Д.В. Бугай
Учение о душе можно без особых натяжек назвать центром плотиновской философии. Все остальные разделы философии Плотина так или иначе обнаруживают свою тесную связь с психологией. Эта последняя в свою очередь представляет собой весьма обширную область с многочисленными внутренними членениями и особыми проблемами. В этом докладе мы попытаемся разобрать всего один топос психологического учения основателя неоплатонизма, относящийся к вполне конкретному учению и изложенный в одном конкретном трактате четвертой девятки. Этот трактат (IV 6) посвящен проблеме ощущения и памяти, в нем Плотин размежевывается с перипатетической традицией, берущей начало в работе Аристотеля "О памяти и припоминании".
Рассмотрим вначале анализ памяти в трактате Аристотеля. Аристотель различает понятия памяти и припоминания и начинает с анализа памяти. Отправной его точкой Стагирит считает уяснение отличия объектов памяти и процесса памяти от объектов других способностей души. Критерием этого отличия является отношение ко времени. Три модуса времени распределяются между тремя способностями души. На будущее направлены надежда и мнение, на настоящее - ощущение, на прошлое же направлена память. Следовательно, память не является ни ощущением, ни восприятием, но неким их свойством или состоянием по прошествии времени.
Память отлична от ощущения или теоретического рассмотрения тем, что, во-первых, осуществляется в отсутствие объектов, на которые направлены другие виды познания, во-вторых, память возникает, когда душа говорит, что она прежде ощутила, узнала или рассмотрела. Таким образом, по Аристотелю, память отнесена к прошлому и обладать памятью могут лишь те живые существа, которые обладают ощущением времени. Время же, в свою очередь, зависит от величины и движения и познается тем же органом, что и они, т.е. первым или общим ощущением, телесное место которого - сердце. Следовательно, память не может быть без воображения, даже память о чем-то умопостигаемом, поскольку память об умопостигаемом существует лишь привходящим образом, а память сама по себе относится к первому ощущающему. Следовательно, память присуща не только людям, что имело бы место, если бы она относилась к умопостигаемому, но память присуща и другим живым существам, обладающим ощущением времени. Итак, объекты памяти сами по себе - это объекты воображения, а косвенным образом эти объектами могут быть те, что так или иначе связаны с воображением.
Как появляется объект памяти? Аристотель говорит, что благодаря ощущению и телесному органу, которому свойственно это ощущение, в душе появляется некое изображение (zwgr?fhm? ti) или отпечаток (t?poj tij), на что и направлена память. Возникающее движение производит словно некий отпечаток ощущения. Аристотель сравнивает этот процесс с тем, что делают те, кто запечатлевает нечто с помощью печатей. Если это так, что же мы вспоминаем, когда вспоминаем? Этот отпечаток или же тот объект, от которого произошел этот отпечаток? Если память вспоминает свое состояние, т.е. отпечаток от объекта, то невозможна память об отсутствующих вещах, поскольку тогда мы вспоминаем присутствующий в сознании hic et nunc отпечаток, а не ту вещь, отпечатком которой он является. Если же мы вспоминаем не отпечаток, а объект, от которого произошел отпечаток, то как мы можем его помнить тогда, когда у нас нет его ощущения? Если у нас в душе, продолжает Аристотель, есть нечто подобное объекту ощущения, некий отпечаток или начертание, каким образом, когда мы ощущаем его, у нас появляется память о чем-то другом? Каким образом ощущение одной вещи, одного объекта в душе приводит к воспоминанию о чем-то совершенно другом? Аристотель разрешает эту апорию следующим образом. Возьмем, к примеру, нарисованное на доске живое существо (t? ™n p…naki gegramm?non z?on). Это одновременно и живое существо, поскольку это форма живого существа, и отображение или образ (e„k?n) живого существа. Эти две вещи в данном случае есть нечто одно, однако бытие их различно, а рассматривать этот рисунок можно и как живое существо, и как его образ. Точно также объект воображения, находящийся у нас в душе (t? ™n ?m‹n f?ntasma), можно рассматривать и как нечто само по себе, и как образ чего-то другого. Само по себе - это объект созерцания и воображения (n?hm? ti ? f?ntasma), как относящееся к другому - образ или объект памяти (t? d' ?j ™ke‹ ?ti e„k?n, mnhm?neuma). Таким образом, одно и то же психологическое состояние может в зависимости от способа рассмотрения быть отнесено либо к воображению, если мы рассматриваем это состояние как состояние в себе, либо к воспоминанию, если мы рассматриваем его как отражающее, отпечатлевшее, изображающее нечто иное. Всякое воспоминание, таким образом, есть объект воображения, рассматриваемый, однако, не в себе, а через отношение к иному, но не всякий объект воображения есть воспоминание, поскольку есть объекты, лишенные отношения к иному.
Отсюда возможность двух видов заблуждения. Во-первых, можно воспринять объект памяти только как в-себе, т.е. как объект воображения, не имеющий отношения ни к чему другому, обратив внимание только на его фактичность, на его присутствие в сознании и, следовательно, упустив его "символическое" значение, его функционирование в качестве образа. Во-вторых, можно принять то, что имеет отношение только к воображению и лишено "символического" подтекста, за "символически" нагруженное, принять определенное состояние сознания, определенное представление и воображение за образ чего-то другого, имевшего место. Именно выделение последнего способа заблуждения дало Аристотелю возможность объяснить факты мистического визионерства и экстатических видений. Экстатики имеют в душе определенные образы или состояния, они лишь наличны - в силу тех или иных причин, - но не имеют отношения к тому, что реально было воспринято этими людьми в прошлом. Ошибка происходит тогда, когда эти наличные образы начинают трактоваться как образы прошлых событий, якобы воспринятых человеком.
Такова теория памяти и связанная с ней теория ощущения Аристотеля, против которых выступил Плотин в IV 6 (41). Плотин протестует против того, чтобы ощущения трактовались как отпечатления и напечатления. Он исключает теорию отпечатка и связанную с ним теорию ощущения. У Аристотеля восприятие души в первом ощущающем было направлено не на сам предмет ощущения, но на возникший в результате взаимодействия конкретного органа ощущения, объекта ощущения и посредствующей среды отпечаток. Плотин, рассматривая проблему на примере зрительного восприятия, говорит, что для его возникновения предмет зрительного восприятия должен находиться на удалении от органа восприятия, "лежать - как выражается Плотин - на прямой". При чувственном восприятии, по Плотину, душа смотрит во вне, а не созерцает находящийся в ней самой вид. Если не предположить этого, то невозможно будет объяснить тот факт, что душа, созерцая находящееся в ней самой и не отдаленное от нее самой, тем не менее полагает между собой и увиденным промежуток и говорит об определенном расстоянии.
В этом случае речь также не могла бы идти и о величине предметов, находящихся вовне, поскольку душа имела бы дело только со своими собственными отпечатками, не имеющими величины. Каким образом можно было бы утверждать, что небо велико, когда отпечаток в душе таким быть не может? Самым же сильным аргументом против аристотелевской теории является, по Плотину, то, что в таком случае мы не могли бы видеть самих предметов, но только их образы и тени, а значит одним будут сами вещи, и совершенно другим - видимое нами. Плотин в доказательство своей мысли приводит аналогию со зрачком, который, чтобы увидеть предметы, должен находиться не рядом с ними, но в отдалении. Следовательно, зрящее и зримое должны быть не чем-то одним, но двумя. То, что зрит находящийся в ином месте отпечаток, должен быть отлично от того, в чем этот отпечаток находится.
Чем же тогда является ощущение? Оно не может быть страдательным состоянием, претерпеванием, но есть способность, осуществляющая то, для чего она предназначена. То, как действует способность ощущения, Плотин описал на примере слуха. В воздухе присутствует отпечаток того, что звучит, этот отпечаток есть некий расчлененный удар, т.е. источник звука словно пишет в воздухе буквы. Способность слуха и сущность души как бы считывают отпечатки, пребывающие в воздухе. Так же обстоит дело и со зрением. В случае обоняния и вкуса дело обстоит несколько иначе, поскольку они частично являются пассивными и претерпевающими, частично действующими ощущениями и способны к суждению. Знание же умопостигаемого является полностью активным и чуждым отпечатлению, поскольку умопостигаемое познается изнутри, тогда как чувственное - извне. И именно постижения умопостигаемого есть самые действенные и действительные способности души, поскольку здесь имеет место процесс самопознания.
Итак, в отличие от Аристотеля ощущение у Плотина активно, это не запечатление в душе отпечатков, когда душа становится своего рода материей, а внешний объект и среда - действующими причинами запечатления. Главные ощущения, по Плотину, активны, они не проникаются чем-то внешним, но активно движутся на них, они, как в одной из бесед с автором доклада выразился А. Гостев, интенциональны. Эта интенциональность сравнивается Плотином с процессом чтения, когда способность души и сущность души читают или, как сканирующие устройства, "распознают" находящиеся вовне отпечатки вещей. Плотин называет ощущения "суждениями", поскольку им дана способность суждения и различения отпечатков, претерпеваний, хотя сами ощущения при этом остаются чуждыми этим отпечаткам.
Иная теория ощущения предполагает и иную теорию памяти, поскольку плотиновская теория ощущения приводит к, на первый взгляд, парадоксальной теории памяти. Память уже не может быть сохранением того, что было воспринято, а душа осуществляет акты памяти, ничего не приняв в себя. Как это может быть? Душе нет необходимости что-то принимать в себя, поскольку она является выражением всего. Она последний предел, в котором выражается умопостигаемое, и первый предел выражения чувственного. Она, следовательно, имеет отношение и к тому, и к другому, "ощущает", как говорит Плотин, и то, и другое. Поэтому ее воспоминание об умопостигаемом есть не что иное, как процесс мышления этого умопостигаемого, к которому душе не нужно идти, поскольку она сама есть это умопостигаемое, но только в более неясном виде. Чтобы мыслить умопостигаемое, resp., вспоминать его, душа должна из неясного стать ясным, пробудиться и из возможности умопостигаемого стать его действительностью. Воспринимаемое чувствами, со своей стороны, также имеет отношение к душе, оно связано ею и освещено, душа выявляет чувственное и ставит его, как выражается Плотин, перед взглядом и перед способностью ощущения, готовой его познавать. Когда душа усердно направляет внимание на какую-то вещь, то затем, в течение долгого времени она относится к этой вещи как к чему-то присутствующему в данный момент, и чем больше это внимание, тем дольше так расположена душа. Этим Плотин пытается объяснить тот факт, что память у детей развита больше, чем у взрослых. Предметов, на которые направлено детское внимание, гораздо меньше, чем у взрослых, поэтому их душа концентрируется на меньшем объеме данных, а, следовательно, обращает на них внимание в гораздо большей мере, а, значит, они остаются в памяти на гораздо более продолжительное время. Чем меньше вещей, тем сильнее память, чем больше их, тем память слабее и неустойчивее. И в этом положении видит Плотин доказательство ошибочности аристотелевской теории, поскольку, говорит он, если бы в душе пребывали отпечатки воспринятого, то большое количество воспринятых предметов не имело бы следствием меньшее количество и худшее качество памяти.
Далее, если бы в душе пребывали отпечатки, было бы невозможно, по Плотину, забвение и, соответственно, припоминание. Это последнее возникает в результате усилий, которые делают соответствующую способность души или саму душу более сильной. Иначе, по Плотину, нельзя было бы объяснить тот факт, что мы чего-то не помним, если слышали об этом раз или два, но помним, когда слышали неоднократно. Если бы в душе пребывали отпечатки, то они бы возникали уже после первого акта восприятия, поскольку этого не происходит, то, скорее, по Плотину, речь должна идти об усилении души. Об этом говорит и то, что тренированная память позволяет вспомнить не только непосредственный предмет своих усилий, но и нечто другое. Это, по Плотину, объясняется тем, что вспоминающая способность души при упражнении становится сильнее. Теория же отпечатков приводит не к усилению, а к ослаблению души, которая становится не действующим субъектом, но чем-то страдательным, пассивным. Никакое упражнение, по Плотину, не может иметь следствием то, что упражняемое становится в большей степени претерпевающим, нежели действующим, что является для Плотина логическим следствием припоминания в контексте теории отпечатков. Действительно, упражнения в припоминании внутри аристотелевской теории должны иметь следствием все большую отпечатлеваемость отпечатков, т.е. все большее превращение души в нечто пассивное. И если рассматривать ощущение, действовать в нем будет не бессильное, но то, что обладает большей силой. Таким образом, и ощущение, и память являются некими силами.
Затем Плотин ставит следующий вопрос. Если память есть не пассивная среда, сохраняющая ощущения-отпечатки, но активная способность, каким образом процесс воспоминания не моментален, но происходит по прошествии времени? Ответ Плотина в том, что памяти, как и любой другой способности, необходима определенная подготовка, способность должна быть подготовлена к своему проявлению. И то, что не совпадают памятливые и "остроумные", свидетельствует не о пассивности памяти, но лишь о том, что память и острота ума - разные вещи.
Итак, поскольку сама душа, не будучи пространственной величиной, есть способность-дюнамис, то и память оказывается активной способностью, а не пассивным вместилищем. По Плотину, все вообще касающееся души должно пониматься совершенно иным образом, чем это делается теми, кто исходит из чувственного опыта и использует при объяснении психологических явлений чувственные аналогии. Плотин говорит об аналогии с буквами на табличках и дощечках. Оппоненты Плотина, с его точки зрения, не увидели противоречивых следствий своих теорий, будь то теории телесности или же бестелесности души. Таким образом, Плотин в этом трактате на примере учения о памяти хотел проиллюстрировать свое общее понимание души как активного и независимого от тела субъекта психической деятельности и использовать учение о памяти как один из полигонов для испытания антиперипатетического оружия в сфере психологии.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://filosof.historic.ru