Традиции как объект социогуманитарного познания

Л.С. Сычева, И.А. Быченкова

Одна из задач науковедения, в частности, такого его раздела, как философия науки, – состоит в анализе гносеологического опыта, накопленного одними научными дисциплинами, и в передаче этого опыта другим, сходным или близким дисциплинам. Именно это имеет место в случае изучения традиций, где гуманитарными науками накоплен огромный опыт исследования отдельных традиций, опыт, который нуждается в осмыслении. Традиция изучается достаточно большим числом гуманитарных дисциплин, однако каждая наука осуществляет это совершенно самостоятельно, не пользуясь достижениями других наук. При этом многократно повторенные разными людьми действия по образцу, составляющие сущность традиции, в каждой науке называются по-своему. Так, этнографы описывают и систематизируют обычаи, обряды, поверья различных народов; филологи изучают устное народное творчество, передаваемое из поколения в поколение, создают учение о стилях и жанрах литературы, о следовании канону или литературной традиции; в философии науки говорят о парадигмах, в лингвистике – о нормах языка.

Задача гносеологов состоит в том, чтобы систематизировать и обобщить опыт изучения различных гуманитарных феноменов, имеющих один и тот же, не всегда выделенный и даже не всегда осознаваемый механизм. Этот механизм и есть традиция как особая форма социальной памяти. Обобщение разнообразного и богатого опыта изучения традиционных феноменов, обнаружение в этом опыте, казалось бы очень разном для разных наук, одних и тех же гносеологических явлений, т.е. одинаковой для всех природы познаваемой реальности, может помочь перенесению опыта из одной науки в другую.

Описанию и исследованию традиций посвящена разнообразная и разнородная литература. Отметим прежде всего огромное количество книг и статей, посвященных анализу отдельных традиций, которые изучаются в рамках конкретных дисциплин – этнографии, литературоведении, фольклористике, истории культуры, этике, социологии [1–6]. Подобные работы имеют к нашей теме двоякое отношение: их собственно предметное содержание (то, как именно «выглядит», представляется исследователю изучаемая традиция, какими сторонами, чертами, особенностями она обладает, на какие именно вопросы относительно нее следует получить ответы, каково содержание традиций в соответствующих гуманитарных науках и т.п.) выступает для нас как эмпирический материал. Однако, в них содержится и рефлексия гуманитариев, в рамках которой рассматривается другой круг вопросов – как изучать феномен традиционности, связывать ли с традиционностью только какое-то определенное содержание, или – и способ социального наследования, что такое традиция вообще и т.п. Этот второй круг вопросов, обсуждающихся представителями гуманитарных наук, представляет собой методологическую составляющую их мышления и, являясь для нас также эмпирическим материалом, вместе с тем может служить и зафиксированным опытом изучения традиций. Тем самым его авторы могут быть рассмотрены как наши предшественники, правда, не ставящие своей специальной задачей исследование указанного опыта. К их числу можно отнести А.Н. Веселовского, Г. Тарда, А.Ф. Лосева, В.М. Жирмунского, С.С. Аверинцева, Т.П. Григорьеву и т.п.

Вопрос о роли традиций, об их значимости возникает и при анализе науки, где исследуется сам феномен традиционности в науке, соотношение традиций и новаций, традиций и революций, дается анализ «народных наук» и прослеживается их взаимодействие с собственно научным знанием, обсуждается проблема появления новаций на пути следования традициям, рассмотрены судьбы конкретных традиций и т.п. В работах М.А. Розова [7–9] получен новый и принципиально важный для всех исследований традиций опыт их изучения – новое онтологическое представление традиции как особого механизма социальной памяти: традиция выступает как определенная социальная программа, транслируемая в культуре с помощью механизма социальных эстафет. Этот механизм представляет собой цепочку из последовательно воспроизводящихся образцов деятельности или поведения, как бы подхватываемым последующим актом деятельности от предыдущего. Такое понимание традиций нам представляется полезным и методологически эффективным во всех случаях, когда изучается та или иная форма традиционности. В данном отношении опыт изучения познавательных традиций в гносеологии и философии науки может быть использован другими гуманитарными науками для изучения «своих» традиционных феноменов.

В целом ряде работ обобщающего характера [10; 11] с сожалением констатируется, что «в современной литературе мы имеем довольно широко распространенное убеждение в необходимости теории традиции, но не имеем такой теории» [11, с. 208]. Е. Шацкий приводит также слова американского социолога Э. Шилза о том, что «особенность почти всей современной социологической литературы – отсутствие в ней анализа природы традиции и ее механизмов» (Цит. по [11, с. 207]).

Отсутствие общей теории традиций фиксирует также М.А. Розов. Он показывает, что традиции, образцы поведения, парадигмы составляют новый мир, и ставит задачу «построить единый концептуальный аппарат для теоретического описания всего многообразия связанных с этим миром явлений», и разрабатывает этот аппарат – теорию социальных эстафет. В ее основе лежит представление о том, что вся наша Культура в конечном итоге живет и передается от поколения к поколению благодаря постоянному воспроизведению непосредственных образцов поведения и деятельности. Способность человека действовать по образцам проявляется во всех сферах человеческой жизни – в производственной деятельности, в поведении, речи, мышлении, общении. В своих работах М.А. Розов выделил эстафеты как элементарный вид социального взаимодействия и противопоставил их более сложным формам, например, опосредованным эстафетам, в которых деятельность воспроизводится не по «живому образцу», а по его словесному описанию, проанализировал основные связи и трансформации эстафет, исследовал механизм функционирования опосредованных эстафет.

Итак, задачи данной статьи – осмыслить опыт, накопленный гуманитариями при изучении конкретных традиций человеческого поведения и деятельности, выявить возможность его онтологической, гносеологической и методологической унификации за счет обнаружения в нем общей природы познаваемой реальности – единого онтологического представления традиций как социального куматоида* , и перейти тем самым от анализа содержания традиций в область анализа социальных механизмов бытия традиционных феноменов

Для решения этой задачи представим сначала панораму анализа традиций в гуманитарных науках, рассмотрим ситуации, побуждающие изучать традиции, а также проблемы, которые учеными при этом ставятся. Исследование традиций в этнографии, литературоведении, фольклористике, истории культуры является обычным, повседневным делом. Так, этнографы, изучая быт и нравы тех или иных народов, описывают их хозяйственные занятия, поселения, жилища, орудия и утварь, систему питания, одежду и украшения и т.п., а также обычаи, обряды, верования, сопровождающие труд людей, их рождение, воспитание, взросление; фиксируют их повторяемость и традиционность. Специальное внимание уделяется календарным обычаям и праздникам.

Многие обычаи и обряды сопровождаются песнями, прибаутками, быличками, которые изучаются в рамках фольклористики, включающей сбор, публикацию и анализ произведений народного творчества. Активно функционирующим жанром является, например, песня в ее многочисленных проявлениях; к числу уходящих жанров можно отнести духовные стихи. Основная задача фольклористов при описании традиций устно-поэтического творчества – выявить и объяснить его закономерности, изучить судьбу различных фольклорных жанров, их общественные, бытовые и эстетические функции, их место и значение в культуре. Фольклористы отмечают, что и сами фольклорные жанры, и отдельные произведения в рамках какого-либо жанра постоянно изменяются, медленно эволюционируя. Фольклор, с этой точки зрения, более подобен языку, а не литературе. Так, каждый исполнитель имеет возможность внести и, как правило, вносит какие-либо изменения в исполняемые им произведения,

При исследовании песенного жанра фольклористы изучают виды песен, выделяя огромное их разнообразие – свадебные, хороводные, календарные, игровые, военные, солдатские и т.п. Отмечают такое нетривиальное явление, как «перетекстовки», – предвоенные песни типа «Катюши» в войну получали новые слова, возникали песни-ответы. Зафиксировано собирателями фольклора и возрождение плача и причитания в годы Отечественной войны – жанров, которые к концу ХХ в. стали терять свое значение. В этих плачах и причитаниях выдержана типичная для фольклора поэтическая форма и художественные образы, устойчивые формулы, зачин, но они имеют современное содержание.

Среди дисциплин гуманитарного цикла, освещающих проблемы «жизни» традиций, особая роль принадлежит литературоведению – науке о художественной литературе, ее происхождении, сущности и развитии. Большое место в этой науке занимает изучение стилей, жанров, типичных сюжетов. Исследуются как традиционные приемы в творчестве современных писателей, так и взаимопроникновение сюжетов одной литературной традиции в другую. Кроме этого, литературоведы строят типологии традиций отдельных национальных литератур. Занимаются они вопросами трансформации традиционных сюжетов и мотивов литературного творчества на данном этапе и в истории литературы, изучают проблемы возникновения письменной литературной традиции, закономерности ее развития, взаимодействие с фольклором и переводом на языки других народов. Жанр, стиль – это некоторые повторяющиеся формы, каноны, сквозь которые «течет» разнообразный материал. М.М. Бахтин писал о литературных жанрах, что они есть «некие твердые формы для отливки художественного опыта… У каждого из них есть канон, который действует в литературе как реальная историческая сила» [12, с. 448].

К числу дисциплин, которые в той или иной мере изучают традиции, относится и история культуры. Наиболее ярко изучение культурных традиций представлено в истории морали, истории семьи, истории искусства, истории науки и т.п.

Гуманитарии обращаются к традициям не только с целью их изучения. Движет ими и практический интерес – они ставят перед собой задачи сохранения тех или иных традиций, включения их в современную деятельность, каталогизации их с целью выяснения национальной принадлежности их носителей. Существенны также методологические соображения: стремясь превратить ту или иную область гуманитарных исследований в науку, ученые рассматривают традицию как одну из форм повторяемости и тем самым закономерности в социальной реальности. Так, Г. Тард предпринял попытку показать, что социальные изменения в обществе есть результат изобретений или открытий, которые имеют тенденцию распространяться путем подражания. Подражания, по его мнению, подчиняются ряду законов, что очень важно для признания социологии наукой.

Нечто подобное можно сказать и о стремлении А.Н. Веселовского показать, что история литературы может стать наукой, если обнаружит в совей предметной области повторяемость, закономерность благодаря исследованию традиций литературного творчества: «Вы повторили эту операцию несколько раз в приложении к разным группам фактов; у вас получилось уже несколько рядов выводов и вместе с тем явилась возможность их взаимной проверки, возможность работать над ними, как вы доселе работали над голыми фактами, возводя к более широким принципам то, что в них встретилось общего, родственного, другими словами, достигая на почве логики, но при постоянной фактической проверке, второго ряда обобщений. Таким образом, восходя далее и далее, вы придете к последнему, самому полному обобщению, которое, в сущности, и выразит ваш конечный взгляд на изучаемую область. Если вы вздумаете изобразить ее, этот взгляд сообщит ей естественную окраску и цельность организма. Это обобщение можно назвать научным…» [13, с. 35]. В результате подобного изучения литератур «у Веселовского получилась длинная цепь причинно связанных друг с другом явлений искусства, одна из другой вырастающих сюжетных схем и стилистических формул» – пишет И.К. Горский [13, с. 19].

Мы рассмотрели только некоторые гуманитарные науки, занимающиеся изучением традиций. Однако и о других гуманитарных науках можно сказать, что они тоже имеют дело с традициями. Таково, например, искусствознание, которое, как и литературоведение, изучает каноны художественной деятельности. Изучают традиции также психология, социология, социальная психология, когда они исследуют поведение людей, нормы и шаблоны, которым люди следуют.

Исследуя традиции, гуманитарии обсуждают такие проблемы, как возникновение тех или иных традиций, их видоизменение, распространение на новые культурные ареалы, сущность традиционализма, взаимоотношение традиций и новаторства, преемственность традиций и т.п. В частности, их интересуют реконструкции литературного процесса: появление такого нового жанра, как роман, или формирование того или иного художественного стиля, например, сентиментализма или классицизма. В рамках исследований науки задают подобные же вопросы – как сложилась каждая конкретная наука или программа, или шире – как вообще возник такой социальный институт, как наука. Рассматриваются также способы бытия традиций в литературе, такие как: влияния, заимствования, следование литературным канонам. О традиционности как следовании канонам говорят, в основном, по отношению к фольклору, древней и средневековой литературе. Изучают литературоведы и такое проявление традиционности, как стихийное усвоение тем прошлой литературы. Наиболее интересная теоретическая проблема – следует ли наличие сходных сюжетов в фольклоре и литературе, сходных приемов практической деятельности трактовать как результат культурного заимствования или имеет место параллелизм культурного развития, связанный с независимым порождением однотипных культурных форм.

Подобно тому, как В.Я Пропп разработал идеи и принципы сравнительного историко-типологического изучения фольклора, так и в современном отечественном литературоведении сделана попытка представить типологию сюжетов, мотивов и жанров. Выделены повторяющиеся сюжеты и мотивы, а также темы, мигрирующие из одного произведения в другое (любовь, вера, страдание, долг, слава, мир, война и т.п.), темы, появившиеся сравнительно недавно («лишний человек» в русской литературе ХIХ в., «маленький человек»). Обсуждается вопрос о создании словаря мотивов [14; 15]. Однако кроме задач реконструкции литературного, научного, фольклорного творчества в фольклористике, литературоведении, а также в этнографии огромное количество описательных исследований, задача которых зафиксировать, какие именно традиции имеют место.

Сопоставим определение традиции гуманитариями и понимание этого феномена в рамках теории социальных эстафет, и убедимся, что традиция есть не что иное, как социальный куматоид, то есть особый способ хранения и передачи социального опыта, перемещающегося от человека к человеку или от поколения к поколению, т.е. особый механизм социального наследования, который по способу своего существования напоминает волну, перемещающуюся по поверхности водоема, хотя сама вода горизонтально не перемещается.

Начнем с определения традиции, которое дается в «Философской энциклопедии». Ю.А. Левада пишет: «Традиция в социологии – механизм воспроизводства социальных институтов и норм, при котором поддержание последних обосновывается, узаконяется самим фактом их существования в прошлом; термин “традиция” нередко распространяется также на сами социальные установления и нормы, которые воспроизводятся подобным образом» [16, с. 253]. В этом определении нам важно, что понятие «традиция» употребляется в двух смыслах: 1) как механизм воспроизводства социальных институтов и норм, 2) как обозначение содержания самих норм. Есть авторы, которые при определении традиции на первое место ставят нормы, а механизм их воспроизводства – на второе. Встречаются и такие определения, которые связывают с традициями только механизм «наследственности» или – только содержание нормы. В обзоре, проведенном Е. Шацким, кроме уже названных двух пониманий термина «традиция», приводится еще одно, которое он называет субъектным – на первом плане здесь находится не функция передачи из поколения в поколение тех или иных ценностей (в основном духовных), не сами ценности, а отношение данного поколения к прошлому, его согласие на наследование, или же протест против него. Традиция в этом смысле – не просто копирование таких форм, которые существовали в прошлом, а лишь активно развиваемое и преобразуемое прошлое. Следует согласиться с Е. Шацким и другими авторами, что такое понимание традиции возможно, особенно для исследований духовной культуры, ценностных отношений и т.п. Нас же в проблеме традиции интересует не ценностный выбор, не сознательно осуществляемая селекция – чему из прошлого следовать, а чему – нет; нам важен сам факт наследования и способы его осуществления.

Понимание традиции как содержания норм означает и определенный способ их исследования, а именно – исследование их со стороны транслируемого содержания. Это такой подход, который «разобщает» гуманитариев, изучающих традиции, ибо нормы в этике – одни, в искусствознании – другие, в этнографии – третьи. Если же традицию связать прежде всего с механизмом передачи некоего социального «наследия», тогда создается возможность исследования традиции как таковой, ибо механизм в основном одинаков. Но эту возможность можно реализовать только тогда, когда есть ясность, каковы же способы передачи «наследия». Этот вопрос обсуждается реже, хотя, Е. Шацкий, например, приводит мнение Гуди и Уатта о двух способах передачи – прямом наследовании, благодаря которому передаются способы приготовления пищи, методы обработки земли, воспитания детей в дописьменных обществах, и – передаче с помощью письменности. Второй способ оценивается всеми как наиболее совершенный и это несомненно так. Однако возникает вопрос – а как передается сам язык? Исследование этого вопроса привело М.А. Розова к представлениям о социальных эстафетах как передаче опыта от человека к человеку, от поколения к поколению путем воспроизведения непосредственных образцов поведения и деятельности. Об эстафетах он предлагает говорить всякий раз, когда деятельность не может быть воспроизведена без соответствующей демонстрации, независимо от того, сопровождается это речевыми актами или нет. Таким образом, совершенно недостаточно указать, что традиция – это механизм трансляции социального опыта, что имеет место в рассматриваемой нами литературе, а нужно еще исследовать, как этот механизм может осуществляться.

Понятие социального куматоида, введенное М.А. Розовым, используется им для определения таких феноменов, как университет, газета, наука, бытие которых не удается связать с определенным материалом (в университете, науке все время меняются люди, оборудование, здания и т.п.): «Социальный куматоид – это некоторая программа или совокупность программ человеческого поведения, не обусловленная нашей биологической наследственностью, но воспроизводимая в конечном итоге по непосредственным образцам» [9 с. 17]. Анализ любого куматоида предполагает прежде всего выделение тех программ, которые его образуют, выявление способа их бытия и их связей друг с другом. Программы существуют как эстафеты, непосредственные или вербализованные. О социальных куматоидах можно говорить, таким образом, всегда, когда имеет место некоторый последовательный процесс воспроизведения образцов, относительно независящий от материала; в основе традиции тоже лежит постоянное повторение привычных, «традиционных» действий и любой обычай, обряд, ритуал, осуществляющийся многими поколениями людей, остается неизменным. Традиционное содержание, как и газета, как и университет, относительно независимо от материала, на котором это содержание существует, как бы «течет» сквозь материал. Представив традицию как куматоид, можно затем воспользоваться результатами теории социальных эстафет. Изучение традиций как куматоидов предполагает анализ тех программ поведения, которые определяют собой те или иные обряды, обычаи, жанры, стили, сюжеты, каноны и т.п., выявление способов их существования в каждой конкретной сфере деятельности (исследуемой соответствующей наукой – этнографией, литературоведением, историей культуры и т.п.), выяснения генезиса этих программ и т.п.

Взгляд на традиции как на куматоиды позволит отойти от понимающего подхода, реализуемого обычно гуманитариями, когда они изучают содержание традиций. Анализ содержания, как показал М.А. Розов – это феноменологический подход, изучение механизма – аналог объясняющего подхода, с которым обычно связывают построение теорий в естествознании [17].

В теории социальных эстафет выявлено три способа бытия программ, а следовательно, и традиций. Традиции существуют: а) как непосредственные эстафеты, т.е. как передача опыта от человека к человеку, от поколения к поколению путем воспроизведения непосредственных образцов поведения или деятельности; б) в виде описаний деятельности, иногда и виде предписаний, как осуществлять деятельность, т.е. в виде вербализованных эстафет; в) традиции существуют как образцы продукта. Наиболее интересен случай, когда речь идет о продуктах той или иной интеллектуальной деятельности, таких как научная теория, художественное произведения, которые становятся объектом подражания.

Традиция существует на уровне воспроизведения непосредственных образцов тогда, когда нет централизованной социальной памяти, или когда такая память уже есть, но ею не могут воспользоваться дети, еще только усваивающие язык, неграмотные люди и т.п. Отсутствие централизованной социальной памяти в примитивных обществах или в крестьянской среде восполнялось разными путями. Один из них – использование «знающих» людей как носителей социальной памяти – именно они следили за усвоением традиций, обычаев, норм бытовой жизни, различных производственных действий. Другая форма восполнения – существование в глубокой древности мужских и женских домов, где подростки усваивали легенды, верования и традиции своего пола. В русской деревне те, кто не овладевал мастерством, соответствующим своему возрасту, получали насмешливые прозвища (мальчиков, не научившихся плести лапти дразнили безлапотниками, девочек, не научившихся прясть – непряхами). Стремление избежать подобных прозвищ способствовало усвоению традиций.

В случае, когда традиция задана описаниями деятельности или письменными «инструкциями», становится возможным обучение как вид деятельности, которая раньше практически отсутствовала в обществе, когда дети усваивали необходимые умения путем непосредственного включения в жизнь и быт племени, путем подражания мастеру. Однако даже и в этих случаях, как показал М. Полани, многие процедуры усваиваются только благодаря подражанию учеников своему учителю в силу того, что невозможно экстериоризировать и представить в письменном виде все процедуры деятельности, в том числе и научной. Это означает, что самым исходным механизмом существования программ являются непосредственные образцы, прежде всего потому, что на уровне эстафет передается сам язык, с помощью которого описывается деятельность, на котором пишутся рецепты.

Когда традиция задана образцом продукта, возникает задача воссоздания деятельности по этому продукту. Если традиционность в сфере обычаев, обрядов, ритуалов, проявляется в том, чтобы в точности воспроизвести нужные действия, то в сфере литературного творчества и вообще искусства в любой его форме это не только не имеет места, но точное воспроизведение там прямо противопоказано, если не считать задачи изготовления копии какой-нибудь картины или скульптуры. Как выяснили литературоведы, традиционность в художественном творчестве проявляется как влияние, как заимствование сюжетов, как следование определенным канонам построения литературного произведения, как подражание языку, стилю определенного писателя и т.д., ибо любое произведение – это актуальный или потенциальный образец, который может порождать и порождает последующие реализации. Однако любая реализация всегда чем-то отличается от образца. Рассмотрим случай литературного подражания Вергилию трех поэтов римской эпохи – Валерия Флакка, Публия Папиния Станция и Силия Италика. Общая творческая черта всех трех – стиль, колеблющийся между сознательным подражанием Вергилию и бессознательным следованием запросам своего времени. «Заимствуя материал образов и оборотов у Вергилия, авторы стремятся превзойти его в разработке этого материала, варьируют синонимику, синтаксис, порядок слов, впадают то в эффективную краткость, то в напыщенную перифрастичность» [18, с. 481]. Преследуя благую цель – написать так, как Вергилий – поэты достигли абсолютно противоположного результата. По сути дела произошло не возрождение вергилиевского стиля письма, а подновление, переработка вергилиевской топики в духе несколько смягченного лукиановского стиля. Бесперспективность такого поэтического компромисса стала очевидной. Монументальный мифологический эпос, создаваемый тремя поэтами, был осмеян Марциалом и Ювеналом, и почти на триста лет выпал из литературного обихода. Опыт риторического «нового стиля» предшествующего периода оказался неспособен возродить большой жанр эпической вергилиевской поэмы, но в то же время он стал основой для возрождения малого жанра – эпиграммы. Марк Марциал – первый римский поэт, сознательно ограничивший себя этим жанром и вложивший в эпиграмму сатирическое содержание.

Но история литературы знает и успешные примеры подражания. Так, в основу программных выступлений основателей классицизма в литературе легли творческие приемы представителей литературы эллинистического и римского периода. И эта прививка была успешной. Литературные манифесты как изложение эстетической программы осознания принципов представляют собой творческое восприятие традиции. Классицизм был первым литературным направлением, ознаменовавшим собой более высокий уровень развития художественного творчества. Впервые в истории литературы целая группа писателей возвысилась до осознания своих творческих принципов. Литературные манифесты, как выражение эстетических принципов и норм классицизма, романтизма и других направлений искусства прошлого – специфический жанр, возникший именно в связи с тем, что, с одной стороны, невозможно непосредственно «скопировать» классическое произведение, признанное эпохальным, а с другой, нужно как-то выразить «признаки» образцового творения. В таких манифестах и формулируется то, что стало называться литературным каноном.

Более широкое «явление» в этом плане, имеющее то же предназначение – описание мира художественной литературы вообще, экстериоризация норм литературного творчества, систематизация видов, жанров, стилей литературных произведений, т.е. появление учения о литературе, литературоведения. Очевидно, что вряд ли можно создать шедевр, руководствуясь только правилами стихосложения, но правила все же служат ориентирами в литературном творчестве. Всякая попытка нарушения признанных стилевых норм вызывает критику, хотя часто именно нарушение формальных требований, как, например, требования соблюдения единства места и действия, делает произведение оригинальным.

Именно на пути экстериоризации норм литературного творчества можно встретиться с явлением дополнительности, описанным в общем виде применительно к гуманитарному познанию М.А. Розовым. Чем точнее формулируются «правила» написания художественного произведения, т.е. литературная «норма», тем менее можно ими воспользоваться, т.е. создать что-либо значимое, руководствуясь ими. Это имеет место потому, что автор классического произведения реально работал совсем в других эстафетах, чем те, которые нашли выражение в литературном каноне. Дополнительность в такого рода исследованиях состоит в том, что мы либо фиксируем содержание образцов (например, формулируем канон), но тогда оно не соответствует реальным механизмам воспроизведения деятельности, либо фиксируем эти механизмы, но тогда у нас нет возможности описать образцы. Последнее происходит потому, что «описание образца в силу самой природы описания есть помещение его в иной нормативный контекст. А образец сам по себе, т.е. вне контекста, просто не имеет содержания. Реальный путь – это постоянный компромисс между двумя способами описания» [17, с. 53].

Долгий срок жизни традиции может породить вопросы – если традиция живет долго, то почему? Та ли это традиция, которая некогда возникла, или в нее вкрадываются какие-то видоизменения? Чем обусловлена устойчивость традиций? Если в рамках некоей традиции появляются «отклонения» или новации, то как реагирует социальная группа, общество на эти отклонения? Один из ответов – в обществе вырабатываются специальные механизмы, поддерживающие традицию, есть люди, которые следят за исполнением традиций, начиная от старейшин в роде и кончая разного рода службами, формальными и неформальными.

Важно подчеркнуть, что в традиции при их осуществлении всегда так или иначе вкрадываются неточности воспроизведения. Особенно хорошо это видно при анализе языка и фольклора. Исполнитель сказки, песни, причитания имеет возможность изменить акценты, вставить или пропустить слово и т.п. Исходный образец размывается. Не случайно при эмпирических исследованиях фольклористы и языковеды записывают песню и ее варианты, слово и его варианты. Однако непрерывные изменения фольклорных произведений и языка не распространяются, как правило, далеко – складываются разного рода говоры, диалекты, охватывающие чаще всего непосредственно общающихся между собой людей, например северное «оканье».

Но изменчивость традиций, которую можно понимать как изменчивость программ, ее составляющих, происходит не только непрерывно, путем накопления мелких отличий и их закрепления. Возможны и качественные изменения, которые применительно к науке получили в работах Т. Куна название научных революций. В литературе этому подобно возникновение нового жанра, например, романа, или нового стиля, скажем, приход романтизма или реализма. Так, рассматривая происхождение романа, М.М. Бахтин пишет, что роман – это единственный становящийся и еще неготовый жанр, где жанрообразующие силы действуют на наших глазах. В этом он видит не только положительные моменты, но и минусы, так как «жанровый костяк романа еще далеко не затвердел, и мы еще не можем предугадать всех его пластических возможностей» [12, с. 448]. Для нас существенны представления академика А.Н. Веселовского, что роман имеет два истока – рыцарский роман и итальянскую новеллу. В свою очередь, и рыцарский роман имеет богатую историю, и возник благодаря взаимодействию и сплетению нескольких литературных традиций, а также латинской христианской традиции. Пересечение нескольких традиций – это и один из путей новаций в науке. Глубокую связь традиций и новаторства подчеркивал А.Н. Веселовский: «Каждая новая историческая эпоха не работает ли над исстари завещанными образами, обязательно вращаясь в их границах, позволяя себе лишь новые комбинации старых и только наполняя их тем новым пониманием жизни, которое собственно и составляет ее прогресс перед прошлым?» [13, с. 40]. Следование традициям, таким образом, не только не противоречит новациям, но и предполагает появление последних, ибо традиция каждый раз реализуется на новом материале.

Говоря о видоизменениях традиций с течением времени, можно выделить два крайних случая 1) традиции могут легко включать в себя новые элементы и 2) могут быть такими образованиями (как правило, сложными), которые не допускают никаких более или менее существенных новаций, разрушаются от появления новаций. Таков, например, образ жизни северных народов – сложная традиция, хорошо согласованная с природой и позволявшая людям жить в сложнейших условиях Севера. Иной общественный строй – капитализм, привнеся в традиционный образ жизни «только» одно новшество – охоту ради торговли, существенно изменил жизнь этих народов, где охота совершенно не была «рассчитана» на продажу пушнины. Другая новация – обучение детей в школах-интернатах привела к разрыву преемственности, ибо дети оказались выключенными из непосредственных эстафет трудного быта, а после окончания обучения уже не могли вновь включиться в программы, составляющие суть образа жизни северных народов.

Перенос традиций в новые культурные ареалы, например, авантюрного романа – на Восток, науки – в Россию и на Восток, ислама и христианства – в Африку, города – в Африку и т.д. проливают определенный свет на функционирование традиций. При переносе интеллектуальной традиции в новый культурный ареал программы, составляющие традицию как куматоид, вступают во взаимодействие с другими программами, характеризующими материал, объектное поле. Само это «поле» – это некий культурный феномен, для которого характерны свои традиции. Оказывается, что далеко не на любом «материале» могут жить такие программы, как наука, литература, ибо программы среды «мешают» жить этим новым программам. Усугубляет ситуацию то обстоятельство, что в случае сложных традиций, таких, скажем, как наука, далеко не выявлены, не экстериоризованы все те программы, в рамках которых она реально существует. Так, анализируя социокультурные проблемы формирования науки в России, Н.И. Кузнецова ставит своей целью ответить на вопрос, как происходит «развитие науки в рамках импортной модели ее заимствования и укоренения ("индигенизации") в данной культуре?» [19, с. 9]. В конечном итоге, как показал автор, можно сделать вывод: «Петр I предписал русскому народу Просвещение, но жизнь, по выражению Ю.М. Лотмана, сопротивлялась Регламенту в виде злоупотреблений, с одной стороны, в виде обычаев – с другой» [19, с. 76].

Подведем итоги. В статье была сделана попытка перенести опыт исследования знания, науки средствами теории социальных эстафет – на изучение другой реальности – обычаев, ритуалов, традиций, стилей, жанров и тому подобных проявлений традиционности. Мы представили все эти феномены как эстафеты или куматоиды, т.е. как некоторые программы, простые или сложные, сквозь которые «течет» материал. Специфика куматоидов в том, что они фиксируют важнейшую особенность объектов гуманитарного познания – их неатрибутивность, невозможность вывести свойства этих объектов из их материала. Действительно, любой стиль, жанр содержит в себе, во-первых, «программную» составляющую как некоторую структуру, и, во-вторых – материал, являющийся переменным фактором: меняются герои романа, место действия, эпоха, но роман остается жанром эпической, повествовательной литературы, существенной особенностью которого является изображение сложных путей развития личности в ее многообразных связях с обществом. Сами программы, составляющие сущность исследованных нами гуманитарных феноменов, не остаются, однако, неизменными, эволюционируют, что дает возможность говорить о появлении новаций на пути следования традициям.

Использование опыта философии науки, перенос его в сферу исследований традиций дает возможность сделать некоторые шаги к построению теории традиций – за счет того, прежде всего, что многообразные феномены, внешне достаточно не похожие один на другой, были рассмотрены не со стороны их содержания, как это обычно делали специалисты каждой конкретной гуманитарной науки, а со стороны их формы. С этой точки зрения обычаи, обряды, стили, жанры – это механизмы передачи того или иного содержания, механизмы, существующие в виде непосредственных или вербализованных эстафет, либо – в виде образцов продукта. В свою очередь, рассмотрение традиций как механизмов требует и учета содержания, ибо, не зная, какое именно содержание транслируется с помощью того или иного обряда, обычая, традиции, мы не сможем выявить начало и конец эстафеты.

Кроме неатрибутивности, присущей знанию, и обнаруженной также у традиций, для последних характерна также дополнительность – оказывается, что при экстериоризации норм литературного творчества, при «извлечении» их из готовых литературных продуктов – романов, пьес, од, рассказав и т.п. – формулируются вовсе не те нормы, в рамках которых работали создатели этих произведений. И чем точнее «извлечены» нормы, тем менее они соответствуют реальной практике художественной деятельности. Ситуация с экстериоризацией норм литературной деятельности очень похожа на ситуацию с формулированием норм классификационной деятельности в науке, рассмотренной С.С. Розовой [20, гл. 1]. Она показала, что в традиционном учении о классификации сформулированы требования к «хорошей» классификации, но – в реальной научной практике ученые им не следуют, не могут. Классификации, которые они строят и которыми пользуются, иногда не имеют оснований, не все классификации являются естественными, не сохраняется непрерывность деления на классы и т.п. Это происходит потому, что сформулированы, например, формально-логические правила деления понятий, тогда как реальные ученые работают вовсе не в нормативах формальной логики.

Задачи дальнейшей работы видятся в том, чтобы систематически исследовать проявления традиционности в культуре, рассмотреть функционирование традиций как систему с рефлексией, выявить расхождения рефлексии и реальной практики, исследовать роль рефлексии в гуманитарном познании.  

Список литературы

1. Традиция в истории культуры. М.: Наука, 1978. 279 с.

2. Традиционные и новые обряды в быту народов СССР. М., 1991. 350 с.

3. Громыко М.М. Традиционные нормы поведения и формы общения русских крестьян ХIХ в. М.: Наука, 1986. 278 с.

4. Календарные обычаи и обряды в странах зарубежной Европы. М.: Наука, 1983. 224 с.

5. Этнические стереотипы поведения. Л., 1985.

6. Художественные традиции литератур Востока и современность: ранние формы традиционализма. М.: Наука, 1985. 200 с.

7. Розов М.А. Научное знание и механизмы социальной памяти. Научный доклад на соискание уч. ст. д.ф.н. М., 1990

8. Степин В.С., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия науки и техники. М.: Контакт–Альфа, 1995. 380 с.

9. Розов М.А. Теория социальных эстафет и проблема анализа знания. // Теория социальных эстафет: История – Идеи – Перспективы. Новосибирск: НГУ, 1997. С. 9–67.

10. Плахов В.Д. Традиции и общество: Опыт философско-социологического исследования. М.: Мысль, 1982. 220 с.

11. Шацкий Е. Утопия и традиция. М.: Прогресс, 1990. 456 с.

12. Бахтин М.М. Вопросы литературы и эстетики. М.: Художественная литература, 1975. 448 с.

13. Веселовский А.Н. Историческая поэтика. М.: Высшая школа.1989, 406 с.

14. От сюжета к мотиву. Новосибирск, 1996. 270 с.

15. Сюжет и мотив в контексте традиции. Новосибирск, 1998.

16. Левада Ю.А. Традиция // Философская энциклопедия: В 5-ти т. Т. 5. М., 1970.

17. Розов М.А. Методологические особенности гуманитарного познания // Проблемы гуманитарного познания. Новосибирск: Наука. Сиб. отд. 1986. С. 33–54.

18. История всемирной литературы: в 9-ти т. Т. 2. М.: Наука. 1985.

19. Кузнецова Н.И. Социо-культурные проблемы формирования науки в России (ХVIII – середина ХIХ в.). М.: УРСС, 1997. 264 с.

20. Розова С.С. Классификационная проблема в современной науке. Новосибирск: Наука, Сиб. отд. 1986. 223 с.

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.auditorium.ru