Истоки можно проследить у Дарвина...
«Любовь — инструмент эволюции»; под этим экстравагантным названием скрывается весьма серьезная и основательно документированная статья. В самом деле, существен ли для прогрессивного развития организмов в эволюции половой подбор, или, говоря точнее, избирательность по принципу взаимного дополнения партнеров?
Идея эта имеет надежные научные основания, и вместе с тем она нетривиальна и вполне свежа. Ее истоки можно проследить у Дарвина, который придавал половому отбору большое значение, однако не рассматривал его с позиций попарного соответствия, если хотите, взаимного влечения. Такой механизм способен резко ускорить совершенствование живого, но существует ли он в действительности?
До недавнего времени ответ мог быть только умозрительным. Лишь в последние годы получены четкие экспериментальные доказательства: животные способны определять тонкие детали генотипа по фенотипу — по запаху или по каким-то другим, не известным пока признакам. И, возможно,— составлять родительские пары, наиболее целесообразные для эволюции. Эти эксперименты позволяют принять всерьез основной и, пожалуй, самый дискуссионный постулат авторов.
Не берусь предугадывать, как сложится судьба гипотезы, но уверен совершенно, что «Химия и жизнь» поступит правильно, напечатав ее популярное изложение.
Академик Е. Н. МИШУСТИН
Гипотезы

Любовь — инструмент эволюции

Предположим, что сравнительно недавно, полмиллиарда лет тому назад, среди населявших тогдашнюю землю трилобитов, довольно сложных по тем временам существ, у которых голова уже почти обозначилась, один из этих наших древних предков оказался палеонтологом и футурологом. Выяснив, что матери- природе потребовалось не менее трех. миллиардов лет, чтобы довести первые архейские, еще не дифференцированные белковые комочки до первых многоклеточных, затем до первых кишечно-полостных и наконец до появления его самого, членистоногого трилобита, он мог бы выдать научно обоснованный прогноз на будущее. Конечно, труднее всего ему было бы предположить, что он, трилобит, не есть венец творения и конечная цель эволюции. Но если — допустим — на это его хватило бы, то уже элементарная логика подсказывала, что на дальнейшее развитие, скажем, до хрящевых рыб должно уйти никак не меньше времени. И, пожалуй, столько же, а то и дважды, и трижды столько — на создание высших позвоночных и птиц, а тем более млекопитающих с их тепло-
•кровностью, живорождением, иммунной системой, развитым мозгом.
Все это — по трезвым прогнозам нашего ученого трилобита. Наверное, он удивился бы, узнав, что жизнь не посчиталась с его трилобитовой линейной логикой и на создание рыб отпустила всего 250 миллионов лет; потом еще каких-нибудь 150 миллионов на то, чтобы птицы и млекопитающие освоили нашу землю; на высших животных и приматов ей потребовалось только 20 миллионов лет и, наконец, чтобы преодолеть принципиальный рубеж между обезьяной и человеком,— лишь полтора-два миллиона.
Да, примитивный трилобит дался эволюции труднее, чем все ее последующие творения, несравненно более сложные. Процесс совершенствования живого шел с огромным ускорением.

НЕСОВЕРШЕННЫЙ МЕХАНИЗМ СОВЕРШЕНСТВОВАНИЯ
После Чарльза Дарвина в биологической науке принято считать, что эволюция живого происходит путем «естественного отбора», то есть предпочтительного выживания наиболее приспособленных особей, случайно получивших выгодные наследуемые свойства. Действительно, этот фундаментальный принцип позволяет объяснить, как из одного вида животных возникает несколько, как и почему развитие тех или иных видов шло именно в данном направлении. Однако, когда речь заходит о формировании классов и типов животных. наделенных принципиально новыми качествами и системами, а тем более о невероятном ускорении этого процесса, рождается еретическая мысль, что естественный отбор как единственный инструмент эволюции живого недостаточен.
Необходимость неизбежность какого-то дополнительного природного механизма чувствовал и Дарвин, и другие исследователи. Не приводя ссылок и доказательств (об ускорении эволюции написаны сотни работ), заметим только, что неоднократно проводившиеся математические расчеты показывают чрезвычайно малую вероятность столь разнообразного и стремительного развития животного мира только на основе случайных мутаций. Получается, что у прогрессивной эволюции и у обезьяны, играющей рассыпанными деталями телевизора, примерно равные шансы случайно сотворить обезьяну и собрать работающий аппарат. И тогда приходится допустить, что живая природа помимо естественного отбора располагает еще какими-то, столь же естественными инструментами.
Вынесенный в заголовок тезис о любви, которая есть инструмент эволюции, порождает вопросы. И первый из них — что понимать под любовью? Если исключить из рассмотрения известные художественные, риторически- вопросительные и эмоционально-восклицательные определения, то понятие любви можно свести к избирательности, небезразличию при подборе брачного партнера. В той или иной мере это наблюдается у животных, и человек давно признал такого рода селективность — нет, разумеется, не достаточным, но необходимым признаком любви. Вопрос только, для кого эта избирательность более характерна: для человека — или?..
Новейшая биология и ее предшественница, именовавшаяся «естественной историей», накопили множество свидетельств тому, что половая селективность не только присуща животному — миру, но является правилом - можно сказать, законом, управляющим разными сферами жизни отдельной особи и всего вида.
Примеры? Ч. Дарвин заполнил ими тысячестраничный том, и число примеров растет по мере того, как зоологи, зоопсихологи, этологи предпринимают все новые исследования. У птиц действие этого правила весьма наглядно: большинство пернатых создают парные семьи, часто пожизненные, располагая при этом обширным выбором в пределах большой стаи. Даже у кур с их полигамией можно определить , «любимую» пеструшку в стае, ей принадлежит
«право первого клевка».
Избирательность при подборе пары демонстрируют и млекопитающие. К примеру, семейство собачьих: волки, шакалы, койоты и другие дикоживущие собаки — высокоорганизованные и к тому же социально организованные животные: жизнью популяции управляют весьма строгие законы. Наблюдается жесткая иерархия.
Волк-вожак и самцы «высшей страты» имеют власть над прочими членами стаи, которые в знак почтения ложатся перед высшими на брюхо или даже вверх лапами. Точно так же стратифицирована и женская часть популяции: высшей волчице выражают почтение все члены стаи, в том числе и самцы, что ниже ее на иерархической лестнице. И вся эта выстроенная миллионами лет эволюции система вдруг разваливается, едва вступают в силу причуды любви, или половой избирательности, или как ни назови, на начистую самка высокой социальной страты, которая могла бы выбрать себе такого же знатного самца, почему-то вступает в мезальянс с самым последним в стае, и уже никто, даже сам вожак, не вправе оспорить ее выбор.

. Употребляя здесь и впоследствии слово «закон», мы отдаем себе отчет в известной полемичности этого термина применительно к явлениям биологии.

Действительно, если в физике или математике какому-то утверждению присваивается ранг закона, то оно не допускает альтернативных толкований.

В биологии же приходится оперировать по большей части среднестатистическими закономерностями, правилами, допускающими исключения, и т. п. Впрочем, Ч. Дарвин употреблял понятие «биологический закон» в сходном значении и контексте.

ОТБОР ПО ПРИВЛЕКАТЕЛЬНОСТИ
У тех животных, которым свойственна моногамная (хотя бы временная, на один сезон) семья, брачного партнера выбирает, как правило, самка. Она принимает на себя ответственность: не только зачать, выносить и вскормить потомство, но прежде подобрать для него отца, единственного из всей стаи. И даже у тех животных, для которых характерен «гарем», права самки отнюдь не нулевые.
Способность пленять самку порою важнее, чем способность побеждать других самцов в битве,— делится своими наблюдениями Ч. Дарвин.— В очень многих случаях самцы, побеждавшие своих соперников, не достигают обладания самками, если последние их не выберут».

Любопытно, что критики Дарвина, оспаривая это положение, и по сей день приводят в качестве примера главным образом стадных, притом домашних птиц и животных, кур и копытных. А ведь очевидно, что именно их стадность — многоженство, сулящее повышенную продуктивность, и неразборчивость самки, позволяющая человеку проводить селекцию не в интересах вида, а в своих собственных,— как раз сделали этих птиц и животных удобными для одомашнивания. Притом искусственная селекция из поколения в поколение снижала половую избирательность: покладистые скотинки имели больше шансов воспроизвести себя в потомстве. И вот эти-то свойства человек экстраполировал на весь животный мир и на себя заодно...
Итак, «закон любви». Разумеется, сформулировать его мог только человек. И он же присвоил себе это всеобщее свойство: объявил его исключительно человеческим. Но по праву ли? Стоит задуматься, для кого этот
«человеческий» закон более непреложен, кто лишь признает его, а кто действительно ему следует — человек или животное?
К этому мы еще вернемся, а пока вновь обратимся к Ч. Дарвину, который кроме естественного отбора подробно рассмотрел и половой отбор, притом особо выделил «второй тип» половое отбора — благодаря большей привлекательности особи для противоположного пола.
Отбор по признаку привлекательности! Отсюда всего один шаг до искомого механизма совершенствования, до ускорителя/эволюции: достаточно вместо слова «отбор» употребить «выбор», или «разборчивость», или «предпочтение», или «пристрастие», или... Или — «любовь».
Заметим, что взятые в кавычки термины — сплошь цитаты из Дарвина. Правда, он оговаривался, что все эти «индивидуальные антипатии и предпочтения» определяются наличием у того или иного животного конкретных признаков, «но какие именно это признаки, мы редко или никогда не можем с уверенностью решить». Однако теперь, спустя столетие после выхода в свет его труда
«Происхождение человека и половой отбор», уже можно предположить, «какие именно это признаки».

ОБМАНЧИВА ЛИ ВНЕШНОСТЬ?

Мы подходим к одному из главных положений. Сформулируем его как можно яснее.
Чтобы получить гармоничное в данных условиях среды, высокоэнергетическое, с развитой и восприимчивой нервной системой потомство, требующееся для прогрессивной эволюции живого, особенно на последних ступенях, необходим природный механизм, который должен включать такие «узлы»:
1) выбор брачных партнеров — не случайный, но в силу определенного предпочтения;
2) предпочтение — его смысл состоит в подборе такой родительской пары, которая дала бы наиболее жизнеспособное и гармоничное потомство;
3) способность животных по внешним, фенотипическим признакам партнера угадывать и оценивать определенные свойства его генотипа — опять же ради интересов будущего потомства.
Логично, однако, предположить, что волчица, занимающая в своей стае высокое положение, которое соответствует, очевидно, ее особой жизнестойкости, до-бычливости, чутью, а может быть, экстерьеру, должна и могла бы выбрать себе супругом столь же выдающегося волка, не так ли?
Потомство этой элиты закрепило бы и передало дальше свои достоинства и стати... Но это логика животноводов. В природе все не так: партнера выбирают не по тому, какое положение он занимает в иерархии стаи.

Следует сказать честно, что большинство исследователей не отдают любви существенной роли в эволюции, даже когда рассуждают о предках человека. «В самом деле, о каком половом предпочтении можно говорить по отношению к таким признакам, как совершенная кисть (руки), или большой объем мозга, или подобным? — пишет академик В. П. Алексеев.— Эти признаки не фиксировались визуально и, следовательно, не могли служить основой половых предпочтений, но, как мы знаем, именно они пережили бурное эволюционное развитие в процессе антропогенеза». То есть, если животные или пралюди все же проявляли какую-то разборчивость, выбирая себе пару, то разве только в личных интересах, ради комфортного общения — что еще может быть на таком
«визуальном» уровне? Словом, внешность обманчива, ничего эволюционно- значимого она не отражает и не выражает.
Однако мы видели, что брачная селективность как бы отключает множество прочих законов, управляющих жизнью популяции и вида, притом законов логичных, разумных с точки зрения сохранения вида. Странно... Так не естественней ли предположить, что закон выбора, закон любви потому и оказывается могущественнее иных биологических законов, что он впрямую работает на интересы вида? Что подбор родительской пары существен не Только для самой этой пары? Для кого же еще?
КОМУ БОЛЬШЕ ВСЕХ НУЖНО Потомку, вот кому. Он и есть тот главный, который выбирает себе родителей, заставляет свою будущую мать огрызаться на всех волков стаи, кроме единственного, ее избранника. Ему, еще не рожденному, не знающему законов стаи, плевать, что волк из высших домогался его матери,— он, нерожденный, отверг его. Он пренебрег и привилегиями матери, которая могла сделать выгодную партию. Нет, он пожелал себе в отцы последнего волчка, который ползал на брюхе — буквально ползал — перед матронами и почти перед каждым волком ложился на спину в знак покорности.
И вот он, нерожденный, свел их и приказал им: вы — пара, только вы, и никто, кроме вас. А когда выбор определен, вся стая (в том числе и отвергнутые претенденты!) становится стеной вокруг этой пары, чтобы охранять их, пока они... что? Любят? Назовем как угодно, важнее другое: выбор на уровне экстерьера — это для животновода, но не для животного.
Зверю, по-видимому, доступен какой-то иной уровень, где выбор не случаен, а закономерен.
Это пункт третий в нашей гипотезе/ важнейший и, как мы понимаем, наиболее спорный: выбор на уровне генотипа. Неужели животные способны по каким-' то внешним признакам партнера угадывать глубинные свойства его наследственной конституции? Неужели могут оценивать «соответствие» собственному генотипу и на этой основе совершать выбор?
Допущение, на первый взгляд, более чем сомнительное. Хотя бы потому, что в геноме живого существа множество генов представлено рецессивными аллелями, которые у данной особи внешне никак не проявляются, но проявятся в полной мере у потомков, если дополнятся такими же аллелями другого родителя.
Наверное, самый известный пример такого рода — с геном гемофилии, который принцессы габсбургского дома, пребывая в добром здравии, исправно передавали своим цесаревичам. И еще: огромное число генов и гораздо большее число их возможных сочетаний в половых клетках ставит перед животным вроде бы непосильную вычислительную задачу. Но могут же и человек, и животное отличить известную им особь среди сотен подобных, притом почти мгновенно. И такую задачу — опознание сложного и переменчивого образа — трудно было бы решить, опираясь только на метопы математической логики.
Словом, существует возможность того, что наше предположение не находится в прямом противоречии с научным знанием. И не более того. Для дальнейшего требуются прямые факты. НА ПОМОЩЬ ПРИХОДЯТ МЫШИ У всякой мыши в 17-й паре хромосом заложены гены гистосовместимости. Они кодируют белки на поверхности клеток и определяют, в частности, возможна ли пересадка тканей от одного животного другому. Если оба животных идентичны по этому набору генов, то пересадка удается, если нет — трансплантат отторгается.
Повышенная изменчивость и большое число вариаций этих генов делают практически каждую особь индивидуальной по признаку гистосовместимости. К слову сказать, все высшие животные, включая человека, наделены этим свойством; отсюда главные трудности при пересадках тканей и органов.
Много лет назад американский ученый Л. Томас высказал предположение, что собаки способны по запаху различать людей, у которых разный набор генов гистосовместимости. Иными словами, каждый вариант этого генного комплекса имеет, с точки зрения собаки, свой особый запах. А отсюда недалеко до мысли, что и животные/ одного вида, к примеру мыши, могут различать друг у друга наборы генов гистосовместимости и определять, соответствуют ли они их собственным.
Десять лет экспериментов потребовалось Г. Бичэму, К. Ямадзаки и Э. Бой-зу, чтобы доказать, что мыши практически безошибочно справляются с этой задачей
— по запаху сородичей определяют гены 17-й пары хромосом (подробности —в №
9 журнала «В мире науки» за 1985 г.). Более того, наблюдая брачное поведение в популяциях, которые состояли из разных линий, отличавшихся по одному какому-либо гену гистосовместимости, те же авторы установили, что мыши явно предпочитают особей противоположного пола с набором генов, отличным от их собственного.
Главный постулат нашей гипотезы подтверждается экспериментально: животные способны определять важные свойства генотипа другой особи с точностью до отдельного гена. Этой способностью они руководствуются при выборе брачного партнера. Дальний смысл такого механизма не вызывает сомнений — супруг, который отличается по тому или иному генному комплексу, способствует обогащению генофонда популяции, препятствует близкородственному скрещиванию и вырождению.

РАЗМЫШЛЕНИЯ АВТОРОВ В СВЯЗИ С СОБСТВЕННОЙ ГИПОТЕЗОЙ
Вернемся, однако, от мышей к человеку. Он-то на каком уровне совершает свой выбор, чем руководствуется, вступая в брак и творя потомство?
Человек всегда проявлял заботу о совершенствовании живой материи и об
«улучшении породы», в том числе собственной. Сегодня за это дело взялись конструктивно: искусственное оплодотворение и конструирование семенного материала позволяют получать потомство от спортивной знаменитости или нобелевского лауреата — в США уже действует широко разрекламированный фонд
Р. Грэма, дающий такую возможность желающим. (Мы, признаться, уверены, что проект Р. Грэма отнюдь не повысит процент «гениев»,— напротив, среди
«сделанных» таким образом детей окажется значительно меньше одаренных и здоровых, они могут появиться разве что вопреки такой методе, ибо сама идея
«банка гениев» противоречит первому и главному механизму совершенствования, тому самому закону любви, взаимного тяготения всего живого.)
Если закон любви способен отменять другие законы природы, то при определенных условиях он и сам подвержен отмене. Неизвестно, проявляют ли брачную селективность насекомые, рептилии, рыбы (хотя у некоторых наблюдается парный брак), но у высших животных закон любви открыто заявляет о себе. У млекопитающих он вступает в полную силу, у приматов достигает пика...— и, кажется, предела. Человек и здесь стал исключением.
Сколько премудростей и предрассудков, сколько житейских правил и законодательных актов он придумал, чтобы ослабить действие всеобщего закона, свести свободу выбора к минимуму!

Классическая ситуация: юноша и девушка увидели и полюбили друг друга, разумеется, с первого взгляда, потому что выбор-то сделан на уровне генотипа и пристальное рассмотрение деталей фенотипа уже ничего не изменит.
Словом, Ромео и Джульетта. Но, увы, они принадлежат к враждующим фамилиям.
А если они еще из разных племен или наций, если у них разный цвет кожи, если они исповедуют разные религии...
Закон любви, как всякий биологический закон, работал на сохранение и развитие вида. Но он же неизбежно и ограничивал — мешал вступать в брачный союз и производить потомство не по любви. А такая потребность возникла, и диктовалась она тоже фундаментальными законами, только не биологическими, а социальными.
Уже на ранних стадиях развития человеку понадобилось установить не просто баланс личного и стадного, как у других животных,— нет, понадобился суровый диктат коллектива над отдельными его членами. И позднее, в эпохи становления государственности, великих переселений и экспансий, выживали лишь те племена и народы, которые умели подчинить себя общей задаче, пренебрегая личным, подавляя и презирая всяческие его проявления.
Выборность, включая брачную, постарались изгнать из обихода. Закрепился (и кое-где сохранился до наших дней) суровый ритуал, согласно которому жених и невеста даже не видели друг друга до свадьбы. Брачные союзы заключали их родители, руководствуясь прежде всего некоей общностью — племени, рода — и как бы благородными требованиями равенства: сословного, социального, имущественного. Да и в нынешние времена, в новейших обществах молодым людям всерьез рекомендуют выбирать друга (подругу) жизни, сообразуясь с целой системой ценностей — таких, как духовная, интеллектуальная и другие подобные близости, общность культурных запросов, родство вкусов. Даже электронные свахи запрограммированы прежде всего на оптимальное сопряжение супружеской пары: чтобы ровно и стабильно тянули супружеский воз — основную ячейку общества! — по долгой дороге жизни.
Конечно, будущему потомку желательно расти в тепле и сытости, иметь полный комплект родителей; возможно, он даже не против, чтобы папа и мама любили его больше, чем друг друга. Но это — когда он уже появился на свет, а до того ему совершенно неважно, одной ли они масти и породы, гармонируют ли их эстетические, гастрономические и политические пристрастия. Лишь бы все начиналось с любви — для него, будущего, это главное. Но пока, похоже, перед любовью, с ее вечным стремлением к «неровне», с ее первейшим требованием «отличаться, а не быть похожим», то и дело воздвигается барьер социального подбора: «он (она) ему (ей) пара (не пара)». Победы и поражения в этой борьбе налицо. Не в силах отменить закон всеобщей и собственной природы, человек все ,ке сумел ослабить, приостановить его действие, хотя бы временно. И временем этим он вполне воспользовался — стал царем природы, ничто живое ему не грозит и нет предела его могуществу...
Есть предел. Как и любая победа над природой, эта тоже не прошла безнаказанно. Биологическое развитие человека / приостановилось, а может быть, и прекратилось. У животных — эволюция, у человека — история.

НА ОШИБКАХ УЧАТСЯ
О замедлении эволюционного процесса пишут давно, а теперь М. Гудмен (США), анализируя скорость эволюции животных белков, определил, что на этапе становления человека эта скорость 1 снизилась семикратно. Принято 1 считать, что за последние 40—100 тысяч лет человек не меняется — чего, кстати, нельзя сказать о его ближайших сородичах. «Не исключено,— пишет советский ученый Э. П. Фридман,— что те биологические отличия, которые отделяют нас от шимпанзе и гориллы, следует отнести на счет эволюции именно антропоидов, а не человека, как бы затормозившего многомиллионный путь развития живой природы».
Причины? Их указывали множество. Рискнем назвать еще одну: перестал действовать тот самый закон, что на протяжении миллионов лет почему-то сводил неслучайные пары, зачем-то вырабатывал в наших прапредках небезразличие друг к другу, избирательность, ту самую привередливость, которая, известное дело, не облегчает союзы. И потому человек постарался от нее избавиться. Себе на пользу? Да. Себе во вред?
Однако эволюция все же есть. Например, в вопросе о личном и общественном.
Люди начинают осознавать, что сегодня, даже удесятерив число рук, построивших в свое время великие пирамиды, не построить и самой малой ракеты. И не создать полноценный коллектив из обесцененных личностей. А отсюда и новый интерес ко всем аспектам личного человеческого общения, включая общение любви. По данным одного из американских университетов, еще три десятилетия назад большинство мужчин и подавляющее большинство женщин не { называли любовь в числе решающих условий для вступления в брак; теперь же и те и другие (более 80 % ) считают это условие обязательным...
Не хотелось бы заканчивать проповедью — мол, уважаемые основатели семей и династий, принцы и принцессы фертильного возраста, если вы хоть чуть-чуть помышляете о будущем человечества и его совершенствовании, если действительно хотите, чтобы наши дети были лучше нас, то внемлите их зову, они 1 сами наведут вас на правильный выбор, подскажут, кого хотят себе в родители. Но тогда уже не слушайтесь никого кроме, отрекитесь от всех соображений — расовых, кастовых, престижных, материальных. Любовь — вот единственно надежный компас...
А может быть, она и не нужна, эта проповедь?

В оформлении статьи использованы работы Пабло Пикассо: картина «Жизнь»
(1903), рисунок «Женский силуэт» (1952), а также рисунки из циклов
«Человеческая комедия» (1953— 1954) и «Вариации на тему картины Э. Манэ
«Завтрак на траве» (1961).