Емельянов-Лукьянчиков М.А.
Состоявшееся в Стамбуле открытие мемориальной доски русскому монаху, дипломату и ученому Клименту (Константину Николаевичу) Леонтьеву напоминает нам о том, что осмысление его наследия в духе Православия, для пользы государственной и через призму научного междисциплинарного подхода способно дать очень многое настоящей и будущей России
Как сообщается в пресс-релизе Департамента информации и печати МИД РФ «Об официальном визите Министра иностранных дел России С.В.Лаврова в Турецкую Республику», 31 мая министр посетил Анкару, где состоялись встречи С.В.Лаврова с Президентом Турции А.Н. Сезером, Председателем Великого Национального Собрания Турции Б. Арынчем, Премьер-министром Турции Р.Т. Эрдоганом и переговоры с Заместителем премьер-министра, Министром иностранных дел Турции А. Гюлем. На следующий день, 1 июня, министр посетил Организацию Черноморского экономического сотрудничества, а также «принял участие в церемонии открытия памятной доски видному русскому дипломату и мыслителю К.Н.Леонтьеву на фасаде здания Генконсульства России в Стамбуле».
Инициатором и организатором мероприятия стал Фонд К.Н. Леонтьева, возглавляемый профессором, доктором философских наук Константином Михайловичем Долговым. К.М. Долгов – главный научный сотрудник Института философии РАН, заведующий кафедрой философии, политологии и культуры Дипломатической академии МИД РФ, Заслуженный деятель науки РФ. Константин Михайлович известен как ученый, принимающий активное участие в освоении и популяризации наследия К.Н. Леонтьева. Его перу принадлежит дважды издававшаяся книга, в 2003 году им были выпущены «Дипломатические донесения» Леонтьева, с 2004 года проводятся ежегодные Леонтьевские чтения, а в прошлом году создано Леонтьевское философско-богословское общество, председателем которого является К.М. Долгов.
На открытии памятной доски в Стамбуле присутствовал заместитель директора Института русской литературы РАН («Пушкинский дом»), доктор филологических наук Владимир Алексеевич Котельников, который является главным редактором издаваемого с 2000 года Полного собрания сочинений и писем К. Н. Леонтьева. Это издание является одним из наиболее значительных показателей консолидации леонтеоведов (в данном случае это С. Г. Бочаров, В. А. Котельников, Г. Б. Кремнев, О. Л. Фетисенко и другие). Значительная часть его трудов публикуется впервые (включая варианты и разночтения; на основе архивных материалов и копий), и все они тщательно сверяются и комментируются. По состоянию на июнь 2006 года вышли пять томов с художественными произведениями К. Н. Леонтьева, две книги шестого тома (воспоминания и автобиографические материалы), и первая книга седьмого тома с работами 1862-1879 годов. В следующие тома предполагается включить: все остальные работы Леонтьева научного и публицистического характера, его статьи, посвященные русской литературе (включая рецензии и цензорские отзывы), корпус материалов, отложившихся в ходе дипломатической деятельности Константина Николаевича, весьма многочисленные письма. Высочайший научный и издательский уровень впервые предпринимаемого полного собрания сочинений позволяют говорить о непреходящем значении этого проекта.
Кроме того, на открытии мемориальной доски в Стамбуле присутствовали русские и турецкие официальные лица, среди которых с нашей стороны был Посол России в Турции — Петр Владимирович Стегний, Посол России в Греции Андрей Валентинович Вдовин и Генеральный консул в Стамбуле — Александр Иванович Кривенко.
Данное событие является логичным закреплением того значительного интереса к наследию Леонтьева, который характеризует конец 80-х годов XX века – начало XXI века. Помимо упомянутых Чтений, Общества и Фонда, связанных с его именем, следует сказать о том, что количество статей о Леонтьеве, написанных богословами, историками, философами, культурологами, социологами, политологами, этнологами, литературоведами, публицистами и журналистами приближается к тысячной отметке, а монографии и диссертации (в том числе докторские, и не только в России) исчисляются десятками и сотнями.
В качестве показателей интереса к Леонтьеву следует отметить превосходный Интернет-сайт www.leontiev.net.ru (существует с апреля 2003 года; проект уже включил в себя практически все основные научные и публицистические работы Константина Николаевича, и вызывает значительный интерес), а также такие образцы освоения леонтьевского наследия как аудиокнига «Византизм и славянство» и спектакль театра «Театральный ковчег» (г. Сергиев Посад), поставленный режиссером В. Смирновым по повести Леонтьева «Исповедь мужа».
Также и в современной европейской историографии наблюдается ряд весьма многозначительных явлений, связанных с наследием К. Н. Леонтьева. В 1990-е годы его основополагающий историософский труд «Византизм и славянство» был переведен на болгарский, испанский и румынский языки. На французский язык переведены некоторые другие важнейшие работы Леонтьева, которые показывают «всю плодотворность и глубину русской философии и ортодоксальной теологии, повсеместно проигнорированные в Западе».
Наследие нашего соотечественника, медленно, но верно, занимает авторитетное место в как в академических исследованиях, так и в публицистике. Так, Витторио Страда, в итальянской газете «Corriere della sera» упоминает о Леонтьеве в связи с именами Н.Я. Данилевского и О. Шпенглера. Работы Леонтьева изучаются в университетах: например, в Вестфальском Вильгельм-Университете (Мюнстер, Германия), Университете Майами (США), и в Университете Буэнос-Айреса (Аргентина). Яркий пример — работа Георга Шумахера (ныне – доктора Г. Шумахера) «Эстетический аристократизм Константина Леонтьева. Современная критика и дворянский менталитет в России». Автор исходит из представления о том, что наследие Леонтьева «удивительно актуально», ибо он сумел предсказать не только разрушение русского самодержавия, но и объединение Европы. Совокупность взглядов Леонтьева активно изучается доктором философских наук (кафедра философии Лодзинского университета) М. Бродой. Весьма показательно, что интерес к Леонтьеву распространился на Японию.
Правда не может не огорчить тот факт, что рефлексия славянского вопроса в работах Леонтьева со стороны самих славян развивается по худшему сценарию. Так, Милан Суботич (Институт философии и социальной теории Сербии) в своей работе «К. Н. Леонтьев и русская идея», на основании анализа той части взглядов ранних славянофилов и Н. Я. Данилевского, которая противоречит представлениям Леонтьева, приходит к выводу, что наследие Константина Николаевича есть пример «саморазрушения «русской идеи»». Речь идет о критике леонтьевской идеи «византизма», а «вырождение» русской идеи автор связывает, ни больше ни меньше, как с отказом России от панславизма. Действительно, сведение славянского вопроса к идее панславизма было чуждо Леонтьеву, который всегда акцентировал внимание на духе, а не на крови.
Наконец, следует сказать и о том, что связывало Константина Николаевича с Православным Востоком, Турцией и дипломатической службой.
В 1863 году Леонтьев поступил на службу в Азиатский Департамент Министерства иностранных дел. Директором Департамента был граф Н. П. Игнатьев, под руководством которого Леонтьев прошел всю свою дипломатическую службу (сохранилась их переписка, в которой мыслитель, в частности, отмечал: «Сознаюсь, я … верю в то, что у меня есть, что сказать, и что сделать для той дружбы, которую мы оба с Вами, Николай Павлович, так любим»).
В том же году Леонтьев был назначен секретарем и драгоманом (переводчиком) русского консульства на о. Крит; в следующем году – он секретарь и драгоман консульства в Адрианополе, причем когда адрианопольский консул получил продолжительный отпуск, Леонтьев самостоятельно управлял консульством. После пребывания в Константинополе (он жил здесь, по несколько месяцев, не только в 1864, но и в 1866—1867 гг.), Леонтьев получил пост вице-консула в Тульче, в 1869 — консула в Янине, а в начале 1871 года – консула в Салониках. В 1871-1873 гг. Леонтьев жил в Константинополе, на Афоне и на о. Халки, и этот период его жизни был весьма плодотворен. Леонтьев сделал весьма неплохую карьеру, так как в Министерстве иностранных дел его выделяли среди других. Леонтьев явно находился на своем месте: умел находить общий язык со всеми – от европейских дипломатов и турецких чиновников до польских революционных эмигрантов и албанских разбойников. Его ценили.
Именно в Турции, где Леонтьева захватил «свежий материал «греческо-турецкой» жизни, еще богатой собственным национально-историческим содержанием, материал … к тому же тесно связанный с интригой местной и российско-европейской политики (в чем сам Леонтьев принимал не-посредственное участие)», он показал себя не только как талантливый ученый и публицист, но и как блестящий мастер большой и малой прозаической формы. Это вполне обнаружило издание леонтьевского художественного цикла «Из жизни христиан в Турции».
Примечательно, что эстетически прекрасные произведения Леонтьева для того времени были также и … политическим руководством к действию. Автор основывал практически все свои художественные образы на реальных характерах и особенностях жизни на православном «Востоке». Эта его особенность не раз была отмечена другими профессиональными дипломатами. Так, барон А. Г. Жомини «из 200 консульских донесений меньше понял политическое настроение Греческой среды в 70-х годах, чем из одной «Аспазии («Аспазии Ламприди», повести Леонтьева о греческой жизни – Е.-Л. М. А.)», а М. К. Ону, в течение двенадцати лет (1889-1901 гг.) бывший российским посланником в Греции, писал Леонтьеву по поводу его «Одиссея»: «говорили о Вас … с А. И. Нелидовым и он соглашался со мною, что даже политически Вы оказались дальновиднее нынешних государственных людей наших». Леонтьев понимал это, когда писал о себе, как о человеке, подготовленном «долгою политическою деятельностью в среде восточных христиан», привычном и к «политической практике, и к пониманию общегосударственных вопросов». Работы Леонтьева принадлежат перу человека, обладавшего умом и талантом подлинного государственного мужа, они буквально насыщены опытом знатока реальной политики.
Несмотря на то, что Леонтьев никогда не принадлежал научным кругам, он несомненно, был выдающимся ученым (вместе с Н.Я. Данилевским, он является таким же основателем цивилизационного подхода к историческому процессу каковыми, спустя полвека, в Европе стали О.А. Шпенглер и А.Д. Тойнби). Но помимо государственной службы и научной деятельности, наследие Леонтьева имеет и величайшее духовное значение.
В жизни К. Н. Леонтьева четко просматривается два периода: с 1831 по 1871, и с этого года до 1891. Событие, которое произошло с ним в 1871 году стало той вехой, которая из талантливого (как многие) литератора и дипломата сделала ту уникальную фигуру, о которой мы знаем. Сам Леонтьев в своих воспоминаниях и письмах неоднократно возвращался к этому событию. В этой связи можно назвать его письмо архимандриту Леониду Кавелину (8 июля 1871 г.), письмо В. В. Розанову (14 августа 1891 г.), рассказ в беседе с Л. А. Тихомировым, аналогичный рассказ Евгению Поселянину, К. А. Губастову, а также данные биографа Леонтьева А. М. Коноплянцева.
Суть произошедшего события заключалась в том, что Леонтьев оказался на пороге смерти (врач по первой профессии, он определил у себя холеру). При этом он находился в уединенной местности, — в предместии турецкого города Салоники, в котором был русским консулом. В какой-то момент в его сознании возникло четкое понимание: все, что было – уже в прошлом, но будущего может и не быть. Есть успешная карьера дипломата, задуманы многообещающие книги – одна из них в последствии получила название «Византизм и славянство», и стала знаменем цивилизационного подхода, другая, художественная эпопея – «Одиссей Полихрониадес», впоследствии оказалась одной из наиболее удачных вещей. Но главное не это – страшно от понимания, что сорок лет в значительной мере прошли в чувственных удовольствиях, агностицизме и модных, но от того не менее вредных увлечениях. И вот в его сознании остается все два образа: облик прошедшей жизни, которая показалась в этот момент совсем никчемной, и икона Божией Матери, подаренная ему афонскими монахами. В борьбе между отчаянием и верой он обращается с Ней: «Матерь Божия! Рано! Рано умирать мне!.. Я еще ничего не сделал достойного моих способностей и вел в высшей степени развратную, утонченно грешную жизнь! Подыми меня с этого одра смерти. Я поеду на Афон, поклонюсь старцам, чтобы они обратили меня в простого и настоящего православного, верующего и в среду, и в пятницу, и в чудеса, и даже постригусь в монахи...». И вера победила, — Леонтьев выздоровел, поехал на Афон (где ему намекнули, что монашеский чин надо еще заслужить, да к тому же пострижение действующего дипломата может вызвать напряженность в отношениях с МИДом), и с тех пор мы видим не только Леонтьева-ученого и дипломата, но и человека, взыскующего спасения во Христе.
Тема религиозности Леонтьева до сих пор часто дискутируется в историографии: начало этому заложили мнения некоторых представителей сомнительной духовности Серебряного века. Но после духовного перелома в 1871 году смело можно говорить о том, что ортодоксальная православность Константина Леонтьева – вне всяких сомнений. И наоборот, — непонимание и осуждение его религиозности некоторыми его и нашими современниками, — лакмусовая бумага духовного состояния этой части общества.
Начиная с 1871 года Константин Николаевич был сначала духовным сыном известного старца Русского Свято-Пантелеймонова монастыря на Афоне иеромонаха Иеронима (Соломенцова), затем преподобного Пимена Угрешского и святого старца Оптиной пустыни Амвросия (Гренкова). Свою жизнь Леонтьев закончил иноком Климентом – в стенах Свято-Троицкой Сергиевой Лавры, в окормлении всенародно любимого старца – преп. Варнавы Гефсиманского. Поэтому все его размышления о христианстве должно понимать как совершенно христианские, в них нет религиозной вольности. Леонтьев все свои действия соизмерял не с превратно понятым евангельским учением, а с учением Христа, несомым церковью, Преданием и старцами. Вот что он писал отцу Клименту Зедергольму, полагая, что последний имеет право думать так: «для нас, оптинских, [он] стал терновым венцом, никак не объясняется; письма длинны, чувства смутны, почерк гадкий, претензий куча, грехов самых странных целый музей. Ко всенощной идти не хочет,… на постную пищу сердится, а у нас за 1000 верст требует разрешения чуть не на то: во фраке или в сюртуке ему ехать с дамами разговаривать!». Это – пример не модного самоуничижения, а настоящего христианского послушания, того самого послушания, которое, признаемся в этом, очень редкое явление в русском обществе. Леонтьев не «рисовался», а искренне смирялся, и именно во многом благодаря этому достиг вершин историософии.
На ортодоксальность Леонтьева пристальное внимание обратил такой известный представитель русской эмиграции как архимандрит Константин Зайцев. Он писал: "перед нами единственный, кажется, в истории литературы пример длительного светского писательства, духовно окормляемого высоким, непререкаемым церковным авторитетом, …несомненно и то, что направленность воли, находящая свое выражение в писательстве Леонтьева, признавалась старцами правильной и встречала их полное и одобрение, и даже ободрение — в отличие, например, от отношения их к писательству Владимира Соловьева".
Как отмечал отец Константин, весьма знаменательна фраза святого Амвросия Оптинского, сказанная им Клименту Леонтьеву незадолго до своей смерти: «Скоро увидимся!». Такие подвижники как святой Амвросий не бросали слов всуе, поэтому эта фраза, адресованная человеку, который ушел из жизни спустя несколько месяцев после своего духовного отца, говорит о том, «какого духа был» мыслитель. Как пишет проректор Российского православного университета св. Иоанна Богослова игумен Петр Пиголь, «дух леонтьевских сочинений» пропитан «той атмосферой древнего византийского церковного православия, в которой жили афонские монахи, жил отец Иероним, в которой возрастали его духовные преемники». Этот дух таков, что современный исследователь М. Ю. Чернавский, в своих публикациях, без устали расширяет перечень тех отцов Церкви, наследию которых труды Леонтьева, по крайней мере, не противоречат. В их числе цвет византийской богословской мысли (святители Григорий Палама, Максим Исповедник, Григорий Назианзин, Дионисий Ареопагит, Григорий Великий, Григорий Богослов, Исаак Сирин, Иоанн Златоуст), а также великие русские святые (Феофан Затворник, оптинские старцы и многие другие).
Нельзя не согласиться и с нашим современником, известным историософом, протоиереем Георгием Митрофановым, который отмечает, что религиозные взгляды К.Н. Леонтьева, которые удостоились «благословения оптинского старца Амвросия, (чего нельзя сказать о творчестве многих других русских религиозных писателей)» позволяют говорить о том, что он «оказался одним из немногих, если не единственным религиозно настроенным деятелем русской культуры XIX в., не только позволившим себе усомниться в праве этой культуры выступать в качестве обладателя церковной истины, но и выразительно продемонстрировавшим, как в лице ряда своих творчески наиболее выдающихся деятелей обращенная к христианству культура вступила в принципиальный конфликт с учением Православной Церкви». Справедлив и другой наш современник (и также известный историософ) священник Александр Шумский, который пишет, что Леонтьев пронес Христа через всю свою жизнь, и приняв монашеский постриг, стал единственным «из русских мыслителей и писателей первого ряда, кто стал православным монахом – факт огромной важности».
Состоявшееся в Стамбуле открытие мемориальной доски русскому монаху, дипломату и ученому Клименту (Константину Николаевичу) Леонтьеву напоминает нам о том, что осмысление его наследия в духе Православия, для пользы государственной и через призму научного междисциплинарного подхода способно дать очень многое настоящей и будущей России. «Делай, что должен …; верь, что это сбудется; но когда — точно определить нельзя. Кто будет тогда жить, увидит и вспомнит, быть может, добром и о нас, которые умели, не видевши, веровать».
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.i-deti.ru/