Общее и особенное в развитии мирохозяйственных связей России, КНР и Республики Корея
В ходе прошлого круглого стола (см. "МЭ и МО", № 7-8, 1997) отмечалось, что при межстрановых сопоставлениях (МСС) важно не только и не столько сравнение самих общественных преобразований, сколько соотнесение хода и промежуточных результатов этих преобразований с неким мировым стандартом, рассматриваемым в качестве эталона общественно-экономического обустройства. Такой подход, как представляется, раздвигает возможности и повышает содержательность МСС. Не пренебрегая спецификой отдельных стран, но соотнося их трансформацию с единой шкалой ценностей, он как бы купирует страновые особенности и подводит их к общему знаменателю.
И дело здесь вовсе не в стремлении втиснуть различные по своему демографическому, природному, социальному, экономическому и научно-техническому потенциалу, а также социокультурным традициям страны в прокрустово ложе какой-то теоретической схемы. Необходимость всестороннего учета национальной специфики при проведении системных и структурных преобразований не подлежит ни малейшему сомнению. Без этого не состоялось бы ни одно экономическое "чудо" - ни японское, ни германское, ни южнокорейское, и не смогли бы начаться "чудесные" превращения, происходящие ныне в Китае, Малайзии, Таиланде, Индонезии и ряде других стран.
Суть проблемы совсем в другом: как, исходя из национальных особенностей, адаптироваться к общим закономерностям развития и, в частности, к императивам научно-технического прогресса (НТП), с которым связаны в конечном счете все важнейшие события новой и новейшей истории человечества? Поэтому внутренние общественные преобразования в любой стране не только можно (о чем также говорилось на прошлом круглом столе), но и нужно рассматривать в качестве части или, вернее, решающего условия ее интеграции (включения) в современную систему мирохозяйственных связей, а саму интеграцию - не только как цель, но и как важный рычаг внутренних преобразований, а также косвенный показатель того, насколько успешно эти преобразования осуществляются. Именно такова взаимосвязь между этими двумя аспектами общественно-экономической жизни, и именно по такой схеме они взаимодействуют. И тогда полностью прояснится роль и значение мирохозяйственных связей для радикальных реформ, призванных устранить исторические завалы на пути развития.
Чтобы лучше понять причины достижений и упущений в интеграции изучаемых нами стран в мировую экономику, целесообразно хотя бы в самых общих чертах рассмотреть тенденции международного разделения труда (МРТ), а также сопоставить некоторые базовые характеристики этих стран накануне радикальных (структурных и системных) общественных преобразований и оценить их политику в отношении мирохозяйственных связей.
Касаясь первого круга проблем, необходимо прежде всего отметить устойчиво высокую динамику мировой торговли, на протяжении последнего полувека в 1,5-2 раза превосходящую по темпам рост производства. В результате существенно повысилась роль МРТ в процессе развития. При этом экспорт индустриально развитых рыночных экономик рос в целом быстрее, нежели развивающихся. Но из-за несравненно более низкого исходного уровня экспортная квота (доля ВВП, реализуемая на внешних рынках) во второй группе стран увеличилась намного больше, чем в первой: по данным 1970-1993 гг. соответственно в 2.2 раза и на 30%.
Торговля услугами опережала по темпам роста экспорт вещественных товаров (в 1980-1993 гг. в 1,4 раза), а экспорт промышленных изделий рос много быстрее сырьевого. Наивысшими темпами среди товарных групп развивается торговля машинами и оборудованием, а в рамках этой товарной группы - автотранспортными средствами, аэрокосмической техникой, производственной и бытовой электроникой, телекоммуникационной, конторской, измерительной и медицинской аппаратурой, а также двигателями, моторами, электрооборудованием и другими видами машинотехнической продукции, которые, будучи на переднем крае современного НТП, ориентированы на наиболее емкие и перспективные рынки в основных сферах хозяйственной жизнедеятельности человечества.
Благодаря опережающим темпам роста доля услуг в совокупном экспорте обеих групп стран за период 1980-1993 гг. повысилась с 16,9 до 20,8%. Еще разительнее изменилась структура торговли вещественными товарами. Если в 1955 г. за счет промышленных изделий (за исключением из их числа черных и цветных металлов) формировалось 41,9% товарных ресурсов мирового экспорта, то в 1994 г. - уже 74,5%, причем более 2/5 этого прироста приходится на последние 9 лет рассматриваемого периода. Доля машин и оборудования за тот же период увеличилась с 21 до 38,8%, в том числе автотранспортных средств - с 3,5 до 9,6%, а конторского и телекоммуникационного оборудования - с 0,9 до 11,5%. Очевидно, что уже в обозримом будущем нынешний разрыв в темпах роста торговли сырьем и промышленными изделиями не может не сократиться. Но тенденция к вытеснению продукции сельского хозяйства и добывающей промышленности с мирового рынка носит долговременный характер. Она обусловлена и подпитывается самим содержанием и общей направленностью научно-технического и экономического прогресса. В ее основе - создание новых конструкционных материалов и синтетических заменителей природного сырья, снижение энерго- и материалоемкости экономического роста и так называемая сервисизация (софтизация) экономики, идущая на смену индустриализации, которая выражается в опережающем росте и увеличении доли услуг, а также повышение уровня продовольственной самообеспеченности и, наконец, значительно более низкая эластичность спроса на первичные ресурсы в сравнении с промышленными изделиями и услугами.
Относительное сокращение торговли сырьем ослабляет позиции его экспортеров в МРТ, тем самым сдерживая и осложняя их развитие. Между тем попытки самортизировать обусловленные этим проблемы с помощью иностранных кредитов и займов зачастую оборачиваются новыми трудностями, которые порождаются перманентной нехваткой средств для их погашения. Решить эти проблемы, как свидетельствует исторический опыт, можно только на путях диверсификации и всемерного облагораживания экспорта, по возможности сопрягая его модернизацию с превалирующими тенденциями мировой торговли.
Из-за огромной разницы в численности населения, образующего фундамент, на котором покоится потенциал внутреннего рынка (поскольку производство в конечном счете замыкается на потребности человека в соответствии с уровнем их обеспеченности платежеспособным спросом). Южная Корея изначально нуждается во внешней торговле больше, а Китай, напротив, меньше России. Однако ввиду того, что по наделенности природными ресурсами Китай уступает России, его независимость от мирового рынка в целом меньше, чем это можно было бы предположить, исходя только из рыночного потенциала. Скудость природных ресурсов повышает зависимость от МРТ и Южной Кореи.
К началу модернизации хозяйственного механизма, обусловленной необходимостью создания условий, стимулирующих НТП, три изучаемые страны находились на разных ступенях технико-экономического и социального развития. Южная Корея, где эти преобразования стали фактически разворачиваться на старте ее современного экономического роста (начало 60-х годов), была еще отсталой аграрной страной, Китай в то время (конец 70-х годов) относился уже к аграрно-индустриальным государствам, а Россия, несмотря на огромное своеобразие ее технико-экономической структуры, входила в клуб индустриальных государств. Самая отсталая южнокорейская экономика являлась тем не менее рыночной, так как основные импульсы к ее развитию исходили от мирового рынка, а продвинутый по пути индустриализации Китай и сверхиндустриализованная Россия пребывали в тенетах командно-разверсточной системы. С той, однако, существенной разницей, что в государственном секторе Китая как таковом было занято менее 20% самодеятельного населения (разверсточная политика государства в деревне осуществлялась через сельскохозяйственные коммуны), а в госсекторе России (с учетом совхозов и колхозов) - более 90%. При этом в Китае на долю сельского хозяйства все еще приходилось свыше 70% общей занятости, а в России только 13%.
Воспользовавшись "преимуществами отсталости", китайское руководство взяло на вооружение концепцию так называемого двухдорожечного вхождения в рынок. Суть его во временном совмещении рыночной трансформации негосударственной экономики с планово-разверсточным хозяйствованием в государственном секторе, реформирование которого было сдвинуто на более поздние сроки. В такой же последовательности проводились преобразования в сельском хозяйстве и промышленности. Аналогичным образом осуществлялась и политика цен. Когда в связи с либерализацией цены в негосударственной экономике поползли вверх, плановые (низкие) цены на продукцию госпредприятий остались неизменными. Их последующая адаптация к рынку производилась постепенно, по мере усиления конкурентного давления на госсектор. Начав с либерализации сельского хозяйства и открыв шлюзы для развития негосударственного сектора в промышленности (к которому при реформировании были отнесены предприятия, контролируемые местными властями), Китай обрел широкие возможности экономического роста вне зависимости от хода трансформации самого госсектора.
Как ни велико значение параметров, характеризующих предреформенное состояние экономики, реальные изменения в структурах и механизмах воспроизводства зачастую определяются другими факторами. Во многом поэтому страны со сходными природно-демографическими характеристиками и уровнями развития подчас заметно разнятся по масштабам, типам и конкретным сферам интеграции в МРТ. Такие различия имеют место как между индустриально-развитыми, так и между развивающимися (включая переходные) экономиками, модернизация которых особенно сильно зависит от международной кооперации.
Более высокая значимость мирохозяйственных связей для стран с развивающейся и переходной экономиками обусловлена самим состоянием и местом этих экономик в мировой табели о рангах. Ведь именно развивающимся и постсоциалистическим странам, чтобы освоить механизм современного НТП, предстоит пройти через чистилище адаптации к закономерностям мирового развития, которые сформировались фактически без их участия и не сопрягаются или плохо сопрягаются с местными социокультурными традициями. Именно в этих странах непомерно велик разрыв между номенклатурой производства и структурой эффективного спроса, формируемой под активным воздействием демонстрационного эффекта социальных стандартов индустриально развитого общества. При том что емкость их национальных рынков, отягощенных в целом отсталой структурой потребления, зачастую не соответствует оптимальным масштабам многих видов современного производства. Прежде всего в развивающихся и переходных экономиках не достает ресурсов для развития и прежде всего такие экономики нуждаются в массированной технологической модернизации.
До начала радикальных реформ статистика национальных счетов в Южной Корее, Китае и России отсутствовала. Поэтому представление о масштабах встроенности этих стран в МРТ можно получить, опираясь только на сугубо оценочные данные. В 1960 г. южнокорейская торговля услугами была близка к нулю, а экспорт товаров составлял всего 33 млн. долл., что, по самым оптимистическим оценкам, в совокупности едва превышало 2% ВВП. Экспортная квота Китая за 1970 г. оценивается в 3% и к началу реформ скорее снизилась чем возросла". Что же касается Российской Федерации, то в 1990 г. за ее пределами было реализовано около 19% ВВП. Правда, примерно 2/3 стоимости вывезенных из России товаров приходилось на долю поставок в союзные республики, которые лишь с большой долей условности можно было считать тогда экспортом. Но поскольку после распада Союза межреспубликанское разделение труда оказалось международным, то при оценке исходных позиций России в этой сфере его все-таки нельзя не учитывать. Как бы то ни было, до начала реформ Россия в сравнении с Южной Кореей и Китаем по масштабам включенности в МРТ безусловно находилась в предпочтительном положении. Однако затем ситуация в корне изменилась, и в середине 90-х годов Россия буквально по всем параметрам интегрированности в мировую экономику стала уступать не только совершившей мощный рывок Южной Корее с ее сравнительно небольшим рыночным потенциалом, но и громадному динамично развивающемуся Китаю.
Либерализация сельского хозяйства началась уже в конце 1978 г., а промышленности - в 1984 г. В течение двух лет были полностью распущены сельскохозяйственные коммуны, а их земли сданы в аренду на 15 лет с разрешением продажи арендных прав. Одновременно были повышены закупочные цены на продукцию сельского хозяйства, заготавливаемую государством, и разрешена свободная продажа того, что остается после заготовок, а также других видов аграрной продукции. В 1993 г. доля сельскохозяйственной продукции, заготовки которой включаются в государственный план, снизилась до 5%. С более чем 90% в 1978 г. до 5% к этому времени понизилась и доля директивно планируемых цен на промышленную продукцию, тогда как предприятия госсектора все еще выпускали около 34% общего ее объема.На первый взгляд, такое утверждение может показаться спорным. Тем более, что, по статистике национальных счетов, в 1994 г. на внешних рынках было реализовано 27,7% ВВП России или в 1,5 раза больше чем в 1990 г. (взятом нами в качестве базисного), но в 2,2 раза меньше, чем в 1992 г. Однако это не более чем статистический казус, связанный с глубокой девальвацией рубля и огромным разрывом между внутренними и мировыми ценами. Ведь именно в 1992 г. произошел обвал внешней торговли России: товарные поставки в новые независимые государства, образовавшиеся на территории бывших союзных республик, сократились чуть ли не в 12 раз, а в страны традиционного зарубежья -почти в 2 раза, при том что торговля нефакторными услугами находилась еще в зачаточном состоянии. На самом же деле, как о том свидетельствует реальная динамика торговли, в 1992 г. экспортная квота России не возросла, а наоборот, резко сократилась. В последующем в связи с возобновившимся ростом экспорта частично восстановилась и экспортная квота. Но вплоть до 1996 г. (когда товарный экспорт достиг 13-14% ВВП) ее повышение было связано не только и не столько с ростом самого экспорта, сколько с затянувшимся спадом производства. При таких обстоятельствах говорить о позитивных сдвигах в структуре воспроизводства едва ли уместно. В данном случае наращивание экспорта лишь несколько замедлило динамику общего экономического спада и ослабило его негативные последствия.
С такого рода перебоями Южная Корея и Китай практически не сталкивались. Экспортная торговля развивалась там одновременно с повышением темпов экономического роста, поддерживая их и ими же подпитываясь. За пять лет после начала реформ экспорт товаров и нефакторных услуг из Южной Кореи увеличился более чем вчетверо и в 1965 г. составил около 9% ВВП, а в 1970 г. достиг 14%. Рост южнокорейской экспортной квоты продолжался вплоть до середины 80-х годов, когда она, перешагнув рубеж в 37%, стала постепенно снижаться и в 1994 г. остановилась на отметке в 36%. Причем это снижение связано не только, а быть может, и не столько с вынужденной ревальвацией воны, сколько с консолидацией национальной экономики и оживлением внутреннего спроса, начавшего оттягивать на себя более весомую, нежели прежде, долю ВВП.
Китай же, похоже, еще не достиг такого состояния, а потому его экспортная квота продолжала расти: в 1994 г. она повысилась до 24% против 19% в 1990 г. и 6% в 1980 г. Для столь крупной страны такая квота может показаться даже чрезмерной. Но при необычайно высокой динамике экспорта в условиях слаборазвитого внутреннего рынка это в общем-то естественно. По мере внутрихозяйственной интеграции и оживления внутреннего спроса экспортная квота, а тем самым и влияние экспорта на темпы экономического роста неизбежно уменьшится, а обусловленные им позитивные сдвиги в экономике будут еще действовать. Подобно тому, как это уже происходит в Южной Корее в результате консолидации производств, ориентирующихся на нужды мирового и внутреннего рынка, что позволяет гармонизировать высокие темпы экономического роста с опережающим развитием экспорта.
Разнонаправленная перестройка воспроизводственных структур России, Южной Кореи и Китая получила чуть ли не зеркальное отражение в их позициях на мировом рынке. Если доля России в совокупном экспорте мира в сравнении с предреформенным периодом ощутимо снизилась, то роль Южной Кореи и Китая, напротив, многократно возросла (см. таблицу). И это несмотря на то, что в связи с распадом СССР реальный экспортный блок России "пополнился" за счет поставок на рынки постсоветских республик, ранее, как уже отмечалось, поглощавших 2/3 вывозимых ею товаров.
В результате этих изменений Китай и Южная Корея покинули ряды "заднескамеечников" и в 1995 г. вошли в число лидеров мировой торговли, передвинувшись по стоимости экспорта соответственно на 10и 12 места. Россия же, наоборот откатилась с Юна 16 место.
Справедливости ради, можно отметить, что в 1992-1995 гг. доля России в мировом экспорте несколько увеличилась, но этот прирост (0,19%) в 2,5 раза уступал соответствующему показателю по Южной Корее и в 3,8 раза показателю по Китаю. Причин тому много. Однако, если взглянуть на эту проблему через призму тенденций, определяющих общую направленность и динамику мировой торговли, их можно свести к различчям в структуре экспорта.
В России, несмотря на сравнительно высокий уровень экономического развития, достигнутый еще до начала реформ, и наличие технологий мирового класса, отсталая структура экспорта, сложившаяся в советское время, не улучшилась, а фактически деградировала. Причем вирус деградации затронул оба его потока, направляемых и в страны традиционного зарубежья, и в бывшие союзные республики. Так, в 1996 г. по сравнению с 1990 г. доля минерального сырья и топлива в общей стоимости российского экспорта в традиционное зарубежье возросла с 45.4% до 46,8%, а доля металлов и драгоценных камней, которые в лучшем случае представляют конечную продукцию того же сырьевого комплекса, - с 12,9 до 22,1%, в то время как доля машин, оборудования и транспортных средств, напротив, упала с 17,6% до 7,4%.Примитивизация структуры экспорта, идущего в бывшие союзные республики, не столь значительна, но в связи с более чем восьмикратным сокращением его стоимостного объема гораздо более чувствительна. Относительный оптимизм внушает лишь торговля военной техникой, в производстве которой пока и задействована преобладающая часть высоких технологий. Ибо снижение ее общего объема в сравнении с советским периодом компенсируется изменениями в географии и формах организации экспорта, открывшими в отличие от прежних времен возможность получения реальной валютной выручки.
Между тем в структуре экспорта Южной Кореи и Китая произошли огромные положительные сдвиги. Диверсификация и облагораживание экспорта обеих стран начались уже в первые годы реформ. В 1961-1966 гг. доля промышленных изделий в экспорте Южной Кореи увеличилась в 2,8 раза и составила 62,4%, в 1970 г. она возросла до 76,5%, в 1980 г. -до 89,5% и в 1993 г. достигла 93,1%, причем доля машинотехнической продукции поднялась за тот же период практически с нулевой отметки до 42,7%. На редкость высокими темпами происходит облагораживание экспорта и в Китае. В 1993 г. на долю промышленных изделий приходилось уже 80,6% общей стоимости его экспорта против 47,5% в 1980 г. и 41,8% в 1975 г. Доля же машин и оборудования увеличилась в этот период с 1,5% до 15,8%. В результате в начале 90-х годов Южная Корея оказалась среди мировых лидеров или вплотную приблизилась к ним по экспорту судов, телевизоров, проигрывателей, транзисторов и телекоммуникационного оборудования, а также высококачественной стали и заняла видное место в поставках на мировой рынок автомобилей и ряда других высокотехнологических товаров. А Китай к этому времени преуспел в экспорте некоторых узлов и компонентов для автотранспорта, вошел в число крупных экспортеров оборудования по автоматической обработке данных, телевизоров, конторского, телекоммуникационного и электрического оборудования, фармацевтической продукции и ряда других товаров, производство которых связано с высокими технологиями.
Высокая динамика экспорта, поддерживаемая диверсификацией и обновлением его структуры, сыграла поистине огромную, ничем не заменимую роль в индустриализации и общем ускорении экономического развития Южной Кореи и Китая. По расчетам В. Мельянцева, один из которых обнародован в его фундаментальной монографии, повышение темпов роста ВВП Южной Кореи (рассчитанного по паритету покупательной способности) в 1960-1993 гг. в сравнении с 1913-1938 гг. на 3/4 определялось увеличением физического объема экспорта, отражающего экспортную составляющую конечного спроса, а в громадном по рыночному потенциалу Китае на долю экспортной продукции пришлось свыше 1/5 прироста в темпах экономического развития, который был достигнут в 1979-1996 гг. в сравнении с 1952-1978 гг. Между тем выгоды интенсивной интеграции в МРТ, как известно, не ограничиваются прямым вкладом экспортных производств в рост ВВП, а опосредованно распространяются и на другие сектора экономики.
Такая направленность развития благодаря большей эффективности в использовании ресурсов, форсированному освоению крупносерийных производств и ускоренному технологическому прогрессу способствовала росту продуктивности всех факторов производства, а в более широком плане - повышению конкурентоспособности и гибкости местных экономических структур и - через значительное увеличение продуктивной занятости - более равномерному распределению доходов. Словом, опыт Южной Кореи и Китая еще раз подтверждает, что широкая внешнеторговая экспансия при перманентной ее подпитке облагораживанием экспорта может играть важную роль в экономической модернизации не только малых, но также средних и даже очень больших стран.
Сопоставляя сдвиги в структуре экспорта Южной Кореи и Китая с трансформацией товарной и географической структуры мировой торговли, можно сказать, что им в известном смысле повезло. Облагораживание южнокорейского экспорта в общем совпало по времени с беспрецедентно высокими темпами мирового развития, а также с интернационализацией внутриотраслевого разделения труда и массовым обновлением товарного ассортимента международной торговли, развернувшихся под воздействием современной технологической революции. А модернизация структуры китайского экспорта началась в период массового "сброса" трудоинтенсивных промышленных производств первым (и частично вторым) поколением новых индустриальных стран (НИС) Восточной Азии в соседние государства, который был стимулирован снижением конкурентоспособности этих производств из-за вздорожания рабочей силы. Между тем, когда к реформам приступила Россия, этот этап товарной и географической реструктуризации мировой торговли в основном уже завершился. И облагораживание ее экспорта было осложнено обострением международной конкуренции. Кроме того. Южная Корея в начальный период реформ получила на редкость большую финансовую помощь извне по официальным каналам, а Китай -весьма солидную подпитку в виде прямых иностранных инвестиций.
И все-таки различия в масштабах и структуре интеграции трех стран в МРТ обусловлены далеко не только стечением всех этих обстоятельств. Ведь и благоприятными обстоятельствами еще нужно уметь воспользоваться, а при неблагоприятных обстоятельствах -найти выход из создавшейся ситуации. Решение проблем такого рода в большой степени зависит от государства, к важнейшим задачам которого, по определению, относится обеспечение условий для развития. Можно, конечно, придерживаться и иной точки зрения. Но едва ли кто возьмется оспаривать, что практически все решения государства любой страны, затрагивающие экономическую и социальные сферы, - будь то налоги, тарифы, субвенции, валютный курс, базовая процентная ставка по кредитам, бюджет или политика в вопросах образования и подготовки кадров, здравоохранения и пенсионного обеспечения, -оказывают ощутимое влияние на ход ее развития. Особенно велика роль экономической политики национального государства в странах с развивающимися и переходными экономиками. Поскольку там еще слабо частное предпринимательство и не завершено формирование полнокровного рыночного хозяйства. И взгляд на опыт трех рассматриваемых стран наглядное тому подтверждение.
Анализ показывает, что экономическая политика Южной Кореи и Китая, несмотря на некоторые просчеты и сбои, может служить примером того, как можно и нужно согласовывать стремление к обновлению традиционных экономических структур с противодействующей этому реальной действительностью, интегрировать "план" преодоления отсталости в рынок, который в силу самого своего устройства поддерживает сильных и ущемляет интересы слабых, и как при этом использовать преимущества МРТ, в частности, найти и встроиться в те его сегменты и блоки, которые могут служить опорой в ускорении экономического прогресса.
Россия же на исходе шестого года с начала радикальных экономических реформ, похоже, в этом важнейшем вопросе так и не определилась. Вместо поиска подходящих форм и способов государственного регулирования экономики и их совершенствования здесь все еще продолжается беспредметный спор о целесообразности самого регулирования. Отсутствует осмысленная концепция развития на средне- и долгосрочную перспективу, наметки конкретных задач и средств их достижения. Не видно понимания значимости МРТ для развития и соответственно проблем, с которыми сопряжена интеграция страны в современную систему мирохозяйственных связей. Почти ничего не сделано для диверсификации и облагораживания экспорта. Не лучше обстоит дело с привлечением частного иностранного капитала, который может пополнить скудные инвестиционные ресурсы, расширить доступ к новым технологиям и передовому опыту организации и управления, а вместе с тем облегчить продвижение на мировой рынок продукции отечественной промышленности. В то время, когда во всем мире идет острая конкурентная борьба за привлечение иностранных инвестиций, и в гораздо более благополучных, нежели Россия, странах принимаются разного рода меры, чтобы стимулировать их приток, наши законодатели, закосневшие в давно изживших себя догмах, продолжают блокировать любые начинания в этой области.
В общем, зачастую трудно понять, чего добиваются власть имущие и каждая из ее ветвей в отдельности. Быть может, они хотят как лучше, но получается как всегда. Иное, увы, в такой ситуации едва ли возможно.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://asiapacific.narod.ru/