические категории использовались Коркуновым при исследовании понятия государственной власти. Подобно Еллинеку и другим либералам, Коркунов, стремясь решить непосильную для юридического позитивизма проблему связанности государства своим правом, пытался соединить юридическую концепцию государства (государство как “юридическое отношение”) с социологическими и психологическими конструкциями. Он решительно возражал против формально-догматического подхода к государственной власти как единой воле. Подобная концепция, рассуждал Коркунов, не объясняет, чья воля осуществляется в отношениях между государственными органами, каждый из которых имеет свою волю. Кроме этого, “волевая” теория, отмечал Коркунов, “неизбежно приводит к выделению властвующих из общего состава государства, к поставлению их над государством”. Коркунов утверждал, что государственная власть основана не на чьей-либо воле, а на коллективном сознании людей, на их психическом единении, на осознанной зависимости от государства. “Власть есть сила, обусловленная не волей властвующего, а сознанием зависимости подвластного”. Состоянием постоянною властвования, опирающегося на добровольное подчинение, является государство. “Государство есть общественный союз, представляющий собой самостоятельное и признанное. властвование над свободными людьми”.
Сложным было отношение Коркунова к идее разделения властей. Он отвергал общепринятое понимание разделения властей как обособление законодательной, исполнительной и судебной власти,
Сущность разделения властей, по его мнению, – “в обеспечении свободы надлежащим распределением функций властвования”. В таком понимании разделение властей выглядит как (1) распределение отдельных функций между государственными органами, как (2) выполнение разных функций одним органом в разном порядке для разных категорий дел, как, наконец (3), различные комбинации таких сочетаний. Эти три формы могут образовывать всевозможные комбинации государственных органов. “Нет ни одного государства, – отмечал ученый, – где бы законодательство, исполнение и суд были строго обособлены друг от друга”.
Рассуждая о государстве вообще или о государственном праве стран Запада, Коркунов порой выдвигал радикальные взгляды и суждения. Так, он неоднократно высказывался против ограничений избирательного права, поскольку “государство по самому существу своему призвано служить не отдельным классам, а быть организацией всего народа, как одного целого”. При ограниченном представительстве, полагал Коркунов, неизбежны противоречия между государством и теми слоями народа, которые не представлены в государственных органах, возникает опасность розни, недоверия между государством и обществом.
Особенные возражения Коркунова вызывали цензовые избирательные системы: “Против ограничения избирательного права имущественным цензом в какой бы то ни было форме говорит то веское соображение, что этим искусственно усиливается и так речко проявляющееся различие между имущими и неимущими. Крайнее неравенство экономических условий и вытекающая из этого зависимость неимущих от владельческих классов и так составляет самое больное место современного общества. А всякое искусственное усиление экономического неравенства неизбежно усиливает и так опасный антагонизм общественных классов”.
Эти рассуждения могли толковаться как критика Запада с его растущими антагонизмами, еще не в полной мере проявившимися в отстающей России; но они могли пониматься и как предвидение тенденций развития буржуазно-демократических институтов, в результате чего возможно примирение противоречий классов с помощью государства.
Совсем в другом духе Коркунов писал о государственном строе самодержавной России. Он отмечал устарелость российских законов о правах гражданской свободы, противоречие между гласным судом и местным самоуправлением, с одной стороны, и “странным анахронизмом”, каким является “бесправие личности перед административным произволом и полное отсутствие хотя бы малейшей свободы общественной деятельности”, с другой стороны. Коркунов печалился, что в России “государственная служба является единственной формой участия подданных в общей политической жизни страны”, и потому политические права имеет лишь “узкая сфера наличного служебного персонала”, сформированная “на началах сословности”, причем “административная власть... вооружена правом устанавливать такие ограничения свободы, которые отнюдь не могут быть оправданы необходимостью”. При всем этом он полагал, что ближайшей перспективой развития государственного строя России должна быть не представительная, ограниченная монархия, как в странах Запада, а “правомерная, но самодержавная монархия”. По мнению Коркунова, упорядочение издания законов (обязательное предварительное обсуждение их проектов в Государственном совете и согласование с действующей системой законов), наделение судов правом разрешать противоречия между указами и законами, учреждение административной юстиции в виде самостоятельной системы судов, предоставление им права отмены незаконных распоряжений, обеспечение гражданских прав (неприкосновенность собственности, право граждан на подачу петиций) в России не требуют наделения подданных политическими правами и создания представительства, ограничивающего власть самодержца. “Государь сосредоточивает в своих руках всю полноту верховной власти безраздельно, но осуществляет ее правомерно”.
Коркунов стремился доказать необходимость и возможность проведения реформ сверху, силами самодержавной власти. Он писал, что сложившаяся в России правовая система не отвечала задачам прогрессивного развития страны. Фактически полное бесправие населения и произвол властей – вот на что обращал внимание Коркунов, исследуя состояние прав и свобод граждан в России в последней четверти XIX в. Выход из создавшегося положения он видел в улучшении законодательства, в установлении режима законности, привлечении граждан к политическим реформам. “И при широком развитии государственной деятельности индивидуальная инициатива не будет подавлена, если все население будет призвано к участию в политической жизни, если каждому будет открыт доступ к государственной деятельности”.
Особое место в развитии социологической концепции права в России занимает историк, социолог, правовед, деятель либерального движения Максим Максимович Ковалевский (1851–1916 гг.). Он преподавал в Московском (1877–1887 гг.) и в Петербургском (1906–1916 гг.) университетах конституционное право, историю политических учений, историю иностранного законодательства и другие предметы. Его перу принадлежит ряд ценных исследований по социологии (“Социология” в двух томах, 1910 г.), труд о первобытном строе и пережитках родового строя, работы по истории государства и права, по проблемам государственного права (''Общее учение о государстве”, 1909 г.).
Учение Ковалевского о государстве и праве, органически связанное с его социологической концепцией, сложилось под сильным влиянием идей О. Конта и Г. Спенсера, солидаризма Э. Дюркгейма и Л. Дюги, психологических теорий социологии. Известную формулу О. Конта “порядок и прогресс” он заменил более общим понятием “организация и эволюция”. Не всякая эволюция прогрессивна, рассуждал Ковалевский, и не каждая организация основана на порядке – порядок обеспечен лишь там, где общество образует “замиренную среду”, основанную на “общественной солидарности”. Разделение труда вызывает социальную дифференциацию, а также интеграцию сил общества и индивидов; изменения общественного строя временами обусловливают рост неравенства между людьми. Прогресс в том и состоит, чтобы в соответствии с универсальным законом “экономии энергии” предупредить классовые столкновения и социальные антагонизмы, ведущие к непроизводительной трате общественных сил. Поэтому, согласно концепции Ковалевского, прогрессом признается только та эволюция, которая ведет к повышению общественной солидарности и замирению социальной среды.
Важным средством обеспечения солидарности и, следовательно, “замиренной среды” ученый считал право. Именно в праве прежде всего закрепляются успехи прогресса в смысле согласования интересов общества и личности, различных классов и социальных групп. Понятие права в его концепции имеет двоякое значение: 1) право есть отражение требований солидарности и порождаемой ею идеи долга, заставляющей индивидов брать на себя обязанности, чтобы сохранить интерес группы; это право предшествует государству и порождает позитивное право; 2) позитивное право, имеющее нормативный характер и обеспечиваемое принудительной силой государства, выражает волю не отдельного класса, а народа вообще; оно содержит правила, призванные либо расширить, либо ограничить свободу индивида (зависит от того, в какой степени государство берет на себя функции, ранее исполняемые общественными союзами).
Ковалевский отвергал идею прирожденных прав, идущих от “естественного состояния”. Личные права он рассматривал как результат постепенного распространения солидарности. Они не зависят от государства, которое не может их отменить, “так как признание их является таким же требованием общественной солидарности, как установление самого факта государственного общежития”.
Не меньшая роль в обеспечении солидарности отводилась в учении Ковалевского государству. Источник возникновения власти и государства он под сильным влиянием модной в то время теории Тарда усматривал “в психическом воздействии личностей, способных к инициативе, к творчеству, на массы, не способные ни к чему иному, как к подчинению своей деятельности чужому примеру и руководительству”. Поскольку большинству людей свойственно естественное отвращение к напряжению мыслительных способностей, они готовы подчиниться руководству тех, кто обладает большей физической или психической энергией.
Ковалевский исследовал стадии развития общества и государства. Догосударственному состоянию соответствует племенное княжество или правление совета старейшин (родовая организация). Государственности Античного мира свойственна непосредственная демократия, феодализму – сословная монархия, на смену которой приходит “всесословная” стадия развития общества. Последней соответствуют вначале цезаризм, а затем конституционная монархия и республика, дополняемые референдумом и прямым законодательным почином избирателей. Исторической закономерностью он считал необходимость продвижения каждого общества от низшей к более высокой стадии. Однако этому прогрессу противоречит, писал Ковалевский, “противопоставление бедности и богатства, рознь между имущими и неимущими”. Для преодоления этого противоречия он считал необходимым усиление вмешательства государства в распоряжение собственностью в интересах земледельцев и рабочих, закрепление права на труд, свободную деятельность профсоюзов, их борьбу за социальные права.
Ковалевский оспаривал “социалистическую доктрину о государстве как о политическом владычестве господствующего экономического класса”. Господство одной части общества над другой представлялось ему лишь исключением, нарушением закона общественной солидарности. С этих позиций им осуждалось любое государство, посягающее на “личные права”, как “деспотическое государство”, “якобинское сверху или снизу”.
Говоря о преодолении сословного и иного юридического неравенства общественных групп, Ковалевский настойчиво обращал внимание на такие качества “всесословного” общества, как провозглашение гражданского и политического равенства, прав и свобод личности, юридических гарантий этих прав и свобод, которые, по его мнению, обусловливают “общенациональный характер” права, согласование интересов личности, групп, классов, общества в соответствии с социальной солидарностью.
Перечень гражданских и политических прав в теории Ковалевского традиционен для либеральных учений конца XIX – начала XX в., однако в его концепции имеются уже новые идеи социологии рубежа веков – возможность государственного вмешательства в отношения собственности, в сферу личных прав (право на труд, обязательность образования, право ассоциаций).
На протяжении всей своей творческой деятельности Ковалевский оставался сторонником монархии в России: “Республика кажется мне в России так же мало мыслимой, как и монархия во Франции”. Он считал возможным эволюционное развитие самодержавия в “демократическую монархию”. “Русская империя нуждается в более широких основах: она может быть только империей всенародной, – рассуждал Ковалевский. – Сохраняя наследственное руководительство нации ее историческим вождем, положим в основу русского обновления систему самоуправления общества”.
Павел Иванович Новгородцев (1866–1924 гг.) известен в отечественной и зарубежной литературе как видный философ права, государствовед, теоретик неолиберализма, родоначальник концепции возрожденного естественного права в России. Он являлся профессором Московского университета, основателем и первым деканом Русского юридического факультета в Праге. Ему принадлежат работы по истории философии права, вопросам государства и права, среди которых наиболее известны “Кризис современного правосознания” (1909 г.), “Об общественном идеале” (1917 г.). Философско-методологической основой его концепции являлись учения Канта и Гегеля, теоретические положения которых Новгородцев стремился соединить с политико-правовыми идеями конца XIX – начала XX в.
Новгородцев был видным представителем этической концепции права, считая, что “признание заслуг естественного права возрождалось не как возрождение методы, а как восстановление той проблемы, которая всегда была для него центральной, проблемы преобразования права”. Этический момент в естественно-правовой конструкции заключается в том, что происходит оценка существующего положения с точки зрения нравственного долженствования. Новгородцев считал основным вопросом философии права вопрос о высших и последних основаниях юридических установлении. Человек видит в праве установление, зависящее от личной воли и в то же время составляющее часть нравственной субстанции. Практическая сторона понятия естественного права, согласно Новгородцеву, выражается в протесте нравственного сознания против недостатков действующего правопорядка. Это утверждение имело большое значение в условиях России на рубеже веков, когда позитивный закон был плох и необходим был упор на критическую сторону теории естественного права. Вывод Новгородцева заключался в констатации двух существенных моментов естественно-правовой идеи: нравственной оценки положительных учреждений и стремления к философскому исследованию основ права. Новгородцев по-своему развивал понятие естественного права с изменяющимся содержанием. Мораль столь же неизменна, рассуждал ученый, сколь постоянна сущность человека: то, что нравственно для одного человека, не может (не должно) быть этически безразличным для другого. Право же (и правосознание) подвижно и изменчиво, вплоть до того, что право может противоречить само себе или идее справедливости. Проблема заключается в том, чтобы (1) в процессе совершенствования права не выходить за пределы моральных критериев и (2) направлять правотворчество в соответствии с этическим идеалом в такой степени, в какой это возможно в данном исторически определенном обществе. То, что неосуществимо в одном обществе, может быть реализовано в другом. Гегелевскую идею развития свободы, воплощения ее в конкретных условиях Новгородцев стремился органически соединить с этической теорией Канта. Результат не мог бы быть иным, чем идея естественного права с изменяющимся содержанием, выражающая идею прогресса в правосознании (и в праве) при незыблемости принципов нравственности, основанных на признании ценности и достоинства личности всех времен и народов. Иными словами, если “право – минимум нравственности” (как утверждали Еллинек, В. Соловьев и др.), то этот “минимум”, по Новгородцеву, может быть различен для разных исторических возможностей и объективных условий. По всей логике рассуждений Новгородцева сущность концепции естественного права с изменяющимся содержанием сводилась к проблеме перехода человечества от “должного, но не всегда возможного”, к “должному, всегда осуществимому и потому обязательному”. При такой постановке проблемы основной темой исследования Новгородцева стали разработка критериев этого процесса и определение идеалов как основы этих критериев. Поиск и обоснование общественного идеала – тема всей жизни и научной деятельности Новгородцева. Он различал понятия абсолютного и относительного идеалов, которые составляют содержание общественного идеала. В действительной жизни соотношение этих идеалов не однозначно, поскольку абсолютный идеал носит личностный характер и решается каждым человеком по-своему; относительный же идеал зависит не только от отдельного лица, но и от других субъектов общественной жизни (группы, класса, движения, партии и т.д.).
Относительный идеал всегда ориентирован на создание какого-либо общественного порядка, отражающего в то же время сущность отдельного человека (личная безопасность, свобода, равенство, собственность, солидарность и т.п.). Иными словами, проблема соотношения абсолютного и относительного элементов в общественном идеале, по существу, есть проблема связи “индивидуального – коллективного” (“личностного – общественного”). По учению Новгородцева, главным ориентиром общественного идеала во все времена должна быть признана нравственная ценность отдельной личности. Он настоятельно требовал (следуя Канту), чтобы человек с его правами и свободами всегда рассматривался как цель, а не как средство.
Общественно-политический идеал (относительный – по терминологии Новгородцева) в конце XIX – начале XX в. выражался, согласно учению Новгородцева, в требовании правового государства, причем в неолиберальном духе. Бурное экономическое развитие XIX в. показало необходимость материальных гарантий формально признанных прав и свобод и социальной помощи нуждающимся. Новгородцев стремился, учитывая состояние общественной жизни, выявить черты нового этапа идеи правового государства, а именно социально-правового государства. Он провозгласил и обосновал понятие “права на достойное человеческое существование”. Обладая нравственной природой, это право, рассуждал ученый, должно иметь юридическое значение. “В этом случае на наших глазах совершается один из обычных переходов нравственного сознания в правовое, которыми отмечено прогрессивное развитие права”. Новгородцев считал необходимым “обеспечить для каждого возможность человеческого существования и освободить от гнета таких условий жизни, которые убивают человека физически и нравственно”. Подобная задача относится прежде всего к экономически слабым лицам (экономическая зависимость от недостатка средств, от неблагоприятно сложившихся обстоятельств и др.). Новгородцев стоял на позиции признания формального и фактического обеспечения свободы индивидов правом: цель права – охрана свободы, однако пользование этой свободой может быть совершенно парализовано недостатком средств. Вот почему, несмотря на то, что задачей и сущностью права является охрана личной свободы, не менее важна и возможность осуществления этой задачи – забота о материальных условиях свободы. Решение данной проблемы, заключал Новгородцев, должно взять на себя государство. Подобное рассмотрение права на достойное человеческое существование – гуманная общечеловеческая постановка вопроса о социальных гарантиях в правовом государстве. Новгородцев призывал к введению понятия права на достойное человеческое существование в декларацию прав человека и гражданина и к дальнейшей юридической разработке основных институтов этого понятия в рамках позитивного права.
Развитие капитализма и его политико-правовых учреждений во второй половине XIX в. вызвало расширение программно-оценочной части буржуазных политико-правовых доктрин, пополнение их идеями парламентаризма, законности (толкуемой как “связанность государства правом”), партийной системы, проблемой оценки профсоюзных организаций, а также “положительных обязанностей государства”. Обострение классовых антагонизмов, организованность рабочего движения обусловили повышение идеологических функций буржуазных политико-правовых доктрин: ими усваиваются те положения политэкономии, социологии, психологии и других наук, которые могли быть использованы для поддержания авторитета представительного государства и современного права, для изображения их как выразителей всеобщих интересов, важного итога развития человеческой культуры.
Теоретический вакуум, образовавшийся после отказа от рационализма революционной эпохи, заполнялся позитивистскими, социологическими, психологическими, неокантианскими и иными идеями философии; отсюда – разнообразие политико-правовых доктрин второй половины XIX в. Именно в то время складывались столь ярко выраженный в XX в. плюрализм буржуазных политических и правовых учений, многообразие их теоретико-методологических основ, понятийно-категориальных аппаратов, в известной мере программно-оценочной части учений о праве и государстве. Содержание программной части различных политико-правовых доктрин придавало им социально-классовый характер, порой однотипный для методологически противостоящих доктрин.
В настоящей главе изложены основные буржуазные по своей социальной направленности доктрины, поскольку они содержали программу развития гражданского общества на капиталистической основе. Этому не противоречили и выраженные в ряде буржуазных доктрин идеи реформ с целью смягчения социальных противоречий. Все буржуазные учения, в том числе и те, которые обосновывали такие реформы, единодушно выступали против теорий государственного социализма и коммунизма. В этом сходятся все политико-правовые доктрины буржуазии независимо от их теоретико-методологических основ: государство “не может, как это предполагается социалистической теорией, руководить всем народным хозяйством”, утверждал Еллинек; “развитая форма промышленного общества исключает все формы коммунистического распределения, основной признак которого, – рассуждал Спенсер, – есть стремление уравнять жизнь в добре и зле, труде и отдыхе”. Большое внимание критике социалистических теорий, особенно марксизма, уделяли Чичерин, Новгородцев и другие русские либеральные мыслители.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://feelosophy.narod.ru