Всеволод Сахаров
В романе М.А.Булгакова "Жизнь господина де Мольера" рассказчик говорит акушерке, принимавшей будущего великого драматурга: "Добрая госпожа, есть дикая страна, вы не знаете ее, это - Московия, холодная и страшная страна. В ней нет просвещения, и населена она варварами, говорящими на странном для вашего уха языке. Так вот, даже в эту страну вскоре проникнут слова того, кого вы сейчас принимаете". Так оно и вышло, пьесы Мольера обрели в России вторую жизнь и помогли становлению самобытного русского театра. Прошло сто лет, и в холодной, неуютной для муз и лир стране, которую иностранцы привычно продолжали именовать варварской, явились свои великие писатели, целая литература, постепенно получившая европейское признание. Родилась русская классика, о мировом значении которой написано множество книг и статей.
Говоря о ней, часто пользуются словом "вдруг", и здесь есть своя правда. Это стремительное развитие напоминало культурный взрыв, пробудивший к деятельной жизни и просвещению огромную страну, полную надежд и великих возможностей. "Положительно можно сказать, что почти никогда и ни в какой литературе, в такой короткий срок, не являлось так много талантливых писателей, как у нас, и так сряду, без промежутка", - удивлялся Достоевский. То же говорил и скептический Чехов: "Культура у нас еще очень молода. Триста лет назад Англия имела уже Шекспира, Испания - Сервантеса, а немного позже Мольер смешил Францию своими комедиями. Наши же классики начинаются только с Пушкина, всего каких-нибудь сто лет. И смотрите, мы начинаем обгонять: Тургеневым, Достоевским, Толстым зачитывается весь мир". Время показало, что то были предварительные итоги. Ибо затянувшаяся молодость вдруг обернулась печальной старостью, и Чехов стал последним нашим классиком.
Интерес к русской классике не угас и сегодня, когда самыми читаемыми в мире писателями остаются Толстой, Достоевский, Чехов и тот же М.Булгаков. В приведенных суждениях привлекает внимание другое: слова о варварской стране России и молодости ее классической культуры. Так мог судить иностранец, но Чехов или Булгаков...
Ведь речь идет о древней стране с тысячелетней историей, где классика стала закономерным итогом многовековой культурной деятельности, и для этого надобны были согласное напряжение лучших национальных сил и лишения бесправного народа. Может быть, именно поэтому она вся уложилась в одно XIX столетие, ее "золотой век", началась Пушкиным и кончилась Чеховым. За ними пришел короткий "серебряный век", уже названием своим предсказывавший близкий закат, декаданс, серые сумерки, холодную осень старой классической культуры. У нас свой литературный календарь: за оттепельным апрелем обычно следует не ласковый май, а черный сентябрь.
В 1918 году, когда одна литература кончилась и начиналась какая-то другая, неведомая словесность, умиравший с голода у стен богатейшего монастыря России религиозный писатель и философ Василий Розанов подводил итоги окончательные: «Собственно - гениальное, и как-то гениально-урожденное - в России и была только одна литература. Ни вера наша, ни церковь наша, ни государство - все уже не было столь же гениально, выразительно, сильно. Русская литература, несмотря на всего один только век ее существования, - поднялась до явления совершенно универсального, не уступающего в красоте и достоинствах своих ни которой нации, не исключая греков и Гомера их, не исключая итальянцев и Данта их, не исключая англичан и Шекспира их и, наконец - даже не уступая евреям и их Священному Писанию, их "иератическим пергаментам"... Этого, что лежит перед нашими глазами, уже нельзя переменить, переделать. Оно - есть, оно представляет собою факт, зрелище; нечто созревшее и переменам не подлежащее». Железный занавес истории с грохотом опустился, отделив одну культуру от другой. Мы остались одни, без ангелов, то есть без классики.
Мир русской классической литературы не исчез, он всегда у нас перед глазами: стоят на книжных полках многотомные собрания сочинений, издания с миллионными тиражами. Мир этот завершен, остался в нашем великом прошлом; но великая литература не умерла, она живет, воспитывает, помогает современной культуре и человеку найти верную дорогу. Мир ее полон и совершенен, это мы, со своим бедным «эвклидовским умом», не знаем и не постигаем свою классику во всей полноте.
Поэтому мы никогда не перестанем издавать, изучать, перечитывать русских классиков, задумываться над тем, как этот удивительный мир родился и почему он бессмертен. Нас вольно или невольно удручает неполнота нашего бедного знания, радует каждая новая мысль или счастливая находка. Хотя классика наша исследована, кажется, до дыр, обросла колоссальной библиографией, сегодня выясняется, что здесь пресловутых "белых пятен" и мифов ничуть не меньше, нежели в истории русской литературы XX века.
Сказываются очевидная недостаточность прежних суждений и схем, тягостные последствия многолетних умолчаний и запретов. В мире науки о литературе ощутима некая нелитературность, робость и схоластика научной мысли, боязнь смелых личных мнений. Все по-прежнему оглядываются на академика или какого-то другого штатного мудреца, все ждут, когда те важно махнут платочком, разрешая новые темы и мысли. Да и ученые наши, несмотря на все внешние компьютерные новации и важное профессорство в Вене и Стэнфорде, остались в массе прежними догматиками, несвободное сознание их - тоталитарно-советское либо либерально-групповое, и оба сегодня никуда не годятся. К тому же униженным и обобранным людям науки ловко навязана "сверху" философия нищеты, а это тоже не способствует свободе мысли и сплоченности.
Между тем каждый день в меняющейся истории нашей изящной словесности является множество новых имен, фактов, документов, требующих внимания и уточняющих общую картину литературного развития. Все это, понятно, хорошо. Но читатель-то подавлен якобы неуправляемым, а на самом деле продуманным информационным взрывом. Он оглушен (на то и взрыв), ловко сбит с толку, сомневается во всем, ждет от критиков и ученых квалифицированной помощи, быстрых точных объяснений, новых убедительных оценок, научного восстановления истины во всей полноте. Здесь надобна общая культурная работа, исключающая борьбу академических надутых самолюбий и кружковых пристрастий.
О характере этой жизненно важной для России работы говорил еще Гоголь: "Вышли новыми изданиями Державин, Карамзин, гласно требовавшие своего определения и настоящей верной оценки так, как и все прочие старые писатели наши, ибо в литературном мире нет смерти, и мертвецы так же вмешиваются в дела наши и действуют вместе с нами, как и живые. Они требовали возвращения того, что действительно им следует; они требовали уничтожения неправого обвинения, неправого определения, бессмысленно повторенного в продолжение нескольких лет и повторяемого доныне".
Что же этому мешало и мешает? Старая казенщина, академическая рутина и профессорское самомнение, въевшийся в чиновничью кровь административный садизм, ненависть к любой живой смелой мысли, иезуитские увертки и умолчания, "силовое" давление сохранивших звания и должности официальных "авторитетов", нищенская оплата и высокомерное унижение во всем мире ценимого научного труда, всегдашнее наше филологическое бескультурье? Да, все это висит тяжким грузом на ногах нашей разобщенной и отчаявшейся науки о литературе, где десятилетиями ценилось все, что угодно, кроме ума, глубоких знаний и профессионализма, а академические звания высиживались в прихожих ЦК КПСС. Впрочем, теперь в академики выдвигают за бурную хозяйственную деятельность, постоянно делаемые на арендные деньги ремонты, за которые борются очень заинтересованные и умеющие других заинтересовать подрядчики и поставщики. Тогда и институтского завхоза, не без пользы для себя распределяющего канцтовары, надо выдвигать в членкоры…
Но есть и другое: истеричное и безапелляционное давление новых литературных мод и мнений, повальная идиотическая "актуализация", волна хлестаковских "проектов" и "программ", выдвигаемых все теми же штатными институтскими профессиональными бездельниками и балаболами, суматошное скакание наших ученых по заграницам с наскоро сварганенными лекциями и докладами на заказанные иностранцами модные темы, вредный перекос, когда одни имена писателей вытесняются другими там, где они должны быть вместе. Этому способствует большая ложь о "самоокупаемости" (!?) науки и о рынке, которого в России нет и не будет. Пока никакой «самоокупаемости» тоже нет (она возможна именно при подлинном рынке и полной юридической и экономической независимости академической науки, но наше государство никогда не откажется от тоталитарного контроля над нею), но зато возле нищей, но обладающей огромным имуществом, и, прежде всего великолепными зданиями, науки сразу сгустились крепкие хозяйственники, брезгливо глядящие на пообносившихся полуголодных ученых как на ненужное и беспокойное приложение к этому богатству. Положили они глаз и на наши гранты, о чем ниже.
В навязанном нам антикультурном процессе всеобщего "разлитературивания" художественной литературы, вытеснения ее грязной политикой и лживой публицистикой русская классика пострадала более остальных. Она отброшена на третий план, тиражи ее потихоньку сокращаются, литературные исследования и их прямое финансирование сворачиваются; взамен на отнятые у ученых средства создаются государственные "научные фонды" для "процентного" кормления администрации и бухгалтерии, и без того хорошо освоивших арендные деньги. Здесь на почве общих материальных интересов возникают весьма интересные симбиозы, трогательное родство номенклатурных душ. А простодушные ученые все не могут понять, почему они ходят в фонды пешком, а крепкие хозяйственники приезжают туда на иномарках, зато «экономно» изданные ими для отчета научные книги разваливаются через три месяца.
То есть «при науке» возникает новый чиновничий аппарат с весьма высокими ставками, из любого (в том числе и из издательского, что уже само по себе нелепо и показывает, зачем и для кого это «целевое» финансирование придумано) гранта администрация забирает в бесконтрольное пользование 15-20 процентов полученной ученым или коллективом суммы, а за оставшиеся копейки ученый должен работать сверхурочно и отдавать администрации купленную на гранты оргтехнику. Разумеется, сразу же появился хитрый закон, запрещающий выплату зарплаты ученым из арендных денег, но молчаливо разрешающий их бесконтрольную трату администрацией, сразу начавшей чуть ли не ежемесячно выписывать себе, любимой, а также верной молчаливой бухгалтерии и исполнительному АХО хорошие премии за замечательную работу. Вот вам новая сытая номенклатура «при науке» и новое крепостное право для наших интеллектуалов, очередной вариант старой русской карикатуры «Один с сошкой – семеро с ложкой».
Сегодня в жизнерадостной газете «Поиск» чиновники от науки, отрапортовав об очередных успехах, снисходительно разъясняют нам, что западная система грантов прогрессивна и успешно действует во всем мире и что наши отсталые ученые просто не вписались в рынок, которого, как уже говорилось, у нас нет и не будет. Да, но ученые капиталистических Запада и Востока давно и основательно вписались в свой реальный рынок, живут на довольно высокую (в Америке и Японии до 70 тысяч долларов в год) зарплату и пользуются великолепными (особенно в Германии) социальными льготами и условиями, а на гранты издают свои труды, совершают поездки, покупают оборудование, книги для себя. Гранты – это дополнительное финансирование труда ученых. Деньги эти поступают на их личные счета, здесь никто не греет себе на них руки.
Попробуйте заставить американского профессора существовать только на гранты, он тут же отправится со своим адвокатом в ближайший суд и выиграет дело в первой же инстанции. Потому что у него есть договор с университетом (тенью - tenure), а в Америке есть законы, суды, адвокаты и гарантированная заработная плата. В России же ничего этого нет и не будет, зарплата доктора наук и профессора в академии не превышает 150$ в месяц, на ученых здесь по-прежнему презрительно смотрят как на бесправных, нищих и не очень нужных рабов системы, спокойно посягают на их авторские права (см. об этом мои статьи в газете «Литературная Россия» 2001 года), а обычного для Запада юридического статуса «свободного исследователя» вообще не существует, фонды переводят гранты только научным организациям с соответствующим обязательным отчислением в пользу институтской администрации.
Сначала научитесь уважать и достойно оплачивать труд российских ученых, а потом говорите о пользе и прогрессивности грантов. Пока это - копеечные подачки, а бодрые речи ваши - обычная чиновничья демагогия. А за авторские права ученым надо платить, даже если это служебная, плановая работа – таков закон об авторском праве, который академические институты и фонды в своих документах благополучно обходят.
Да, у нас стали появляться и «частные» фонды, организуемые явно по «подсказке сверху» дальновидными «меценатами», то есть все теми же понятливыми «олигархами». Но посмотрите, кто этими деньгами привычно распоряжается, кто непоколебимо стоит у окошка раздачи для «своих», кто сам себя назначил «выдающимися учеными», получателями немалых грантов… Мы встретим здесь всех, кто повинен в развале отечественной академической науки и бедственном состоянии наших ученых. А как забавно смотрятся заранее просчитанные комедии, когда такой титулованный раздатчик надевает смокинг и отправляется на черной академической «волге» в другой «частный» фонд торжественно получить свой чек в несколько десятков тысяч долларов за правильную выдачу по заранее утвержденным спискам, которую почему-то именуют «выдающимся вкладом в науку»! Повторяется история с «благотворительным» фондом Березовского «Триумф», ставшим скрытой формой государственного финансирования «своих» людей в отечественной культуре, хорошим дополнением к Государственной премии России. Удобного номенклатурного «финансового гения» (раньше эта должность называлась «фактор», теперь в ходу другое иностранное словцо – «менеджер») Березовского уже нет с нами, хитрый мавр сделал свое дело и уехал к «своим», то есть состриженным с нас денежкам, но дело его живет… А академическая наука в России по-прежнему «регулируется» властью с помощью денежного рычага и местных чиновников, то есть остается тоталитарной.
И еще одно хитрое унижение и издевательство: люди, давно покинувшие Россию и получающие высокие профессорские оклады в западных университетах, сегодня у нас издаются вышеупомянутыми «фондами» на наши деньги так щедро и солидно, как ни один остававшийся на неласковой родине в эти трудные десятилетия русский ученый не публикуется. Чиновники, нынче очень полюбившие иностранцев и их зеленые денежки, словно говорят нам с привычной ухмылкой: «А что же ты, дурак, не уехал?»
А многочисленные издания книг западных славистов второго и третьего ряда в плохих русских переводах, но зато в сафьяне и золоте? Это что - тоже поддержка отечественной науки?! Никто не против русских изданий западных ученых, но они достаточно полно изданы у себя на родине, и читать их надо, как и положено, в оригинале, не делая из авторов классиков литературоведения, у которых нам надо сегодня учиться. Мы прекрасно знаем этих «классиков» еще со времен их веселого аспирантства и беспечного стажерства в России, бескорыстно помогали им тогда составлять все эти «оригинальные» концепции и трактовки, знакомые нам до последнего кусочка. Заметим, что на умеющем считать деньги Западе русских ученых (исключение – «культовые» Бахтин и Ю.М.Лотман) никто не переводит, у них логика простая и довольно верная: это коммерчески невыгодно (а нам при нашей нищете разве выгодно переводить и издавать их составные наукообразные книжки, нужные сотне профессоров и студентов?), к тому же слависты должны читать друг друга на своем языке.
Способствуют всему этому наши журналы и издательства с их неумным политиканством или недальновидной, хищнической жаждой немедленного коммерческого успеха. Принесите сегодня в любую (книжную, журнальную) редакцию статью или книгу о Пушкине, Толстом или Писареве, и всюду получите один ответ: «некоммерческая тема», «неактуально» (?!). Нужен «оживляж», нечто скоромное и пряное, с оттенком нравственной грязнотцы и скандала. Эти имена "проходят" теперь лишь в "актуальных" сочетаниях типа "Пушкин и Мережковский" или "Л.Толстой и Н.Федоров". Поэтому наши профессора и критики быстро перешли от официозных книг о Борисе Ручьеве, А.Фадееве и Добролюбове к не менее скучным монографиям об Ахматовой, Розанове и Набокове. И не знаешь, что хуже...
Забыли, что там, где проскочили от суконных книжек о "peвдемократе" Чернышевском к едкому набоковскому "Дару" и ничему при этом не научились, не может быть сколько-нибудь полной и точной истории русской классической литературы. Наука и сиюминутная конъюнктура - вещи взаимосвязанные, но очень разные. Что это за "история", где "Бесы" вытесняют "Идиота", Ходасевич - Некрасова, Флоренский - Белинского? Кому она нужна? Вам? Тогда извольте объяснить: почему и для чего...
И еще одно. Мир русской классики - живой, подвижный организм, где все существует в единстве, все уравновешенно, постоянно само себя постигает и уточняет. Он весь есть объективная истина и ценность. Наука же даже в лучших ее именах и методах (например, М.М.Бахтин, чьи идеи и термины столь многим заменили собственные мысли) тяготеет к субъективному упрощению, сведению сложнейших явлений к однолинейному порядку. Она все время нарушает равновесие и подменяет жизнь схемой. От того, что схемы нынче очень прогрессивные, суть дела не меняется. Об этом хорошо сказал старый профессор, друг Пушкина С.П.Шевырев: «Наука хочет умертвить всякую живую силу в своем строгом законе и подчинить ее урокам опыта и правилам, ею постановленным... При исключительном торжестве науки уничтожилась бы всякая новая жизнь в мире творящего слова и на место ее воцарилось бы мертвое и холодное подражание».
Это не рептильный упрек передовому литературоведению, но лишь необходимое напоминание, совсем не лишнее в эпоху всеобщей безоглядной смены вех, выдаваемой за «освобождение от догм». Вчера Достоевский именовался «архискверным писателем», сегодня он «православный художник», как и Гоголь, Лев Толстой и даже Лесков. И опять не знаешь, что хуже. Дубоватое марксистское литературоведение успешно заменяется столь же фарисейским, официозно-риторическим богословием, более уместным в духовной академии. И это вы называете «освобождением от догм»?
Именно теперь наше литературоведение должно стать самокритичным, всегда видеть свою понятную ограниченность и не обижаться нелицеприятными указаниями на нее. Иначе оно обречено будет услужливо бежать "петушком" за импортными дрожками "прогресса", на которых восседает безвкусно приодевшийся в бутике номенклатурно-денежный пройдоха Чичиков, униженно выпрашивать валюту, компьютеры, бумагу для книг и журналов, гранты, новые ставки и т.п. И в бедности надо блюсти достоинство и трезвость мысли. Мы хранители, а не просители.
Менее всего хотелось бы оказаться в одной компании с очень немолодыми сердитыми академиками и прочими прежде сытно и беззаботно существовавшими людьми науки, требующими безоговорочно поддерживать и щедро финансировать ту безобразно раздутую, склеротическую, неидеальную и действительно неэффективную науку, которая у нас сейчас имеется. В этом решете исчезнут любые государственные ассигнования. Науке самой надо сначала измениться, стать современной, гибкой, решить свои больные проблемы, перестать быть покойным академическим санаторием в «Узком». А пока здесь, как в брежневском Политбюро, все затмила проблема геронтологии.
Промелькнуло обычное официальное сообщение: президент поздравил одного из вице-президентов РАН с 75-летием. Это хорошо. Но ведь есть и президенту отлично известные правила и уставы самой академии, закон о предельном возрасте, который не соблюдается, начиная с заведующего отделом и кончая высшими должностями. Выполните свои законы и уставы. Уберите с этих должностей всех «незаменимых» старше 70 лет, и академическая наука сразу волшебно изменится. Ах, нет смены? А вот за это, за содержание в «черном теле», многолетний умелый зажим и беспощадную эксплуатацию молодых ученых, поддержку профессиональных бездельников, штатных трепачей и блюдолизов есть с кого спросить, и бескомпромиссное решение проблемы геронтологии и будет здесь лучшим способом проверки. Безнравственно само административное присуждение высоких академических званий типа членкора просто за директорство, что открыло путь в академическую науку «крепким хозяйственникам», имеющим к ней троюродное отношение, но зато очень хорошо умеющим распределять материальные блага. Как же они цепляются за свое кресло, дающее колоссальные материальные выгоды! А действительно нужные люди, настоящие ученые не уйдут, должны быть способы их сохранения в виде почетных профессоров и т.д., им вовсе не обязательно вечно быть нашими начальниками, которые нам реально не очень нужны.
И самое главное. Литературоведам и критикам следует учиться у великой русской литературы, которая по-прежнему есть живая жизнь, могучая культурная и общественная сила, способная поднять до себя, уточнить и исправить любую, пусть самую научную и прогрессивную схему или очередную тонкую интерпретацию. Русская классика всегда защитит себя сама. Но и ей сегодня надобна умная, просвещенная защита.
А нам всем нужно помочь русской классике, то есть читать ее, издавать и изучать без каких-либо ограничений и пристрастий. Тогда мы лучше поймем себя, наше тревожное переходное время, нуждающееся в вечных ценностях и точных ориентирах, откроем в своем прошлом, настоящем и будущем что-то новое, чего классики не знали. Для этого и была нам однажды дарована великая литература. Другой не будет. Никогда.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.kritika.nl/