Московский Государственный Университет Экономики Статистики Информатики
Философия
Будущее одной иллюзии
Преподаватель: Ивлев Виталий Юрьевич
Студент: Сотников Е.В.
г.Москва
2004г
Нет, наша наука - не иллюзия. Но иллюзией было бы верить, что мы откуда- нибудь могли получить то, чего наука нам дать не может. (З. Фрейд «Будущее одной иллюзии»)
Вступление
Зигмунд Фрейд родился 6 мая 1856 года в Австрии, во Фрейнберге, в семье мелкого торговца. З. Фрейд рос в семье, в которой религиозные традиции и обычаи уже утратили силу. Его отец придерживался либерально- просветительских взглядов и еще до рождения сына перестал посещать синагогу, а впоследствии и вовсе отказался от культовых и бытовых предписаний иудаизма. З. Фрейд получил типичное для выходца из мелкобуржуазной еврейской семьи образование: частная школа, гимназия, университет.
В гимназические годы мировоззрение З. Фрейда формировалось под
влиянием идей европейского рационализма и естественнонаучного эмпиризма. Он
свято верил во всемогущество человеческого разума и конечную победу
научного мировоззрения. Религия же в его представлении была главным
источником человеческих заблуждений, врагом просвещения и прогресса.
Изучение естественных наук, несомненно, оказало очень важное влияние на его
развитие. Знакомство с теорией эволюции органического мира Чарльза Роберта
Дарвина (1809-82), который впервые[?] поставил биологию на вполне научную
почву, установив изменяемость видов и преемственность между ними, произвело
настоящий переворот в сознании Фрейда.
Фрейд решил посвятить себя науке, по его словам, он испытывал в тот
период "непреодолимую потребность разобраться в загадках окружающего мира и
по возможности сделать что-либо для их решения". Но осуществлению его
честолюбивых замыслов препятствовала государственная политика буржуазной
Австро-Венгрии, ограничивавшая сферу деятельности евреев коммерцией,
юриспруденцией и медициной. Путь в науку был закрыт, и Фрейд был вынужден
выбрать медицину, как область более близкую к естествознанию.
В 1873 году он поступил на медицинский факультет Венского университета и
через 8 лет получил степень доктора медицинских наук. Учебные занятия Фрейд
совмещал с работой в Институте физиологии при университете, руководимым
Эрнстом Брюкке (1819-92.). Сотрудничество с этим выдающимся ученым
существенно укрепило научно-рационалистический склад мышления Фрейда и
заложило фундамент для дальнейшей научной работы в области
материалистической теории неврозов естественнонаучного материализма.
В 1874-1875 гг. он прослушал цикл лекций немецкого философа-идеалиста
Франца Брентано (1838-1917). Его учение о психических актах как
направленных действиях души, его полемика с английским психиатром Г. Модели
по проблемам бессознательного вызвали живой интерес Фрейда.
После 1881 года Фрейд открыл врачебный кабинет и занялся лечением психоневрозов.
В 1885 году, пройдя по конкурсу на место приват-доцента неврологии Венского
университета, он получил возможность ехать на стажировку в Париж, во
всемирно известную клинику, возглавляемую Жан Мартеном Шарко (1825-93), по
мнению которого причины функциональных психических расстройств следует
искать не в анатомии, а в психологии. Эта мысль глубоко запала в сознание
Фрейда. Через несколько лет, продолжая без особого успеха испытывать
различные фармакологические и физиотерапевтические средства лечения
больных, Фрейд натолкнулся на книгу, ученика Шарко - доктора И. Бернгейма
(1837-1919) "Внушение и его применение в качестве терапии", в которой
описывались результаты лечения невротиков методом гипнотического внушения.
В возрасте 36 лет он становится профессором Венского университета и вскоре окончательно встает на путь разработки психоанализа. Его творческую эволюцию в области психоанализа можно условно разделить на три периода:
- ранний период (1895-1905)
- период 1-ой психоаналитической системы (1905-20)
- период 2-ой психоаналитической системы (1920-39)
До самой своей смерти, наступившей в 1939 г., Фрейд занимался активной научной деятельность, опубликовав за это время много научных статей и монографий.
Зигмунд Фрейд не считал себя философом. Однако «сумма психологической информации», собранной им эмпирическим путем, постепенно складывалась в научную дисциплину мировоззренческого характера. Ему казалось, что его открытия приложимы к различным областям общественной жизни – культуре, религии, искусству. Такая экспансия психоаналитического метода уже не обеспечивалась чисто научным мышлением. Фрейд вступал в сферу догадок, предположений, интуиции. Иначе говоря, невольно становился философом.
Задаваясь вопросом о том, что и почему ограничивает человека в проявлении его врожденных биологических инстинктов, Фрейд обращается к истокам культуры, к возникновению религиозных верований. Обнаруженные закономерности влияния внешней среды на мышление, поведение, деятельность человека позволили Фрейду дать свою трактовку таким важнейшим вопросам как генезис и предназначение культуры, соотношение природных и культурных начал в структуре личности, истоки нравственности и т.д.
Понятие «культура» содержит целый комплекс значений, так и не обретших законченного бесспорного определения. Очевидно лишь, что механизм культуры есть путь отвлечения от природы. Чем дальше развивается человечество, тем основательнее его отрыв от органической основы жизни. Таким образом, Фрейд рассматривал культуру в этом узком смысле как систему ограничений и запретов («культурных запретов»), которые вытесняют известные влечения человека в сферу бессознательного, упорядочивают отношения людей между собой, распределяет достигаемые материальные блага. Он видел параллелизм онтогенетического и филогенетического развития и в духовной жизни человека и предполагал, что обратившись к истокам культуры, к анализу ее архаических признаков, можно разглядеть тайну происхождения культуры.
Будущее одной иллюзии
Религиозные представления считаются драгоценнейшим достоянием культуры, высшей ценностью, какую она может предложить своим участникам, гораздо большей, чем все искусства и умения, позволяющие открывать земные недра, снабжать человечество пищей или предотвращать его болезни. Люди говорят, что жизнь станет для них невыносимой, если религиозные представления утратят для них ту ценность, которую они им приписывают. И вот встает вопрос, что являют собой эти представления в свете психологии, откуда идет столь высокая их оценка и — сделаем еще один робкий шаг — какова их действительная ценность?
Самая, может быть, важная часть психического инвентаря культуры... это ее, в широчайшем смысле, религиозные представления...
...Религиозные представления произошли из той же самой потребности, что и все другие завоевания культуры, из необходимости защитить себя от подавляющей сверхмощи природы. К этому присоединяется второй мотив — стремления исправить болезненно ощущаемые несовершенства культуры.
Первая форма, в которой человеку явилось божество, была животной.
...Существовал запрет на убийство и поедание соответствующего животного и
вместе с тем — праздничный обычай раз в год совместно убивать и поедать
его... Именно это имеет место в тотемизме. ...И первые, но всего глубже
осевшие этические ограничения —запрет убийства и инцеста — возникают на
почве тотемизма. Беспомощность ребенка имеет продолжение в беспомощности
взрослого... психоаналитическая мотивировка формирования религии дополняет
его очевидную мотивировку разбором детской психики. Перенесемся в душевную
жизнь маленького ребенка. ...Мать, утоляющая голод ребенка, становится
первым объектом его любви и, конечно, первым заслоном против всех туманных,
грозящих из внешнего мира опасностей, мы бы сказали, первым страхоубежищем.
В этой функции мать скоро вытесняется более сильным отцом, за которым
функция защиты с тех пор закрепляется на весь период детства. Отношениям к
отцу присуща, однако, своеобразная амбивалентность. Он сам представляет
собой угрозу, возможно, ввиду характера своих отношений с матерью. Так что
отца не в меньшей мере боятся, чем тянутся к нему и восхищаются им. Приметы
этой амбивалентности отношения к отцу глубоко запечатлены во всех
религиях... Когда взрослеющий человек замечает, что ему суждено навсегда
остаться ребенком, что он никогда не перестанет нуждаться в защите от
мощных чуждых сил, он наделяет эти последние чертами отцовского образа,
создает себе богов, которых боится, которых пытается склонить на свою
сторону и которым тем не менее вручает себя как защитникам. Таким образом,
мотив тоски по отцу идентичен потребности в защите от последствий
человеческой не мощи, способ, каким ребенок преодолевал свою детскую
беспомощность, наделяет характерными чертами реакцию взрослого на свою,
поневоле признаваемую им, беспомощность, а такой реакцией и является
формирование религии. Но в наши намерения не входит дальнейшее исследование
развития идеи божества; мы имеем здесь дело с готовым арсеналом религиозных
представлений, который культура вручает индивиду.
Религиозные представления суть тезисы, высказывания о фактах и обстоятельствах внешней (или внутренней) реальности, сообщающие нечто такое, чего мы сами не обнаруживаем и что требует веры.
По своей психологической природе религиозные представления являются
иллюзиями. Выдавая себя за знание, они не являются подытоживанием опыта или
конечным результатом мысли, это иллюзии, реализации самых древних, самых
сильных, самых настойчивых желаний человечества; тайна их силы кроется в
силе этих желаний. Мы уже знаем, что пугающее ощущение детской
беспомощности пробудило потребность в защите — любящей защите, — и эту
потребность помог удовлетворить отец; сознание, что та же беспомощность
продолжается в течение всей жизни, вызывает веру в существование какого-то,
теперь уже более могущественного отца. Добрая власть божественного
провидения смягчает страх перед жизненными опасностями, постулирование
нравственного миропорядка обеспечивает торжество справедливости, чьи
требования так часто остаются внутри человеческой культуры неисполненными,
продолжение существования в будущей жизни предлагает пространственные и
временные рамки, внутри которых надо ожидать исполнения этих желаний.
Исходя из предпосылок этой системы, вырабатываются ответы на загадочные для
человеческой любознательности вопросы, например о возникновении мира и об
отношении между телом и душой; все вместе сулит гигантское облегчение для
индивидуальной психики; никогда до конца не преодоленные конфликты детского
возраста, коренящиеся в отцовском комплексе, снимаются с нее и получают
свое разрешение в принимаемом всеми смысле. Когда я говорю, что все это
иллюзии, то должен уточнить значение употребляемого слова. Иллюзия не то же
самое, что заблуждение, она даже не обязательно совпадаете заблуждением...
Характерной чертой иллюзии является ее происхождение из человеческого
желания... иллюзия не обязательно должна быть ложной, т. е. нереализуемой
или противоречащей реальности. Девица из мещанской семьи может, например,
жить иллюзией, что придет принц и увезет ее с собой. Это возможно, случаи
подобного рода бывали. Что придет мессия и учредит золотой век, намного
менее вероятно... Примеры иллюзий, оправданных действительностью, вообще
говоря, перечислить не так-то просто. ...Мы называем веру иллюзией, когда к
ее мотивировке примешано исполнение желания, и при этом отвлекаемся от ее
отношения к реальности, точно так же, как сама иллюзия отказывается от
своего подтверждения.
Утверждения религии не могут быть опровергнуты разумом. Они все — иллюзии, доказательств им нет, никого нельзя заставить считать их истинными, верить в них... О соответствии большинства из них действительному положению вещей мы не можем судить. Насколько они недоказуемы, настолько же и неопровержимы. Мы знаем еще слишком мало, чтобы сделать их предметом критического рассмотрения. Загадки мира лишь медленно приоткрываются перед исследованием, наука на многие вопросы еще не в состоянии дать никакого ответа. Научная работа остается, однако, для нас единственным путем, способным вести к познанию реальности вне нас. Будет той же иллюзией, если мы станем ожидать чего-то от интуиции и погружения в себя; таким путем мы не получим ничего, кроме с трудом поддающейся интерпретации откровений относительно нашей собственной душевной жизни, они никогда не дадут сведений о вопросах, ответ на которые так легко дается религиозному учению. Заполнять лакуны собственными измышлениями и по личному произволу объявлять те или иные части религиозной системы более или менее приемлемыми было бы кощунством. Слишком уж значительны эти вопросы, хотелось бы даже сказать: слишком святы. В план нашего исследования не входит оценка истинности религиозных учений. Нам достаточно того, что по своей психологической природе они оказались иллюзиями.
Религия несомненно оказала человеческой культуре великую услугу, сделала для усмирения асоциальных влечений много, но недостаточно. На протяжении многих тысячелетий она правила человеческим обществом; у нее было время показать, на что она способна.
Психолог, не обманывающийся насчет того, как трудно ориентироваться в нашем мире, пытается судить о развитии человечества в свете той крупицы знания, которую он приобрел при изучении психических процессов у индивида за время его развития от детства до зрелости. При этом у него напрашивается взгляд на религию как на нечто аналогичное детскому неврозу, и он достаточно оптимистичен, чтобы предположить, что человечество преодолеет эту невротическую фазу, подобно тому как многие дети вырастаютизсвоих, по сути сходных, неврозов.
Значение иллюзии
Если Фрейд говорил, что все это иллюзии, то должен уточнить значение
употребленного слова. Иллюзия не то же самое, что заблуждение, она даже
необязательно совпадает с заблуждением. Мнение Аристотеля, что насекомые
возникают из нечистот, ещё и сегодня разделяемое невежественным народом,
было заблуждением, как и мнение старых поколений врачей, будто tabes
dorsalis, сухотка спинного мозга, есть следствие половых излишеств. Было бы
неправильно называть эти заблуждения иллюзиями. Наоборот, мнение Колумба,
будто он открыл новый морской путь в Индию, было иллюзией. Участие его
желания в этом заблуждении очень заметно. Иллюзией можно назвать
утверждение некоторых националистов, что индоевропейцы - единственная
культуроспособная человеческая раса, или убеждение, разрушенное лишь
психоанализом, будто ребенок есть существо, лишенное сексуальности.
Характерной чертой иллюзии является её происхождение из человеческого
желания, она близка в этом аспекте к бредовым идеям в психиатрии, хотя
отличается и от них, не говоря уж о большей структурной сложности бредовой
идеи. В бредовой идее мы выделяем как существенную черту противоречие
реальности, иллюзия же необязательно должна быть ложной, то есть
нереализуемой или противоречащей реальности. Девица из мещанской семьи
может, например, жить иллюзией, что придет принц и увезет её с собой. Это
возможно, случаи подобного рода бывали. Что придет мессия и учредит золотой
век, намного менее вероятно. В зависимости от своей личной позиции
классификатор отнесет эту веру или к иллюзиям, или к аналогам бредовой
идеи. Примеры иллюзий, оправданных действительностью, вообще говоря,
перечислить не так-то просто. Но иллюзия алхимиков, что все металлы можно
превратить в золото, относится, по-видимому, к этому роду. Желание иметь
много золота, как можно больше золота, очень ослаблено нашим сегодняшним
пониманием предпосылок обогащения, зато химия уже не считает превращение
металлов в золото невозможным. Итак, мы называем веру иллюзией, когда к её
мотивировке примешано исполнение желания, и отвлекаемся при этом от её
отношения к действительности, точно так же как и сама иллюзия отказывается
от своего подтверждения.
Возвращаясь после этого уточнения к религиозным учениям, мы можем
опять же сказать: они все - иллюзии, доказательств им нет, никого нельзя
заставить считать их истинными, верить в них. Некоторые из них настолько
неправдоподобны, настолько противоречат всему нашему в трудах добытому
знанию о реальности мира, что мы вправе - с необходимым учетом
психологических различий - сравнить их с бредовыми идеями. О соответствии
большинства из них действительному положению вещей мы не можем судить.
Насколько они недоказуемы, настолько же и неопровержимы. Мы знаем ещё
слишком мало для того, чтобы сделать их предметом более близкого
критического рассмотрения. Загадки мира лишь медленно приоткрываются перед
нашим исследованием, наука на многие вопросы ещё не в состоянии дать
никакого ответа. Научная работа остается для нас, однако, единственным
путем, способным вести к познанию реальности вне нас. Будет той же
иллюзией, если мы станем ожидать чего-то от интуиции и погружения в себя;
таким путем мы не получим ничего, кроме с трудом поддающихся интерпретации
откровений относительно нашей собственной душевной жизни, они никогда не
дадут сведения о вопросах, ответ на которые так легко дается религиозному
учению. Заполнять лакуны собственными измышлениями и поличному произволу
объявлять те или иные части религиозной системы более или менее приемлемыми
было бы кощунством. Слишком уж значительны эти вопросы, хотелось бы даже
сказать: слишком святы.
Здесь кто-нибудь сочтет нужным возразить: так если даже закоренелый скептик признает, что утверждения религии не могут быть опровергнуты разумом, то почему я тогда не должен им верить, когда на их стороне так многое: традиция, согласное мнение общества и вся утешительность их содержания? В самом деле, почему бы и нет? Как никого нельзя принуждать к вере, так же нельзя принуждать и к безверию. Но пусть человек не обманывается в приятном самообольщении, будто в опоре на такие доводы его мысль идет правильным путем. Если вердикт был когда- либо уместен, так это здесь. Незнание есть незнание; никакого права верить во что бы то ни было из него не вытекает. Ни один разумный человек не станет в других вещах поступать так легкомысленно и довольствоваться столь жалким обоснованием своих суждений, своей позиции, он себе это позволяет только в самых высоких и святых вещах. В действительности он просто силится обмануть себя и других, будто ещё прочно держится религии, хотя давно уже оторвался от нее. Когда дело идет о вопросах религии, люди берут на себя грех изворотливой неискренности и интеллектуальной некорректности. Философы начинают непомерно расширять значения слов, пока в них почти ничего не остается от первоначального смысла. Какую-то размытую абстракцию, созданную ими самими, они называют и тем самым выступают перед всем миром деистами, верующими в бога, могут хвалиться, что познали более высокое, более чистое понятие бога, хотя их бог есть скорее пустая тень, а вовсе не могущественная личность, о которой учит религия. Критики настаивают на том, чтобы считать человека, исповедующего чувство человеческого ничтожества и бессилия перед мировым целым, хотя основную суть религиозности составляет не это чувство, а лишь следующий шаг, реакция на него, ищущая помощи против этого чувства. Кто не делает этого шага, кто смиренно довольствуется мизерной ролью человека в громадном мире, тот скорее нерелигиозен в самом прямом смысле слова.
В план нашего исследования не входит оценка истинности религиозных учений. Нам достаточно того, что по своей психологической природе они оказались иллюзиями. Но нет надобности скрывать, что выявление этого очень сильно сказывается и на нашем отношении к вопросу, который многим не может не казаться самым важным. Мы более или менее знаем, в какие времена были созданы религиозные учения и какими людьми. Когда мы к тому же ещё узнаём, какие тут действовали мотивы, то наша позиция в отношении религиозной проблемы заметно смещается. Мы говорим себе, что было бы прекрасно, если бы существовал бог - создатель мира и благое провидение, нравственный мировой порядок и загробная жизнь, но как же все-таки поразительно, что все так именно и обстоит, как нам хотелось бы пожелать. И что ещё удивительнее, нашим бедным, невежественным, угнетенным предкам как-то вот посчастливилось решить все эти труднейшие мировые загадки.
Список ресурсов
1. http://vapp.ru/docs/illfuture/part6/
2. http://psycho.dtn.ru/txt/freud/freud005.htm
3. http://www.bankreferatov.ru/
4. http://www.ronl.ru/