Разговор о поэме «Двенадцать» следует начать с дневниковой записи Блока, где он пишет: «В январе 1918 года я в последний раз отдался стихии не менее слепо, чем в январе 1907 или в марте 1914 года». В январе 1907 увлечение Волоховой способствовало рождению «Снежной маски», а в марте 1914 знакомство с Дельмас призвало к жизни цикл «Кармен».
Удивительное признание! Поэма о революции, по ощущениям самого автора, создавалось так же, как стихи о любовной страсти.
Мы уже знаем, что любовь для Блока – это «свободная стихия», сродни ветру, вьюге, океану. Значит, и революция – стихия? Еще одна дневниковая запись говорит о том, что «революция производит бурю во всех морях – природы, жизни, искусства».
Итак, революция как стихия, как «буря во всех морях» воплощена Блоком в поэме «Двенадцать», о которой он говорил, что это лучшее из всего, что он написал.
«Двенадцать» – это мир, пронизанный ветром, вьюгой, пургой. Первые же строки поэмы строятся на контрасте: «Черный вечер. Белый снег». Черное и белое – самый явный самый резкий контраст. И не только цветовой. Так как в символическом, переносном значении белый цвет связывается с добром, чистотой, святостью, а черный, напротив, – со злом, грязью, грехом.
В этом контрасте воплощена центральная антитеза поэмы – антитеза старого и нового мира.
Старый мир – это сатирические образы первой главы: старушка, не понимающая происходящего, пеленая, словно курица; длинноволосый писатель, витийствующий на площади; «барыня в каракуле» с манерным «уж мы плакали»; буржуй и кок, трусливо прячущийся, – один за сугробом, другой – в воротнике собственного пальто.
Новый мир – это коллективный образ двенадцати красногвардейцев, защитников новой жизни, впереди которой шествует Христос как символ обновления.
Если образы старого мира имеют выраженную сатирическую окрашенность, то при создании образов красногвардейцев Блок избегает однозначности, не стремится к идеализации, не боится противоречий. А противоречия эти серьезны и глубоки.
Психология защитников нового мира строится практически на противоположных, полярных началах. Это и революционная дисциплина, и анархическая вольница, которая живет как в призывах к грабежам, так и в самом сюжете поэмы, построенном на убийстве одним из красногвардейцев своей любовницы Катьки, загулявшей с другим. Вообще герои нового мира выглядят совсем не героически: «…в зубах цигарка, примят картуз, на спину б надо бубновый туз». Эти слова передают сходство красногвардейцев с каторжниками. В статье «Интеллигенция и революция» Блок с возмущением заявлял, что народ «не паинька», что революция не похожа на идиллию. Эту «не идиллию» он и нарисовал. Каторжных, жестоких, стихийных, «без креста», он святил их неожиданно, поставив впереди отряда Иисуса Христа, и не в терновом венце мученичества, а в «белом венчике из роз» – Христа воскресшего, символизирующего возрождение, новую жизнь.
Революция для Блока была творением нового мира, Царства Божия на земле. А эти двенадцать – апостолы новой веры. Хорошо знавший Блока в тот период Корней Чуковский вспомнил, что в тяжелые дни, когда Блока травили, предавали анафеме, не подавали руки за поэму, обвиняли в искусственности и фальши финала, в то, что Блок «продался большевикам», он однажды воскликнул: «А я у каждого красногвардейца вижу ангельские крылья за плечами». Христос в финале поэмы – это символ святости мученичества и страданий на пути к обновлению.
В поэме есть много, на первый взгляд, противоречивого и странного. Двенадцать красногвардейцев – защитники революции. А кто же враг? Образ врага в поэме сложен и неоднороден. Он воплощается и в сатирических образах первой главы, и в зловещих тенях, мраке, выстрелах из-за снеговых сугробов. Да и в самих красногвардейцах есть еще много такого, что враждебно новому миру: их стихийная анархичность, жестокость, старая вера… Все это – и смешное, и жалкое, и страшное – воплотилось в одном символическом образе – образе пса. Он «голодный», «безродный», «шелудивый», – и в то же время у него «жесткая шерсть», он «скалит зубы», «не отстает» и прямо назван волком.
Система образов поэмы сложна тем, что главные контрастные образы ее многомерны и противоречивы. Старый мир и жесток, и опасен одновременно. Новый мир – и жесток, и стихиен, и свят. В стихии нет и не может быть простых настроений. И Блок это ощущает. Как умел он любить Россию, дикую, убогую, ханжескую, так же полюбил и революцию. Полюбил за то, что она стихийная, гибельная, катастрофичная.
В статье «Интеллигенция и революция» он призвал «слушать музыку революции». И эту музыку воплотил в поэме, каждая главка имеет свою ритмическую основу, и сюжет прочитывается в смене музыкальных образов. От стихии ветра – к маршу, от марша – к частушке, от частушки к дробному стуку копыт и быстрому лету лихача, а потом – к меняющимся ритмам разбойного налета и убийства, от них к тоскливой песне, к заупокойной молитве, городскому романсу – и снова к голосу ветра, вьюги и маршу красногвардейцев. Смена картин в поэме происходит через смену ритмов. Только необыкновенная музыкальность блока могла воплотить это сложный сюжет «музыки революции».
Это чудо и загадка, но тот же много общавшийся в этот период с Блоком Чуковский вспоминал, что поэма была написана практически в один день, а в черновиках почти не было помарок. «Музыка революции» звучала в нем вместе с его любимыми песнями ветра и вьюги.
«Двенадцать» – практически последнее из того, что он написал. После них были только «Скифы» и «Пушкинскому Дому». Сам он никогда не отрекался от этой поэмы, твердо считал ее лучшим из всего, что он создал и до конца жизни верил в это так же свято, как и в тот день, 20 января 1918 года, когда он, закончив поэму, написал в дневнике: «Сегодня я – гений».
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.coolsoch.ru/