За почти двухсотлетнюю* историю развития теории и практики психотерапевтической помощи сформировалось несколько сотен ее специфических вариантов и форм. Согласно мнению специалистов Европейской Психотерапевтической Ассоциации (ЕАР), их можно сгруппировать в пять основных категорий:
"1) Психоаналитическая психотерапия — охватывает те формы психотерапии, которые можно вывести из глубинных психологический теорий Фрейда, Юнга и др.; жизненные проблемы при этом рассматриваются как результаты неосознанных конфликтов и моментов развития.
2) Когнитивная и поведенческая терапия — охватывает те формы психотерапии, которые опираются на теории обучения и когнитивную психологию; жизненные проблемы тут выводятся из неправильного обучения и мышления.
3) Гуманистическая психотерапия — охватывает те формы психотерапии, которые, в противовес квази-редукционизму психоанализа и бихевиоризма, акцентируют потенциал человеческого развития. Здесь жизненные проблемы рассматриваются как блокада чувств.
4) Системная психотерапия — охватывает те формы психотерапии, которые — на основании общей теории систем — рассматривают жизненные проблемы как возникающие
* В 1811 году немецкий ученый Иоганн Кристиан Хейнрот из Лейпцига был назначен на должность профессора психотерапии. С этого момента можно вести формальный отсчет существования психотерапии в качестве самостоятельной научной дисциплины. вследствие сдвига функций в системе или группе, к которой принадлежит данное лицо.
5) Экзистенциальная психотерапия — охватывает те формы психотерапии, основу которых составляет экзистенциальная и феноменологическая философия. Жизненные проблемы объясняются тут недостатком ясности понимания условия человеческого существования" [55, с. 30-31].
Эвристические возможности психотерапевтических теорий трудно сравнивать. Тем более нелепо пытаться рассматривать различные подходы на предмет большей или меньшей эффективности предлагаемых методов воздействия. Как и в других сферах человеческой жизни, в области психологический помощи популярно далеко не самое лучшее, а прежде всего доступное, разрекламированное и недорогое.
По моим наблюдениям, стихийно сложившаяся в отечественной психотерапии практика выбора направления, в котором терапевт специализируется, во многом случайна. Сравнительно редко встречаются практики, тяготеющие к нескольким подходам, и очень часто терапевт считает избранную ориентацию самой лучшей и наиболее эффективной (а то и единственно правильной). При этом подходы, требующие более длительной и дорогостоящей подготовки (а аналитическая терапия именно такова), естественно, оказываются менее популярными.
Интеллектуальная респектабельность психоаналитической терапии несомненна, так что аналитики не прибегают к интенсивно-оголтелым способам рекламы своей деятельности. Психоанализ пропагандируется меньше, чем другие подходы, он реже представлен в профессиональном поле отечественной психотерапии. Соответственно, изучение психоаналитической теории и обучение навыкам аналитической работы мало распространено. Институциализированные, легитимные формы подготовки психоаналитиков доступны и вовсе только единицам. Профессиональное сообщество психоаналитиков расширяется в соответствии с правилом "числом поменее, ценою подороже".
Другой стороной такого положения вещей, является существенно меньшее (по сравнению с другими направ-
лениями) количество книг, посвященных методическим и клиническим аспектам психоанализа. Переводы (качественные, снабженные комментариями) работ современных психоаналитиков можно сосчитать по пальцам. Тексты классиков, собственно первоисточники, переиздаются чаще, но большей частью при этом используются устаревшие переводы, с архаическими речевыми оборотами, расплывчатыми формулировками основных положений. Такие авторы, как Д.Айке, Д.Анзье, М.Балинт, Д.Боулби, М.Кляйн, М.Малер, Г.С.Салливан, Дж.Сандлер, Х.Сегал, Р.А.Спитц, Р.Стерба, Д.У.Фэйрберн, А.Холдер, Ш.Ференци и др., либо вообще не представлены в русских переводах, либо известны их единичные небольшие работы. Практически нет трудов по структурному психоанализу (за исключением двух томов "Семинаров" и нескольких статей Ж.Лакана), остались в стороне интереснейшие результаты постмодернистской рефлексии бессознательного. Книг отечественных психоаналитиков, содержащих обсуждение актуальных проблем психодинамической терапии и результатов собственной практики, не наберется и полдесятка. Русских учебников, подобных двухтомнику Х.Томэ и Х.Кэхеле [67] или монографии Р.Р.Гринсона [13], нет вообще.
Поэтому обсуждение идей и теорий глубинной психологии, которые могут использоваться в практике терапевтического анализа, представляется важной и актуальной задачей. Я хорошо сознаю, что данная работа ни в коем случае не может приравниваться к систематическому изложению психоаналитической теории. Это всего лишь попытка выделить ряд научных, теоретических и методических положений психоанализа, способных структурировать мышление начинающих психотерапевтов.
По мере накопления опыта практической работы психотерапевт все чаще испытывает потребность в его осмыслении. Со времен Х.Кохута самонаблюдение (интроспекция) и эмпатия служат не только основными формами организации психотерапевтических отношений, но и главными принципами, определяющими направления (интенции) мыслей и действий терапевта. Психоана-литическая (или другая, но глубинная психология предлагает лучшие из возможных) теория предлагает логику понимания и практических действий на сеансе. Параллельно с этим различные школы предоставляют удобный и конкретный язык описания проблем, основания для систематизации, варианты теоретических моделей — одним словом, все, что необходимо для понимания и осмысления феноменов, возникающих в ходе психотерапевтического взаимодействия.
Эволюция психоаналитических школ и подходов — предмет для глубоких и серьезных научных изысканий. Этот вопрос освещается во множестве справочников и учебных пособий; из имеющихся на русском языке можно рекомендовать книгу П.Куттера [32] и некоторые словари [47, 53]. В рамках терапевтического анализа полезно представлять себе хотя бы общие особенности развития психоаналитической теории. Следующая схема будет полезной при выборе направления для интерпретаций в работе с конкретным клиентом:
Личностная подструктура, в которой преимущественно локализованы проблемы клиента
Психоаналитическая школа или направление
Супер-Эго (Сверх-Я)
Неофрейдизм, психология Самости Х.Кохута, индивидуальная психология А.Аддера
Эго
Эго-психология, работы Р.Спитца, Э.Эриксона, Г.С.Салливана.
Ид (Оно)
Теория объектных отношений, британские школы (Д.В.Винникотт, Д.У.Фэйрберн и Др.), фрейдовская теория влечений.
Классический психоанализ вряд ли можно назвать свободной от противоречий психотерапевтической школой, но он сохраняет цельность и единство своих теоретико-методологических оснований и преемственность форм и методов аналитической практики. Основные положения фрейдовского учения — теория структуры и функциональной динамики психического аппарата, представления о стадиях развития личности, этиологии психических нарушений и способах их лечения — прихотливо эволюционировали в рамках различных глубинно-психологических школ, но при всем многообразии существующих ныне вариантов они более или менее схожи.
Фрейд рассматривал психоанализ в качестве объективного способа научного познания, способного определить долю участия бессознательной проекции в формировании системы представлений об окружающей действительности. "Большая часть образа мира, — писал он, — есть не что иное как проекция психического на внешний мир. Неясное осознание (внутреннее восприятие) психических факторов и бессознательных процессов отражается в конструировании сверхчувственной реальности, которую научное знание должно преобразовать в психологию бессознательных явлений" [108, Vol. 22. Р. 182]. Развитие психического аппарата предполагало способность формировать со временем все более объективные представления о мире, однако бессознательные влечения предопределяли психическую активность человека в любом возрасте. Психологические проблемы личности, психические нарушения и расстройства были проявлениями специфических нарушений равновесия в психическом аппарате. Исследование этих нарушений и выработка способов лечения были главной задачей фрейдовского психоанализа, в истории которого принято выделять три последовательно сменявших друг друга этапа ее разрешения.
На первом этапе* развития психоанализа Фрейд предложил модель аффективной травмы, лежащей в основе
* Обычно первый этап соотносят с работой "Проект научной психологии", написанной в 1985 г. Топическая модель изложена в "Толковании сновидений" (1900), а структурная относится к 1923 г., когда была создана работа "Я и Оно".
психопатологии. Второй этап представлен топической моделью психического аппарата, состоящего из трех систем — бессознательного, предсознательного и сознания. В рамках этой модели психопатология рассматривается как результат вытеснения в бессознательное психических содержаний, связанных с переживанием и удовлетворением влечений. Структурная теория рассматривает психические расстройства как нарушения внутриличностной динамики, следствие антагонизма между Оно, Я и Сверх-Я.
Первоначально Фрейд полагал, что основная функция психического аппарата состоит в способности управлять психической энергией, в стремлении создавать оптимальное для личности состояние равновесия и покоя. Такой гомеостатический принцип работы психики способствует ее функционированию на относительно постоянном и при этом стабильно низком энергетическом уровне; эмоция (аффект) есть его повышение. При слишком большом количестве аффективной энергии психический аппарат не способен ее контролировать, инстинкты и влечения становятся неуправляемыми. Это и называется психической травмой, причем для целей лечения необходимо отличать актуальные травмы (возникающие как непосредственная реакция на реальное событие или ситуацию) и ретроактивные травмы, связанные с прошлыми событиями, воспоминание о которых может внезапно породить сильный аффективный конфликт. Например, невротический симптом может развиться в результате ассоциативной связи между переживанием сексуального влечения в зрелом возрасте и сексуальным воспоминанием раннего детства; такого рода травмы Фрейд считал ключевыми в возникновении истерии.
В соответствии с теорией аффективной травмы он выделял две категории неврозов: психоневрозы, к которым относились истерические неврозы и неврозы навязчивых состояний, и актуальные неврозы, включающие неврастению и неврозы страха. И те, и другие суть личностные и поведенческие расстройства психогенного происхождения, симптомы которых в символической форме выража-ют либо конфликт между влечением и моральными чувствами пациента (психоневроз), либо сексуальную фрустрацию (страхи и неврастения).
В дальнейшем Фрейд пересмотрел свою раннюю теорию патогенеза психических расстройств, ряд исходных положений которой (например, представление о сексуальном совращении в раннем детстве как реальном факте биографии невротиков) оказались ошибочными. Однако именно модель аффективной травмы18 часто лежит в основании расхожих представлений о психоаналитической теории невроза. В теории сексуальной травмы — корни обыденно-житейского понимания психоанализа как стремления обнаружить "клубничку" в индивидуальной истории и "объяснить" с ее помощью чью-либо личную жизнь и общественную деятельность, литературно-художественное творчество и т. п.
В топической модели главный объяснительный потенциал связан не с аффектами (непосредственно переживаемыми состояниями), а с влечениями — психическими репрезентантами ("образами") потребностей, побуждающих индивида к активности, к выполнению определенных действий. Влечения, по Фрейду, — основной механизм и залог психической активности, удовлетворение влечения (разрядка побуждения) — условие жизни организма и источник развития личности и психики:
"Возникающие в организме раздражения влечений... предъявляют к нервной системе гораздо более высокие требования, побуждают ее к сложным последовательным действиям, благодаря которым возможно удовлетворение, но главным образом они заставляют нервную систему отказаться от своей идеальной цели — устранения всяких раздражении. Можно заключить, что именно влечения, а не внешние раздражения, являются двигателем прогресса, который привел к развитию столь совершенной и бесконечно работоспособной нервной системы" [77, с. 128, архаизмы убраны мною — Н.К.].
Влечения, каждое из которых обладает специфическим типом переживания психического напряжения, целью, объектом и исходит из определенного соматического ис-точника, составляют основное содержание системы бессознательного, подчиненной принципу удовольствия, т.е. стремлению к удовлетворению влечений. Аффекты сопровождают процессы разрядки и, в отличие от влечений, не подвергаются вытеснению. Инстинктивные желания и влечения (сексуальные и агрессивные), их объекты и формы удовлетворения являются главным источником психических конфликтов и служат объектом вытеснения. Подавляются и вытесняются также различные представления, связанные с проявлением и реализацией влечений, аффективно окрашенные способы соответствующего поведения и, наконец, во взрослом возрасте вытесненными или не воспринятыми сознанием могут оказаться ситуации, связанные с возникновением желания и возможностью его исполнения.
История развития фрейдовских идей о генезисе неврозов может быть представлена следующей схемой:
В процессе терапевтического анализа вытесненные влечения представлены прежде всего сильными аффектами. Бурные эмоции, неуместные чувства обусловлены главным образом трансфером, однако их модальность и формы проявления могут указывать на природу вытесненных желаний. Разумеется, нельзя анализировать аффективную динамику в отрыве от объектных отношений клиента, но бывают случаи, когда терапевт наблюдает схожие эмоции в одинаковых ситуациях с различными объектами. Так, одна из моих клиенток, госпожа Б., в числе прочих своих проблем отмечала склонность к яростным спорам, в ходе которых она полностью утрачивала контроль над своими действиями. Госпожа Б. жаловалась, что ввязывается в споры в совершенно неподходящих ситуациях с людьми, которые заведомо некомпетентны в обсуждаемых вопросах. Чем более неправым или неосведомленным оказывался ее противник, тем сильнее она вовлекалась в спор и, в конечном счете, все заканчивалось, по ее словам, "безобразной сценой, в которой я выглядела просто ужасно — как в переносном, так и в прямом смысле: разозленная фурия, которая уже ничего не соображает и только кричит".
При обсуждении этой проблемы довольно быстро выяснилось, что в ситуации спора сильные эмоции настолько захлестывают госпожу Б., что все когнитивные процессы почти полностью блокируются. "Во время спора я не могу думать, я могу только кричать, — говорила клиентка. — Мое единственное желание — победить во что бы то ни стало, хотя часто сам предмет спора уже давно утрачен. Для меня главное — переспорить противника. Недавно мы спорили с подругой и я решила закончить спор, сказав ей, что первым способен остановиться тот, кто умнее. Вот я и прекращаю спор. Подруга сказала:
"Хорошо, пусть ты будешь умнее, а я зато останусь права". Мне было так обидно, даже сейчас об этом спокойно говорить не могу".
Со мной г-жа Б. никогда не спорила. По ее словам, если собеседник явно компетентнее и умнее ее, она не спорит, а прислушивается к его мнению. В трансферентном отношении ко мне наблюдалась следующая картина: клиентка высоко ценила позитивное отношение к себе и была уверена в моей симпатии. Но почти каждый сеанс она начинала с довольно-таки невротичного "вымогательства" комплиментов и одобрительных замечаний. В противном случае она съеживалась в кресле и молча переживала состояние, обозначенное в анализе как "чувство того, что мои успехи ничтожны, что я мало понимаю и вообще глупая". Если же я хвалила ее, то (независимо от того, насколько заслуженной была похвала) у госпожи Б. после мгновенной вспышки удовольствия начинало нарастать чувство тревоги.
Тревога, как легко удалось выяснить, была связана с чувством вины. Свое чувство вины г-жа Б. прокомментировала следующим образом:
К: Когда Вы говорите, что я молодец, или хвалите меня за то, что я сумела понять, мне кажется, что это незаслуженная похвала. II я опасаюсь, что, когда Вы сами это поймете, Вы на меня рассердитесь.
Т: За что?
К: За то, что я на самом деле ничего не понимаю, или понимаю очень мало, намного меньше, чем нужно. {После паузы). И тогда я сама на Вас обижаюсь, понимаю, что это неправильно, и вот я снова виновата. А Вы меня незаслуженно хвалите.
Т: А как это похоже на ситуации, в которых Вы яростно спорите?
К: А там точно так же, только наоборот. С Вами я не спорю, потому что Вы правы, а я ничего не понимаю, или почти ничего. А в спорах сначала собеседник не понимает, насколько он не прав, а потом уже и я сама...
Т: Чего Вы не понимаете в споре?
К: Как я выгляжу со стороны. Насколько все это глупо и вообще — стоит ли спорить с человеком, который ничего не понимает в предмете спора и отстаивает свое мнение из упрямства, и чтобы меня позлить.
Из этого диалога видно, что госпожа Б. испытывает сильную фрустрацию в ситуации социального сравнения, когда ее значимость подвергается сомнению или (как ей кажется) умаляется из-за присутствия более компетентного и авторитетного собеседника. В обоих случаях сильный немотивированный аффект (гнев-ярость-агрессия или тревога и вина) указывают на вытесненное бессознательное желание нарциссической природы ("никто не смеет подвергать сомнению правоту (силу) моего Я").
В трансферентных отношениях вытеснено настойчивое желание получить одобрение и похвалу аналитика. Клиентка легко принимает и усваивает соответствующую интерпретацию, а затем предлагает новый материал для анализа:
К: Конечно, я согласна, что мне очень хочется услышать от Вас похвалу. Любому приятно. Но на самом деле я Вашего одобрения не столько хочу, сколько боюсь. Боюсь не оправдать доверия, а вдруг Вы хвалите незаслуженно. Понимаете? Я ведь знаю, что Вам нельзя верить, что Вы ненадежная абсолютно...
Т: Последнее — проекция чистой воды. Теперь мне понятно, что это Вы чувствуете себя ненадежной, не заслуживающей доверия. Поэтому и испытываете дискомфорт в тех случаях, когда я Вас хвалю.
К: А если я этого не заслуживаю?
Т: Конечно не заслуживаете, раз Вы ненадежная. За что хвалить человека, которому нельзя верить? Но эту ненадежность Вы приписываете мне, и получается замкнутый круг: раз я одобряю какие-то аспекты Вашего поведения или личности, то делаю это неоправданно, и верить мне нельзя, а значит — Вы плохая. Вас не за что хвалить, следовательно, на мою оценку Вашей личности положиться нельзя. Стало быть, и я тоже плохая.
Г-жа Б. наконец понимает, как сильно перепутаны ее аффективные реакции. Проработка этого инсайта завершается просьбой объяснить, что происходит на самом деле, каковы мои подлинные чувства и мотивы. Следующая интерпретация разъясняет их природу:
Т: Вы не всегда можете отделить критику отдельных аспектов действий и поведения от негативной оценки своей личности в целом. Если я говорю "Это сделано плохо (или неправильно)" — это не значит, что Вы плохая.
К: Как это не значит?
Т: Очень просто. В первом классе хорошая учительница не должна говорить "Миша ленивый" или "Катя неаккуратная", иначе дети будут считать себя тотально плохими, вот как Вы. Она говорит: "Миша сегодня ленится" или "Катя эту страницу написала неаккуратно". И на следующий раз Миша и Катя постараются сделать лучше.
Госпожа Б. замечает, что в детстве ее часто называли и считали плохой, если она делала нечто плохое.
Т: Вот видите. Поэтому мне приходится целенаправленно разделять свои оценки. Я говорю: "Вы хорошая, но это или то сделали плохо". Я стремлюсь отделить отношение к Вашим действиям (не всегда правильным) от отношения к Вам (всегда позитивного и безоценочного в принципе).
К: А я Вам не верю, потому что нельзя быть хорошей, если что-то делаешь плохо.
Т: И меня же в этом обвиняете. А потом пугаетесь — вдруг я все пойму и, в свою очередь, сделаю Вам в отместку что-нибудь плохое.
К: Да, это так. Знает кошка, чье мясо съела!
Аффективная динамика в трансфере указывает на вытесненный страх отвержения, а чувство вины у госпожи Б. имеет контр-фобическую природу, осуществляя профилактику этого страха. Неспособность контролировать аффект в споре и невозможность спорить с авторитетной личностью оказываются двумя сторонами одного и того же бессознательного желания утвердить независимость и автономность собственного Я, но аффективная окраска ситуаций различна (агрессия и тревога). Проблема г-жи Б. хорошо иллюстрирует принятый в психоанализе взгляд на агрессию как форму защиты от тревоги и показывает, как часто чувство вины и тревога маркируют вытеснение агрессивных влечений.
Первоначально ядро бессознательного составляют инстинктивные желания и связанные с ними ранние (инфантильные) формы удовлетворения влечений. С ними постепенно связываются другие "содержания-представления", бывшие ранее приемлемыми, но подавляемые из-за своей конфликтной природы, амбивалентности, высокой аффективной силы и т.п. Постепенно процесс вытеснения становится непрерывным: "Когда достигнута определенная точка в индивидуальном развитии, вытеснение инстинктивного желания или его дериватов19 может происходить постоянно. Причина вытеснения заключается в вызванном конфликтом неудовольствии. Таким образом содержания бессознательного постоянно пополняются вытеснениями. Одновременно инстинктивные желания бессознательного постоянно побуждают к создания новых дериватов" [93, с.247]. Так психика оказывается разделенной на две антагонистические структуры (бессознательное и сознание), между которыми существует узкий коридор предсознательного, через который идет обмен психическими содержаниями — под строгим контролем цензуры.
Бессознательные влечения и желания, преставления и образы, которые активно стремятся к выражению и удовлетворению, но активно сдерживаются сознанием — это динамическое бессознательное, источник побуждений и активности, тогда как дескриптивным (описательным) бессознательным называют просто все, что сознанию недоступно. Дескриптивное бессознательное и составляет содержание системы предсознательного, последнее включает в себя также и цензуру. Цензуру не следует понимать только как систему запретов — это скорее инстанция, которая одновременно служит и удовлетворению бессознательных желаний, и приспосабливается к требованиям окружающей действительности. Это еще не принцип реальности в строгом смысле слова, но стремление к ком-промиссу, попытка, что называется, и невинность соблюсти, и капитал (удовольствие) приобрести.
Функции предсознательного, как они перечислены А.Холдером [см. 93, с.251-253], представляют собой начальные формы вторичного процесса, контролирующего первичный процесс распределения (катектированид) психической энергии в соответствии с бессознательными желаниями и влечениями. В отличие от сознательного Я личности предсознателъное лишь выборочно руководствуется логическими законами, принципом причинности и другими атрибутами развитого мышления. Противоречия и хаотическая избирательность контроля над влечениями необходимы для принятия компромиссных решений, обеспечивающих частичное удовлетворение и разрядку побуждений. Хорошим примером работы пред-сознательного является цензура сновидений.
Близкими бессознательному аспектами предсознательной активности будут: формирование воображаемых образов, фантазмов, возникновение и развитие аффектов, использование примитивных зашит и симптомообразование. Такие функции, как критическая оценка представлений и переживаний, ассоциативная память, проверка реальности (способность различать воображаемое и действительное), контроль над доступом в сознание и связывание сильных аффектов, сближают предсознателъное с деятельностью Я и вторичным процессом.
Сознание (Фрейд использовал термин "система восприятие/сознание") в психоанализе трактуется как располагающаяся на периферии психического аппарата способность различать свойства предметов и явлений и воспринимать новые впечатления независимо от предыдущих. В топической модели Фрейд далек от понимания сознания как высшего уровня психики, интегрирующего впечатления от реальности в осмысленный концепт мира. Основная задача сознания — обеспечивать работу бессознательного, "высматривая" в окружающей действительности подходящие объекты и условия для удовлетворения влечений. Вот характерное описание сознания как придатка бессознательной психики:
"Я предположил, что нервные импульсы в сознании посылаются изнутри быстрыми периодическими толчками в абсолютно проходимую систему "восприятие/сознание" и оттягиваются назад. Пока система насыщается таким образом, она получает сопровождающиеся сознанием восприятия и проводит возбуждение дальше в бессознательные системы воспоминания; как только насыщение прекращается, сознание угасает, и деятельность системы заканчивается. Дело обстоит так, как будто бессознательное протягивает с помощью системы "восприятие/сознание" щупальца во внешний мир, которые быстро оттягиваются назад, после того как они ощутили существующие в нем возбуждения" [80, с.562].
Таким образом, именно бессознательная динамика влечений, которая является побудительной основой поведения, предопределяет нормальное или патологическое личностное функционирование. Сознательная регуляция мало что меняет в работе психического аппарата, но формы психопатологии при недостаточном контроле над влечениями (психоз) будут отличаться от невроза, связанного с их чрезмерным подавлением и вытеснением.
Различиям между неврозом и психозом посвящены несколько специальных работ, относящихся уже к третьему периоду развития психоаналитической теории. Расчленение душевного аппарата на Оно, Я и Сверх-Я позволило Фрейду точнее описать противоречивые характеристики психических содержаний независимо от меры (степени) выраженности в них качества сознания. Самое простое определение типов нарушений связывает их с локализацией психического конфликта: "невроз является конфликтом между Я и Оно, психоз же является аналогичным исходом такого нарушения во взаимоотношениях между Я и внешним миром" [80, с.535]. Далее Фрейд конкретизирует эти различия, указывая на разницу в типе утраты реальности: "при неврозе Я, находясь в зависимости от реальности, подавляет часть Оно (часть влечений), в то время, как то же самое Я при психозе частично отказывается в угоду Оно от реальности" [80, с.539].
Рассматривая Я как связную организацию душевных процессов в личности, Фрейд описывает компенсатор-ную природу его участия в образовании симптомов психических расстройств. Бессознательная динамика в неврозе выглядит следующим образом: Я вытесняет и подавляет влечения в угоду принципу реальности, а затем следует бессознательная компенсация, "вознаграждающая потерпевшую часть Оно". Невротическая симптоматика есть следствие такой компенсации. Она приводит к утрате именно тех аспектов реальности, которые требовали отказа от влечений, а сам невроз как следствие "недовытеснения" гарантирует Оно (и личности в целом) удовольствие в форме вторичной выгоды.
Как правило, привлечение внимания клиента ко вторичной выгоде от своих симптомов и проблем удачно структурирует терапевтическую работу. Обсуждение "выгодных", удобных для него последствий невротических нарушений помогает вернуть утраченные фрагменты реальности, т.е. способствует формированию более реалистических и здоровых представлений о себе и своем социальном окружении. Кроме того, разбор нарциссической динамики мотивов вторичной выгоды позволяет субъекту ощутить свои симптомы как болезненные (эго-дистонные), чуждые нормальному здоровому самоощущению. Довольно часто обсуждение первичной (способы и формы бегства в болезнь или проблему) и вторичной (добавочное удовольствие от внимания и заботы, которой пользуются люди больные и/или несчастные) выгоды от невроза составляет половину всего объема терапевтической работы.
Но бывает и так, что анализ вторичной выгоды столь сильно разрушает иллюзию внутреннего комфорта клиента, что невротическая симптоматика видоизменяется в психотическую. В психозе процессы вытеснения захватывают часть реальности, с которой Оно не может согласиться, а затем в рамках принципа удовольствия конструируется новая реальность, удобная и приятная для субъекта. Психоз не знает вторичной выгоды, это не бегство в болезнь от действительности, но болезненное, патологическое видоизменение реальности в угоду бессознательным желаниям и влечениям. "Этот новый фантастическийвнешний мир психоза, — пишет Фрейд, — стремится занять место внешней реальности; в противоположность неврозу он охотно опирается, подобно детской игре, на часть реальности (это не та часть, от которой он должен защищаться), придает ей особое значение и тайный смысл, который мы — не всегда правильно — называем символическим" [80, с.542-543].
В моей практике был случай, когда активная терапевтическая работа с невротиком, чья вторичная выгода отличалась огромными масштабами, привела к психотическому срыву. Причиной последнего послужило целенаправленное разрушение аналитиком уютного невротического мирка, который госпожа 3. терпеливо создавала в течение нескольких лет. Наверное, теперь моя позиция была бы более щадящей и терпимой, но тогда победу одержало стремление к быстрому терапевтическому эффекту.
Госпожа 3. работала в большом детском учреждении (назову его Центром), коллектив сотрудников и воспитанников которого представлял собой довольно замкнутую систему с весьма специфическими обычаями и традициями. Это был особый мир, где желаемое так часто выдавалось за действительное, что их взаимозаменяемость стала одним из фундаментальных принципов организации жизни и персонала, и детей. Но если дети, пожив некоторое время в радостном и сказочном мире собственных фантазий, уезжали и взрослели в реальном социуме, то многие взрослые, годами не покидавшие территории Центра, были вынуждены питать и поддерживать иллюзии экзистенциальной коммунитас20, составляющей жизненную философию и modus vivendi данного учреждения.
Безусловно, общая инфантилизация психологического климата, характерная для Центра, наложила отпечаток на невротические симптомы клиентки, которая при каждом удобном случае выступала не просто как его сотрудник, но как выразитель и хранитель его норм и традиций, ревнивый и бдительный носитель соответствующего уклада жизни. Настойчиво декларируемые ценности дружеской поддержки, взаимопомощи, уважения и безоценочного
принятия другой личности были хорошо вписаны в структуру невроза г-жи 3. Обладая от природы дисгармоничной внешностью (массивная фигура атлетического типа и постоянно покрытая воспаленной угревой сыпью кожа), клиентка использовала эти особенности как основание "разрешать" себе лично весьма асоциальные формы поведения. Она нетерпимо относилась к критике и замечаниям в свой адрес, могла прервать любой (в том числе официальный и служебный) разговор истерическими выкриками, постоянно привлекала к себе внимание, ненасытно жаждала одобрения и поддержки, в самых одиозных формах проявляла симпатию и антипатию к противоположному полу. Это была одна из самых крайних форм истерического невроза, которую мне когда-либо приходилось наблюдать.
Столь эксцентричное поведение госпожа 3. демонстрировала всюду, за исключением отношений со своими учениками (к моему удивлению, она работала учителем младших классов). Именно администрация школы проявила инициативу в обращении к психотерапевту, попросив меня "немного помочь" этой девушке. Однако наблюдая поведение и истерические реакции г-жи 3. в учебной группе, где я преподавала психологию личности, я не торопилась предлагать свои услуги. В конце концов госпожа 3., которой знакомые это настойчиво советовали, пришла ко мне сама.
Согласившись с тем, что у нее есть проблемы в отношениях с людьми (первоначальная жалоба была сформулирована, как и следовало ожидать, в форме проекции собственных ожиданий: "все окружающие относятся ко мне потребительски, пользуются мной и моей добротой"), г-жа 3. наотрез отказалась обсуждать явно девиантный характер своего поведения. По ее глубокому убеждению, она ведет себя с людьми ненавязчиво и скромно, "не высовывается", делает много добра, ее все любят, уважают и прекрасно к ней относятся. Указав на противоречия этого описания и первоначальной жалобы на потребительское отношение других, я вызвала очередную истерику — со слезами и нелепыми обвинениями в собственный адрес.
Все это свидетельствовало о том, что мне вряд ли удался терапевтический альянс с г-жой 3. Тем не менее она продолжала приходить в часы, отведенные для индивидуальных консультаций, и жаловалась окружающим на мою черствость и нежелание помочь. Одновременно в учебной группе стали периодически возникать дискуссии на тему "Как помочь бедняжке З." Студенты настойчиво просили меня продолжить работу с ней, а сама госпожа 3. вела себя так, как будто это мой прямой долг. Напомню, что сложившаяся ситуация хорошо отвечала корпоративной морали Центра.
Убедившись, что психика госпожи 3. практически непроницаема для аналитического вмешательства (она могла принять одну-две интерпретации за сеанс при условии, что почти все его время занимали различные формы поддержки и утешения), я стала искать более эффективные формы воздействия. Динамика "в день по чайной ложке" казалась недостаточной. Проанализировав причины столь неадекватной самооценки клиентки, я пришла к выводу, что главную роль играет всеобщая тенденция окружающих уступать эмоциональному шантажу со стороны г-жи 3., жалеть ее, прощать любые нелепые выходки и вести себя так, как будто ее поведение совершенно нормально.
Во время очередного занятия, на котором госпожа 3. продолжала настырно требовать от товарищей по группе внимания и поддержки, искусно манипулируя своей "ранимостью", я спокойно объяснила студентам, почему в поведении девушки закрепились такие нелепые поведенческие паттерны. Я обратила их внимание на то, в какой степени неадекватные социальные ожидания г-жи 3. бездумно и автоматически поддерживаются группой, как неискренни и демагогичны на самом деле все эти "подбадривающие" диалоги. Большая часть студентов впервые поняла, что истерическая игра г-жи 3. возможна только благодаря наличию зрителей, которыми они всегда готовы послужить. В заключение я спросила, действительно ли такая поддержка нужна и полезна, и какое удовольствие она приносит обеим сторонам.
Это произвело желаемый эффект, и даже больше. В замкнутом социуме Центра любая информация быстро становится всеобщим достоянием, не без участия "испорченного телефона". Значительная часть социального окружения г-жи 3. перестала поддерживать ее невротические требования и высказывать ей безусловное одобрение, а кое-кто из мужчин отважился на прямую конфронтацию. Разумеется, не дожидаясь условленного времени, госпожа 3., вся в слезах, пришла ко мне в гостиницу и стала упрекать в том, что с моей подачи все ее враги подняли голову и пытаются сжить ее со свету. Ее истерика развивалась по нарастающей, поведение стало неконтролируемым, и в конце концов мне пришлось обратиться за помощью к сотрудникам милиции.
К сожалению, я недооценила этот серьезный срыв у клиентки. Сочтя достаточными ее последующие извинения (и чувствуя себя отчасти виноватой в том, что случилось), я продолжила работу с г-жой 3. Следующую встречу я посвятила подробному разбору вторичной выгоды, получаемой ею в процессе истерического шантажа друзей и близких. Иллюзорный мирок гармоничного существования госпожи 3. рухнул, и защитные механизмы начали конструировать "новую реальность". В этой реальности я оказалась злобным демоном, одержимым идеей разрушить сам Центр, внеся разлад в атмосферу всеобщей любви и дружбы его сотрудников. Придя домой, г-жа 3. написала об этом письмо генеральному директору, а когда ожидаемой ею реакции не последовало, приехала в соседний город, где я жила, и стала караулить меня у подъезда. К этому времени ее поведение стало столь параноидально агрессивным, что г-жу 3. пришлось госпитализировать в психиатрический стационар.
Когда острое психотическое состояние было снято, госпожа 3. вернулась в Центр, но не смогла вернуться к своему прежнему неврозу. Посвятив около полугода попыткам привлечь меня к ответственности за то, что ее "упрятали в психушку", г-жа 3. в конце концов уволилась и уехала из Центра. Этот случай послужил мне наглядным уроком того, сколь хрупкой иногда может оказаться грань между утратой реальности при неврозе и в психозе.
Искажение реальности посредством вытеснения приводит к несколько иной картине, нежели работа психологических защит. Конечно, эти процессы часто связаны друг с другом, да и вообще вытеснение присутствует в качестве компонента в большинстве защитных механизмов. И все же между ними есть некоторые отличия.
Самое существенное из них состоит в том, что вытеснение может прогрессировать, захватывая все новые регионы действительности и создавая все большие пробелы в картине мира, представленной в сознании клиента. Предположим, в начале вытеснению подвергся небольшой эпизод или конкретный факт, травмировавший человека. Однако вслед за этим может возникнуть желание "вычеркнуть" всю ситуацию или деятельность в целом, в рамках которой имела место травма. Придется вытеснить наличие участников или нечаянных свидетелей события (начинают забываться имена и лица, ландшафт или интерьер места происшествия).
Здесь можно было бы привести конкретные примеры из терапевтической практики, но я не откажу себе в удовольствии процитировать объяснение известного психоаналитика:
"Если запретить под страхом усечения головы называть короля Англии мудаком, то говорить, что он мудак, никто, конечно, не станет. Но в силу этого факта придется умалчивать и о множестве других вещей — то есть обо всем, что способно открыть глаза на тот очевидный факт, что король Англии — мудак... В результате, таким образом, все, что согласуется в дискурсе с тем реальным фактом, что король Англии — мудак, придерживается за зубами. Субъект оказывается вынужден извлекать, исключать из дискурса все, что имеет отношение к тому, о чем говорить запрещено законом. Так вот, запрещение это остается, как таковое, совершенно непонятным. На уровне реальности никто не способен понять, почему за то, что он эту правду выскажет, ему отрубят голову; никто не понимает даже, где именно сам факт запрета имеет место" [35, с.185-186].
Иными словами, далеко зашедшее вытеснение превращает связную картину (или рассказ) в клочки и обрывки, тогда как психологические защиты просто изменяют травмирующий смысл событий на более приемлемый или безобидный. Поэтому эмоциональными последствиями работы защитных механизмов обычно являются раздражение, ярость, гнев, тогда как вытеснение чревато страхом. Чувство страха занимает место вытесненного переживания, рост тревоги сопровождает процесс его возвращения в сознание. Любой психотерапевт, использующий в работе аналитические техники, рано или поздно сталкивается со страхом.
В рамках третьей (структурной) теории психического аппарата главная роль в возникновении психических нарушений и расстройств отводится нарушениям функций Я. Сложная задача сохранения равновесия между противоречивыми требованиями Оно, Сверх-Я и внешнего мира приводит к выработке специфических механизмов, среди которых центральное место занимает страх, а также различные способы зашиты от него. Именно в Я развивается способность реагировать страхом не только на ситуацию реальной опасности, но и на угрожающие обстоятельства, при которых травмы можно избежать.
Специфической формой страха является ощущение беспомощности, связанное с неконтролируемым ростом силы бессознательных желаний. В отличие от страха перед реальностью (термин, обозначающий переживание реальной опасности, внешней угрозы), данный страх часто переживается как чувство тревоги, не имеющей конкретного объекта, а связанной с Я целиком:
''Если человек не научился в достаточной мере управляться с инстинктивными побуждениями, или инстинктивный импульс не ограничен ситуативными обстоятельствами, или же вследствие невротического нарушения развития вообще не может быть отреагирован, то тогда накопившаяся энергия этого стремления может одолеть человека. Это ощущение превосходства импульса, перед которым человек чувствует
себя беспомощным, создает почву для появления страха. Инстинктивные побуждения могут угрожать по-разному. Например, страх может быть связан с тем, что влечение стремится к безграничному удовлетворению и тем самым создает проблемы. Но и сам факт, что человек может утратить контроль над собой, вызывает очень неприятное ощущение, беспомощность, а в более тяжелых случаях — страх" [93, с. 522].
Такой вид невротического страха довольно часто встречается в сновидениях, он может сопровождать анализ вытесненного и вызывать сильное сопротивление осознанию влечений. В своей работе "Зловещее" (1919) Фрейд относит к числу наиболее пугающих, жутких переживаний возвращение вытесненного, указывая, что символическим аналогом того, что должно было оставаться скрытым, но внезапно проявилось, являются кошмары, связанные с ожившими мертвецами, привидениями, духами и т.п. Основоположник психоанализа полагал, что "жуткое переживание имеет место, когда вытесненный инфантильный комплекс вновь оживляется неким впечатлением, или если снова подтверждаются преодоленные ранее примитивные представления" [108, Vol. 18. Р. 264].
Совсем иначе выглядят и переживаются страхи, иррациональные, так сказать, по форме, а не по существу. Это страх перед вполне конкретными объектами или ситуациями, которые могут представлять реальную опасность (злые собаки, змеи, высокие скалы и пропасти), но в большинстве случаев сравнительно безобидны (жабы, пауки, старухи-цыганки и т.п.).
Одна из моих клиенток как-то пожаловалась на сильный страх перед змеями. Судя по рассказу, это была настоящая фобия — при виде похожих объектов или даже просто в разговоре о том, что они попадаются в самых неожиданных местах (на даче, за городом) девушка начинала кричать, а случайная встреча с безобидным ужом закончилась ужасающей истерикой. В беседе о причинах возникновения этого страха прояснилось большое ассоциативное поле, связанное с ним. Для клиентки змея символизировала только негативные моменты, а общая культурная семантика, связанная с вечной молодостью, мудростью, целительными свойствами и другими позитивными характеристиками, отсутствовала напрочь.
Далее выяснилось, что по-настоящему вытесненными были амбивалентные, двойственные аспекты змеиной природы, ассоциированные с могущественными, проницательными и потому опасными женскими фигурами. Сама же змея воспринималась как латентный, скрытый (в траве) фаллос, символизирующий основание бессознательного желания. Страх змей в качестве симптома заместил признание своей подвластности желанию Другого21. Вполне очевидно, что фобическая реакция предохраняла клиентку от соприкосновения с вытесненными аспектами собственной сексуальности, связанными с ипостасью фаллической женщины. Страх перед этой демонической фигурой был преобразован в фобию змей.
Ведущая роль, которая отводится страху в понимании того, как именно Я поддерживает равновесие в системе психики, обусловлена аффективной динамикой психоаналитической процедуры. Дело в том, что данная терапевтом интерпретация, сколь бы своевременной, верной и точной она ни была, далеко не всегда принимается клиентом. По мере развития методики и техник психоаналитической работы основным моментом последней становится не столько содержание интерпретаций, сколько их приемлемость, готовность пациента разделить и поддержать точку зрения терапевта. По своему смыслу принятие отлично от осознания (прежде всего тем, что это произвольный, а не спонтанный акт), а распознать его можно по эмоциональному потрясению, сопровождающему преобразование аффективного опыта в процессе терапии.
Специфической формой такого переживания является страх объективации результатов терапии, который встречается весьма часто. "Пишущие" психотерапевты и преподаватели сплошь и рядом сталкиваются с опасениями клиентов, что работа с ними будет представлена в качестве примера, клинической иллюстрации теории. Причем апелляция к повсеместно принятым формам соблюдения конфиденциальности ничего не меняет — "а вдруг кто-нибудь догадается и меня все-таки узнают".
У одного из клиентов этот страх выразился в попытке запретить мне не то что публиковать, но даже описывать ход его терапии. В то же время он всякий раз напряженно разглядывал мой рабочий дневник, лежавший на столе во время сеансов, и как-то признался, что отдал бы многое за возможность его почитать. Когда в ответ я показала ему страницы, относящиеся к его собственному случаю, господин X. не смог даже понять, что там написано. Он согласился с интерпретацией, что природа его страха — не невротическое опасение того, что будет нарушена конфиденциальность, а, скорее, психотический страх "быть увиденным". Поскольку этот последний специфичен по отношению к проблемам г-на X., терапия которых была выдержана в русле структурного психоанализа, дальнейшее описание ее помещено в соответствующей главе. Здесь же я хотела акцентировать внимание на том, что понимание природы страха клиента помогло дальнейшему продвижению анализа.
В терапевтической практике открытое обсуждение страха, связанного с ходом терапии, указывает на преодоление сопротивления Я, способствует разблокированию психологических защит. В случаях, когда терапевтический анализ не двигается с места из-за рационализирующих сопротивлений, которыми клиент встречает интерпретации, всегда полезно инициировать регрессию, сделав предметом беседы ранние детские страхи, страх смерти, страх новизны и любые другие формы страха, присутствовавшие в его жизни. Иногда клиент сам считает страх основой своих проблем, но чаще симптоматика страха становится фокусом терапии при анализе сновидений.
3.5. Нарциссизм
В психоанализе взаимно дополняющие друг друга задачи анализа бессознательного и укрепления, усиления сознательно функционирующего Я пациента попеременно определяют цель и направление терапии. В терапевтическом анализе вторая задача выступает на первый план более явно, так что любую личностную проблему или психическое нарушение можно рассматривать как расстройство, связанное с Я. Помимо описанных выше конфликтов между Я и бессознательным, связанных с необходимостью вытеснения бессознательных влечений и страхом как универсальным маркером вытеснения и осознания вытесненного, значительный вклад в невротическую симптоматику вносят проблемы, связанные с нарциссизмом.
Проблема нарциссизма — одна из наиболее интересных в глубинной психологии. Если оттолкнуться от обыденного представления о нарциссической личности как о человеке эгоцентричном и самовлюбленном, чьи интересы в значительной степени сосредоточены вокруг его собственного Я, то понятно, почему нарциссическая симптоматика так важна для психотерапии. Я рискну высказать предположение, что нарциссичные невротики составляют большинство по сравнению с другими категориями клиентов. Уровень психологической культуры нашего общества пока еще невысок, и обращаются к психотерапевтам прежде всего люди с высоким ощущением значимости своего Я, подчеркнутым интересом и вниманием к проблемам собственной личности. Поэтому развернутые преставления о специфике нарциссических расстройств необходимы любому психотерапевту, не обязательно психоаналитику.
Нарциссизмом принято называть тенденцию направлять либидо к собственному Я, а не к другим лицам, которые могли бы стать объектом влечения. Нарциссическая озабоченность собой и своим благополучием является основной проблемой у людей, чья жизнедеятельность организована вокруг ненасытной потребности получать поддержку и похвалу со стороны окружающих. Собственное совершенство, реальное или мнимое, не приносит удовлетворения, если нарциссичный субъект не получает подтверждения этого совершенства в любой форме и по первому требованию. Обычно в начале терапии нарциссический клиент произносит такой вдохновенный гимн себе, любимому, что вопрос о том, откуда же столько трудностей в отношениях с людьми у такого замечательного человека, сгущается из воздуха сам по себе.
Нарциссические личности отличаются специфическим поведением и манерой держаться, благодаря чему эту категорию клиентов легко дифференцировать. На одной из научных конференций я наблюдала поведение молодого человека (лет 25-27), полностью соответствующее нарциссической психопатологии. Господин D., несмотря на то, что был существенно моложе большинства участников, двигался очень степенно, разговаривал медленно и протяжно, слегка "в нос", с характерной мимикой — высоко подняв подбородок, глядя в пространство перед собой. Он любил пространно разлагольствовать о вещах, в которых совсем не разбирался, и особенно активно включался в обсуждение проблем, далеких от своей основной специальности (г-н D. был биохимиком).
В ходе научных дискуссий, на которых обсуждались главным образом вопросы, связанные с психологией, этологией и психиатрией, господин D. часто высказывал весьма наивные взгляды и приводил легковесные аргументы. В качестве ведущего объяснительно принципа использовал аналогию, а личный опыт был для него главным доводом в пользу собственной правоты. В ответ на критику (поначалу мягкую, а впоследствии все более эмоциональную) г-н D. невозмутимо говорил: "Мне кажется, тут я абсолютно прав" или "Я считаю, что это так". Возражений он не слышал.
Не удивительно, что "психоаналитическая" часть конференции вскоре перестала воспринимать юношу всерьез и реагировала на его выступления соответствующими интерпретациями. (Замечу в скобках, что врачи-психиатры были более терпимы — сказывался клинический опыт общения с грубо нарушенными пациентами). Г-н D., до этого предпочитавший широкий круг общения, резко сузил его, ограничившись слушателями моложе себя. Его поведение полностью вписывалось в словарную дефиницию нарциссизма:
"Такие индивиды характеризуются чувством собственных исключительных прав, фантазиями о всезнании и всемогуществе, собственном совершенстве или совершенстве идеализируемого объекта, выраженность которых зависит от остроты психопатологии. Сопутствующие аффекты колеблются от ду-шевного подъема (если завышенная самооценка подкрепляется) до разочарования, депрессии или гнева, называемого нарциссическим гневом (если уязвлено самолюбие)" [53, с. ИЗ].
Нарциссический гнев у господина D. бурно проявился в связи с необходимостью выполнить ряд хозяйственных функций (конференция проходила в полевых условиях, и все участники по очереди выполняли обязанности дежурных). Он попытался увильнуть от мытья посуды и чистки котлов под предлогом того, что писать научные статьи у него выходит куда лучше. Когда же другие дежурные заметили, что среди присутствующих большинство предпочитает писать статьи, но при этом все понимают, что нужно рубить дрова, носить воду, поддерживать огонь в очаге и т.п., г-н D. очень рассердился. Гнев достиг пика, когда окружающие стали подшучивать над ним, утверждая, что способности писать научные тексты и колоть дрова неразрывно связаны, а хозяйственные умения и навыки лучше всего развиты именно у самых продуктивных ученых. Чувство юмора отказало г-ну D., и он, что называется, "потерял лицо".
Во времена Фрейда нарциссическое развитие считалось безусловно нежелательным. Преобладание влечений, связанных с Я, над объектными (направленными к другим людям) однозначно рассматривалось как фиксация на аутоэротической стадии, а регрессивная динамика нарциссической природы, по мнению таких авторитетов, как К.Абрахам, Ш.Ференци, О.Ранк или Э.Джонс, свидетельствовала о нарушении или неблагоприятном характере аналитического процесса. Лишь в начале 70-х годов в рамках психологии Самости22 Хайнца Кохута была предложена непатологическая концепция нарциссизма. Были описаны нарциссические компоненты переноса, развернулась дискуссия об отличиях между первичным и вторичным нарциссизмом.
Не вдаваясь в подробности, касающиеся динамики развития упомянутых представлений, замечу, что первичным нарциссизмом называют гипотетическую стадию психосексуального развития в раннем детстве, когда собственное тело и Я ребенка являются единственными объектами, к которым катектируется (направляется) энергия либидо. Генетически первичному нарциссизму родственен шизофренический, а доминирование этой формы нарциссизма в отношениях с людьми свойственно шизоидным личностям. Вторичный нарциссизм состоит в способности резервировать определенное количество либидной энергии для поддержания устойчивой структуры Я, независимо от уровня развития и степени интенсивности отношений с другими людьми. К сфере вторичного нарциссизма тяготеют аутосимпатия, устойчивое позитивное самоотношение, здоровая самоидеализация и так далее.
В процессе терапевтического анализа полезно различать нормальный, патологический и злокачественный нарциссизм. Нормальный нарциссизм, восходящий к ранней (нарциссической) стадии психического развития, на которой индивид "соединяет в целое аутоэротически функционирующие сексуальные влечения, чтобы достичь объекта любви, сначала делает объектом любви самого себя, свое собственное тело, и только потом переходит от него к выбору в качестве объекта другого человека" [108, Vol. 10. Р. 114], проявляется как естественная забота о собственной значимости, потребность в одобрении и уважении окружающими своего поведения и личности. При этом человек чужд нарциссической озабоченности и не воспринимает внешние воздействия как обязательно относящиеся к оценке своего Я. Достижения и успехи соперников не угрожают разрушить нарциссическое единство собственной личности, субъект способен адекватно оценивать других людей и доверять их мнению о себе.
Патологический нарциссизм чаще всего связан с дефицитом самоуважения и заниженной самооценкой. В силу слишком требовательного Супер-эго или нарушенной идентичности такие люди чувствуют себя не просто нелюбимыми и одинокими, но не заслуживающими любви и внимания, они испытывают постоянную потребность в подтверждении собственной значимости. С другой стороны, проективное обесценивание окружающих в качестве
холодных, черствых личностей, не заслуживающих доверия и любви, идеализация собственного Я и чувство собственного величия и превосходства приводят к формированию "грандиозного Я", самая высокая оценка которого все равно будет недостаточной. При сильной зависимости от чужих мнений и оценок нарциссическая личность им не доверяет, не выносит критики, а похвалу воспринимает насторожено. Эти люди отличаются выраженной амбивалентностью Я-образа. "Многие авторы замечают, — пишет Н. Мак-Вильямс, — что в каждом тщеславном и грандиозном нарциссе скрывается озабоченный собой, застенчивый ребенок, а в каждом депрессивном и самокритичном нарциссе прячется грандиозное видение того, кем этот человек должен бы или мог бы быть" [41, с.222].
Нарциссическая самооценка бывает то чересчур высокой, то заниженной вплоть до полной неуверенности в себе. Такие колебания определяются внутренней бессознательной динамикой, а их причину субъект приписывает ненадежности социального окружения или референтной группы. Описанная в начале данной главы при разборе проблемы госпожи Б. аффективная динамика имела нарциссическую природу. Самоуважение клиентки было очень неустойчивым, тесно связанным с ситуациями одобрения или критики, воспринимаемым тотально. Нарциссическая неуверенность выливалась в форму агрессивного поведения в спорах, а компенсацией служило переживаемое после них чувство стыда и собственной неадекватности (нарциссическая рана).
О злокачественном нарциссизме можно говорить в тех случаях, когда индивид практически не способен направлять влечение на объект, поскольку любовь к другому человеку "отнимает либидо" от собственного Я. Как известно, принцип удовольствия имеет две функциональные цели: регуляция удовольствия-неудовольствия (удовлетворение влечения) и регуляция высокой и низкой самооценки (нарциссическое удовлетворение). Злокачественный нарциссизм соответствует полному замещению удовлетворения влечений нарциссическим
удовлетворением*. При этом искажение реального положения вещей обеспечивается "тонко настроенной" системой психологических защит, оберегающих нарциссическую целостность воображаемого образа Я.
Различие между нормальным, патологическим и злокачественным нарциссизмом, равно как и принадлежность клиента к соответствующему уровню личностной организации, можно оценить в зависимости от присущих ему способов реагирования на обиду. Нарциссические личности особенно сильно подвержены обидам и редко отвечают на них адекватным, зрелым образом. Такие реакции, как терпимость, признание ошибок или несостоятельности идеальных репрезентаций своего Я, высокая толерантность к фрустрирующим воздействиям, для них не характерны.
Напротив, нарциссичные клиенты используют отрицание очевидного и идеализацию ("Я не провалился на экзамене, это выскочка-преподаватель свел со мною счеты за то, что я знаю предмет лучше него"), их представление о собственном величии может парадоксальным образом усиливаться после промахов и неудач. В качестве защитного механизма такие люди обращаются к всемогущему контролю ("Стоит мне только захотеть!"). Крайне патологической формой реакции на обиду являются грезы о возможности спасти высокую самооценку и избежать нарциссической катастрофы ценой отказа "вообще быть". Фантазии на тему "Вот я умру, тогда пожалеете!" имеют нарциссическую природу и составляют предысторию многих самоубийств. Аналогичным, хотя и обратным по своей природе, является желание наказать обидчика, стерев его с лица земли — к сожалению, тоже достаточ-
* Эго замещение можно проиллюстрировать хорошо известным анекдотом о двух приятелях, один из которых жалуется на тяжелую жизнь и множество проблем: нет денег, женщины им пренебрегают, а по ночам он мочится в постель. Второй советует обратиться к психотерапевту. Через некоторое время друзья встречаются вновь, и первый горячо благодарит второго за прекрасный совет:
— Ты знаешь, психотерапия мне так помогла, я стал другим человеком!
— И что, больше не мочишься в постель?
— Да нет, мочусь. Но я себя за это уважать стал!
но типичное. У подростков с нарциссической симптоматикой часто связано асоциальное поведение (наркомания, бродяжничество, уход из дома).
Мне довелось наблюдать личностное развитие очень нарциссичного юноши, который пытался сделать карьеру преподавателя высшей школы. Господин И. был одаренным, но чрезвычайно самовлюбленным человеком, и первый же профессиональный успех вскружил ему голову. Характерная для нарциссических личностей тенденция использовать окружающих людей как функции для поддержания высокой самооценки, не воспринимая их в качестве автономных, заслуживающих уважения и интереса субъектов, была присуща ему в высокой степени. Он очень любил акцентировать свои успехи на фоне неудач или средних результатов коллег по кафедре, всячески подчеркивая собственную исключительность. Сравнивая себя с другими, он использовал окружающих в качестве моделей тех или иных аспектов собственного Я (для обозначения такой формы межличностных отношений принят термин "сэлф-объект"). Окружающие в качестве сэлф-объектов интересовали г-на И. лишь постольку, поскольку он мог их превзойти или покрасоваться на их фоне. Друзей у него не было, за исключением более старшего и опытного коллеги, много сделавшего для формирования личности и профессионального мастерства г-на И.
С этим коллегой господин И. находился в отношениях сильно идеализирующего переноса, высокого ценил его, однако их взаимодействие было организовано почти исключительно вокруг проблем личностного и профессионального роста И. В то же время г-н И., как и все нарциссические личности, избегал чувств и действий, выражающих осознание личностной несостоятельности или зависимости от других. Он не совершал поступков, продиктованных благодарностью или раскаянием, и не испытывал соответствующих переживаний, поскольку его позитивная Я-концепция опиралась на иллюзию об отсутствии неудач и потребности в помощи. Разумеется, через некоторое время отношения с покровительствующим коллегой, которому надоело находиться в роли нарциссического расширения личности гос-
подина И., сильно ухудшились, и режим наибольшего благоприятствования И. ушел в прошлое.
Юноша воспринял это как подлинную катастрофу. Нарциссическая рана оказалась слишком болезненной, а резкая смена грандиозного ощущения Я состоянием неуверенной беспомощности и стыда привела к тому, что профессиональные притязания г-на И. неоправданно снизились. Он пытался обрести душевное равновесие с помощью сэлф-объекта иного типа (сильно влюбленной в него и обесцениваемой прежде девушки), однако та плохо годилась на роль нарциссического расширения в высоко значимой для него профессиональной сфере. Прежде характерная для И. конкурентная стратегия межличностного взаимодействия сменилась избеганием и нарциссическим уходом, а его личность постепенно эволюционировала в сторону ипохондрической озабоченности собственным здоровьем (рассыпавшаяся идентичность была спроецирована на физическое Я).
Следует отметить, что Фрейд считал нарциссических пациентов мало подходящими для психоанализа. Он рассматривал нарциссический невроз как неспособность вступать в трансферентные отношения с аналитиком, подчеркивая, что чрезмерная обращенность либидо на себя граничит с психотическим отказом от реальности. В настоящее время нарциссическая организация личности не расценивается как противопоказание для анализа, однако терапевтическая работа с такими людьми бывает длительной и трудной.
Идеи классического психоанализа, полезные для организации терапевтической работы, разумеется, не исчерпываются тем, что рассмотрено в данной главе. За ее пределами остались такие аспекты, как вклад стадий психосексуального развития в симптомообразование, эдипова проблематика, анализ сновидений и др. Поэтому первые два рассматриваются в следующей главе, а принципы и методы работы со сновидениями будут изложены отдельно, в рамках нескольких подходов (см. главу 7).
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://filosof.historic.ru