А. П. Лонго
...писать стихи — это также способ упражняться в смерти.
... писать стихи — это и способ попробоватъ умереть.
Иосиф Бродский. Вольный перевод автора из:
J. Brodskij: Less Than One, Selected Essay, Penguin. 1997, р. 9.
J. Brodskij, Fuga da Bisanzio, Adelphi. 1987, p. 71.
Любовь в поэзии Марины Цветаевой выражается как тревожное единство противоречивых чувств: это своего рода присутствие-отсутствие, притяжение и отталкивание, экзальтация и страдание, при этом постоянно проявляется ее темная сторона, символизирующая разлуку и смерть.
Для поэта любовь и смерть (так же, как и жизнь и смерть) являются не противоположными понятиями, но взаимосвязанными и взаимоопределяющими.
Многочисленные примеры любовной дружбы Марины Цветаевой составляют настоящую легенду, интригующую и часто двусмысленную. Здесь нет места умеренности: доминирующая нота — преувеличение, абсолютизм, которые в оркестровке ощущений ведут по возрастающей к разочарованию, к душевному надрыву и к разрыву. Любить для Марины было необходимо, чтобы писать.
Марина Цветаева излагает свою особую концепцию искусства и его творца в очерке 1932 года «Искусство при свете совести», предлагая нам ключи для понимания тайны, что кроется часто за стихами поэта: поэт отказывается сказать читателю полную правду, он оставляет за собой право на изменение точки зрения. Искусство представляется в виде мира, где противоположности не исключаются, где физический аспект духа и духовность тела объединяются. Небо и земля сопредельны в мире искусства и взаимосвязаны как раздельные половинки. Надо смотреть именно с этой точки зрения, чтобы увидеть истину. В этом крайне малом пространстве над землей и под небом рождается поэзия — пограничный пункт, где сливаются противоположные силы, не уничтожаясь взаимно.
Вот я всегда ощущала как мир: небесный свод, пещера, ущелье, бездна. Я всегда переводила тело в душу (развоплощала его!), а физическую любовь — чтоб ее полюбить — возвеличила так, что вдруг от нее ее вытеснила. Ничего от нее не осталось, кроме меня самой.
Еще одна типично цветаевская формулировка: в поэзии нет ничего, что само собой разумеется. Сам поэт создает свой реальный мир, возвышая его до разрушения, трансформируя его во что-то ирреальное, внеземное, утопическое. Противоречие между искусством, природой, и жестокостью каждодневной жизни, бытом имеет привкус трагедии. Без вдохновения не существует поэзии. Поскольку вдохновение — это не сверхъестественный дар, а проявление стихии в поэтическом гении, поэт ищет абсолютное в любви; он должен любить, потому что любовь — источник жизни, но та любовь, к которой часто прибегают и которая представляет собой обманчивое чувство, не может ничего дать женщине-поэту. Творческий акт, ускоренный эфемерными любовными пульсациями, проявляется в необыкновенном лиризме, чтобы затем оставить женщину опустошенной, разбитой своей же неистовостью.
Таким образом, именно в постоянно присутствующем противоречии между внешним — объектом страсти — и поэтическим «я», т. е. настоящим субъектом ее личности, Марина Цветаева находит поэтическое вдохновение и хрупкое равновесие своего внутреннего мира
Цветаева заявляет: Любовь ненавидит поэта. Она не желает, чтоб ее возвеличивали (дескать, сама величава!), она считает себя абсолютом, единственным абсолютом. Нам она не доверяет (потому-то так властна!), она знает, что величие — это душа, а где печатается душа, кончается плоть.
Искусство, удивительное поэтическое искусство Цветаевой любовно: любовь — это центр, сама сущность поэтического языка. Но какая любовь?
Любовь как полный симбиоз с природой, от которой она происходит и к которой возвращается. Марина утверждает, что не любит море, так как оно слишком похоже на любовь. «...Не люблю любовь и не чту. Люблю дружбу, горы...», — пишет она Рильке. У Марины свое особое понимание любви, она никогда не воспринимает ее как земное чувство, но как особое состояние души, при котором физическое присутствие объекта любви излишне. Обладание любимым человеком осуществляется не во времени, а в пространстве белой страницы. Любовь насыщает ее творчество, обогащает высокими стилистическими тональностями, все более рискованными контрастами, ее стиль становится все более лаконичным, быстрым, пренебрегая логическими соединениями, принимает форму речитатива в болезненном музыкальном крещендо.
Цветаева прежде всего — поэт, но рядом с поэтом мы видим женщину, женщину сложную, двойственную и противоречивую, идущую против течения, склонную к экзальтации и отрицанию вплоть до саморазрушения. Будучи невероятно гордой женщиной, Цветаева все же даже подсознательно не была феминисткой. Она оставалась женщиной великих страстей, ими питалась ее поэтическая личность, они всегда были в центре ее жизни, независимо от реакции объекта этого внимания. Но ее космическая страсть, как и любая страсть, достигнув апогея, неожиданно теряла смысл существования, оставляя внутреннюю пустоту и отказ. Настоящую любовь, верную, продолжающуюся во времени, питает она только к своим стихам.
Закончим размышлением Михаила Бахтина, которое, как нам кажется, обобщает сущность поэтического языка Марины Цветаевой: «только в стихах язык выжимает весь свой сок».
Марина Цветаева, Собрание сочинений в семи томах (СССТ). Т. 1.
Марина Цветаева, СССТ, Т. 5.
Marina Cvetaеva im Briefwechsel mit Reiner Maria Rilke, // Zeitschrift for Slavische Philologie, 41, 1980: 167.
Марина Цветаева, СССТ, T. 6.