Наука после Сталина: реформа Академии 1954–1961 гг.

К.В. Иванов 

Реорганизация Академии наук СССР 1961 г. была первой широкомасштабной реформой в области организации советской науки после смерти Сталина. Ее главным результатом стало то, что академические институты, занимавшиеся прикладными исследованиями, были переданы под юрисдикцию промышленных министерств и государственных комитетов. За Академией было оставлено методическое руководство советской наукой, решение фундаментальных научных проблем и разработка нескольких самых важных технологических проектов. Такое изменение приоритетов в деятельности Академии противоречило одному из главных правил сталинской научной политики. До середины 1950-х гг. большинство руководителей, причастных к управлению советской наукой, считали, что усилия ученых должны быть сосредоточены на задачах, имевших непосредственные практические приложения. Отделение фундаментальных исследований от прикладных означало, что в середине 1950-х гг. в научной политике СССР произошли существенные изменения. В данной статье мы рассмотрим, в чем заключались эти изменения и как они реализовывались в деятельности ряда видных сотрудников Академии.  

1. Сталинское наследие 

То, что мы называем «сталинской академией», возникло в первой половине 1930-х гг. В это время в Академии наук СССР была создана единая централизованная бюрократическая система контроля за эффективностью научной работы [1;2]. Централизованное руководство научными исследованиями выражалось в том, что темы научных работ, выполняемых в научно-исследовательских институтах, должны были утверждаться не ниже, чем в Президиуме Академии. То же самое касалось вопросов, связанных с объемом бюджета, подбором кадров и сроками исполнения. Планирование и контроль научной работы осуществлялись по аналогии с планированием и контролем промышленного производства. Денежные средства, которые предполагалось истратить, утверждались, как минимум, за год. Если в течение года возникала внеплановая потребность в приобретении новой аппаратуры или материалов, необходимых для проведения исследований, сделать это было крайне сложно.

Такая организация была оптимальна с точки зрения административного контроля, поскольку она давала четкие критерии определения «эффективности» работы ученого, однако она негативно сказывалась на способности ученых заниматься проблемами, работу над которыми трудно планировать с точностью до месяцев. В архивах сохранилось несколько писем ученых в Президиум Академии и в ЦК КПСС, в которых обращалось внимание на этот организационный недостаток [3–5]. Например, в резолюции актива Крымской астрофизической обсерватории от 13 мая 1955 г. говорилось: «Заявки на оборудование, во всех деталях, должны быть составлены на следующий год в июне текущего года. Исследователь должен за полтора года предвидеть, что ему нужно! В результате все стараются включить в заявку все мыслимое в качестве необходимого для работы, и на складах учреждений лежат ненужные запасы материалов.., которых не хватает в других местах» [6].

К началу 1950-х гг. ситуация стала еще сложнее, так как в течение двух десятилетий с момента внедрения сталинской системы количество подразделений Академии наук многократно увеличилось, и Президиум уже не мог столь эффективно, как раньше, вести координационную работу1. Это стало причиной того, что сами члены Президиума в 1953–1954 гг. стали выступать с предложениями передать часть управленческих полномочий Отделениям Академии [8].

Особые трудности создавали попытки некоторых ученых использовать идеологическую аргументацию в отстаивании собственных исследовательских интересов и служебных должностей. В ряде прецедентов такого рода были сформулированы идеологемы, причинившие советской науке невосполнимый ущерб [2]. Идеологические столкновения нередко приводили к репрессиям и гибели ученых. Незащищенность от необоснованных идеологических обвинений была причиной постоянных тревог ученых. Особенно уязвимыми в этом плане были исследователи, занимавшиеся разработкой проблем, не имевших практического приложения. Такая ситуация привела почти к полному уничтожению генетики в Советском Союзе и неоднократно ставила на край гибели другие фундаментальные науки, включая физику [9].

В марте 1949 г. решением ЦК КПСС был учрежден Ученый секретариат Президиума Академии, на который были возложены функции идеологического контроля над академическими институтами [10, л. 168]. Председателем секретариата был активный сторонник Т.Д. Лысенко профессор И.Е. Глущенко. С учетом того, что в сталинской Академии решение всех организационных вопросов было возложено на Президиум, Ученый секретариат являлся сильным властным органом. Как правило, его заседания предварялись заседаниями Президиума, на которых должны были приниматься те или иные решения. Так осуществлялся партийный контроль над беспартийным президиумом. По свидетельству директора Института леса В.Н. Сукачева, Глущенко неоднократно использовал свое административное превосходство для подавления критики, направленной против Лысенко (см. [11, л. 14–19; 12].

Подогреваемый в течение ряда лет ажиотаж вокруг «борьбы с идеализмом» в науке, особенно усилившийся после августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г., крайне негативно сказался на организации международного научного сотрудничества. Начиная с 1930 г. научные контакты с западными странами постепенно сходили на нет, и к концу 1940-х гг. советские ученые оказались в полной международной изоляции. Помимо этого, условия холодной войны и боязнь научно-технического шпионажа привела к ужесточению мер по обеспечению секретности в некоторых наиболее передовых отраслях науки, особенно в ядерной физике. Отсутствие открытых публикаций по многим вопросам, касающимся передовых научных достижений, нарушило не только международные, но и внутренние коммуникации ученых. Это, в свою очередь, создало ряд трудностей в подготовке молодых специалистов и осуществлении научной преемственности [13].

К началу 1950-х гг. советские ученые в основном понимали недостатки советской модели организации научных исследований. К числу главных из них они относили чрезмерную бюрократизацию управления, сложные отношения науки с идеологией и международную изоляцию. Все эти проблемы кулуарно обсуждались в советском научном сообществе. Смерть Сталина послужила внешним сигналом к тому, чтобы открыто поставить вопрос о реорганизации управления советской наукой на повестку дня.

С середины 1953 г. некоторые частные вопросы об организационных недостатках стали регулярно рассматриваться на заседаниях президиума Академии [14]. Одним из наиболее жестких принципов организации сталинской науки было требование ее тесной связи с практикой. Первым, кто попытался подвергнуть серьезной ревизии этот принцип, был П.Л. Капицей.  

2. Письмо П.Л. Капицы к Н.С. Хрущеву от 12 апреля 1954 г. 

В 1945 г. Капица был привлечен к созданию ядерного оружия. Однако из-за конфликта с Л.П. Берией, курировавшим атомный проект, он был отстранен от осуществления ядерных исследований, лишен должности директора Института физических проблем. После ареста Берии Капица, пытаясь выйти из опалы, написал несколько писем Хрущеву и Маленкову с рядом предложений по улучшению научной работы в СССР. Одно из писем было посвящено вопросу о «связи науки и практики».

В письме Хрущеву от 12 апреля 1954 г. Капица попытался обосновать тезис, который противоречил принятым в то время нормам понимания этого вопроса и предыдущим публичным выступлениям самого Капицы. Ссылаясь на утверждение, что наука должна «разрешать насущные трудности, стоящие перед нашим хозяйством», как на общепринятую марксистскую интерпретацию социальной функции науки, Капица писал, что, «конечно, наука должна это делать, но это не главное… Передовая наука не идет на поводу у практики, а сама создает новые направления в развитии культуры и этим меняет уклад нашей жизни» [3, с. 305]. Для подтверждения этой мысли Капица использовал пример достижений в области ядерной физики: «вспомним, как многие годы пренебрежительно относились у нас практики к научным работам по атомному ядру, так как не видели в них реального и быстрого выхода в жизнь. Если науку развивать по рецепту узкого практицизма.., то никогда бы человечество не могло найти путей к использованию атомной энергии». Поэтому, утверждал Капица, необходимо в первую очередь «поднять на щит фундаментальные теоретические научные проблемы».

Помимо этого утверждения, нарушавшего принятые в сталинские годы правила оценки эффективности научной работы, письмо Капицы содержало еще одно «неортодоксальное» предположение. По его мнению, развивать «фундаментальные теоретические» направления науки особенно важно потому, что советские ученые значительно отстают в этих областях от западных исследователей2. В качестве средства, которое могло бы помочь разрешить эту трудность, Капица предлагал провести некоторые мероприятия по реорганизации советской науки. Одновременно он пропагандировал свои достаточно хорошо известные идеи о лидерстве в науке, роли научного сообщества и организации исследований в «передовых» научных областях [4]. В конце письма Капица недвусмысленно заявлял о том, что советская наука нуждается в «более продуманных условиях научной работы, чем те, которые существуют у нас сейчас».

Письмо Капицы не содержало никаких категоричных рекомендаций по поводу организационных изменений в науке. В нем он настаивал на необходимости реорганизации, но характер этих изменений представлялся еще не выясненным. Их, по мнению Капицы, только еще предстояло обсудить и в итоге создать «более продуманные условия» для научной работы. Это предложение могло представлять особый интерес для партийных руководителей, что мы рассмотрим в следующей главе.  

3. Заседание Президиума АН СССР от 4 июня 1954 г. 

Письма в ЦК или непосредственно генеральному секретарю ЦК КПСС были одним из наиболее распространенных способов привлечь внимание политического руководства к той или иной организационной проблеме. Такой способ воздействия на практику принятия решений, касающихся развития науки, приобрел в конце 1940-х – начале 1950-х гг. массовый характер. Отдел науки ЦК был завален такими письмами, но только некоторые из них находили отклик в партийных кругах.

Помимо личного авторитета П.Л. Капицы, у членов ЦК был дополнительный мотив обратить особое внимание на его письмо. В это время партийное руководство страны готовило ряд широких кампаний по реформированию системы государственного управления. Это было обусловлено соперничеством в борьбе за власть, что выразилось в конъюнктурной борьбе партийного аппарата, во главе которого стоял Хрущев, против государственной администрации, возглавляемой Маленковым [15]. Реорганизация государственного управления требовала рационального обоснования, и ЦК нуждался в таких «сигналах с мест», которые «слегка» противоречили бы существующей модели административного управления и, может быть, некоторым постулатам официальной пропаганды (см. [16–24]). В этом смысле предложение П.Л. Капицы оказалось «в духе» реформаторских настроений ЦК. В отделе науки ЦК было решено рекомендовать президиуму Академии вынести «проект решения по письму академика Капицы» [11, л. 106].

Подтверждением тому, что ЦК действительно придавал серьезное значение этому письму, а не просто «отписался» от «назойливого академика» (такое случалось), можно считать то, что на заседание Президиума Академии специально был послан представитель отдела науки ЦК А. Черкашин, который даже составил краткую стенограмму обсуждения.

Обсуждение состоялось 4 июня 1954 г. Предложение Капицы получило спорную оценку со стороны членов президиума. С одной стороны, они были согласны с тем, что фундаментальным вопросам науки уделяется недостаточно внимания, с другой – предложение «поднять на щит фундаментальные теоретические проблемы» все посчитали недостаточно обоснованным. Примечательна в этом отношении реплика президента Академии А.Н. Несмеянова: «Любая передовая «Правды» нас ориентировала не на большую науку» [11, л. 107]. Будущий президент академик М.В. Келдыш указывал в своем выступлении, что «проект неправильно освещает взаимоотношение теоретических и практически важных исследований в научной работе. Ученые должны быть связаны с жизнью, с запросами народного хозяйства. Невозможно армию в 10.000 научных сотрудников направить только на разработку теоретических проблем» [11, л. 106]. Академик В.С. Немчинов отмечал, что «в проекте неправильно преувеличивается значение теоретических исследований. Следует сказать, что мы должны повысить внимание и улучшить содействие теоретическим исследованиям. нельзя отрываться от практики. Следует лучше делать отбор тех практических задач, над которыми должны работать ученые, академики» [11, л. 106]. В итоге было принято решение «в целом содержание письма, в котором заостряется внимание на необходимости развития чисто теоретического знания – осудить» [11, л. 106].

Однако второй тезис Капицы о том, что необходимы «более продуманные условия научной работы, чем те, которые существуют у нас сейчас», получил полное одобрение. Большинство членов президиума так или иначе высказались по этому поводу. В итоге было принято решение подготовить документ, обосновывающий необходимость организационных преобразований в Академии наук [11, л. 106].

Такое решение президиума, принятое при посредничестве ЦК, могло означать, что в середине 1954 г. партийные руководители не проявляли серьезного интереса к содержательной стороне реформы Академии. Реорганизация привлекала их лишь постольку, поскольку она позволяла путем «перетряхивания» штата управленческого аппарата добиться нужного в отношениях с властью перевеса сил. Для них было важнее начать какую бы то ни было реорганизацию, по возможности оставаясь на прежних идеологических позициях. Конкретные вопросы реформы были оставлены на доработку самим ученым.

В середине 1954 г. создается несколько комиссий по проверке подразделений академии с общей направленностью на пересмотр штатного расписания и децентрализацию управления Академией. Среди множества комиссий, работавших примерно в одном стиле – поменять систему управления, но не касаться идеологических вопросов – отчетливо выделяется одна – комиссия по вопросам ядерной физики. Ей предписывалось дать оценку плана научно-исследовательских работ, выполняемых под контролем Ученого совета при президенте Академии наук СССР. Комиссия была составлена главным образом из физиков, участвовавших в атомном проекте. В нее входили академики И.В. Курчатов (председатель), А.И. Алиханов, Л.А. Арцимович, Д.В. Скобельцын и И.Е. Тамм [13, л. 46]. Выводы, сформулированные членами комиссии, касались не только вопросов реорганизации, но и, чудесным образом повторяя тезисы письма Капицы, претендовали на изменение подхода к научной политике вообще, особенно в вопросах, связанных с ядерной физикой.  

4. Комиссия И.В. Курчатова 

Атомный проект поставил участвующих в нем ученых в уникальные условия. Результатом нескольких лет напряженной и плодотворной работы участников проекта в относительной изоляции от режима сталинской Академии стали не только атомная и водородная бомбы. Стиль организации научной деятельности, сформировавшийся в довольно многочисленной группе физиков-ядерщиков, работавших в тесном контакте с военными, инженерами и политиками, отличался от общеакадемического стиля. Постоянно растущий штат исполнителей проекта стал социальным базисом для формирования новых отношений между учеными и властью, наукой и идеологией, наукой и политикой. Требования типа идеологической борьбы в науке уходили здесь на второй план по сравнению с жесткими условиями ядерной гонки. Призыв разоблачать «методологические отклонения» и «идеологические извращения» буржуазных ученых опровергался политической потребностью в научно-техническом шпионаже, что красноречивее всего доказывало методологическую правильность и практическую результативность «вражеских» научных изысканий [25].

Многие физики-ядерщики, участвовавшие в создании атомной и водородной бомб, одновременно являлись сотрудниками, действительными членами и членами-корреспондентами академии. Однако, по собственному признанию президента Академии А.Н. Несмеянова, руководство физическими исследованиями «обеспечивалось, минуя организационные формы академии» [7, с. 146]. Таким образом, в начале 1950-х гг. в Академии наметился организационный раскол: атомный проект выявил группу исследователей, главным образом физиков-ядерщиков, которые могли вести себя более независимо по отношению к руководству Академии.

К середине 1950-х гг. стратегическая задача атомного проекта была решена. И атомная, и водородная бомбы были созданы3. Оставалась инженерная работа по внедрению и усовершенствованию, которая не требовала незаурядных усилий со стороны теоретиков. Примерно в это время начинается «бегство» физиков, ориентированных на проведение «мирных» фундаментальных исследований, из атомного проекта в открытые академические институты. Эти ученые были заинтересованы в наращивании академических ресурсов, позволяющих проводить открытые, а не секретные исследования в области ядерной и вообще теоретической физики. Политический капитал, накопленный ими при работе над атомным проектом, позволял им действовать решительнее, чем другим подразделениям Академии.

11 июня 1954 г. состоялось закрытое заседание президиума Академии, на котором был заслушан доклад о результатах работы комиссии Курчатова. С докладом от экспертной комиссии выступил А.И. Алиханов4. Уже на первой странице Алиханов дважды (!) повторил два главных вывода комиссии: (1) советские исследования в области ядерной физики отстают от американских (именно от американских, а не вообще от капиталистических); и (2) сегодня «отвлеченные» исследования в области физики приобрели особое государственное значение и нуждаются в интенсивном развитии [13, л. 59].

Комиссия предлагала укрепить материально-техническую базу физических институтов, работавших над незасекреченной тематикой, разрешить открытую публикацию работ по общетеоретическим вопросам ядерной физики, создать условия для широкого обсуждения ее проблем, ввести в практику приглашение в СССР видных иностранных специалистов в этой области и создать координационный совет по исследованиям в области ядерной и теоретической физики. В качестве обоснования этих мероприятий члены комиссии приводили следующий аргумент.

«Первостепенное государственное значение, которое в последние годы приобрела физика, объясняется, в первую очередь, резким сокращением сроков между „отвлеченными“ научными открытиями в области физики и практическим их применением. Страна, занимающая ведущее место в передовых областях физической науки, имеет очень большие шансы на обладание существенным преимуществом и в области новой техники… В настоящее время самые отвлеченные вопросы физической науки могут неожиданно оказаться имеющими актуальное значение» [13, л. 53].

Физики-ядерщики, в отличие от Капицы, действовали самостоятельно и не пытались предварительно заручиться поддержкой ЦК или чиновников Министерства среднего машиностроения (ведомства, обеспечивавшего ядерные исследования). У них были свои политические задачи: добиться права заниматься научной работой независимо от засекреченного атомного проекта и «отобрать» у Средмаша часть установок для проведения открытых, не секретных исследований. Начавшаяся реорганизация Академии дала им повод для того, чтобы заявить о своих интересах и попытаться привлечь на свою сторону президиум Академии. Аргументы, которые физики-ядерщики использовали для обоснования своих предложений, очень напоминали аргументы Капицы в его письме Хрущеву от 12 апреля 1954 г. Но, в отличие от Капицы, физики говорили не о науке вообще, а конкретно о теоретической физике.

Такие выводы комиссии, похоже, стали для Несмеянова полной неожиданностью. В прениях по докладу он упрекал Алиханова: «Мы спокойны, считая, что они [физики] обеспечены сильными покровителями… Но оказывается, что некоторые области физики опекаются плохо. Так я прошу помнить, что есть Президиум и некоторые, пусть слабые возможности, в его распоряжении имеются» [26].

9 июля 1954 г. Президиум Академии выпустил секретное постановление, в котором признавалось «серьезное отставание исследований, проводимых в Советском Союзе по ряду общих вопросов ядерной физики от аналогичных зарубежных исследований» и предлагалось «принять решительные меры к ликвидации создавшегося серьезного отставания в теоретических исследованиях» [13, л. 48–49]. В числе этих мер было создание в системе Академии наук нескольких новых лабораторий, увеличение в два раза объема главных физических журналов, значительное увеличение в Академии числа мест для студентов и аспирантов по теоретической и ядерной физике, приравнивание их по статусу аспирантам Средмаша, создание единого органа для координации и руководства всеми работами по ядерной физике, не имеющими специальных технических приложений.

Практически все предложения комиссии были удовлетворены. Физикам удалось добиться принятия постановления, обеспечившего им привилегированную финансовую поддержку и относительную свободу в выборе направлений исследования в академических институтах. Однако это внесло дополнительный организационный дисбаланс в работу Академии. В 1954 г. Академия была еще «сталинской». Утилитарная полезность исследований была не абстрактным требованием, а прямым руководящим указанием. Секретность обеспечивала физикам надежную защиту от идеологических притязаний. Однако открытое усиление отвлеченных исследований в области физики могло вызвать раздражение со стороны других подразделений Академии, особенно со стороны Отделения технических наук, занимавшегося преимущественно прикладными исследованиями.

По уставу Президиум Академии продолжал оставаться единственным органом, ответственным за все происходящие в ней изменения, и президент А.Н. Несмеянов оказался в сложной ситуации. В середине 1950-х гг. позиции «инженеров» в Академии были сильны как никогда. Отделение технических наук было самым многочисленным и по числу членов, и по числу институтов. Было бы наивно полагать, что «инженеры» добровольно согласились бы отказаться от приоритетного финансирования, которое обеспечивала им «сталинская» Академия, когда официальная идеология и пропаганда были все еще на их стороне. В следующих разделах мы покажем, каким образом Несмеянову удалось выйти из этого затруднения.  

5. Записки Несмеянова в ЦК 

Постановление президиума Академии от 9 июля 1954 г. было секретным. Однако его последствия вряд ли могли остаться незамеченными, поскольку они касались не секретных, а открытых академических исследований. Это обстоятельство вкупе с полнотой административной ответственности, возложенной на Несмеянова, вынуждало его давать определенные комментарии по поводу принятого решения, если не работникам Академии, то, по крайней мере, отделу науки ЦК. Это сделало Несмеянова соучастником тех изменений, которые предлагали Капица и физики из атомного проекта.

Однако Несмеянов не мог опираться только на те аргументы, которые приводились Капицей и физиками-ядерщиками, поскольку они отражали частные интересы отдельных групп внутри Академии. Ему нужно было найти формулировки, которые звучали бы одинаково убедительно для всех подразделений Академии. Так Несмеянов пришел к необходимости переформулировать стратегические задачи академии, опираясь на универсальный принцип, который являлся бы значимым для всей науки вообще.

Здесь мы сталкиваемся с явлением, которое в западной литературе получило название риторики приспособления (rhetoric of accommodation) [27–28]. Люди склонны прибегать к помощи риторики в тех случаях, когда они встречают непреодолимые и неустранимые препятствия. Невозможность найти естественное решение проблемы вынуждает их переносить ее в иной семантический контекст, в котором она либо вообще перестает быть проблемой, либо становится разрешимой [29]. Особый интерес представляет случай, когда проблема обладает ярко выраженным социальным характером, т.е. имеет репутацию неустранимого социального зла. Тогда попытки решить ее концентрируются на распределении ответственности между людьми (категориями, группами), причастными к тому, что это зло существует в обществе. Неустранимые социальные проблемы являются в данном случае почвой для применения риторики приспособления, которая, в свою очередь, является инструментом переориентации общественного сознания.

Неустранимым социальным злом советской системы организации науки была проблема внедрения новой техники. Сегодня считается общепризнанным, что причины отставания СССР в области внедрения были связаны не столько с наукой, сколько с особенностями экономического строя. Центральное планирование и отсутствие частного предпринимательства породили непреодолимый разрыв между наукой и производством. Тем не менее Советский Союз всегда предпринимал попытки преодолеть эту проблему. Как мы знаем, все они были более или менее безуспешны. Проблема оставалась актуальной, и любые новые предложения по ее решению привлекали к себе пристальное общественное внимание.

В 1955–1956 гг. А.Н. Несмеянов попытался обосновать отставание Советского Союза в области внедрения, исходя из тех предпосылок, которые были предложены Капицей и физиками-ядерщиками, распространив их не только на ядерную физику, но и на всю советскую науку в целом. Академия каждый год и каждую пятилетку готовила список главных научных тем. Это было плановой работой. Однако только в 1955 г. к этому списку было составлено объемистое приложение «Важнейшие задачи развития науки в шестой пятилетке» и, что заслуживает особого внимания, к нему прилагалась секретная записка «Организация научно-исследовательской работы в СССР и главных капиталистических странах»5. На последнем документе стояли подписи президента Академии А.Н. Несмеянова, председателя Государственного комитета по новой технике В.А. Малышева6 и министра высшего образования СССР В.П. Елютина – трех наиболее влиятельных лиц в системе советского научного истэблишмента.

Центральной темой, ставшей предметом обсуждения в записках, была именно проблема внедрения. Основным аргументом в пользу того, что ее необходимо срочно решать, было отрытое признание отставания Советского Союза от западных стран в области внедрения. Авторы записок предлагали свою стратегию решения проблемы методом организационного… разделения (!) прикладных и фундаментальных исследований. Подчинение науки задачам производства, пишут авторы, может принести не только пользу, но и вред, так как промышленность ориентируется главным образом на усовершенствование уже известных средств решения той или иной производственной задачи и не позволяют науке изучать новые, еще не освоенные явления. Например, «если в природе не существовало отрасли промышленности… цветной фотографии, то и требований со стороны промышленности на эту область науки не проявлялось, и она у нас не развивалась до тех пор, пока она не возникла за рубежом» [30, л. 86].

Приводя примеры один за другим, авторы уточняют свою мысль, как бы комментируя ее. «Ведущие научные работники «большой науки» должны иметь возможность значительную часть своей энергии и интеллекта отдавать исследованию, вскрытию неизвестных еще явлений природы и их взаимосвязей, разработке новых научных методов» [30, л. 164]. В заключении авторы записок формулируют парадоксальный вывод: наше отставание от западных исследователей «следствие того обстоятельства, что связь с промышленностью подменяется у нас привязанностью к промышленности, что исследователь имеет мало возможности оторваться от требований дня и свободно заглянуть в будущее… Нужно, чтобы наука не была на поводу у промышленности» [30, л. 85].

Общий тон записок также отличался от тона письма Капицы и заключения физиков-ядерщиков. Последние приводили в пример ядерную физику для того, чтобы подвести аудиторию к осмыслению противоречащего факта, нарушающего признанные нормы. Авторы записок, наоборот, исходили из необходимости разделения фундаментальных и прикладных исследований как из нормы, аргументируя ее правильность множеством частных иллюстраций. По мнению авторов записок, в настоящий момент «наблюдается непрерывный и быстрый процесс взаимопроникновения науки и производства. Подобный процесс все усиливается во всех областях техники, особенно в «новых»». То есть, наука способна не только обеспечивать, но и определять насущные нужды народного хозяйства. Следовательно, в некоторых вопросах не наука должна быть подчинена промышленности, а наоборот – промышленность должна быть подчинена науке. В связи с этим, Несмеянов, Малышев и Елютин предлагали установить следующее «разделение труда» в науке:  

С целью усиления внимания фундаментальным вопросам науки в академиях наук и крупных вузах сосредоточить проведение фундаментальных исследований, связанных с открытием неизвестных еще закономерностей и явлений природы, с таким расчетом, чтобы академии наук и ведущие вузы решали задачи научного прорыва, быстрого продвижения на ряде важнейших направлений.

В отраслевых и межотраслевых научно-исследовательских институтах, специальных кафедрах вузов и крупнейших заводских лабораториях сосредоточить работы по применению новых научных открытий в производстве.

…Координацию по проблемам фундаментальной науки сосредоточить в АН СССР. Координацию по работам, относящихся к техническому прогрессу и подлежащим реализации… сосредоточить в Гостехнике СССР [Государственный Комитет Совета Министров СССР по новой технике – И.К.] [30, л. 139–140].  

Так был сформулирован «черновой» набросок реформы Академии. В нем предусматривалось четкое административное разделение функций прикладных и фундаментальных исследований в советской системе организации науки и, следовательно, механизмов планирования и контроля этих исследований. Однако ничего не говорилось о выводе из состава Академии подразделений, занимающихся прикладной тематикой. Похоже, в этом и был смысл тактики Несмеянова: добиться узаконения исходной независимости друг от друга фундаментальных и прикладных исследований и затем, отдельно для каждого случая, отдельно для каждой научной задачи рассматривать: что чему должно быть подчинено и в какой степени.

Работа по убеждению ЦК в необходимости такого разделения, проводимая через составление секретных записок, сопровождалась несколькими открытыми выпадами Несмеянова против Отделения технических наук. В феврале 1956 г. на Общем собрании Академии Несмеянов сказал, что институты Отделения очень часто увлекались решением проблем мелкого хозяйственного значения, забывая при этом об ответственности за разработку фундаментальных проблем государственного масштаба. Он конкретизировал свое высказывание двумя неделями позже, в докладе на ХХ съезде КПСС. Он сказал, например, что Академия не должна заниматься такими тривиальными исследованиями, как разработка конструкций автоматических дверей для московского ресторана «Прага» или изобретением новых видов стали для перьевых ручек. Главная задача Академии должна состоять в поиске и изучении новых явлений природы и общества, в открытии законов, связывающих отдельные явления, и нахождении путей того, как эти законы могут быть использованы в интересах производства [18, p. 136].

Помимо вопросов, касающихся соотношения фундаментальных и прикладных исследований, в записках предлагалось решить ряд общеорганизационных проблем, в частности, «создать более гибкую систему снабжения научно-исследовательских институтов оборудованием, приборами и материалами» и «продолжить и усилить взятый курс на расширение международных связей» [30, л. 68–69]. Расширение международного научного сотрудничества – особая тема в реорганизации сталинской Академии, которую нам хотелось бы рассмотреть отдельно.  

6. Международное научное сотрудничество 

Железный занавес, полное засекречивание некоторых областей научного исследования, методологическое деление наук на буржуазную и советскую и другие следствия холодной войны, казалось бы, должны были полностью исключить сотрудничество между учеными враждебных стран. Однако, будучи вещью необходимой, международное сотрудничество не прекратилось. Изгнанное через дверь, оно входило в окно, принимая иногда довольно необычные формы. Американскому исследователю Рональду Доелу удалось найти в архивах ЦРУ документ, в котором обосновывалась необходимость развития научного сотрудничества с Советским Союзом с целью изучения его стратегических ресурсов7. В свою очередь, советская сторона одной из целей участия в международных научных мероприятиях ставила пропаганду социалистических достижений.

То, что Несмеянов, Елютин и Малышев в качестве основного аргумента, обосновывающего необходимость что-то менять в системе организации науки, указывали на отставание советской науки от западной, означало если не отмену, то, во всяком случае, существенную дискредитацию принципа идеологической борьбы в науке, постулированного на печально известной августовской сессии ВАСХНИЛ в 1948 г. Прецедент того, что такая аргументация была принята президиумом как утверждение, имеющее силу, должен был означать возрождение в Академии ценностей научного интернационализма.

Изучение архивных источников убеждает в том, что начиная с 1954 г. оценка зарубежных научных исследований со стороны Академии теряет идеологически враждебную стилистическую окраску. Международные научные контакты становятся предметом особой гордости Академии и упоминаются в отчетах как один из наиболее весомых факторов, подтверждающих эффективность ее работы. Число международных научных делегаций за период с 1953 по 1954 гг. утроилось; число единиц международного научного книгообмена стало в два раза больше [11, л. 202].

Возвращение ценностей интернационализма в науке косвенно подтверждается тем, что группы ученых, занимающих жесткую позицию идеологической борьбы в науке, например последователи Т.Д. Лысенко в биологии, с 1954 г. начали постепенно терять административное влияние в Академии. Это затронуло ученый секретариат президиума, в состав которого входило несколько сторонников Т.Д. Лысенко. На заседании президиума 4 июня 1954 г. глава ученого секретариата И.Е. Глущенко с негодованием говорил: «Нужно иметь в виду, что в настоящее время статьи сторонников мичуринской биологии не печатают в газетах, журналах; мичуринцев не включают в состав делегаций, в состав бюро отделения биологических наук и т.д.» [11, л. 108]. В проекте нового Устава Академии, обсуждавшегося в 1957–1959 гг., предполагалось упразднить ученый секретариат. В конечном варианте Устава секретариат все же был оставлен, хотя его штаты и административные полномочия были существенно уменьшены [31].

2 марта 1956 г. президиум Академии выпустил постановление «О мерах по упорядочению международных научных связей Академии наук СССР и улучшению использования научных командировок», в первом пункте которого говорилось: «Считать одной из основных задач, стоящих перед учреждениями и научными сотрудниками Академии наук, тщательное изучение положительного опыта зарубежных научных учреждений и отдельных ученых в различных областях науки» [32].

В начале 1960-х гг. международное научное сотрудничество считалось уже одной из неотъемлемых задач Академии. На волне реорганизации был создан Институт научно-технической информации, главной целью которого было реферирование научных статей, изданных за границей; было основано издательство «Мир», публиковавшее переводы зарубежных научных книг. Цели международного сотрудничества стали явно формулироваться в планах Академии. Они все еще содержали идеологические оттенки, но эта идеология не запрещала, а, наоборот, поощряла международное сотрудничество. Например, в докладе от 21 апреля 1965 г. нового президента академии М.В. Келдыша, отмечалось, что целями сотрудничества являются:  

1. Ознакомление с достижениями высокоразвитых капиталистических стран и использование их в СССР.

2. Сотрудничество с учеными социалистических стран.

3. Контакты с учеными развивающихся стран.

4. Укрепление влияния в международных научных организациях.

5. Пропаганда достижений советской науки и успехов коммунистического строительства [33].  

Динамика роста числа международных научных организаций, куда входила Академия наук СССР в 1955-1964 гг. [33] видна из таблицы.

Таблица. Рост числа международных научных организаций, в которые входила

АН СССР (1955–1964 гг.)

Год	1955	1956	1957	1958	1959	1960	1961	1962	1963	1964
Число	18	42	61	72	82	89	90	95	100	108

7. Активы 

Стратегия, сформулированная в секретных записках, нуждалась в легализации. Поводом для начала открытого обсуждения предложений, высказанных Несмеяновым, Малышевым и Елютиным, стали собрания активов Академии, посвященные обсуждению результатов работы ХХ съезда КПСС8. На этом съезде Н.С. Хрущев во время одного из своих выступлений произнес несколько фраз, прозвучавших как официальное приглашение к началу реорганизации Академии. В словах Хрущева не было ничего, что могло бы как-то охарактеризовать его индивидуальную позицию в этом вопросе [34]. Скорее, это был абстрактный призыв к тому, чтобы изменить систему организации науки к лучшему. Тем не менее в планах А.Н. Несмеянова это выступление сыграло очень важную роль. Сразу же после ХХ съезда в Академии было проведено три собрания активов, которые позволили Несмеянову окончательно сформулировать главные принципы научной политики Академии после Сталина.

Согласно архивным источникам, активы готовились президиумом Академии в тесном сотрудничестве с отделом науки и вузов ЦК. Сохранилась объемистая переписка между этими подразделениями о том, где и когда должны состояться собрания, каков должен быть состав участников, какие вопросы должны обсуждаться и т.д. [35] Списки предполагаемых участников составлялись таким образом, чтобы максимально широко охватить все подразделения Академии как по специализации, так и по географическому положению. Собрания были проведены в Ленинграде (16–17 апреля 1956 г.), Новосибирске (24–25 апреля) и в Москве (7–8 мая). Среди участников собраний были не только Академии. Например, согласно отчетам о проведении активов, которые также были поданы в ЦК, на Ленинградском собрании присутствовали 84 академика и члена-корреспондента, 375 сотрудников ленинградских учреждений АН СССР, 52 сотрудника филиалов АН СССР, 62 представителя предприятий, научно-исследовательских учреждений и вузов г. Ленинграда, 72 представителя партийных, советских и общественных организаций [35, л. 146].

Активы проходили под лозунгом «В целях привлечения широких кругов ученых к обсуждению мероприятий по улучшению деятельности научных учреждений Академии наук СССР». Повестка дня была построена таким образом, что президент Академии А.Н. Несмеянов (в Новосибирске и Москве) и ученый секретарь А.В. Топчиев (в Ленинграде) обращались к собранию со вступительным словом и докладом «Задачи Академии наук СССР в свете решений ХХ съезда КПСС». После чего на трибуну приглашались участники, чтобы выступить со своими замечаниями и предложениями по поводу недостатков в работе Академии [35, л. 146].

Активы проходили непосредственно после ХХ съезда КПСС, который вошел в историю в связи с резким поворотом СССР в области внешней политики (от конфронтации с капиталистическими странами к мирному сосуществованию) и докладом Н.С. Хрущева по поводу преступлений Сталина. Этим объяснялся их особый реформаторский дух. Несмотря на все принятые меры предосторожности, активы спровоцировали взрыв в академической среде. Несмеянову с трудом удалось удержать ситуацию под контролем. Обсуждение проблем советской науки носило спонтанный, эмоционально окрашенный характер и с трудом поддается адекватной передаче. Импровизированные выступления на активах, характеризующие те или иные мнения ученых, впоследствии подвергались доработке. Для более отчетливой характеристики позиций различных ученых мы будем цитировать их выступления не только на активах, но и на последующих собраниях Академии, используя те фрагменты, в которых их взгляды и мнения по поводу организации работы в Академии передавались наиболее ярко.

В процессе обсуждения выяснилось, что практически все участники активов были согласны в том, что президиум должен передать часть своих управленческих полномочий в пользу бюро Отделений. Все считали, что полномочия директоров институтов должны быть расширены. За исключением лысенковцев и некоторых представителей Отделения общественных наук, все допускали, что международное научное сотрудничество нужно развивать [35, л. 166–167. Разногласия возникали по трем пунктам: в вопросах, связанных с соотношением в Академии фундаментальных и прикладных исследований; со сложившимися отношениями между наукой и идеологией; и со степенью административных свобод, которые должны получить академические институты.

Наиболее радикальные предложения звучали со стороны физиков и противников мичуринской биологии из Отделения биологических наук. Объектом их критики стали Лысенко и философы из Отделения общественных наук. Особой остротой отличались выступления Л.А. Арцимовича. Например, на декабрьском общем собрании Академии 1956 г. он говорил:  

У наших философов в их… философском реквизите имеются… давно заготовленные философские костюмы для каждой отрасли науки, причем сшитые по одной и той же мерке, из одних и тех же цитат. По этой причине, когда на какую-нибудь отрасль науки этот костюм почему-то не лезет, то появляется тенденция подогнать путем хирургической операции эту отрасль науки под заготовленное для нее философское одеяние… Надо учесть, что новое научное содержание расширяет саму философию, а раз расширяет, следовательно, и изменяет… На основе любого сочетания имеющихся цитат невозможно ничего сделать в современной науке, и деятельность философии в отношении философии естествознания окажется бесполезной [7, с. 238–239].  

Д.Н. Насонов и В.Н. Тихомиров использовали родившуюся на ХХ съезде идеологему культа личности для предъявления серьезных обвинений Т.Д. Лысенко и его сторонникам. На ленинградском активе член-корреспондент АН СССР Д.Н. Насонов сказал, что причиной отставания отечественной цитологии является «водворение насильственно созданных авторитетов – икон, которые своим словом, своим мнением подменяют истинные критерии научно-исследовательской работы каждого ученого-материалиста, эксперимента и наблюдения». Такую роль, говорил Насонов, сыграли у нас академик Лысенко и Лепешинская. Авторитет Лысенко создавался им самим и его сотрудниками «методами запугивания, благодаря чему целая биологическая область науки пришла в упадок». Профессор В.Н. Тихомиров, добавляя выступление Насонова, сказал, что сессия ВАСХНИЛ 1948 г. «открыла неограниченные возможности для аракчеевской обстановки, которая создалась в биологии» [35].

Физики и противники Лысенко из Отделения биологических наук требовали отменить сталинский «идеологического стандарт» в науке и признать ошибочность решений августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г. В вопросе предоставления административных свобод подразделениям Академии они также заходили дальше других. Помимо изменения положений о НИИ и Отделении Академии, они предлагали увеличить демократические права Общего собрания академии и дать академикам возможность самим переизбирать президиум. Давая оценку активу как организационному мероприятию, И.Е. Тамм сказал, что собрания активов, конечно, необходимы, но они отнюдь не компенсируют того влияния, которое Отделения должны, но, в соответствии с существующей процедурой, не могут оказывать на выработку решений в Академии. Тамм призвал собрание к тому, чтобы существенно усилить роль Отделений в процедуре принятия решений по общим вопросам, касающимся организации работы в Академии [18, p. 144].

В вопросе о соотношении фундаментальных и прикладных исследований, Тамм и Арцимович настойчиво рекомендовали бросить все силы на разработку фундаментальных проблем, особенно в области ядерной физики и применения физических и химических методов в биологии9. Ни на активах, ни на последующих собраниях академии до 1959 г. со стороны физиков не прозвучало требования о полном выводе из Академии подразделений прикладного профиля. Однако мысль о приоритетном развитии фундаментальных направлений науки постоянно подчеркивалась ими. Определеннее всех высказался по этому вопросу опять П.Л. Капица, хотя его высказывание звучало не как предложение, а как предположение, нуждающееся в обсуждении. Капица говорил, например: «Может быть, в дальнейшем, по мере роста нашей промышленности, нужно вообще упразднить в Академии целый ряд областей науки и передать их в разные отрасли промышленности? Тогда лет через 20-30 вообще от Академии мало что останется… и критиковать Академию за плохое внедрение не будут… Конечно, такая ситуация нереальна … Весь вопрос в том, что нужно четко определить главные задачи Академии: что должны делать коллективы ученых в Академии и что не может выполняться научными учреждениями в промышленности… При этом все, что можно передать в промышленность, нужно изъять из Академии наук» [4, с. 166].

Сотрудники Отделения технических наук были настроены консервативно. Цитируя директивы ХХ съезда в своем выступлении на московском активе, Несмеянов намеренно или случайно опустил фразу, в которой говорилось о «концентрации усилий научных и материальных ресурсов научно-исследовательских институтов главным образом на научных проблемах, имеющих наибольшее хозяйственное значение», но подчеркнул, что «необходимо обратить особое внимание на тот факт, что директивы призывают нас к тому, чтобы расширить теоретические исследования во всех областях знания» [18, с. 141]. Эта «ошибка» была встречена резкой критикой со стороны Отделения технических наук. Директор Института механизации А.А. Благонравов напомнил Несмеянову, что в директивах съезда обращалось внимание не только на важность теоретических исследований, но и на необходимость приблизить науку к конкретным нуждам народного хозяйства. Принимая во внимание эти требования, утверждал Благонравов, мы должны понимать, что роль Отделения технических наук приобретает особое значение. Отделение должно принять участие в решении множества наиболее важных задач, стоящих перед народным хозяйством страны10. Благонравова поддержали такие видные сотрудники Академии, как директор Электрофизической лаборатории Института металлургии П.К. Ощепков, заведующий лабораторией Института минеральных топлив Л.М. Сапожников и директор Института комплексных транспортных проблем Т.С. Хачатуров.

Руководство Академии в лице президента Несмеянова и ученого секретаря Топчиева заняло компромиссную позицию, пытаясь примирить сторонников «фундаментализации» Академии с Отделением технических наук и сгладить реакцию на отголоски идеологических конфликтов. Отчетливее всего позиция А.Н. Несмеянова была выражена им в тексте выступления на Общем собрании Академии наук СССР 28 декабря 1956 г. В самом начале своего выступления Несмеянов отметил, что борьба за научный уровень, за качество науки – это главное в том, что предстоит сделать Академии. Несмеянов старался тщательно избегать употребления терминов «прикладное» и «фундаментальное». В его довольно долгом выступлении (около 20 страниц машинописного текста) эти два слова ни разу (!) не были произнесены. Доклад был насыщен метафорами, сравнениями, рассуждениями о «великой практической силе абстракции», об «интегрирующей роли Академии наук» и конкретными примерами того, как результаты отвлеченных исследований могут эффективно использоваться в практике народного хозяйства. Например, Несмеянов предлагал рассматривать развитие науки по аналогии с ростом растения, применяя сравнение с точками роста. В развитии науки, писал Несмеянов, «есть… то главное, что представляет суть данной области науки… Если, пользуясь образом точек роста, растение должно расти именно в этих точках, то у нас оно большей частью развивается целиком. Я думаю, что наша задача – суметь концентрировать наши усилия, внимание, средства, ресурсы на этих областях» [7, с. 180–181].

Такая интерпретация «качественного изменения работы Академии», не отождествляющая актуальные проблемы по принципу фундаментальное = передовое, по всей видимости, вполне устраивала инженеров, но совершенно не удовлетворяла радикально настроенных физиков и биологов. В прениях по докладу они упрекали Несмеянова в «свойственной ему мягкости» (Арцимович) и отсутствии «конкретной действенной программы устранения серьезных недостатков» (Тамм). Разногласия между Несмеяновым и физиками были довольно существенными и могли иметь серьезные последствия. Давая характеристику настроениям внутри Академии в период избрания на второй президентский срок (декабрь 1956 г.), Несмеянов пишет в своих мемуарах: «Результат был такой, что я был переизбран подавляющим большинством голосов, хотя и не единогласно. Насколько я помню, 17 академиков из 88 голосовали на этот раз против моего переизбрания. По общему мнению, в основном это были голоса физиков» [7, с. 176].

В идеологических вопросах президиум продолжал оставаться на традиционных позициях, предпочитая не будить спящую собаку и одновременно пытаясь защитить чересчур разговорившихся физиков от возможных идеологических атак со стороны Отделения общественных наук. В заключительном слове по прениям на том же собрании Несмеянов так прокомментировал пассаж Арцимовича о философии: «Я бы не согласился с К.В. Островитяновым в той его оценке выступления Л.А. Арцимовича, когда он с некоторым подозрением отнесся к нему: не собирается ли он, дескать, пересматривать основы нашей диалектико-материалистической философии, говоря, что каждое новое крупное физическое открытие должно менять философию. Конечно, я понимаю это так, что не философию оно должно менять, а должно обогащать философию. Я не сомневаюсь, что именно это он хотел выразить, вложить в свои слова» [7, с. 249]. Ответ президиума на требование пересмотреть решения сессии ВАСХНИЛ был категорично негативным: «На сессии ВАСХНИЛ стоял вопрос о борьбе материализма с идеализмом, сессия обеспечила победу марксистско-ленинской методологии в биологической науке, нельзя сводить все огромное значение сессии к деятельности отдельных лиц. У нас нет оснований отрицать научные заслуги академика Т.Д. Лысенко» [35, л. 151].

Собрания активов были замечательным средством для того, чтобы вынести на широкое обсуждение проблемы реорганизации Академии и, не подвергая большому риску осуществление предполагаемых изменений, представить возможные варианты развития событий. С одной стороны, резолюции активов могли быть использованы президиумом для обоснования тех или иных организационных решений, с другой – они не имели статуса административного предписания и давали возможность президиуму действовать относительно свободно, принимая в расчет расстановку сил на внутриполитической арене и борьбу интересов в самой Академии.

После активов Несмеянов уверенно пошел по пути «последовательного приближения» работы Академии к идеалу, который мог бы исключить наиболее существенные противоречия между различными подразделениями академии. Он шаг за шагом добивался организационных изменений, пытаясь уходить от острых идеологических вопросов, ведя переговоры с ЦК и Советом Министров и совершенствуя организацию Академии в русле тех предложений, которые были сформулированы на активах и до их проведения. Ему удалось относительно бескровно поменять принципы управления Академией и добиться устранения наиболее существенных организационных недостатков. В частности, была осуществлена децентрализация управления, выразившаяся в расширении административных полномочий директоров институтов и заведующих лабораториями и усилении регулирующей роли Общих собраний академии. Идеологическая компонента в организации научной работы была существенно снижена11. Влияние органов идеологического контроля, таких как ученый секретариат и парторганизации институтов, было уменьшено (но не полностью устранено). Была усовершенствована система планирования и материального обеспечения фундаментальных исследований12.

Что касается соотношения фундаментальных и прикладных исследований, то Несмеянов сумел добиться признания со стороны властей особого статуса фундаментальных исследований. Многоступенчатая система внедрения растягивала разработку новой техники на долгие годы. Во второй половине 1950-х гг. президиум видел решение этой проблемы в создании комплексных бригад исследователей, технологов, проектировщиков, работавших одновременно над одной проблемой.  

8. Когда ученые ищут поддержки общественности 

В июне 1959 г. реформа Академии неожиданно получила новый поворот. По непонятным причинам позиция Несмеянова стала вызывать раздражение Н.С.Хрущева. В своих воспоминаниях Несмеянов пишет: «Неприятные ситуации возникали все чаще. Иногда это были случайные, казалось бы, реплики, иногда реплики-поручения вроде того, что нужно бы произвести перестройку структуры Академии, чтобы улучшить ее работу» [7, c. 263]. Причины недовольства Хрущева работой Академии до сих пор не понятны. Осуществляя реорганизацию, Несмеянов работал в тесном сотрудничестве с ЦК. Насколько можно судить по архивным документам, отдел науки был вполне удовлетворен его работой. Во всяком случае, никаких документов, намекающих на конфликт, в архивах ЦК не обнаружено.

Вне зависимости от того, находился ли Хрущев под чьим-то влиянием или действовал по собственному усмотрению, именно ему следует приписать шаг, ставший переломным для судьбы академической реформы. В июне 1959 г. состоялся пленум ЦК КПСС, посвященный работе по выполнению решений ХХI съезда КПСС об ускорении технического прогресса в промышленности и строительстве. Из академиков на этом съезде присутствовали президент Академии А.Н. Несмеянов, вице-президент (бывший ученый секретарь) А.В. Топчиев и первый советский ученый, ставший лауреатом нобелевской премии (1956), ученый секретарь Отделения химических наук и директор Института физической химии Н.Н. Семенов. Выступал на пленуме только Несмеянов. Речи Топчиева и Семенова была приложены к стенограмме.

Несмеянов и Топчиев построили свои выступления примерно одинаково. Они очень мало, только мимоходом, говорили об организационных проблемах академии и сосредоточились, главным образом, на перечислении конкретных научных достижений. Оба отмечали, что проблема внедрения новой техники все еще не преодолена окончательно, но прилагаемые в последние годы усилия решить эту задачу внушают оптимизм. Речь Семенова была построена иначе. Он, наоборот, начал с рассмотрения общих задач Академии наук и только во второй части запланированного (но, судя по стенографическому отчету, не сделанного) выступления перешел к конкретным достижениям Отделения химических наук.

Взгляды, высказанные Н.Н. Семеновым, были очень близки к тому, что писали Несмеянов, Елютин и Малышев в секретных записках 1955 г. В речи, приготовленной для пленума, Семенов ни слова не написал о том, чтобы передать прикладные исследования под юрисдикцию отраслевых министерств. То есть Семенов был даже менее радикален, чем П.Л. Капица в выступлении на активе в 1956 г. Казалось бы, ничто не предвещало осложнений. Неожиданно в последний день пленума Н.С. Хрущев в заключительной речи произнес прямой призыв к тому, чтобы убрать из Академии часть институтов прикладного профиля:  

Думаю, что создалось трудное положение в некоторых научных учреждениях Академии наук. Со мною отдельные ученые могут не согласиться, но я считаю, что неразумно, когда в Академию наук включили вопросы металлургии, угольной промышленности. Ведь раньше в Академии наук не было этих отраслей.

Но вот взяли замечательного инженера и крупного ученого товарища Бардина. Он строил Кузнецкий комбинат, теперь посадили его в Академию. И он правильно стал добиваться, чтобы ему построили соответствующий институт в Москве. Примерно так же получилось с крупным специалистом по углю академиком Шевяковым…

Что же, товарищи, разве наука хуже может развиваться в Свердловске, Сталино или в Днепропетровске, чем в Москве? Это неверно. Там, где жизнь, там и наука… Лучше пойти по другому пути. Давайте создавать лаборатории при заводах, при фабриках, создавать институты и другие научные центры при совнархозах, куда наряду с опытными, известными учеными выдвигать больше молодежи…

Мы попросим, чтобы Академия наук СССР, ее президиум разработали предложения о дальнейшем улучшении деятельности Академии, ее отделений, филиалов и институтов [36].  

Слова Хрущева о том, что «некоторые ученые могут со мной не согласиться», очевидно, следует расценивать как обращенные и к Несмеянову, в том числе. Хрущев неоднократно давал Несмеянову поручение продумать перестройку структуры Академии. В этих случаях, вспоминает Несмеянов, «я собирал руководство, излагал ему новое требование, и мы начинали думать и обмениваться мнениями… Но трудно было что-либо предложить новое. Лишь М.В. Келдыш убежденно защищал те изменения, которые он, став президентом Академии наук, и осуществил: это было увеличение числа Отделений, каждое из которых было ответственно за некоторую большую важную проблему; ликвидация Отделения технических наук. Нам – большинству – казалось, что эти предложения неприемлемы» [7, с. 264].

Несмеянов в очередной раз проигнорировал требование Хрущева. Отклик на его призыв пришел с другой стороны. Через месяц после окончания пленума в «Известиях» была опубликована статья Н.Н. Семенова «Наука сегодня и завтра» [37]. Статья представляла собой расширенный вариант первой части речи Семенова на пленуме, но с более категоричными выводами. Главным выводом статьи было то, что институты, занимающиеся преимущественно прикладными проблемами, должны быть выведены из состава Академии. Прогресс промышленности, по мнению Семенова, может осуществляться двумя путями: путем логического развития фундаментальных наук, на базе чисто научных открытий; и путем усовершенствования техники и производства. Институты Академии наук и исследовательские кафедры университетов должны идти по первому пути, а конструкторские бюро и отраслевые институты – по второму. Семенов предлагал сократить число Отделений, исключив из академии Отделение технических наук, полностью перестроить системы снабжения академических институтов, подбора кадров и сменить «психологический» подход к планированию фундаментальных исследований. Институты Академии, занимавшиеся, главным образом, прикладными исследованиями, он предлагал передать промышленным министерствам.

Семенов обращался к читателям от собственного лица, подчеркивая, что он выражает свое индивидуальное мнение, но заканчивал статью призывом: «Работники Академии наук, вся научная общественность с большим воодушевлением поддерживает мысль, высказанную Никитой Сергеевичем Хрущевым на июньском пленуме… Несомненно, из суммы предложений, преследующих эту цель, мы сможем выработать план действий, который поможет нам еще выше поднять значение Академии наук и роль всей советской науки в строительстве коммунизма».

Как готовилась эта публикация – остается не выясненным. Статья с призывом освободить Академию от прикладных исследований не могла быть напечатана в «Известиях» без санкции ЦК. Однако в архивах ЦК не сохранилось документов, в которых обсуждался бы этот вопрос. Учитывая то, что редактором «Известий» в это время был зять Хрущева Аджубей, вопрос этот мог решиться вполне приватно, без документального обоснования. Это было вполне в характере Хрущева, любившего в «горячих» делах брать инициативу в свои руки, игнорируя помощь консультантов. Косвенным подтверждением этого может служить пометка, сделанная в газете под статьей: «печатается в порядке обсуждения».

Официального ответа президиума Академии на статью Семенова не последовало. Первым, кто встал на защиту интересов инженеров, был глава Отделения технических наук И.П. Бардин. Статья Бардина была опубликована в «Известиях» 28 августа в ответ на статью Семенова. Он писал, что Академия наук, безусловно, должна работать в области отдаленной перспективы и проблем, революционизирующих науку и технику будущего, но значительную часть своих усилий она должна отдавать непосредственной помощи производству. Технический прогресс, писал Бардин, «нельзя представлять себе как самотек». Для того чтобы новейшая физика и химия раздвинули горизонты производства, необходима большая исследовательская работа по приложению данных физических теорий к специальным наукам. Лишь таким путем могут быть созданы контакты, линии переходов от теоретических дисциплин к производству. Этот мост должны создавать институты технических наук в системе Академии наук. Итоги работы этих институтов должны далее усваиваться и применяться к решению производственных задач в многочисленных отраслевых научно-исследовательских институтах. «Это единственно возможная система, – подчеркивал Бардин. – И ее надо придерживаться прямо и открыто, надолго и всерьез, что принесет большую пользу делу прогресса и техники».

Через несколько дней «Известия» опубликовали коллективную статью, написанную академиками-инженерами А.А. Благонравовым, И.И. Артоболевским (заведующий отделом теории машин Института механики), А.Л. Минцем (директор Радиоинженерного института), Б.С. Стечкиным (директор Моторной лаборатории) и членом-корреспондентом Академии Б.Н. Петровым (бывший директор Института автоматизации и дистанционного управления) [38]. Авторы остро критиковали Семенова, привлекая, в том числе, идеологические обвинения. Их контртезис заключался в том, что невозможно распределить научную деятельность во всех случаях по единому шаблону, независимо от характера и состояния той или иной научной проблемы. «Необходимо, – писали авторы статьи, – исходить не столько из разделения, сколько из целесообразного объединения научной работы, учитывая существующее состояние и возможности развития конкретных научно-исследовательских учреждений, квалификацию их кадров, связь их с производством, материальную базу и т.п.»

За два месяца в «Известиях» и других газетах было опубликовано около десятка статей, посвященных дискуссии о соотношении фундаментальных и прикладных наук. В основном они содержали критику, опровергающую предложения Семенова. Первая статья в поддержку Семенова была опубликована только 21 октября 1959 г. Авторами статьи были физики А.И. Алиханов, И.Е. Тамм и химики М.И. Кабачник (заведующий лабораторией Института органических соединений) и М.М. Шемякин (директор Института химии природных соединений). Тон авторов статьи не оставлял сомнений по поводу того, что реорганизация академии – вопрос решенный. По их мнению, оставалось только определить, «какие институты технического профиля должны находиться в системе академии наук, а какие – в системе отраслевых институтов» [39]. Отвечая на критику инженеров, авторы статьи писали, что в первые годы советской власти, когда Советский Союз практически не имел других научных учреждений, кроме Академии наук, естественно было привлекать ее даже к решению сравнительно простых технических задач. Сегодня масштабы исследований в области технических наук настолько возросли, что стало нецелесообразно выполнять их в системе одной лишь Академии наук. Естественно, что по мере нахождения практических форм продвижения в производство научных достижений, на известном этапе становится целесообразной передача академических институтов промышленности. Это – естественный ход событий. Наличие в системе Академии наук СССР ряда технических институтов, обслуживавших уже развитые отрасли производства, стало явным анахронизмом.

Несмотря на то, что большинство участников дискуссии было против предложений Семенова, в конце 1960 г. в Совете Министров была создана комиссия, которая должна была решить: какие институты подлежат передаче отраслевым министерствам. Со стороны Совета Министров дело было поручено вести председателю Совмина А.Н. Косыгину. Академию представлял А.Н. Несмеянов. Несмеянов вспоминает, что «по мере рассмотрения судьбы академических институтов принимались и решения о их передаче в отрасли, так что нам оставалась неизвестной картина будущего академии в целом… Постепенно дело определялось так, что если были министерства, желающие принять наши институты, если эти министерства считались имевшими опыт руководства научными институтами, в особенности технического профиля, то институты им передавались» [7, c. 265].

Официальное решение этого вопроса было озвучено Постановлением ЦК КПСС и Совета Министров СССР от 3 апреля 1961 г. «О мерах по улучшению координации научно-исследовательских работ в стране и деятельности Академии наук СССР» [40]. В постановлении говорилось:  

В целях сосредоточения Академии наук СССР на выполнении важнейших научно-исследовательских работ в области естественных и гуманитарных наук, а также для улучшения деятельности институтов отраслевого профиля по предложению президиума Академии наук ССССР передаются в ведение государственных комитетов Совета Министров СССР, министерств, ведомств и Совета Министров РСФСР ряд институтов и других научных учреждений, а также филиалы Академии наук СССР. За Академией наук СССР сохраняется научно-методическое руководство филиалами.  

Постановление было опубликовано в «Правде» 12 апреля, в день запуска первого пилотируемого спутника с Юрием Гагариным на борту, ровно через 7 лет после того, как Капица направил Хрущеву письмо с призывом «поднять на щит фундаментальные теоретические проблемы». В результате реорганизации из состава академии было выведено 7 ее филиалов и более 50 институтов, принадлежавших, главным образом, Отделению технических наук. Общее число сотрудников этих подразделений составляло более 20 тысяч человек. 15 июня 1961 г. был избран новый президент Академии М.В. Келдыш. Он завершил реорганизацию, перестроив отделения Академии наук (см. выше) и исключив из ее состава Отделение технических наук.  

Заключение 

Реформа Академии наук СССР 1961 г. – сложное историческое явление. В статье мы сосредоточили внимание главным образом на том, как сами советские ученые видели и понимали причины реформы и пути ее реализации. Мы почти не принимали в расчет внешних социальных факторов, к числу которых следует относить аппаратную борьбу Хрущева против Маленкова и Молотова, реструктуризацию в 1950-х гг. системы государственного управления в целом, смену внешнеполитического курса СССР, динамику самоопределения ЦК в наиболее влиятельный политический орган страны, импульсивность самого Хрущева в решении некоторых важных политических вопросов и т.д. Руководители крупных научных учреждений СССР действовали в сложном мотивационном поле, включавшем собственно научную аргументацию, конкретную ситуацию властных отношений, тенденции изменения внешней и внутренней политики, специфику личных отношений между учеными и партийными руководителями. Нам пришлось мириться с неизбежным в данном случае упрощением, связанным с переходом от конкретного, неисчерпаемого во всех смыслах исторического события к модели, в которой рассматривается и оценивается только один содержательный предикат: взгляд на реформу «изнутри» советского научного сообщества.

Если говорить о реформе, ориентируясь на «взгляд изнутри», то следует признать, что в начале 1950-х гг. советские ученые вполне отдавали себе отчет в недостатках и преимуществах советской системы организации научных исследований и были готовы к тому, чтобы начать если не реформу, то ряд мероприятий по усовершенствованию организации советской науки. Однако мнения отдельных групп ученых по поводу конкретных путей осуществления реформы сильно отличались друг от друга. Наиболее острые разногласия возникали в вопросах взаимоотношений между фундаментальными и прикладными исследованиями. Когда мероприятия по улучшению работы Академии наук СССР были вынесены на открытое обсуждение научной общественности, академическая аудитория раскололась на два враждебных лагеря. Первый был представлен, главным образом, физиками из атомного проекта и противниками мичуринской биологии из Отделения биологических наук; второй – инженерами Отделения технических наук.

Представители обеих сторон в полной мере использовали предыдущий опыт сотрудничества с властями. Инженеры стояли на позициях утилитарной полезности науки и приоритетного развития в академии прикладных направлений исследования. Физики настаивали на том, чтобы Академия сосредоточилась, главным образом, на решении фундаментальных проблем. Позиция президиума во главе с президентом Академии А.Н. Несмеяновым заключалась в том, чтобы найти разумный компромисс между этими полярными точками зрения. Несмеянову удалось добиться признания со стороны ЦК особого статуса и независимости фундаментальных исследований от прикладных. Следует особо отметить, что Несмеянов никогда не настаивал на выводе из состава Академии институтов прикладного профиля. С его точки зрения, вопросы сотрудничества между инженерами и учеными должны были регламентироваться не Уставом Академии, а конкретными обстоятельствами решения той или иной научной задачи.

Хотя при внесении предложений по усовершенствованию работы Академии Несмеянов постоянно ссылался на опыт физиков-ядерщиков, своего главного союзника он видел не в радикально настроенных представителях Отделения физико-математических наук, а в лице Отдела науки и вузов ЦК. Открытая критика существующих методов идеологического контроля науки, которая проскальзывала в высказываниях физиков, могла погубить здоровые начинания в Академии, как это было, кстати сказать, с реформой советских вооруженных сил, проводившейся примерно в тот же период маршалом Г.К. Жуковым. Жуков, являясь в то время министром обороны, без согласия ЦК издал несколько приказов, ослаблявших влияние руководящих органов партии в армии, что в конечном итоге привело к обратному результату – усилению идеологического контроля в армии и отстранению самого Г.К. Жукова от должности министра [15, c. 150–157].

Решающим событием для начала реорганизации Академии была смерть Сталина в 1953 г. Решающим событием для завершения академической реформы было выступление Н.С. Хрущева на июньском Пленуме ЦК КПСС 1959 г. Хотя решение о разделении фундаментальных и прикладных наук принималось Хрущевым самостоятельно, альтернативы выбора были сконструированы академической аудиторией в условиях конфликта между сторонниками приоритетного развития фундаментальных исследований и инженерами. Восприятие Хрущевым ситуации академической реформы очевидно формировалось под влиянием идеи административного дробления управления экономикой через совнархозы. Вполне вероятно, что Хрущев, считавший совнархозы своим детищем, решил применить аналогичный принцип для организации научной работы. Нельзя также исключить, что натолкнувшись на сопротивление президиума, сторонники радикальной реформы использовали свои каналы влияния на Хрущева через Минатом или другие неподотчетные Несмеянову подразделения, связанные с атомным проектом. И то, и другое на сегодняшний день можно считать только предположением.

Проблема внедрения новой техники всегда стояла в центре дискуссий об улучшении работы Академии. Даже самые радикальные предложения советских ученых по поводу усиления «отвлеченных» научных направлений всегда содержали аргументы, позволявшие свести эти предложения к принципу служения науки насущным нуждам народного хозяйства. Реформа Академии не решила проблемы внедрения. Оглядываясь назад, следует признать, что опыт Несмеянова в создании комплексных бригад исследователей и его попытки преодолеть проблему внедрения методом определения «точек роста» представляются сегодня, как минимум, интересными. Однако мы лишены возможности проверить, насколько эффективно работала бы такая система организации научных исследований в советских условиях.  

Примечания 

1. В середине 1950-х гг. Академия наук СССР переживала пик количественного роста. С 1951 по 1956 гг. академия выросла по числу членов – с 383 до 465; по числу научных учреждений – с 96 до 124; по числу научных работников – с 7 тыс. до 15 тыс. человек [7, c. 177].

2. Лозунг «догнать и перегнать» уже использовался советской пропагандой. Однако в конце 1940-х – начале 1950-х гг., в связи с кампаниями против «космополитизма» и «низкопоклонничества перед Западом», упоминание об отставании Советского Союза от западных стран в негативном аспекте (у нас – хуже, и будет еще хуже, если не возьмемся за ум) могло вызвать идеологические обвинения в «пораженческих настроениях». О кампаниях в советской науке см., например: Кожевников А.Б. Игры сталинской демократии и идеологические дискуссии в советской науке: 1947–1952 гг. // Вопросы истории естествознания и техники. 1997. № 4. С. 26–58; Томилин К.А. Физики и борьба с космополитизмом // Физика ХIХ–ХХ вв. в общенаучном и социокультурном контекстах: Физика ХХ века / Отв. ред. Г.М. Идлис, М.: Янус-К, 1997. С. 264–304.

3. Испытания водородной бомбы прошли в 1955 г., но в середине 1954 г. главные проблемы создания термоядерного оружия уже были решены.

4. Помимо подписи А.И. Алиханова на докладе стояла подпись И.В. Курчатова.

5. В сопроводительном письме к записке говорилось о том, что она была подготовлена по заданию члена президиума ЦК Н.А. Булганина. В каком качестве выступал Булганин при подготовке этого документа – не совсем ясно. Вполне вероятно, что он курировал академию как член Президиума ЦК.

6. В.А. Малышев был также министром Министерства среднего машиностроения.

7. Из доклада на конференции: «Polar Sea of Discord and Collaboration: Science and Politics in Oceanography and Arctic Exploration»: International Conference, St. Petersburg, 27–30 January 1999.

8. Термин «актив» был введен в употребление коммунистами и определялся в Уставе ВКП(б) от 1939 г. как собрание местных партийных организаций, целью которого является обсуждение наиболее важных решений партии и правительства. В уставе оговаривалось, что активы должны созываться не для формального ознакомления и утверждения этих решений, а для действительного, критичного обсуждения. Активы могли созываться не только партийными, но и другими организациями, включая комсомол, профсоюзы, промышленные предприятия, высшие учебные заведения и т.д. Отличительной чертой этих собраний являлось то, что они представляли собой неформальное с точки зрения бюрократической процедуры мероприятие, и в силу этого могли включать очень широкий спектр участников, так или иначе заинтересованных в решении дискутируемого вопроса. Состав участников никак не регламентировался и во многом зависел от инициативы лица, созывающего актив.

9. И.Е. Тамм, например, в одном из своих выступлений сказал, что «если выделять наиболее важные отделы науки вообще в данный момент, то это есть, с одной стороны, физика, ядерная физика, с другой стороны, биология». Арцимович отметил также, что «за последние несколько десятков лет в физике были созданы теория относительности, квантовая механика, которые коренным образом изменили самые основы научного мировоззрения. В биологии, вероятно, одним из наиболее крупных достижений ХХ века является создание хромосомной теории наследственности» [7].

10. Высказывание Благонравова имело особый вес, так как будучи президентом Артиллерийской академии, он принимал непосредственное участие в разработке советской космической программы.

11. На начальном этапе реформы снижение идеологического контроля отчасти обуславливалось несогласованностью работы территориальных (обкомы, райкомы и т.д.) и первичных ведомственных партийных организаций. В годы реформы партийные ячейки институтов, состоявшие в основном из сотрудников этих институтов, пользовались поддержкой ЦК и могли отстаивать свои профессиональные интересы, блокируя претензии на осуществление идеологического контроля со стороны территориальных парторганизаций (См. Kneen Peter. Why Natural Scientists are a problem for the CPSU // British Journal of Political Science. V. 8. Pt 2. 1978. April. P. 177–198). Благодаря этому с 1956 по 1964 гг. действительно наблюдалось некоторое ослабление идеологического контроля. С 1965 г., когда заведующим отделом науки ЦК был назначен С.П. Трапезников, взявший курс на ужесточение идеологического контроля в науке, эти тенденции были пресечены (См., например, Fortecque Stephen. The Communist Party and Soviet Science. Baltimore: The Johns Hopkins U. P.,1983).

12. В крупных городах, где размещалось большинство академических институтов, были созданы мелкооптовые базы, обслуживающие нужды исследовательских институтов. По новой бюрократической процедуре предусматривалась возможность изменения смет в середине планируемого периода и дополнительной закупки оборудования и необходимых материалов с этих баз (См. Постановление Президиума АН СССР № 288а от 29 июня 1956 г. и сопроводительные материалы к нему в. [5, л. 21–30]).  

Список литературы

1. Грэхэм Лорен Р. Очерки истории российской и советской науки. М., Янус-К, 1998. 310 с.

2. Krementsov Nikolay. Stalinist Science. Princeton: Princeton U.P., 1997. 372 с.

3. Капица П.Л. Письма о науке. М.: Московский рабочий, 1989.

4. Эксперимент. Теория. Практика. Серия: Наука. Мировоззрение. Жизнь. М.: Наука, 1987. 496 с.

5. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 35. Ед. хр. 30. Л. 21–36 (отчет Б.В. Кукаркина).

6. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 17. Ед. хр. 511.

7. Несмеянов А.Н. На качелях ХХ века. М., 1999. 309 с.

8. Greenberg Linda Lubrano. Policy-Making in the USSR Academy of Sciences // Journal of Contemporary History. 1973. V. 8. No. 4. P. 67–80.

9. Визгин В.П. Спасенная дважды: Советская теоретическая физика между философией и ядерным оружием // История советского атомного проекта: Документы, воспоминания и исследования. Вып. 1. М.: Янус-К, 1998. С. 329–391.

10. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 17. Ед. хр. 407. Л. 168.

11. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 17. Ед. хр. 457. Л. 14–19 (письмо В.Н. Сукачева в ЦК от 17 февраля 1954 г.).

12. Vucinich Alexander. The Thaw and the Scientific and Technological Revolution (1954–1970) // Empire of Knowledge: The Academy of Sciences of the USSR (1917–1970). Berkeley / Los Angeles: University California Press, 1984. P. 257–313.

13. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 17. Ед. хр. 548. Л. 6–7 (письмо Д.В. Скобельцына о вреде засекречивания теоретических работ в области ядерной физики).

14. Архив РАН. Ф. 2. Оп. 1–54. Ед. хр. 24 (материалы по созданию комиссии К.В. Островитянова).

15. Пыжиков А.В. Политические преобразования в СССР (50-е – 60-е годы). М., 1999. 305 с.

16. Agursky Mikhail. The Soviet Legitimacy Crisis and Its International Implications // Many Faces of Communism / Ed. by Morton A. Kaplan. New York: The Free Press, A Division of Macmillan Publishing Co., Collier Macmillan Publishers, 1978. P. 146–193.

17. Gaddis John L.. We Know Now: Rethinking Cold War History. Oxford: Clarendon Press, 1997. 425 p.

18. Lowenhardt John. The Reorganization of the USSR Academy of Sciences, 1954–1961 // Decision Making in Soviet Politics. New York: St. Martin's Press, Inc., 1981. P. 127–182.

19. Lowenhardt John, Ozinga James R., Ree Erik van. The Era of Conspiracies // The Rise and Fall of the Soviet Politburo. New York: St. Martin Press, 1992. P. 45–58.

20. Gabriel Partos. The World that Came in from the Cold. London: Royal Institute of International Affairs, 1993. 303 p.

21. Smith Joseph. The Cold War, 1945–1991. 2nd ed. Oxford: Blackwell Publishers, 1998. 172 p.

22. Vadney T.E. The World since 1945. 2nd ed. London: Penguin Books, 1992. 591 p.

23. Young John W. Cold War and Detente 1941–1991: Longman Companions to History. New York: Longman Publishing, 1994. 355 p.

24. Zubok Vladislav, Pleshakov Constantine. The Soviet Union // The Origins of the Cold War in Europe: International Perspectives. Ed. By David Reynolds, London: Yale University Press, 1994. P. 53–76.

25. Роль разведки в создании советского ядерного оружия // История советского атомного проекта: Документы, воспоминания и исследования. М.: Янус-К, 1998.Вып. 1. С. 61–134.

26. Архив РАН. Ф. 2. Оп. 3а. Ед.хр. 148. Л. 13–24.

27. Gross Alan G. The Roles of Rhetoric in the Public Understanding of Science // Public Understanding of Science. 1994. No 3. P. 3–23.

28. Gusfield J. The Culture of Public Problems: Drinking Driving and the Symbolic Order. University of Chicago Press, 1981.

29. Лотман Ю.М. Риторика // Лотман Ю.М. Избранные статьи. Таллинн: «Александра», 1992. Т. 1. С. 167–183.

30. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 35. Ед. хр. 2.

31. Архив РАН. Ф. 2. Оп. 1–58. Ед. хр. 1.

32. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 35. Ед. хр. 22.

33. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 35. Ед. хр. 208.

34. Правда. 1956. 14 февраля.

35. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 35. Ед. хр. 16.

36. Правда. 1959. 2 июля.

37. Известия. 1959. 9 августа.

38. Известия. 1959. 6 сентября.

39. Известия. 1959. 21 октября.

40. Правда. 1961. 12 апреля.

Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.auditorium.ru