Де Голль спас достоинство Франции в войну; в 68 лет взял на себя управление страной, спас ее от гражданской войны, дал Франции конституцию, и обладал таким международным авторитетом, который был немыслим для любого главы французского государства.
Чак Уильямс (Chuck Williams), историк, автор биографических исследований о канцлере Аденауэре и генерале де Голле.
Деревня Коломбэ-ле-Дез-Эглиз вписана в холмистый пейзаж Восточной Франции и лежит неподалеку от того места, где сходятся границы Шампани, Бургундии и Лотарингии. Это довольно симпатичная деревушка, похожая и на соседние деревни в шампанских Арденнах, и на тысячи других, разбросанных по всей территории Франции. На своем веку ей довелось повидать немало. Здесь проходил главный путь из Парижа к Базелю в Швейцарии, и по нему двигались солдаты удачи, деловые люди и, конечно, беглецы. Вольтер, к примеру, прожил тринадцать лет в расположенном поблизости городке Сирей-сюр-Блэз, скрываясь от шпионов Людовика XV, проводя время в праздности и в работе над переводом на французский «Principia Mathematica» Ньютона. Потом из Парижа пришли революционеры и сожгли Клуньякский монастырь, который был для деревни второй церковью. Здесь незадолго до своего отречения метался Наполеон, ведя арьергардные бои против Блюхера и Шварценберга, а немецкие армии дважды захватывали деревню, в 1870 и 1940 гг. Но ни одно из этих событий не прославило Коломбэ. В истории других деревень есть не менее интересные страницы, о которых стоило бы рассказать. Собственным же достоянием Коломбэ является то, что в 1970 г. она стала святыней голлизма.
Приезжего еще издалека встречает гигантский Лотарингский крест, установленный на небольшом холме над деревней. Этот впечатляющий монумент примерно 160 футов высотой и весом 1500 тонн, на который ушло 130 кубических ярдов красного гранита, мрачно смотрит в сторону Германии, словно предостерегая от будущего вторжения. А внизу, в деревне, расположены сувенирные лавки, кафе, рестораны и все остальные обычные приметы преуспевающей туристической деятельности.
Ничто, однако, не нарушает покоя «Буассери» — дома, где де Голль прожил более тридцати лет и в котором он умер. Атмосфера тут совершенно другая. Здесь нет никакой туристской торговли — нет дешевых сувениров, как нет и помпезных монументов. Есть только скромный участок земли, правда, с довольно большим садом, расположенный сразу за околицей деревни, в стороне от дороги, за которой, насколько можно видеть, раскинулись поля и рощи. Построенный в начале XIX столетия, дом едва ли перестраивался до того момента, как в 1933 г. его купила семья де Голль.
Мебели в нем немного, и она не блещет особой изысканностью. Стол, за которым работал де Голль, простой, а главным украшением кабинета являются не ряды книг и фотографии, а вид из окна, откуда открывается вид на долину реки Об. На картинах, развешанных в библиотеке, которая непосредственно примыкает к кабинету, изображены предки. Кроме этого там висит — он особенно ее любил — довольно посредственная выполненная маслом картина, на которой запечатлена революционная армия в атакующем порыве. Столовая также лишена украшений, в холле, располагающемся за ней, имеется кое-что из африканских сувениров, над дверью прикреплено несколько африканских дротиков и двуручный меч. Короче говоря, это тот тип интерьера, который характерен для жилища военного с периферии — ничего лишнего, никаких ненужных украшений; дом солдата, где жена должна сидеть за вязанием, пока сам он занят книгами или раскладывает пасьянс. Едва ли можно больше сказать о контрасте с официальными резиденциями, которые ему приходилось занимать, особенно с Елисейским дворцом.
Де Голль умер примерно в 7.25 вечера 9 ноября 1970 г., несколько дней не дожив до своего восьмидесятилетия. Смерть была быстрой. Около семи он тихо сидел в кресле в библиотеке, только-только закрыв окно от холодного ноябрьского ветра, когда у него произошел разрыв нижней аорты, вызвавший обширное кровотечение в брюшную полость и сильную боль в области спины. Из-за прекращения подачи крови в мозг и острой боли он практически моментально потерял сознание, и к тому времени как приехал врач, бросив другого пациента, чтобы прийти на помощь генералу, было уже слишком поздно.
Похороны по его желанию были такими же скромными, как и его дом. Гроб из «Буассери» в церковь Успения Богоматери, расположенную в центре деревни, был доставлен на бронетранспортере. На кладбище присутствовали семья, несколько друзей со времен «Свободной Франции» и селяне; генерал был похоронен в простой могиле на территории церкви в Коломбэ. Как было в жизни, так и в смерти: в тот же самый день в соборе Парижской Богоматери состоялась траурная месса, которую с особой торжественностью и по большому чину отслужил кардинал-архиепископ Парижский. Меньшего мир не принял бы.
Нет причины полагать, что сам де Голль не одобрил бы этого. Он, как никто другой, понимал, что в общественной жизни следует демонстрировать определенное величие, но настаивал на том, что личная жизнь должна оставаться скрытой от глаз публики. Понравились бы ему усилия сторонников по увековечению его памяти, какие бы благие намерения ими ни двигали, — это другой вопрос. Возможно, он признал бы, что является своего рода общественным достоянием и не может просто уйти в забвение, как другие старые солдаты. Между тем его имя, как и имена других великих людей, использовали для поддержки и весьма сомнительных идей, от которых он, будучи или нет общественным достоянием, обязательно отмежевался бы. Похоже, он предвидел возникновение вокруг своего имени мифа, но ничто не говорит о том, что ему это было по душе. Слава, какой бы внешне привлекательной она ни была, имеет и свои неудобства.
С годами миф может начать тускнеть. В жизни де Голль вызывал к себе и великую ненависть, и великую любовь, поэтому необходимо время, чтобы эти два чувства проявились в полную силу. Но очевидное безразличие, которое в 1990 г. проявила молодежь Франции к празднованию столетия со дня его рождения, особенно когда через увеличенную копию репродуктора 1940-х гг., установленного на площади Согласия, донесся голос, произносивший слова Воззвания 18 июня 1940 г., в какой-то степени воодушевляет. Это означает, что, быть может, наконец те, кто никогда не был знаком с де Голлем или не попадал под непосредственное влияние мощи его личности, станут рассматривать жизнь и карьеру этого человека в исторической перспективе и оставят в покое легенду. Если так, то это только к добру, поскольку человек этот сам по себе достаточно велик для истории, чтобы память о нем поддерживалась разного рода выдумками.
Де Голль был порождением провинциального общества Северной Франции XIX столетия: строгость, католицизм, монархизм и национализм. Он сам, будучи уже в преклонном возрасте, писал, что ребенком его ничто не трогало сильнее, чем рассказы о бедах Франции, о слабостях и ошибках, о капитуляции перед британцами у Фашоды, о «деле Дрейфуса», о социальных конфликтах и религиозных раздорах. Благородная бедность семьи исключала и для отца, и для сыновей многие карьерные возможности, но при ограниченном количестве вариантов выбором де Голля стала армия. Это наложило отпечаток на все, что он делал в более поздние периоды жизни: на отвращение к парламентской политике, на романтическое восприятие Франции, на авторитарное видение власти, на неверие в идеи наднациональности, даже на то, что он часто употреблял казарменный жаргон.
Большую часть первой половины жизни де Голль был профессиональным солдатом. Спорный вопрос, был ли он хорошим или плохим солдатом. Способствовал ли его блестящий ум в сочетании с неизменной убежденностью в своей правоте проявлению черт характера, необходимых для военачальника, и сочетается ли недисциплинированность, являвшаяся следствием его индивидуализма, с управлением современной армией? Все это открыто для дискуссии. Бесспорно же то, что если бы самолет, на котором он в июне 1940 г. летел в Англию, упал в море, то жизнь его стала бы не более чем сноской в длинной истории французской армии. Он бы, несомненно, остался в памяти как прекрасный штабной офицер и автор некоторых интересных мыслей. Однако в свои сорок девять лет он был всего лишь на временной должности бригадного генерала, большая часть его службы прошла при штабе, а в действующей армии он провел совсем немного времени.
Заслугой де Голля во время Второй мировой войны стало спасение достоинства Франции. Военный вклад войск, находившихся под его началом, в ход войны был второстепенным: войну в Европе в любом случае выиграли бы западные союзники и Советский Союз, с помощью Франции или без нее, а война на Дальнем Востоке была делом Соединенных Штатов и Британской империи. И все же, отвергнув все уговоры со стороны соотечественников передать войска в состав британской армии, как это сделали поляки, чехи, датчане и бельгийцы, он доказал, что Франция еще жива и борется сама за себя, и проводил этот курс с дерзким упрямством. Он сумел, по крайней мере отчасти, избавить Францию от презрения, с которым к ней могли относиться после катастрофы 1940 г., а после войны в полном объеме вернуть стране позиции одного из государств Большой пятерки.
На последнем этапе своей необыкновенной карьеры, начиная с 1958 г., де Голль добился столь же поразительных результатов. В возрасте шестидесяти восьми лет он взял на себя управление Францией, фактически спас страну от почти неминуемой гражданской войны, дал ей конституцию, которая просуществовала дольше любой конституции со времен Великой французской революции, за исключением конституции Третьей республики, и в дополнение ко всему обладал таким международным авторитетом, который был немыслим для любого главы французского государства в предшествующее десятилетие.
И тем не менее Франция после окончания эры де Голля вновь обнаружила стремление к новой Европе. Интеграция в Европейское сообщество уже прошла точку возврата. Все преемники де Голля, даже голлисты, являются людьми Европы: Помпиду, Жискар д'Эстен и Миттеран. Они восприняли логику оппонентов де Голля, которые выступали столь же последовательно, как и генерал, но в противоположном направлении — за то, что в будущем единственным путем сдерживания Германии станет подключение ее к партнерству в рамках общей европейской суперструктуры. Альтернативная логика, голлистская Europe des etats (Европа государств), по которой Франции следует контролировать Германию при помощи доминирования в политической и дипломатической областях, явилась пережитком XIX в., и впоследствии объединение Германии в 1990 г. показало ее ошибочность. Если, следуя дальнейшей сегодняшней аргументации, для возродившейся Германии, особенно по завершении процесса объединения, и имеется некий путь к обеспечению своего господства над Европой, политического и экономического, то это путь демонстрации мускулов в условиях неустойчивого равновесия существующей ассоциации суверенных национальных государств.
Де Голль спас честь Франции в 1940 г. и саму Францию в 1958-м. Ирония между тем заключается в том, что он оставил после себя Францию, достаточно сильную, чтобы быть жизнеспособным партнером в объединенной Европе, но недостаточно сильную, чтобы самостоятельно противостоять Германии при более аморфной организации Европы. Это можно было сделать, призови де Голль на помощь другую европейскую державу, которая инстинктивно разделяла, а возможно, и продолжает разделять, его подозрения в отношении наднациональности, — Соединенное Королевство. Однако психологический след, оставленный Фашодой, был настолько отчетлив, что когда он наконец пришел к этой мысли, то накопившаяся горечь и личная враждебность оказались так сильны, что фундамента, на котором все можно было построить, не оказалось.
В конечном счете де Голль, может быть, и проиграл спор, однако угли национализма, которые он раздул, еще не остыли. Практическое равенство голосов во время сентябрьского 1992 г. референдума по Маастрихскому договору и недвусмысленное поражение проевропейски настроенных социалистов на выборах в Национальное собрание в марте 1993 г. являются яркими тому доказательствами. Но не было бы никаких споров, не будь Франции, и не было бы Франции, не будь де Голля. Его преемники почувствовали и будут чувствовать, по-разному осознавая — порой лишь в силу тяжелых экономических обстоятельств, — что их дом — во Франции, которая принадлежит Европе. У де Голля же не было никаких сомнений в том, что при любых обстоятельствах его дом — во Франции, в Коломбэ. Появятся и другие фигуры, которые, возможно, станут не менее великими, и они вполне могут оказаться французами. Но с точки зрения безоглядной преданности своей стране при таком умении и силе, которые были продемонстрированы в служении ей, Шарля де Голля можно со всей справедливостью назвать последним великим французом.
Для подготовки данной работы были использованы материалы с сайта http://www.elitarium.ru/